– Артур же аннулировал брачные клятвы, что прежде связывали милую Лионессу с этим кошоном9 Унтанком. Они больше не женаты. Между прочим, тем самым освободилось и ее скромное приданое: пять фригольдов, три небольших замка, двенадцать церковных бенефициев и банк – средних размеров. Всё же им радости в жизни.
– Очень хорошо, – сказал сэр Роже. – Проблема с „Харродзом“, стало быть, решена.
– Говорят, Америка вступила в войну.
– На чьей стороне?
– На нашей.
– Великолепно, – сказал сэр Роже. – У них нет традиции рыцарства, я полагаю, но по слухам, из них получаются отличные солдаты. Взять хотя бы Джексона Каменную Стену и Бешеного Энтони Уэйна.
– Имена мне не знакомые, но я в восторге, любезный друг мой, что могу считаться с вашей хваткой, коя будет потверже моей. Висельник пошел унтер-офицером в генеральную военную прокуратуру.
– Где его талант к рубке логики сослужит ему хорошую службу.
– Ха-Ха утверждает, что мы с вами занимаемся метисацией и смешением рас.
– Так оно и есть. После чая, надеюсь.
– С большой вероятностью, и до него тоже. Хотя мне в два нужно ненадолго заскочить к зеленщику. Вернусь самое позднее в три тридцать.
– Вы не подвергнете себя риску? Вы, кого люблю я превыше всех существ земных?
– Чисто теоретически. За рулем Тедди, проволоку режет Томми, я чувствую себя в полной безопасности.
– И все же…
– Вы были поразительны в великой битве, – сказала Кларисса. – Вас точно диавол распалял.
– Что ж, мы победили, и это главное. Но то была последняя битва в своем роде, мнится мне. Придут и другие Мордреды, но Артур не потерпит еще одной братоубийственной войны. И бомбу изготовлять не станет, но кто-нибудь ее наверняка построит, и тогда адская эта дрянь останется с нами на веки вечные. Подобно вулкану в нашей собственной гостиной.
– В таком мире вашим навыкам примененья нет, – сказала она. – Все вы, добрые и досточтимые рыцари, остались без работы. На пособии. Не очень хорошенькое зрелище.
– У меня в лютне еще пара струн найдется, – сказал Роже. – Мои ученые степени по инженерному делу, биохимии, баллистике, археологии и мариархитектуре.
– Искусный вы парнишка, а? Стоять на шухере не пробовали?
– Меня беспокоит Ланселот, вот кто, – сказал Роже. – Существуют фигуры такого величия, таких легендарных пропорций, что они… стеснены, так сказать. Обычная жизнь им в таком случае невозможна. Вы представляете себе, как Ланселот где-нибудь управляет каким-нибудь заводиком? Или даже заводищем? Боюсь я душевного разлада в нем.
– А Гвиневера? – спросила Кларисса. – Что Гвиневера?
– Застыла в скорби и томленье, – сказал Роже. – Оставшись навсегда парадигмою раздвоенного сердца.
– Но ей же как-то удается подозрительно неплохо проводить время при всем при том.
– Основная тема – все равно раздвоенное сердце. Об этом явлении я как-то писал доклад – для курса по страсти.
– Вас приходилось обучать страсти?
– Общий обзор страстей с особым упором на их биохимические триггеры.
– Вы имеете в виду, что все это – какие-то павловские трюки?
– Нет-нет. Тут все очень специализированно. Едва ли одна женщина из тысячи возбуждает соответствующие нейроны в мозгу.
– Так редко.
– Иногда просто цветы апельсина, и к ним никакая женщина не привязана, не так ли? Вы должны помнить, мужчины – существа очень нежные, очень внушаемые. „Память и желанье“, как выразился этот банковский поэт.
– За работу, – сказала Кларисса. – Хей-хо.
– А я бы прилег вздремнуть, – сказал сэр Роже. – Будь умницей, постарайся никого не пристрелить.
– Сэр Брюнор Черный исчез! Его нигде не могут найти! Я был у него на квартирах, но квартиры пусты! Нет его ни на конюшнях, ни на плацу!
– Быть может, он отправился искать приключений!
– Но лошади его – здесь!
– Я не могу отыскать сэра Груммора Грумморсона! У меня было к нему послание от сэра Кэя, и я тщился доставить его, искал сэра Груммора тут и там, а его нигде нет!
– Сэр Харри Фиц-Лейк, который был Храмовником, тоже пропал! Я искал его в часовне – он целые часы проводит в молитвах, – но там его не было, и за свитой своей он не смотрел, и не трапезничал, и в доме надобности не слыхать его было!
– Поистине странные дела творятся! Герцог Эстанс Канбенет удалился из владений своих, как говорят, а также Херманс, король и владыка Оранжевого Города, и Брастиас Тинтагильский!
