Страница:
Найти тело Соны не представлялось возможным. Ганг, бурный после прошедших ливней, стремительно мчал свои воды к океану, увлекая за собой упавшие деревья, обломки смытых с берега хижин и плохо привязанных лодок, всякий хлам, мусор и грязь. Его неумолчный рокот разносился далеко вокруг. Поднявшаяся до средних ступеней гхатов вода гневно крутилась и бурлила.
В это время года Флора Клайв всегда ощущала свой возраст: у нее болела голова и ломило спину. Она покуривала опиум, но на время отказалась от любовных утех. И крайне удивилась, когда Арун сказал:
– Мне нужно цветное сари, а лучше два. А еще – длинные искусственные волосы.
– Это называется парик. И зачем они тебе? Для кого?
– Для меня.
Флора издала смешок.
– Ты хочешь стать похожим на хиджру?[40]
– Нет. Просто если вы желаете, чтобы я совокуплялся на ваших глазах с женщиной, то почему бы мне не проделать то же самое с мужчиной?
– Что это с тобой? – насторожилась Флора. – Никогда не замечала в тебе подобных наклонностей!
– Я уже все попробовал. Все, кроме этого.
– Ты изменился, – заметила женщина, и в ее голосе прозвучало сожаление.
– Я повзрослел.
– Сними одежду.
Арун с легкостью проделал это, оставшись в одной набедренной повязке. Флора обошла его со всех сторон, прикасаясь то тут, то там к гладкой золотистой коже и твердым мускулам.
– Да, ты уже не мальчик. Ты стал красивым молодым мужчиной. Хотя таким ты мне тоже нравишься, но… Помню, когда я впервые приказала тебе раздеться, ты так смутился и испугался, что заплакал. А потом я развратила тебя и пристрастила к опиуму.
Арун вздрогнул. Опиум. Он не подумал о том, что, возможно, первое время ему будет трудно без него обходиться! Впрочем, если с ним будет Сона, он преодолеет все, что угодно.
– Хорошо, – сказала Флора, – я закажу парик. Тогда, наверное, нужны и браслеты?
– Да, и браслеты.
– Мы вдоволь повеселимся!
– Я тоже так думаю, – ответил Арун, стараясь скрыть жесткий блеск своих глаз, которые старуха называла глазами Кришны.
Ратна пребывала в радостном предвкушении. Ей казалось, будто она пересекла пропасть между живыми и мертвыми и выбралась на спасительный берег.
Жрецы были правы в одном: нет ни истинного рождения, ни вечной смерти, существует лишь жизнь, жизнь в настоящем, за которое она цеплялась, как всякая шудра. Это для брахманов всякое земное благо является препятствием к постижению высших миров, а низшие касты ценят реальность, какой бы суровой она ни была.
Увидев, как быстро в приюте забыли Сону, девушка укрепилась в своем решении. Сунита запретила вдовам упоминать имя той, которая оказалась плохой женой, не захотевшей поддержать пребывание супруга в вечном блаженстве. Обязанности Соны перепоручили кому-то другому. А Ратна почти каждый день отправлялась стирать, и в ее положении сбежать было проще простого. В один из ближайших дней Арун придет за ней на берег, и она без сожаления покинет мир белых фигур, каменных стен, скудной пищи и непонятных запретов. И наконец-то вернет себе право самой вершить свою судьбу.
Соне же каждую ночь снилось, как гребень из слоновой кости в ее руках скользит сверху вниз, от макушки до самых кончиков волос, струившихся подобно темной воде. То было одно из величайших женских наслаждений, какое она не испытывала уже три года.
Арун принес парик. Он был сделан великолепно, и юноша сказал, что, если во время свадебного обряда она прикроет фальшивые волосы палу[41], ни жрец, ни кто-либо другой ничего не заподозрят.
Несмотря на все волнения, Сона удивилась бы, узнав, как мало она размышляет о трудностях и перипетиях грядущей жизни в сравнении с той же Ратной. Уверенность и забота Аруна окутали девушку, словно волшебное покрывало, защитившее ее от внешнего мира. Соне нравилось, что ей не надо ни о чем думать, да и Арун постоянно напоминал ей об этом.
Если Сона со вздохом говорила, что была плохой женой, юноша смеялся:
– У тебя будет возможность стать хорошей!
А если она сетовала, что слишком быстро уступила его уговорам, он отвечал:
– Любовь – не унылое тление, а жаркое пламя, оно не должно разгораться долго.
Иногда девушка успокаивалась до такой степени, что ей чудилось, будто она просто-напросто перенесется на невесомом вимане[42] в лучший мир, сияющий и радостный.
Отчасти виной тому была прежняя жизнь Соны в богатом родительском доме, где ее все любили и баловали. А также три невыносимых года, проведенных ею в приюте. Можно быть стойкой до определенного момента, а потом наступает неминуемый прорыв. Сона только сейчас начала понимать, что, не встреть она Аруна и не впусти в свое сердце любовь, ее доля напоминала бы участь быков, которые ходят по кругу, приводя в движение мельничные жернова.
Девушка знала, что никогда не сможет вернуться к родителям, потому что даже они не сумели бы понять ее поступка. Для них она умерла, и отныне ее единственной семьей должны были стать Арун и Ратна.
Арун предложил Соне представляться диди[43] Ратны, но последняя воспротивилась. Не дело шудры считаться сестрой брахманки, тем более они совсем не похожи. Она хотела назваться служанкой, но против этого возразила Сона. Девушкам, разделившим нелегкую участь вдов, не пристало играть роль госпожи и прислуги.
– Тогда, – сказал Арун, – Ратна будет моей сестрой.
На том и порешили.
Когда Ратна появилась в хижине, одетая в простое полотняное, но не белое, а цветное сари, в дешевых, но весело звенящих, будто колокольчики на ветру, браслетах и прикрывавшей стриженую голову дупатте, Сона так обрадовалась, что обняла ее.
А потом Арун привел полуслепого жреца, такого старого, что казалось, будто он с головы до ног посыпан пеплом. Он был похож на лесного отшельника, который питается только кореньями, или аскета, живущего подаянием набожных почитателей.
Жрец читал ту же ведическую мантру, какая произносилась во время первого бракосочетания Соны, когда тяжелые от золотых браслетов руки невесты были до локтей разрисованы хной, на грудь свисало ожерелье в семь рядов, когда ее окружали несколько сотен свадебных гостей в ярких нарядах.
