Басирин Андрей. Убить Ланселота

   – И по жопе дать, – поддержала Инцери.
   Хоакин обтер ладонью губы девушки. Отбросил плед, перевернул Лизу на живот, чтобы удобней было резать веревки.
   – Сколько ты здесь лежишь?
   – Не помню. С тех пор, как ты ушел. Зачем ты ушел, Хоакин?
   Ее голова устало опустилась на камень. Стрелок подложил плед и взялся за меч. Вновь зашелестели страницы.
   – Здесь же написано: «Спасибо, я сыт!» Почему вы обманываете, дяденька?!
   Хоакин обернулся:
   – Ты думаешь, это игра? Хорошо. Спасибо, я сыт, – Он осторожно просунул клинок под веревки. – Читай дальше.
   Голос белобрысого дрогнул:
   – Ничего, ешь. Зачем приехал?
   – По делам.
   – А?
   – По делам.
   – «А по каким? Ну говори. А? Может, я и помогу тебе. Зачем ты приехал…» Ой, здесь страница вырвана! Как же вы ответите, дяденька? Вы же слов не знаете.
   – Ничего, справлюсь. – Хоакин поддел лезвием веревки, потянул. Лиза дернулась, вскрикнула – клинок прошелся по запястью. Закапала кровь.
   – Ничего, – повторил стрелок, перепиливая жесткие волокна. – Ничего, Бахамот. Все эти истории одинаковы. Рыцари всегда говорят одно и то же.
   Лиза попыталась сесть на холодный камень, но не смогла.
   – Ноги не слушаются, – виновато улыбнулась она. – Хок… Скоро придут стражники и Гури. Я не смогу убежать. Тебе придется меня оставить.
   – На левом боку долго лежать вредно, – вздохнула Маггара. – От этого в голову лезут всякие идиотские мысли.
   – Вот-вот. – Стрелок принялся растирать Лизе лодыжки.
   – А что за слова, слышь? – поинтересовалась вихрастая голова. – Говори!
   – Слова простые: я пришел, чтобы убить тебя, чудище.
 
   Время истекает. У каждого Пророчества свой срок, свои условия. Потревоженные обломки камней шуршат под тяжелыми шагами.
   – Хок! – отчаянно закричала Маггара. – Берегись! Они идут!!
   Стрела щелкнула, и крохотный огонек упал на землю. Истессо вскочил на ноги. Схватил Бахамота за шиворот, приставил клинок к горлу.
   – Лиза, за спину!
   – Не двигайся, Хоакин, – прозвучал властный голое. – Отбрось меч в сторону. И без шуток – у нас луки!
   – Ты дважды дурак, Гури, король без королевства. А за фею ответишь, убийца!
   Бахамот судорожно дернулся. Тоненькая струйка божественного ихора текла по пальцам Истессо. Богачи, аристократы, жрецы отдали бы все что угодно за эти капли. Кровь чудищ дарит бессмертие. Несметные богатства текли по свалявшейся шерсти зверя, пропадая зря. Рыжая голова жалко распялила рот. Губы ее дрожали.
   – Не глупи, придурок, – надсаживался Гури. – Нас больше. И шарлатан…
   – Посмотри на Бахамота, глупец. Ты видишь его? Хорошо видишь?
   Стрелок встряхнул зверя, давая королю-бродяге полюбоваться на беспомощное чудище.
   – Он ведь совсем ребенок, Гури. До настоящего чудища ему расти еще лет триста. Но за стенами Пустоши об этом пока не знают. Как думаешь, чего стоит тайна шарлатана? Мешка золота? Тюрьмы? Меча в спину? Спроси солдат, которые тебя окружают, – когда они последний раз видели солнце?
   Гил-Ллиу забеспокоился. Об этой стороне вопроса он не задумывался. Но отступать было поздно.
   – Считаю до трех, Хоакин, – загремел голос короля-бродяги. – Ты оставляешь Бахамота…
   Тяжело переваливаясь на непослушных ногах, Лиза подбежала к Маггаре. Подняла на руки невесомое тельце феи. Краем глаза Хоакин увидел, как гвардейцы вскидывают луки.
