Страница:
– Вот, – сказала Ратна, кладя кошелек на циновку, – это для приюта.
В ее взгляде светилась гордость за то, какую пользу она, оказывается, способна принести обители скорби. Сона взяла кошелек без удивления и улыбки и раскрыла его. Выражение ее лица изменилось.
– Где ты это взяла?
Ратна набрала в грудь побольше воздуха. Вот она, разница! Вечно голодная шудра просто примет деньги, а благородная брахманка непременно поинтересуется, откуда они взялись.
– Мне дал один человек. Там, на берегу, когда я стирала белье.
Взор собеседницы похолодел.
– Разве ты не знаешь, что вдове запрещено разговаривать с посторонними? Это был мужчина?
– Да, – пролепетала Ратна.
Сона поджала губы.
– Ты совершила серьезный проступок.
– Я просто хотела помочь приюту. У нас мало денег. Мне кажется, этот человек пожертвовал их от чистого сердца.
– Почему ты уверена, что он их не украл?
– Он не был похож на вора. Очень красивый и хорошо одетый молодой господин.
Сона едва заметно усмехнулась.
– Это ни о чем не говорит. Нельзя судить о людях по внешнему виду. А если он хотел помочь приюту, то пусть бы отнес деньги в храм.
Ратна молчала, однако ее взгляд был красноречивее всяких слов. Многое ли из пожертвованного храму доставалось вдовам? Как и другие люди, жрецы считали их нечистыми и выделяли им ровно столько средств, чтобы те не умерли с голоду.
Она не понимала Сону. Неужели в угоду правилам эта прекрасная девушка готова есть чечевицу, в которой кишат черви!
– Что я должна сделать? – наконец спросила она.
– Отнести их обратно.
Ответ прозвучал, как удар грома, и Ратна прижала руки к груди. В этом жесте были несогласие, мольба и горькое непонимание шудры, для которой даже мелкая монета была подарком судьбы. И у нее против воли вырвалось:
– Нет!
– Почему?
– Потому что на эти деньги можно купить муку, чечевицу и рис. И новую ткань для сари.
Хотя взгляд Соны по-прежнему оставался строгим, Ратне почудилось, что в душе брахманки зародились сомнения.
– А как я объясню это Суните?
– Не надо ничего объяснять. Спрячем деньги и будем брать понемногу – никто не заметит.
– Ты предлагаешь лгать?
Ратне почудилось, что Сона ее испытывает, но она все же сказала:
– Я не вижу другого выхода. Я знаю, что это очень поможет приюту. Ведь у нас много пожилых, больных, истощенных женщин. А одежда некоторых так прохудилась, что я не представляю, как ее стирать!
– И все же я не уверена, что можно принять эти деньги, потому что не знаю, каким способом они заработаны.
– Тогда пойди со мной и сама поговори с тем, кто их дал.
– С мужчиной?
– Это просто человек, который захотел нам помочь, – ответила девушка и добавила: – А мы вовсе не женщины, мы – вдовы. Никто не смотрит на нас иначе.
Ратна не была уверена в том, что ей удастся уговорить Сону, но, к ее радости и удивлению, та все-таки согласилась.
Следующим утром они отправились на берег. Здесь уже пробуждалась яркая, многоцветная жизнь. Несколько примостившихся на лестнице женщин деловито и ловко плели гирлянды. Их окружал цветочный аромат, а темно-красные, кремовые, шафрановые и солнечно-желтые краски радовали глаз. Однако закутанная в белое Сона не обратила на них никакого внимания. Ратну в очередной раз поразила ее холодная отстраненность истинной брахманки.
Она не ждала столь счастливого совпадения, но оно свершилось: юноша был тут. Ратна без колебаний подошла к нему и поклонилась.
– Господин! Со мной Сона-джи. Она ведает расходами приюта и хочет знать, где вы взяли деньги, которые дали мне вчера.
Взглянув на Сону, юноша поразился. Он увидел то, что был способен увидеть человек, умеющий чувствовать: чистую душу, жаждущую света, однако замкнутую в стенах, не имеющих выхода. Тоскливую рассеянность и странную усталость, порождающую медленную походку; суровую определенность, угнетающую до пронзительной боли. Вместе с тем эта девушка была красива той красотой, какую не способно победить даже время, а только смерть. Причем настоящая, а не мнимая.
Он взволнованно произнес:
– Я их не украл, если вы имеете в виду именно это! Я служу у белых господ и получаю жалованье. Пожалуйста, примите мое подношение. Мне будет приятно, если эти деньги послужат добру. Я просто хочу помочь приюту.
Услышав, что он всего лишь слуга, Ратна испытала разочарование. Неужели перед ней шудра? Нет, его манеры опровергали это. С другой стороны, любой простой индиец, поступающий на службу к белым, мнит себя выше своих собратьев по касте. Украдкой взглянув на руки юноши, Ратна решила, что едва ли он зарабатывает деньги тяжким трудом.
– А почему? – не сдавалась Сона.
– Потому что все это несправедливо. Вы не сделали ничего дурного. Вы страдаете безвинно.
В его словах было что-то пронзительное и искреннее, заставившее Сону содрогнуться и, возможно, впервые усомниться в том, что она считала незыблемым.
Кошелек остался у юных вдов. Всю обратную дорогу Сона молчала, а Ратна думала о том, что слова юноши перекликаются с ее собственными мыслями. Не случайно она ни единой минуты не посвятила тому, чтобы попросить у богов прощения за свои прегрешения. Те самые прегрешения, о коих ее спутница ничего не знала, а узнав, наверняка пришла бы в ужас.
Подумав, что ей нечего терять, Ратна спросила Сону:
– У тебя есть родители? Где они?
– Были. Они живут в Матхуре, на родине Кришны.
– Они умерли?
– Нет. Это я умерла для них.
– Почему ты не осталась в своей семье?
Наступила пауза, во время которой слышалось лишь тихое шуршание шагов босых ног по раскаленным каменным плитам.
Потом Сона ответила:
– Они слишком сильно меня любили. Они никогда не смогли бы соблюсти то, что пристало содержанию вдовы.
– И они согласились отправить тебя в приют?!
– Это было нашим общим решением.
