Башкиров Михаил. Банный вор

   - А что я, по-твоему, раньше делал? - вор бухнулся на колени, открыл дверцу стола и начал выгребать папки одну за другой. - Повесть... Роман... Драма... И все брошено на половине... Зачем, скажи, зачем я каждый вечер, приходя с работы, ложился спать, чтобы потом кропать ночью никому не нужные страницы и снова идти на работу и одурело сидеть над микроскопом, портя глаза, а вечером опять спать... Все отпуска потратил на писанину...
   - И что, никому не показывал? - Серега машинально допил пиво.
   - Показывал... Как без этого... Только одному стиль не понравился, другому - идея, третий долго хвалил, но палец о палец не ударил, чтобы помочь... Да не в этом дело... Есть у меня талант, есть, - но не писателя, а вора... По призванию я - банный вор... Банный... Даже сейфа не сумею взять, и ограбить слабо, и зарезать... Одно остается - по кабинкам шарить, а там, думаешь, много добра попадается?.. Что я могу загнать? Джинсы фирменные, кроссовки, дипломаты, импортные куртки... Все надеванное, не первой свежести, значит, и цена низкая... Часы не дороже червонца идут... Кому сейчас они нужны, у каждого по паре... А деньги слишком редко попадаются. Народ умный пошел, хитрый...
   - Да, если опять не врешь, то в дерьме, голубчик, ты увяз по самые уши... А может, все-таки проверочку мне устраиваешь? - Серега принялся за остывшие креветки - они ломались в его пальцах, и чешуйки сыпались на колени. - Убедительно вроде говоришь, а я вот мотивов не могу никак найти...
   - Мотив один... Федор Михайлович Достоевский однажды сказал, что свободен тот, у кого миллион... Понимаешь, миллион! - вор собрал папки в стол, взял недопитый стакан и ушел в кресло к противоположной стене.
   - Но ведь для такой жизни в человеке должно что-то сломаться... Самое заветное, самое ранимое... Да и прежде чем начать такую жизнь, надо как-то ее обосновать...
   - Не бойся, у меня на этот счет даже собственная теория разработана, - вор поставил стакан у ног. - Могу выдать ее в полном объеме...
   - А что, послушаем.
   - Жизнь наша - маятник, и первая фаза, которая приходится на детство и отрочество, - как бы подготовка к дальнейшему... В это время действуешь больше на ощупь, подчиняясь еще не известным тебе силам. Еще не удивляешься тому, что можешь истратить с трудом собранные копейки на линзы для телескопа, хотя вокруг кишат соблазны - мороженое на каждом углу, электронный тир, жвачка, чертово колесо или просто бесцельное катание на речном трамвае с берега на берег... За редкие пятерки мать иногда одаривает по рублю, и вместо того, чтобы копить бумажка к бумажке, покупаешь какую-нибудь дрянь, которая надоедает через минуту после покупки...
   А маятник уже отклонился достаточно, но не успел застрять, чтобы, помедлив, с нарастающей скоростью двинуть обратно...
   Пора браться за ум, готовиться к погоне, строить каркас будущей карьеры... Вместо этого бегаешь на лекции в одном-единственном пиджаке, оставшемся с выпускного, подсмеиваешься над пижонами, тратишь стипендию на пластинки, кормясь у матери, и мечтаешь, мечтаешь... Другие уже давно усиленно трамбуют фундамент, а ты все еще веришь в справедливость и счастье и ждешь, что нежданно-негаданно, за одни только добродетели, оно свалится на тебя и будет сопровождать всю оставшуюся жизнь...
   Но вот маятник достиг низшей точки возврата, мелькнул, как курьерский, просвистев на перегоне, и полез в гору успеха...
