Великий и незабвенный для России год. Грянул, накатил как смерч.
   Победное шествие по Европе вскружило голову Бонапарту, лелеявшему мечту стать повелителем мира. Однако на пути к мировой короне пред ним предстала громадная, своевольная Россия, и он решил сокрушить и ее: «...Мы раздробим Россию на прежние удельные княжества и погрузим ее обратно во тьму феодальной Московии, чтоб Европа впредь брезгливо смотрела в сторону Востока».
   Своей пышной и угодливой свите дерзкий властелин мира заявил: «Успех моей кампании обеспечен. Я пойду на Россию во главе могучих сил. Я соединю под своими знаменами не только большие армии Италии, Германии, Польши, Рейнского Союза, но даже Турции и Швеции. После Суворова в России не осталось талантливых полководцев, кроме одного, это князь Багратион. Захватив Москву и сделав Россию вассальным государством, я прогоню Англию с морей и подчиню себе Испанию и Португалию. Помимо всего прочего, этот дальний путь в дикую, медвежью страну будет и путем в Индию. Александр Великий хотел пройти не большее расстояние, как до Москвы, а очутился на Ганге. Я должен отнять у Азии край Европы, чтобы оттуда напасть на Англию с тыла. Покорив Россию, я стану властелином Востока. Моя великая и непобедимая армия может достигнуть Ганга, а там, стоит только сверкнуть шпагой, чтобы мигом сорвать с Индии легкий флер торгашества. Это будет самый гигантский поход, когда-либо задуманный человеком, самое смелое предприятие, но вполне осуществимое в нашем бурном столетии».
   Бонапарт не предполагал, что за этой необъятной загадочной и безмолвной страной стоит сильная и верная своему долгу армия. Армия, которой покорились Кагул, Рымник, Измаил, Прага, турецкие степи, равнины Италии, Швейцарские Альпы. Армия, овеянная победами Петра Великого, Румянцева и Суворова. Солдата русского мало было подавить своею массою и положить на лопатки, необходимо было еще сломить его на редкость крепкий дух. Да к тому же у этой армии, ведомой мудрыми полководцами, есть надежная поддержка и опора – великий и могучий русский народ.
   Намереваясь закончить поход одним неожиданным и сокрушительным ударом и предвкушая скорую победу, Наполеон заранее поделил свои будущие владения: прусскому королю он сулил Прибалтику, турецкому султану – Крым и Грузию, польским панам – украинские и белорусские земли, а своему родственнику, австрийскому императору, – Западную Украину. Маршалам он хвастливо обещал, что Москва и Петербург будут им достойной наградой. Здесь они найдут теплые квартиры, пышные балы, золото, жемчуга... и с несметными богатствами возвратятся в родное отечество.
   ...По весне 1812 года в России бурно разлились реки, затопив на десятки верст берега, пашни, селения, в небесах частенько грохотали бури, прокатились землетрясения в Дубоссарах, в Балте, в Очакове, предвещая недоброе. В Москве завывали в печных трубах свирепые ветры, небо от них заволакивало пылью, рушились, трещали заборы и сараи. Порою с домов ураганом срывало крыши.
   «С необычайными явлениями природы сопряжены бывают и необычные политические события, тайна эта известна Тому, Кто управляет природою и судьбою человечества», – мудро высказался прусский король Фридрих II.
   В простонародье о Наполеоне по дальним городам и весям ходили слухи, будто появился в миру тот самый Аполион, о котором писано в 9-й главе Апокалипсиса (Откровении) Иоанна Богослова: что он и есть натуральный антихрист. При помощи сатаны он собрал великие силы. А бессчетное воинство его – со львиными зубами и со скорпионьими хвостами.
   Профессор Дерптского университета Гецель писал военному министру Барклаю-де-Толли, что в числе 666 (число зверя – Апок. Глава 13, стих 18) содержится имя Наполеона. При этом послании профессор приложил и французский алфавит.
   К тому времени в России от основания Москвы прошло уже 665 лет – старожилы почитали это весьма знаменательным.
   Ко всем прочим бедам на нашей западной границе в начале 1812 года стали объявляться французские эмиссары (шпионы). Это были фокусники, комедианты, странствующие монахи, землемеры, снимающие планы с разных мест.
