Барлоу Джеффри. Спящий во тьме

   Здесь надобно подчеркнуть, что, независимо от их происхождения или предназначения, таблички отличались изумительной красотой. Металл, сияющий внутренним светом, просто завораживал взгляд. Даже не подозревая, что нас всех ждет, я предположил, что мы нашли некое утраченное произведение искусства и что Том Скарлетт – а он славился своими коллекциями древностей и всевозможных шедевров художественного мастерства – спрятал сокровище, желая сохранить его лишь для себя одного, и умер, так и не сообщив правопреемникам о его существовании. Естественно, в голове моей возник вопрос: а зачем вообще его скрывать? Впрочем, в то время об этой подробности я не особо задумывался.
   Я перенес таблички в мой личный кабинет; уходя из дома, я обычно его запираю, так что я рассудил, что сокровище будет в безопасности. Как я уже сказал, таблички и впрямь заключали в себе неизъяснимую прелесть, и немало вечеров подряд сиживал я там за работой, в то время как мысли мои и взгляд вновь и вновь возвращались к табличкам – таким лучезарным и необыкновенным! Металл, мерцающий опаловым блеском, переливался разными цветами радуги в зависимости от того, под каким углом на него смотреть, что само по себе было достойно удивления. А прибавьте ощущение тайны – ведь я по-прежнему не знал, что означают загадочные письмена!
   Время от времени, однако ж, таблички пробуждали во мне некую смутную тревогу. То и дело по ночам, когда в очаге, потрескивая, пылал торф, я поднимал взгляд, уловив некий звук, вроде бы исходящий от табличек. Да, да! Негромкое, низкое, странно резонирующее гудение, ничего подобного я в жизни своей не слыхивал. Звучало оно лишь миг, после чего стихало. А я оставался во власти сомнений. Что, если у меня всего лишь разыгралось воображение при виде пляшущих по стенам теней? В конце концов, в нашей глуши царит такая тишина, что порою разум выделывает странные штуки.
   А теперь я поведаю, каким образом таблички оказались утрачены. По сути дела, я сам виноват, и сейчас объясню почему. Спустя примерно месяц после того, как я нашел свое сокровище, мы с капитаном Фоггом устроили охоту на лис. Он – военно-морской офицер в отставке, живет как раз на окраине деревни; первоклассный охотник, а уж лучшего «хозяина гончих»^[17] еще поискать! Как вы наверняка знаете, здесь, в провинции, охота – это нечто особенное, из ряда вон выходящее; и дело не только в том, чтобы наслаждаться головокружительной скачкой и с замирающим сердцем смотреть, на что способны твои псы. Это – еще и большое событие светской жизни: отличная возможность для видных семейств графства съехаться вместе, для джентльменов, молодых и старых, – шанс продемонстрировать собственную доблесть и красный камзол, а уж дамы – как юные, так и пожилые – выставляют напоказ самих себя! Надо ли говорить, что практически все веселятся от души… Боюсь, что именно охота послужила толчком для последующих тревожных событий.
   Как вы можете себе вообразить, я не устоял перед искушением – ну как не похвастаться перед приятелями находкой, обнаруженной под дубом Скарлетта! Практически все, кому я показывал таблички, изумились до глубины души. Никто толком не знал, что о них и думать и почему металл сияет и лучится. Старик Пикрофт предположил, что надпись – это какая-то молитва, а таблички, возможно, позаимствованы из развалившейся церкви. Но мы указали ему на то, что язык – отнюдь не латынь. Мистер Ревеслей, возомнивший себя поэтом-юмористом, обозвал письмена панегириком в честь светляков. Том Хадсон даже побился об заклад, что это не что иное, как глупый розыгрыш трехсотлетней давности, а капитан Фогг заметил, что загадочные строки подозрительно напоминают ему женин почерк.
   У каждого в запасе нашлось либо предположение, либо остроумное замечание – у всех, за исключением одного-единственного гостя, которого я, кстати говоря, видел впервые. Он приехал с поверенным из Солтхеда по имени Винч – вот уж скользкий жирдяй, скажу я вам! Его фирма довольно долго вела финансовые дела моей тетушки. Он, конечно, в наш круг не то чтобы вписывается, но дело в том, что он – единственный из партнеров, оставшийся в живых, и боюсь, что я поддерживал связь с этой фирмой просто в силу природной лени. Этот тип то и дело отыскивает предлог поучаствовать в наших выездах. У нас, видите ли, действует система взносов, а его счета давным-давно просрочены. Хотя у меня сложилось впечатление, что его больше привлекают обеды и шанс подольститься к сильным мира сего, нежели радости псовой охоты как таковой.