Теперь на женихе и невесте была простая одежда и скромные венки, а на свадьбе присутствовали только Ратна да две бедные женщины, приютившие Сону в своей хижине.
Девушка не смела наслаждаться моментом соединения судеб, а юноша все еще не мог поверить в случившееся.
Когда жених и невеста кормили друг друга сладостями, глаза Аруна сияли радостью, любовью и страстью, опущенные ресницы Соны подрагивали, а щеки пылали от смущения.
Брачная ночь откладывалась, потому что с наступлением темноты им предстояло покинуть Варанаси. Хотя это вполне соответствовало трем дням воздержания[44], Арун предпочел бы не ждать. Но он дал себе слово быть хитроумным и осторожным. А Сона поневоле вспоминала свою прежнюю жизнь.
Когда она выходила из спальни после ночи, проведенной со своим престарелым мужем, то стыдилась смотреть в глаза окружающим, потому что казалась самой себе оскверненной прикосновениями его дряблых рук и слюнявыми поцелуями. Не говоря уже о другом.
Может, лингам, детородный орган Шивы, и являлся символом божественной мощи, но мужской был создан для женских мучений. Хотя на свете наверняка существовали женщины, которым казалось иначе.
Поняв, что Арун исчез, Флора Клайв пребывала в бешенстве. Решив обвинить молодого индийца в краже, она обратилась к начальнику местной полиции (он именовался суперинтендантом) и рассказала о случившемся.
– Он взял у вас деньги, мэм? – спросил тот, приготовившись подробно записывать ответы.
– Да, деньги и украшения.
Арун в самом деле прихватил с десяток рупий, но драгоценности не трогал. А еще он стащил у Флоры бумагу с ее личной печатью и подписью и сочинил для себя отличную рекомендацию.
– Вы не можете предположить, куда он отправился?
– Кто его знает! К родителям? Едва ли. Он зачем-то взял из моего дома парик с длинными волосами и сари. Возможно, он решил присоединиться к хиджрам?
– Так этот юноша – евнух?
– Как бы не так! – Глаза Флоры сверкнули злостью, и она выпалила, не думая о том, что может выдать себя: – Это великолепный образец молодого самца!
Начальник полиции пообещал сделать все для поимки индийца, и женщина поехала домой. Войдя в казавшийся опустевшим особняк, Флора Клайв заскрежетала зубами, а после произнесла, словно клятву:
– Ты украл нечто большее – мою возвращенную молодость! И ты поплатишься за это!
Потом она поднялась в свой кабинет и села за стол, охваченная внезапным намерением написать в Лондон своей младшей сестре Этель. С большим опозданием Флора возжелала хоть как-то заполнить неожиданно возникшую в жизни пустоту.
Глава VII
В это время года Флора Клайв всегда ощущала свой возраст: у нее болела голова и ломило спину. Она покуривала опиум, но на время отказалась от любовных утех. И крайне удивилась, когда Арун сказал:
– Мне нужно цветное сари, а лучше два. А еще – длинные искусственные волосы.
– Это называется парик. И зачем они тебе? Для кого?
– Для меня.
Флора издала смешок.
– Ты хочешь стать похожим на хиджру?[40]
– Нет. Просто если вы желаете, чтобы я совокуплялся на ваших глазах с женщиной, то почему бы мне не проделать то же самое с мужчиной?
– Что это с тобой? – насторожилась Флора. – Никогда не замечала в тебе подобных наклонностей!
– Я уже все попробовал. Все, кроме этого.
– Ты изменился, – заметила женщина, и в ее голосе прозвучало сожаление.
– Я повзрослел.
– Сними одежду.
Арун с легкостью проделал это, оставшись в одной набедренной повязке. Флора обошла его со всех сторон, прикасаясь то тут, то там к гладкой золотистой коже и твердым мускулам.
– Да, ты уже не мальчик. Ты стал красивым молодым мужчиной. Хотя таким ты мне тоже нравишься, но… Помню, когда я впервые приказала тебе раздеться, ты так смутился и испугался, что заплакал. А потом я развратила тебя и пристрастила к опиуму.
Арун вздрогнул. Опиум. Он не подумал о том, что, возможно, первое время ему будет трудно без него обходиться! Впрочем, если с ним будет Сона, он преодолеет все, что угодно.
– Хорошо, – сказала Флора, – я закажу парик. Тогда, наверное, нужны и браслеты?
– Да, и браслеты.
– Мы вдоволь повеселимся!
– Я тоже так думаю, – ответил Арун, стараясь скрыть жесткий блеск своих глаз, которые старуха называла глазами Кришны.
Ратна пребывала в радостном предвкушении. Ей казалось, будто она пересекла пропасть между живыми и мертвыми и выбралась на спасительный берег.
Жрецы были правы в одном: нет ни истинного рождения, ни вечной смерти, существует лишь жизнь, жизнь в настоящем, за которое она цеплялась, как всякая шудра. Это для брахманов всякое земное благо является препятствием к постижению высших миров, а низшие касты ценят реальность, какой бы суровой она ни была.
Увидев, как быстро в приюте забыли Сону, девушка укрепилась в своем решении. Сунита запретила вдовам упоминать имя той, которая оказалась плохой женой, не захотевшей поддержать пребывание супруга в вечном блаженстве. Обязанности Соны перепоручили кому-то другому. А Ратна почти каждый день отправлялась стирать, и в ее положении сбежать было проще простого. В один из ближайших дней Арун придет за ней на берег, и она без сожаления покинет мир белых фигур, каменных стен, скудной пищи и непонятных запретов. И наконец-то вернет себе право самой вершить свою судьбу.
Соне же каждую ночь снилось, как гребень из слоновой кости в ее руках скользит сверху вниз, от макушки до самых кончиков волос, струившихся подобно темной воде. То было одно из величайших женских наслаждений, какое она не испытывала уже три года.
Арун принес парик. Он был сделан великолепно, и юноша сказал, что, если во время свадебного обряда она прикроет фальшивые волосы палу[41], ни жрец, ни кто-либо другой ничего не заподозрят.
Несмотря на все волнения, Сона удивилась бы, узнав, как мало она размышляет о трудностях и перипетиях грядущей жизни в сравнении с той же Ратной. Уверенность и забота Аруна окутали девушку, словно волшебное покрывало, защитившее ее от внешнего мира. Соне нравилось, что ей не надо ни о чем думать, да и Арун постоянно напоминал ей об этом.