Ратна подумала, что, будь ее воля, она бы ни за что не поехала во вдовью обитель! В отличие от брахманов, шудра рождается только однажды и может воплотить свои желания лишь в этой жизни. Увидеть и обнять свою дочь, а быть может, еще раз насладиться запретной лаской мужчины, который так и не сумел стать ее защитником, но которого она еще не забыла.
– Ты любила?
Это вырвалось против воли. Сона изумилась.
– О чем ты?!
– Ты любила мужчину? – повторила Ратна и, испугавшись, что позволила себе слишком многое, добавила: – Своего мужа?
– Господина? Я уважала его, как и принято, но… что такое любовь?
Ратна вспомнила древний как мир восторг от слияния душ и тел, порождавший нечто более сильное, чем совесть и здравый смысл.
Вероятно, в супружеской жизни Соны не было ни радости, ни глубины, а ее поведение объяснялось вовсе не скорбью по умершему супругу – она всего лишь следовала обычаям. И вместе с тем она тоже осмелилась нарушить запрет: под ее циновкой была спрятана книга.
Ратне было приятно, что отныне их, брахманку и шудру, соединяет некая тайна, хотя сама Сона наверняка не придавала этому особого значения.
Ратна сочла возможным и даже нужным еще раз поблагодарить юношу. После этого случая они всегда здоровались и иногда болтали, хотя это и было запрещено.
– Как тебя зовут? – как-то спросил он.
– Ратна. А вас?
– Обращайся ко мне запросто, я не сахиб[27]. Меня зовут Арун, и ты можешь обращаться ко мне Арун-бхаи[28].
Арун – «красота восходящего солнца!» Его имя как нельзя лучше подходило к его внешности. Ратне хотелось верить, что душа юноши тоже светла и чиста.
– Разве это возможно? Я вдова, и нас все презирают! – с некоторым вызовом произнесла девушка.
Он задумался.
– Прежде я относился к вам, как и все другие индийцы. Но потом услышал, что говорят об этом белые. Они не всегда неправы. Вы не должны страдать только из-за того, что ваши мужья умерли раньше вас!
Ратна опустила голову.
Я шудра, и меня не испугаешь лишениями. Я могу питаться хоть каньджи[29]. Я мучаюсь, оттого что меня разлучили с дочерью.
– У тебя есть дочь?!
Арун выглядел потрясенным до глубины души.
– Да. Ее взял к себе старший сын моего покойного мужа.
– Как можно отнимать у женщины ребенка!
Они помолчали, глядя на тихие воды Ганга, великую колыбель жизни, реку, на берегах которой границы, отделяющие мир живых от мира мертвых, стираются и теряют свой смысл. Потом Ратна промолвила:
– Не будем об этом. Лучше скажи, у тебя есть семья?
– Родители, братья и сестры. Они живут не здесь. Я тоже не из этого города. Я пришел в Варанаси в поисках лучшей доли.
– Ты нашел ее?
– Как сказать? Я могу отсылать родным достаточно денег, чтобы они не нуждались. Мои сестры могут выйти замуж, потому что теперь у них есть приданое.
Ратна чувствовала, что Арун не хочет говорить о себе. Девушка не могла отделаться от подозрения, что за блистательным ореолом, окружавшим этого юношу, скрывается некая тайна, причем не очень красивая.
А еще она догадывалась, что он вспоминает Сону. Когда он впервые ее увидел, его изумленный и просветленный взгляд сказал довольно много.
Как-то раз он и в самом деле спросил о ней:
– Как поживает твоя подруга? Почему она не приходит на берег?
– Мы не подруги, потому что она брахманка. И нам запрещено покидать приют просто так.
– Эта девушка слишком красива, чтобы коротать свою жизнь в обители скорби! – отрезал Арун.
В его тоне звучало глубокое сожаление, но не было и тени смирения. Ратна поняла, что в жизни Соны появился человек, готовый во что бы то ни стало избавить ее от вдовьей доли. К сожалению, это казалось невозможным.
А потом в приют пришла болезнь. Конечно, они недоедали, пили плохую воду и спали на циновках, сквозь которые ощущался голый пол, но, вероятнее всего, кто-то из них заразился за воротами приюта и принес смертельный недуг в его стены. Все начиналось с недомогания и тошноты, а заканчивалось кровавым поносом, жаром, потерей сознания и смертью.
Храмовые жрецы прочитали молитвы, но они не помогли. Сона купила у почтенного брахмана каких-то толченых корней, но и они не возымели действия.
Когда Ратна пожаловалась Аруну на неожиданное бедствие, он сказал:
– Надо попробовать английские лекарства.
– Но они дорого стоят, да и где их взять?
– Не думай об этом. Я принесу. Только у меня одна просьба.
– Какая?
– Пусть за ними придет… Сона-джи.
– Я постараюсь ее уговорить.
– Я буду ждать! Приходите вместе.
Ратна быстро шла по каменному помещению, разделенному деревянными перегородками. В душных тесных закутках с соломенными подстилками, глиняными плошками и ветхим тряпьем ютились вдовы. Клетушки никогда не пустовали: стоило кому-то умереть, как это место тотчас занимала новая женщина.
Сона была у себя. Она всю ночь возилась с больными и теперь решила немного передохнуть. Когда Ратна вошла, девушка привычным жестом набросила край сари на свои короткие волосы. Ратна вновь поразилась прекрасной форме ее кисти, длинным пальцам и бледно-розовым овальным ногтям.
В других закутках чаще всего пахло так, как обычно пахнет там, где живут неопрятные, опустившиеся люди, одолеваемые болезнями и телесными нуждами. Но в жилище Соны витал легкий аромат благовоний, и здесь было чисто, хотя ей и приходилось убираться самой, чего в миру представительницы высшей касты почти никогда не делали.
Ратна охотно прислуживала бы брахманке, но не решалась об этом сказать. Зато она рассказала о лекарствах, и, к ее радости, Сона не стала возражать. Вероятно, в чем-то и она была способна дойти до точки и уповать на разум и чувства, а не на долг.
При появлении девушек Арун вскочил со ступеней. Ратна смотрела то на него, то на Сону. Два юных прекрасных необычных человека могли бы стать друг для друга волшебным зеркалом, если б Соне пришла в голову хотя бы тень подобной мысли. Что касается юноши, Ратна без труда уловила в его взоре особый огонь – отражение жара любящего сердца.
Арун передал девушкам какие-то порошки и объяснил, как их нужно принимать.
