Страница:
* * *
Но не все было так гладко. В 1940 году Англия, вопреки распространенному мнению, увы, не являла собой безупречный оплот героизма. Этот миф, так глубоко укоренившийся в сознании людей и так старательно культивируемый начиная с 1940 года, был опровергнут в ходе исследовательских работ, начатых двадцать лет назад. Вырисовывающаяся в результате этих исследований картина вовсе не так однозначна, и по-рыцарски вели себя далеко не все, тогда как традиционные героико-патриотические «сказания» убеждали нас в обратном. Конечно, в общих чертах официальная историография верно описывала ситуацию и настроения, царившие в Британии в начале войны, однако многочисленные второстепенные факты говорят о том, что и у этой красивой медали имелась своя оборотная сторона.В действительности не духом единым самопожертвования были живы англичане в то время, они испытывали и страх, и малодушие, не все верили в победу. Так было на всех ступенях социальной лестницы. И уж конечно, не обходилось порой без путаницы, проявлений косности, не все разногласия были улажены. Политики, управлявшие страной, плели интриги с целью сместить Черчилля и заключить с врагом мир на компромиссных условиях. Опросы же общественного мнения, проведенные «Масс Обсервэйшн», а также официальные доклады министерства информации (опиравшиеся, помимо прочего, и на сведения, полученные при перлюстрации писем) показали, что многие граждане, главным образом из простого народа, не верят в победу, не верят даже в то, что у англичан есть шансы продержаться хотя бы некоторое время, причем число этих «пессимистов» было поистине угрожающим.
Что же касается военных, то в их маневрах зачастую отсутствовали ясность и согласованность. Летом нужно было отправить в отставку по служебному несоответствию многих генералов и старших офицеров. Гражданские чиновники тем временем, как всегда, боролись за власть, показывали себя мелочными и ограниченными людьми. Один дипломат с мрачной иронией заметил, что для многих чиновников «битва за Уайтхолл гораздо важнее, чем битва за Англию»[270]. К счастью, Черчилль не дремал, ловко пользуясь своим несравненным даром внушать доверие собеседнику, он подбадривал тех, кому не хватало сил и присутствия духа. Премьер-министр буквально излучал мужество, вселял в людей веру и надежду. Бесспорным козырем Черчилля была его воля к действию, он мог вдохновить человека на поступок, который сам человек считал за пределами своих возможностей. Черчилль постоянно ездил по стране, осматривал береговые укрепления, авиационные и морские военные базы, посещал разрушенные бомбежками кварталы. И повсюду он встречал сердечный, радушный, порой даже восторженный прием, ведь это был «добрый старый Уинни», «народный Уинни». Иногда при виде разрушений, произведенных в Лондоне бомбежками, Черчилль не мог совладать с собой, и тогда по его щекам катились слезы. Это проявление любви к городу и народу неизменно покоряло толпу кокни (лондонцы из низов), тесным кольцом окружавших премьер-министра. О Черчилле говорили, что он ниспослан Англии Провидением, что он именно тот человек, который нужен стране в данный момент («the man for the moment»). Однако Черчилль всегда оставался верен себе, и в «данный момент» он вовсе не «применялся» к обстоятельствам, он просто был самим собой и по-прежнему руководствовался своими неизменными принципами. В 1940 году он заявил: «Нет причин отчаиваться от того, что война приняла такой оборот. Мы переживаем тяжелые времена, и, быть может, нам придется перенести еще горшие беды, прежде чем наше положение улучшится. Но если мы будем стойкими и не испугаемся испытаний, то и на нашу улицу придет праздник. В этом я нисколько не сомневаюсь». На самом деле это заявление было не чем иным, как отрывком из его же речи, произнесенной аж в 1915 году![271]
Даже самые непримиримые враги Черчилля признавали его ораторский талант. Он говорил страстно, и его страсть подсказывала ему удачные обороты, которые запоминались надолго. Черчилль умел находить слова, подстегивавшие энергию масс и вселявшие в них веру, его речи были сродни факелу, дарившему надежду путнику, наугад бредущему по погруженной во мрак дороге. Как сказал один американский радиожурналист, «он мобилизовал английский язык и повел его в бой»[272]. Вот почему его слова находили живой отклик в сердцах и умах людей. По свидетельству многих современников, британцы, слушая Черчилля, думали, что они сами сказали бы то же самое, если бы умели найти нужные слова. Премьер-министр не любил радио, предпочитая трибуну палаты общин, и, тем не менее, некоторые его выступления, переданные по радио, прослушали без малого семьдесят процентов взрослого населения Англии[273].