   Прославленный «несгораемый» французский фокусник Жени Летур объездил со своими представителями всю Европу, побывал он и в России. Помимо своих цирковых представлений он с успехом исполнял и роль шпиона. Коронный номер его заключался в том, что Летур входил в раскаленную печь, где жар достигал ста двадцати пяти градусов, и преспокойно садился там за трапезу.
   В Северной и Белокаменной столицах и в провинциальных городах в ту пору вообще было много иностранцев, в основном французов. Они с успехом торговали непозволительными товарами, а также воспитывали в дворянских семьях юношество.
   Неизбежность войны день ото дня становилась очевидной. Войны, подобной бурному снежному обвалу в горах. И обвал этот вот-вот должен был двинуться и обрушиться на страну, имя которой – Россия.
   Опаленный в жарких сражениях в Австрии, Пруссии, Финляндии и Турции, Денис Давыдов, которому исполнилось двадцать восемь лет, по-прежнему состоял адъютантом князя Багратиона. «Тучи бедствий, – тревожился он, – сгущаются над дорогим Отечеством нашим. А посему каждый сын его обязан платить ему всеми своими силами и способностями».
   Думая о судьбе Родины, он твердо решил оставить службу в штабе и обратился к князю с просьбой о переводе его в ряды действующей армии, в гусарский полк.
   Багратион одобрил горячее стремление своего адъютанта и направил военному министру, генералу от инфантерии М.Б. Барклаю-де-Толли, рапорт:
   «Адъютант мой, лейб-гвардии гусарского полка ротмистр Давыдов, желает предстоящую кампанию служить во фронте, просит о переводе в Ахтырский гусарский полк. Уважая желание его, основанное на только похвальном намерении и готовности оправдать его самим делом, покорнейше прошу Вашего Высокопревосходительства испросить на перемещение Давыдова в Ахтырский гусарский полк высочайшее сопозволение.
   При сем случае, вменяя в обязанность свидетельствовать о достоинствах офицера сего, служившего несколько кампаний при мне и при других начальниках с отменною честию, я покорнейше прошу Вашего Высокопревосходительства довести до сведения его Императорского Величества признательность мою к отличным заслугам Давыдова и, исходатайствовав высокомонаршее воззрение на службу его при перемещении в полк, испросить старшинства настоящего чина.
   Генерал от инфантерии Багратион!»
   В скором времени просьба Давыдова и ходатайство за него Багратиона были удовлетворены. Ему присвоили чин подполковника с назначением командиром первого батальона Ахтырскго гусарского полка. Полк этот входил в армию князя Багратиона, располагался вблизи города Луцка и вскорости должен был выступить к Брест-Литовску и далее – к Белостоку. В окрестностях Белостока, в Заблудове, Давыдов узнал о нашествии французов.
   Жребий брошен! В ночь на 23 июня темная наволочная туча войны двинулась. Огромная, более чем 600-тысячная великая армия при 1372 орудиях под командованием Бонапарта состояла из десяти корпусов, резервной кавалерии и императорской гвардии. В кромешной тьме французы стали сосредоточиваться на лесистом возвышенном берегу Немана.
   В авангарде, под начальством неаполитанского короля маршала Мюрата, скакала резервная кавалерия. Старую гвардию вел герцог Франсуа Лефевр, молодую – маршал Мортье, конную гвардию – маршал Бессьер, герцог Истрийский. Из бригадных, корпусных и полковых командиров здесь собрался весь цвет героев Бонапарта – львов Египта, Италии, Фридлянда, Иены и Аустерлица.
   Кроме основного ядра – французов в великой армии состояло на службе множество иностранцев, что значительно ухудшало положение дел в походе. На основании союзного договора император Австрии Франц II выставил тридцать тысяч воинов под началом фельдмаршала князя Шварценберга, того самого Шварценберга, который позднее, в 1813–1814 годах возглавил союзную армию против Наполеона. Прусский король Фридрих-Вильгельм III снарядил двадцать тысяч солдат, кроме того, под ружье стали еще пятьдесят тысяч поляков, двадцать тысяч итальянцев, десять тысяч швейцарцев, сто тридцать тысяч баварцев, саксонцев, вюртсембержцев, вестфальцев, кроатов, голландцев, испанцев и португальцев.
   Большинство иноплеменных полков роптали и были весьма ненадежны, за исключением поляков, видевших в успехе похода Наполеона надежду на восстановление былого Царства Польского, а также швейцарцев, верность которых раз данному слову считалась неколебимой.
