Басирин Андрей. Убить Ланселота

   – А с кем еще?
   – Да мало ли. Я обожаю вести беседы с Эльзой. Она была подругой Ланселота в стародавние времена… очаровательная женщина. Мой предок-бургомистр порой заглядывает. Высказывает интересные мысли. Очень. Соглашайтесь, Хоакин. Я многому научился у него.
   – Спасибо, ваша светлость. Как-нибудь в другой раз.
   – Жаль, жаль. Подумайте хорошенько, господин Истессо.
   Подручные герцога-некроманта принесли спиритический столик. Разложили на нем хрустальный шар, две колоды карт, иглу и помятую жестяную миску с водой. Неприметные статисты в черном задернули шторы. Тронный зал погрузилась во мрак. Загремели расставляемые кресла, зашелестели покрывала, вспыхнули огоньки свеч.
   Инцери забеспокоилась:
   – А можно мне что-нибудь зажечь?
   – Конечно, сударыня. Свеча, зажженная первостихией огня, придаст силу нашему ритуалу. Не стесняйтесь. Жгите!
   Перед саламандрой поставили подсвечник, и Инцери торжественно дунула на фитили. Вспыхнули три огонька. Довольная и смущенная, ящерка спряталась под креслом.
   Когда приготовления подошли к концу, герцог махнул слугам:
   – Можете идти. Этого новенького… как его?… Ах да, поэта. Предупредите. У меня высокие требования к литературе. Должен соответствовать.
   Черные поклонились и растаяли в темноте. Камергер задержался, чтобы снять пылинку с рукава герцога.
   – Не забывайте, ваша светлость, – шепнул он, – сегодня собрание Дюжины. Вы и так все время опаздываете.
   – Спасибо. Ценю вашу заботу, но магия превыше всего. А сейчас оставьте меня.
   Сеанс черной магии начался. Розенмуллен бросил иглу в миску с водой и принялся делать пассы. Игла всплыла и завертелась, словно дворняга, учуявшая запах овсяной болтушки.
   – Аббатство! – воззвал герцог. – Бестиарий! Виолончель и Гарнитура! Доминантой заклинаю и Епархией.
   Над миской закурился разноцветный дымок. Хоакин в который раз подивился, насколько разные люди уживаются в герцоге. Кто такой Эрик Румпельштильцен? Обжора, пьяница и самодур. Розенмуллен и на троне корчил из себя чудака, покровителя искусств.
   А вот Розенмуллен-маг представлял собой совершенно иное. Шутовство и развязность слетели с него, словно луковая шелуха. Остались точность и пунктуальное следование ритуалу.
   – Призываю вас, Ерничество и Коллизия, Латентность и Медиевистика!
   Тени в углах зала зашевелились. Задышали.
   Лиза схватила Истессо за локоть; сердце ее оглушительно колотилось. Маггара вскарабкалась на плечо стрелка и прижалась к щеке. Под левой ладонью возник жар – там пряталась Инцери. Спутницам стрелка было страшно.
   – Пантеизм. Растафарианство. Семиотика. Тестамент.
   С каждым словом, с каждым новым именем Розенмуллен выкладывал на стол новую руну. Они походили на медные монетки – новые, надраенные до блеска, – и скоро миска оказалась в кольце знаков. Кружение иглы стало осмысленнее. В нем появилась система.
   – …да пребудут с нами Эсхатология, Юриспруденция и с ними – Ятроматематика! – закончил Розенмуллен. – Приди же!
   Сверкающий круг замкнулся. В углу зала послышался стук.
   – Слышу, слышу, – недовольно отозвался герцог. – Вас только не хватало, тетя. Изыдите, прошу вас. Нынче есть дела поважнее.
   Стук прекратился. Розеймуллен повернулся к Хоакину:
   – Кого, ты говоришь, надо вызвать?
   – Бизоатона Фортиссимо. Прежнего шарлатана.
   – Да, помню. Шарлатана, конечно же…
   Он поводил над миской руками и возвестил:
   – Призываю! Призываю печального духа!
   Стены зала придвинулись и расплылись. Ненамного, но так, чтобы создать впечатление, будто в комнате еще кто-то есть. И этих «кого-то» очень и очень много.