   Тебе же не хватает сил, нечем дышать, время потеряно, инерция слаба, и тогда остается одно - или безнадежно отстать, или найти в себе силы для решающего толчка, чтобы взмыть... Вдруг понимаешь, что блага вкушают другие, а не ты, который никогда не врал, не брал чужого, не подлизывался, не угадывал, куда подует ветер, а слепо цеплялся за свой талант, а тот взял да и оказался фикцией, как, впрочем, и вся предыдущая фаза... Теперь некогда задумываться, что же такое совесть, честь, стыд, только одно тревожит - это ощущение ускользающей жизни и боязнь смерти, но не оттого, что уйдешь в небытие, так ничего и не оставив после себя, а оттого, что, возможно, не успеешь наверстать упущенное...
   Одни прозревают вовремя, заметив промелькнувший маятник, другие опаздывают, а третьи продолжают думать, что они все еще взлетают, когда на самом деле прочно остановились...
   А что бы случилось со мной, задержись я? Представляешь, все осознал, но сделать ничего не можешь... Жена, дети, куча обязательств... Пронесло... Маятник неуклонно тащит меня по восходящей, и я учусь получать удовольствие от многого, чем раньше пренебрегал, чего боялся, на что смотрел свысока... Оказывается, и настоящим потребителем стать не так просто, и надо пройти искус, чтобы не превратиться в скрягу, который лишь копит банкноты, или в тупого мещанина, который много имеет, но мало получает... Потребитель высокого класса так же редок, как и хороший писатель... Для этого нужны и ум, и вкус, и многое, многое другое... Но еще более редок потребитель благ, который при наименьших затратах получает максимум... Ухмыляйся не ухмыляйся, но это так... И я имею честь принадлежать к последним... Доказываю... Я не изнуряю себя тренировками, как чемпион. Тому, чтобы держаться на поверхности и получать долю, нужна постоянная форма... Я не дурею от репетиций и гастрольных поездок, как звезды эстрады, собирающие на долгую старость... Я не порчу нервы, сидя в директорском кресле, и не дрожу при мысли, что меня могут с него попросить... Я беру, сколько мне надо и что мне надо, и плата за все это - несколько минут, которые только приятно разнообразят серую действительность... У меня нет профессии, у меня нет призвания, но у меня есть способ, способ жить на должном уровне...
   Вор замолчал и, тяжело дыша, как после долгого бега, потянулся за стаканом, но обмяк, цепляясь пальцами за подлокотники.
   - Врешь ты все, - Серега взял бутылку, пересек комнату, налил пива в пустой стакан и протянул его другу. - Даже твоя оправдательная теория меня не убедила... Да ты бы задохнулся среди ворованных тряпок... Я же помню тебя студентом... Ночами просиживали в лаборатории у термостатов и ждали, когда вылупятся дрозофилы... А в пещеру лазили на втором курсе... Ты тогда еще копну нечаянно спалил. Все сгорело - и рюкзаки, и штормовки, и харч, а на практике...
   - Хватит! - вор стал рассматривать стакан на свет. - Не убедил?.. Так знай, что я сегодня парня одного обчистил... Он, бедненький, все лето в стройотряде вкалывал, чтобы приодеться, а я - раз - и обчистил... Не веришь?.. Сейчас... Одну минуточку...
   Вор вытащил портфель на середину комнаты, пнул. Клапан отвалился, и на палас выскользнул дипломат и вывалилась гача джинсов.
   - Хочешь, посмотрим, что в дипломате? Я еще не потрошил. Может, этот олух таскал все деньги с собой...
   Серега стоял, прижимая к груди початую бутылку и, не отрываясь, смотрел, как вор возится с замками, откидывает окантованную металлом крышку.
   - Плавки французские, новяк... Может, примеришь?.. Полотенце махровое... Носки штопаные... Зачитанная книга... Интересно, какая? "Монахиня" Дидро... Нет, ты погляди, что нынешние студенты читают...
   - Спасибо, - Серега поставил бутылку на стол и попятился к прихожей. - Спасибо.
   - Да обожди ты... Здесь еще книжка записная имеется... Сейчас обхохочемся...
   Серега напялил пальто с разноцветными пуговицами, что-то хотел сказать, но лишь махнул рукой; в дверях все же остановился.
   - Это я виноват, я... Упустил. Проморгал... Конечно, мы стали ходить друг к другу гораздо реже, особенно после моей женитьбы. Но как я не заметил, как не заметил?..
