Страница:
Он повел нас вниз, куда-то в недра здания, через решетчатые двери, и привел к огромному сейфу. По дороге к нам присоединились два широкоплечих охранника. Аристид открыл дверь сейфа толщиной в два фута и впустил нас внутрь.
Золота было много. Конечно, не четыре тонны, но все же очень много. Золотые слитки были аккуратно сложены штабелями в зависимости от размеров, а золотые монеты хранились в специальных ящичках – в общем, чертова уйма золота.
Аристид показал на один из слитков.
– Это – танжерский стандартный слиток. Весит четыреста унций монетного веса или примерно двадцать семь с половиной фунтов обычного веса. Его стоимость больше пяти тысяч фунтов стерлингов.
Он показал на другой слиток, поменьше.
– Этот более удобного размера. Он весит килограмм – чуть больше тридцати двух унций – и стоит примерно четыреста фунтов стерлингов.
Аристид открыл ящичек и стал любовно перебирать монеты, пропуская их сквозь короткие и жирные пальцы.
– Здесь и британские соверены, и американские двуглавые орлы, а вот французские наполеондоры, австрийские дукаты.
Насмешливо посмотрев на Уокера, он сказал:
– Теперь понимаете, что я имею в виду, когда говорю, что золото никогда не утратит своей ценности.
Он открыл еще один ящичек.
– Не все золотые монеты старинные. Вот эти, например, изготовлены по заказу одного из банков Танжера – не моего. Это танжерский геркулес. В нем ровно одна унция чистого золота.
Аристид вынул монету из ящика, положил на ладонь и позволил Уокеру взять ее. Уокер повертел монету в пальцах и неохотно передал мне.
С этого мгновения наша безумная экспедиция перестала быть для меня только приключением. Прикосновение к жирной тяжести золотой монеты отозвалось во мне странным образом, и я понял, что имели в виду люди, когда рассказывали о золотой лихорадке. Я понял, почему золотоискатели копаются, как одержимые каторжники, в пустынных и бесплодных землях. И дело не в стоимости золота, то, что они ищут, – золото само по себе. Плотный желтый металл способен воздействовать на человека, изменить его; золото такой же наркотик, как любое чертово зелье.
Рука моя слегка дрожала, когда я возвращал монету Аристиду.
Подбрасывая монету на руке, он сказал:
– Золото в виде монеты обходится дороже, чем в слитке, потому что в ее стоимость входит работа по чеканке. Но зато это самая удобная форма. – Он сардонически улыбнулся. – Мы продаем много золота политическим эмигрантам и южноамериканским диктаторам.
Когда мы вернулись в контору, Уокер спросил:
– У вас там внизу очень много золота. Но где вы его берете?
Аристид пожал плечами.
– Я покупаю золото, и я продаю золото. Обе операции приносят мне выгоду. Покупаю, где могу, продаю, когда могу. В Танжере такие сделки не преследуются законом.
– Но оно должно откуда-то поступать, – настаивал Уокер. – Я имею в виду вот что: какой-то пират, вернее, какой-то контрабандист пришел к вам с полтонной золота. И вы бы его купили?
– Если подойдет цена, – мгновенно ответил Аристид.
– Не выясняя, откуда оно?
Легкая усмешка появилась в глазах Аристида.
– Нет ничего более анонимного, чем золото, – сказал он. – У золота нет хозяина. Оно временно принадлежит тому, кто дотрагивается до него. Да, я купил бы это золото.
– Даже тогда, когда свободный рынок закроется?
Аристид только пожал плечами и улыбнулся.
– А вот представьте себе, – продолжал Уокер с глупой и бессмысленной настойчивостью, – к вам должна поступить большая партия золота, прибывающая в Танжер…
– Я продам вам золото, как только вы пожелаете, мистер Уокер, – сказал Аристид, усаживаясь за свой письменный стол. – Полагаю, вам понадобится счет в банке, раз вы собираетесь жить в Танжере.
Перед нами снова был деловой человек. Уокер бросил взгляд на меня, затем сказал:
– Ну я не знаю. Пока я совершаю круиз вместе с Халом, обо всех моих нуждах заботится мой верный друг – аккредитив из Южной Африки. Я уже сорвал немалый куш в одном из здешних банков – ведь не мог я рассчитывать, что фортуна пошлет мне столь благосклонного банкира. – Уокер не поскупился на широкую улыбку. – Мы здесь проездом, – продолжал он, – отплываем через пару недель, но я вернусь, да, я вернусь. Когда мы возвращаемся, Хал?
– Мы направляемся в Испанию и Италию, потом – в Грецию. Вряд ли нас занесет в такую даль, как Турция или Ливан, хотя все может быть. Я бы сказал, что мы вернемся сюда через три или четыре месяца.
– Вот тогда-то я и поселюсь в своем доме основательно. Каза Сета! – произнес Уокер мечтательно. – Звучит превосходно!
Мы распрощались с Аристидом, а как только вышли на улицу, я в ярости накинулся на Уокера.
– Что заставило тебя натворить столько глупостей?
– Каких? – невинно спросил Уокер.
– Ты отлично знаешь, о чем я говорю. Мы договорились не болтать о золоте.
– Должны же мы хоть иногда поговорить о нем, – возразил Уокер. – Как мы сможем продать золото, ни слова не говоря о нем? Я даже подумал, что нам повезло: мы сумели выяснить, как относится Аристид к золоту из неизвестного источника. Считаю, я неплохо справился с этим.
Пришлось его еще и похвалить, но все-таки я счел нужным сказать:
– Знаешь, ты бы поменьше валял дурака. Меня чуть удар не хватил, когда ты начал морочить голову Аристиду привидениями. На карту поставлены важные дела, а ты, видите ли, развлекаешься.
– Знаю, – сказал он рассудительно. – Я понял это, когда мы находились в сейфе-хранилище. Я успел забыть, как выглядит золото и что при этом испытываешь.
Значит, и его задело за живое. Я успокоился и сказал:
– Ладно уж, но не забудь. И, Бога ради, не валяй дурака в присутствии Курце. Мне и так трудно сохранять мир, хотя бы такой, какой есть.
– Сегодня утром мы видели чертовски много золота.
Он выпрямился.
– Где?
– У Аристида, в очень большом банковском сейфе, – ответил Уокер.
– Я полагаю… – начал заводиться Курце.