– Словно могучий сбор где-то протрубили, а мы о нем не ведаем! Дорнард, сын Пелинора, исчез, а с ним и Алисандер л'Орфелин!
– Пропал Берант-Последыш, а с ним и его сотня рыцарей! А также Тор-Скотопасов Сын, Уррий-Горец и король Нантрес из земли Гарлот!
– Ни Увейна Белорукого нет в его замке, ни сэра Перимона, ни сэра Кэхидина, ни сэра Лукана-Дворецкого, ни сэра Бриана-Островитянина, ни сэра Галагара, ни сэра Элина Белого, ни сэра Мелиагонта, ни сэра Озанны-Храброе Сердце!
– Пропали, утекли, исчезли! Король Камелерда Леодегранс отсутствует уже две недели, и королевство чахнет без него! Флоренс, сын Гавейна, сбежал, или же духи унесли его, никто не знает толком, а с ним – сэр Гингалин, и Идрис, сын Увейна, и Акколон Галльский, и Белингер Жестокий!
– Как будто все рыцарство собралось в какой-то глухомани, вдалеке отсюда, в каком-то месте, ведомом лишь тем, кто уже там!
– Пропали, улетели, испарились! Король Шотландии Карадос, сэр Гилберт-Бастард, сэр Мелиот Логрский, сэр Ульфиус, Лавейн, сын Барнарда Астолатского, король Северного Уэльса Риенс, король Малой Британии Хоуэлл, Лот, король Лоутеана…
– Так прекрасно и приятно праздновать весну, время нарциссов майских пришло, яблони и вишни расцветают…
– Ваше величество.
– Да?
– Уже не май.
– Что ты говоришь?
– Уже не май, говорю. Сейчас ноябрь.
– Ноябрь. А я-то думаю, что так промозгло на воздухе.
– Это уж точно.
– На воздухе промозгло, травы луговые пожухли, а с гибких лоз свисает бурая фигня…
– И бомбы все взрывают, мадам, и пал великий идет, и люди кров теряют, и повсюду трупы безрукие, безногие, безголовые…
– А я думала, у нас все еще Майский поезд.
– Вы слишком много времени провели в госпиталях, миледи, и ваш рассудок повредился.
– Нет, я просто немного устала, Варли. Который час?
– Часы остановились – все остановились. Я включу радио, мадам.
– Не стоит. Там либо один мерзавец болбочет о жидах, либо другой мерзавец рассказывает, что подлодки потопили наш конвой.
– Пришел сэр Роберт.
– Я не желаю его видеть. Я знаю, что он скажет.
– Он дожидается уже много часов.
– Отошли его прочь. У меня меланхолия, думаю, или, может быть, хандра, и насколько мне известно, это заразно, а мне бы не хотелось, чтобы сэр Роберт, блестящий рыцарь сей и стойкий защитник королевства, подвергся неудобствам подобного рода только лишь из-за меня…
– Да, отошлите его прочь, – сказал сэр Роберт, входя. – Вышвырните эту чертову докуку вон, пните его в гульфик на лестнице…
– Но, добрый сэр Роберт, вы наверняка пришли сказать мне то, что я больше всего не хочу слышать. По какой же такой причине мне, следовательно, это слушать? Ступайте, и не нужно никаких речей.
– Я зашел проститься, но это лишь на время. Надеюсь.
– Вы – негодяй, как и все остальные негодяи, как Артур, как Ланселот, нынче здесь, завтра там, ни грана постоянства в вас, ни капли надежды не способны вы мне подарить…
– Тому имеется причина. Я делаю то, что делает все рыцарство, все до единого рыцари и оруженосцы, что ходят по земле, с одной лишь мыслью и одною целью…
– Без рассуждений мне извольте, тут дело не в рассудке, а в делах сердечных, и если б сердце у вас было, подобное скорей жестянке от галет в этой вашей мужественной груди истинного скотта, вы бы…
Тут Гвиневера рухнула на землю в забытьи, и сэр Роберт рухнул в забытьи, и даже Варли, видя их в забытьи, рухнула себе на землю в забытьи тоже.
– После битвы, – сказал Ланселот, – ехал я один и наткнулся случайно на огромный дом, покинутый обитателями. Однако в нем уж побывали мародеры, и повсюду виднелись свидетельства их прилежания. Обломки столов и стульев редкого красного дерева разбросаны в траве, а также громадные лохмотья шелковой бумаги, содранные со стен покоев. Осколки разбитых зеркал мешались с лоскутьями дорогой парчи, оконных штор и сотнями стеклянных подвесок от нескольких люстр, скелеты коих кучей были вывалены во двор. Битый мрамор, битый „севр“ в траве, вспоротые подушки, израненные и опаленные матрасы, детали рояля, портреты, расстрелянные, точно в тире.