   – Не бойся, – шепнула Маггара на ухо стрелку. – Это собрались печальные духи. Сейчас герцог прогонит лишних прочь.
   Так и произошло.
   – Призываю тебя, дух посредственного мага, – приказал Розенмуллен.
   Стены чуть-чуть отступили.
   – Широко известный среди королей своего круга, но не дальше. Не совершивший никаких особенных деяний. Если не считать удачного альянса с Исамродом, конечно. Да и то лишь по счастливой случайности.
   Фуоко могла поклясться, что теней стало меньше.
   – Удостоившийся маленькой главы в энциклопедии.
   Стало легче дышать.
   – Пешка в руках своих министров. Жалкий подкаблучник.
   Еще меньше. Слова герцога действовали подобно решету, отсеивая недостойных кандидатов.
   – Бизоатон Фортиссимо, призываю тебя!
   Вновь послышался стук, но уже иной ритмики.
   – С духами важна честность, – пояснил герцог вполголоса. – Никаких недомолвок и иносказаний. Метафор они не понимают.
   Стук прозвучал настойчивей.
   – Если бы не моя покойная дура-тетушка… Вечно она сует нос не в свое дело.
   Он нагнулся к столику и спросил:
   – Кто явился на мой вызов?
   Игла в миске заметалась. Указала сперва на «Е», Котом на «Г». Лиза и Хоакин сами не заметили, как принялись помогать – словно в разговоре с заикой.
   «М», «А», «Г», «И»…
   – Магичество? «Д». «Д». «А».
   – Не отвлекайся, дух. Игла угодливо завертелась. «М», «А»…
   – Макинтош?… Морганатический?… Маркграф?
   Герцог нахмурился:
   – Не подсказывайте. Опасно помогать призванным сущностям. Какой-нибудь недобросовестный дух может воспользоваться. И тогда…
   – Что тогда, ваша светлость?
   – Моя тетушка. – Розенмуллен скорбно поджал губы.
   Дух страдал. С трудом он сообщил, что является «Магущесвинейшим шарлатаном Террокса, знаминатилем прагреса».
   – Наша общая беда, – вздохнул герцог. – Мне бумаги тоже референты готовят. В грамоте я полный нуль. После смерти меня ждет та же судьба.
   «Б», «И», «3», «О»…
   Розенмуллен сочувственно взирал на мучения призрака.
   «А», «Т», «О», «Н».
   Игла остановилась передохнуть. Затем спазматически продолжила…
   «Ф», «О», «Р», «Т», «И», «С»…
   …и завихляла жалобно. Покойный шарлатан не знал, со сколькими «С» пишется его имя. Позорно проглотив окончание, он выдал:
   «И», «М», «О».
   – Приветствую тебя, шарлатан, – объявил герцог. Согласишься ли ты продолжить беседу посредством иглы и миски?
   Столик жалобно затрясся.
   – Или же прибегнешь к удобнейшим и совершеннейшим средствам, предоставленным современной наукой?
   Огоньки свечей мигнули.
   Ответ ясен. В руках герцога появилась колода карт. Шлеп, шлеп. Рубашка – внахлест. Дама пик полетела в угол.
   – Старая карга! – скривились губы герцога.
   Семь карт лежали перед герцогом неровным пятиугольником. Хоакин видел только их рубашки, украшенные Колесом Фортуны. Он вытянул шею, стремясь рассмотреть, что Розенмуллен станет делать дальше. Одна за другой карты ложились кверху картинками.
   «Аллегория искусства», «Праведность», «Ланселот». Еще одна пиковая дама полетела в угол. «Влюбленный» и «Сила».
   Осталась одна карта в центре второго ряда.
   – Ну-с, дух любезный… Согласны ли вы обрести пристанище в рисованном образе, что предо мной?
   Тук-тук. Тук-тук-тук.
   – Открывайте же! – пискнула Маггара.
   – Ох как интересно!
   Рука герцога застыла над картой. Поколебавшись, перевернула ее.
   Король треф.