– Ничего не случилось, – сказал я, – все прошло очень спокойно. Мы посмотрели разные слитки золота. Существует два стандартных размера, которые с готовностью принимают здесь в Танжере: один весом в четыреста унций, второй – в один килограмм.
Курце нахмурился, и я поспешил объяснить:
– Это приблизительно два фунта с четвертью.
Он что-то буркнул и глотнул виски.
– Мы с Уокером обсудили все и пришли к заключению, что Аристид купит золото даже после того, как золотой рынок здесь прикроют, но, возможно, нам придется заранее обратиться к нему, чтобы он успел сделать необходимые приготовления.
– А я думаю, что нам следует заняться этим немедленно, – заявил Уокер.
Я покачал головой.
– Нет! Аристид – друг Меткафа. Это все равно что тигра приглашать на обед. Мы не должны вступать в переговоры до тех пор, пока не вернемся, а тогда уж придется рискнуть.
Уокер промолчал, поэтому я продолжил:
– Загвоздка вот в чем: вряд ли Аристид с радостью примет четырехтонную глыбу золота к себе в банк, поэтому нам все равно нужно будет переплавлять киль в слитки. Наверняка Аристиду придется как-то мухлевать с банковскими счетами, чтобы отчитаться за дополнительные четыре тонны, но тогда знать об этом он должен до того, как закроется рынок, следовательно, мы должны вернуться до девятнадцатого апреля.
– Не так много времени, – проворчал Курце.
– Я уже определил возможные сроки для каждого этапа операции, у нас в запасе остается месяц. Но возможны всякие непредвиденные обстоятельства, и нам этот месяц может понадобиться. Сейчас меня волнует совсем другое.
– Что именно?
– А вот что. Когда – и если – мы привезем сюда золото и начнем переплавлять его, то получим большое количество слитков, которые будут валяться у всех на виду. Не хочется сбывать их Аристиду маленькими партиями – это плохая политика, слишком велика опасность вмешательства посторонних лиц. Лучше переправить все золото разом, произвести с ним расчеты по всем правилам через швейцарский банк и удалиться со спокойной душой. Но вот тогда и получается, что вся Каза Сета будет завалена грудами золотых слитков, а это никуда не годится.
Я вздохнул.
– Где же нам хранить эти проклятые штуковины? Складывать в жилой комнате? И сколько этих чертовых слитков туда войдет? – добавил я с раздражением.
Уокер взглянул на Курце:
– Ты говорил, что там около четырех тонн, не так ли?
– Да, – ответил Курце, – но подсчет приблизительный.
Я спросил Курце:
– Ты же на своей работе имел дело с переплавкой золота в слитки. Вспомни, насколько точен тот подсчет?
Он задумался, мысленно вернувшись к событиям пятнадцатилетней давности, сравнивая то, что видел тогда, с тем, что узнал позже. Человеческий мозг – удивительное устройство. Наконец медленно произнес:
– Думаю, подсчет точный, очень точный.
– Ладно, – сказал я. – Значит, четыре тонны. Это составляет, девять тысяч фунтов. Точно, как в аптеке. В фунте шестнадцать унций и…
– Нет, – неожиданно вмешался Курце. – Золото измеряют в монетных унциях. В английском фунте 14,58333 в периоде монетных унций.
Он так уверенно оперировал этими цифрами, что я понял – он знает, о чем говорит. К тому же – ведь это его профессия.
– Давай не усложнять, – предложил я, – пусть будет четырнадцать с половиной унций на фунт. Вполне достаточно.
Я начал подсчитывать, делая массу ошибок, хотя скорее всего расчет был совсем простой. Математика в моем проектном деле не вызывает такого эмоционального подъема.
Наконец я получил результат.
– На большую точность я не способен, но если округлить, то выходит, что мы получим около трехсот тридцати слитков по четыреста унций в каждом.
– А сколько получится, если умножить количество слитков на пять тысяч фунтов стерлингов? – спросил Уокер.
Я снова стал марать бумагу и с изумлением уставился на результат моих усилий. В первый раз я представил все это в виде денег. До этого времени я был слишком занят организационными вопросами, а четыре тонны золота и без того казались мне достаточно кругленькой суммой, чтобы не забыть о ней.
В полной растерянности я произнес:
– По моим подсчетам получается один миллион шестьсот пятьдесят тысяч!
Курце удовлетворенно кивнул головой:
– Такая же сумма вышла и у меня. Но есть еще драгоценности. У меня были свои соображения насчет драгоценностей. Аристид был прав, когда говорил, что золото анонимно, а о драгоценностях такого не скажешь. Драгоценности несут на себе печать владельца, и их легко опознать. Мне казалось, что драгоценности лучше оставить в туннеле. Но к этому моих компаньонов надо было подвести постепенно.
Уокер сказал:
– Каждая безделушка по полмиллиона с лишним.
– Хорошо, допустим, полмиллиона каждая. Остающиеся сто пятьдесят тысяч фунтов стерлингов можно пустить на возмещение расходов. К тому времени, когда все завершится, мы потратим больше, чем вложили.
Я вернул разговор к тому, с чего начал:
– Так, значит, у нас триста тридцать слитков золота. Что с ними делать?
Уокер проговорил задумчиво:
– В доме есть подвал.
– Во всяком случае, это уже что-то.
Он продолжал:
– Знаешь, когда мы были в хранилище у Аристида, у меня появилась фантастическая идея. Я подумал, что оно напоминает хозяйство каменщика, в котором повсюду лежат кирпичи, почему бы нам не построить стену в подвале?
Я посмотрел на Курце, он – на меня, и мы оба расхохотались.
– Что в этом смешного? – жалобно спросил Уокер.
– Ничего, – с трудом выдавил я. – Просто здорово, вот и все.
Курце, ухмыляясь, сказал:
– Я могу быть великолепным каменщиком, если мне хорошо заплатят.
Кто-то заблеял у меня над ухом, и я оглянулся. Рядом с нашим столиком торчал уличный продавец лотерейных билетов и протягивал мне толстую пачку. Я отмахнулся от него, но благодушный как никогда Курце примирительно сказал:
– Нет, парень, надо взять один. Подстраховаться не мешает.
Билет стоил сто песет, мы наскребли эту сумму, сложив вместе сдачу, лежавшую на столе, после чего вернулись на квартиру Меткафа.
Курце с Уокером занимались отделочными работами в доме, восстанавливая лодочный ангар и слип, наблюдали за рабочими, которых они нашли благодаря любезной помощи Меткафа. Курце приговаривал:
– Проблем не будет, если обращаться с местными туземцами так же, как со своими аборигенами на родине.