– Мерзость, – сказала Гвиневера.
– Там лежал труп собаки, ирландского сеттера, темно-красная кровь на шерсти цвета красного дерева, и на нее надели позолоченную изнутри раму, лишившуюся своей картины, треснувшую в двух местах. Сами деревья изрубили – в пьяном угаре, я полагаю, газоны затоптали множеством лошадей, дом обожгло там, где подле него разводили костры, книги превратились в уголья, стены исписаны всевозможной небожеской похабщиной. Куски латунной сантехники вырваны из ванных комнат, кухонные ножи сломаны, вся хозяйская одежда утащена, лишь тут и там – случайный чулок, драная пара брюк или расплющенная шляпа.
Я вынужден был спешиться и подобрать с земли книгу – знак того, что здесь предалась поруганью и библиотека. Первый же том, оказавшийся в моих руках, был напечатан на языке, которого я не знал, и в нем содержались шахматные задачи.
– И теперь ты уезжаешь.
– Да.
– Ты всегда и вечно уезжаешь. Ничего нового.
– Ничего.
– Никакие медоточивые слова или иные тебя не остановят. Даже королева-мифотворица не в силах тебя удержать.
– Ты говорила с Лионессой.
– Мы же – как пчелы, королевы. Я имела в виду пчелиных королев. Вокруг нас вращается мир. Весь мир, кроме тебя. Ты весь словно в железо закован. Ты не вращаешься.
– Я подобающ и застенчив, как голубок.
– Следующий миф, что я создам, будет мифом адским, можешь быть уверен. Что-нибудь настолько злобное, что я даже вообразить не могу. Надо будет этим заняться.
– Я о нем прочту. В „Новостях Мира“.
– Что-нибудь поистине ужасное, в очень хорошем вкусе, разумеется. Вопящие заголовки. Ты будешь мною гордиться.
– Как всегда, дражайшая королева.
– Ступай. Пока я не расстроилась.
– Уже ушел.
– Крыша протекает, – сказала Гвиневера, – хотя, сдается мне, вам наплевать.
– У меня не бывало замков, где в тот или иной момент не протекала бы крыша, – сказал Артур. – Энтелехия крыш в том и заключается, чтобы протекать. Этому давным-давно обучил меня архитектор Григсмор. Зачем, могу ли я осведомиться, мадам, вы почтили меня данной информацией? Неужели в этом треклятом месте у нас некому заняться крышей?
Гвиневера сидючи верхом на правой ноге Артура, стягиваючи с нее сапог. Левая ступня Артура уперта королеве в копчик.
– Я сообщаю вам об этом не для того, чтобы вы этим как-то занялись, – сказала Гвиневера, – но поскольку вы – мой супруг, а такие вещи и призваны говориться супругу, если супруг имеется поблизости. Я имею в виду – большинство жен сообщило бы большинству мужей, если упомянутый муж располагается в двух шагах. Большинство мужей обращают внимание на информацию подобного сорта, хотя бы мимоходом, на лету, так сказать, берут на заметку между гораздо более важными предприятиями своими…
– Хуже имитации покорности, чем ваша, я, по правде сказать, не встречал, – сказал Артур. – Подозреваю, виновны в том кинокартины. Вы что – посещали синематограф?
– Время от времени я смотрю кино, – сказала Гвиневера. – Помогает скоротать время.
– Я видел одну фильму очень много лет назад. Довольно волнительную. Об ограблении поезда. Эти парни взобрались на поезд и его ограбили. Обвязав себе лица носовыми платками, чтобы никто не смог их опознать. А потом опять взобрались на лошадей и ускакали. Я был очень доволен представлением.
– Я подставила горшок, – сказала она, – вернее – несколько, поскольку течей целый кластер, а не одна…
– Ха-Ха утверждает, что вы спите с неким Коричневым Рыцарем, – сказал Артур. – Насколько я понимаю, шотландцем. Это правда?
– У меня кое-кто был, – сказала Гвиневера. – Не так давно, в последние две недели, но шотландец ли? Не думаю, они изъясняются странным манером, разве нет? Будто бы из глубин глотки, а этот тип был совсем не таков, как я припоминаю, – стройный парнишка, на вид едва ли рыцарь вообще, никаких шрамов, славные длинные ноги, славный длинный, тонкий, слегка изогнутый…
– Почему у меня всегда возникает ощущение, будто все, что вы мне говорите, – правда по сути, хоть и не обязательно в частностях?
– Дело в доверии, – сказала Гвиневера. – Это доверие, что всегда сохранялось меж нами и облагородило наш союз с начала и до конца.
– С начала и до конца?
– Это просто выражение такое, – сказала Гвиневера. – Как прошла ваша поездка?