   В неверном пламени свечей физиономия короля расплылась. Это лицо Хоакин узнал бы из множества других. Он, шарлатан.
   Та самая саркастическая усмешка, которую не в силах передать на монетах фальшиводублонщики. Лиловый камзол, совиное лицо. И конечно, если рассматривать карту сквозь увеличительное стекло, в глазах сыщется второй зрачок.
   – Ты, Розенмуллен? – недовольно спросил шарлатан. – Что ты там наплел о моих министрах?
   – Твой преемник обнародовал архивы, Фортиссимо.
   – Щенок Фью?
   – Он самый.
   Карта скрипнула зубами.
   – Зачем же ты меня вызвал?
   – Академический интерес. Ты заклял некогда одного юношу, да так и оставил. Нехорошо, брат.
   – Не помню. Все свои заклятия я перед смертью отменил, – быстро проговорил Бизоатон.
   – Значит, не все. Так говорят.
   – Кто говорит?
   – Фероче. И мой гость. Хочешь на него взглянуть?
   – Хорошо. – Дух запнулся на мгновение, не зная, как сказать. – Дай ему мою карту.
   Розенмуллен протянул Хоакину короля треф.
   – Говори с ним. Расспроси о своем деле. Но поторопись. Ему нельзя здесь долго находиться.
   – Хорошо, ваша светлость. Я постараюсь не задерживать его.
   Он взял карту и прищелкнул по краю:
   – Здравствуйте, ваше магичество. Вот мы и свиделись. Не узнаете меня?
   – Здравствуй, юноша. – Бизоатон благодушно посмотрел на стрелка. – Извини. У меня плохая память на лица.
   Хоакин поднес к карте подсвечник:
   – А так?
   – Так лучше. Припоминаю. Разреши я шепну пару слов Розенмуллену?
   – Давайте вслух, ваше магичество. Вряд ли между нами возможны секреты.
   – Хорошо. – Шарлатан на картинке сделал глубокий вдох. И закричал: – Хватай его, Розенмуллен! Это сам Ланселот!!
   – Ланселот вернулся!
   Дверь урболкской гостиницы врезалась в стену, посыпалась штукатурка. Герцог стоял в дверном проеме, жадно глотая воздух. Клубы морозного тумана вились вокруг него.
   – Он! Он! Бунтовщик среди нас!
   – Где? – Короли повскакивали с мест. – Где он?! Говорите же!
   – Он у меня. В Базилисковой Камении.
   Герцог без сил рухнул в кресло.
   – О боги! Боги-боги-боги… – Он сжал виски ладонями.
   Графиня Исамродская засуетилась с кувшином и мокрыми полотенцами. Махмуд схватился за вино, король Лир – за жаровню с углями.
   – Что с ним? – обступили они герцога. – Рассказывайте, не томите! Он в темнице?
   – Лучше, господа. Он мертв. Я вызвал стражу. Отправил его к Базилиску, а сам – к порталу и сюда, в Урболк.
   Среди королей разлилась тягостная тишина.
   – М-да… – протянул его преосвященство.
   – Час от часу не легче. – Фероче сдул со лба мокрую прядь. – Вы хоть понимаете, что натворили?
   – Итак, господа, мы лишились двух чудищ, – подвел итоги Лир. – Для начала недурно.
   – Я протестую! Бахамот жив.
   – Это уже неважно.
   Розенмуллен переводил взгляд с одного короля на другого.
   – Кто-нибудь объяснит мне, что происходит? Это какая-то шутка?
   – Хороши шутки. По Терроксу бродит Ланселот, самый настоящий. И вот уже второй дюжинец, не разобравшись, пихает его к зверю великому. Вы хоть воображаете, ваша светлость, что натворили?
   – О чем вы, ваше преосвященство? От Базилиска еще никто не уходил живым.
   – Кроме Ланселота, – поддержал Фероче. – Но позвольте! Быть может, вы ошиблись? Откуда вы знаете, что это Ланселот?
   – Так сказал шарлатан.
   – Я?
   – Нет, Фью. Мертвый шарлатан. Вы ведь просили допросить его?
   – Да, просил. Вы держали письмо над свечкой?
