Страница:
Алике смотрела на камин, на груду костей, что я отложил в сторону, на челюсть маленькой собачки.
— Семья, — хрипло прошептала она, — с ребенком. — Положив руку мне на бедро, она слегка помассировала его. Ее пальцы немного дрожали. Выражение лица Алике трудно было определить — может, гнев, может, жалость. — Убили, убили их всех! — Она бросила долгий взгляд на обугленные кости: — И съели их щенка.
Перевернув носком ботинка детский череп, повернув его тем местом, где голова соединялась с туловищем, я увидел, что кости расщеплены — значит, один быстрый поворот, и шея была сломана. Ребенок не успел почувствовать боли.
Моя подруга медленно положила кости на место, расправила примятую траву и кусты. Взглянув на меня глазами с застывшим в них гневом, она произнесла:
— Цивилизованные люди.
Я кивнул, повернулся и начал разводить огонь и готовить ужин. Ребенок, насколько я понимаю, не ел в своей жизни ничего лучше щенка. Но эти люди, несомненно, считались цивилизованными. И, может быть, некоторое время они держали женщину в живых.
После ужина, вместо того чтобы разжечь огонь под деревьями в саду убитой семьи, мы собрали наши пожитки и двинулись в оранжевое свечение летнего заката, взбираясь на поросший лесом холм, что в конце концов оказался горой. Когда мы окончательно выбрались из леса и стояли на голой вершине, была уже полночь.
Наверно, много лет назад отсюда открывался роскошный вид. Ночью над поблескивающими огнями человеческих городов сверкали созвездия. Люди жили здесь десятки тысяч лет, а двести лет назад в долину провели электричество и наполнили ее мириадами огней.
В детстве я летел над этими местами на авиалайнере, в полночной темноте за иллюминатором тихо шептали электрические моторы. Родители мирно дремали в креслах. Я же прижал лицо к стеклу — над головой сверкали миллионы маленьких колючих огоньков — звезд, а внизу — миллиарды ярких огней больших городов.
Сейчас внизу было пусто, лишь бездонная ночь.
Алике неподвижно стояла, взяв меня под руку. Наконец она заговорила:
— Даже дома ты не можешь видеть такие звезды, как здесь. Тусклые огни Карборро, зарево над близлежащим поселением могли затмить красоту небесных светил.
Над нашими головами Млечный путь представлял бледно-серебряную реку с черно-золотыми вкраплениями; узкая арка, восходящая из западного горизонта и исчезающая, не пройдя даже до половины неба. Созвездие Пегаса находилось прямо над головой.
— Хотела бы я, — мягко проговорила Алике, — чтобы у нас была возможность полететь туда. Маленькой девочкой я страстно мечтала попасть на одну из колоний.
У нее было несколько вариантов: отправиться на Неогаю, вторую планету Тау Цети, принявшую целое поколение колонистов, ставшую домом для тысячи поселенцев; имелась возможность улететь на Зета Туканеа, мир настолько удаленный от Земли, что пока еще ни один колонист не отважился уйти туда вслед за исследовательским флотом.
Я еще не встречал человека, до или после Вторжения, прилетевшего хотя бы с одной из открытых планет; не знаю, что произошло там, когда пришла раса господ. Но мне довелось увидеть планеты Альфа Центавра, пустынные развалины старых научноисследовательских станций.
Позже мы лежали в чем мать родила на одеялах рядом с маленькой палаткой и вслушивались в потрескивание поленьев в костре, медленно превращающихся в оранжево-красные огоньки, освещающие пространство вокруг нас. Мы лежали спокойно, ногами к северу, наблюдая за перемещением звезд.
Алике занималась любовью как-то по-новому, мягко и нежно, почти нерешительно, то останавливаясь, то вновь продолжая, то подчиняясь, то полностью беря инициативу на себя. Иногда я задумывался, действительно ли она хочет продолжать, но женщина упорно продвигалась к цели, чисто механически двигаясь в такт моим движениям. Я вторил ей, и вот, наконец, мы оба вздохнули одновременно.
Мы оба ощущали странное чувство отдаленности друг от друга. Но оно совсем не походило на отчужденность внимательной наложницы, остающейся наедине со своими чувствами.
Это было особого рода отвлеченность от реальности, Алике погружалась в свои мысли, игнорируя все, уходила в себя, возвращалась к действительности и вновь уходила.
Она прошептала:
— Помнишь ли ты свои детские мечты, Ати?
Какие еще мечты? В детских фантазиях можно насчитать сотни и тысячи картин и миров, реально не существующих.
— Некоторые, но не все, — был мой ответ.
— Ты помнишь, как мы мечтали о времени, когда захватчики будут уничтожены и их власть кончится? Мы постоянно говорили о том, что будет, когда мы вырастем и сбросим их ярмо, изгоним непрошеных гостей с Земли, начнем использовать их космическую технологию на благо себе…
Конечно, я помнил эти абстрактные, отвлеченные идеи нашего детства. Мы мечтали, как поведем к другим мирам эти величественные звездолеты, действующие на антигравитационной тяге. Это было еще до того, как захватчики стали именоваться расой господ…. Алике плотнее прижалась ко мне, положила руки на грудь и уставилась в мои глаза. Ее лицо находилось в тени, и единственное, что я мог видеть отчетливо, были ее глаза, поблескивающие в темноте. Она лежала тихо и спокойно, сжав мое бедро коленями, ее влажное лоно приятно холодило кожу.
— Чудесная мечта, нам она так нравилась.
— Иногда мне приходит в голову, что она еще может осуществиться. Только представь себе, что мы выходим за пределы Солнечной системы на собственных звездолетах, как божества из старых фильмов, властители звездных дорог.
Интересный набор слов. Алике представляет нас на месте господ, властвующих на мирах хруффов, работающих на нас боромилитян. Жители всех захваченных, покоренных планет кланяются нам в пояс…
— Помнишь, как мы называли себя? — спросила она.
Я кивнул — освободители, группа героев, что пришла освободить человечество от проклятия и рабства. В те дни среди дымящихся руин Земли, видя хруффов, разгуливающих по планете, мы не могли знать, насколько может быть тяжело это ярмо.
Если рабство, как мы думали, лучшее, что они могут предложить, тогда однажды…
Тогда нам не было известно, сколь долго продлится оккупация Земли и что нас ждет в будущем.
Женщина произнесла:
— Иногда я мечтаю о других мирах, о том, как однажды я приземлюсь на планету и жители ее будут приветствовать нас как освободителей от власти расы господ…
Я прикинул, как Алике приземляется на Боромилите, стоит перед толпой спокойных, внимательных боромилитян и заявляет:
— Вы свободны, все, от мала до велика. — В ответ же — тихий ужас: — Да, госпожа. Это все, госпожа? Как мы сможем услужить вам?