Если Сона со вздохом говорила, что была плохой женой, юноша смеялся:
– У тебя будет возможность стать хорошей!
А если она сетовала, что слишком быстро уступила его уговорам, он отвечал:
– Любовь – не унылое тление, а жаркое пламя, оно не должно разгораться долго.
Иногда девушка успокаивалась до такой степени, что ей чудилось, будто она просто-напросто перенесется на невесомом вимане[42] в лучший мир, сияющий и радостный.
Отчасти виной тому была прежняя жизнь Соны в богатом родительском доме, где ее все любили и баловали. А также три невыносимых года, проведенных ею в приюте. Можно быть стойкой до определенного момента, а потом наступает неминуемый прорыв. Сона только сейчас начала понимать, что, не встреть она Аруна и не впусти в свое сердце любовь, ее доля напоминала бы участь быков, которые ходят по кругу, приводя в движение мельничные жернова.
Девушка знала, что никогда не сможет вернуться к родителям, потому что даже они не сумели бы понять ее поступка. Для них она умерла, и отныне ее единственной семьей должны были стать Арун и Ратна.
Арун предложил Соне представляться диди[43] Ратны, но последняя воспротивилась. Не дело шудры считаться сестрой брахманки, тем более они совсем не похожи. Она хотела назваться служанкой, но против этого возразила Сона. Девушкам, разделившим нелегкую участь вдов, не пристало играть роль госпожи и прислуги.
– Тогда, – сказал Арун, – Ратна будет моей сестрой.
На том и порешили.
Когда Ратна появилась в хижине, одетая в простое полотняное, но не белое, а цветное сари, в дешевых, но весело звенящих, будто колокольчики на ветру, браслетах и прикрывавшей стриженую голову дупатте, Сона так обрадовалась, что обняла ее.
А потом Арун привел полуслепого жреца, такого старого, что казалось, будто он с головы до ног посыпан пеплом. Он был похож на лесного отшельника, который питается только кореньями, или аскета, живущего подаянием набожных почитателей.
Жрец читал ту же ведическую мантру, какая произносилась во время первого бракосочетания Соны, когда тяжелые от золотых браслетов руки невесты были до локтей разрисованы хной, на грудь свисало ожерелье в семь рядов, когда ее окружали несколько сотен свадебных гостей в ярких нарядах.
Теперь на женихе и невесте была простая одежда и скромные венки, а на свадьбе присутствовали только Ратна да две бедные женщины, приютившие Сону в своей хижине.
Девушка не смела наслаждаться моментом соединения судеб, а юноша все еще не мог поверить в случившееся.
Когда жених и невеста кормили друг друга сладостями, глаза Аруна сияли радостью, любовью и страстью, опущенные ресницы Соны подрагивали, а щеки пылали от смущения.
Брачная ночь откладывалась, потому что с наступлением темноты им предстояло покинуть Варанаси. Хотя это вполне соответствовало трем дням воздержания[44], Арун предпочел бы не ждать. Но он дал себе слово быть хитроумным и осторожным. А Сона поневоле вспоминала свою прежнюю жизнь.
Когда она выходила из спальни после ночи, проведенной со своим престарелым мужем, то стыдилась смотреть в глаза окружающим, потому что казалась самой себе оскверненной прикосновениями его дряблых рук и слюнявыми поцелуями. Не говоря уже о другом.
Может, лингам, детородный орган Шивы, и являлся символом божественной мощи, но мужской был создан для женских мучений. Хотя на свете наверняка существовали женщины, которым казалось иначе.
Поняв, что Арун исчез, Флора Клайв пребывала в бешенстве. Решив обвинить молодого индийца в краже, она обратилась к начальнику местной полиции (он именовался суперинтендантом) и рассказала о случившемся.
– Он взял у вас деньги, мэм? – спросил тот, приготовившись подробно записывать ответы.
– Да, деньги и украшения.
Арун в самом деле прихватил с десяток рупий, но драгоценности не трогал. А еще он стащил у Флоры бумагу с ее личной печатью и подписью и сочинил для себя отличную рекомендацию.
– Вы не можете предположить, куда он отправился?
– Кто его знает! К родителям? Едва ли. Он зачем-то взял из моего дома парик с длинными волосами и сари. Возможно, он решил присоединиться к хиджрам?
– Так этот юноша – евнух?
– Как бы не так! – Глаза Флоры сверкнули злостью, и она выпалила, не думая о том, что может выдать себя: – Это великолепный образец молодого самца!
Начальник полиции пообещал сделать все для поимки индийца, и женщина поехала домой. Войдя в казавшийся опустевшим особняк, Флора Клайв заскрежетала зубами, а после произнесла, словно клятву:
– Ты украл нечто большее – мою возвращенную молодость! И ты поплатишься за это!
Потом она поднялась в свой кабинет и села за стол, охваченная внезапным намерением написать в Лондон своей младшей сестре Этель. С большим опозданием Флора возжелала хоть как-то заполнить неожиданно возникшую в жизни пустоту.
Глава VII
При каждом взмахе весел вода вспыхивала холодным блеском. Огромная белая луна, освещавшая путь, двигалась по усыпанному звездами небу, будто диковинный воздушный корабль.
Троица беглецов, нарушителей вековечных законов и запретов, плыла по Гангу в гуфе – круглой лодке, сплетенной из ивняка. Этот план предложил Арун: покинуть город так, чтобы никто не видел и не знал, когда, куда и как они исчезли. Гуф был куплен у какого-то бедняка, которого никто не станет расспрашивать. Удалившись на значительное расстояние, беглецы собирались затопить лодку и потом следовать сушей.
Ратне не верилось, что она направляется в Хардвар, где вновь увидит Нилама. Она заставит его сказать, где найти Амита, и заберет свою дочь.
Впрочем, сейчас она думала не о будущем, а о настоящем: о том, не перевернется ли лодка, смогут ли они благополучно причалить к берегу. Она ни о чем не спрашивала, но, чувствуя ее волнение, Арун заверил, что справится: он родился на берегу реки и в детстве часто плавал в гуфе.
Сона молчала, лежа на дне лодки. Казалось, она потеряла чувство времени, ее мысли растворились в ночи, и она не видела перед собой ничего, кроме великолепных небесных чертогов. Но такое забвение было только на пользу.