   – Инцери голодна, – послышался девичий голосок. Ящерка нырнула в костер и принялась набивать рот горячими угольками.
   – …затем отворачиваешься…
   – Инцери хочет есть.
   «Не вовремя на тебя жор напал, Инцери, – подумал Хоакин. – Интересно, сколько времени стражники продержат луки натянутыми?»
   Ящерка надулась. Она стала ярче и крупней; языки пламени втягивались в ее утробу оранжевым вихрем.
   – …и без шуток с элементалыо, у нас есть факелы. Раз!
   Хоакин вздохнул. Элементаль умница, но гасить костер бесполезно. В обычной пещере это бы помогло. Убрать единственный источник света, броситься на землю… И пусть стрелки палят в черную тьму, как в дублончик. Но в логове разливалось тусклое багровое сияние той же магической природы, что и сияние Авроры Колоратуро. Да и меч истекал жестоким белым пламенем. Отведав крови зверя, Ланселотов клинок словно взбесился.
   – Два!
   Ящерка стала крупнее и ярче. Внезапно Хоакин понял, что она собирается сделать.
   – Лиза! – крикнул он. – Береги глаза!
   Вспышка ударила по глазам даже сквозь зажмуренные веки. Томительное мгновение Хоакин стоял, пережидая щелчки стрел. Каждая стрела – болезненный удар сердца. Любой щелчок мог закончиться чьим-то предсмертным криком.
   К счастью, обошлось. Столб пламени, взорвавшийся на месте костра, ослепил гвардейцев. Залп ушел в молоко, не зацепив никого из друзей Хоакина. Разве лишь Маггара…
   – Маггара жива! – крикнула Лиза. – Бежим!
   Она легко помчалась меж камней. Феин огонек в ее руках разгорался все сильней и сильней. Хоакин взвалил Бахамота на плечо. Дождавшись, пока Инцери прыгнет ему на штанину, он побежал за Фуоко.
   – Дяденька! Дяденька! – пищал разными голосами зверь великий. – Отпустите, дяденька!
   – Где выход? – пропыхтел Истессо. – А ну отвечай.
   – Дядя шаггатан не велел говогить.
   – Старшим надо отвечать… когда… спрашивают.
   Кроха-чудище оказался не таким уж крохой. Бежать и разговаривать было тяжело. Хоакин начал задыхаться.
   – Ты не старший. Мне, блин, уже сто пятьдесят лет!
   – Зато мне – шестнадцать веков, – фыркнула Инцери. – Где выход, малявка? По жопе дам!
   – Не ругайтесь, тетенька, я все скажу. Выход там.
   – Лиза, стой! Обратно. Не туда бежим.
 
   Как и все плохое, пещера наконец кончилась. Первым приближение внешнего мира почуял кроха Бахамот. Он задергался на плече, забеспокоился.
   – Отпустите, дяденька! Не надо!
   – Хок! – Лиза обернулась к стрелку, сияя, как новый дублон. – Там свет.
   – Ага. Выбрались-таки.
   Вонь свалявшейся шерсти пронизала струя свежего воздуха. В нее вплетались запахи клевера и медуницы. Чудище забилось в истерике, колотя лапами по спине стрелка:
   – Не-э ха-ачу-у! Отпустите… дяденька! Оатпу-усти-и-ц-те-э!
   Хоакин сбросил Бахамота с плеча. Дал напутственного шлепка:
   – Ну беги, чудовище. И помни о Ланселоте.
   Горестно всхлипнув, кроха великий юркнул во тьму пещеры. Беглецы продолжили путь…
   Вскоре запахи города стали ощутимей. После застарелого смрада логова они казались слаще меда. Дым печей, вонь сточных канав, зловоние дубильных мастерских. Сюда же примешивались и запахи металла из кузен и хлебный дух пекарен.
   Колдовское свечение пещеры отступило. Бездонное небо – яркое, словно тарелка со стола Кантабиле, – повисло над героями. Солнце ударило в глаза, и Хоакин прикрыл лицо рукавом. Где-то залаяла собака, послышался детский смех.