А может, все бы вышло наоборот, потому что боромилитяне находились в рабстве всего лишь пару тысяч лет.
Алике нежно поцеловала меня в губы: — Что-то сегодня твои мысли витают далеко отсюда.
Я прижался к ней щекой, ощутил на своем лице ее волосы, пахнущие дымом и теплом.
— Воспоминания, — признался я.
Поцеловав меня в лоб, она спросила:
— Думаешь о том времени, когда мы были детьми?
Мне пришла в голову мысль, что Алике страстно желает, чтобы мысли о ней заполнили всего меня до предела.
— Да, и еще о других мирах.
Она уселась на землю рядом со мной, водя рукой по моему животу.
— Может, когда-нибудь…
«Может, когда-нибудь ты увидишь их тоже, тогда, когда господа будут свергнуты?» Женщина положила голову мне на грудь, одной рукой поглаживая мое бедро.
— Это очень нужная мечта, мы не должны забывать об этом. Что касается меня, то ей-богу, я думаю, что все это глупые фантазии, подобные той, когда тебе кажется, будто кто-то есть рядом с тобой, хотя прекрасно известно, что ты одинок.
Я рассказал своей подруге, как однажды прилетел на планету без названия. В списках господ она значилась лишь под определенным номером. Земля, конечно, тоже имеет свой порядковый номер, но у нее сохранилось имя. Боромилитяне помнят, кто они есть, помнят и саанаэ, хотя у них больше нет дома.
Хруффы — представители других цивилизаций — знают свою историю.
На этой планете мы задержались. Я и мои боевые товарищи переходили из нашего корабля в другой — экспедиции вооруженных сил, направляющийся от одной горячей точки к другой. Мы не уложились в расписание, немного опоздали, и орбитальная станция не была готова принять нас, поэтому господа вынесли решение о посадке нашего корабля на этой планете. Разбив лагерь, наемники ждали приказа, который должен был прийти через несколько дней.
Бесконечное царство серого цвета: серые облака затянули небо, нависли над серыми горами, серые города, мрачные, сонные леса. На сырых, туманных равнинах располагались огромные плантации, на которых, сгорбившись, работали местные жители.
Некоторые же из них призрачными тенями молчаливо скользили по улицам своих пришедших в упадок городов.
Мы являлись единственными, может, и последними, гумарюидами, посетившими планету. Говорили, что местное население, находилось в рабстве у расы господ вот уже шестьдесят тысяч лет. Мы ходили, смешавшись с толпой, и создавалось впечатление, что они не замечали нас. Можно было остановить кого-либо из них, поднять над землей, сорвать одежду и сделать все, что заблагорассудится. Их трудно было назвать гуманоидами, несмотря на их небольшое сходство с нами. Некоторым из наемников этот мир даже нравился: они находили удовольствие в издевательстве над туземцами.
Ты творил все, что хотел, с этими серыми призраками и отпускал их восвояси. Они поднимались и уходили, труся по своим, одним им ведомым делам.
Можно было сделать им больно, но они даже не кричали, и только по крепко сомкнутым челюстям и искривленным от боли тонким губам можно было догадаться об их состоянии. Даже угроза смерти не пугала туземцев. Если угрозу приводили в исполнение, то они просто умирали. Кто знает, может, серые призраки всегда были такими, хотя я с этим не согласен.
Алике лежала молча, все еще держа руку на внутренней поверхности моего бедра. Наконец она произнесла:
— Мне, конечно, трудно представить себя добрым мессией, спускающимся к ним с небес в роли освободителя.
Я кивнул, лаская спину женщины, массируя лопатки, ощущая под рукой ее ребра и выступающие позвонки.
Она поцеловала меня, прижалась ближе и прошептала:
— Не может же так быть везде. Когда-нибудь все изменится.
Интересная мысль…
Через некоторое время мы погрузились в сон.
Утром, поднимаясь по тропинке в гору, мы услышали отдаленное эхо кто-то рубил деревья, стволы с треском падали на землю. Подойдя ближе, мы уже могли разобрать глухой стук, земля под ногами слегка дрожала.
Алике взглянула на меня. Мне ничего не оставалось делать, как пожать плечами. Я, конечно, мог бы воспользоваться своим телефоном-рацией, но какого черта? Узнаем, подойдя ближе. Какая нам разница, кто валит лес и зачем?
Деревья закончились у обломков старой каменной стены. Солнечные лучи освещали голую землю, мужчин и женщин с обнаженными спинами. Они рубили деревья, надрываясь от тяжелого, непосильного труда, который можно было облегчить, воспользовавшись пилой. Срубив ствол, люди едва успевали отскочить, когда огромная масса, качаясь, валилась на землю.
Изможденные лица, потные тела, выступающие мускулы работников контрастировали с холеными мордами надсмотрщиков с кнутами и плетьми. Они пускали их в ход довольно часто. Тотчас на спинах, плечах и грудных клетках рабов выcтупали вздувшиеся багровые полосы. Черт побери, слишком уж часто я начинал наблюдать эту картину.
Были там и грузные лошади, тянущие огромные стволы, напрягающиеся изо всех сил, привязанные крепкими веревками к пням, которые с их помощью выкорчевывали люди. Работники ругались, кричали, падали на колени и вновь поднимались, понукая коней.
Рабы были грязны, их тела покрыты красной глиной, смешанной с грязью и потом — отталкивающее зрелище.
Наблюдая за страшными усилиями лошадей, старающихся вырвать пни и не способных сделать это, я понял, почему здесь оказался слон. Эти животные незаменимы при такого рода занятиях, если, конечно, хруффы справляются с ними.
Алике что-то прошептала.
— Что?
Она вновь посмотрела на меня серьезными, гневными глазами, в которых не было уже ни веселья, ни счастья:
— Мы никогда не слышали о таком произволе.
Я удивился: — Нет? А что, рабочие на Голубых станциях невидимы?
Позади раздался шум перебранки — там работала другая группа рабов, копающая яму. Они ударяли кирками в землю, разравнивали ее лопатами, выворачивали огромнце камни, а затем разбивали их тяжелыми молотками.
Две грузные женщины в голубой формедержали за руки истощенного, но тем не менее мускулистого мужчину, а третья, изящная блондинка с завязанными в хвост длинными волосами, методично хлестала его плеткой. Даже с такого расстояния я мог видеть брызги крови на лице человека, похожие на красные веснушки.
