Бекман Tea. Крестоносец в джинсах

   Долф оцепенел. Значит, Каролюс в течение сорока восьми часов переносил на ногах приступ острого аппендицита, страдая от боли и лихорадки, но никому и словом не обмолвился о своей болезни. Королю не пристало выказывать свои недомогания. Он свалился час назад, и теперь уже ничего нельзя сделать. Покой и ледяная вода не спасут его, скорее всего, ему не дотянуть до вечера.
   Долф закрыл лицо руками, слезы полились у него из глаз. Леонардо и Марике обменялись встревоженными взглядами, В безутешном отчаянии Долфа они прочли приговор. У Марике дрожали губы, она меняла влажные полотенца, понимая, что надежды нет, и все-таки продолжая аккуратно выполнять порученное ей дело.
   Приходя в сознание, маленький король взглядом искал отца Тадеуша, который, стремясь успокоить мальчика, обещал ему загробную жизнь на небесах. В один из таких моментов Каролюс с трудом выговорил:
   — Берто… мой кравчий…
   И еще:
   — Рудолф ван Амстелвеен наследует после меня…
   Сказав это, Каролюс вновь впал в беспамятство. Долф побледнел. Он понимал, что другие тоже слышали последнюю волю умирающего. Он поднял глаза и встретился взглядом с Николасом, молча застывшим у входа в шатер.
   Не проронив ни слова, Николас окинул Долфа враждебным взором.
   Всю ночь напролет ребята дежурили у ложа умирающего. На заре маленький король Иерусалимский навсегда покинул своих подданных.
   Долф, окаменев от горя, смотрел, как дон Тадеуш прикрыл потухшие глаза, расправил на узенькой груди скрюченные руки. Он смотрел, как тело покрыли алой мантией, как Марике безмолвно убирала ставшие ненужными полотенца и чашки с водой и слезы струились по ее щекам. Он слышал молитвы Хильды и рыдания Йоханнеса, но случившееся не доходило до его сознания, не верилось, что все это взаправду. До этой минуты судьба не наносила ему более тяжелого удара. Он сделал все, чтобы победить Багряную Смерть, он спас ребят от неминуемого голода в горах, он освободил пленных из графской неволи, и все вместе они устояли против натиска вооруженных крестьян в долине реки По. Эти победы оплачены немалыми жертвами, и все же это были победы над жестокой, безжалостной реальностью. На этот раз он потерпел поражение, не сумел спасти товарища, которого любил больше всех остальных.
   Дон Тадеуш вышел из шатра, низко склонив голову.
   Сотни ребят столпились вокруг. Они тоже не спали и провели эту ночь в молитвах. Монах поведал им, что Господь призвал к себе Каролюса, и вечером тело его будет предано земле. Объявил он и последнюю волю покойного: преемником его становится Рудолф ван Амстелвеен.
   Печальная весть мигом облетела лагерь. Облаченного в великолепный наряд Каролюса положили перед шатром, нескончаемой вереницей тянулись мимо ребята, отдавая последние почести своему королю. В изголовье тела положили цветы, в ногах поставили крест, а ребята все шли и шли, усыпая его цветами. Это зрелище надрывающей душу скорби стояло перед глазами Долфа весь день. Никто не вспоминал о еде, купании, рыбной ловле. Умер король в подлинном смысле этого слова, своему королю отдавали они дань любви и уважения, о нем лили безутешные слезы.
   Долф обезумел от горя, он ушел подальше от шатра и оплакивал друга в одиночестве. Ребята не решались тревожить его.
   Лучи заходящего солнца озаряли погребальную церемонию. Гроба не было, тело Каролюса просто обернули в его мантию, и баронские дети отнесли его к могиле, вырытой под сенью дерева-великана. Под пение псалмов тело, усыпанное цветами, на перевязи опустили в могилу. Долф, их новый король, первым должен был бросить горсть земли на груду цветов, но каких неимоверных усилий это стоило ему! Комья красновато-коричневой земли с глухим стуком полетели в могилу. На холмик, выросший сверху, ребята пересадили цветы, с корнями вырытые в поле.