Я не был уверен в его правоте, но дело, казалось, подвигалось.
Поставив «Санфорд» в ангар, я отправился на судно Меткафа. Рыжеволосый мужчина, поливавший из шланга палубу, сказал мне:
– Вы, должно быть, и есть Халлоран, угадал? А я Крупке, правая рука Меткафа.
– Он здесь?
Крупке отрицательно замотал головой.
– Он ушел с вашим другом… как его… с Уокером. Сказал, чтобы я показал вам все, если вы прибудете на борт.
– Вы американец, я угадал?
Он заржал.
– Точно, я из Милуоки. Не хотелось возвращаться в Штаты после войны. Мне двадцати еще не было – совсем щенок. Я и подумал тогда – раз дядя Сэм оплатил мне дорогу, нужно этим воспользоваться.
Вероятно, перебежчик, подумал я, и потому не смог вернуться в Штаты, хотя там, возможно, уже давно прошла амнистия для дезертиров. Я не знал, правда, насколько положения гражданских законов соответствуют военным. Из осторожности я ничего не сказал – ренегаты самолюбивы и иногда оказываются невероятными патриотами.
Ходовая рубка, которую Крупке назвал палубной, была хорошо оборудована. В ней размещалось два эхографа, один – с самописцем. Блок управления двигателем находился прямо под рукой рулевого, а лобовые окна были снабжены экранами Кента на случай плохой погоды. Были там и большей приемопередатчик морского типа, и радар.
Я положил руку на дисплей радара и спросил:
– Какой у него радиус действия?
– У него несколько диапазонов, – объяснил Крупке, – выбираешь наиболее подходящий. Сейчас покажу.
Он щелкнул тумблером и повернул ручку настройки. Через несколько секунд экран засветился, на нем возникло крошечное изображение гавани. С помощью вращающейся антенны можно было обозревать все пространство гавани. Даже «Санфорд» была видна – грязноватое пятнышко средь множества других.
– Этот для ближнего наблюдения, – объяснил Крупке и снова щелкнул тумблером. – А это максимальный диапазон – пятнадцать миль, но отсюда, из гавани, много не увидишь.
Изображение береговой стороны стало размытым, а со стороны моря я отчетливо увидел двигающееся пятнышко.
– Что это?
Он взглянул на часы.
– Наверное, паром из Гибралтара. Он сейчас за десять миль отсюда – можно определить по сетке координат на дисплее.
– Такая штука незаменима при ночных подходах к берегу.
– Конечно, – ответил американец. – Нужно только сравнивать экранное изображение с картой. И неважно, что нет луны или туман.
Хотелось бы иметь такую установку и на «Санфорд», но на паруснике трудно будет ею пользоваться – слишком много линий от оснастки яхты попадет в обзор антенны. Да и мощности у яхты не хватит.
Я оглядел рубку.
– Имея такое оборудование, можно обойтись без большого экипажа, даже если судно большое, – сказал я. – Сколько человек у вас?
– Да мы с Меткафом можем и вдвоем управиться, – ответил Крупке, – особенно далеко мы не ходим… Но обычно мы берем с собой еще одного человека – того марокканца, который дежурит у вас на «Санфорд».
Я пробыл на фэамайле уже довольно долго, но Меткаф с Уокером так и не появились, пришлось мне вернуться в квартиру Меткафа. Курце был уже там, где остальные – никто не знал, и мы пошли обедать вдвоем.
Покончив с едой, я сказал:
– В ближайшее время будем отправляться. Все, что нужно, мы сделали, и дальше задерживаться тут – только впустую тратить время.
– Да, – согласился Курце, – впереди, что ни говори, не увеселительная прогулка.
Мы вернулись на квартиру, где по-прежнему было пусто, если не считать слуг. Курце прошел в свою комнату, а я решил дождаться Уокера и, сидя в кресле, просматривал журналы. Около десяти часов я услышал, что кто-то вошел, и поднял глаза.
От бешенства во мне все закипело. Уокер был пьян – вдребезги, мертвецки пьян. Он висел на Меткафе, колени его подгибались, он вращал мутными глазами, но ничего не видел. Меткаф был тоже пьян, но не настолько. Он вздернул Уокера, чтобы не дать ему грохнуться, и весело сказал:
– Мы отправились в город, чтобы хорошо провести вечерок, но ваш друг плохо перенес его. Помоги мне его уложить.
Мы дотащили Уокера до комнаты и уложили на постель. Курце, дремавший на соседней кровати, проснулся и спросил:
– Что случилось?
– У вашего приятеля слишком слабая голова для выпивки. Он упал в обморок и прямо в мои объятья… Да, напился он до потери сознания.
Курце посмотрел на Уокера, потом на меня и гневно сдвинул свои черные брови. Я сделал ему знак помолчать. Меткаф потянулся:
– Ладно, пойду-ка и я спать.
Он взглянул на Уокера и с явным снисходительным презрением сказал:
– Ничего, утром он будет в порядке, если не считать тяжелого похмелья. Скажу Измаилу, чтобы приготовил ему на завтрак улиток.
Он обернулся к Курце:
– Как вы называете их на своем африкаанс?
– Regmaker, – буркнул Курце.
Меткаф засмеялся.
– Вот-вот, это первое слово на африкаанс, которое я выучил.
Он направился к двери.
– Увидимся утром, – бросил он и вышел. Я прикрыл дверь.
– Какой же дурак! – вырвалось у меня.
Курце встал с постели, сгреб пьяного Уокера в охапку и начал трясти.
– Уокер, – заорал он, – ты рассказал ему что-нибудь?
Голова Уокера безжизненно болталась из стороны в сторону, и он начал хрипеть. Я схватил Курце за плечо:
– Успокойся, разбудишь весь дом. Да и без толку, сейчас от него ничего не добьешься – он же без сознания. Потерпи до утра.
Курце, черный от гнева, стряхнул мою руку и отвернулся.
– Говорил я тебе. – Он перешел на яростный полушепот. – Говорил, что от него добра не жди! Кто знает, что наболтал спьяну этот подонок!
Я снял с Уокера ботинки и укрыл его одеялом.
– Выясним все завтра, – сказал я, – сделаем это вместе. Только не набрасывайся на него, а то перепугаешь до смерти и он вообще ничего не скажет.
– Я из него душу вытрясу, – с угрозой прошипел Курце. – Истинная правда!