   Возле города Ковно, соблюдая полнейшую тишину, без огней, Наполеон начал переправу своих войск через реку на плотах и лодках. В сумерках понтонеры сноровисто и быстро навели через Неман мосты. Первыми ступили на русскую землю вольтижеры 13-го пехотного полка. Однако они были замечены и обстреляны казаками.
   После короткой схватки с французами казаки отступили. Вестовые донесли командованию, что неприятель, вопреки правам народным, без объявления войны, форсировал Неман и вторгся в пределы России.
   Адъютант Наполеона Филипп-Поль Сепор, ставший затем генералом французской армии и военным писателем, запечатлел столь знаменательный первый день кампании:
   «...До рассвета императорская колонна достигла Немана, не видя его. Опушка большого прусского Пильвицкого леса и холмы, тянущиеся по берегу реки, скрывали готовую к переправе великую армию.
   Наполеон, ехавший до тех пор в экипаже, сел на лошадь. Он обозревал русскую реку, чтобы перейти эту границу, которую пять месяцев спустя он мог перейти только благодаря темноте. Когда Наполеон подъезжал к берегу, его лошадь вдруг упала и сбросила его на песок. Кто-то воскликнул: «Плохое предзнаменование, римлянин отступил бы!»
   Осмотревшись, Наполеон приказал в сумерки перекинуть через реку... три моста, потом удалился на свою стоянку, где провел весь день – то в своей палатке, то в одном польском доме неподвижно и бессильно простертый, ища напрасно отдыха среди удушливого зноя.
   С наступлением ночи Наполеон приблизился к реке. Первыми переправились несколько саперов в челноке...
   В трехстах шагах от реки, на высоком холме, виднелась палатка императора. Вокруг нее все холмы, их склоны и долины были покрыты людьми и лошадьми. Как только солнце осветило эту движущуюся массу, бряцающую оружием, дан был сигнал, и тотчас же вся эта могучая армада развернулась и тремя колоннами направилась к трем мостам. Видно было, как колонны извиваются, спускаясь по поляне, отделявшей их от Немана, приближаются к реке, доходят до трех мостов, вытягиваются, сужаются, чтобы перейти их и наконец попасть на эту чужую землю, которую они шли опустошать и которую они должны были покрыть своими трупами».
   Александр I находился в это время в Вильно. Поздно вечером царю, безмятежно танцевавшему на балу у Беннигсена, доложили о вторжении французской армии. Столь внезапное известие поразило и страшно перепугало его. Покидая Вильно, Александр тотчас же направил министра полиции генерал-адъютанта Балашова с личным письмом к императору Франции.
   Вступив в Вильно, Наполеон принял Балашова весьма любезно. Причем кабинетом Бонапарта оказалась та же самая комната, где недавно располагался русский император и где он собственноручно вручил генерал-адъютанту столь важное письмо.
   Представившись Наполеону, Балашов доложил:
   – Государь предлагает начать мирные переговоры, но при одном непременном условии: французы немедля должны отступить за наши границы. В противном случае, пока хоть один ваш солдат будет находиться в России, царь не выслушает ни единого слова о мире.
   – Неужели вы думаете, что я пришел в Россию только затем, чтобы любоваться на воды Немана?.. – прогневался Бонапарт. – Ваши надежды на крепость солдат своих несостоятельны. До Аустерлица они считали себя непобедимыми. Теперь вовсе не то, что было прежде. Русские трепещут при одном моем имени. Они знают, что армия моя разобьет их в прах.
   – Смею вас заверить, ваше величество, – возразил Балашов, – войска русские с нетерпением ожидают боя. В особенности теперь, когда наши границы нарушены. Поверьте, война будет ужасна. Трудно представить себе ее последствия, ибо вы станете сражаться не только с войсками, но и со всем народом.
   – Любезный генерал, русские никогда не начинали военных действий при столь невыгодных для них обстоятельствах...
   – Однако мы не теряем надежды окончить дело с успехом, – смело парировал Балашов.
   – Если мне не изменяет память, то вы проиграли сражение вместе с Австриею, – усмехнувшись, продолжал Наполеон. – Теперь же иное дело. Теперь под моим флагом идет вся Европа. На что вы надеетесь?