   – Бог мой! – ахнул кто-то. – Это же госпожа Легация! Жертвенная девочка.
   Стрелок приоткрыл один глаз. Затем другой. На мостовой стояла толстуха в красном платье, с корзиной в руках. Кружевной чепчик, щеки-оладьи, нос, похожий на чайную пышку. Фартук с рюшечками. Корзину толстухи до краев наполняла сдоба. Из-под полотенца выглядывали булочки, пирожки, ватрушки.
   – Мария! Лолетта! Поль! – заголосила толстуха. – Смотрите, кто перед вами! Смотрите скорей, а то шарлатан посадит их в тюрьму, и вы никогда не увидите.
   По булыжнику мостовой застучали босые пятки. Детишки окружили Хоакина и Фуоко.
   – Невинная жертва, – переговаривались они. – Какая красавица! А это кто?
   Конопатый мальчуган протолкался вперед и замер, восторженно глядя на Хоакина. Занятный паренек: рыжие вихры в разные стороны, штаны драные – троих можно спрятать. Дитя предместий, в общем.
   – Дяденька, вы Ланселот? – требовательно спросил он.
   – Да.
   – А меч дадите подержать?
   Меч? Хоакин тронул теплую рукоять. Ничего еще не закончилось. Ребенок был удивительно похож на Бахамота, оставшегося в пещере.
   А вон – белобрысый. И рядом – чернявая девочка.
   Лезвие оставалось тускло и мертво. Истессо попробовал вытащить его из ножен. Меч вышел наполовину и застрял. Значит, все в порядке. Оружие выкопано против зверей великих, для людей оно безопасно.
   – Нет, не дам. Объяснить почему?
   – Я знаю. – Паренек улыбнулся застенчивой щербатой улыбкой. – Оружие не игрушка. Мой папа тоже не разрешает трогать свою шпагу. А он – главный гвардеец при дворе.
   Девочка с черными косами требовательно дернула стрелка за штанину:
   – Вы видели чудище? Какое оно? Вы с ним дрались?
   Детский гомон стих. Булочница хлопотливо всплеснула руками:
   – Не слушайте их, господин Ланселот! Они еще маленькие, понимаете? – засуетилась она. – Если их услышат шпионы шарлатана, случится что-то нехорошее. Их упрячут в тюрьму. Уйдите, прошу вас!
   – Брысь, жиртрестка! – рявкнула Инцери. – Жопа в башмаках.
   На это у толстухи ответа не нашлось. Ее щеки затряслись, словно студень.
   – Сударь!… Сударыня!…
   – Но что случилось с чудищем? – спросил белобрысый бутуз. – Чудище? Вы его убили?
   Хоакин присел на корточки – как тогда, в пещере. Заглянул в требовательные глаза мальчишки.
   – Да, – ответил он, – Чудища больше нет. И никогда не было.
   – Значит, бояться некого?
   – Некого.
   Звенящие детские голоса взмыли в безоблачное небо:
   – Чудища нет. Некого бояться!
   – Ланселот убил зверя великого!
   – Урра!!
   Вот и все… Дети прыснули в разные стороны, сверкая босыми пятками. Путешественники остались одни.
   – Бахамот мертв! – неслось над домами. – Мертв!
   Хоакин и Лиза переглянулись.
   – Это мое первое жертвоприношение, – сказала Фуоко. – И такое удачное. Знаешь, Хок. Я хочу сказать тебе одну вещь.
   – И я тоже, Лиза.
   – Да поцелуйтесь же вы, бестолочи! – Маггара вспорхнула над их головами. – От смерти спаслись все-таки. Инцери, не подглядывай.

Глава 7
ВСЕМИРНЫЙ БЕСПОРЯДОК ВЕЩЕЙ

   Межнациональные различия на Терроксе проявляются очень ярко. Вы никогда не спутаете доннельфамца и варвара из Аларика. Тримегистиец и анатолаец могут говорить на одном языке, но вы никогда не смешаете одного с другим.
   Тем не менее, когда настает время Ланселота, обитатели всех земель реагируют одинаково. Они дрожат и трепещут, сбиваясь в стаи вокруг своих зверей великих».