– Одна чертовщина за другой, – сказал Артур. – Полагаю, вы уже слышали: мы потеряли Тобрук. Опять.
– Слышала.
– Этого не должно было случиться. Я вылетел туда, чтобы хоть немного встряхнуть командующего ТВД. Как будто меня там вообще не было. Парень при этом рек какие-то правильные вещи – „неуклонная решимость“, „ждем психологического момента“, „дерзкий удар“ и все такое. И после этого позволил Роммелю накатиться на свой левый фланг, как рулону обоев. Большей чертовщины я в жизни не видал.
– Человек Уинстона, я полагаю.
– Разумеется. Но с таким же успехом я бы и сам его выбрал. Уинстона я не могу винить. Заранее никогда не знаешь, как эти парняги себя поведут. Вот с нашими людьми это всегда известно.
– И все же, – сказала Гвиневера, – мне нравится, что на доску выходят и новые игроки. От этого все только интереснее, не находите?
– Это не игра. Это война, и мы ее запросто можем проиграть. А кроме того, я совершил нечто ужасное.
– Что?
– Уступил преимущество. Дивное преимущество нашей стороны – по крайней мере, в теории. И я сказал: нет. Ибо счел его аморальным.
– Я уверена, вы поступили верно. Вы всегда поступаете верно.
– Вы критикуете меня? Это критика?
– Отнюдь. Стало быть, уйдем в горы. Будем оказывать сопротивление с вершин.
– Возможно, не в буквальном смысле. Но в некотором роде – да.
– Я готова, – сказала она.
– И вы, и я, и нам подобные можем уйти в горы, – сказал Артур. – А весь остальной мир по большинству своему – не может.
– Я знаю, – сказала Гвиневера. – Дети в школе, с зубами проблемы, у престарелых тетушек душа едва держится в теле, надо книгу дописать, лотереи, флирты, озимые…
– Вот именно, – сказал король. – Ваше понимание ситуации в целом остается, как и прежде, несравненным.
– Merde10, – сказала Гвиневера. – Зачем еще нужны королевы? Но вы, мой дорогой Артур, вы, похоже, в раздрае касательно собственной легенды. Вы требуете – то есть, легенда требует – трагического конца.
– Не стоит беспокоиться, он меня отыщет, – сказал король. – Нам ведь некуда в особенности спешить, я полагаю?
– Могу и подождать, – сказала королева.
– Сэр Ланселот возлег под яблоней вздремнуть!
– Чего ж не скачет он неутомимо, от одного приключенья к другому?
– Устал, вероятно!
– Всякий раз, как он возлегает под яблоней вздремнуть, к нему подкрадывается какая-либо чародейка и наводит на него чары, пытаясь вероломством затащить к себе в постель!
– Глянь, глянь, вон как раз одна – явная чародейка! У нее и вид чародейки, и власы чародейки, и одеянье чародейки, и даже шляпа чародейки!
– А что это с нею за люди?
– То пятьдесят великанов, порожденных демонами, – коих великанов обычно и можно отыскать в свите чародейки!
– Она простирает мантию – богатейшую мантию на всем белом свете, так расшитую драгоценными камнями, как ночь полна светляков! Вне сомненья, окутает она ею Ланселота, дабы не настигла его лихорадка!
– И только она возложит на него свою мантию он, считай, покойник, ибо мантия сия такого сорта, что стоит ею окутаться, как вспыхнешь и шлаком станешь!
– Ведьма эта – не кто иная, как Марго Рассеянных Вод, околдовавшая сэра Борса и сэра Бедивера и превратившая их в преданных поклонников овец!
– И не отходили они от возлюбленных овец своих, и грезили о них, и бряцали им на арфах, и не отказывали себе во всевозможных непристойных утехах, и тестикулы им раздуло так, что вынуждены они были слечь в постели на многие месяцы!
– Но вот Ланселот шевельнулся во сне! Он подымает длань, и длань эта набрасывает злополучную мантию на великана, и поджаривается тот до хрустящей корочки со свистом!
– Иисусе милостивый, ну и запашок! Тот пламенный великан воняет, аки матрас в таверне!
– А остальные великаны бегут, и с ними Марго, аще Ланселот пробудится полностью да в ярости своей накуролесит!
– Но спит Ланселот, спит необеспокоенный! Что же сновидит он, интересно?
– А сновидит он, что нет ни войны, ни Круглого Стола, ни Артура, ни Ланселота!
– Не может такого быть! Скорее сон ему снится о мягкости Гвиневеры, о сладости Гвиневеры, о яркости Гвиневеры да о сексуальности Гвиневеры!
– А ты откуда знаешь?
– Могу заглянуть в его сон потому что! Вот входит она в этот сон самолично, в платье из белой парчи, изукрашенном золотыми безантами, и несет она бутылку прекрасного вина, судя по виду – „пино гриджио“!