   - Не терзайся... Дело не в тебе, а в справедливости. Вернее, в отсутствии таковой... Досталась мне после бабки вот эта однокомнатная квартира, набитая рухлядью, а золотишко бабкино к матушке моей разлюбезной уплыло. Мне бы хоть половиночку, и я бы ни за что воровать не пошел. Жил бы мышкой да строчил бы всяческую бредятину, - вор сел на низкую табуреточку, взял ботинок и стал теребить шнурок. - Ждать, когда мамаша преставится, бесполезно - такую палкой не убьешь... Если бы бабка на еде не экономила, тоже бы до ста прожила, не меньше... Опять улыбаешься, не веришь... Откуда, мол, у бабки золото. Клад она нашла, еще перед войной. Сама рассказывала. Приличный такой, маленький кладик. Она тогда работала ассистентом у фотографа, а студия ихняя была в том же самом здании, что и до революции при прежнем хозяине. Знаменитый был человек, из поляков. Весь город у него снимался. Так вот, даже мебель вся от него осталась, и в один прекрасный день...
   - Ладно, пойду я, - Серега отвернулся.
   - Дослушай, а там вали... Может быть, мы с тобой больше и не увидимся... Стала бабка делать генеральную уборку и стронула с места старинное зеркало в коридоре, а под ним - коробочка из-под фотопластинок, а в ней полнехонько золотых монет царской чеканки... Бабка говорила, что все во время войны ушло... На продукты меняли,, только не поверил я, что все сплавила... При нынешних ценах на золото...
   - Ты когда после бабуси мебель выкидывал, небось каждую щелку проверил? - Серега ткнул руки в карманы и вышел на площадку.
   - А что в этом такого?.. Мало ли что старому человеку в голову придет?.. Она же у нас повернутая была... Только вот мебель расколачивал не я... Мать с астрономом...
   - Прощай, - Серега в последний раз глянул на вора, по-прежнему теребившего шнурки. - Будет невмоготу - заглядывай...
   Назавтра с барахлом вор заскочил к матери домой. Семья ужинала. Астроном чистил яйцо и одновременно просматривал газету и косил глазом на телевизор.
   Шестилетний Валерик отхватывал по ягодке с увесистой виноградной грозди, высоко подкидывал их и ловил широко раскрытым ртом.
   На кухне мать в стереонаушниках вынимала из духовки поджаристый пирог. Она согнала пирог с листа на стол, и он, шлепнув толстым краем, запарил рядом с кассетным магнитофоном.
   - Как успехи, фарцовщик? - астроном развернул газету. - Фельетон мощный. Одного начальника раскрутили. Теперь наверняка вылетит...
   Вор стоял, прислонившись к косяку, не раздеваясь, только сняв шапку.
   - Мамка тебя женить хочет, - Валерик качнулся на стуле и погнался за укатившейся виноградиной.
   - Давно пора, - астроном густо посолил яйцо. - Проходи... Сейчас "Международная панорама" будет...
   - Кто это к нам пришел? - мать вынесла блюдо с нарезанными кусками рыбного пирога, вернулась на кухню за наушниками и магнитофоном.
   - Я сумку под вешалкой оставлю... Через три дня заскочу...
   - Хоть завтра, - мать подошла ближе. - Надеюсь, на этот раз не старье. А то в прошлом месяце намучилась. Знаешь, какие у нас девочки разборчивые... Кстати... Совсем забыла... Вот тебе адресок. Марина в курсе. Можешь даже прямо сейчас. Запомни - Марина... Не упускай своего счастья...
   - Астроном машину-то продал?
   - Опомнился... Мы уже третий месяц на новой ездим...
   - Привет девочкам!
   Вор спускался по лестнице мимо высоких мрачных дверей и как наяву видел мать у стола - приладила на "химку" наушники, врубила маг и начала раскладывать пирог по тарелкам... Как он любил в детстве рыбный пирог с острым запахом лаврового листа... В первую очередь съедал верхнюю тонкую корку, а маслянистый рис падал крупинками на скатерть...