Мир Террокс. Путеводитель д-ра Живокамня

 
   Вжих. Вжих. Вжи-и-их. Вжи-и-их.
   Храм лениво разлегся среди кипарисов – белый и сверкающий, как рафинад. В этот утренний час пусто было на его ступенях. Только два жреца работали метлами, сгребая пыль, нанесенную упрямым анатолийским ветром.
   Вжи-и-и-их. Вжи-и-и-и-их.
   Иго преосвященство не любит торопыг. И монахи не спешат. Да и зачем куда-то мчаться, куда-то бежать? Ведь время остановилось. Чтобы понять это, достаточно взглянуть на солнечные часы, укрепленные на фронтоне храма.
   Солнечный луч передвинулся, но тень осталась на месте. Такой же, какой она была вчера.
   И позавчера.
   Неделю назад.
   Год.
   И неважно, туман на дворе или дождь. Стрелка солнечных часов указывает почти строго вверх. Без одной минуты двенадцать. Туда, где укреплена медная табличка с надписью: «Эра Чудовищ».
   Вжи-и-и-и-и-и-йх.
   – Что, не нашел, о угодный богам многохвальный брат Версус? – поднял голову первый жрец.
   – Нет, о брат Люций. Увы мне, увы, горемыке.
   Оба продолжили свое неспешное занятие. Домели каждый до своего края лестницы и вновь пошли навстречу друг другу.
   – Может быть, в нише таится он, в той, что левее от входа? – предположил первый. – Или же скрылся вкорзине с бельем пропотелым и грязным.
   Он поднял глаза к небу:
   – Дай нам знамение, боже. Зацепку, намек… ну хоть что-то!
   – Где воплощенье твое, – подхватил единоверец, – Укрывается с прошлой субботы?
   Хлопнула дверь. Из храма вышел носатый молодец ввыцветших шароварах и драной оранжевой безрукавке. Плечи его сгибались под тяжестью пыльных ковров. Следом семенил толстячок в черной тунике с золотой каймой – храмовый эконом. Верхняя губа эконома почти касалась носа, отчего казалось, что он постоянно к чему-то принюхивается.
   Жрецы-подметальщики опустили глаза. Эконома они побаивались, ибо поговаривали, будто он наушничает его преосвященству о малейших нарушениях устава. Человек, которого зовут Полифемус-Пта-Уха-Гор, в Анатолае всегда будет чувствовать себя чужим. Имя Полифемус-Пта-Уха-Гор способно сломать размер любой строки. А как, не наушничая, продвигаться по иерархической лестнице, если братья-единоверцы обращаются к тебе: «Эй, добрый брате, чье-имя-ни-как-не-запомнить?»
   – Ушел, о пройдоха с лицом, оскверненным пороком, – проводил его взглядом Люций. – Будут к нам боги щедры – надо быть, не вернется к вечерне.
   – И как преславно то будет, мой брат, как живительно славно.
   Жрецы переглянулись. Небольшое усилие – и необходимость общаться гекзаметром отброшена. Так пес сдирает с морды постылый намордник.
   – Его преосвященство сегодня видел? – спросил Версус.
   – Нет.
   – В том-то и дело. – Жрец шмыгнул носом. – Исчез старикан.
   – ?
   – Надо думать, на сходку Дюжины отправился. И Катаблефаса с собою забрал…
   Кусты подозрительно шевельнулись. Брат Версус, не моргнув глазом, продолжил:
   – …зверя великого, в нашем живущего храме.
   – Думаешь, камень тоже там?
   – Без камня Катаблефас скучает. Помяни мое слово – мы зря ищем. День, другой… Его преосвященство вернется, и камень тоже. Глазом моргнуть не успеем.
   Ветви орешника вновь закачались. Жрецы напустили на себя мрачный вид и взялись за метелки.
   – …сохрани и верни, ну хотя бы к обеду, – забубнил брат Люций.
   – …коли утратили мы, так пошли же нам дар предвиденья, – вторил ему брат Версус.
   …Беспокойство жрецов вполне объяснимо.
   Они ищут бога.