На рассвете они причалили к какому-то берегу. Кругом простирались желто-серые поля, вдали виднелась кучка приземистых, наполовину скрытых деревьями хижин.
При виде деревянного колеса с привязанными к ободу глиняными кувшинами, каким испокон веков подавалась вода на посевы, тащивших соху быков и тощих, словно высушенных зноем крестьян в набедренных повязках или рубахах из кхаддара[45], Арун почувствовал ностальгию. Едва ли ему когда-то доведется увидеть своих родных! Юношу успокаивало лишь то, что он сделал для них все, что мог.
Путники отправились в деревню. Они так устали, что даже не разговаривали.
Захолустное селение казалось сонным. Узкие улочки были зажаты глинобитными стенами, кое-где виднелись старинные колодцы. В пыли возились полуголые дети и бездомные собаки. Найдя более-менее приличный дом, Арун попросил у хозяев приюта до следующего утра.
Как всегда, рупии открывали любые двери. Пока женщины приводили себя в порядок и отдыхали, Арун узнал, где можно нанять повозку, и прикинул маршрут. Им предстоял долгий путь с остановкой в разных местах. Сейчас прежде всего нужно было добраться до ближайшего крупного города.
Когда он вернулся, Сона и Ратна выглядели оживленными и посвежевшими. Пища была простой, а вода не слишком вкусной, но они радовались и этому. Остаток дня беглецы обсуждали подробности грядущей поездки и возможные трудности. А потом наступила ночь.
Конечно, Арун куда охотнее уединился бы с Соной не здесь, но выбирать не приходилось. Поскольку в этом чужом доме было слишком много народа, ему пришла в голову мысль переночевать в саду под большим фиговым деревом.
Он взял подушки и циновки, и Сона беспрекословно последовала за ним. В брачной ночи, проведенной под пологом звездного неба, таилось что-то возвышенное и судьбоносное, пусть даже в воздухе разносилось не только благоухание цветов, но и запах сжигаемого навоза, используемого бедняками вместо топлива.
Арун все еще терзался своей опрометчиво выданной тайной, тогда как Сона смотрела на него совсем другими глазами. Ее жизнь в печальном вдовьем царстве была схожа с существованием жалкой сухой травинки в выжженной солнцем степи.
Теперь же в жизни Соны вновь появился мужчина, «земной бог женщины», и она отдала свою судьбу в его руки. Девушка знала, что всегда будет помнить о том, что он взял ее в жены без единой рупии приданого. Она не могла принести в дар мужу даже свою девственность.
А еще у нее были острижены волосы, а под кожей проступали ребра, поскольку, как и положено вдовам, Сона ела один раз в день – пресные лепешки или ничем не приправленную чечевицу. Да и этой скудной пищи никогда не было вдоволь.
Арун же впервые ложился с женщиной, для овладения которой ему не был нужен ни опиум, ни мучительные усилия над собой. Он мечтал, как они ночь за ночью станут отдаваться взаимной страсти, не заботясь о том, чем это оплачено и что ждет их впереди, и думая лишь об одном: как продлить эти мгновения до бесконечности!
– Ты рада? – смущенно произнес Арун, взяв жену за руку.
– Да. Теперь у меня есть все.
– Кроме домашнего очага, богиней которого ты должна стать. Я надеюсь, скоро у нас появится и дом, и все остальное.
Сона кивнула. Она ни о чем не расспрашивала, просто смотрела на мужа, всецело доверяя ему. Он был человеком, не только вызволившим ее из пут вдовства, но и принявшим на себя груз ее вины. Ее благодарность была безмерной. Впрочем, как и любовь.
Арун размотал ее сари и перед тем, как перейти к чему-то более интимному, взял лицо Соны в ладони и заглянул в глаза, словно хотел увидеть ее душу. Прочитав там безмолвное согласие, порывисто и крепко прижал девушку к груди.
Сона никогда и ни перед кем не раздевалась полностью, а сейчас на ней не было даже нижней юбки и чоли[46]. Так хотел ее муж, и она покорялась ему. Его ладони двигались по ее коже, будто две лодки по глади воды. Сона впитывала каждое прикосновение Аруна и внимала ему, но не радостно, а испуганно и тревожно. Осознав ее неопытность и почувствовав страх, он исполнился нежности и ласкал ее трепетно, осторожно, почти целомудренно.
Их тела блестели под луной, а в глазах отражался свет далеких звезд. Арун был гибким и сильным, Сона – изящной и хрупкой. Мягкие изгибы ее бедер, ее небольшая, совершенной формы грудь сводили его с ума.
Хотя Сона уже была с мужчиной – со своим старым мужем, почтенным брахманом, пожелавшим молодой плоти, – ей казалось, что все происходит впервые. Ей чудилось, будто жар тела Аруна проникает внутрь, растопляя давний холод и страх.
Сона пыталась противиться нараставшему сладостному ощущению, но после сдалась и растворилась в нем. Арун же боялся потерять, спугнуть этот волшебный миг, бесценность которого он только что осознал. Они льнули не только телом к телу, а и сердцем к сердцу, душой к душе. Она отдалась ему безраздельно, а он получил гораздо больше, чем мог себе представить.
– Прежде ты спала со стариком, а я со старухой, и все же мы сумели сохранить себя друг для друга! – прошептал Арун.
– Когда-нибудь я тоже состарюсь, – заметила Сона.
– Это произойдет нескоро. Впереди у нас целая жизнь! И мы будем стариться вместе, а это совсем другое.
Утром Ратна сразу заметила, как окрепла их связь, и боялась почувствовать себя третьей лишней. Однако Сона вела себя все так же дружелюбно, а Арун по-прежнему называл Ратну сестрой. Они тронулись в путь и за несколько переходов добрались наконец до Хардвара.
Увидев город, вблизи которого Ганг начинает свой путь в гранитных скалах, из хрустального горного потока постепенно превращаясь в могучую темно-серую массу воды, девушка почувствовала, как на ее глазах выступили слезы. Она вернулась в прошлое, к источнику своего счастья и своих бед.
Когда они подошли к дому, где жил Нилам, в душе Ратны всколыхнулась память о первом волшебном чувстве и отдалась в душе резкой болью утраты.
Во дворе какая-то девушка раскладывала на горячих камнях выстиранное белье. Обернувшись на стук калитки, она вопросительно посмотрела на незваных гостей. Ратна обратилась к ней:
– Мы бы хотели видеть Нилама.
– Мой муж в лавке.