Это искусство Черчилля ловко пользоваться словами было плодом долгой, кропотливой работы. Речи, от которых особенно много зависело, он готовил заранее с большим тщанием, долго их обдумывал, а затем диктовал секретарю. Фразы в его речах были построены по всем правилам риторики, слова — взвешены и старательно подобраны. Свои наиболее важные выступления Черчилль репетировал перед зеркалом. Ведь даже произнося патетическую речь, приводившую в волнение и слушателей, и его самого, Черчилль оставался актером. Просто на этот раз он представлял пророка, ниспосланного Провидением.
* * *
Едва поднявшись на вершину власти и став верховным главнокомандующим, Черчилль взялся за работу. И хотя ему пришлось управлять страной в период тяжелых испытаний, а у него самого не было ни надежного политического тыла, ни непогрешимого личного авторитета, он, ни минуты не сомневаясь в успехе, сразу же развернул бурную деятельность и даже не рассматривал возможности поражения. Очень скоро сомнения и опасения, вызванные приходом Черчилля к власти, рассеялись под действием его обаяния. Недоверчивые штабные и осторожные чиновники боялись, что он будет суетиться, действовать наугад и принимать бестолковые решения. Но не тут-то было! В государственных учреждениях, работавших на редкость эффективно, царили образцовый порядок и строгая дисциплина. За несколько дней премьер-министр стал самым популярным политиком в стране. Собранная им новая административная машина работала методично и слаженно. В его руках сосредоточилась небывалая власть. Но это делу не вредило, поскольку Черчилль как никто умел концентрироваться на делах первостепенной важности, поэтому он и решил заниматься ими лично. В мгновение ока и на целых пять лет он стал верховным главнокомандующим (warlord) не только армии, но и всей Англии.Для того чтобы успешно управлять страной в условиях централизованной власти, у Черчилля были все основные данные. Прежде всего, безусловно, он обладал огромным опытом, накопленным за сорок лет активной общественной жизни. Какие посты в правительстве он только не занимал за эти сорок лет! Черчилль не напрасно считал всю свою жизнь подготовительным этапом к 1940 году. Ведь когда он возглавил правительство, его обширные познания, сравнимые разве что с познаниями Ллойда Джорджа, помогли ему вдохнуть жизнь в государственную машину и следить за ее работой со знанием дела, подчас таким тонким, что окружающим оставалось лишь разводить руками.
Черчилль извлек урок из тактических ошибок 1914—1918 годов и из своих собственных прошлых ошибок и поражений, он сумел создать единое командование, став министром обороны. Ведь в его подчинении находились и военный министр, и министр флота, и министр авиации, и, кроме того, Комитет начальников штабов трех армий. Такая система командования, изобретенная ближайшим помощником Черчилля Исмеем, оказалась эффективной и логичной одновременно. Каждый четко знал свои обязанности и имел ясное представление о поставленной перед ним задаче. Следует подчеркнуть также, что военачальники 1940—1945 годов, бесспорно, по своим профессиональным качествам превосходили военачальников времен Первой мировой войны. Кроме того, на этот раз в высших эшелонах власти обошлось без пагубного соперничества военных и гражданских чиновников, не прекращавшегося на протяжении всех четырех лет Первой мировой войны.