   Священники любят искать бога. Это их основное занятие. Но тут случай особый. Жрецы поклонялись квинтэссенцию всего сущего^[3], иначе говоря философствующему камню. Тому самому, с которым любит вести беседы анатолайское чудище Катаблефас.
   Жизнь по соседству с богами тяжела. Жрецы и священники постоянно чувствуют на себе испытующий взгляд. «А не сотворил ли ты себе кумира? – спрашивает он. – Не поклоняешься ли златому тельцу? Праведен ли?» Приходится постоянно оправдываться: не сотворил, не поклоняюсь, не грешу. Но это все окупается. В конце-то концов, мы здесь, а они там.
   Другое дело – квинтэссенций. Он вездесущ. Он не имеет постоянной формы и лежит на алтарной полке. Ему плевать на других богов, потому что он знает, из чего все сделано. Жрецы, алтари, другие боги. Любимое его развлечение – притвориться нестираной тогой.
   Или дохлой крысой. Или миской протухшей каши. Спрятаться и наблюдать, как жрецы ищут его.
   Люций и Версус ничего не имеют против. Поиски абсолюта для них праздник, бегство от скучной храмовой жизни. Жрецы рыщут по храму, заглядывают под молитвенные коврики, ищут в вазах и кувшинах. Для них не существует запретных мест. Кухня, любая келья, даже пещера Катаблефаса – бог может оказаться везде.
   Рано или поздно его находят – чтобы вновь утратить. Но в этот раз вышло иначе. Ни в одном из своих излюбленных мест квинтэссенций не появился.
   Жрецы переглянулись.
   – Думаешь ты, что, возможно, бунтарь тот проклятый виною? – вполголоса поинтересовался брат Люций.
   – Коли повинен тут кто, так уж он, не иначе. Подумай!
   Быстрый взгляд – вправо, влево. Нет ли соглядатаев? Губы Версуса приблизились к уху единоверца.
   – Он убил тримегистийского зверя. Говорят, он собирается прекратить Эру Чудовищ.
   Жрецы посмотрели на солнечные часы. Тень не шелохнулась.
   – И зовут его…
 
   – Мне уже доложили. Господин Хо Хи Исе Со.
   Начальник стражи опустился на одно колено:
   – Император проник в самую суть вещей. Может ли недостойный добавить еще кое-что?
   За окном летели журавли. Одинокая сосна пыталась поймать растрепанной верхушкой облако. У подножия горы алела черепицей многослойная крыша пагоды.
   – Говори, мой верный слуга.
   – В этом человеке воплотилась душа великого воина Лян Цзы Ло Тэ. Так утверждают мудрецы.
   Синский император огладил бороду. Лян Цзы Ло Тэ? Это многое объясняет. Трон Сины стоял на облаке. Даже самому высокому человеку приходилось задирать голову, разговаривая с повелителем. И вот впервые в жизни император почувствовал, насколько это неудобно.
   Несколько дней назад трон накренился, грозя сбросить императора. Подданные делали вид, что ничего не замечают, но слухи-то не остановишь. Кое-кого даже пришлось сварить в кипящем масле.
   – Бунтовщик нарушает установления неба для добродетельных мятежников, – нахмурился император. – Его поступки возмутительны и безнравственны.
   – Воистину так.
   – Его присутствие заставляет крениться троны и шататься империи. Как тут расцвести добродетелям?
   Начальник стражи зашуршал свитком из рисовой бумаги.
   – Повелеваю: стражу у ворот Небесного Дракона удвоить. Отрядите чиновников, чтобы ходили по империи с бамбуковыми подпорками. При малейшем признаке шатаний – подпирать.
   Свиток заполнялся иероглифами.
   – Бунтовщика Хо Хи Исе Со изловите. Вряд ли человек этот почитает своих родителей.
   – Они давно мертвы.
   – Вот и я говорю. Погубил своих почтенных родителей, злодей из злодеев. Небо взывает о милосердии! Его следует казнить.
   – Ай, бачка шаман, плох Варклап стал. Невидный совсем.