А что же избиваемый человек? Он молчал, повиснув на своих истязательницах и низко опустив голову, словно находясь без сознания. Его глаза оставались открытыми, уставясь в одну точку. Мужчина ждал, пока все закончится и его отпустят, или же он умрет, тихо отойдя в другое пространство и время.
Алике гневно прошептала: — Похоже, им это доставляет удовольствие.
— Может, им нравится. Кто знает, как жизнь отнеслась к этим женщинам.
Она посмотрела на меня ничего не выражающими глазами и отвернулась, наблюдая за дальнейшим ходом событий. Наконец надсмотрщицы отпустили мужчину, и тот рухнул на колени, а они пошли к остальным рабам, крича на них. Истерзанный несколько минут оставался неподвижным, затем медленно поднялся, наклонился, поднял лопату со сломанным лезвием и начал копать землю.
В тени деревьев стояли саанаэ, одетые в неизменные шляпы, шали и одеяла; идентификационные значки держали края покрывал, словно броши. Они уже обратили на нас внимание, подняли оружие, приведя его в боевую готовность, а один из них потрусил по направлению к нам. Я полез в карман за своим значком.
Откуда-то снизу послышался долгий, низкий, вибрирующий, ужасный вопль, отдавщийся в ушах и заставивший меня содрогнуться. Саанаэ остановился и, повернувшись, оглядел пространство за перекрестком тропинок. Там стоял огромный серый хруфф, глядящий на нас сверху вниз и держащий в руках оружие.
Внезапно воздух со свистом рассекли плети — это надсмотрщики принуждали своих подчиненных браться за лопаты и кирки. Раздались крики команд, возгласы боли, звон тяжелых цепей, треск срубленного дерева, глухой стук при ударе ствола о землю.
Я подтолкнул Алике, и мы направились вверх по тропинке, минуя молчащих саанаэ, туда, где нас ждал похожий на динозавра солдат. Хруфф оказался довольно большой особью, выше Шрехт где-то на метр и достаточно сильно избитой. На месте глаза виднелся красный шрам и белела кость. На левом виске тоже, очевидно, была рана — светился голый череп, пушок еще не успел отрасти. На левой конечности це хватало пальцев, щупальца были изуродованы, будто опалены огнем, ожоговый след на левом колене, чешуи нет, мясо гладкое и блестящее.
Я чувствовал, как дрожит Алике, а хруфф шептал что-то, слышался хриплый смех.
Бросив взгляд на спину, я увидел два знака отличия — красный и черный. Это был индентификационный номер военной организации, показатель высокого чина. Имелся и еще один значок для наблюдателей и надсмотрщиков из числа людей и местного господина. Между этими двумя значками шла надпись на языке хруффов, которую я не сумел прочесть.
Страшный монстр засмеялся вновь и прошептал в транслятор:
— А ты кто?
Я улыбнулся в ответ, достал свой значок и протянул его к хруффьему здоровому глазу:
— Атол Моррисон, джемадар-майор, 9-й легион спагов.
Хруфф кивнул — жест, похожий на человеческий, выражал вежливое приветствие, преобразованный военный салют чуждой нам цивилизации.
— Мидрох, дочь Земврахи, в отставке.
Позади послышался шум, крики, и Алике схватила мою руку. Мне пришлось повернуться. Один из людей-надсмотрщиков, бросив женщину на землю, наносил быстрые удары плеткой, вкладывая в них всю свою силу. Плетка со свистом вспарывала воздух. Нет, это была даже не плетка, а изогнутая толстая ветка.
Жуткие удары, звуки рассекаемой плоти наполнили лес.
Рядом стоял саанаэ, равнодушно взирающий на экзекуцию; другие надсмотрщики явно не обращали на казнь никакого внимания; рабы продолжали работать.
Мидрох прошептала:
— Мы строим здесь дорогу, ведущую вниз, в долину Теннеси.
Я взглянул на хруффа:
— Зачем?
Она включила транслятор на полную мощь:
— Спроси у местного господина. Здесь очень красивая местность, чудный ландшафт.
Внизу избиение закончилось, обнаженная женщина все еще лежала на земле, явно без сознания, лицо было забрызгано кровью. Наблюдатель отошел от нее, крича на остальных, грозя изогнутой веткой.
Я медленно кивнул:
— Да, тебе повезло, что тебя отправили на пенсию. Но почему ты не вернулась домой, к мужчинам, деторождению и семье?
— Это моя последняя огневая позиция. — Мидрох обвела окрестности изуродованной конечностью. — Следы многих боев остались на мне. Я не могу сражаться в полную силу.
Наверно, произошло что-то из ряда вон выходящее, если хруфф говорит мне такие вещи. Очевидно, кроме видимых повреждений, были еще и другие.
— А твоя семья?
— Я им помогаю, чём могу.
Это означало, что она рождала потомство, оставляла их на попечение родственников и опять уезжала в темный космос.
Алике сжала мою руку, заставляя вновь повернуться к месту трагедии. Мне стало ясно, что рабы перетащили упавшее дерево через лежащую женщину. То, что от нее осталось, очевидно, было уже мертво.
Мидрох продолжала:
— Кроме того, мне здесь легче, чем дома.
Я стоял, смотрел на изуродованный труп, обняв Алике и чувствуя, как она дрожит, хотя полуденное солнце нещадно жгло наши спины.
— Я знаю, что ты имеешь в виду.
Жужжали насекомые — их стрекот превратился в один тупой, непрекращающийся, ноющий гул. Периодически он нарушался резким вскриком или трелью птиц. Тонкий дымок нашего костра поднимался вверх и незаметно таял.
Алике помешивала похлебку, вкусно пахнущую говядиной, и, казалось, была очарована ее цветом и ароматом:.
— Где ты нашел эту вкуснятину? Я уже забыла, когда последний раз ела мясо.
Я ограничился тушеными овощами с сыром, таким пряным и острым, будто его выдерживали лет тридцать пять.
— Это сокровище из запасов Лэнка. У него в лесу полно всякой всячины.
Алике отпила глоток из бумажного стаканчика и вздохнула:
— Вот уж никогда не подумала бы, что когданибудь снова попробую шоколад с молоком.
Позже, когда небо почернело, окутав мраком чудесные владения господствующей расы, мы купались в холодных водах горного озера, брызгались, топили друг друга. Выбравшись на берег, мы ринулись к костру, быстро завернулись в одеяло; от наших мокрых тел и волос во все стороны летели брызги.