С другой стороны, как мы уже знаем, Черчилль очень быстро завоевал популярность в стране в целом и в парламенте в частности. Он знал, что всегда может рассчитывать на поддержку «гвардии приближенных», в которую неизменно входили одни и те же верные ему люди — Брэкен, Мортон-профессор и другие. С самого начала он избавился от Хора, которого отправил послом в Испанию. А в конце года настала очередь лорда Галифакса, которому Черчилль поручил представлять Британию в Соединенных Штатах. На этом посту Галифакс сменил другого «попустителя», лорда Лотайэна, который только-только скончался. Новым министром иностранных дел стал Энтони Иден, блистательный политик, — их сотрудничество с Черчиллем длилось не один год. Что же до внутренней политики, то премьер-министр предоставил ее консерватору Джону Андерсону и лейбористам во главе с Клементом Эттли. Сам Черчилль предпочитал заниматься стратегией и внешней политикой. При этом военные вопросы он решал с начальниками штаба, тогда как вместе с Иденом разряжал напряженность в международных отношениях. В целом кабинет министров, составленный из людей знающих, заботившихся о народном благе, работал эффективно, и хорошо смазанные детали государственной машины не стопорили ее движения.
И, наконец, что также немаловажно, с Черчиллем было его чувство истории. Хозяин особняка на Даунинг стрит постоянно чувствовал на себе взгляд людей, населивших историю, словно Бонапарт в египетском походе. В его представлении каждый день вписывал новую страницу славы в британскую историю, редактором которой он в данный момент являлся.
Черчилль был душой и телом предан своему народу. Служа ему, он не щадил ни сил, ни времени. Конечно, телохранитель Черчилля немного преувеличивал, говоря, что его босс иногда работал сто двадцать часов в неделю[274], и, тем не менее, факт остается фактом: нередко рабочий день Черчилля длился пятнадцать-шестнадцать часов. Нельзя не подивиться выдержке премьер-министра, ведь к тому времени ему было больше шестидесяти пяти лет, и его здоровье уже не на шутку беспокоило близких. Такой напряженный распорядок дня премьер-министра отражался и на работе государственной гражданской службы, работникам которой это было вовсе не по душе, потому что им пришлось принять условия Черчилля — его методы и манеру работы. Однакоодин молодой и талантливый научный сотрудник Р. В. Джонс, заведовавший лабораторией секретных исследований при министерстве авиации, рассказывал, что всякий раз после разговора с премьер-министром он чувствовал себя, словно только что подзаряженная батарейка[275].
Черчилль был неутомимым организатором, он стремился лично наблюдать за работой всех правительственных подразделений, но беда в том, что он не мог переломить себя и по-прежнему всюду совал свой нос, проявлял нетерпение и чрезмерную властность. Он постоянно во все вмешивался, мешая другим работать, распекал подчиненных по делу и без дела, всегда много говорил на собраниях межведомственных комитетов и технических совещаниях. «Уинстон рассматривал собрания всевозможных комитетов, — писал один из приближенных к нему министров Оливер Литтлтон (лорд Чандос), — как возможность поделиться своими соображениями или отрепетировать новую речь. Часто его категоричные выступления не имели никакого отношения к теме обсуждения»[276]. Вот почему кое-кто стал опасаться возникновения в Англии «культа личности». В августе 1940 года смутьян-лейборист Эньюрин Бивен, всецело признавая за премьер-министром его статус «бесспорного лидера и глашатая британского народа», как-то в палате общин обратился к Черчиллю с такими словами: «В демократии идолопоклонство — самый страшный грех»[277].
* * *
Помимо того, что Черчилль успешно справлялся с обязанностями военачальника, умел повести за собой людей и как оратор не знал себе равных, он был еще и талантливым актером. Он умел обратить себе на пользу свое имя, свое прошлое, свой внешний облик. Его популярность усердно поддерживали средства массовой информации, причем репортеры лепили образ Черчилля под его же «чутким руководством», поскольку он ловко подчинил себе процесс освещения своей деятельности в прессе. Черчилль неизменно появлялся на людях в окружении целой толпы фотографов и кинооператоров. Его изображение было повсюду. Черчилль глядел с огромных плакатов, развешанных на стенах домов и на афишных тумбах в городах и деревеньках, его лицо можно было увидеть даже в пустыне и на кораблях военного флота Ее величества. Каждую неделю в кинотеатрах двадцать пять — тридцать миллионов зрителей глядели на знакомое волевое лицо, без конца появлявшееся в новостях.