   Суховей шел над степью. Глаза кочевников слезились, как будто пастухи вдыхали запретный дым травки ошишана. Даже шапки их, похожие на свору дерущихся маленьких зверьков, утратили боевой дух. Облезлые хвостики повисли, мордочки снуло скалились.
   Страшней суховея, страшней беспутных мародеров, угоняющих из табуна коней, была весть, которую маленький кривоногий пастух принес шаману.
   – Варклап белый стал. Пустой стал, неживой – глядеть страшно.
   Шаман скрючился, вглядываясь в туман нижних и верхних миров. Долго молчал, ой, долго. Трубку можно выкурить – так долго.
   Наконец глаза его приоткрылись.
   – Из земель словоедов беда. Человек, однако, новый. Злой человек, опасный. Аким Истешка. Искать его надо. Убить.
   Вождь кочевников поднялся, поправил шапку.
   – Варклапа спасти. Истешку убить. Скажи, где искать злого Акима?
   Шаман пожевал губами.
   – Об этом боги молчат.
 
   Террокс бурлил. Одна соскочившая петля способна превратить свитер в бесформенный ком ниток. Хоакину удалось возмутить спокойствие во всех землях Террокса. От утонченных пагод Сина до пыльных степей Тугрегии гремело:
   Ланселот.
   Хоакин.
   Эра Чудовищ!
   Раньше все было просто и понятно. Двенадцать властителей и двенадцать зверей великих. Они правят. Простые же люди стонут под неслыханной тиранией чудищ. Платят постыдную дань, отдают на растерзание монстрам жертвенных дев. В свободное от стонов время выращивают пшеницу, доят коров, ткут, прядут, мастерят табуретки и корабли. После работы ходят в театр и читают книги.
   Это – обыденно. Никого не удивляет, что чудища – основа безопасности и мира на Терроксе, – одновременно его же проклятие и беда. Что люди веками вздыхают: тирания кругом. Где свобода? Куда дели?
   На долгие века слова о свободе поистерлись. Сказания о Ланселоте стали литературным жанром – академичным, замшелым. С классикой, критическими статья ми, подражателями и халтурщиками. Маггара ошибалась, когда говорила, что имя Ланселота под запретом. Его просто забыли. Так забывают все, вышедшее измоды. Чтобы потом, через много лет вспомнить и ахнуть: как свежо и ново!
   Появление Хоакина и стало таким толчком. Слух о гибели Бахамота разнесся уже к вечеру. Детские голоса звенели повсюду. Родители ужасались, драли уши непокорным чадам – но заткнуть рты не могли.
   – Бахамота не было!
   – Чудище мертво!
   – Молчите, молчите! Тсс! На самом-то деле…
   Пустое. Кто знает, как оно на самом деле? Через несколько дней страшная весть разнеслась по всей Тримегистии. Еще через неделю слухи просочились за границу.
   Террокс лихорадило. Троны качались. Звери великие метались в своих логовищах, словно перепуганные болонки.
   Пришло время Дюжине собраться вновь.
 
   Тишина.
   Давно уж в урболкском постоялом дворе не булькает клепсидра. Ее сменили настенные часы – с зеркальным маятником и кукушкой. Вертятся колеса, качается гиря-шишечка, а стрелки ни с места. Что минутная, что часовая – обе глядят вверх, на табличку с надписью «Эра Чудовищ».
   В остальном – все неизменно. Те же шелка по стенам, те же столы, скамьи. Короли…
   Впрочем, нет, короли иногда меняются.
   – Ваше шахство! Приятно вас видеть.
   Кудлатая блондинка пожала голыми плечиками и мило улыбнулась. Платье ее переливалось всеми оттенками черного. Портные постарались на славу. Ткань облегала скромные прелести блондинки, подчеркивая их и выделяя курсивом. Та ли это графиня Исамродская, что когда-то присягала в верности Казначею Пыли, другая – кто знает?… Зато уж ее собеседник – точно тот.
   – Принцэсса, красавыца! Сражен, сражен.
   Блондинка легонько стукнула падишаха веером по руке:
   – Шалунишка Махмудик. Не принцесса, всего лишь графиня. И разве мы не договорились без титулов?
   Нос шахинпадца хищно задрожал.