– Оставь его в покое, – сказал я резко. – У нас и без того достаточно хлопот, не хватало еще вашей свары. Уокер нам нужен. – Курце только фыркнул. – Да, Уокер проделал здесь такую работу, какую мы с тобой никогда бы не сделали. У него талант разыгрывать всех самым убедительным образом.
Я посмотрел на спящего Уокера и с горечью добавил:
– Жаль только, что иногда он сам ведет себя как последний дурак. Во всяком случае, он может опять нам понадобиться, так что оставь его в покое. Поговорим с ним завтра утром, вместе.
Курце нехотя согласился, и я ушел в свою комнату.
– Голова, – простонал он, сжимая руками виски.
Курце сгреб рубашку на груди Уокера и приподнял его.
– Ну, козел безногий, что ты рассказал Меткафу? – Он яростно встряхнул Уокера. – Что ты ему сказал?
Такое обращение вряд ли облегчало страдания Уокера, поэтому я вмешался:
– Полегче. Дай я сам поговорю с ним.
Курце отпустил его и отошел, теперь я встал перед Уокером, выжидая, когда он придет в себя после такой встряски. Потом сказал:
– Прошлой ночью ты напился как последний дурак, а главное, нашел с кем пить – с Меткафом!
Уокер посмотрел на меня. Я увидел глаза человека, жестоко страдающего от монументального похмелья, и присел к нему на постель.
– Вспомни, ты говорил ему про золото?
– Нет, – закричал Уокер, – нет, не говорил!
Я спокойно продолжал:
– Не лги, если это неправда, то сам знаешь, что мы с тобой сделаем.
Уокер бросил испуганный взгляд на разъяренного Курце, стоящего поодаль, и закрыл глаза.
– Ничего не помню, – сказал он, – пустота. Ничего не помню.
Так было уже лучше. Скорее всего теперь он говорил правду.
Полный провал в памяти – один из симптомов алкоголизма. Я проанализировал ситуацию и пришел к заключению, что если Уокер и не сказал Меткафу о золоте, то легенду свою, вероятно, развеял. В один миг образ, который он так усердно создавал, мог полететь к черту, и тогда он предстал перед Меткафом таким, каким и был на самом деле – алкоголиком и неприятным типом.
Меткаф – человек проницательный, иначе он не уцелел бы в преступном мире. Крах легенды Уокера вызвал бы у него сомнение в достоверности легенды старинного приятеля Хала и его экипажа. Вполне достаточно, чтобы Меткаф насторожился. Теперь исходить надо из того, сочтет ли он нас достойным объектом для дальнейшего изучения.
– Что было, то было, – сказал я и посмотрел на Уокера. Тот потупил взор и нервными пальцами перебирал одеяло. – Посмотри на меня, – потребовал я.
Он медленно поднял глаза и встретился со мной взглядом.
– Думаю, ты говоришь правду, – ледяным тоном произнес я. – Но если ты обманул, пусть тебе будет хуже. И запомни, если ты за время нашего путешествия хоть раз напьешься, я уничтожу тебя. Ты думаешь, что здесь тебе следует опасаться Курце, но у тебя будет больше оснований опасаться меня, если ты позволишь себе хоть один глоток. Понял?
Он кивнул.
– Мне безразлично, сколько ты выпил вчера, дело прошлое. Через шесть месяцев можешь упиться хоть до смерти, меня это касаться не будет. Но еще один такой запой во время нашего путешествия – и ты покойник.
Уокер вздрогнул, а я повернулся к Курце:
– А теперь оставь его в покое, он будет вести себя нормально.
Курце взмолился:
– Дай мне только вздуть его, ну хоть разок.
– Все, кончено, – нетерпеливо сказал я. – Надо решать, что дальше делать. Собирайтесь, мы уезжаем.
– А как же Меткаф?
– Скажу, что нам захотелось попасть на фестиваль в Испании.
– Какой фестиваль?
– Откуда я знаю, какой! В Испании всегда какие-нибудь дурацкие фестивали. Я выберу самый подходящий для нас. Мы отплываем сегодня, как только я смогу получить разрешение на выход из гавани.
– Я вот думаю, что бы такое сделать с Меткафом, – проговорил Курце.
– Оставь Меткафа в покое, – сказал я. – Может, он вообще ничего не подозревает, а если вздуть его, то он сразу поймет – здесь что-то нечисто. С Меткафом лучше не связываться. Он человек влиятельный, не то что мы.
Мы немедленно упаковали чемоданы и отправились на яхту; притихший Уокер все время держался сзади. Моулей Идрис восседал на передней палубе, ловя кайф от послеобеденной сигареты. Мы прошли вниз и начали готовиться к отплытию.
Только я успел вытащить карту Гибралтарского пролива, чтобы проложить курс, как вошел Курце и тихо сказал:
– Мне кажется, кто-то обыскивал яхту.
– Что за черт! – воскликнул я.
Меткаф ведь ушел очень рано – у него было достаточно времени, чтобы хорошенько обшарить «Санфорд».
– Печи? – первое, что спросил я.
Мы самым тщательным образом замаскировали три плавильные печи. Некоторые детали сняли и рассовали по двум коробкам в подсобке, где они перемешались с другим барахлом, которое обычно накапливается в судовом хозяйстве. Главные детали – контейнеры с тяжелыми трансформаторами – были распределены на яхте так: один зацементирован в основание каюты, второй замаскирован под рацию, а третий встроен рядом с двигателем.
Вряд ли Меткаф догадался об их назначении, даже если и обратил на них внимание, но сам факт, что они спрятаны, должен был его заинтриговать. В таком случае нас не ожидало ничего хорошего. Облазив всю яхту, мы убедились, что все осталось на своих местах. Вообще-то, кроме печей и запасных графитовых прокладок, вмонтированных в двойное покрытие крыши, на борту не было ничего, что отличало бы «Санфорд» от других яхт, курсирующих в этих водах.
– Может, это марокканец проявил любопытство? – предположил я.
Курце выругался.
– Если он сует нос, куда его не просят, я швырну его за борт.
Золота было много. Конечно, не четыре тонны, но все же очень много. Золотые слитки были аккуратно сложены штабелями в зависимости от размеров, а золотые монеты хранились в специальных ящичках – в общем, чертова уйма золота.
Аристид показал на один из слитков.
– Это – танжерский стандартный слиток. Весит четыреста унций монетного веса или примерно двадцать семь с половиной фунтов обычного веса. Его стоимость больше пяти тысяч фунтов стерлингов.