   – Мы соберем силы и сделаем все, что можем, – с твердостью в голосе отвечал Балашов.
   – По сему случаю прошу вас, генерал, не отказать мне в любезности отобедать у меня...
   За трапезой, как бы между прочим, император поинтересовался:
   – Есть ли у вас киргизские полки, генерал?
   – Нет, ваше величество, киргизских у нас нет. Но у нас есть один или два полка башкир и татар, которые похожи на киргизов.
   – Я слышал об этом. Скажите, генерал, теперь у вас другой губернатор в Москве?
   – Да, ваше величество. Маршал граф Гудович попросил отставки по причине своих пожилых лет.
   – Не правда ли, император Александр изгоняет всех, кто хорошо расположен к французам?
   – Ваше величество, не знаю и потому не беру на себя смелость судить об этом.
   – Скажите мне, генерал, это правда, что Штейн[4] обедал с императором Александром?
   – Ваше величество! Что тут удивительного?! Все знатные особы приглашаются к столу его величества.
   – Позвольте, генерал. Но как можно Штейна посадить за один стол с русским императором? Если даже Александр решил выслушать его советы, он не должен был видеть его у себя за столом. Разве можно представить себе, чтобы Штейн был предан ему? Ангел и дьявол не должны быть вместе! Коленкур![5] Вы ведь бывали в Москве?
   – Да, ваше величество.
   – Что она собой представляет?
   – Ваше величество! Это скопление больших и прекрасных домов наряду с маленькими лачужками.
   – Генерал, много ль жителей в Москве?
   – Тысяч триста.
   – А домов?
   – Тысяч десять...
   – Сколько церквей, если не секрет?
   – Более двухсот сорока...
   – Ба! К чему такое множество?
   – Дело в том, что русский народ очень набожен...
   – Оставьте это кокетство для легковерных девиц и немощных старцев! Какая теперь набожность?
   – Извините меня, ваше величество, – возразил Балашов. – Тут я с вами вновь не согласен. Возможно, во Франции, Германии и Италии мало верующих. Зато их много в Испании, а тем паче в России...
   Наполеон помрачнел: уж больно не по душе пришлась ему пресловутая Испания! Опустив глаза, он минуту-другую сидел молча.
   В конце трапезы Бонапарт задал Балашову весьма коварный вопрос:
   – Скажите, генерал, по какой дороге лучше всего пройти к Москве?
   – Признаться, ваше величество, вы поставили меня в большое затруднение, – вскинув брови, усмехнулся Балашов. – Вы ведь знаете, что русские, как и французы, говорят: «Все дороги ведут в Рим!». К Москве также множество путей. Скажем, Карл XII шел туда через Полтаву...
   При этих словах Наполеон резко поднялся из-за стола и, заложив руки за спину, прошелся по зале. Он испытующе глянул на адъютанта, стоящего у дверей и смиренно ждущего приказаний своего императора.
   – Готовы ли лошади для генерала? Если нет, то предоставьте ему моих. Ему надлежит скоро ехать...
   В письме на имя Александра Наполеон уведомлял царя, что ныне даже сам Бог не в силах ничего изменить, чтобы не было того, что уже свершилось...
   Военные действия для России начались в очень неблагоприятной обстановке. Войска русские были разбросаны на громадном пространстве, изолированы друг от друга и разделены на три армии. Поступило высочайшее предписание отходить от границы, ибо единственное средство к соединению армий наших состояло в неуклонном отступлении арьергардных частей русского войска.
   1-й Западной русской армией командовал военный министр Михаил Богданович Барклай-де-Толли. Ее полки численностью 110 – 127 тысяч человек при 558 орудиях растянулось от Балтийского моря до Гродно более чем на 200 километров и должны были прикрывать Смоленское направление.
   2-я Западная русская армия, возглавляемая князем Петром Ивановичем Багратионом, стояла у Белостока. Она насчитывала в своих рядах 45 – 48 тысяч воинов при 216 орудиях и охраняла юго-запад страны, общей протяженностью около 100 километров. В ее задачу входило атаковать фланги неприятеля и наносить удары по его тылам.
   3-я Западная, так называемая «обсервационная», резервная русская армия под предводительством генерала от инфантерии Александра Петровича Тормасова стояла в окрестностях Луцка на Волыни и защищала Украину и Киев. Под ружьем здесь было 46 тысяч солдат и офицеров при 170 орудиях.