Согревшись, я сел, скрестив ноги, и стал подбрасывать в огонь поленья, наблюдая, как поднимаются вверх жадные оранжевые языки. Алике прижалась ко мне, положив влажную руку на спину. Вода была холодна, но ночь оказалась на удивление теплой, а костер исправно согревал наши мокрые тела.
Моя подруга улеглась на спину, бесстыдно раскинувшись и расставив ноги, а неверный свет бросал странные отблески на ее обнаженное тело. Она лежала, устремив на меня свои темные чудесные глаза, лицо обрамляли пушистые, уже высохшие черные кудри… Алике прошептала:
— Я помню, как впервые увидела тебя обнаженным, сидящим передо мной в свете костра. Нам было лет по четырнадцать, я точно не могу сказать. Это случилось так давно… — Она говорила, слова обрывками вылетали из груди моя подруга ушла в прошлое.
— Думаю, что это произошло в ту ночь, когда мы большой компанией отправились на берег Эно: ты, я, Марш, Дэви, еще две сестры, что все время болтались под ногами…
А, Дженни и Мари дос Сантос? Черт, я и сам забыл. Высокие, стройные девушки, плоскогрудые и костлявые. Они играли в баскетбол на школьном дворе, а я, глядя на них, думал, какие они холодные, голенастые и худые. Однако ловкость, с которой эти девицы двигали своими костлявыми конечностями и управлялись с мячом, восхищала меня.
Помню, как до хрипоты спорили об их волосах Марш и Дэви. Дэви хотел, чтобы они уложили их в жгуты вокруг головы; Марш же предпочитал пушистые и распущенные пряди. Алике смеялась над ними, говоря, что девушек две и каждый из молодых людей может требовать от них того, чего он хочет.
А Дженни и Мари желали носить одинаковые прически — сестры все же — и плевать хотели на просьбы других. Они предпочитали тонкие косички, завязанные внизу веревочками с бусинками. Это ужасно не нравилось ни Маршу, ни Дэви. Они, эти бусинки, клацали и стучали при ходьбе, раздражая окружающих.
Стоял яркий, летний, солнечный день, похожий на остальные дни, и шестеро мальчиков и девочек шли по лесу вдоль какой-то старой, заброшенной дороги рядом с Пайнимоунтин Крик. Ручей вытекал из леса и проходил под магистралью N1-85.
Мы играли в зеленые береты: нам приходилось туго — дорога на север, к поросшей густой растительностью местности, оказалась трудной. Мы шептались о том, скольких хруффов убьем, как будем сражаться и прикончим остальных. Некоторое время мы еще поиграли в войну, затем начали дурачиться, бегать между деревьями друг за другом, останавливались, чтобы снять с кожи клеща, и продолжали резвиться.
Мы оделись как раз по погоде — в шорты цвета хаки и темно-зеленые майки на девушках, хотя даже Алике нечего было скрывать, а на ребятах были свободные шорты и безрукавки. Бегать и гулять по лесу было очень удобно в кроссовках, самой лучшей обуви, что можно было купить за деньги или вытащить из-под обломков разрушенного магазина или торгового центра.
Вообразите себе группу юнцов, прячущихся под опорами автострады и выглядывающих на пустое бетонное шоссе. На нем находилась лишь пара искореженных легковых машин да перевернутый грузовик, чья кабина была разбита всмятку.
Мы прятались, выглядывали из-за деревьев, ожидая тогo, кто никогда не придет.
Алике подтолкнула меня и изумленно прошептала что-то. Дэви и Дженни, которые вошли в роль освободителей, сидели рядом и напряженно вглядывались в дорогу, бормоча что-то о дьяволах-хруффах…
Скучный, толстый Марш и не менее скучная Мари скорчились невдалеке от юных «освободителей». Девушка удобно устроилась на коленях и руках Марша, а юноша, поигрывая мускулами, водил пальцами под ее шортами, трогал мягкую плоть между ног. Мари оставалась абсолютно неподвижной, нет, не совсем, я ошибался. Она едва шевелилась, слегка передвигая бедра, чтобы рука юноши могла найти более чувствительное место.
Алике подавила смех, не желая показать, что за парочкой наблюдают. По-моему, Марш был не в состоянии представить, что в мире есть что-нибудь еще, кроме его пальцев и паха Мари. Хихикая, моя подруга дышала в затылок, наверно, у нее тоже имелись кое-какие мысли, потому что мы уже несколько месяцев встречались с ней.
Над нами нависла тень, которая двигалась. Мы слышали шепот ветра.
Марш убрал руку с бедра Мари и, подняв голову, удивленно взглянул на небо, открыв рот. Я обнял Алике, прижал ее ближе к себе и тоже посмотрел вверх, хотя отлично знал, что увижу. Над головой висел патрульный корабль хруффов, похожий на военные звездолеты Джона Картера Барсултана, покоящийся на потоках воздуха, ощетинившийся жерлами пушек и ожидающий приказа пустить их в ход.
Мы забыли о Вторжении и о мире, нас окружающем.
Дэви сидел на пятой точке, подняв колени и положив на них локти, держа выструганный из дерева прутик, как оружие, магическое, волшебное оружие, всемогущее и не знающее преград.
Я попытался вспомнить, как горел корабль хруффов, рухнув на землю, но образ уже исчезал, оставив лишь видение огненного шара на земле, уничтожившего монумент Вашингтону.
Над нашими головами пролетал корабль куда-то на запад вдоль шоссе 85/70/15-501 в направлении Северного Дурхейма, за Ралей.
— Когда-нибудь, — проговорил Дэви, — нам будет известно, что делать.
Мы верили в то, что однажды наступит наше время и мы не будем прятаться, закрывать головы руками и кричать в ужасе, как наши родители.
Лежа сейчас рядом со мной (вода еще стекала с ее живота) Алике провела руками по своим бедрам:
— Мы верили в свои фантазии.
Я кивнул, не желая больше ничего вспоминать, а желая только смотреть на нее, пользуясь предоставившейся возможностью. Мне хотелось запомнить ее именно такой, с каплями воды, сверкающими на теле, словно бриллианты. Я буду лежать на наложнице, медленно двигаться и вспоминать Алике.
— Не все забыто, Ати.
Последовало долгое молчание, нарушаемое лишь потрескиванием дров; пляшущие языки пламени заставляли тени на лоне подруги передвигаться.
Она продолжала:
— Некоторые люди полагают, что не все потеряно. — Женщина гладила мою руку, выступающие мускулы, сухожилия, ответственные за движения пальцев.