У Ратны потемнело в глазах. Это была не столько ревность, сколько осознание того, что она в самом деле умерла для других людей.
Когда человек покидает этот мир, время не останавливается, жизнь по-прежнему течет, и в ней происходят события, не имеющие никакого отношения к тому, кто никогда не вернется обратно. А вот она вернулась и получила доказательство того, что ее больше нет. Ни для Нилама, ни для его жены, которая едва ли вообще слышала о ее существовании.
– В вашем доме есть дети?
– Нет.
– Приезжал ли к вам Амит, старший брат вашего мужа?
– Да, на нашу свадьбу.
– С ребенком?
– С женой.
Поняв, что эта девушка ничего не знает, Ратна направилась к выходу. Сона и Арун молча пошли за ней. Во взоре первой отражалось сочувствие, второй выглядел встревоженным.
– Куда мы теперь? – спросил он, когда они очутились за воротами.
– В лавку.
Ратна была погружена в себя, а Сона втайне радовалась ярким краскам рынка, которые ее ожившая душа не уставала впитывать. Золотые холмы шафрана, звездоподобный анис, животворящий пажитник, полный целебных соков имбирь – все это таило в себе множество оттенков вкуса различной сладости и остроты. Сона охотно скупила бы весь базар и растворилась в магии цветов и запахов. Единственное, что бы она не взяла, так это асафетиду – противоядие от любви.
Ратна вошла в ковровую лавку. Арун и Сона остались снаружи. Когда девушка увидела бывшего возлюбленного, она не испытала ни сожаления, ни горечи; напротив, в ее душе зародился гнев. Ратна предчувствовала, чем обернется этот разговор, потому что давно разгадала натуру Нилама. А он застыл с таким выражением на лице, словно перед ним предстал выходец с того света.
Ратна знала, что она – исхудавшая, с остриженной головой, покрытой краем сари, и острым непримиримым, ожесточенным взглядом запавших глаз – выглядит ужасно, но сейчас это не имело значения.
– Почему ты так смотришь? – резко спросила она. – Ты же знаешь, что я не умерла!
– Да, но ты… ты не можешь здесь находиться! – пробормотал он.
– Меня привела сюда боль, которая не дает мне покоя. Где моя дочь?
– Ты же знаешь, она у Амита.
– Ты видел ее с тех пор, как мы расстались?
– Нет.
– Почему? После женитьбы ты мог бы взять Анилу к себе! Пусть ты забыл обо мне, но как ты мог бросить дочь!
На щеках Нилама вспыхнула краска.
– Я не забыл о тебе, Ратна. Но я не думал, что ты вернешься, ведь для вдов не существует пути в прежнюю жизнь. И я не бросал Анилу. Моя жена ничего не знает ни о ней, ни… о нас с тобой. Амит говорил, что его супруга Кумари привязалась к девочке. Аниле там хорошо.
– Я хочу забрать ее к себе.
Нилам выдержал паузу. Теперь в его взоре сквозила жалость и, возможно, остатки прежних чувств.
– Неужели ты вернулась в Хардвар одна? Есть ли у тебя деньги и что ты ешь?
– Я не одна, со мной еще одна вдова и… ее новый муж. А если ты хочешь дать мне денег или что-то еще, то мне от тебя ничего не нужно. Я желаю знать только одно: где мне найти Амита? Потом я навсегда исчезну из твоей жизни.
Нилам вздохнул.
– Он не отдаст тебе Анилу.
– Посмотрим. Она не его, а моя дочь.
– Он в Канпуре, в тамошнем гарнизоне. Я запомнил название города, но понятия не имею, где это.
– Мы найдем. Отныне я иду куда хочу и делаю то, что считаю нужным. А ты… ты навсегда останешься в этой лавке! По мне, это немногим лучше приюта.
Ратна вышла на улицу. Внезапно свет показался слишком резким и ярким. Девушка покачнулась, и Арун поддержал ее за локоть.
– Что он сказал?
Ратна лишь покачала головой: она не могла говорить, ее душили рыдания. Сона ласково погладила девушку по плечу.
– Мы сделаем все, чтобы найти твою дочь и вернуть ее тебе!
Арун выяснил, что Канпур находится на правом берегу Ганга, между Аллахабадом и Дели. До 1801 года это была деревня, которую захватили англичане, превратив ее в пограничный пункт. К настоящему времени важность Канпура сильно возросла: к нему протянулась телеграфная линия и там шло интенсивное строительство железной дороги.
Город насчитывал сто восемнадцать тысяч жителей, включая и гарнизон, состоявший приблизительно из трех тысяч сипаев и немногим более трехсот английских солдат и офицеров.
На северной окраине Канпура, носившей название Навабгандж, находились воинский арсенал, казначейство и гражданские службы, на южной протянулись ряды бараков военного городка сипаев.
Этот лагерь мало чем отличался от других подобных лагерей: строения из глины, соломы и бамбука с узкими комнатами, отдельными для каждого солдата. В одной из таких клетушек Ратна, Арун и Сона и обнаружили Амита – он как раз сменился с караула и собирался готовить обед на мангале, который дымился во дворе. Вероятно, его жена и Анила жили отдельно, потому что здесь не было никаких следов присутствия женщины и ребенка.
Амит не сразу узнал Ратну, а узнав, отшатнулся, как и Нилам.
– Ты?!
– Да. Я пришла за своей дочерью.
– Ты не можешь покинуть приют!
– Я уже это сделала. Отдай мне ребенка!
– Нет.
– Почему?
– Потому что это нарушение обычаев, установленных от века. Ты – внекастовое существо, оскверняющее все, до чего дотронешься. Я не должен стоять рядом с тобой, не то что разговаривать. Возвращайся обратно, иначе я сам отвезу тебя туда.
– Я никогда не вернусь в приют! – вскрикнула Ратна, отпрянув от него. – Ты не сможешь меня принудить!
– Послушайте, – вмешался Арун, – это бесчеловечно. Отдайте ребенка матери, и вы больше никогда нас не увидите. Клянусь, мы позаботимся о девочке.
Амит окинул его суровым взглядом.
– Кто ты такой, чтобы представлять интересы Ратны?
– Я ее брат. А это моя жена. – Арун кивнул на скромно стоящую в стороне Сону.
Амит покачал головой.
– Чутье подсказывает мне, что у вас подобралась подходящая компания! Я не верю, что ты ее брат. Где же ты находился, когда я отвозил эту женщину в приют?