   Марина не пустила его в квартиру. Он стоял на площадке возле узкой батареи, курил и думал, что напрасно приехал сюда.
   - Извини, - она сбежала по ступенькам, натягивая замшевые перчатки. - Но ты так не вовремя, так не вовремя...
   - Сказала бы сразу...
   - Нашел дуру. Ты бы во второй раз ни за что не заявился... Что, не так?
   - А почему не вовремя? - он придержал дверь подъезда, и когда она прошла мимо, задев его плечом, он заметил крошечную рубиновую сережку.
   - Много будешь знать - скоро состаришься...
   Они молча, под ручку, добрели до почты. За окнами люди стояли в очередь за посылками. Темные силуэты метались в глубине к телефонным кабинам и понуро возвращались.
   - Я тебя целых два раза видела, - Марина отняла руку и встала напротив, загородив окно. - Когда ты к мамочке приходил на работу... Ох, и строгая она у тебя, и суперделовая. А правда говорят, что у нее хобби - джаз, и на даче она выпиливает лобзиком?..
   - Каждый по-своему с ума сходит, - он, взяв Марину за плечи, развернул ее к свету и стал откровенно разглядывать, то ли пытаясь успокоить себя, то ли разозлить.
   - Возьми меня в жены, будь человеком, - Марина вдруг прильнула к нему. - Надоело одной, ох, надоело!
   Он закрыл глаза, осторожно вдыхая запах духов и чувствуя, как вздрагивает она, должно быть, плачет.
   - Мне же... Через три дня... тридцать стукнет. А я что?.. Уродина какая или недоумок?.. Все на месте... Только вот счастья нет...
   - Мариночка, дорогая, хорошая, тебе надо сильного мужа, настоящего... Чтобы и в огонь и в воду... Чтобы на руках носил...
   - Таких... таких не бывает, - она отстранилась, достала из сумочки скомканный платок, зеркальце. - А если и попадется один - на него такой дикий конкурс...
   - Зачем тебе я?.. Обыкновенный жалкий вор...
   - Это же здорово, - Марина перебила его. - Жить будем роскошно, а не дай бог, тебя посадят - дождусь, за это не бойся... Главное, чтобы я тебе хоть чуток понравилась...
   - Глаза у тебя красивые... Прямо как у леди Макбет...
   - И ты про глаза... Надоели... Нос подкачал, рубильник, а не нос... Я и фотографироваться терпеть не могу...
   - Не напрашивайся на комплимент. Вполне приличный, греческий, сугубо индивидуальный...
   - Ты что, вправду вор? Честное слово? Не обманываешь?
   - Если сказал, значит, сказал... Вор!
   При этом слове мужчина в каракуле, проходивший мимо, прижал к животу обеими руками посылку - сургуч блеснул коровьим глазом.
   - Тогда нам лучше не расписываться. В случае чего все спрячем у меня. Вернешься - заживем!..
   - Мариночка, ты меня удивляешь. Ну нельзя же всему верить, нельзя! А вдруг я скажу, что в космонавты готовлюсь или роман пишу... Так можно и впросак попасть...
   - Значит, обманул...
   - Выслушай исповедь. Все гораздо сложней. Я же для чего пришел... Мать моя ничего не знает и поэтому проявила нездоровую инициативу... Надеюсь, она и теперь не узнает... Понимаешь, страшно запутанная история. Женюсь я, а у нее ребенок от другого. Поэтому если мать будет спрашивать, как у нас с тобой, скажи, что не сошлись характерами... Ради меня... Ты же такая добрая, отзывчивая...
   Прошло несколько дней. Вор подменился на работе на три смены. Сидел дома сутками, мучился бессонницей, курил беспрестанно трубку, которую берег для исключительных случаев.
   Вот так же маялся он, когда задумал уйти из института...
   Но сейчас это было больнее и круче.
   До одури читал Есенина, и хотелось плакать от бессмыслицы жизни, но слез не было. То новые, грандиозные планы рождались в голове, чтобы мелькнуть миражом, поманить, оставив горький дым, как на пожарище.