– Жаль, что мы не можем вас отблагодарить, – произнесла Сона со своим обычным отстраненным видом.
Он встрепенулся.
– Нет, сможете! Обещайте, если лекарство подействует, вы придете сюда еще раз. Я буду ждать каждый день в этот час.
– Я вдова, и мне запрещено общаться с посторонними.
Он сложил ладони.
– Простите, если я вас обидел, но мне бы очень хотелось узнать, помогут ли порошки.
Ничего не сказав, Сона повернула обратно, а Арун послал Ратне просительный, почти умоляющий взгляд. Она едва заметно кивнула.
Лекарства подействовали. Жизнь нескольких вдов была спасена, а поскольку зараза перестала распространяться, то же самое можно было сказать обо всех остальных.
Ратна вошла к Соне поздним вечером. Огонек в углу ее клетушки напоминал крохотного светлячка, угнездившегося на просторах ночи. Сона склонилась над раскрытыми страницами. На сей раз она не стала прятать книгу под циновку, лишь заложила страницу сухим цветком и подняла глаза на гостью.
– Что это? – спросила Ратна.
– Одна из книг «Махабхараты»[30], сказания о тех временах, когда жизни людей и богов свободно пересекались. Это единственное, что я взяла с собой из родительского дома.
– Книга тебе помогает? – догадалась девушка.
– Да. Благодаря «Махабхарате» я все еще не сошла с ума. Читая эту книгу, я переношусь в ее волшебное царство.
– Там есть про любовь?
– Да, есть. Но больше про стойкость и верность долгу, – ответила Сона и вдруг сказала: – Я знаю, что нарушаю правила.
– Я делала это намного чаще, – заметила Ратна. – Просто я шудра, нам приходится постоянно бороться за жизнь.
– Я поняла, что ты намного смелее меня. В моем мире все и всегда решали только мужчины.
– Тогда почему бы тебе не подчиниться воле и желанию одного из них?
– Кого ты имеешь в виду?
– Аруна. Он просил тебя прийти.
– Я не обязана это делать. Он чужой для меня.
– Но он нам очень сильно помог. Будет невежливо не откликнуться на его просьбу.
– А если Сунита узнает, что я разговаривала с мужчиной, да еще не однажды, меня ждет суровое наказание. И тебя тоже.
– Разве ты не сказала ей про лекарства белых?
– Нет. Я давала их женщинам под видом порошка из кореньев, купленных у индийского лекаря.
Неожиданно для себя Ратна несказанно обрадовалась. Несмотря на внешний аскетизм, Сона была обычным живым человеком, способным принимать рискованные решения и уклоняться от правил.
А еще Ратна поняла, что Арун и Сона похожи не столько своей красотой, сколько одной особенностью: ни он, ни она никогда не улыбались. В глазах обоих застыла давняя печаль. Но если поведение девушки было вполне объяснимо, то о юноше Ратна ничего не знала.
Утром они с Соной пошли к Гангу. Прохладная вода была розовой, как лепестки нежнейших цветов, тончайшая рябь походила на зари[31], а шелест легких волн напоминал шепот приложенной к уху раковины. В высоком небе медленно таяли облака и кружились птицы. Люди непрерывным, но пока еще редким потоком спускались к реке. Аруна среди них не было.
– И где же он? – спросила Сона.
– Не знаю. – Ратна выглядела расстроенной. – Он обещал прийти!
– Почему ты ему веришь?
– Он сделал для нас то, чего не делал еще никто, причем бескорыстно.
– А если нет? Может, ему что-нибудь нужно?
– Что именно?
Сона не нашлась что ответить.
Девушки присели на ступеньку. У их ног плескался Ганг, река, которая великодушно принимает и очищает все, в зеркале которой можно прочитать ответ на любой вопрос.
– По утрам он всегда находил время прийти на берег, – сказала Ратна. – Странно, что он не был занят в доме.
– Быть может, он не слуга, а скажем, музыкант или танцовщик?
– Разве брахман может заниматься такими вещами? – усомнилась Ратна.
– Нет. Но он не брахман. В нем очень много приобретенного, – ответила Сона.
Как истинная представительница высшей касты, она мгновенно и без труда отделяла врожденное от наносного.
Через некоторое время девушки решили вернуться в приют: обеих ждала работа. Когда они поднимались по гхатам, Ратна повернула голову и, бросив взгляд на реку, произнесла:
– Старший сын моего покойного мужа сказал, что лучше всего умереть здесь, в Варанаси, потому что это святейший из всех святых городов, но я… не хочу умирать, потому что еще не жила.
– Я тоже, – неожиданно прошептала Сона.
Взгляды двух юных вдов встретились, и в них впервые промелькнула искра взаимного понимания.
Глава V
В ее взгляде светилась гордость за то, какую пользу она, оказывается, способна принести обители скорби. Сона взяла кошелек без удивления и улыбки и раскрыла его. Выражение ее лица изменилось.
– Где ты это взяла?
Ратна набрала в грудь побольше воздуха. Вот она, разница! Вечно голодная шудра просто примет деньги, а благородная брахманка непременно поинтересуется, откуда они взялись.
– Мне дал один человек. Там, на берегу, когда я стирала белье.
Взор собеседницы похолодел.
– Разве ты не знаешь, что вдове запрещено разговаривать с посторонними? Это был мужчина?
– Да, – пролепетала Ратна.
Сона поджала губы.
– Ты совершила серьезный проступок.
– Я просто хотела помочь приюту. У нас мало денег. Мне кажется, этот человек пожертвовал их от чистого сердца.
– Почему ты уверена, что он их не украл?
– Он не был похож на вора. Очень красивый и хорошо одетый молодой господин.
Сона едва заметно усмехнулась.
– Это ни о чем не говорит. Нельзя судить о людях по внешнему виду. А если он хотел помочь приюту, то пусть бы отнес деньги в храм.
Ратна молчала, однако ее взгляд был красноречивее всяких слов. Многое ли из пожертвованного храму доставалось вдовам? Как и другие люди, жрецы считали их нечистыми и выделяли им ровно столько средств, чтобы те не умерли с голоду.
Она не понимала Сону. Неужели в угоду правилам эта прекрасная девушка готова есть чечевицу, в которой кишат черви!
– Что я должна сделать? – наконец спросила она.
– Отнести их обратно.