– Тогда меня еще не было в ее жизни.
– В таком случае у тебя нет никакого права вмешиваться. Все давно решено. И если ты помогаешь отступнице, значит, ты того стоишь. Уходите. Я сам воспитаю свою сестру.
– А вот тут ты ошибаешься! – Ратна сжимала в кулаке конец сари, ее глаза сверкали. – Анила – вовсе не дочь твоего отца! Я родила ее от Нилама!
Хотя Амит попытался скрыть эмоции, было видно, что он сражен услышанным.
– Если это правда, тогда ты – развратная женщина, проклятая богами. Тебе нигде не найти ни спасения, ни убежища, – мрачно произнес он и добавил: – Только попытайся похитить Анилу, и тебе несдобровать! Это военный город, в котором все решается очень просто и быстро.
Им пришлось уйти. Ратна брела, опустив голову. Она думала о том, что можно собрать и склеить все, кроме разбитого сердца. Ей казалось, будто ее душа исполосована острыми когтями.
Девушка выглядела такой потерянной и жалкой, что Арун и Сона очень удивились, когда она вскинула голову и гневно промолвила, глядя сухими глазами в высокое прозрачное небо:
– Я ни за что не сдамся!
– Конечно, – сказал Арун, стараясь усмирить жестокий мятеж ее сердца, – только нам надо быть осторожными и ни в коем случае не спешить. Не стоит давать волю чувствам. Мы наверняка узнаем, где живет его жена, и наведаемся к ней. А пока остановимся в этом городке.
На южной окраине Канпура, за сипайским лагерем, размещались утопающие в садах бунгало англичан. Здесь же располагались больничные бараки, игорный дом, бильярдная, офицерский клуб и церковь.
Жизнь офицеров полка протекала хотя и рутинно, но вместе с тем весело: сезонные балы, спортивные состязания, скачки. Форма военных была на редкость живописна: красные мундиры, увенчанные длинным плюмажем латунные каски, белые лосины и высокие ботфорты.
Арун принялся одно за другим обходить одноэтажные кирпичные здания, в которых жили офицеры. Один из них посоветовал молодому человеку обратиться в канпурский магистрат.
В те времена образованные индийцы не были редкостью, но, как правило, они происходили из высших каст, а потому не желали служить белым. Красивый, обходительный, хорошо говорящий по-английски юноша вызывал у окружающих доверие и симпатию. Сыграла свою роль и блестящая рекомендация, предоставленная Аруном от имени Флоры Клайв. В Канпуре ее никто не знал, но великолепная бумага с витиеватой подписью и личной печатью произвела должное впечатление.
Троица беглецов, нарушителей вековечных законов и запретов, плыла по Гангу в гуфе – круглой лодке, сплетенной из ивняка. Этот план предложил Арун: покинуть город так, чтобы никто не видел и не знал, когда, куда и как они исчезли. Гуф был куплен у какого-то бедняка, которого никто не станет расспрашивать. Удалившись на значительное расстояние, беглецы собирались затопить лодку и потом следовать сушей.
Ратне не верилось, что она направляется в Хардвар, где вновь увидит Нилама. Она заставит его сказать, где найти Амита, и заберет свою дочь.
Впрочем, сейчас она думала не о будущем, а о настоящем: о том, не перевернется ли лодка, смогут ли они благополучно причалить к берегу. Она ни о чем не спрашивала, но, чувствуя ее волнение, Арун заверил, что справится: он родился на берегу реки и в детстве часто плавал в гуфе.
Сона молчала, лежа на дне лодки. Казалось, она потеряла чувство времени, ее мысли растворились в ночи, и она не видела перед собой ничего, кроме великолепных небесных чертогов. Но такое забвение было только на пользу.
На рассвете они причалили к какому-то берегу. Кругом простирались желто-серые поля, вдали виднелась кучка приземистых, наполовину скрытых деревьями хижин.
При виде деревянного колеса с привязанными к ободу глиняными кувшинами, каким испокон веков подавалась вода на посевы, тащивших соху быков и тощих, словно высушенных зноем крестьян в набедренных повязках или рубахах из кхаддара[45], Арун почувствовал ностальгию. Едва ли ему когда-то доведется увидеть своих родных! Юношу успокаивало лишь то, что он сделал для них все, что мог.
Путники отправились в деревню. Они так устали, что даже не разговаривали.
Захолустное селение казалось сонным. Узкие улочки были зажаты глинобитными стенами, кое-где виднелись старинные колодцы. В пыли возились полуголые дети и бездомные собаки. Найдя более-менее приличный дом, Арун попросил у хозяев приюта до следующего утра.
Как всегда, рупии открывали любые двери. Пока женщины приводили себя в порядок и отдыхали, Арун узнал, где можно нанять повозку, и прикинул маршрут. Им предстоял долгий путь с остановкой в разных местах. Сейчас прежде всего нужно было добраться до ближайшего крупного города.
Когда он вернулся, Сона и Ратна выглядели оживленными и посвежевшими. Пища была простой, а вода не слишком вкусной, но они радовались и этому. Остаток дня беглецы обсуждали подробности грядущей поездки и возможные трудности. А потом наступила ночь.
Конечно, Арун куда охотнее уединился бы с Соной не здесь, но выбирать не приходилось. Поскольку в этом чужом доме было слишком много народа, ему пришла в голову мысль переночевать в саду под большим фиговым деревом.
Он взял подушки и циновки, и Сона беспрекословно последовала за ним. В брачной ночи, проведенной под пологом звездного неба, таилось что-то возвышенное и судьбоносное, пусть даже в воздухе разносилось не только благоухание цветов, но и запах сжигаемого навоза, используемого бедняками вместо топлива.
Арун все еще терзался своей опрометчиво выданной тайной, тогда как Сона смотрела на него совсем другими глазами. Ее жизнь в печальном вдовьем царстве была схожа с существованием жалкой сухой травинки в выжженной солнцем степи.
Теперь же в жизни Соны вновь появился мужчина, «земной бог женщины», и она отдала свою судьбу в его руки. Девушка знала, что всегда будет помнить о том, что он взял ее в жены без единой рупии приданого. Она не могла принести в дар мужу даже свою девственность.
А еще у нее были острижены волосы, а под кожей проступали ребра, поскольку, как и положено вдовам, Сона ела один раз в день – пресные лепешки или ничем не приправленную чечевицу. Да и этой скудной пищи никогда не было вдоволь.