– О, что за бесподобный сон!
– Под яблоней…
– Очень хорошо, – сказал сэр Роже. – Проблема с „Харродзом“, стало быть, решена.
– Говорят, Америка вступила в войну.
– На чьей стороне?
– На нашей.
– Великолепно, – сказал сэр Роже. – У них нет традиции рыцарства, я полагаю, но по слухам, из них получаются отличные солдаты. Взять хотя бы Джексона Каменную Стену и Бешеного Энтони Уэйна.
– Имена мне не знакомые, но я в восторге, любезный друг мой, что могу считаться с вашей хваткой, коя будет потверже моей. Висельник пошел унтер-офицером в генеральную военную прокуратуру.
– Где его талант к рубке логики сослужит ему хорошую службу.
– Ха-Ха утверждает, что мы с вами занимаемся метисацией и смешением рас.
– Так оно и есть. После чая, надеюсь.
– С большой вероятностью, и до него тоже. Хотя мне в два нужно ненадолго заскочить к зеленщику. Вернусь самое позднее в три тридцать.
– Вы не подвергнете себя риску? Вы, кого люблю я превыше всех существ земных?
– Чисто теоретически. За рулем Тедди, проволоку режет Томми, я чувствую себя в полной безопасности.
– И все же…
– Вы были поразительны в великой битве, – сказала Кларисса. – Вас точно диавол распалял.
– Что ж, мы победили, и это главное. Но то была последняя битва в своем роде, мнится мне. Придут и другие Мордреды, но Артур не потерпит еще одной братоубийственной войны. И бомбу изготовлять не станет, но кто-нибудь ее наверняка построит, и тогда адская эта дрянь останется с нами на веки вечные. Подобно вулкану в нашей собственной гостиной.
– В таком мире вашим навыкам примененья нет, – сказала она. – Все вы, добрые и досточтимые рыцари, остались без работы. На пособии. Не очень хорошенькое зрелище.
– У меня в лютне еще пара струн найдется, – сказал Роже. – Мои ученые степени по инженерному делу, биохимии, баллистике, археологии и мариархитектуре.
– Искусный вы парнишка, а? Стоять на шухере не пробовали?
– Меня беспокоит Ланселот, вот кто, – сказал Роже. – Существуют фигуры такого величия, таких легендарных пропорций, что они… стеснены, так сказать. Обычная жизнь им в таком случае невозможна. Вы представляете себе, как Ланселот где-нибудь управляет каким-нибудь заводиком? Или даже заводищем? Боюсь я душевного разлада в нем.
– А Гвиневера? – спросила Кларисса. – Что Гвиневера?
– Застыла в скорби и томленье, – сказал Роже. – Оставшись навсегда парадигмою раздвоенного сердца.
– Но ей же как-то удается подозрительно неплохо проводить время при всем при том.
– Основная тема – все равно раздвоенное сердце. Об этом явлении я как-то писал доклад – для курса по страсти.
– Вас приходилось обучать страсти?
– Общий обзор страстей с особым упором на их биохимические триггеры.
– Вы имеете в виду, что все это – какие-то павловские трюки?
– Нет-нет. Тут все очень специализированно. Едва ли одна женщина из тысячи возбуждает соответствующие нейроны в мозгу.
– Так редко.
– Иногда просто цветы апельсина, и к ним никакая женщина не привязана, не так ли? Вы должны помнить, мужчины – существа очень нежные, очень внушаемые. „Память и желанье“, как выразился этот банковский поэт.
– За работу, – сказала Кларисса. – Хей-хо.
– А я бы прилег вздремнуть, – сказал сэр Роже. – Будь умницей, постарайся никого не пристрелить.
– Сэр Брюнор Черный исчез! Его нигде не могут найти! Я был у него на квартирах, но квартиры пусты! Нет его ни на конюшнях, ни на плацу!
– Быть может, он отправился искать приключений!
– Но лошади его – здесь!
– Я не могу отыскать сэра Груммора Грумморсона! У меня было к нему послание от сэра Кэя, и я тщился доставить его, искал сэра Груммора тут и там, а его нигде нет!
– Сэр Харри Фиц-Лейк, который был Храмовником, тоже пропал! Я искал его в часовне – он целые часы проводит в молитвах, – но там его не было, и за свитой своей он не смотрел, и не трапезничал, и в доме надобности не слыхать его было!
– Поистине странные дела творятся! Герцог Эстанс Канбенет удалился из владений своих, как говорят, а также Херманс, король и владыка Оранжевого Города, и Брастиас Тинтагильский!
– Словно могучий сбор где-то протрубили, а мы о нем не ведаем! Дорнард, сын Пелинора, исчез, а с ним и Алисандер л'Орфелин!