— Семья, — хрипло прошептала она, — с ребенком. — Положив руку мне на бедро, она слегка помассировала его. Ее пальцы немного дрожали. Выражение лица Алике трудно было определить — может, гнев, может, жалость. — Убили, убили их всех! — Она бросила долгий взгляд на обугленные кости: — И съели их щенка.
Перевернув носком ботинка детский череп, повернув его тем местом, где голова соединялась с туловищем, я увидел, что кости расщеплены — значит, один быстрый поворот, и шея была сломана. Ребенок не успел почувствовать боли.
Моя подруга медленно положила кости на место, расправила примятую траву и кусты. Взглянув на меня глазами с застывшим в них гневом, она произнесла:
— Цивилизованные люди.
Я кивнул, повернулся и начал разводить огонь и готовить ужин. Ребенок, насколько я понимаю, не ел в своей жизни ничего лучше щенка. Но эти люди, несомненно, считались цивилизованными. И, может быть, некоторое время они держали женщину в живых.
После ужина, вместо того чтобы разжечь огонь под деревьями в саду убитой семьи, мы собрали наши пожитки и двинулись в оранжевое свечение летнего заката, взбираясь на поросший лесом холм, что в конце концов оказался горой. Когда мы окончательно выбрались из леса и стояли на голой вершине, была уже полночь.
Наверно, много лет назад отсюда открывался роскошный вид. Ночью над поблескивающими огнями человеческих городов сверкали созвездия. Люди жили здесь десятки тысяч лет, а двести лет назад в долину провели электричество и наполнили ее мириадами огней.
В детстве я летел над этими местами на авиалайнере, в полночной темноте за иллюминатором тихо шептали электрические моторы. Родители мирно дремали в креслах. Я же прижал лицо к стеклу — над головой сверкали миллионы маленьких колючих огоньков — звезд, а внизу — миллиарды ярких огней больших городов.
Сейчас внизу было пусто, лишь бездонная ночь.
Алике неподвижно стояла, взяв меня под руку. Наконец она заговорила:
— Даже дома ты не можешь видеть такие звезды, как здесь. Тусклые огни Карборро, зарево над близлежащим поселением могли затмить красоту небесных светил.
Над нашими головами Млечный путь представлял бледно-серебряную реку с черно-золотыми вкраплениями; узкая арка, восходящая из западного горизонта и исчезающая, не пройдя даже до половины неба. Созвездие Пегаса находилось прямо над головой.
— Хотела бы я, — мягко проговорила Алике, — чтобы у нас была возможность полететь туда. Маленькой девочкой я страстно мечтала попасть на одну из колоний.
У нее было несколько вариантов: отправиться на Неогаю, вторую планету Тау Цети, принявшую целое поколение колонистов, ставшую домом для тысячи поселенцев; имелась возможность улететь на Зета Туканеа, мир настолько удаленный от Земли, что пока еще ни один колонист не отважился уйти туда вслед за исследовательским флотом.
Я еще не встречал человека, до или после Вторжения, прилетевшего хотя бы с одной из открытых планет; не знаю, что произошло там, когда пришла раса господ. Но мне довелось увидеть планеты Альфа Центавра, пустынные развалины старых научноисследовательских станций.
Позже мы лежали в чем мать родила на одеялах рядом с маленькой палаткой и вслушивались в потрескивание поленьев в костре, медленно превращающихся в оранжево-красные огоньки, освещающие пространство вокруг нас. Мы лежали спокойно, ногами к северу, наблюдая за перемещением звезд.
Алике занималась любовью как-то по-новому, мягко и нежно, почти нерешительно, то останавливаясь, то вновь продолжая, то подчиняясь, то полностью беря инициативу на себя. Иногда я задумывался, действительно ли она хочет продолжать, но женщина упорно продвигалась к цели, чисто механически двигаясь в такт моим движениям. Я вторил ей, и вот, наконец, мы оба вздохнули одновременно.
Мы оба ощущали странное чувство отдаленности друг от друга. Но оно совсем не походило на отчужденность внимательной наложницы, остающейся наедине со своими чувствами.
Это было особого рода отвлеченность от реальности, Алике погружалась в свои мысли, игнорируя все, уходила в себя, возвращалась к действительности и вновь уходила.
Она прошептала:
— Помнишь ли ты свои детские мечты, Ати?
Какие еще мечты? В детских фантазиях можно насчитать сотни и тысячи картин и миров, реально не существующих.
— Некоторые, но не все, — был мой ответ.
— Ты помнишь, как мы мечтали о времени, когда захватчики будут уничтожены и их власть кончится? Мы постоянно говорили о том, что будет, когда мы вырастем и сбросим их ярмо, изгоним непрошеных гостей с Земли, начнем использовать их космическую технологию на благо себе…
Конечно, я помнил эти абстрактные, отвлеченные идеи нашего детства. Мы мечтали, как поведем к другим мирам эти величественные звездолеты, действующие на антигравитационной тяге. Это было еще до того, как захватчики стали именоваться расой господ…. Алике плотнее прижалась ко мне, положила руки на грудь и уставилась в мои глаза. Ее лицо находилось в тени, и единственное, что я мог видеть отчетливо, были ее глаза, поблескивающие в темноте. Она лежала тихо и спокойно, сжав мое бедро коленями, ее влажное лоно приятно холодило кожу.
— Чудесная мечта, нам она так нравилась.
— Иногда мне приходит в голову, что она еще может осуществиться. Только представь себе, что мы выходим за пределы Солнечной системы на собственных звездолетах, как божества из старых фильмов, властители звездных дорог.
Интересный набор слов. Алике представляет нас на месте господ, властвующих на мирах хруффов, работающих на нас боромилитян. Жители всех захваченных, покоренных планет кланяются нам в пояс…
— Помнишь, как мы называли себя? — спросила она.
Я кивнул — освободители, группа героев, что пришла освободить человечество от проклятия и рабства. В те дни среди дымящихся руин Земли, видя хруффов, разгуливающих по планете, мы не могли знать, насколько может быть тяжело это ярмо.
Если рабство, как мы думали, лучшее, что они могут предложить, тогда однажды…
Тогда нам не было известно, сколь долго продлится оккупация Земли и что нас ждет в будущем.
Женщина произнесла:
— Иногда я мечтаю о других мирах, о том, как однажды я приземлюсь на планету и жители ее будут приветствовать нас как освободителей от власти расы господ…
Я прикинул, как Алике приземляется на Боромилите, стоит перед толпой спокойных, внимательных боромилитян и заявляет:
— Вы свободны, все, от мала до велика. — В ответ же — тихий ужас: — Да, госпожа. Это все, госпожа? Как мы сможем услужить вам?