Все уже привыкли к его традиционной сигаре, а начиная с 1941 года Черчилль еще и при каждом удобном случае поднимал два пальца в знак победы. Его костюмов, мундиров, умело подобранных к ним шляп было не счесть. Он появлялся то в цивильном платье, то в военной форме — чаще всего моряка или летчика, но иногда и пехотинца. Его голову украшали самые разные уборы — фуражки, опять же морского или пехотного офицера, фетровые шляпы, каски рядового британского солдата или солдата колониальных войск, соломенные шляпы, правда, иногда премьер-министр появлялся и с непокрытой головой. При этом его наряд всегда соответствовал обстоятельствам. В пустыне он надевал ботинки со шнуровкой, сапоги — в заснеженной местности или на побережье. А в минуты отдыха Уинстон предпочитал «костюм сирены» — просторный, зеленоватого цвета. Он называл его еще «детским комбинезоном». В этом одеянии его можно было увидеть в Чартвелльском поместье, в загородной резиденции Чекерс, а нередко и в особняке на Даунинг стрит или во время путешествий.
Один высокопоставленный чиновник, часто встречавшийся с премьер-министром, так описывал его облик и походку: «Это был сгорбившийся человек с тонкими чертами, круглым лицом, белым и румяным. Его мягкие волосы заметно поредели, а руки выдавали в нем художника. Он не ходил, а, скорее, передвигался тяжелыми шагами и грузно (...), словно монолит, опускался в кресло». Отправляясь на службу, на какое-либо собрание, Черчилль всегда хорошо одевался, обычно на нем была черная куртка, полосатые брюки, белоснежное белье и неизменный галстук-бабочка цвета морской волны в белый горошек. Несмотря на то, что Черчилль был слишком требовательным к своим подчиненным, а порой превращался в настоящего тирана, «всякий, кто его близко знал или работал на него, был безгранично ему предан»[278].
Однако Черчилля боготворили и уважали не только высокопоставленные чиновники — эти чувства разделяло подавляющее большинство граждан Британии. Это удивительно, ведь принадлежа к высшей аристократии, он никогда не был, что называется, «человеком из народа». Черчилль жил в роскоши и не вдавался в подробности повседневной жизни своих соотечественников, однако это нисколько не вредило его популярности. Однажды после войны Клементина рассказала, что ее муж ни разу в жизни не воспользовался автобусом, а в метро спустился лишь однажды, в 1926 году во время всеобщей забастовки, да и то заблудился, и пришлось его выручать[279]... По утрам камердинер выдавливал зубную пасту на щетку премьер-министра. Словом, несмотря на то, что Черчиллю всю жизнь прислуживали, он казался самым ревностным слугой народа. Для британцев он был и всегда будет «Уинстоном-суперзвездой».
Немного спустя после тяжелейших испытаний, выпавших на долю британцев в 1940 году — «году чудес», Альбер Коэн, находившийся в то время в Лондоне, набросал красочный портрет британского премьер-министра: «Ему шестьдесят восемь лет. Гляжу на него: он стар, как пророк, юн, как гений, и серьезен, как ребенок. (...) Гляжу на него и вижу перед собой большого, грузного, сильного, несмотря на сутулость, грозного и одновременно добродушного человека. Его тянет к земле бремя власти и ответственности. На нем элегантная шляпа, как у нотариуса, и неизменная сигара во рту. По выражению его лица видно, что он человек упрямый. У него тяжелая и одновременно торопливая, ловкая походка. Не снимая перчаток, он приветствует расступившуюся перед ним толпу двумя победоносно поднятыми пальцами. Премьер-министр напоминает веселого Нептуна — добродушно усмехается, умиленный проявлением всенародной преданности. Он то величествен и важен, то смеется, хитро щуря озорные глаза, при этом он честен и всецело предан своему делу (...). Черчилль немного старомоден, но всегда бодр и активен. Иногда он бывает почти забавным, а иногда — ворчливым и решительным. Он то фамильярен, презрителен, почти жесток в своей требовательности, то сменяет гнев на милость, и тогда перед вами сама любезность и беззаботность. Бесспорно одно: этот аристократ всегда совершенно счастлив»[280].