Арун же впервые ложился с женщиной, для овладения которой ему не был нужен ни опиум, ни мучительные усилия над собой. Он мечтал, как они ночь за ночью станут отдаваться взаимной страсти, не заботясь о том, чем это оплачено и что ждет их впереди, и думая лишь об одном: как продлить эти мгновения до бесконечности!
– Ты рада? – смущенно произнес Арун, взяв жену за руку.
– Да. Теперь у меня есть все.
– Кроме домашнего очага, богиней которого ты должна стать. Я надеюсь, скоро у нас появится и дом, и все остальное.
Сона кивнула. Она ни о чем не расспрашивала, просто смотрела на мужа, всецело доверяя ему. Он был человеком, не только вызволившим ее из пут вдовства, но и принявшим на себя груз ее вины. Ее благодарность была безмерной. Впрочем, как и любовь.
Арун размотал ее сари и перед тем, как перейти к чему-то более интимному, взял лицо Соны в ладони и заглянул в глаза, словно хотел увидеть ее душу. Прочитав там безмолвное согласие, порывисто и крепко прижал девушку к груди.
Сона никогда и ни перед кем не раздевалась полностью, а сейчас на ней не было даже нижней юбки и чоли[46]. Так хотел ее муж, и она покорялась ему. Его ладони двигались по ее коже, будто две лодки по глади воды. Сона впитывала каждое прикосновение Аруна и внимала ему, но не радостно, а испуганно и тревожно. Осознав ее неопытность и почувствовав страх, он исполнился нежности и ласкал ее трепетно, осторожно, почти целомудренно.
Их тела блестели под луной, а в глазах отражался свет далеких звезд. Арун был гибким и сильным, Сона – изящной и хрупкой. Мягкие изгибы ее бедер, ее небольшая, совершенной формы грудь сводили его с ума.
Хотя Сона уже была с мужчиной – со своим старым мужем, почтенным брахманом, пожелавшим молодой плоти, – ей казалось, что все происходит впервые. Ей чудилось, будто жар тела Аруна проникает внутрь, растопляя давний холод и страх.
Сона пыталась противиться нараставшему сладостному ощущению, но после сдалась и растворилась в нем. Арун же боялся потерять, спугнуть этот волшебный миг, бесценность которого он только что осознал. Они льнули не только телом к телу, а и сердцем к сердцу, душой к душе. Она отдалась ему безраздельно, а он получил гораздо больше, чем мог себе представить.
– Прежде ты спала со стариком, а я со старухой, и все же мы сумели сохранить себя друг для друга! – прошептал Арун.
– Когда-нибудь я тоже состарюсь, – заметила Сона.
– Это произойдет нескоро. Впереди у нас целая жизнь! И мы будем стариться вместе, а это совсем другое.
Утром Ратна сразу заметила, как окрепла их связь, и боялась почувствовать себя третьей лишней. Однако Сона вела себя все так же дружелюбно, а Арун по-прежнему называл Ратну сестрой. Они тронулись в путь и за несколько переходов добрались наконец до Хардвара.
Увидев город, вблизи которого Ганг начинает свой путь в гранитных скалах, из хрустального горного потока постепенно превращаясь в могучую темно-серую массу воды, девушка почувствовала, как на ее глазах выступили слезы. Она вернулась в прошлое, к источнику своего счастья и своих бед.
Когда они подошли к дому, где жил Нилам, в душе Ратны всколыхнулась память о первом волшебном чувстве и отдалась в душе резкой болью утраты.
Во дворе какая-то девушка раскладывала на горячих камнях выстиранное белье. Обернувшись на стук калитки, она вопросительно посмотрела на незваных гостей. Ратна обратилась к ней:
– Мы бы хотели видеть Нилама.
– Мой муж в лавке.
У Ратны потемнело в глазах. Это была не столько ревность, сколько осознание того, что она в самом деле умерла для других людей.
Когда человек покидает этот мир, время не останавливается, жизнь по-прежнему течет, и в ней происходят события, не имеющие никакого отношения к тому, кто никогда не вернется обратно. А вот она вернулась и получила доказательство того, что ее больше нет. Ни для Нилама, ни для его жены, которая едва ли вообще слышала о ее существовании.
– В вашем доме есть дети?
– Нет.
– Приезжал ли к вам Амит, старший брат вашего мужа?
– Да, на нашу свадьбу.
– С ребенком?
– С женой.
Поняв, что эта девушка ничего не знает, Ратна направилась к выходу. Сона и Арун молча пошли за ней. Во взоре первой отражалось сочувствие, второй выглядел встревоженным.
– Куда мы теперь? – спросил он, когда они очутились за воротами.
– В лавку.
Ратна была погружена в себя, а Сона втайне радовалась ярким краскам рынка, которые ее ожившая душа не уставала впитывать. Золотые холмы шафрана, звездоподобный анис, животворящий пажитник, полный целебных соков имбирь – все это таило в себе множество оттенков вкуса различной сладости и остроты. Сона охотно скупила бы весь базар и растворилась в магии цветов и запахов. Единственное, что бы она не взяла, так это асафетиду – противоядие от любви.
Ратна вошла в ковровую лавку. Арун и Сона остались снаружи. Когда девушка увидела бывшего возлюбленного, она не испытала ни сожаления, ни горечи; напротив, в ее душе зародился гнев. Ратна предчувствовала, чем обернется этот разговор, потому что давно разгадала натуру Нилама. А он застыл с таким выражением на лице, словно перед ним предстал выходец с того света.
Ратна знала, что она – исхудавшая, с остриженной головой, покрытой краем сари, и острым непримиримым, ожесточенным взглядом запавших глаз – выглядит ужасно, но сейчас это не имело значения.
– Почему ты так смотришь? – резко спросила она. – Ты же знаешь, что я не умерла!
– Да, но ты… ты не можешь здесь находиться! – пробормотал он.
– Меня привела сюда боль, которая не дает мне покоя. Где моя дочь?
– Ты же знаешь, она у Амита.
– Ты видел ее с тех пор, как мы расстались?
– Нет.
– Почему? После женитьбы ты мог бы взять Анилу к себе! Пусть ты забыл обо мне, но как ты мог бросить дочь!
На щеках Нилама вспыхнула краска.