   Без конца слушал Вертинского, казалось, давно забытого, все чаще вспоминал случайную встречу на улице с Ленчиком и открывал форточки, потому что по всей квартире пахло баней...
   Наконец решился.
   Он стоял перед знакомой дверью и чувствовал, как на щеке ноют порезы от быстрого бритья, и боялся только одного - что ее не окажется здесь, что она уже переехала.
   ... Потом они до глубокой ночи сидели на кухне, и было слышно, как по комнатам на цыпочках проскальзывают девчонки. Они были все те же, из биохимической лаборатории, и халат на Ленчике был такой же, как в последний раз, когда он ушел, чтобы не возвращаться, и только в лице ее появилась какая-то не сходящая усталость да глаза смотрели осторожно.
   Говорили мало. Он вспоминал то плюшевого медвеля, которого подарил ей, то первый неловкий поцелуй.
   Ленчик старалась улыбаться.
   Она принесла альбом и стала показывать ему своего сына, неловко переворачивая свадебные фотографии, где так же фальшиво улыбалась. Почему она их не выкинула, подумал он, и вдруг заговорил быстро, лихорадочно:
   - Дай мне полгода, еще полгода, всего полгода. Так надо, пойми. Конечно, я знаю, что мне никогда не вернуться к себе прежнему, да и ты стала другая, и неизвестно, какими мы будем через полгода. Может, мне не следовало приходить сейчас и вселять надежду, но боязнь потерять тебя снова - заставила. Да-да, я боюсь тебя потерять. С того нелепого дня я не искал встреч с тобой, но почему-то наша случайная встреча состоялась так поздно - или как раз не поздно, а вовремя, неделей раньше я бы просто тебя не заметил, мне было не до тебя... Три года вычеркнуты, и хотя обидно, есть маленькое утешение, что потерянные дни были испытанием на волю, на способность выжить. Бросился с крутого берега и поплыл не оглядываясь, наслаждаясь новыми впечатлениями, риском, поплыл с верой, что достанет сил одолеть любую стремнину, а потом сидеть на обетованном берегу и плевать в мутную воду... Плыл, плыл, выматывая нервы, и вдруг приподнял голову, посмотрел в сторону и понял, что движения не было, так, сплошная иллюзия. Все те же две березы над обрывом, кособокая скамейка и девушка, похожая на ту, которая умоляла вернуться... Полгода, всего полгода... И чтобы эти полгода не растянулись на десятилетие, прошу тебя, будь рядом... Ты спросишь, почему мне так нужны полгода? Да потому что, хотя мои теоретические построения рассыпались, я кое-чему научился, и грех не воспользоваться этим трамплином. Гусенице, чтобы превратиться в бабочку, нужен срок, и пусть ей тошно и тесно в коконе, но она терпеливо ждет, чтобы познать опьянение полетом... Я вырвусь из собственноручно состряпанного кокона через полгода... Только верь мне, верь в меня, прошу тебя, верь...
   Через неделю, в среду, вор решил дерзнуть.
   Если удастся задуманное, то полгода можно сократить, а там начнется новая жизнь. Он чувствовал, что готов к ней.
   День с утра был тихий, печальный, хмурый.
   Вор сделал зарядку, долго и тщательно чистил зубы, хлюпался водой. Потом разогрел вчерашний борщ, сваренный Ленчиком. вымыв тарелку, перешел с чашкой кофе в кресло.
   Оставалось еще два часа.
   В дипломате рядом с обычными банными принадлежностями и отмычкой лежали с вечера завернутые в полиэтилен отвертка, стамеска, маленький молоток и тонкие перчатки.
   Сначала он хотел поехать в Захаровскую баню на трамвае, с пересадкой у вокзала, но передумал и пошел через весь город пешком.
   Вор миновал сквер с заколоченным на зиму фонтаном, пересек затихшую площадь, немного постоял возле недавно отреставрированной церкви, задрав голову на золотой могучий купол, готовый сорваться, чтобы исчезнуть в мутной хляби.