   И, наконец, Дунайская армия адмирала П.В. Чичагова состояла из четырех пехотных корпусов и нескольких отрядов. Располагалась она в Молдавии.
   Французы почти в два раза превосходили числом русских. Великая армия развернулась на фронте в триста верст, а русская – более чем на шестьсот. Такое расположение давало Бонапарту значительное преимущество.
   Александр I безгранично доверял своему главному военному советнику, прусскому генералу Пфулю, который и разработал столь неудачный план построения войска.
   Чванливые, высокомерные и по большей части бездарные советники царя, так называемые «военные теоретики прусской выучки» типа надменного Пфуля, к сожалению, задавали тон в те времена в русской армии. Они являлись авторами громоздких математически рассчитанных диспозиций, согласно которым войска действуют по строгому ранжиру «Одна колонна идет вперед, вторая колонна – назад».
   Военачальники суворовской выучки Багратион, Ермолов Раевский, Дохтуров презирали прусских штабных теоретиков и предлагали в противовес им русскую смекалку и находчивость, успешную, не раз проверенную ими на деле тактику рукопашного боя, личную отвагу и мужество.
   Наполеон же хотел превосходящими силами окружить и уничтожить русские армии поодиночке в самый короткий срок, не дав им возможности сблизиться и объединиться. С победой и великой славой он намеревался вступить в Москву.
   Декабрист А.П. Муравьев в автобиографических записках метко охарактеризовал обстановку накануне кампании 1812 года: «...умы во всей России, особенно же в обеих столицах, были в высшей степени взволнованы и возбуждены. Сердца военных пламенели встретиться и сразиться с неприятелем. Дух патриотизма без всяких особых правительственных воззрений сам собою воспылал...».
   Страдное лето двенадцатого года выдалось переменчивым, солнечные дни постоянно смеялись пасмурными холодными.
   От границы русские войска стали отступать в глубь страны. Следом за ними снимались с обжитых мест и жители. Вооружившись ружьями, топорами, вилами, одни пробирались в леса, ставили в глухомани шалаши, рыли землянки, другие шли в ополчение...
   Покидая родимые очаги, крестьяне поджигали избы, амбары, мельницы, опустошая все на пути неприятеля. На чужой стороне французов встречали обезлюдевшие селения, потравленные хлеба, угарный дым да пепелища. Артиллерийские обозы с боевыми припасами и фуры с провиантом отставали от передовых частей. Солдаты Наполеона прочесывали села, отбирали у крестьян хлеб, скотину, одежду – мародерствовали.
   По дороге из Витебска французский офицер кликнул солдата-поляка и послал его с небольшой партией в ближайшее село за провиантом. В сумерках посыльный вернулся и с дрожью в голосе доложил своему командиру: «Здесь наступает конец местам, где население понимает нас. Дальше люди иные. Все против нас. Смотрят исподлобья, пылают неистребимым гневом. Никто ничего не хотел давать. Нам приходилось брать силой, рискуя жизнью. Вдогонку нам летели проклятия. Мужики вооружены пиками, причем многие на конях...»
   Нередко в «великой армии» голодные солдаты нападали на своих же товарищей, возвращавшихся с награбленной добычей, и силой отбирали ее. Видя, как день ото дня падают нравы в войсках, Бонапарт страшно гневался и обвинял начальника штаба: «Ваш главный штаб вовсе бесполезен. Ни жандармы, ни офицеры – никто должным образом не исполняет своих обязанностей. Хуже теперешнего порядка не может быть. Мы теряем множество людей от беспутной посылки за припасами, от междоусобиц, теряем гораздо больше, нежели потеряли бы, ежедневно сражаясь. Все это грозит армии крахом...»
   Ахтырский полк состоял в то время в арьергарде армии Багратиона, отходившей к Минску. Гусары Давыдова, находясь в передовом отряде генерал-майора Васильчикова, участвовали в боях под Миром, под Романовом, под Дашковкой.
   Давыдов командовал ночной экспедицией под Катынью, сражался под Дорогобужем, Максимовым, Поповкой и Покровом, участвовал во всех кровопролитных сшибках с авангардом неприятеля вплоть до Гжатска.