А может, все бы вышло наоборот, потому что боромилитяне находились в рабстве всего лишь пару тысяч лет.
Алике нежно поцеловала меня в губы: — Что-то сегодня твои мысли витают далеко отсюда.
Я прижался к ней щекой, ощутил на своем лице ее волосы, пахнущие дымом и теплом.
— Воспоминания, — признался я.
Поцеловав меня в лоб, она спросила:
— Думаешь о том времени, когда мы были детьми?
Мне пришла в голову мысль, что Алике страстно желает, чтобы мысли о ней заполнили всего меня до предела.
— Да, и еще о других мирах.
Она уселась на землю рядом со мной, водя рукой по моему животу.
— Может, когда-нибудь…
«Может, когда-нибудь ты увидишь их тоже, тогда, когда господа будут свергнуты?» Женщина положила голову мне на грудь, одной рукой поглаживая мое бедро.
— Это очень нужная мечта, мы не должны забывать об этом. Что касается меня, то ей-богу, я думаю, что все это глупые фантазии, подобные той, когда тебе кажется, будто кто-то есть рядом с тобой, хотя прекрасно известно, что ты одинок.
Я рассказал своей подруге, как однажды прилетел на планету без названия. В списках господ она значилась лишь под определенным номером. Земля, конечно, тоже имеет свой порядковый номер, но у нее сохранилось имя. Боромилитяне помнят, кто они есть, помнят и саанаэ, хотя у них больше нет дома.
Хруффы — представители других цивилизаций — знают свою историю.
На этой планете мы задержались. Я и мои боевые товарищи переходили из нашего корабля в другой — экспедиции вооруженных сил, направляющийся от одной горячей точки к другой. Мы не уложились в расписание, немного опоздали, и орбитальная станция не была готова принять нас, поэтому господа вынесли решение о посадке нашего корабля на этой планете. Разбив лагерь, наемники ждали приказа, который должен был прийти через несколько дней.
Бесконечное царство серого цвета: серые облака затянули небо, нависли над серыми горами, серые города, мрачные, сонные леса. На сырых, туманных равнинах располагались огромные плантации, на которых, сгорбившись, работали местные жители.
Некоторые же из них призрачными тенями молчаливо скользили по улицам своих пришедших в упадок городов.
Мы являлись единственными, может, и последними, гумарюидами, посетившими планету. Говорили, что местное население, находилось в рабстве у расы господ вот уже шестьдесят тысяч лет. Мы ходили, смешавшись с толпой, и создавалось впечатление, что они не замечали нас. Можно было остановить кого-либо из них, поднять над землей, сорвать одежду и сделать все, что заблагорассудится. Их трудно было назвать гуманоидами, несмотря на их небольшое сходство с нами. Некоторым из наемников этот мир даже нравился: они находили удовольствие в издевательстве над туземцами.
Ты творил все, что хотел, с этими серыми призраками и отпускал их восвояси. Они поднимались и уходили, труся по своим, одним им ведомым делам.
Можно было сделать им больно, но они даже не кричали, и только по крепко сомкнутым челюстям и искривленным от боли тонким губам можно было догадаться об их состоянии. Даже угроза смерти не пугала туземцев. Если угрозу приводили в исполнение, то они просто умирали. Кто знает, может, серые призраки всегда были такими, хотя я с этим не согласен.
Алике лежала молча, все еще держа руку на внутренней поверхности моего бедра. Наконец она произнесла:
— Мне, конечно, трудно представить себя добрым мессией, спускающимся к ним с небес в роли освободителя.
Я кивнул, лаская спину женщины, массируя лопатки, ощущая под рукой ее ребра и выступающие позвонки.
Она поцеловала меня, прижалась ближе и прошептала:
— Не может же так быть везде. Когда-нибудь все изменится.
Интересная мысль…
Через некоторое время мы погрузились в сон.
Утром, поднимаясь по тропинке в гору, мы услышали отдаленное эхо кто-то рубил деревья, стволы с треском падали на землю. Подойдя ближе, мы уже могли разобрать глухой стук, земля под ногами слегка дрожала.
Алике взглянула на меня. Мне ничего не оставалось делать, как пожать плечами. Я, конечно, мог бы воспользоваться своим телефоном-рацией, но какого черта? Узнаем, подойдя ближе. Какая нам разница, кто валит лес и зачем?
Деревья закончились у обломков старой каменной стены. Солнечные лучи освещали голую землю, мужчин и женщин с обнаженными спинами. Они рубили деревья, надрываясь от тяжелого, непосильного труда, который можно было облегчить, воспользовавшись пилой. Срубив ствол, люди едва успевали отскочить, когда огромная масса, качаясь, валилась на землю.
Изможденные лица, потные тела, выступающие мускулы работников контрастировали с холеными мордами надсмотрщиков с кнутами и плетьми. Они пускали их в ход довольно часто. Тотчас на спинах, плечах и грудных клетках рабов выcтупали вздувшиеся багровые полосы. Черт побери, слишком уж часто я начинал наблюдать эту картину.
Были там и грузные лошади, тянущие огромные стволы, напрягающиеся изо всех сил, привязанные крепкими веревками к пням, которые с их помощью выкорчевывали люди. Работники ругались, кричали, падали на колени и вновь поднимались, понукая коней.
Рабы были грязны, их тела покрыты красной глиной, смешанной с грязью и потом — отталкивающее зрелище.
Наблюдая за страшными усилиями лошадей, старающихся вырвать пни и не способных сделать это, я понял, почему здесь оказался слон. Эти животные незаменимы при такого рода занятиях, если, конечно, хруффы справляются с ними.
Алике что-то прошептала.
— Что?
Она вновь посмотрела на меня серьезными, гневными глазами, в которых не было уже ни веселья, ни счастья:
— Мы никогда не слышали о таком произволе.
Я удивился: — Нет? А что, рабочие на Голубых станциях невидимы?
Позади раздался шум перебранки — там работала другая группа рабов, копающая яму. Они ударяли кирками в землю, разравнивали ее лопатами, выворачивали огромнце камни, а затем разбивали их тяжелыми молотками.
Две грузные женщины в голубой формедержали за руки истощенного, но тем не менее мускулистого мужчину, а третья, изящная блондинка с завязанными в хвост длинными волосами, методично хлестала его плеткой. Даже с такого расстояния я мог видеть брызги крови на лице человека, похожие на красные веснушки.
А что же избиваемый человек? Он молчал, повиснув на своих истязательницах и низко опустив голову, словно находясь без сознания. Его глаза оставались открытыми, уставясь в одну точку. Мужчина ждал, пока все закончится и его отпустят, или же он умрет, тихо отойдя в другое пространство и время.