   Захаровская баня приткнулась на самом берегу реки. От широкой стремительной воды ее отделяли только асфальтированная дорога да бетонная дамба. Рядом дымил трубой дрожжевой заводик, и от него расползался хмельной дух. Еще дальше темнели корпуса фабрики.
   Вор вышел на берег правее заводика, там, где в угловом доме хлопали двери магазина "водников". Отсюда хорошо просматривалась река и далекий мост с медленными трамваями на хребте.
   Захаровская баня славилась на весь город сухим паром. Любители съезжались отовсюду. В субботу и воскресенье было не протолкнуться. Часами сидели в душном полутемном коридоре, чтобы потом степенно взойти в парилку, обшитую свежими досками...
   Вор перешел дорогу и стал наблюдать за площадкой перед входом, где обычно частники оставляли свои машины. Пока там торчал один "Запорожец" старого выпуска да мотоцикл с замком на колесе.
   С реки вдруг ударило ветром. На голом тополе забился последний скукоженный лист, но все же удержался на ветке.
   Из-за угла выехал новенький "Москвич".
   Вор сжал ручку дипломата, нетерпеливо шагнул.
   Но машина проехала мимо, к магазину.
   Опять ветер попытался сорвать раздражавший его лист, и опять тот не сорвался, не полетел, кувыркаясь, под берег.
   И вот появились "Жигули", встали рядом с "Запорожцем". Хозяин обошел вокруг машины, любуясь, - и в баню, зажав веник под мышкой, размахивая авоськой.
   Вор разделся в соседней кабинке. У хозяина вишневых "Жигулей" была широкая угреватая спина и волосатые ноги.
   Кабинки стояли тесно, кучно, в несколько рядов. До дверей в моечную было далеко. Там стояли лавки для отдыха, а столик с наколотыми билетами прятался в закутке.
   Сегодня дежурил высокий худой банщик, прозванный мужиками "глиста в корсете". Он никогда не обижался, если его кто-нибудь называл так, только улыбался прокуренными зубами, натужно кашлял и собирал пустые бутылки из-под пива. Открывал он кабинки, не ступая на коврик, вытянув руки, нагнувшись, и тотчас же уходил в свой закуток пить из банки густой чай.
   В этой бане кроме пара все было наперекосяк: и стены с разбитым кафелем, и неровный пол, и неработающие краны, и тазы с отломанными ручками. Но пар...
   Вор попросил у мужика, развалившегося на скамье возле дверей, веник, обдал его кипятком, потом холодной водой и с первого захода так напарился, чтобы второй раз не потянуло.
   Когда он спускался по скользким ступеням, держась за горячие перила, а навстречу ему лез тот, из "Жигулей", сердце готово было выломиться из багровой груди.
   Отдав веник мужику, вор сел рядом, глубоко, размеренно задышал.
   - Я всегда пораньше выбираюсь, - сказал мужик глухо. - А то сейчас народ попрет... В этом отношении сменная работа незаменима.
   На соседнюю скамью, шумно дыша, кто-то сел и зашлепал ногами по мокрому коврику.
   Вор открыл глаза и увидел широкую спину - россыпь угрей налилась кровью. Пригнувшись, вернулся в моечную, нашарил на ближней скамье свой таз без ручки, обдал себя холодной водой и, загнанно дыша, пошел, осторожно ступая по выщербленному кафелю.
   "Глиста в корсете" заученно ткнул острием крючка в темную скважину.
   Вор наскоро вытерся комком полотенца.
   Хлопнула дверь, и кто-то гулко уронил мыльницу на пол.
   Натянув брюки и прилипающую к спине рубаху, вор посидел минут пять, успокаиваясь для работы, и когда бесшумно открыл соседнюю кабинку, пальцы его обрели прежнюю ловкость и упругость. Он сразу наткнулся на паспорт и бросил его в дипломат. Остались только ключи. Но вот уже проверены и боковые карманы, и нагрудный, и карманы брюк, и карманы пальто, а ключей как не бывало...