Ответ прозвучал, как удар грома, и Ратна прижала руки к груди. В этом жесте были несогласие, мольба и горькое непонимание шудры, для которой даже мелкая монета была подарком судьбы. И у нее против воли вырвалось:
– Нет!
– Почему?
– Потому что на эти деньги можно купить муку, чечевицу и рис. И новую ткань для сари.
Хотя взгляд Соны по-прежнему оставался строгим, Ратне почудилось, что в душе брахманки зародились сомнения.
– А как я объясню это Суните?
– Не надо ничего объяснять. Спрячем деньги и будем брать понемногу – никто не заметит.
– Ты предлагаешь лгать?
Ратне почудилось, что Сона ее испытывает, но она все же сказала:
– Я не вижу другого выхода. Я знаю, что это очень поможет приюту. Ведь у нас много пожилых, больных, истощенных женщин. А одежда некоторых так прохудилась, что я не представляю, как ее стирать!
– И все же я не уверена, что можно принять эти деньги, потому что не знаю, каким способом они заработаны.
– Тогда пойди со мной и сама поговори с тем, кто их дал.
– С мужчиной?
– Это просто человек, который захотел нам помочь, – ответила девушка и добавила: – А мы вовсе не женщины, мы – вдовы. Никто не смотрит на нас иначе.
Ратна не была уверена в том, что ей удастся уговорить Сону, но, к ее радости и удивлению, та все-таки согласилась.
Следующим утром они отправились на берег. Здесь уже пробуждалась яркая, многоцветная жизнь. Несколько примостившихся на лестнице женщин деловито и ловко плели гирлянды. Их окружал цветочный аромат, а темно-красные, кремовые, шафрановые и солнечно-желтые краски радовали глаз. Однако закутанная в белое Сона не обратила на них никакого внимания. Ратну в очередной раз поразила ее холодная отстраненность истинной брахманки.
Она не ждала столь счастливого совпадения, но оно свершилось: юноша был тут. Ратна без колебаний подошла к нему и поклонилась.
– Господин! Со мной Сона-джи. Она ведает расходами приюта и хочет знать, где вы взяли деньги, которые дали мне вчера.
Взглянув на Сону, юноша поразился. Он увидел то, что был способен увидеть человек, умеющий чувствовать: чистую душу, жаждущую света, однако замкнутую в стенах, не имеющих выхода. Тоскливую рассеянность и странную усталость, порождающую медленную походку; суровую определенность, угнетающую до пронзительной боли. Вместе с тем эта девушка была красива той красотой, какую не способно победить даже время, а только смерть. Причем настоящая, а не мнимая.
Он взволнованно произнес:
– Я их не украл, если вы имеете в виду именно это! Я служу у белых господ и получаю жалованье. Пожалуйста, примите мое подношение. Мне будет приятно, если эти деньги послужат добру. Я просто хочу помочь приюту.
Услышав, что он всего лишь слуга, Ратна испытала разочарование. Неужели перед ней шудра? Нет, его манеры опровергали это. С другой стороны, любой простой индиец, поступающий на службу к белым, мнит себя выше своих собратьев по касте. Украдкой взглянув на руки юноши, Ратна решила, что едва ли он зарабатывает деньги тяжким трудом.
– А почему? – не сдавалась Сона.
– Потому что все это несправедливо. Вы не сделали ничего дурного. Вы страдаете безвинно.
В его словах было что-то пронзительное и искреннее, заставившее Сону содрогнуться и, возможно, впервые усомниться в том, что она считала незыблемым.
Кошелек остался у юных вдов. Всю обратную дорогу Сона молчала, а Ратна думала о том, что слова юноши перекликаются с ее собственными мыслями. Не случайно она ни единой минуты не посвятила тому, чтобы попросить у богов прощения за свои прегрешения. Те самые прегрешения, о коих ее спутница ничего не знала, а узнав, наверняка пришла бы в ужас.
Подумав, что ей нечего терять, Ратна спросила Сону:
– У тебя есть родители? Где они?
– Были. Они живут в Матхуре, на родине Кришны.
– Они умерли?
– Нет. Это я умерла для них.
– Почему ты не осталась в своей семье?
Наступила пауза, во время которой слышалось лишь тихое шуршание шагов босых ног по раскаленным каменным плитам.
Потом Сона ответила:
– Они слишком сильно меня любили. Они никогда не смогли бы соблюсти то, что пристало содержанию вдовы.
– И они согласились отправить тебя в приют?!
– Это было нашим общим решением.
Ратна подумала, что, будь ее воля, она бы ни за что не поехала во вдовью обитель! В отличие от брахманов, шудра рождается только однажды и может воплотить свои желания лишь в этой жизни. Увидеть и обнять свою дочь, а быть может, еще раз насладиться запретной лаской мужчины, который так и не сумел стать ее защитником, но которого она еще не забыла.
– Ты любила?
Это вырвалось против воли. Сона изумилась.
– О чем ты?!
– Ты любила мужчину? – повторила Ратна и, испугавшись, что позволила себе слишком многое, добавила: – Своего мужа?
– Господина? Я уважала его, как и принято, но… что такое любовь?
Ратна вспомнила древний как мир восторг от слияния душ и тел, порождавший нечто более сильное, чем совесть и здравый смысл.
Вероятно, в супружеской жизни Соны не было ни радости, ни глубины, а ее поведение объяснялось вовсе не скорбью по умершему супругу – она всего лишь следовала обычаям. И вместе с тем она тоже осмелилась нарушить запрет: под ее циновкой была спрятана книга.
Ратне было приятно, что отныне их, брахманку и шудру, соединяет некая тайна, хотя сама Сона наверняка не придавала этому особого значения.
Ратна сочла возможным и даже нужным еще раз поблагодарить юношу. После этого случая они всегда здоровались и иногда болтали, хотя это и было запрещено.
– Как тебя зовут? – как-то спросил он.
– Ратна. А вас?
– Обращайся ко мне запросто, я не сахиб[27]. Меня зовут Арун, и ты можешь обращаться ко мне Арун-бхаи[28].
Арун – «красота восходящего солнца!» Его имя как нельзя лучше подходило к его внешности. Ратне хотелось верить, что душа юноши тоже светла и чиста.
– Разве это возможно? Я вдова, и нас все презирают! – с некоторым вызовом произнесла девушка.
Он задумался.