   – Не догадался.
   – Зря. Самое главное было записано между строк. Симпатическими чернилами.
   Его преосвященство побарабанил пальцами по столу.
   – Так-так. Не все потеряно, господа. Ланселот силен, но есть предел и его могуществу. Будем действовать без промедления. Ваша светлость, вам надлежит немедленно вернуться в Доннельфам.
   – Немедленно? Я еще не обедал. А путь сюда занимает часы. – Герцог с тоской посмотрел на обеденный стол.
   – Мы знаем. Перемещение через портал утомительно. И тем не менее вам придется отправиться в обратный путь сейчас же.
   – Но, ваше преосвященство, к чему такая спешка? Порталы работают в одну сторону. Мне все равно придется добираться своим ходом.
   – Не совсем так. Вы воспользуетесь транспортной магией.
   – О боже!
   – Помните: от вашей расторопности зависит жизнь зверя великого. Всех зверей, если на то пошло.
   – Я помогу вам. – Фероче одернул камзол. – Возьмем у хозяина лыжи. Я наведу Вдохновение Пути.
   Случилось то, чего Хоакин так боялся. Его заковали в кандалы и посадили в подземелье.
   Ни черной книги, ни Маггары, только сырость и холод. И еще – темнота. Сквозь решетчатое оконце сочился тусклый сумеречный свет. Его хватало, лишь чтобы создать на стене размытое пятно.
   Стрелок ощупал пространство вокруг себя. Грязный тюфяк с торчащими из дерюги колючими колосками. Каменный пол, стены в пятнах селитры. Дыра в углу – отхожее место.
   В таких подземельях узники могут томиться десятилетиями. А в случае Хоакина – и веками. Амнистий Розенмуллен не признавал и править собирался неограниченно долго. Мощь зверя великого дает хозяину долголетие, если не бессмертие.
   Стрелка это не устраивало. Отсюда следовало бежать как можно быстрее. Правда, решить, как именно, он не успел: за дверью загремели шаги. Лязгнул засов.
   – Там он, там, – донесся из-за двери недовольный голос. – Никуда не денется.
   Голос принадлежал профосу. Хоакин подобрался.
   – Не чихал?
   – Шутить изволите, господин Эрастофен? У нас распорядок строгий. Мышь не пробежит, клоп не чихнет.
   Дверь распахнулась, и в камере стало как-то очень светло. Хоакин зажмурился.
   – Здравствуй, Истессо, – послышался голос философа. – Вот мы и свиделись. Чудный вечер, правда?
   – Вечер что надо, – подтвердил Хоакин, осторожно открывая глаза.
   Альбинос воткнул факел в кольцо на стене. Хозяйски обошел камеру, похлопал по сырым стенам.
   – Ничего так. Солидно.
   – Только мокро.
   – Это решаемо. Я попрошу профоса принести одеяло.
   – А еще кровать пошире. Здесь шкафчик поставим сюда вешалку. Люстру на потолок. Вполне можно будет жить.
   Альбинос уселся на тюфяк рядом с Хоакином:
   – Люстра не влезет, потолок слишком низкий. Но ты прав, Хок, в своей иронии, прав. Нам надо кое-что обсудить.
   И он замолчал, глядя на колеблющееся пламя факела.
   – Что именно? – не вытерпел Хоакин.
   – Маггара потребовала, чтобы я помог тебе бежать.
   – Ты видел ее? Как она?
   – В порядке. Тиранит слуг, издевается над стражниками… Твоих дам поместили с художниками – пока Розенмуллен не вернется.
   – Значит, и с Тальбертом, – помрачнел стрелок. – Бежать! Бежать немедля.
   – Тальберт… Это такой одноглазый проныра?
   – Да.
   – Можешь быть спокоен. Кувшином по темечку он уже схлопотал. Лиза сказала, что выбьет ему оставшийся глаз, если он не перестанет на нее пялиться. И чем ты их берешь?
   Хоакин пожал плечами. Вопрос-то риторический, как на него ответишь?
   – Я несколько раз возвращался после нашей первой встречи, – продолжал Эрастофен. – Упрашивал, умолял Маггару вернуться. Кремень-фея.