   Вор услышал приближающиеся шаги - мерное хлюпанье по резиновым коврикам - и прикрыл кабинку. Шаги протопали в соседнем ряду. Чья-то багровая рука поставила таз наверх.
   Вор обшарил все карманы и прощупал на всякий случай подкладку, но, кроме пачки сигарет, спичек и горсти мелочи, ничего не было. Тогда, отчаявшись, сунул руку в меховой ботинок, и пальцы обрадованно почувствовали гладкую поверхность брелка.
   Гад...
   На улице вор хватанул хмельной воздух, настоянный на дрожзаводе, сел в "Жигули", прогрел мотор и завернул за угол. Там достал паспорт, узнал адрес - почти в центре.
   Только бы никого не было в квартире...
   Вор вел машину осторожно, на средней скорости, соблюдая все знаки, и вспоминал, как маялся с ним астроном. Они подымались в пять утра и, на ходу перекусив, шли в гараж, а потом катили мимо пустых тротуаров, молчаливых сонных домов, сворачивая в боковые улочки... "Мягче, мягче!" - кричал астроном и шлепал его по затылку чугунной ладонью... Если бы не мать, астроном давно бы подарил ему старую машину... Все равно меняет их каждые три года...
   Нужный дом он отыскал легко, прикинул, на какую сторону должны выходить окна квартиры, и поставил машину с противоположной стороны. Вошел в подъезд и на третьем этаже позвонил в обшитую черным дерматином дверь.
   Тихо. Позвонил еще раз.
   Звонок, прострочив, угас в глубине.
   Ни звука, ни шороха.
   Вор сбежал по лестнице, подогнал машину к подъезду и снова вернулся к двери. С первого раза отгадал ключ, вошел в темную прихожую и нашарил выключатель. На вешалке висело женское пальто с чернобуркой и новенькая дубленка. Он сгреб их, завернул в середину соболиную шапку и отнес все в машину.
   Когда он спускался и подымался, ему не попался ни один человек. Подъезд словно вымер. Только за одной дверью на втором этаже крутили одну и ту же мелодию.
   Вор вошел в квартиру, повесил куртку на вешалку, поставил дипломат на пол, натянул перчатки, приготовил инструмент, не зная, пригодится ли ему он, обвел взглядом стенку, заставленную тяжелым хрусталем, и решил начать с дальней комнаты. Из детективов он твердо усвоил, что ценности всегда прячут поближе к интиму...
   Но не успел он сделать и шага, как дверь, к которой он направился, медленно открылась, и из спальни вышел малыш. Вор почему-то стал соображать, кто это - мальчик или девочка.
   - Дядя, я хочу пи-пи, - сказал малыш серьезно. - Хочу пи-пи!
   Вор отыскал под креслом горшок, стянул штаны с малыша, посадил, а сам закрыл дипломат.
   Взявшись за дверь, он подумал, не вернуться ли, но потом все же решил не рисковать - и, щелкнув замком, вдруг увидел на площадке женщину с голубым бидоном. Она даже вскрикнуть не успела, только зачем-то закрыла глаза и свободной рукой потянулась к нему. Вор дернул ее за руку, отступил в сторону, и, когда она повалилась вперед, грохоча бидном, захлопнул дверь.
   Машина резко взяла с места, на повороте едва вписалась в дугу, вильнула и понеслась, обгоняя ползущие автобусы и осторожные легковушки. Дорога подтаяла, но кое-где еще чернели полосы льда.
   Вор, пригнувшись к рулю, заметил на перекрестке мигающий светофор и решил проскочить. Но тут из-за угла вывернул трамвай...
   Уже миновав перекресток, вор вдруг отчетливо вспомнил блеск надвигающегося вагона, отчаянное дребезжание проснувшегося звонка и то, как бросало "Жигули" на рельсах. И подумалось ему, что вляпаться в эту махину было бы лучшим исходом, а потом бы разрезали сплющенный кузов, и он, умирая, смотрел бы в небо, и над ним бы склонили головы посторонние люди и не понимали бы, почему он шепчет разбитыми губами: "Вор, вор, вор..."