– Прежде я относился к вам, как и все другие индийцы. Но потом услышал, что говорят об этом белые. Они не всегда неправы. Вы не должны страдать только из-за того, что ваши мужья умерли раньше вас!
Ратна опустила голову.
Я шудра, и меня не испугаешь лишениями. Я могу питаться хоть каньджи[29]. Я мучаюсь, оттого что меня разлучили с дочерью.
– У тебя есть дочь?!
Арун выглядел потрясенным до глубины души.
– Да. Ее взял к себе старший сын моего покойного мужа.
– Как можно отнимать у женщины ребенка!
Они помолчали, глядя на тихие воды Ганга, великую колыбель жизни, реку, на берегах которой границы, отделяющие мир живых от мира мертвых, стираются и теряют свой смысл. Потом Ратна промолвила:
– Не будем об этом. Лучше скажи, у тебя есть семья?
– Родители, братья и сестры. Они живут не здесь. Я тоже не из этого города. Я пришел в Варанаси в поисках лучшей доли.
– Ты нашел ее?
– Как сказать? Я могу отсылать родным достаточно денег, чтобы они не нуждались. Мои сестры могут выйти замуж, потому что теперь у них есть приданое.
Ратна чувствовала, что Арун не хочет говорить о себе. Девушка не могла отделаться от подозрения, что за блистательным ореолом, окружавшим этого юношу, скрывается некая тайна, причем не очень красивая.
А еще она догадывалась, что он вспоминает Сону. Когда он впервые ее увидел, его изумленный и просветленный взгляд сказал довольно много.
Как-то раз он и в самом деле спросил о ней:
– Как поживает твоя подруга? Почему она не приходит на берег?
– Мы не подруги, потому что она брахманка. И нам запрещено покидать приют просто так.
– Эта девушка слишком красива, чтобы коротать свою жизнь в обители скорби! – отрезал Арун.
В его тоне звучало глубокое сожаление, но не было и тени смирения. Ратна поняла, что в жизни Соны появился человек, готовый во что бы то ни стало избавить ее от вдовьей доли. К сожалению, это казалось невозможным.
А потом в приют пришла болезнь. Конечно, они недоедали, пили плохую воду и спали на циновках, сквозь которые ощущался голый пол, но, вероятнее всего, кто-то из них заразился за воротами приюта и принес смертельный недуг в его стены. Все начиналось с недомогания и тошноты, а заканчивалось кровавым поносом, жаром, потерей сознания и смертью.
Храмовые жрецы прочитали молитвы, но они не помогли. Сона купила у почтенного брахмана каких-то толченых корней, но и они не возымели действия.
Когда Ратна пожаловалась Аруну на неожиданное бедствие, он сказал:
– Надо попробовать английские лекарства.
– Но они дорого стоят, да и где их взять?
– Не думай об этом. Я принесу. Только у меня одна просьба.
– Какая?
– Пусть за ними придет… Сона-джи.
– Я постараюсь ее уговорить.
– Я буду ждать! Приходите вместе.
Ратна быстро шла по каменному помещению, разделенному деревянными перегородками. В душных тесных закутках с соломенными подстилками, глиняными плошками и ветхим тряпьем ютились вдовы. Клетушки никогда не пустовали: стоило кому-то умереть, как это место тотчас занимала новая женщина.
Сона была у себя. Она всю ночь возилась с больными и теперь решила немного передохнуть. Когда Ратна вошла, девушка привычным жестом набросила край сари на свои короткие волосы. Ратна вновь поразилась прекрасной форме ее кисти, длинным пальцам и бледно-розовым овальным ногтям.
В других закутках чаще всего пахло так, как обычно пахнет там, где живут неопрятные, опустившиеся люди, одолеваемые болезнями и телесными нуждами. Но в жилище Соны витал легкий аромат благовоний, и здесь было чисто, хотя ей и приходилось убираться самой, чего в миру представительницы высшей касты почти никогда не делали.
Ратна охотно прислуживала бы брахманке, но не решалась об этом сказать. Зато она рассказала о лекарствах, и, к ее радости, Сона не стала возражать. Вероятно, в чем-то и она была способна дойти до точки и уповать на разум и чувства, а не на долг.
При появлении девушек Арун вскочил со ступеней. Ратна смотрела то на него, то на Сону. Два юных прекрасных необычных человека могли бы стать друг для друга волшебным зеркалом, если б Соне пришла в голову хотя бы тень подобной мысли. Что касается юноши, Ратна без труда уловила в его взоре особый огонь – отражение жара любящего сердца.
Арун передал девушкам какие-то порошки и объяснил, как их нужно принимать.
– Жаль, что мы не можем вас отблагодарить, – произнесла Сона со своим обычным отстраненным видом.
Он встрепенулся.
– Нет, сможете! Обещайте, если лекарство подействует, вы придете сюда еще раз. Я буду ждать каждый день в этот час.
– Я вдова, и мне запрещено общаться с посторонними.
Он сложил ладони.
– Простите, если я вас обидел, но мне бы очень хотелось узнать, помогут ли порошки.
Ничего не сказав, Сона повернула обратно, а Арун послал Ратне просительный, почти умоляющий взгляд. Она едва заметно кивнула.
Лекарства подействовали. Жизнь нескольких вдов была спасена, а поскольку зараза перестала распространяться, то же самое можно было сказать обо всех остальных.
Ратна вошла к Соне поздним вечером. Огонек в углу ее клетушки напоминал крохотного светлячка, угнездившегося на просторах ночи. Сона склонилась над раскрытыми страницами. На сей раз она не стала прятать книгу под циновку, лишь заложила страницу сухим цветком и подняла глаза на гостью.
– Что это? – спросила Ратна.
– Одна из книг «Махабхараты»[30], сказания о тех временах, когда жизни людей и богов свободно пересекались. Это единственное, что я взяла с собой из родительского дома.
– Книга тебе помогает? – догадалась девушка.
– Да. Благодаря «Махабхарате» я все еще не сошла с ума. Читая эту книгу, я переношусь в ее волшебное царство.
– Там есть про любовь?
– Да, есть. Но больше про стойкость и верность долгу, – ответила Сона и вдруг сказала: – Я знаю, что нарушаю правила.
– Я делала это намного чаще, – заметила Ратна. – Просто я шудра, нам приходится постоянно бороться за жизнь.