   Старший партнер фирмы, мистер Баджер, ныне покойный, обслуживал мою тетушку лучше некуда на протяжении многих лет. До чего же занятный был прохвост!.. Боюсь, однако, что его преемник Винч – только прохвост и ничего более. В тот день Винча сопровождал некий спутник; мне его представили как мистера Хантера, обеспеченного молодого джентльмена, который не так давно прибыл в Солтхед и пользуется услугами фирмы в связи с некими имущественными вопросами. По всей видимости, Винч привез его с собой в силу нелепой прихоти, желая представить его кое-кому из представителей земельной аристократии.
   – Хантер, вы сказали? – повторил профессор Тиггз.
   – Да, сэр. Мистер Джон Хантер.
   Профессор нахмурился и покачал седоватой, похожей на щетинистую щетку головой. Доктор и дамы также заверили, что этого человека не знают.
   – Разглядывая таблички, мистер Хантер не произнес ни слова. Однако я видел, что он ими просто заворожен: он стоял там, не сводя зачарованного взгляда с сокровища, еще долго после того, как остальные разошлись. В тот раз я об этом как-то не задумался – как и о многом другом.
   Спустя две недели имела место быть первая попытка украсть таблички. Очень неумелая, скажу я вам; в результате ничего не пострадало. Как я уже говорил, уходя из дома, кабинет я обычно запираю. В тот день я ускакал во Фридли с визитом. Кем бы этот взломщик ни был, он долго возился с запором, но попасть внутрь так и не сумел; на двери остались следы от его инструмента. Никто из слуг ничего подозрительного не заметил, и, должен признать, всех нас это отчасти вывело из равновесия.
   На следующий же день, когда мы с егерем выехали в лес, была предпринята вторая попытка, на сей раз возмутительно дерзкая. Собираясь утром в ужасной спешке, я оставил дверь в кабинет открытой настежь. По счастью, в нужный момент подоспел Миттон – и поймал вора. Ну то есть попытался схватить его, однако удержать не сумел. Не приходилось сомневаться, что негодяю понадобилось: таблички были у него в руках! Когда Миттон вспугнул его, тот выронил добычу и рысцой умчался прочь – ни дать ни взять новенькая тачка со смазанными колесами! А убегая, еще и прихватил одни из моих серебряных карманных часов! Бродяга, судя по обличью, причем не из местных. Миттон видел его впервые, а Миттон знает в округе всех и каждого. Я предполагаю, что его прислали из Солтхеда с поручением украсть мои таблички.
   – Экий наглец! – с жаром воскликнул доктор. – Вот уж кто заслужил хорошую взбучку!
   – Еще две недели прошли безо всяких происшествий, и вот в охотничьем клубе объявили очередной сбор. Съехались почти все, кто обычно. К вящему своему изумлению, я обнаружил среди прочих и мистера Хантера. Он объяснил, что его другу Винчу неможется, так что он остался у себя в конторе, в Солтхеде, а вместо него приехал он, Хантер. Нелепейшая выдумка, что и говорить; я мог бы сразу догадаться. В тот вечер после ужина он, в свою очередь, пожаловался на нездоровье и попросил освободить его от участия в завтрашней охоте. Разумеется, я согласился, даже не подозревая о его истинных намерениях.
   К несчастью, на следующий день мой славный гнедой по кличке Громовержец – один из наших лучших жеребцов! – сломал ногу, прыгая через изгородь. Я со всей мыслимой осторожностью отвел его в конюшню, и мы с конюхом тщательно осмотрели беднягу, в глубине души уже зная, что дела обстоят неважно. В тот день в числе охотников был и Блинкинс, деревенский ветеринар; едва заслышав новость, он поспешил к нам. И подтвердил, что Громовержцу уже ничем не поможешь. Мы его тотчас усыпили – нельзя же позволять животному так мучиться! И скажу вам – я был с ним до конца, и держался он храбро и мужественно – нога разбита и страшно распухла в месте перелома, а он кротко все сносит и смотрит на меня с таким благородным достоинством; такой доверчивый, такой храбрый, истинный паладин! – и тихонько ржет, словно окликает меня, несмотря на тяжкое увечье… Ах, бедный мой Громовержец! Такого коня еще поискать, друзья мои. Над нашей усадьбой в тот день словно солнце померкло.