Алике гневно прошептала: — Похоже, им это доставляет удовольствие.
— Может, им нравится. Кто знает, как жизнь отнеслась к этим женщинам.
Она посмотрела на меня ничего не выражающими глазами и отвернулась, наблюдая за дальнейшим ходом событий. Наконец надсмотрщицы отпустили мужчину, и тот рухнул на колени, а они пошли к остальным рабам, крича на них. Истерзанный несколько минут оставался неподвижным, затем медленно поднялся, наклонился, поднял лопату со сломанным лезвием и начал копать землю.
В тени деревьев стояли саанаэ, одетые в неизменные шляпы, шали и одеяла; идентификационные значки держали края покрывал, словно броши. Они уже обратили на нас внимание, подняли оружие, приведя его в боевую готовность, а один из них потрусил по направлению к нам. Я полез в карман за своим значком.
Откуда-то снизу послышался долгий, низкий, вибрирующий, ужасный вопль, отдавщийся в ушах и заставивший меня содрогнуться. Саанаэ остановился и, повернувшись, оглядел пространство за перекрестком тропинок. Там стоял огромный серый хруфф, глядящий на нас сверху вниз и держащий в руках оружие.
Внезапно воздух со свистом рассекли плети — это надсмотрщики принуждали своих подчиненных браться за лопаты и кирки. Раздались крики команд, возгласы боли, звон тяжелых цепей, треск срубленного дерева, глухой стук при ударе ствола о землю.
Я подтолкнул Алике, и мы направились вверх по тропинке, минуя молчащих саанаэ, туда, где нас ждал похожий на динозавра солдат. Хруфф оказался довольно большой особью, выше Шрехт где-то на метр и достаточно сильно избитой. На месте глаза виднелся красный шрам и белела кость. На левом виске тоже, очевидно, была рана — светился голый череп, пушок еще не успел отрасти. На левой конечности це хватало пальцев, щупальца были изуродованы, будто опалены огнем, ожоговый след на левом колене, чешуи нет, мясо гладкое и блестящее.
Я чувствовал, как дрожит Алике, а хруфф шептал что-то, слышался хриплый смех.
Бросив взгляд на спину, я увидел два знака отличия — красный и черный. Это был индентификационный номер военной организации, показатель высокого чина. Имелся и еще один значок для наблюдателей и надсмотрщиков из числа людей и местного господина. Между этими двумя значками шла надпись на языке хруффов, которую я не сумел прочесть.
Страшный монстр засмеялся вновь и прошептал в транслятор:
— А ты кто?
Я улыбнулся в ответ, достал свой значок и протянул его к хруффьему здоровому глазу:
— Атол Моррисон, джемадар-майор, 9-й легион спагов.
Хруфф кивнул — жест, похожий на человеческий, выражал вежливое приветствие, преобразованный военный салют чуждой нам цивилизации.
— Мидрох, дочь Земврахи, в отставке.
Позади послышался шум, крики, и Алике схватила мою руку. Мне пришлось повернуться. Один из людей-надсмотрщиков, бросив женщину на землю, наносил быстрые удары плеткой, вкладывая в них всю свою силу. Плетка со свистом вспарывала воздух. Нет, это была даже не плетка, а изогнутая толстая ветка.
Жуткие удары, звуки рассекаемой плоти наполнили лес.
Рядом стоял саанаэ, равнодушно взирающий на экзекуцию; другие надсмотрщики явно не обращали на казнь никакого внимания; рабы продолжали работать.
Мидрох прошептала:
— Мы строим здесь дорогу, ведущую вниз, в долину Теннеси.
Я взглянул на хруффа:
— Зачем?
Она включила транслятор на полную мощь:
— Спроси у местного господина. Здесь очень красивая местность, чудный ландшафт.
Внизу избиение закончилось, обнаженная женщина все еще лежала на земле, явно без сознания, лицо было забрызгано кровью. Наблюдатель отошел от нее, крича на остальных, грозя изогнутой веткой.
Я медленно кивнул:
— Да, тебе повезло, что тебя отправили на пенсию. Но почему ты не вернулась домой, к мужчинам, деторождению и семье?
— Это моя последняя огневая позиция. — Мидрох обвела окрестности изуродованной конечностью. — Следы многих боев остались на мне. Я не могу сражаться в полную силу.
Наверно, произошло что-то из ряда вон выходящее, если хруфф говорит мне такие вещи. Очевидно, кроме видимых повреждений, были еще и другие.
— А твоя семья?
— Я им помогаю, чём могу.
Это означало, что она рождала потомство, оставляла их на попечение родственников и опять уезжала в темный космос.
Алике сжала мою руку, заставляя вновь повернуться к месту трагедии. Мне стало ясно, что рабы перетащили упавшее дерево через лежащую женщину. То, что от нее осталось, очевидно, было уже мертво.
Мидрох продолжала:
— Кроме того, мне здесь легче, чем дома.
Я стоял, смотрел на изуродованный труп, обняв Алике и чувствуя, как она дрожит, хотя полуденное солнце нещадно жгло наши спины.
— Я знаю, что ты имеешь в виду.
* * *
Небо приобрело коричнево-золотистый оттенок, когда мы расположились около холодного горного озера, находившегося в широком ущелье среди зеленых холмов. Вода, спокойная, без волн и пены, отражала закат. Тени становились длиннее, солнечный свет с трудом пробивался сквозь холмы, небо затягивалось пушистыми оранжевыми облаками, сквозь которые проглядывало ярко-голубое небо.Жужжали насекомые — их стрекот превратился в один тупой, непрекращающийся, ноющий гул. Периодически он нарушался резким вскриком или трелью птиц. Тонкий дымок нашего костра поднимался вверх и незаметно таял.
Алике помешивала похлебку, вкусно пахнущую говядиной, и, казалось, была очарована ее цветом и ароматом:.
— Где ты нашел эту вкуснятину? Я уже забыла, когда последний раз ела мясо.
Я ограничился тушеными овощами с сыром, таким пряным и острым, будто его выдерживали лет тридцать пять.
— Это сокровище из запасов Лэнка. У него в лесу полно всякой всячины.
Алике отпила глоток из бумажного стаканчика и вздохнула:
— Вот уж никогда не подумала бы, что когданибудь снова попробую шоколад с молоком.
Позже, когда небо почернело, окутав мраком чудесные владения господствующей расы, мы купались в холодных водах горного озера, брызгались, топили друг друга. Выбравшись на берег, мы ринулись к костру, быстро завернулись в одеяло; от наших мокрых тел и волос во все стороны летели брызги.