– Пропал Берант-Последыш, а с ним и его сотня рыцарей! А также Тор-Скотопасов Сын, Уррий-Горец и король Нантрес из земли Гарлот!
– Ни Увейна Белорукого нет в его замке, ни сэра Перимона, ни сэра Кэхидина, ни сэра Лукана-Дворецкого, ни сэра Бриана-Островитянина, ни сэра Галагара, ни сэра Элина Белого, ни сэра Мелиагонта, ни сэра Озанны-Храброе Сердце!
– Пропали, утекли, исчезли! Король Камелерда Леодегранс отсутствует уже две недели, и королевство чахнет без него! Флоренс, сын Гавейна, сбежал, или же духи унесли его, никто не знает толком, а с ним – сэр Гингалин, и Идрис, сын Увейна, и Акколон Галльский, и Белингер Жестокий!
– Как будто все рыцарство собралось в какой-то глухомани, вдалеке отсюда, в каком-то месте, ведомом лишь тем, кто уже там!
– Пропали, улетели, испарились! Король Шотландии Карадос, сэр Гилберт-Бастард, сэр Мелиот Логрский, сэр Ульфиус, Лавейн, сын Барнарда Астолатского, король Северного Уэльса Риенс, король Малой Британии Хоуэлл, Лот, король Лоутеана…
– Так прекрасно и приятно праздновать весну, время нарциссов майских пришло, яблони и вишни расцветают…
– Ваше величество.
– Да?
– Уже не май.
– Что ты говоришь?
– Уже не май, говорю. Сейчас ноябрь.
– Ноябрь. А я-то думаю, что так промозгло на воздухе.
– Это уж точно.
– На воздухе промозгло, травы луговые пожухли, а с гибких лоз свисает бурая фигня…
– И бомбы все взрывают, мадам, и пал великий идет, и люди кров теряют, и повсюду трупы безрукие, безногие, безголовые…
– А я думала, у нас все еще Майский поезд.
– Вы слишком много времени провели в госпиталях, миледи, и ваш рассудок повредился.
– Нет, я просто немного устала, Варли. Который час?
– Часы остановились – все остановились. Я включу радио, мадам.
– Не стоит. Там либо один мерзавец болбочет о жидах, либо другой мерзавец рассказывает, что подлодки потопили наш конвой.
– Пришел сэр Роберт.
– Я не желаю его видеть. Я знаю, что он скажет.
– Он дожидается уже много часов.
– Отошли его прочь. У меня меланхолия, думаю, или, может быть, хандра, и насколько мне известно, это заразно, а мне бы не хотелось, чтобы сэр Роберт, блестящий рыцарь сей и стойкий защитник королевства, подвергся неудобствам подобного рода только лишь из-за меня…
– Да, отошлите его прочь, – сказал сэр Роберт, входя. – Вышвырните эту чертову докуку вон, пните его в гульфик на лестнице…
– Но, добрый сэр Роберт, вы наверняка пришли сказать мне то, что я больше всего не хочу слышать. По какой же такой причине мне, следовательно, это слушать? Ступайте, и не нужно никаких речей.
– Я зашел проститься, но это лишь на время. Надеюсь.
– Вы – негодяй, как и все остальные негодяи, как Артур, как Ланселот, нынче здесь, завтра там, ни грана постоянства в вас, ни капли надежды не способны вы мне подарить…
– Тому имеется причина. Я делаю то, что делает все рыцарство, все до единого рыцари и оруженосцы, что ходят по земле, с одной лишь мыслью и одною целью…
– Без рассуждений мне извольте, тут дело не в рассудке, а в делах сердечных, и если б сердце у вас было, подобное скорей жестянке от галет в этой вашей мужественной груди истинного скотта, вы бы…
Тут Гвиневера рухнула на землю в забытьи, и сэр Роберт рухнул в забытьи, и даже Варли, видя их в забытьи, рухнула себе на землю в забытьи тоже.
– После битвы, – сказал Ланселот, – ехал я один и наткнулся случайно на огромный дом, покинутый обитателями. Однако в нем уж побывали мародеры, и повсюду виднелись свидетельства их прилежания. Обломки столов и стульев редкого красного дерева разбросаны в траве, а также громадные лохмотья шелковой бумаги, содранные со стен покоев. Осколки разбитых зеркал мешались с лоскутьями дорогой парчи, оконных штор и сотнями стеклянных подвесок от нескольких люстр, скелеты коих кучей были вывалены во двор. Битый мрамор, битый „севр“ в траве, вспоротые подушки, израненные и опаленные матрасы, детали рояля, портреты, расстрелянные, точно в тире.
– Мерзость, – сказала Гвиневера.