   – Чувствуя себя хуже некуда, я отправился в кабинет – и кого же, как вы думаете, так обнаружил? Мистер Джон Хантер – живехонек и здоровехонек, ибо его злосчастный недуг оказался чистой воды надувательством – выходил из моего кабинета на цыпочках, озираясь, точно вор – кем он, в сущности, и был, – с табличками и шкатулкой кедрового дерева в руках. У самой двери лежала его дорожная сумка, причем – что бы вы думали? – абсолютно пустая. Да-да! Из одежды он не привез с собой ничего или почти ничего, потому что долго гостить и не собирался. А рассчитывал, видите ли, спрятать таблички в сумку и удрать с ними вместе, пока все на охоте.
   Я просто света не взвидел: сперва Громовержец, а теперь еще и это! Я был до глубины души расстроен из-за коня; ну и, надо думать, рефлексы одержали верх… Словом, мы сцепились, Хантер и я, и он так знатно заехал мне в челюсть, что из меня и дух вон. Придя в себя, я обнаружил, что лежу на полу, надо мной склоняются Миттон и прочие слуги, а мистер Хантер вместе с табличками исчез бесследно. Мы с Недом бросились в погоню и поскакали по тракту прямиком в деревню, но к тому времени было уже поздно. Хозяин «Коня в яблоках» сообщил, что видел, как личный экипаж мистера Хантера уезжал по главной улице в направлении солтхедской дороги.
   – А вы наводили справки в городе? – осведомился профессор. – Не знает ли кто-нибудь этого вашего мистера Хантера? И как насчет его поверенного?
   – Один из моих друзей связался в городе с Винчем, но тот клялся и божился, что касательно деятельности своего клиента пребывает в полном неведении. Мировой судья, в виде особого одолжения моему другу, послал одного из своих представителей в особняк мистера Хантера, но грубиян-слуга не пустил его на порог, уверяя, что хозяин уехал по важным делам на неопределенный срок. Боюсь, что больше ничего не предпримешь. Преступление совершено здесь, в Бродшире, и, конечно же, оно вне юрисдикции солтхедских властей. Судьи обычно не склонны сотрудничать там, где речь идет о делах вне их собственной сферы влияния. Так что – как есть, так есть.
   – Но вам известно, где проживает Хантер, – указал доктор Дэмп. – По всей вероятности, таблички находятся там же, что бы уж там ни говорил обманщик-слуга.
   – Да, доктор, я понимаю, к чему вы клоните. Но позвольте мне объяснить вам, почему я не особо стремлюсь вернуть таблички… По чести говоря, я даже рад, что они исчезли. Видите ли, мне кажется, что именно в них кроется причина всех тех пертурбаций, что начались вскорости после пропажи табличек – буквально на той же неделе.
   – И какова же суть этих пертурбаций? – осведомился доктор, сгорая от любопытства.
   – Все началось с крипты. За углом особняка высится древняя каменная часовня, построенная еще мистером Вэйном Итоном; отсюда, впрочем, ее не видно. Ею до сих пор пользуются время от времени, всякий раз, как нас навещает лицо духовное. С точки зрения архитектурного стиля, там немало всего любопытного: клинчатый камень над северным входом с изображениями гончих и всадников – для нашей части графства более чем уместно! – и декоративная кирпичная кладка, и терракотовые мемориальные доски с портретами и все такое прочее, и выложенные из обожженного кирпича зигзаги и ромбы в стиле эпохи Якова I. Однако ж крипта часовни не служит усыпальницей ни мистеру Тому Скарлетту, ни кому бы то ни было из членов семьи; их останки покоятся на деревенском церковном кладбище. Должен признать, меня это обстоятельство всегда слегка озадачивало.
   В крипте находилась и одна в высшей степени загадочная скульптура. Довольно большая – и в высоту, и в ширину в два раза крупнее натуральной величины, – вырезанная из некоего пористого камня, как мне сказали, туфа вулканического происхождения. В окрестностях Пиз-Поттиджа таких месторождений нет, равно как и во всем Бродшире, насколько мне известно. Самое необычное в статуе – ее цвет: темно-синий, со стальным отливом, с тонкими прожилками серого или черного. На первый взгляд кажется, что камень просто-напросто покрашен; при ближайшем рассмотрении, однако ж, становится очевидным, что он синий по сути своей.