– Я не забыл о тебе, Ратна. Но я не думал, что ты вернешься, ведь для вдов не существует пути в прежнюю жизнь. И я не бросал Анилу. Моя жена ничего не знает ни о ней, ни… о нас с тобой. Амит говорил, что его супруга Кумари привязалась к девочке. Аниле там хорошо.
– Я хочу забрать ее к себе.
Нилам выдержал паузу. Теперь в его взоре сквозила жалость и, возможно, остатки прежних чувств.
– Неужели ты вернулась в Хардвар одна? Есть ли у тебя деньги и что ты ешь?
– Я не одна, со мной еще одна вдова и… ее новый муж. А если ты хочешь дать мне денег или что-то еще, то мне от тебя ничего не нужно. Я желаю знать только одно: где мне найти Амита? Потом я навсегда исчезну из твоей жизни.
Нилам вздохнул.
– Он не отдаст тебе Анилу.
– Посмотрим. Она не его, а моя дочь.
– Он в Канпуре, в тамошнем гарнизоне. Я запомнил название города, но понятия не имею, где это.
– Мы найдем. Отныне я иду куда хочу и делаю то, что считаю нужным. А ты… ты навсегда останешься в этой лавке! По мне, это немногим лучше приюта.
Ратна вышла на улицу. Внезапно свет показался слишком резким и ярким. Девушка покачнулась, и Арун поддержал ее за локоть.
– Что он сказал?
Ратна лишь покачала головой: она не могла говорить, ее душили рыдания. Сона ласково погладила девушку по плечу.
– Мы сделаем все, чтобы найти твою дочь и вернуть ее тебе!
Арун выяснил, что Канпур находится на правом берегу Ганга, между Аллахабадом и Дели. До 1801 года это была деревня, которую захватили англичане, превратив ее в пограничный пункт. К настоящему времени важность Канпура сильно возросла: к нему протянулась телеграфная линия и там шло интенсивное строительство железной дороги.
Город насчитывал сто восемнадцать тысяч жителей, включая и гарнизон, состоявший приблизительно из трех тысяч сипаев и немногим более трехсот английских солдат и офицеров.
На северной окраине Канпура, носившей название Навабгандж, находились воинский арсенал, казначейство и гражданские службы, на южной протянулись ряды бараков военного городка сипаев.
Этот лагерь мало чем отличался от других подобных лагерей: строения из глины, соломы и бамбука с узкими комнатами, отдельными для каждого солдата. В одной из таких клетушек Ратна, Арун и Сона и обнаружили Амита – он как раз сменился с караула и собирался готовить обед на мангале, который дымился во дворе. Вероятно, его жена и Анила жили отдельно, потому что здесь не было никаких следов присутствия женщины и ребенка.
Амит не сразу узнал Ратну, а узнав, отшатнулся, как и Нилам.
– Ты?!
– Да. Я пришла за своей дочерью.
– Ты не можешь покинуть приют!
– Я уже это сделала. Отдай мне ребенка!
– Нет.
– Почему?
– Потому что это нарушение обычаев, установленных от века. Ты – внекастовое существо, оскверняющее все, до чего дотронешься. Я не должен стоять рядом с тобой, не то что разговаривать. Возвращайся обратно, иначе я сам отвезу тебя туда.
– Я никогда не вернусь в приют! – вскрикнула Ратна, отпрянув от него. – Ты не сможешь меня принудить!
– Послушайте, – вмешался Арун, – это бесчеловечно. Отдайте ребенка матери, и вы больше никогда нас не увидите. Клянусь, мы позаботимся о девочке.
Амит окинул его суровым взглядом.
– Кто ты такой, чтобы представлять интересы Ратны?
– Я ее брат. А это моя жена. – Арун кивнул на скромно стоящую в стороне Сону.
Амит покачал головой.
– Чутье подсказывает мне, что у вас подобралась подходящая компания! Я не верю, что ты ее брат. Где же ты находился, когда я отвозил эту женщину в приют?
– Тогда меня еще не было в ее жизни.
– В таком случае у тебя нет никакого права вмешиваться. Все давно решено. И если ты помогаешь отступнице, значит, ты того стоишь. Уходите. Я сам воспитаю свою сестру.
– А вот тут ты ошибаешься! – Ратна сжимала в кулаке конец сари, ее глаза сверкали. – Анила – вовсе не дочь твоего отца! Я родила ее от Нилама!
Хотя Амит попытался скрыть эмоции, было видно, что он сражен услышанным.
– Если это правда, тогда ты – развратная женщина, проклятая богами. Тебе нигде не найти ни спасения, ни убежища, – мрачно произнес он и добавил: – Только попытайся похитить Анилу, и тебе несдобровать! Это военный город, в котором все решается очень просто и быстро.
Им пришлось уйти. Ратна брела, опустив голову. Она думала о том, что можно собрать и склеить все, кроме разбитого сердца. Ей казалось, будто ее душа исполосована острыми когтями.
Девушка выглядела такой потерянной и жалкой, что Арун и Сона очень удивились, когда она вскинула голову и гневно промолвила, глядя сухими глазами в высокое прозрачное небо:
– Я ни за что не сдамся!
– Конечно, – сказал Арун, стараясь усмирить жестокий мятеж ее сердца, – только нам надо быть осторожными и ни в коем случае не спешить. Не стоит давать волю чувствам. Мы наверняка узнаем, где живет его жена, и наведаемся к ней. А пока остановимся в этом городке.
На южной окраине Канпура, за сипайским лагерем, размещались утопающие в садах бунгало англичан. Здесь же располагались больничные бараки, игорный дом, бильярдная, офицерский клуб и церковь.
Жизнь офицеров полка протекала хотя и рутинно, но вместе с тем весело: сезонные балы, спортивные состязания, скачки. Форма военных была на редкость живописна: красные мундиры, увенчанные длинным плюмажем латунные каски, белые лосины и высокие ботфорты.
Арун принялся одно за другим обходить одноэтажные кирпичные здания, в которых жили офицеры. Один из них посоветовал молодому человеку обратиться в канпурский магистрат.
В те времена образованные индийцы не были редкостью, но, как правило, они происходили из высших каст, а потому не желали служить белым. Красивый, обходительный, хорошо говорящий по-английски юноша вызывал у окружающих доверие и симпатию. Сыграла свою роль и блестящая рекомендация, предоставленная Аруном от имени Флоры Клайв. В Канпуре ее никто не знал, но великолепная бумага с витиеватой подписью и личной печатью произвела должное впечатление.