И, тем не менее, наиболее убедительно лидера воюющей Британии описал Гарри Гопкинс, личный посланец президента Рузвельта, прибывший в Лондон в январе 1941 года, чтобы изучить на месте политическую ситуацию в Англии и затем доложить обо всем своему боссу. Гопкинс вовсе не любил англичан и поначалу был не очень дружелюбно настроен по отношению к хозяину особняка на Даунинг стрит. Но очень скоро он понял, что Черчилль был главным действующим лицом в борьбе с Гитлером, что именно он поддерживал моральный дух своих соотечественников и разрабатывал общий план военных действий против нацистской Германии. «Правительство, — писал Гопкинс Рузвельту в своем первом докладе от 14 января, — это Черчилль. Он и стратегию разрабатывает, иногда до мельчайших подробностей, и доверием рабочих пользуется. Армия, флот и авиация беспрекословно ему подчиняются. Судя по всему, политики всех званий его просто обожают. Пожалуй, я не погрешу против истины, если скажу, что именно с этим представителем Соединенного Королевства Вам следует отныне согласовывать свои действия»[281].
Британский фронт: битва за Англию и «Блицкриг»
Как только Франция и Германия заключили перемирие, Черчилль сразу же предупредил своих соотечественников: «Отныне угроза стала реальной, опасность — неминуемой и смертельной, вторжение на остров не за горами». Оккупация Британии действительно входила в планы немецкого командования. 2 июля верховное командование вермахта получило приказ приготовиться к десантной экспедиции, а 16 июля фюрер отдал знаменитый приказ номер 16 — «Приготовиться к высадке в Англии» — эта операция получила кодовое название «Морской лев». Гитлер намеревался добиться успеха там, где Непобедимая армада потерпела поражение и откуда сам Наполеон принужден был отступить. Удачный исход операции зависел от того, кто победит в воздухе, следовательно, перед немцами стояла задача в первую очередь уничтожить британскую авиацию. Итак, основное сражение должно было развернуться между королевскими военно-воздушными силами и люфтваффе.
Как ни парадоксально, но это сражение, за несколько недель повернувшее перст судьбы в противоположную сторону, получило название задолго до своего начала. 18 июня 1940 года Черчилль произнес речь о «звездном часе» («То, что генерал Вейган называл битвой за Францию, окончено. Со дня на день начнется битва за Англию»). С тех пор этот воздушный бой называли не иначе как «битва за Англию». Это была самая настоящая индивидуализация сражения, вполне в духе Черчилля. В отличие от других сражений Второй мировой войны, характеризовавшихся огромным количеством солдат, мощной материально-технической базой, победу в которых добывала обезличенная масса действующих лиц, сражение за Англию было особенным сражением, в нем, как встарь, большое значение имела личная инициатива его участников.
15 и 16 августа, в решающие дни наступления люфтваффе, Черчилль оставил все дела и отправился на главную квартиру командования истребительной авиацией, а затем — на главную квартиру авиационной бригады, которая полнее других была задействована в сражении, — бригады номер 11. На обратном пути генерал Исмей, ехавший вместе с Черчиллем в машине, услышал, как потрясенный премьер-министр восклицал: «Никогда еще за всю историю войн столь многие не были так обязаны столь немногим!»[282]20 августа с трибуны палаты общин он повторит эту ставшую знаменитой фразу во славу нескольких сотен героических летчиков-истребителей.