   Статуя эта – всего лишь один из образчиков из внушительной сокровищницы Тома Скарлетта. Как я уже упоминал, он был завзятым собирателем подобных редкостей. Большая часть его коллекции – вазы, вотивные статуэтки и прочие скульптуры, бронзовые зеркала, ритоны^[18], монеты, папирусы и все такое прочее, собранные по всему миру – за несколько веков до разъединения, конечно же, – представлена в музейных залах в северном крыле дома. Позже мы туда заглянем, если вы не против.
   В документах, подтверждающих безусловное право собственности на «Итон-Вейферз», всегда наличествовало любопытное условие, сформулированное самим Томасом Скарлеттом, что всякий раз распространялось на каждое последующее семейство, когда усадьба переходила из рук в руки. А именно: данная скульптура должна оставаться в крипте; никому не позволялось извлечь ее оттуда. Собственно говоря, у меня тут есть подлинный текст мистера Скарлетта, я скопировал весь абзац дословно.
   «Синего же цвета идол, пребывающий в Часовне, да останется в Божьем доме до Бесконечности, иначе говоря, навечно и навсегда, и не должно ему покидать стен, освященных присутствием святых Мощей».
   – Святых мощей? – эхом отозвался доктор.
   – Да, мощей одного малоизвестного святого, некоего Мальфиуса; они хранятся в алтаре вместе с кусочком, как предполагается, Святого Креста. Как вы знаете, верные христиане считают, что наличие в церкви подобных реликвий – надежная защита против зла.
   – Все равно как амулет для язычников.
   – Да. Но это не все. Мистер Скарлетт, по всей очевидности, не слишком полагался на Провидение, равно как и на благое влияние безвестного мученика. Статуя – а она, как я уже сказал, весьма велика – была уложена на пол в углу часовни и прикована к каменной плите крепкими железными звеньями. После чего крипту опечатали. Собственно говоря, склеп вновь открыли только одно-два поколения назад; вот тогда люди и увидели статую своими глазами.
   На мгновение все примолкли.
   – Прикована к полу! – воскликнул мистер Киббл, на секунду отрываясь от блокнота.
   – А что именно изображает собой скульптура? – уточнил доктор Дэмп.
   – Хороший вопрос, доктор. Толком ответить на него не в состоянии никто. Могу сказать лишь, что статуя напоминала птицу. Одни сплошные крылья – два гигантских крыла, если уж говорить точно, накрывали тело на манер савана; голова же, втянутая под крылья, оставалась невидима. У основания статуи, под крыльями, виднелась пара огромных и зловещих когтистых лап.
   – Из всего того, что вы рассказали касательно скульптуры, – промолвил профессор, – я так понимаю, что в крипте ее больше нет.
   Гарри Банистер ответил не сразу, а поднялся с кресла и подошел к ближайшему шкафу. Вернулся он с небольшой жестяной мисочкой, наполненной мелкой синей пылью, каковую и поставил перед своими гостями.
   – Это – малая толика того, что осталось от статуи. Примерно неделю спустя после того, как таблички были украдены, посреди ночи раздался оглушительный грохот. В тот момент мы подумали, что это гром, поскольку вечером бушевала гроза. А утром Нед обнаружил, что дверь в крипту взломана. Нед, почему бы тебе самому не рассказать профессору и его друзьям, что именно ты там обнаружил?
   Лесник, неслышно вошедший в гостиную во время последнего обсуждения, откашлялся и продолжил ясно и сжато:
   – Ну так вот, как все было-то. Я поначалу грешил на хулиганов; в глуши вроде как у нас всякое порою случается. Однако ж вхожу в крипту и вижу: нет, тут не хулиганье поорудовало! Идолища нет как нет, только повсюду на полу пыль лежит грудами, а тяжелые железные кандалы, что статую сковывали, разлетелись на части! И ни кусочка-то от этой статуи не осталось – одна только пыль, вот вроде как здесь в миске, как если б она взорвалась изнутри и разлетелась на мелкое крошево!
   – Можете себе вообразить, как озадачило нас помянутое происшествие, – продолжал мистер Банистер. – В тот же день, ближе к вечеру, в усадьбе воцарился леденящий холод – даже для Бродшира такие морозы нетипичны. Стылый, нездоровый воздух просачивался во все углы; от стужи не спасало даже пламя в каминах. Разумеется, мы списали все на странные перепады климата, но, съездив в Пиз-Поттидж, обнаружили, что там с погодой все в порядке: температура ровно такова, как и следует ожидать в это время года.