   – Моя Лейла! Я твой Мейджнун навеки.
   Он привлек владычицу к себе и…
   Дверь отворилась. В комнату вошел его преосвященство. За ним – Фью Фероче, король Лир, кочевник в злобной шапке. Следом – остальные короли.
   Жизнь выкидывала фортели. Никогда Дюжина не собиралась дважды в один год. Тысячелетиями заведенный распорядок рушился, и оттого властители нервничали.
   – А… ммм… – Король Лир указал взглядом на пустое кресло во главе стола. Там обычно сидел Казначей Пыли.
   – Его не будет.
   – А герцог Розенмуллен? Старый пройдоха опять опаздывает.
   – Нехорошо это, – завозилась блондинка. – Ох, чую, не к добру это…
   – Ваше мнение мы учтем, – оборвал его преосвященство. – Кто-нибудь еще хочет высказаться? Нет? Тогда приступайте, Фью.
   Бледный шарлатан поднялся с места.
   – Господа властители, – начал он. – Дражайшие мои короли.
   Фероче достал из рукава платок и вытер пот на лбу.
   – Не тяните, Фью, – посоветовал жрец. – Говорите сразу, что случилось. Здесь все свои. Поймем.
   – Хорошо, ваше преосвященство. Я скажу. Ланселот вернулся.
   – Ланселот?
   – Да. Или человек, считающий себя Ланселотом. Я разговаривал с ним.
   Люжинцы переглянулись, зашептались. Король Лир постучал скипетром по столу, призывая к молчанию.
   – Вы уверены? – спросил он.
   – Абсолютно. Он появился на моей коронации. И в тот же день я лишился зверя великого.
   – Рассказывайте. Ничего не скрывайте.
   Фероче принялся рассказывать. Правители слушали его сочувственно: у каждого за спиной была коронация. Все знали, что это за морока и нервотрепка.
   – Кто у вас ланселотничал? – спросила графиня.
   – Гури Гил-Ллиу.
   – Он дорого берет.
   – Зато и надежен. Не перебивайте, сударыня, иначе я никогда не закончу. Проклятый Ланселот (он называет себя Хоакином Истессо) связал Гури и похитил его документы. Затем прокрался в пещеру и убил Бахамота.
   – Убил?
   – Фигурально выражаясь. Вы же знаете, что Бахамот еще ребенок. Я не решусь показать его подданным, чтобы пресечь грязные слухи.
   – Но как же люди им поверили? Чудища бессмертны.
   – Да, бессмертны. Но мерзавец Истессо где-то разжился клинком Ланселота. Этот меч убивает чудищ, даже не прикасаясь к ним.
   Его преосвященство погладил бороду:
   – Неприятное положение.
   – И не говорите.
   – А скажите, Фероче, как вообще Хоакин появился в Цирконе? Для вас это конечно же новость, но Бизоатон Фортиссимо связал Ланселота заклятием. Абсолютно надежным – это я знаю наверняка.
   – Отец перехитрил сам себя. Я ничего не знал о Хоакине. И вообще, не проще ли было его убить?
   Жрец покровительственно положил ладонь на плечо шарлатана:
   – Юноша… Вот и видно, насколько вы молоды и неискушенны в политике. Ланселота убивать бессмысленно. Мы его убьем, а он родится где-нибудь еще.
   – А держать в медвежьем углу, значит, полезно…
   – Да. В Деревуде Истессо на своем месте. Он бунтует, ниспровергает основы. Считает себя героем. И при этом остается под присмотром. Кой зверь вам понадобилось лишать его капитанства?
   Фероче смущенно опустил глаза:
   – Это все первый министр. Хотел оказать протекцию одному человечку. Реми Дофадо.
   Дюжинцы возмущенно загалдели. Лир опять постучал по столу скипетром:
   – Тихо, тихо, господа! Всем нам порой свойственны ошибки. – Он обратил свое лицо к шарлатану. – Я всегда говорил, что надо бороться с протекционизмом. – (Дюжинцы закивали.) – Вы получили по заслугам, Фью. В другое время я первый сказал бы: «Пусть это будет всем нам уроком». Но…