   – Не захотела?
   – Нет. Говорит, ты единственный воспринимаешь ее всерьез.
   – Мне она это тоже говорила.
   – Что это значит, интересно?
   – Понятия не имею.
   Он действительно не знал. Обычно в разговорах с феями люди неискренни. Трудно разговаривать с женщиной, что размерами не превышает воробья. С детьми похоже бывает: хочется смотреть сверху вниз. А это либо сюсюканье, либо пренебрежение в голосе. Хоакин счастливо избегал и того и другого.
   А еще – Маггаре нравились герои. Эрастофен же, при всем своем могуществе, в герои не годился. Скорее в бухгалтеры или казначеи.
   – Я дал на лапу профосу. Он поклялся, что не будет подслушивать. Я оставлю тебе хлеб с ТМИ(Н)ом, и ты сможешь бежать из тюрьмы.
   – С чем хлеб?
   – С ТМИ(Н)ом. Трещина Между Измерениями (Нестабильная). По сути это комок антипространства. Тебе надо будет размазать его по стене. Через несколько часов трещина откроется, и ты сможешь бежать.
   – Куда же я убегу?
   – В Деревуд, естественно. – Эрастофен покопался в карманах и достал цветок ядовито-зеленого цвета. – После перехода разотрешь это в пальцах и понюхаешь. Он заставит тебя чихнуть.
   – Интересно. Значит, Деревуд. В котором хозяйничает Дофадо.
   – Это я беру на себя. Ты вновь станешь капитаном. Кое-какие страницы из книги придется удалить – для твоего же спокойствия.
   – А Фуоко? Маггара? Инцери?
   Альбинос развел руками:
   – Сам понимаешь, чем-то придется жертвовать. Из этой камеры у тебя один путь: в логово чудища. А Василиск – это не Бахамот. Это взрослый зверь. Могучий. Окаменяет взглядом. Ты же будешь связан и без меча.
   Хоакин молчал, и Эрастофен добавил:
   – Твоих спутниц отправят следом за тобой как соучастниц. За Инцери я еще поборюсь – она несовершеннолетняя, – но Лиза и Маггара обречены.
   – А в случае побега?
   – Их помилуют. Я знаю лазейку в доннельфамских законах.
   – Тогда я согласен.
   – Вот и славно! – Эрастофен вздохнул с облегчением. – Я уж боялся, что ты станешь артачиться.
   Хоакин ничего не ответил. Эрастофен мерил Ланселота общечеловеческими мерками. То, что тот пошел на попятную, ничего не значило. Рождаясь вновь и вновь под разными именами, рыцарь привык к ожиданию.
   – Мне нужны гарантии, – предупредил он.
   – Мое слово. Годится?
   Хоакин кивнул.
   – Что ж. Доставай.
   Эрастофен стащил с головы шляпу и принялся в ней рыться. В этот момент дверь простуженно захрипела. В щель просунулся любопытный нос.
   – Так-так. О чем шепчемся, господа хорошие? Под монастырь старичка подвести вздумали?
   Философ выронил шляпу. Пирожок с ТМИ(Н)ом покатился по полу, металлически позвякивая.
   – Так-так, – повторил профос – Что это?
   – Ничего особенного, господин профос. Решил угостить друга детства. Национальное анатолайское блюдо.
   Профос выказал удивительную осведомленность:
   – Тиропитаки? Нехорошо, сударь.
   Он потыкал в хлеб пальцем:
   – Пилочки… нет пилочек. Лестница веревочная? Не пойму. Сударь, чем вы начинили это блюдо?
   – Скверно, господин профос, – заметил Хоакин. – Слово нарушаете. А вам между тем деньги плочены.
   – Значит, мало плочено, – отрезал тот. – А вы, господин, тоже хороши. Вас побег подбивают нарушить, а мы и рады ушки-то поразвесить. Стыдно должно быть.
   Он достал свисток и засвистел. В камеру ворвались два солдата.
   – Этого, – профос указал на Эрастофена, – под стражу. До выяснения злоумышлении. Господин Розенмуллен ему благоволит, не вышло бы оказии… Этого – указал на Хоакина, – господину Базилиску на ужин. Немедля.