Он показал на другой слиток, поменьше.
– Этот более удобного размера. Он весит килограмм – чуть больше тридцати двух унций – и стоит примерно четыреста фунтов стерлингов.
Аристид открыл ящичек и стал любовно перебирать монеты, пропуская их сквозь короткие и жирные пальцы.
– Здесь и британские соверены, и американские двуглавые орлы, а вот французские наполеондоры, австрийские дукаты.
Насмешливо посмотрев на Уокера, он сказал:
– Теперь понимаете, что я имею в виду, когда говорю, что золото никогда не утратит своей ценности.
Он открыл еще один ящичек.
– Не все золотые монеты старинные. Вот эти, например, изготовлены по заказу одного из банков Танжера – не моего. Это танжерский геркулес. В нем ровно одна унция чистого золота.
Аристид вынул монету из ящика, положил на ладонь и позволил Уокеру взять ее. Уокер повертел монету в пальцах и неохотно передал мне.
С этого мгновения наша безумная экспедиция перестала быть для меня только приключением. Прикосновение к жирной тяжести золотой монеты отозвалось во мне странным образом, и я понял, что имели в виду люди, когда рассказывали о золотой лихорадке. Я понял, почему золотоискатели копаются, как одержимые каторжники, в пустынных и бесплодных землях. И дело не в стоимости золота, то, что они ищут, – золото само по себе. Плотный желтый металл способен воздействовать на человека, изменить его; золото такой же наркотик, как любое чертово зелье.
Рука моя слегка дрожала, когда я возвращал монету Аристиду.
Подбрасывая монету на руке, он сказал:
– Золото в виде монеты обходится дороже, чем в слитке, потому что в ее стоимость входит работа по чеканке. Но зато это самая удобная форма. – Он сардонически улыбнулся. – Мы продаем много золота политическим эмигрантам и южноамериканским диктаторам.
Когда мы вернулись в контору, Уокер спросил:
– У вас там внизу очень много золота. Но где вы его берете?
Аристид пожал плечами.
– Я покупаю золото, и я продаю золото. Обе операции приносят мне выгоду. Покупаю, где могу, продаю, когда могу. В Танжере такие сделки не преследуются законом.
– Но оно должно откуда-то поступать, – настаивал Уокер. – Я имею в виду вот что: какой-то пират, вернее, какой-то контрабандист пришел к вам с полтонной золота. И вы бы его купили?
– Если подойдет цена, – мгновенно ответил Аристид.
– Не выясняя, откуда оно?
Легкая усмешка появилась в глазах Аристида.
– Нет ничего более анонимного, чем золото, – сказал он. – У золота нет хозяина. Оно временно принадлежит тому, кто дотрагивается до него. Да, я купил бы это золото.
– Даже тогда, когда свободный рынок закроется?
Аристид только пожал плечами и улыбнулся.
– А вот представьте себе, – продолжал Уокер с глупой и бессмысленной настойчивостью, – к вам должна поступить большая партия золота, прибывающая в Танжер…
– Я продам вам золото, как только вы пожелаете, мистер Уокер, – сказал Аристид, усаживаясь за свой письменный стол. – Полагаю, вам понадобится счет в банке, раз вы собираетесь жить в Танжере.
Перед нами снова был деловой человек. Уокер бросил взгляд на меня, затем сказал:
– Ну я не знаю. Пока я совершаю круиз вместе с Халом, обо всех моих нуждах заботится мой верный друг – аккредитив из Южной Африки. Я уже сорвал немалый куш в одном из здешних банков – ведь не мог я рассчитывать, что фортуна пошлет мне столь благосклонного банкира. – Уокер не поскупился на широкую улыбку. – Мы здесь проездом, – продолжал он, – отплываем через пару недель, но я вернусь, да, я вернусь. Когда мы возвращаемся, Хал?
– Мы направляемся в Испанию и Италию, потом – в Грецию. Вряд ли нас занесет в такую даль, как Турция или Ливан, хотя все может быть. Я бы сказал, что мы вернемся сюда через три или четыре месяца.
– Вот тогда-то я и поселюсь в своем доме основательно. Каза Сета! – произнес Уокер мечтательно. – Звучит превосходно!
Мы распрощались с Аристидом, а как только вышли на улицу, я в ярости накинулся на Уокера.
– Что заставило тебя натворить столько глупостей?
– Каких? – невинно спросил Уокер.
– Ты отлично знаешь, о чем я говорю. Мы договорились не болтать о золоте.
– Должны же мы хоть иногда поговорить о нем, – возразил Уокер. – Как мы сможем продать золото, ни слова не говоря о нем? Я даже подумал, что нам повезло: мы сумели выяснить, как относится Аристид к золоту из неизвестного источника. Считаю, я неплохо справился с этим.
Пришлось его еще и похвалить, но все-таки я счел нужным сказать:
– Знаешь, ты бы поменьше валял дурака. Меня чуть удар не хватил, когда ты начал морочить голову Аристиду привидениями. На карту поставлены важные дела, а ты, видите ли, развлекаешься.
– Знаю, – сказал он рассудительно. – Я понял это, когда мы находились в сейфе-хранилище. Я успел забыть, как выглядит золото и что при этом испытываешь.
Значит, и его задело за живое. Я успокоился и сказал:
– Ладно уж, но не забудь. И, Бога ради, не валяй дурака в присутствии Курце. Мне и так трудно сохранять мир, хотя бы такой, какой есть.
* * *
Когда мы встретились с Курце за ленчем, я сообщил:– Сегодня утром мы видели чертовски много золота.
Он выпрямился.
– Где?
– У Аристида, в очень большом банковском сейфе, – ответил Уокер.
– Я полагаю… – начал заводиться Курце.
– Ничего не случилось, – сказал я, – все прошло очень спокойно. Мы посмотрели разные слитки золота. Существует два стандартных размера, которые с готовностью принимают здесь в Танжере: один весом в четыреста унций, второй – в один килограмм.
Курце нахмурился, и я поспешил объяснить:
– Это приблизительно два фунта с четвертью.
Он что-то буркнул и глотнул виски.
– Мы с Уокером обсудили все и пришли к заключению, что Аристид купит золото даже после того, как золотой рынок здесь прикроют, но, возможно, нам придется заранее обратиться к нему, чтобы он успел сделать необходимые приготовления.
– А я думаю, что нам следует заняться этим немедленно, – заявил Уокер.