Сражение началось в июле. В течение трех недель противники вели перестрелку над Ла-Маншем. Немцы стремились обескровить британскую истребительную авиацию и блокировать Англию с моря, лишив британцев возможности пополнять запасы необходимого. Затем 30 июля Гитлер приказал Герингу начать «широкомасштабное воздушное сражение», окрещенное Adlerangriff — «орлиная атака». Однако это сражение, начатое в середине августа, быстро закончилось. Тем не менее, в конце августа — начале сентября под сокрушительными ударами люфтваффе военно-воздушные силы Ее величества начали было сдавать свои позиции. Немцы сосредоточили свое внимание на двух основных объектах — наземных базах британской истребительной авиации (аэродромах, коммуникационных центрах, секторах, находившихся под наблюдением флота) и заводах, производивших самолеты «Спитфайр» и «Гаррикейн».
Вот тогда-то фортуна и отвернулась от англичан: немцы изменили стратегию и приступили к операцииБлицкриг. Теперь они, стремясь запугать население, бомбардировали Лондон и другие британские города. Англичане не были готовы к такому повороту событий. Изобретательность немецкого командования стоила им тысяч погибших и значительных разрушений. Однако план нацистов провалился, британцы держались стойко, да к тому же военная авиация Ее величества получила неожиданную передышку и затем с блеском доказала, что отдых пошел ей только на пользу. Кульминация наступила 15 сентября. В этот решающий день налеты люфтваффе на Лондон следовали один за другим, однако, в конечном счете, немецкая авиация потерпела сокрушительное поражение, понеся при этом тяжелые потери. И сразу же Гитлер решил отложить «до нового приказа» высадку своих войск, хотя и назначил крайний срок проведения операции — 21 сентября. А уже 12 октября фюрер окончательно отказался от намерения вторгаться в Англию.
В то же время немецкое командование не только разрабатывало самые дерзкие военные планы, но и согласно приказу Геббельса вело активную пропаганду против Соединенного Королевства. Немцы называли Англию «пиратским государством», управляемым одурманенной властью «еврейско-плутократической» кликой, которая, скрываясь под маской респектабельности, плетет интриги с целью поработить мир. Излюбленной мишенью немецкой пропаганды, называвшей англичан «евреями арийской расы», был Черчилль, «плутократ номер один». Подручные Геббельса вопрошали: да принадлежит ли вообще к человеческой расе этот лгун и декадент?!
Надо сказать, что численное превосходство немецкой авиации над английской было не так уж велико — в распоряжении противников находилось приблизительно по семьсот истребителей. И лишь бомбардировщиков у люфтваффе было больше. Но самое главное — англичане располагали секретным оружием, которое и сыграло решающую роль в этом поединке. Речь идет о радаре, изобретении британских ученых. Сеть из пятидесяти двух радиолокационных станций защищала британское побережье с юго-запада до северо-востока, то есть от Уэльса до севера Шотландии. Превосходство Британии в науке и разведке было налицо, хотя, вопреки расхожему мнению, успех английской авиации практически не зависел от системы расшифровки «Ультра». Кроме того, сражение происходило на британской земле. Английские летчики хорошо знали местность, если их сбивали, они всегда могли рассчитывать на помощь, им постоянно сообщали о грядущих переменах в погоде, да и сами они проявляли небывалое мужество и отвагу, ведь они знали, что сражаются за святое дело.
Как ни парадоксально, но это сражение, за несколько недель повернувшее перст судьбы в противоположную сторону, получило название задолго до своего начала. 18 июня 1940 года Черчилль произнес речь о «звездном часе» («То, что генерал Вейган называл битвой за Францию, окончено. Со дня на день начнется битва за Англию»). С тех пор этот воздушный бой называли не иначе как «битва за Англию». Это была самая настоящая индивидуализация сражения, вполне в духе Черчилля. В отличие от других сражений Второй мировой войны, характеризовавшихся огромным количеством солдат, мощной материально-технической базой, победу в которых добывала обезличенная масса действующих лиц, сражение за Англию было особенным сражением, в нем, как встарь, большое значение имела личная инициатива его участников.