   – А даму? С малявками что делать?
   Профос задумался:
   – Доброе у меня сердце. Жалостливое. Но служба важнее. К Базилиску их. Как герцог приказал.
   Алебарды стражников согласно лязгнули.
   – Остолопы! – взвизгнул Эрастофен, когда солдаты поволокли его из камеры. – Герцог вас в свинопасы разжалует!
   – Свинопасов принцессы любят, – отозвался один из стражников. – Пройдемте, господин хороший. Нечего вам тут ошиваться.
   Крики философа стихли вдали. Солдаты же вернулись за Хоакином.
   – Спешка, спешка… Тревожность несусветная, – ворчал профос, когда они спускались в подземелье. – Экая ты птица важная! Небось его светлость укатили и в ус не дуют, А мы корячься тут. Базилиска накормленность пищи поддерживай, порядок пресекай. Шевелись, скотина!
   От тычка Хоакин полетел с лестницы. Падая, он сдернул за собой обоих стражников. Грому и лязгу хватило бы на рыцарский полк. Так, с руганью и зуботычинами, его потащили в самые глубины Камении.
   В логово Базилиска.
   Подземелья бывают стихийные и организованные это известно всем. Но в отличие от тюрем и пивных подвалов, логовища зверей великих относятся к организованному типу. Строят их по одному плану.
   В некоем сейфе лежит типовой проект. Форма сталактитов соответствует единому стандарту, и вычерчивают их по лекалу. Головокружительные изгибы переходов давно просчитаны и оприходованы. Капающая вода, квакающее эхо – все входит в смету. Эрастофен многое может порассказать о дворцах чудищ, очень многое. Ведь это единообразие не случайно. Оно приводит к одинаковому течению мыслей в головах правителей. А значит, и в головах подданных тоже.
   Шаги Хоакина гулко отдавались в каменном тоннеле. Стражники двигались почти бесшумно. Они знали, что лишний раз привлекать к себе внимание не стоит. Ведь Базилиск почти не спит, в отличие от герцога.
   – Стой! Раз, два! – приказал профос.
   Узник послушно остановился. Коридор перегораживал шлагбаум с невнятной табличкой: «Кормить с ч. до с». Возле него застыли стражники в алых мундирах – личная гвардия Базилиска. За их спинами нетерпеливо подпрыгивала Лиза.
   – Хок! Ты здесь!
   Профос не успел слова сказать, как Лиза повисла на шее Хоакина.
   – Хок, миленький!
   – Эй, сударыня, – забеспокоился один из стражников. – Не так быстро. Его же казнят. К чему расстраивать беднягу?
   – Хотел бы я поменяться с этим парнем на пару минут, – вздохнул его напарник. – Но не больше.
   На шлеме его вспыхнул яркий солнечный блик; фея удобно устроилась в перьях плюмажа. Элементаль влезла на штанину стражника. Но, завидев Хоакина, они поспешили перебраться к нему.
   – Хок, я уж думала, ты погиб. Розенмуллен не из тех, кто прощает обман. А ты его сильно разъярил.
   – И разъярю еще больше.
   – Хок!…
   – Ну ладно, ладно. Сами разберетесь, голубки, – хмыкнул профос. – Эй, Вилльо! Ганс! Возвращаемся. Ваше здоровье, господин бунтарь.
   Профос отсалютовал пленнику шпагой и зашагал обратно по коридору – к свету, уюту и теплу тюремных камер. Алебардисты поспешили за ним. Вскоре их шаги стихли в глубине тоннеля. Возле шлагбаума остались Хоакин, Фуоко да двое стражников из Базилисковой гвардии.
   – Ну вот, ушли, – вздохнула Лиза. – И мы опять в пещере зверя великого. Как тогда… Все повторяется.
   – Вот только Хок стал опытней. – Элементаль вцепилась в плечо стрелка всеми лапками. – Второе чудище победить легче. Это как плавать. Раз научишься и потом плаваешь, плаваешь, плаваешь. Пока не посинеешь.