Согревшись, я сел, скрестив ноги, и стал подбрасывать в огонь поленья, наблюдая, как поднимаются вверх жадные оранжевые языки. Алике прижалась ко мне, положив влажную руку на спину. Вода была холодна, но ночь оказалась на удивление теплой, а костер исправно согревал наши мокрые тела.
Моя подруга улеглась на спину, бесстыдно раскинувшись и расставив ноги, а неверный свет бросал странные отблески на ее обнаженное тело. Она лежала, устремив на меня свои темные чудесные глаза, лицо обрамляли пушистые, уже высохшие черные кудри… Алике прошептала:
— Я помню, как впервые увидела тебя обнаженным, сидящим передо мной в свете костра. Нам было лет по четырнадцать, я точно не могу сказать. Это случилось так давно… — Она говорила, слова обрывками вылетали из груди моя подруга ушла в прошлое.
— Думаю, что это произошло в ту ночь, когда мы большой компанией отправились на берег Эно: ты, я, Марш, Дэви, еще две сестры, что все время болтались под ногами…
А, Дженни и Мари дос Сантос? Черт, я и сам забыл. Высокие, стройные девушки, плоскогрудые и костлявые. Они играли в баскетбол на школьном дворе, а я, глядя на них, думал, какие они холодные, голенастые и худые. Однако ловкость, с которой эти девицы двигали своими костлявыми конечностями и управлялись с мячом, восхищала меня.
Помню, как до хрипоты спорили об их волосах Марш и Дэви. Дэви хотел, чтобы они уложили их в жгуты вокруг головы; Марш же предпочитал пушистые и распущенные пряди. Алике смеялась над ними, говоря, что девушек две и каждый из молодых людей может требовать от них того, чего он хочет.
А Дженни и Мари желали носить одинаковые прически — сестры все же — и плевать хотели на просьбы других. Они предпочитали тонкие косички, завязанные внизу веревочками с бусинками. Это ужасно не нравилось ни Маршу, ни Дэви. Они, эти бусинки, клацали и стучали при ходьбе, раздражая окружающих.
Стоял яркий, летний, солнечный день, похожий на остальные дни, и шестеро мальчиков и девочек шли по лесу вдоль какой-то старой, заброшенной дороги рядом с Пайнимоунтин Крик. Ручей вытекал из леса и проходил под магистралью N1-85.
Мы играли в зеленые береты: нам приходилось туго — дорога на север, к поросшей густой растительностью местности, оказалась трудной. Мы шептались о том, скольких хруффов убьем, как будем сражаться и прикончим остальных. Некоторое время мы еще поиграли в войну, затем начали дурачиться, бегать между деревьями друг за другом, останавливались, чтобы снять с кожи клеща, и продолжали резвиться.
Мы оделись как раз по погоде — в шорты цвета хаки и темно-зеленые майки на девушках, хотя даже Алике нечего было скрывать, а на ребятах были свободные шорты и безрукавки. Бегать и гулять по лесу было очень удобно в кроссовках, самой лучшей обуви, что можно было купить за деньги или вытащить из-под обломков разрушенного магазина или торгового центра.
Вообразите себе группу юнцов, прячущихся под опорами автострады и выглядывающих на пустое бетонное шоссе. На нем находилась лишь пара искореженных легковых машин да перевернутый грузовик, чья кабина была разбита всмятку.
Мы прятались, выглядывали из-за деревьев, ожидая тогo, кто никогда не придет.
Алике подтолкнула меня и изумленно прошептала что-то. Дэви и Дженни, которые вошли в роль освободителей, сидели рядом и напряженно вглядывались в дорогу, бормоча что-то о дьяволах-хруффах…
Скучный, толстый Марш и не менее скучная Мари скорчились невдалеке от юных «освободителей». Девушка удобно устроилась на коленях и руках Марша, а юноша, поигрывая мускулами, водил пальцами под ее шортами, трогал мягкую плоть между ног. Мари оставалась абсолютно неподвижной, нет, не совсем, я ошибался. Она едва шевелилась, слегка передвигая бедра, чтобы рука юноши могла найти более чувствительное место.
Алике подавила смех, не желая показать, что за парочкой наблюдают. По-моему, Марш был не в состоянии представить, что в мире есть что-нибудь еще, кроме его пальцев и паха Мари. Хихикая, моя подруга дышала в затылок, наверно, у нее тоже имелись кое-какие мысли, потому что мы уже несколько месяцев встречались с ней.
Над нами нависла тень, которая двигалась. Мы слышали шепот ветра.
Марш убрал руку с бедра Мари и, подняв голову, удивленно взглянул на небо, открыв рот. Я обнял Алике, прижал ее ближе к себе и тоже посмотрел вверх, хотя отлично знал, что увижу. Над головой висел патрульный корабль хруффов, похожий на военные звездолеты Джона Картера Барсултана, покоящийся на потоках воздуха, ощетинившийся жерлами пушек и ожидающий приказа пустить их в ход.
Мы забыли о Вторжении и о мире, нас окружающем.
Дэви сидел на пятой точке, подняв колени и положив на них локти, держа выструганный из дерева прутик, как оружие, магическое, волшебное оружие, всемогущее и не знающее преград.
Я попытался вспомнить, как горел корабль хруффов, рухнув на землю, но образ уже исчезал, оставив лишь видение огненного шара на земле, уничтожившего монумент Вашингтону.
Над нашими головами пролетал корабль куда-то на запад вдоль шоссе 85/70/15-501 в направлении Северного Дурхейма, за Ралей.
— Когда-нибудь, — проговорил Дэви, — нам будет известно, что делать.
Мы верили в то, что однажды наступит наше время и мы не будем прятаться, закрывать головы руками и кричать в ужасе, как наши родители.
Лежа сейчас рядом со мной (вода еще стекала с ее живота) Алике провела руками по своим бедрам:
— Мы верили в свои фантазии.
Я кивнул, не желая больше ничего вспоминать, а желая только смотреть на нее, пользуясь предоставившейся возможностью. Мне хотелось запомнить ее именно такой, с каплями воды, сверкающими на теле, словно бриллианты. Я буду лежать на наложнице, медленно двигаться и вспоминать Алике.
— Не все забыто, Ати.
Последовало долгое молчание, нарушаемое лишь потрескиванием дров; пляшущие языки пламени заставляли тени на лоне подруги передвигаться.
Она продолжала:
— Некоторые люди полагают, что не все потеряно. — Женщина гладила мою руку, выступающие мускулы, сухожилия, ответственные за движения пальцев.