   Сокрушительные удары по французам наносил атаман войска Донского Матвей Иванович Платов. Его поддерживали батальоны ахтырцев. Разгромив под Миром кавалерийскую бригаду генерала Турно, Платов докладывал командующему армией князю Багратиону: «...пленных взято так много, что за спешкой не успел их даже хорошенько пересчитать. Есть среди них штаб-офицеры и унтер-офицеры. С сим имею честь ваше сиятельство поздравить...» Багратион радовался и отдавал приказы, поднимающие боевой дух солдат и офицеров: «Наконец неприятельские войска с нами встретились. Генерал от кавалерии Платов гонит их и бьет нещадно... Войска неприятельские не иначе как сволочь со всего света... Они храбро драться не могут, особливо боятся нашего штыка. Наступайте на француза. Пуля мимо. Подойди к нему – он побежит. Пехота коли! Кавалерия руби и топчи!»
   ...Бой под Миром закончился поражением французов. В сумерках Денис Давыдов в парадном мундире, при орденах, вышел из своей палатки и направился к атаману Донского казачьего войска Платову. Проходя мимо лазаретных палаток, он свернул вправо, и перед ним предстала горестная и торжественная картина прощания с павшими.
   У большого шалаша, сооруженного из елового лапника, стояли полукругом казаки и гусары с горящими свечами в руках. Среди множества военных выделялся маленький согбенный священник в траурной ризе. Чуть позади в забрызганном грязью подряснике прохаживался высокий, длинноволосый дьячок. Он держал в руке дымящееся кадило и слегка помахивал им. У входа в шалаш выстроился сводный полуэскадрон рослых бородачей-казаков, чуть левее – трубачи. Впереди возвышался атаман Матвей Иванович Платов с низко опущенной головой. Лица людей, присутствовавших при погребении, были преисполнены глубокой скорби.
   Денис Давыдов остановился шагах в пятнадцати от шалаша и услышал команду: «На кра-ул!»
   Вслед за тем при горестных звуках погребального марша атаман приказал вынести из шалаша на носилках тела казаков, павших на поле брани, и положить их рядом друг с другом.
   Казаки и гусары, осеняя себя крестным знамением, прошептали: «Упокой, Господи!»
   Покойники одеты были в парадные мундиры, на коих поблескивали боевые ордена и медали.
   Когда трубачи закончили играть траурный марш, офицер подал команду: «На пле-чо!»
   Священник служил панихиду с кроткой торжественностью, преисполненный важности своей миссии. Слаженно пел хор певчих-казаков.
   Лица воинов были суровы и мужественны. В толпе слышался шепот и вздохи молящихся.
   Когда же священник, став на колени, дрогнувшим голосом произнес:
   – Упокой, Господи, души усопших рабов Твоих, на жестокой и смертельной брани убиенных, и сотвори им вс-е-чную па-а-мять! – то даже среди стойких солдат прокатились глухие рыдания.
   – Вечная память! Вечная намять! – пропели певчие.
   В скорбном молчании соратники прикрыли шинелями тела двадцати трех рядовых казаков и сотника, взялись за носилки и двинулись под звуки погребального марша за священником. Подле глубокой ямы стояли бородатые казаки с лопатами в руках.
   Длинною вереницей потянулась печальная воинская процессия: рядовые и офицеры медленно шли с непокрытыми головами и горящими свечами в руках. За носилками с прахом храброго сотника Дягилева шагал атаман Донского казачьего войска Матвей Платов.
   Возле холма свежевырытой земли тела павших сняли с носилок и переложили на шинели.
   По окончании молитвы казаки стали подносить покойников к могиле и осторожно опускать их в нее. Священник первым бросил в могилу горсть земли сырой. И вдруг среди глубокого траура прогремел пушечный выстрел. Прогремел в той стороне, где остановился на ночлег поверженный неприятель. Следом послышался треск ружей.
   Воины тревожно переглянулись.
   – Не робей, робята! – хладнокровно успокоил их Платов. – Не суетись. Ибо суета – мать всех бед и несчастий. Успеем сделать все как положено. Однако должен заметить, что господа французы оказались весьма любезны. – Тут атаман казаков обратился к Денису Давыдову и стоявшим рядом с ним офицерам: – Слышите? Враги отдают почесть нашим павшим героям. Они изволили открыть огонь в тот момент, когда это должны были сделать мы, да не успели. А теперь, братцы, настало наше время. Пали! Пали, братцы! – приказал он казакам.