   Хоакин погладил Инцери по спинному гребню. Та блаженно зажмурилась. Вряд ли саламандра умела плавать – разве только в магме. Но в ее словах был резон. Может, в Камении найдется подземная река, по которой можно бежать из логова?
   Стрелок обнял Лизу и негромко сказал:
   – Когда появится чудище, бери девчонок и беги. Жертва из тебя никудышная, так что выберешься.
   – А ты?
   – Я приму бой. Все-таки я Ланселот. И буду им Даже после смерти.
   – Хок, не говори так. Ты не погибнешь!
   – Побыстрее там с нежностями! – прикрикнул один из гвардейцев. В отличие от своего спутника, который был худ, черняв, угреват и усат, он походил на свежевыкопанную картошину. Кругленький, плотненький, грудь – бочонок, голова – пивная кружка. Белокурые локоны на голове, тонкие, словно пух. У младенцев похожие бывают.
   – Будет тебе, Пампфель, – усовестил его усач. – Пусть попрощаются. Там-то не до объятий будет.
   – Э-э, – скривился белокурый, – Раз на раз не приходится… Посмотрю я, Ганхель, что ты запоешь, когда обратно их тащить придется.
   Усач не ответил. Тронул деликатно стрелка за плечо, буркнул:
   – Ладно, пойдем. Хватит, того… Слышь, парень?
   Жалобно всхлипнула Маггара. На Лизиных щеках тоже поблескивали слезы. Одна Инцери крепилась – не из недостатка сентиментальности, огненная саламандрья природа не позволяла.
   – Идем, идем. Господин Глинниус заждался, – забубнил Пампфель. – Ему еще бумаги оформлять по вашей милости.
   – Мы, между прочим, к вашему Глинниусу не напрашивались, – огрызнулась Фуоко. – И на бумаги его плевать! – Она достала платочек, высморкалась. Нос ее покраснел от слез.
   – Будет, будет. Мы ведь тоже не со зла. Работа такая. Пойдемте, господа.
   Нехотя, нога за ногу смертники побрели по коридору. Ни говорить, ни протестовать не хотелось. Сырой камень подземелий вытягивал силы. Даже стражники приутихли: словно не люди шли каменной тропой, но призраки.
   С каждым шагом Хоакину становилось все спокойнее. Ланселот веками сражался с чудищами. Инстинкты говорили, что теперь-то он на своем месте. Занимается тем, для чего был рожден. Что может быть лучше? В душе поднялась радость, из-за нее-то Истессо и пропустил миг, когда к обычным шумам – причитаниям Маггары, сопению Пампфеля и капанью воды – добавились новые звуки.
   Бум. Бум. Бум. Бум.
   Словно измученный жаждой пьяница несет винную бочку. Поднимет, уронит, вновь поднимет, опять уронит.
   – Господин Глинниус, – пробормотал Ганхель. – Ну, кажется, нам пора.
   Бум. Бум. Бум.
   – Постой-ка. – Пампфель упер руки в бока. – Ты что же это?… Улизнуть собрался?
   – Тихо, дружище. Вовсе нет. Я всего лишь…
   Огромный черный силуэт вырос в коридоре. Бесформенная туша, нечто гигантское, идущее от начала времен.
   – Всего лишь что? – прогремел чудовищный голос. Таким голосом, пожалуй, мог бы говорить оживший солончак. – Не выйдет, Ганхель. Куда же ты? Дай я гляну! В твои бесстыжие! Глазки бесстыжие гляну!
   Силуэт рывком приблизился. Во лбу его вспыхнула алая звезда. От ее света ноги сами прирастали к камню подземелий.
 
   Попасть в Урболк несложно. Если вы король, разумеется, – некоролям в Урболке делать нечего.
   У каждого королевства есть столица. В каждой из Двенадцати есть дворец, в котором живут правитель и чудище^[4], Камения, Скалия, Пустошь… Даже в пустыне кочевников можно обнаружить Варклап-Сарай, надо лишь хорошенько поискать его. Из логовищ двенадцать старинных порталов ведут в Урболк. Путешествие происходит довольно быстро: несколько часов пути, и короли со всех краев Террокса собираются на постоялом дворе.