Я покачал головой.
– Нет! Аристид – друг Меткафа. Это все равно что тигра приглашать на обед. Мы не должны вступать в переговоры до тех пор, пока не вернемся, а тогда уж придется рискнуть.
Уокер промолчал, поэтому я продолжил:
– Загвоздка вот в чем: вряд ли Аристид с радостью примет четырехтонную глыбу золота к себе в банк, поэтому нам все равно нужно будет переплавлять киль в слитки. Наверняка Аристиду придется как-то мухлевать с банковскими счетами, чтобы отчитаться за дополнительные четыре тонны, но тогда знать об этом он должен до того, как закроется рынок, следовательно, мы должны вернуться до девятнадцатого апреля.
– Не так много времени, – проворчал Курце.
– Я уже определил возможные сроки для каждого этапа операции, у нас в запасе остается месяц. Но возможны всякие непредвиденные обстоятельства, и нам этот месяц может понадобиться. Сейчас меня волнует совсем другое.
– Что именно?
– А вот что. Когда – и если – мы привезем сюда золото и начнем переплавлять его, то получим большое количество слитков, которые будут валяться у всех на виду. Не хочется сбывать их Аристиду маленькими партиями – это плохая политика, слишком велика опасность вмешательства посторонних лиц. Лучше переправить все золото разом, произвести с ним расчеты по всем правилам через швейцарский банк и удалиться со спокойной душой. Но вот тогда и получается, что вся Каза Сета будет завалена грудами золотых слитков, а это никуда не годится.
Я вздохнул.
– Где же нам хранить эти проклятые штуковины? Складывать в жилой комнате? И сколько этих чертовых слитков туда войдет? – добавил я с раздражением.
Уокер взглянул на Курце:
– Ты говорил, что там около четырех тонн, не так ли?
– Да, – ответил Курце, – но подсчет приблизительный.
Я спросил Курце:
– Ты же на своей работе имел дело с переплавкой золота в слитки. Вспомни, насколько точен тот подсчет?
Он задумался, мысленно вернувшись к событиям пятнадцатилетней давности, сравнивая то, что видел тогда, с тем, что узнал позже. Человеческий мозг – удивительное устройство. Наконец медленно произнес:
– Думаю, подсчет точный, очень точный.
– Ладно, – сказал я. – Значит, четыре тонны. Это составляет, девять тысяч фунтов. Точно, как в аптеке. В фунте шестнадцать унций и…
– Нет, – неожиданно вмешался Курце. – Золото измеряют в монетных унциях. В английском фунте 14,58333 в периоде монетных унций.
Он так уверенно оперировал этими цифрами, что я понял – он знает, о чем говорит. К тому же – ведь это его профессия.
– Давай не усложнять, – предложил я, – пусть будет четырнадцать с половиной унций на фунт. Вполне достаточно.
Я начал подсчитывать, делая массу ошибок, хотя скорее всего расчет был совсем простой. Математика в моем проектном деле не вызывает такого эмоционального подъема.
Наконец я получил результат.
– На большую точность я не способен, но если округлить, то выходит, что мы получим около трехсот тридцати слитков по четыреста унций в каждом.
– А сколько получится, если умножить количество слитков на пять тысяч фунтов стерлингов? – спросил Уокер.
Я снова стал марать бумагу и с изумлением уставился на результат моих усилий. В первый раз я представил все это в виде денег. До этого времени я был слишком занят организационными вопросами, а четыре тонны золота и без того казались мне достаточно кругленькой суммой, чтобы не забыть о ней.
В полной растерянности я произнес:
– По моим подсчетам получается один миллион шестьсот пятьдесят тысяч!
Курце удовлетворенно кивнул головой:
– Такая же сумма вышла и у меня. Но есть еще драгоценности. У меня были свои соображения насчет драгоценностей. Аристид был прав, когда говорил, что золото анонимно, а о драгоценностях такого не скажешь. Драгоценности несут на себе печать владельца, и их легко опознать. Мне казалось, что драгоценности лучше оставить в туннеле. Но к этому моих компаньонов надо было подвести постепенно.
Уокер сказал:
– Каждая безделушка по полмиллиона с лишним.
– Хорошо, допустим, полмиллиона каждая. Остающиеся сто пятьдесят тысяч фунтов стерлингов можно пустить на возмещение расходов. К тому времени, когда все завершится, мы потратим больше, чем вложили.
Я вернул разговор к тому, с чего начал:
– Так, значит, у нас триста тридцать слитков золота. Что с ними делать?
Уокер проговорил задумчиво:
– В доме есть подвал.
– Во всяком случае, это уже что-то.
Он продолжал:
– Знаешь, когда мы были в хранилище у Аристида, у меня появилась фантастическая идея. Я подумал, что оно напоминает хозяйство каменщика, в котором повсюду лежат кирпичи, почему бы нам не построить стену в подвале?
Я посмотрел на Курце, он – на меня, и мы оба расхохотались.
– Что в этом смешного? – жалобно спросил Уокер.
– Ничего, – с трудом выдавил я. – Просто здорово, вот и все.
Курце, ухмыляясь, сказал:
– Я могу быть великолепным каменщиком, если мне хорошо заплатят.
Кто-то заблеял у меня над ухом, и я оглянулся. Рядом с нашим столиком торчал уличный продавец лотерейных билетов и протягивал мне толстую пачку. Я отмахнулся от него, но благодушный как никогда Курце примирительно сказал:
– Нет, парень, надо взять один. Подстраховаться не мешает.
Билет стоил сто песет, мы наскребли эту сумму, сложив вместе сдачу, лежавшую на столе, после чего вернулись на квартиру Меткафа.
* * *
На следующий день мы всерьез принялись за работу. Я оставался на яхте, готовя «Санфорд» к длительному плаванию и терроризируя поставщиков. К концу недели яхта была укомплектована и готова плыть хоть на край света.Курце с Уокером занимались отделочными работами в доме, восстанавливая лодочный ангар и слип, наблюдали за рабочими, которых они нашли благодаря любезной помощи Меткафа. Курце приговаривал:
– Проблем не будет, если обращаться с местными туземцами так же, как со своими аборигенами на родине.
Я не был уверен в его правоте, но дело, казалось, подвигалось.