– Я поняла, что ты намного смелее меня. В моем мире все и всегда решали только мужчины.
– Тогда почему бы тебе не подчиниться воле и желанию одного из них?
– Кого ты имеешь в виду?
– Аруна. Он просил тебя прийти.
– Я не обязана это делать. Он чужой для меня.
– Но он нам очень сильно помог. Будет невежливо не откликнуться на его просьбу.
– А если Сунита узнает, что я разговаривала с мужчиной, да еще не однажды, меня ждет суровое наказание. И тебя тоже.
– Разве ты не сказала ей про лекарства белых?
– Нет. Я давала их женщинам под видом порошка из кореньев, купленных у индийского лекаря.
Неожиданно для себя Ратна несказанно обрадовалась. Несмотря на внешний аскетизм, Сона была обычным живым человеком, способным принимать рискованные решения и уклоняться от правил.
А еще Ратна поняла, что Арун и Сона похожи не столько своей красотой, сколько одной особенностью: ни он, ни она никогда не улыбались. В глазах обоих застыла давняя печаль. Но если поведение девушки было вполне объяснимо, то о юноше Ратна ничего не знала.
Утром они с Соной пошли к Гангу. Прохладная вода была розовой, как лепестки нежнейших цветов, тончайшая рябь походила на зари[31], а шелест легких волн напоминал шепот приложенной к уху раковины. В высоком небе медленно таяли облака и кружились птицы. Люди непрерывным, но пока еще редким потоком спускались к реке. Аруна среди них не было.
– И где же он? – спросила Сона.
– Не знаю. – Ратна выглядела расстроенной. – Он обещал прийти!
– Почему ты ему веришь?
– Он сделал для нас то, чего не делал еще никто, причем бескорыстно.
– А если нет? Может, ему что-нибудь нужно?
– Что именно?
Сона не нашлась что ответить.
Девушки присели на ступеньку. У их ног плескался Ганг, река, которая великодушно принимает и очищает все, в зеркале которой можно прочитать ответ на любой вопрос.
– По утрам он всегда находил время прийти на берег, – сказала Ратна. – Странно, что он не был занят в доме.
– Быть может, он не слуга, а скажем, музыкант или танцовщик?
– Разве брахман может заниматься такими вещами? – усомнилась Ратна.
– Нет. Но он не брахман. В нем очень много приобретенного, – ответила Сона.
Как истинная представительница высшей касты, она мгновенно и без труда отделяла врожденное от наносного.
Через некоторое время девушки решили вернуться в приют: обеих ждала работа. Когда они поднимались по гхатам, Ратна повернула голову и, бросив взгляд на реку, произнесла:
– Старший сын моего покойного мужа сказал, что лучше всего умереть здесь, в Варанаси, потому что это святейший из всех святых городов, но я… не хочу умирать, потому что еще не жила.
– Я тоже, – неожиданно прошептала Сона.
Взгляды двух юных вдов встретились, и в них впервые промелькнула искра взаимного понимания.
Глава V
К середине XIX века Индия превратилась в грандиозный источник сырья. Ост-Индская компания экспортировала хлопок, сахар, индиго и опиум. Две последние культуры крестьяне сеяли принудительно.
Британцы приезжали в страну с единственной и вполне конкретной целью – нажить состояние. Большинство из них относилось к местным жителям с презрением, как к людям низшего разряда. Одни считали Индию полудикой страной, населенной невежественным, забитым народом, другие впадали в иную крайность, воспринимая ее как землю, полную чудес, неисчерпаемых богатств и диковинной роскоши.
Супруги двух высокопоставленных чиновников компании были ошеломлены какофонией звуков, горами мусора, невыносимой вонью, толпами суетящихся, непривычно смуглых, зачастую полуголых людей.
Все это царило на берегах величайшей индийской реки, воды которой казались мутными, грязными, источающими заразу.
Кроме того, обнаружилось, что пища здесь чересчур остра, солнце буквально прожигает кожу и, что самое скверное, днем с огнем не сыскать белых слуг.
Губернатор, на приеме у которого они в отчаянии пожаловались на неудобства, успокоил дам:
– Вы привыкнете. Первое время моя супруга чувствовала себя точно так же. Сейчас она гостит у родственников в Англии, но я советую вам поговорить с госпожой Флорой Клайв. В свое время именно эта женщина помогла нам воистину бесценными советами. Она прожила в Индии не один десяток лет и прекрасно знает эту страну и ее обычаи.
– Она леди?
– Миссис Клайв – опиумная королева, – ответил губернатор, а когда дамы испуганно захлопали глазами, со смехом добавил: – Нет-нет, не в том смысле! После смерти мужа ей достался пакет акций торговой компании, а в придачу – опийная фабрика. На нее работает куча народа, а сама Флора Клайв живет, как рани.
Айрис Маколей и Вивьен Синклер решили послушаться совета, послав миссис Клайв свои карточки, и вскоре получили приглашение.
Дом опиумной королевы оказался настоящим дворцом. Особняк сверкал полированным мрамором, а ворота кованого железа с украшениями в виде вздыбленных львов поражали воображение.
Дамы ожидали увидеть увешанную звенящими украшениями и завернутую в яркие ткани экстравагантную особу, но их встретила типичная английская вдова. Наглухо застегнутое черное платье, гладко причесанные седые волосы, бледная кожа, голубые водянистые глаза, тонкие губы создавали впечатление чопорности и строгости.
Обстановка дома сочетала в себе традиционное с экзотическим. Вероятно, нельзя было прожить в Индии столько лет и не поддаться ее веяниям.
Хотя вдоль стен выстроились книжные полки темного дерева, а время отмеряли старинные часы, в особняке нашлось место и накрытым вышитым бархатом диванам, и толстым узорчатым коврам, и золотым чашам для ароматических масел, и серебряным светильникам с фитилями, распространявшими индийские благовония.
Когда Флора Клайв попросила дам рассказать о путешествии, те не удержались от жалоб на всевозможные тяготы. Терпеливо выслушав их, она спросила:
– А как вам страна?
Айрис и Вивьен переглянулись.
– Мы представляли ее другой. Здесь столько зловония и грязи! Мы буквально боимся до чего-то дотронуться, – призналась одна из них.
А другая добавила:
– Господин губернатор сказал, что вы сумеете нам помочь.