15 и 16 августа, в решающие дни наступления люфтваффе, Черчилль оставил все дела и отправился на главную квартиру командования истребительной авиацией, а затем — на главную квартиру авиационной бригады, которая полнее других была задействована в сражении, — бригады номер 11. На обратном пути генерал Исмей, ехавший вместе с Черчиллем в машине, услышал, как потрясенный премьер-министр восклицал: «Никогда еще за всю историю войн столь многие не были так обязаны столь немногим!»[282]20 августа с трибуны палаты общин он повторит эту ставшую знаменитой фразу во славу нескольких сотен героических летчиков-истребителей.
Сражение началось в июле. В течение трех недель противники вели перестрелку над Ла-Маншем. Немцы стремились обескровить британскую истребительную авиацию и блокировать Англию с моря, лишив британцев возможности пополнять запасы необходимого. Затем 30 июля Гитлер приказал Герингу начать «широкомасштабное воздушное сражение», окрещенное Adlerangriff — «орлиная атака». Однако это сражение, начатое в середине августа, быстро закончилось. Тем не менее, в конце августа — начале сентября под сокрушительными ударами люфтваффе военно-воздушные силы Ее величества начали было сдавать свои позиции. Немцы сосредоточили свое внимание на двух основных объектах — наземных базах британской истребительной авиации (аэродромах, коммуникационных центрах, секторах, находившихся под наблюдением флота) и заводах, производивших самолеты «Спитфайр» и «Гаррикейн».
Вот тогда-то фортуна и отвернулась от англичан: немцы изменили стратегию и приступили к операцииБлицкриг. Теперь они, стремясь запугать население, бомбардировали Лондон и другие британские города. Англичане не были готовы к такому повороту событий. Изобретательность немецкого командования стоила им тысяч погибших и значительных разрушений. Однако план нацистов провалился, британцы держались стойко, да к тому же военная авиация Ее величества получила неожиданную передышку и затем с блеском доказала, что отдых пошел ей только на пользу. Кульминация наступила 15 сентября. В этот решающий день налеты люфтваффе на Лондон следовали один за другим, однако, в конечном счете, немецкая авиация потерпела сокрушительное поражение, понеся при этом тяжелые потери. И сразу же Гитлер решил отложить «до нового приказа» высадку своих войск, хотя и назначил крайний срок проведения операции — 21 сентября. А уже 12 октября фюрер окончательно отказался от намерения вторгаться в Англию.
В то же время немецкое командование не только разрабатывало самые дерзкие военные планы, но и согласно приказу Геббельса вело активную пропаганду против Соединенного Королевства. Немцы называли Англию «пиратским государством», управляемым одурманенной властью «еврейско-плутократической» кликой, которая, скрываясь под маской респектабельности, плетет интриги с целью поработить мир. Излюбленной мишенью немецкой пропаганды, называвшей англичан «евреями арийской расы», был Черчилль, «плутократ номер один». Подручные Геббельса вопрошали: да принадлежит ли вообще к человеческой расе этот лгун и декадент?!
* * *
Англия вопреки всем ожиданиям не только устояла, но и вышла победительницей из этой битвы. Помимо ошибок, совершенных немецким командованием, ее спасло мужество британских летчиков и техническое превосходство королевской авиации, дух сопротивления и борьбы, который был очень силен в британском народе, сплотившемся за спиной своего лидера.Надо сказать, что численное превосходство немецкой авиации над английской было не так уж велико — в распоряжении противников находилось приблизительно по семьсот истребителей. И лишь бомбардировщиков у люфтваффе было больше. Но самое главное — англичане располагали секретным оружием, которое и сыграло решающую роль в этом поединке. Речь идет о радаре, изобретении британских ученых. Сеть из пятидесяти двух радиолокационных станций защищала британское побережье с юго-запада до северо-востока, то есть от Уэльса до севера Шотландии. Превосходство Британии в науке и разведке было налицо, хотя, вопреки расхожему мнению, успех английской авиации практически не зависел от системы расшифровки «Ультра». Кроме того, сражение происходило на британской земле. Английские летчики хорошо знали местность, если их сбивали, они всегда могли рассчитывать на помощь, им постоянно сообщали о грядущих переменах в погоде, да и сами они проявляли небывалое мужество и отвагу, ведь они знали, что сражаются за святое дело.