* * *
К тому времени как вернулся Меткаф из очередного таинственного вояжа, мы полностью закончили подготовительную работу и были готовы к отплытию. Я не стал заранее ничего говорить Меткафу, полагая, что чем меньше он будет знать, тем лучше.Поставив «Санфорд» в ангар, я отправился на судно Меткафа. Рыжеволосый мужчина, поливавший из шланга палубу, сказал мне:
– Вы, должно быть, и есть Халлоран, угадал? А я Крупке, правая рука Меткафа.
– Он здесь?
Крупке отрицательно замотал головой.
– Он ушел с вашим другом… как его… с Уокером. Сказал, чтобы я показал вам все, если вы прибудете на борт.
– Вы американец, я угадал?
Он заржал.
– Точно, я из Милуоки. Не хотелось возвращаться в Штаты после войны. Мне двадцати еще не было – совсем щенок. Я и подумал тогда – раз дядя Сэм оплатил мне дорогу, нужно этим воспользоваться.
Вероятно, перебежчик, подумал я, и потому не смог вернуться в Штаты, хотя там, возможно, уже давно прошла амнистия для дезертиров. Я не знал, правда, насколько положения гражданских законов соответствуют военным. Из осторожности я ничего не сказал – ренегаты самолюбивы и иногда оказываются невероятными патриотами.
Ходовая рубка, которую Крупке назвал палубной, была хорошо оборудована. В ней размещалось два эхографа, один – с самописцем. Блок управления двигателем находился прямо под рукой рулевого, а лобовые окна были снабжены экранами Кента на случай плохой погоды. Были там и большей приемопередатчик морского типа, и радар.
Я положил руку на дисплей радара и спросил:
– Какой у него радиус действия?
– У него несколько диапазонов, – объяснил Крупке, – выбираешь наиболее подходящий. Сейчас покажу.
Он щелкнул тумблером и повернул ручку настройки. Через несколько секунд экран засветился, на нем возникло крошечное изображение гавани. С помощью вращающейся антенны можно было обозревать все пространство гавани. Даже «Санфорд» была видна – грязноватое пятнышко средь множества других.
– Этот для ближнего наблюдения, – объяснил Крупке и снова щелкнул тумблером. – А это максимальный диапазон – пятнадцать миль, но отсюда, из гавани, много не увидишь.
Изображение береговой стороны стало размытым, а со стороны моря я отчетливо увидел двигающееся пятнышко.
– Что это?
Он взглянул на часы.
– Наверное, паром из Гибралтара. Он сейчас за десять миль отсюда – можно определить по сетке координат на дисплее.
– Такая штука незаменима при ночных подходах к берегу.
– Конечно, – ответил американец. – Нужно только сравнивать экранное изображение с картой. И неважно, что нет луны или туман.
Хотелось бы иметь такую установку и на «Санфорд», но на паруснике трудно будет ею пользоваться – слишком много линий от оснастки яхты попадет в обзор антенны. Да и мощности у яхты не хватит.
Я оглядел рубку.
– Имея такое оборудование, можно обойтись без большого экипажа, даже если судно большое, – сказал я. – Сколько человек у вас?
– Да мы с Меткафом можем и вдвоем управиться, – ответил Крупке, – особенно далеко мы не ходим… Но обычно мы берем с собой еще одного человека – того марокканца, который дежурит у вас на «Санфорд».
Я пробыл на фэамайле уже довольно долго, но Меткаф с Уокером так и не появились, пришлось мне вернуться в квартиру Меткафа. Курце был уже там, где остальные – никто не знал, и мы пошли обедать вдвоем.
Покончив с едой, я сказал:
– В ближайшее время будем отправляться. Все, что нужно, мы сделали, и дальше задерживаться тут – только впустую тратить время.
– Да, – согласился Курце, – впереди, что ни говори, не увеселительная прогулка.
Мы вернулись на квартиру, где по-прежнему было пусто, если не считать слуг. Курце прошел в свою комнату, а я решил дождаться Уокера и, сидя в кресле, просматривал журналы. Около десяти часов я услышал, что кто-то вошел, и поднял глаза.
От бешенства во мне все закипело. Уокер был пьян – вдребезги, мертвецки пьян. Он висел на Меткафе, колени его подгибались, он вращал мутными глазами, но ничего не видел. Меткаф был тоже пьян, но не настолько. Он вздернул Уокера, чтобы не дать ему грохнуться, и весело сказал:
– Мы отправились в город, чтобы хорошо провести вечерок, но ваш друг плохо перенес его. Помоги мне его уложить.
Мы дотащили Уокера до комнаты и уложили на постель. Курце, дремавший на соседней кровати, проснулся и спросил:
– Что случилось?
– У вашего приятеля слишком слабая голова для выпивки. Он упал в обморок и прямо в мои объятья… Да, напился он до потери сознания.
Курце посмотрел на Уокера, потом на меня и гневно сдвинул свои черные брови. Я сделал ему знак помолчать. Меткаф потянулся:
– Ладно, пойду-ка и я спать.
Он взглянул на Уокера и с явным снисходительным презрением сказал:
– Ничего, утром он будет в порядке, если не считать тяжелого похмелья. Скажу Измаилу, чтобы приготовил ему на завтрак улиток.
Он обернулся к Курце:
– Как вы называете их на своем африкаанс?
– Regmaker, – буркнул Курце.
Меткаф засмеялся.
– Вот-вот, это первое слово на африкаанс, которое я выучил.
Он направился к двери.
– Увидимся утром, – бросил он и вышел. Я прикрыл дверь.
– Какой же дурак! – вырвалось у меня.
Курце встал с постели, сгреб пьяного Уокера в охапку и начал трясти.
– Уокер, – заорал он, – ты рассказал ему что-нибудь?
Голова Уокера безжизненно болталась из стороны в сторону, и он начал хрипеть. Я схватил Курце за плечо:
– Успокойся, разбудишь весь дом. Да и без толку, сейчас от него ничего не добьешься – он же без сознания. Потерпи до утра.
Курце, черный от гнева, стряхнул мою руку и отвернулся.
– Говорил я тебе. – Он перешел на яростный полушепот. – Говорил, что от него добра не жди! Кто знает, что наболтал спьяну этот подонок!
Я снял с Уокера ботинки и укрыл его одеялом.
– Выясним все завтра, – сказал я, – сделаем это вместе. Только не набрасывайся на него, а то перепугаешь до смерти и он вообще ничего не скажет.
– Я из него душу вытрясу, – с угрозой прошипел Курце. – Истинная правда!