Губы Флоры тронула улыбка, но ее глаза сохранили холодноватое выражение.
– Могу, но несколько в ином смысле, чем вы думаете. Прежде всего оставьте мысли о превосходстве всего английского над индийским. Многие белые люди, приехав сюда, считают ниже своего достоинства изучать культуру и обычаи этого народа. Между тем их язык, философия, литература куда древнее всего, что знаем мы, города больше и красивее, чем наши, а ремесла великолепны. Я прожила в Индии сорок лет и уже не представляю, что на свете есть еще какие-то земли и страны.
– А слуги? Вы нанимаете индийцев? Они надежны? Насколько мы поняли, с белой прислугой тут совсем плохо.
– Полагаю, надо вас чем-нибудь угостить, – промолвила Флора, не отвечая на вопрос, и добавила: – Не беспокойтесь, я в том возрасте, когда вредно употреблять острую пищу.
Она позвонила в колокольчик. Через несколько минут в зале появился юноша в белой курте[32] с подносом в руках. Он бесшумно прошел по ковру и аккуратно поставил поднос на резной деревянный столик.
– Это расгулла, – сказала Флора, показывая на аппетитные ноздреватые шарики, – а еще попробуйте ласси и паеш[33].
Айрис занялась лакомствами, тогда как Вивьен обратила внимание на слугу. У того был золотистый оттенок кожи, ресницы подобны стрелам, а брови будто крылья птиц в парящем полете. Все его движения казались отточенными, грациозными, как у танцовщика; он смотрелся живым украшением комнаты.
– Твоим родственникам помогли лекарства, о которых ты просил? – как бы между прочим спросила Флора у юноши, и тот, почтительно кланяясь и не поднимая глаз, ответил на хорошем английском:
– Благодарю вас, мэм. Я еще не получил известий.
– Ладно. Иди.
Флора небрежно махнула рукой. Когда слуга удалился, Вивьен восхищенно произнесла:
– Вижу, вы относитесь к ним как к родным!
– Иногда приходится. Собственно, для нас, британцев, индийцы и есть «усыновленные дети»!
– И многие из них знают английский? – поинтересовалась Айрис.
– Нет, но они легко и быстро обучаются. Конечно, среди индийцев есть и плутоватые, и вороватые – тут уж как повезет! Однако они умеют быть благодарными.
Флора Клайв долго потчевала дам увлекательными рассказами о традициях и обычаях местного населения, а под конец заметила:
– Если вы не сумеете полюбить Индию, вам придется очень трудно. Но если вам это удастся, она откроется вам как волшебный сундук с несметными ценностями.
– Скажите, – с воодушевлением произнесла Вивьен, – здесь случаются чудеса?
Флора ответила с легкой усмешкой:
– Конечно. Если б этого не было, я бы тут не жила.
Признав в хозяйке дома настоящую английскую леди, дамы были в восторге и пообещали зайти еще. Между тем Флора Клайв ни за что не выдала бы им своей тайны. На самом деле она происходила из низов, родилась в лондонских трущобах, выросла в нищете и грязи. Она бы закончила свои дни так, как их заканчивали многие девушки, если б не была практичнее, терпеливее, дальновиднее и умнее других.
После нескольких лет строжайшей экономии на грани голода и других лишений Флоре удалось оплатить проезд на корабле, следующем в далекую Индию. К сожалению, она не встретила там султанов, живущих во дворцах, облицованных яшмой и ониксом, зато ей удалось соблазнить немолодого сладострастника Ральфа Клайва, к концу жизни сумевшего сколотить немалое состояние.
Флора сделала ставку на то, что в те времена юные хорошенькие англичанки в Индии были наперечет, и не прогадала. Несколько лет душевных и телесных мучений – и она обрела свободу. Она так и не успела подарить супругу наследника, однако не горевала об этом. В Лондоне осталась ее младшая сестра, но Флора никогда о ней не вспоминала и не пыталась связаться.
Вот уже много лет миссис Клайв думала только о своей персоне и жила исключительно для себя. Сумев приобрести необходимый лоск и обладая большим богатством, она с успехом дурачила местное «высшее общество».
Остаток дня пожилая женщина провела как обычно: читала, предавалась размышлениям, просматривала документы и почту, гуляла в саду. А потом наступило время, по сравнению с которым все минувшие часы казались бледной тенью чего-то по-настоящему стоящего.
С наступлением сумерек Флора прошла в свою спальню, где стояло широкое, воистину царское ложе, по которому подобно пестрым островам были разбросаны шелковые подушки. Сняв с себя черное вдовье платье, женщина подошла к низкому столику, на котором помимо золотого кальяна с длинной изогнутой трубкой лежала простая бамбуковая хукка с мундштуком на конце. Здесь же стояла коробочка с темно-коричневыми шариками. Это был опиум.
Британцы приезжали в страну с единственной и вполне конкретной целью – нажить состояние. Большинство из них относилось к местным жителям с презрением, как к людям низшего разряда. Одни считали Индию полудикой страной, населенной невежественным, забитым народом, другие впадали в иную крайность, воспринимая ее как землю, полную чудес, неисчерпаемых богатств и диковинной роскоши.
Супруги двух высокопоставленных чиновников компании были ошеломлены какофонией звуков, горами мусора, невыносимой вонью, толпами суетящихся, непривычно смуглых, зачастую полуголых людей.
Все это царило на берегах величайшей индийской реки, воды которой казались мутными, грязными, источающими заразу.
Кроме того, обнаружилось, что пища здесь чересчур остра, солнце буквально прожигает кожу и, что самое скверное, днем с огнем не сыскать белых слуг.
Губернатор, на приеме у которого они в отчаянии пожаловались на неудобства, успокоил дам:
– Вы привыкнете. Первое время моя супруга чувствовала себя точно так же. Сейчас она гостит у родственников в Англии, но я советую вам поговорить с госпожой Флорой Клайв. В свое время именно эта женщина помогла нам воистину бесценными советами. Она прожила в Индии не один десяток лет и прекрасно знает эту страну и ее обычаи.
– Она леди?
– Миссис Клайв – опиумная королева, – ответил губернатор, а когда дамы испуганно захлопали глазами, со смехом добавил: – Нет-нет, не в том смысле! После смерти мужа ей достался пакет акций торговой компании, а в придачу – опийная фабрика. На нее работает куча народа, а сама Флора Клайв живет, как рани.