   – Все это до крайности интересно, – молвил профессор. – Нечто похожее нам довелось пережить и в Солтхеде по меньшей мере дважды.
   – Сами видите, одни и те же явления происходят и здесь, и в городе, в точности как я предполагал! – воскликнул владелец «Итон-Вейферз».
   – Что было дальше? – нетерпеливо осведомился доктор.
   – На протяжении последующих двух месяцев мы были свидетелями целого ряда странных явлений – одного за другим. Леденящий холод то возвращался, то вновь исчезал, причем совершенно непредсказуемо, и зачастую приход его означал, что вот-вот случится что-нибудь необычное: в ночи раздавались необъяснимые звуки, мебель двигалась сама собою, в то время как в комнате никого не было, внезапно гасла свеча, какой-нибудь из портретов вдруг начинал вращать глазами… Одна служанка увидела в зеркале чью-то злобную физиономию и услышала издевательский смех. В другой раз конюх шел в сумерках через парк и вдруг заметил на берегу ручья коленопреклоненную фигуру. Он было подумал, что это какой-нибудь зверь, но ошибся: существо расхохоталось над ним и шмыгнуло в кусты при его приближении. К тому времени мы уже собирались провозгласить усадьбу сумасшедшим домом и дать объявление о том, что принимаем к себе пациентов, – мы были свято уверены, что близки к помешательству.
   – Инциденты такого рода зачастую свидетельствуют о том, что дом наводнен призраками, – проговорил профессор. – Ревнивые духи насмехаются над живыми, тщась облегчить собственные муки. А что, в усадьбе никогда не происходило ничего похожего?
   – На моей памяти – нет; Нед тоже ничего подобного не припоминает. Равно как и от тетушки я отродясь об этом не слышал.
   – И пертурбации продолжались?
   – Да; более того, с каждым днем ситуация ухудшалась. Кое-что мне довелось наблюдать своими глазами. Однажды вечером, лежа в постели, я услышал издевательский смех. Взяв свечу, я вышел в коридор, откуда, как мне почудилось, и доносился звук. Но в коридоре никого не было; там царил холод – и только. Вдруг что-то прошмыгнуло мимо, задев меня по ноге; я, верно, футов на десять вверх подпрыгнул, скажу я вам! Оказалось, это один из моих котов. Промчавшись дальше по темному коридору, зверь остановился, глянул на меня – и на мгновение мне показалось, что вместо морды у него человеческое лицо!
   – А что это был за кот? – уточнил доктор, опасливо оглядывая гостиную.
   – Не тревожьтесь, доктор, сегодня утром он в полном порядке, разгуливает себе по дому, где хочет. Теперь я подхожу к самой фантастической части моего повествования. Однажды вечером – с тех пор прошло никак не больше месяца – я сидел в гостиной нижнего этажа, занимаясь корреспонденцией, как вдруг на меня повеяло ледяным холодом. Вскорости послышалось, будто скрежещет зубами конь. Я поднял взгляд: в окно ко мне заглядывал Громовержец. Я просто примерз к креслу. Говорю вам, всем, кто есть: жуткое это дело – увидеть восставшего из мертвых.
   – Вы уверены, что это был именно Громовержец? – осведомился профессор.
   – Абсолютно. Отметина в форме молнии на лбу – в честь нее он и получил свое имя, – посадка и форма головы… да, это был Громовержец. Опасаясь спугнуть его, я тихонько поднялся с кресла, подошел к черному ходу и осторожно приоткрыл дверь. Оттуда я смог разглядеть коня во всей его красе. Я узнавал его внешние стати, знакомые мне в подробностях: изящную, выгнутую шею, великолепную грудную клетку, мощный круп, белые чулки на трех ногах из четырех – включая и сломанную, на которую он, кстати, опирался вполне уверенно, как если бы плоть его сделалась нечувствительной к боли. Так я лишний раз имел возможность убедиться: это действительно мой конь.
   А надо сказать, что я всегда призывал его с луга особым, хорошо ему известным свистом. Я рассудил, что если теперь издам этот свист и конь откликнется, это послужит мне неопровержимым доказательством. Первая моя попытка оказалась безуспешной: во рту настолько пересохло от страха и дурного предчувствия, что я не сумел воспроизвести ни единой ноты. У меня просто руки тряслись. Однако ж я поднес дрожащие пальцы к губам и просвистел-таки привычный сигнал.