– Там лежал труп собаки, ирландского сеттера, темно-красная кровь на шерсти цвета красного дерева, и на нее надели позолоченную изнутри раму, лишившуюся своей картины, треснувшую в двух местах. Сами деревья изрубили – в пьяном угаре, я полагаю, газоны затоптали множеством лошадей, дом обожгло там, где подле него разводили костры, книги превратились в уголья, стены исписаны всевозможной небожеской похабщиной. Куски латунной сантехники вырваны из ванных комнат, кухонные ножи сломаны, вся хозяйская одежда утащена, лишь тут и там – случайный чулок, драная пара брюк или расплющенная шляпа.
Я вынужден был спешиться и подобрать с земли книгу – знак того, что здесь предалась поруганью и библиотека. Первый же том, оказавшийся в моих руках, был напечатан на языке, которого я не знал, и в нем содержались шахматные задачи.
– И теперь ты уезжаешь.
– Да.
– Ты всегда и вечно уезжаешь. Ничего нового.
– Ничего.
– Никакие медоточивые слова или иные тебя не остановят. Даже королева-мифотворица не в силах тебя удержать.
– Ты говорила с Лионессой.
– Мы же – как пчелы, королевы. Я имела в виду пчелиных королев. Вокруг нас вращается мир. Весь мир, кроме тебя. Ты весь словно в железо закован. Ты не вращаешься.
– Я подобающ и застенчив, как голубок.
– Следующий миф, что я создам, будет мифом адским, можешь быть уверен. Что-нибудь настолько злобное, что я даже вообразить не могу. Надо будет этим заняться.
– Я о нем прочту. В „Новостях Мира“.
– Что-нибудь поистине ужасное, в очень хорошем вкусе, разумеется. Вопящие заголовки. Ты будешь мною гордиться.
– Как всегда, дражайшая королева.
– Ступай. Пока я не расстроилась.
– Уже ушел.
– Крыша протекает, – сказала Гвиневера, – хотя, сдается мне, вам наплевать.
– У меня не бывало замков, где в тот или иной момент не протекала бы крыша, – сказал Артур. – Энтелехия крыш в том и заключается, чтобы протекать. Этому давным-давно обучил меня архитектор Григсмор. Зачем, могу ли я осведомиться, мадам, вы почтили меня данной информацией? Неужели в этом треклятом месте у нас некому заняться крышей?
Гвиневера сидючи верхом на правой ноге Артура, стягиваючи с нее сапог. Левая ступня Артура уперта королеве в копчик.
– Я сообщаю вам об этом не для того, чтобы вы этим как-то занялись, – сказала Гвиневера, – но поскольку вы – мой супруг, а такие вещи и призваны говориться супругу, если супруг имеется поблизости. Я имею в виду – большинство жен сообщило бы большинству мужей, если упомянутый муж располагается в двух шагах. Большинство мужей обращают внимание на информацию подобного сорта, хотя бы мимоходом, на лету, так сказать, берут на заметку между гораздо более важными предприятиями своими…
– Хуже имитации покорности, чем ваша, я, по правде сказать, не встречал, – сказал Артур. – Подозреваю, виновны в том кинокартины. Вы что – посещали синематограф?
– Время от времени я смотрю кино, – сказала Гвиневера. – Помогает скоротать время.
– Я видел одну фильму очень много лет назад. Довольно волнительную. Об ограблении поезда. Эти парни взобрались на поезд и его ограбили. Обвязав себе лица носовыми платками, чтобы никто не смог их опознать. А потом опять взобрались на лошадей и ускакали. Я был очень доволен представлением.
– Я подставила горшок, – сказала она, – вернее – несколько, поскольку течей целый кластер, а не одна…
– Ха-Ха утверждает, что вы спите с неким Коричневым Рыцарем, – сказал Артур. – Насколько я понимаю, шотландцем. Это правда?
– У меня кое-кто был, – сказала Гвиневера. – Не так давно, в последние две недели, но шотландец ли? Не думаю, они изъясняются странным манером, разве нет? Будто бы из глубин глотки, а этот тип был совсем не таков, как я припоминаю, – стройный парнишка, на вид едва ли рыцарь вообще, никаких шрамов, славные длинные ноги, славный длинный, тонкий, слегка изогнутый…
– Почему у меня всегда возникает ощущение, будто все, что вы мне говорите, – правда по сути, хоть и не обязательно в частностях?
– Дело в доверии, – сказала Гвиневера. – Это доверие, что всегда сохранялось меж нами и облагородило наш союз с начала и до конца.
– С начала и до конца?
– Это просто выражение такое, – сказала Гвиневера. – Как прошла ваша поездка?
– Одна чертовщина за другой, – сказал Артур. – Полагаю, вы уже слышали: мы потеряли Тобрук. Опять.
– Слышала.