Айрис Маколей и Вивьен Синклер решили послушаться совета, послав миссис Клайв свои карточки, и вскоре получили приглашение.
Дом опиумной королевы оказался настоящим дворцом. Особняк сверкал полированным мрамором, а ворота кованого железа с украшениями в виде вздыбленных львов поражали воображение.
Дамы ожидали увидеть увешанную звенящими украшениями и завернутую в яркие ткани экстравагантную особу, но их встретила типичная английская вдова. Наглухо застегнутое черное платье, гладко причесанные седые волосы, бледная кожа, голубые водянистые глаза, тонкие губы создавали впечатление чопорности и строгости.
Обстановка дома сочетала в себе традиционное с экзотическим. Вероятно, нельзя было прожить в Индии столько лет и не поддаться ее веяниям.
Хотя вдоль стен выстроились книжные полки темного дерева, а время отмеряли старинные часы, в особняке нашлось место и накрытым вышитым бархатом диванам, и толстым узорчатым коврам, и золотым чашам для ароматических масел, и серебряным светильникам с фитилями, распространявшими индийские благовония.
Когда Флора Клайв попросила дам рассказать о путешествии, те не удержались от жалоб на всевозможные тяготы. Терпеливо выслушав их, она спросила:
– А как вам страна?
Айрис и Вивьен переглянулись.
– Мы представляли ее другой. Здесь столько зловония и грязи! Мы буквально боимся до чего-то дотронуться, – призналась одна из них.
А другая добавила:
– Господин губернатор сказал, что вы сумеете нам помочь.
Губы Флоры тронула улыбка, но ее глаза сохранили холодноватое выражение.
– Могу, но несколько в ином смысле, чем вы думаете. Прежде всего оставьте мысли о превосходстве всего английского над индийским. Многие белые люди, приехав сюда, считают ниже своего достоинства изучать культуру и обычаи этого народа. Между тем их язык, философия, литература куда древнее всего, что знаем мы, города больше и красивее, чем наши, а ремесла великолепны. Я прожила в Индии сорок лет и уже не представляю, что на свете есть еще какие-то земли и страны.
– А слуги? Вы нанимаете индийцев? Они надежны? Насколько мы поняли, с белой прислугой тут совсем плохо.
– Полагаю, надо вас чем-нибудь угостить, – промолвила Флора, не отвечая на вопрос, и добавила: – Не беспокойтесь, я в том возрасте, когда вредно употреблять острую пищу.
Она позвонила в колокольчик. Через несколько минут в зале появился юноша в белой курте[32] с подносом в руках. Он бесшумно прошел по ковру и аккуратно поставил поднос на резной деревянный столик.
– Это расгулла, – сказала Флора, показывая на аппетитные ноздреватые шарики, – а еще попробуйте ласси и паеш[33].
Айрис занялась лакомствами, тогда как Вивьен обратила внимание на слугу. У того был золотистый оттенок кожи, ресницы подобны стрелам, а брови будто крылья птиц в парящем полете. Все его движения казались отточенными, грациозными, как у танцовщика; он смотрелся живым украшением комнаты.
– Твоим родственникам помогли лекарства, о которых ты просил? – как бы между прочим спросила Флора у юноши, и тот, почтительно кланяясь и не поднимая глаз, ответил на хорошем английском:
– Благодарю вас, мэм. Я еще не получил известий.
– Ладно. Иди.
Флора небрежно махнула рукой. Когда слуга удалился, Вивьен восхищенно произнесла:
– Вижу, вы относитесь к ним как к родным!
– Иногда приходится. Собственно, для нас, британцев, индийцы и есть «усыновленные дети»!
– И многие из них знают английский? – поинтересовалась Айрис.
– Нет, но они легко и быстро обучаются. Конечно, среди индийцев есть и плутоватые, и вороватые – тут уж как повезет! Однако они умеют быть благодарными.
Флора Клайв долго потчевала дам увлекательными рассказами о традициях и обычаях местного населения, а под конец заметила:
– Если вы не сумеете полюбить Индию, вам придется очень трудно. Но если вам это удастся, она откроется вам как волшебный сундук с несметными ценностями.
– Скажите, – с воодушевлением произнесла Вивьен, – здесь случаются чудеса?
Флора ответила с легкой усмешкой:
– Конечно. Если б этого не было, я бы тут не жила.
Признав в хозяйке дома настоящую английскую леди, дамы были в восторге и пообещали зайти еще. Между тем Флора Клайв ни за что не выдала бы им своей тайны. На самом деле она происходила из низов, родилась в лондонских трущобах, выросла в нищете и грязи. Она бы закончила свои дни так, как их заканчивали многие девушки, если б не была практичнее, терпеливее, дальновиднее и умнее других.
После нескольких лет строжайшей экономии на грани голода и других лишений Флоре удалось оплатить проезд на корабле, следующем в далекую Индию. К сожалению, она не встретила там султанов, живущих во дворцах, облицованных яшмой и ониксом, зато ей удалось соблазнить немолодого сладострастника Ральфа Клайва, к концу жизни сумевшего сколотить немалое состояние.
Флора сделала ставку на то, что в те времена юные хорошенькие англичанки в Индии были наперечет, и не прогадала. Несколько лет душевных и телесных мучений – и она обрела свободу. Она так и не успела подарить супругу наследника, однако не горевала об этом. В Лондоне осталась ее младшая сестра, но Флора никогда о ней не вспоминала и не пыталась связаться.
Вот уже много лет миссис Клайв думала только о своей персоне и жила исключительно для себя. Сумев приобрести необходимый лоск и обладая большим богатством, она с успехом дурачила местное «высшее общество».
Остаток дня пожилая женщина провела как обычно: читала, предавалась размышлениям, просматривала документы и почту, гуляла в саду. А потом наступило время, по сравнению с которым все минувшие часы казались бледной тенью чего-то по-настоящему стоящего.
С наступлением сумерек Флора прошла в свою спальню, где стояло широкое, воистину царское ложе, по которому подобно пестрым островам были разбросаны шелковые подушки. Сняв с себя черное вдовье платье, женщина подошла к низкому столику, на котором помимо золотого кальяна с длинной изогнутой трубкой лежала простая бамбуковая хукка с мундштуком на конце. Здесь же стояла коробочка с темно-коричневыми шариками. Это был опиум.