   Отклика я и впрямь добился, но не того, которого ждал. Конь стремительно развернулся ко мне, опустил голову, прижал уши и уставился на меня таким взглядом, что мне стало жутко. С трудом возьмусь описать: в глазах его светились ярость и ненависть, и неизъяснимая злоба, и надменное презрение. Я подумал, он хочет смять и затоптать меня. Да, это и впрямь был мой Громовержец, но Громовержец, кошмарным образом преобразившийся!
   Я поспешно захлопнул дверь – уж можете мне поверить! – и побежал за саблей. Потом созвал слуг и велел им вооружиться: задача нам предстояла не из легких. Однако к тому времени, как мы высыпали наружу, конь исчез. Утром мы тщательно обыскали парк и окрестности, но никаких следов не обнаружили. Ни единой примятой травинки: как если бы никакого коня там вовеки не бывало.
   – Фантом, – заключил профессор. – Он по всем признакам кажется настоящим, однако по сути своей иллюзорен.
   – Мы осмотрели то место, где некогда зарыли Громовержца, и обнаружили, что никто его не тревожил. Вам придется поверить мне на слово: в ту ночь Громовержец стоял у меня под окном, и я его в самом деле видел, причем так же ясно, как вижу теперь вас.
   – Конечно же, Гарри, мы вам верим. Ваш рассказ необыкновенно занимателен. Подозреваю, что нас ждет по крайней мере еще один сюрприз, – произнес профессор, явно завороженный услышанным.
   – Следующее треволнение – уж простите мне игру слов – оказалось самым волнительным из всех, – произнес мистер Банистер, потирая подбородок. – И снова все произошло с наступлением темноты, но на сей раз – в ярком лунном свете. Я был у себя в кабинете, разбирал счета за последний месяц, когда вновь повеяло леденящим холодом. Я огляделся – никого. И ни звука. Во избежание неприятностей я задернул занавеску над окном и повернул зеркало к стене. Все это – исключительно предосторожности ради. В камине вовсю пылал огонь, но холод, как обычно, спадать и не думал. А мой кабинет, чтоб вы знали, находится в дальнем углу южного крыла, на самом верху, и вид оттуда открывается просто великолепный. Я вновь занялся счетами, пытаясь сосредоточиться на работе, как вдруг сверху донесся глухой стук, словно что-то приземлилось на крышу точнехонько у меня над головой.
   Под лестницей я натолкнулся на Неда; вместе мы вышли за двери посмотреть, что происходит, причем оба предварительно вооружились: еще одна нелишняя предосторожность! На крыльце мы расстались, договорившись, что каждый осмотрит свою половину дома. Как я уже сказал, луна сияла ослепительно, и в результате залитый светом особняк был виден во всех подробностях. Если наверху и впрямь что-то происходило, наши и без того высокие шансы все разглядеть повышались вдвое, поскольку крыша очень крута и парапетная стена ее нимало не загораживает. На своей половине, включающей южное крыло, я ничего не обнаружил, но, обогнув угол и оказавшись на противоположной стороне, услышал отдаленный крик Неда.
   Здесь мистер Банистер подал знак Неду Викери продолжать.
   – Так вот, что я там увидел – и клянусь вам, это чистая правда, – рассудительно сообщил лесник. – Прям на самом краю крыши, между парапетными стенами, в потоке лунного света. И мне ничего такого не примерещилось, сэр, нет – я все видел ясно, как днем. Это был человек – или так мне показалось поначалу – с огромными мускулистыми руками, с бородой и с безобразной рожей. На этом сходство заканчивалось, потому что там, где полагается быть носу, у него был клюв вроде как у стервятника, и уши, как у осла, а уж волосы вообще стояли торчком и все шевелились да извивались, точно море гадюк! За спиной у него маячила пара гигантских крыльев, а на ногах-то – птичьи когти! И еще на руке что-то обвилось… Сперва мне подумалось, веревка, а потом вижу, оно живое и ползет – змеюка такая. Вот тогда-то я и понял: на парапетной стене «Итон-Вейферз» угнездился сам Нечистый!
   – Что за удивительное видение! – воскликнул доктор.
   Профессор, пораженный до глубины души, не сводил глаз с Неда. Мистер Киббл, слишком потрясенный, чтобы писать, отложил перо. Мисс Мона и ее сестра держались за руки. А позади всех, скрестив руки на груди, восседал мистер Хиллтоп; на его рябом лице застыло выражение мрачное и многозначительное.