– Этого не должно было случиться. Я вылетел туда, чтобы хоть немного встряхнуть командующего ТВД. Как будто меня там вообще не было. Парень при этом рек какие-то правильные вещи – „неуклонная решимость“, „ждем психологического момента“, „дерзкий удар“ и все такое. И после этого позволил Роммелю накатиться на свой левый фланг, как рулону обоев. Большей чертовщины я в жизни не видал.
– Человек Уинстона, я полагаю.
– Разумеется. Но с таким же успехом я бы и сам его выбрал. Уинстона я не могу винить. Заранее никогда не знаешь, как эти парняги себя поведут. Вот с нашими людьми это всегда известно.
– И все же, – сказала Гвиневера, – мне нравится, что на доску выходят и новые игроки. От этого все только интереснее, не находите?
– Это не игра. Это война, и мы ее запросто можем проиграть. А кроме того, я совершил нечто ужасное.
– Что?
– Уступил преимущество. Дивное преимущество нашей стороны – по крайней мере, в теории. И я сказал: нет. Ибо счел его аморальным.
– Я уверена, вы поступили верно. Вы всегда поступаете верно.
– Вы критикуете меня? Это критика?
– Отнюдь. Стало быть, уйдем в горы. Будем оказывать сопротивление с вершин.
– Возможно, не в буквальном смысле. Но в некотором роде – да.
– Я готова, – сказала она.
– И вы, и я, и нам подобные можем уйти в горы, – сказал Артур. – А весь остальной мир по большинству своему – не может.
– Я знаю, – сказала Гвиневера. – Дети в школе, с зубами проблемы, у престарелых тетушек душа едва держится в теле, надо книгу дописать, лотереи, флирты, озимые…
– Вот именно, – сказал король. – Ваше понимание ситуации в целом остается, как и прежде, несравненным.
– Merde10, – сказала Гвиневера. – Зачем еще нужны королевы? Но вы, мой дорогой Артур, вы, похоже, в раздрае касательно собственной легенды. Вы требуете – то есть, легенда требует – трагического конца.
– Не стоит беспокоиться, он меня отыщет, – сказал король. – Нам ведь некуда в особенности спешить, я полагаю?
– Могу и подождать, – сказала королева.
– Сэр Ланселот возлег под яблоней вздремнуть!
– Чего ж не скачет он неутомимо, от одного приключенья к другому?
– Устал, вероятно!
– Всякий раз, как он возлегает под яблоней вздремнуть, к нему подкрадывается какая-либо чародейка и наводит на него чары, пытаясь вероломством затащить к себе в постель!
– Глянь, глянь, вон как раз одна – явная чародейка! У нее и вид чародейки, и власы чародейки, и одеянье чародейки, и даже шляпа чародейки!
– А что это с нею за люди?
– То пятьдесят великанов, порожденных демонами, – коих великанов обычно и можно отыскать в свите чародейки!
– Она простирает мантию – богатейшую мантию на всем белом свете, так расшитую драгоценными камнями, как ночь полна светляков! Вне сомненья, окутает она ею Ланселота, дабы не настигла его лихорадка!
– И только она возложит на него свою мантию он, считай, покойник, ибо мантия сия такого сорта, что стоит ею окутаться, как вспыхнешь и шлаком станешь!
– Ведьма эта – не кто иная, как Марго Рассеянных Вод, околдовавшая сэра Борса и сэра Бедивера и превратившая их в преданных поклонников овец!
– И не отходили они от возлюбленных овец своих, и грезили о них, и бряцали им на арфах, и не отказывали себе во всевозможных непристойных утехах, и тестикулы им раздуло так, что вынуждены они были слечь в постели на многие месяцы!
– Но вот Ланселот шевельнулся во сне! Он подымает длань, и длань эта набрасывает злополучную мантию на великана, и поджаривается тот до хрустящей корочки со свистом!
– Иисусе милостивый, ну и запашок! Тот пламенный великан воняет, аки матрас в таверне!
– А остальные великаны бегут, и с ними Марго, аще Ланселот пробудится полностью да в ярости своей накуролесит!
– Но спит Ланселот, спит необеспокоенный! Что же сновидит он, интересно?
– А сновидит он, что нет ни войны, ни Круглого Стола, ни Артура, ни Ланселота!
– Не может такого быть! Скорее сон ему снится о мягкости Гвиневеры, о сладости Гвиневеры, о яркости Гвиневеры да о сексуальности Гвиневеры!
– А ты откуда знаешь?
– Могу заглянуть в его сон потому что! Вот входит она в этот сон самолично, в платье из белой парчи, изукрашенном золотыми безантами, и несет она бутылку прекрасного вина, судя по виду – „пино гриджио“!
– О, что за бесподобный сон!
– Под яблоней…