– Оставь его в покое, – сказал я резко. – У нас и без того достаточно хлопот, не хватало еще вашей свары. Уокер нам нужен. – Курце только фыркнул. – Да, Уокер проделал здесь такую работу, какую мы с тобой никогда бы не сделали. У него талант разыгрывать всех самым убедительным образом.
Я посмотрел на спящего Уокера и с горечью добавил:
– Жаль только, что иногда он сам ведет себя как последний дурак. Во всяком случае, он может опять нам понадобиться, так что оставь его в покое. Поговорим с ним завтра утром, вместе.
Курце нехотя согласился, и я ушел в свою комнату.
* * *
На следующее утро я встал рано, но Меткафа уже не было. Я направился проведать Уокера и застал Курце уже наполовину одетым. Уокер похрапывал в постели. Я взял стакан воды и вылил ему на голову. У меня не было настроения церемониться с ним. Уокер пошевелился, застонал и открыл глаза, тогда Курце схватил графин и вылил на него всю воду. Уокер сел в постели, помотал головой, разбрызгивая вокруг себя воду, и вновь бессильно опустился на подушку.– Голова, – простонал он, сжимая руками виски.
Курце сгреб рубашку на груди Уокера и приподнял его.
– Ну, козел безногий, что ты рассказал Меткафу? – Он яростно встряхнул Уокера. – Что ты ему сказал?
Такое обращение вряд ли облегчало страдания Уокера, поэтому я вмешался:
– Полегче. Дай я сам поговорю с ним.
Курце отпустил его и отошел, теперь я встал перед Уокером, выжидая, когда он придет в себя после такой встряски. Потом сказал:
– Прошлой ночью ты напился как последний дурак, а главное, нашел с кем пить – с Меткафом!
Уокер посмотрел на меня. Я увидел глаза человека, жестоко страдающего от монументального похмелья, и присел к нему на постель.
– Вспомни, ты говорил ему про золото?
– Нет, – закричал Уокер, – нет, не говорил!
Я спокойно продолжал:
– Не лги, если это неправда, то сам знаешь, что мы с тобой сделаем.
Уокер бросил испуганный взгляд на разъяренного Курце, стоящего поодаль, и закрыл глаза.
– Ничего не помню, – сказал он, – пустота. Ничего не помню.
Так было уже лучше. Скорее всего теперь он говорил правду.
Полный провал в памяти – один из симптомов алкоголизма. Я проанализировал ситуацию и пришел к заключению, что если Уокер и не сказал Меткафу о золоте, то легенду свою, вероятно, развеял. В один миг образ, который он так усердно создавал, мог полететь к черту, и тогда он предстал перед Меткафом таким, каким и был на самом деле – алкоголиком и неприятным типом.
Меткаф – человек проницательный, иначе он не уцелел бы в преступном мире. Крах легенды Уокера вызвал бы у него сомнение в достоверности легенды старинного приятеля Хала и его экипажа. Вполне достаточно, чтобы Меткаф насторожился. Теперь исходить надо из того, сочтет ли он нас достойным объектом для дальнейшего изучения.
– Что было, то было, – сказал я и посмотрел на Уокера. Тот потупил взор и нервными пальцами перебирал одеяло. – Посмотри на меня, – потребовал я.
Он медленно поднял глаза и встретился со мной взглядом.
– Думаю, ты говоришь правду, – ледяным тоном произнес я. – Но если ты обманул, пусть тебе будет хуже. И запомни, если ты за время нашего путешествия хоть раз напьешься, я уничтожу тебя. Ты думаешь, что здесь тебе следует опасаться Курце, но у тебя будет больше оснований опасаться меня, если ты позволишь себе хоть один глоток. Понял?
Он кивнул.
– Мне безразлично, сколько ты выпил вчера, дело прошлое. Через шесть месяцев можешь упиться хоть до смерти, меня это касаться не будет. Но еще один такой запой во время нашего путешествия – и ты покойник.
Уокер вздрогнул, а я повернулся к Курце:
– А теперь оставь его в покое, он будет вести себя нормально.
Курце взмолился:
– Дай мне только вздуть его, ну хоть разок.
– Все, кончено, – нетерпеливо сказал я. – Надо решать, что дальше делать. Собирайтесь, мы уезжаем.
– А как же Меткаф?
– Скажу, что нам захотелось попасть на фестиваль в Испании.
– Какой фестиваль?
– Откуда я знаю, какой! В Испании всегда какие-нибудь дурацкие фестивали. Я выберу самый подходящий для нас. Мы отплываем сегодня, как только я смогу получить разрешение на выход из гавани.
– Я вот думаю, что бы такое сделать с Меткафом, – проговорил Курце.
– Оставь Меткафа в покое, – сказал я. – Может, он вообще ничего не подозревает, а если вздуть его, то он сразу поймет – здесь что-то нечисто. С Меткафом лучше не связываться. Он человек влиятельный, не то что мы.
Мы немедленно упаковали чемоданы и отправились на яхту; притихший Уокер все время держался сзади. Моулей Идрис восседал на передней палубе, ловя кайф от послеобеденной сигареты. Мы прошли вниз и начали готовиться к отплытию.
Только я успел вытащить карту Гибралтарского пролива, чтобы проложить курс, как вошел Курце и тихо сказал:
– Мне кажется, кто-то обыскивал яхту.
– Что за черт! – воскликнул я.
Меткаф ведь ушел очень рано – у него было достаточно времени, чтобы хорошенько обшарить «Санфорд».
– Печи? – первое, что спросил я.
Мы самым тщательным образом замаскировали три плавильные печи. Некоторые детали сняли и рассовали по двум коробкам в подсобке, где они перемешались с другим барахлом, которое обычно накапливается в судовом хозяйстве. Главные детали – контейнеры с тяжелыми трансформаторами – были распределены на яхте так: один зацементирован в основание каюты, второй замаскирован под рацию, а третий встроен рядом с двигателем.
Вряд ли Меткаф догадался об их назначении, даже если и обратил на них внимание, но сам факт, что они спрятаны, должен был его заинтриговать. В таком случае нас не ожидало ничего хорошего. Облазив всю яхту, мы убедились, что все осталось на своих местах. Вообще-то, кроме печей и запасных графитовых прокладок, вмонтированных в двойное покрытие крыши, на борту не было ничего, что отличало бы «Санфорд» от других яхт, курсирующих в этих водах.
– Может, это марокканец проявил любопытство? – предположил я.
Курце выругался.
– Если он сует нос, куда его не просят, я швырну его за борт.