   Берто и еще несколько мальчишек смастерили крест из цельного куска дерева, на котором Леонардо вырезал латинское изречение. Дон Тадеуш приступил к молитве за усопшего. Это было погребение, достойное короля.
   Сумерки опустились над лагерем, и ребята печально расходились, многие плакали, молились. Боязливо поглядывали они на Рудолфа, который упорно отказывался занять подобающее ему место в шатре среди знати. Когда отец Тадеуш напомнил ему о последней воле Каролюса, он лишь покачал головой.
   — Король я или нет, мое место среди ребят.
   Не хватало еще изображать короля перед тысячами одураченных детей. Пусть сами выберут преемника Каролюсу.
   Ребята не понимали, почему Долф отказывается выполнить завещание маленького короля, а уж что такое выборы — они понимали и того меньше. Желая успокоить их, Долф пообещал наконец:
   — Я буду вашим монархом, но не теперь. До тех пор, пока мы не освободим Иерусалим, я остаюсь одним из крестоносцев, таким же, как и вы все. Лишь после того, как мы завоюем священный город, вы можете почитать меня своим королем, но не ранее.
   Объяснение удовлетворило детей.
   Кончина Каролюса вызвала столь сильную скорбь, что порядок в лагере восстановился сам собой. Ансельм, который на протяжении всего пути вел своеобразный календарь, рассчитал, что к середине августа они достигнут Генуи, тремя неделями позже, чем он предполагал вначале, но, как он надеялся, не слишком поздно. Он снова принялся покрикивать на детей, поторапливая их, но они не протестовали: каждый мечтал о том дне, когда они увидят море, а вместе с ним и обещанное чудо. С таким настроением они вступили в гористую местность, сухую, неплодородную, скудно населенную. Как и прежде, они кормились охотой, рыбной ловлей да лесными ягодами. Охотниками теперь командовал Берто, стрелявший в цель не хуже Каролюса, но куда более рассудительный и осторожный.
   Местное население пробавлялось разбоем, набегами на крестьянские дворы да поборами со случайных путников.
   Детей они не тронули. Громадное число ребят, громко распевающих песни, надежная охрана, в которой под руководством Леонардо был наведен образцовый порядок, — все это отпугивало головорезов. Леонардо в буквальном смысле стоял над душой у часовых, как будто он не менее самого Ансельма или Николаса торопился достигнуть моря. Особенно странно повел себя Йоханнес: он перестал заходить в шатер, и, когда он, покачивая головой, плелся в хвосте колонны, по всему было видно, что его гнетет какое-то горе.
   — Рудолф, — однажды обратился он к мальчику, — остерегайся Генуи.
   Как ни подступал к нему Долф с расспросами, он больше не сказал ни слова. Нет, не одна только смерть маленького Каролюса печалила Йоханнеса, понимал Долф.
   Йоханнес боится, но чего?

ДОЛГОЖДАННОЕ МОРЕ

   «Завтра мы увидим Геную!.. Завтра мы выйдем к морю!..» Весть мигом облетела колонну, и ребята невольно ускорили шаг.
   Николас, поддавшись общему нетерпению, быстро шел впереди в своей накидке, которая уже не сияла белизной, как в самом начале пути, но зато была перетянута расшитым драгоценными камнями поясом, с которого свешивался изящный кинжальчик в серебряных ножнах. Пояс Каролюса!
   Долф полагал, что маленького короля похоронили вместе с принадлежавшими ему драгоценностями. Но Николас, очевидно, не устоял против искушения и присвоил себе кинжал. Долфу поступок бывшего подпаска показался детской выходкой, хотя, в общем-то, ему было все равно. Сколько бы ни наряжался Николас, напуская на себя важный вид, он оставался все таким же ничтожеством — вожака из него никогда не получится. Увешанный золотом и драгоценными камнями, он останется игрушкой в руках Ансельма, послушной марионеткой, безвольной и готовой унижаться.
   Однако Долф недооценивал то впечатление, которое производил внешний вид на людей средневековья. Он и не подозревал, как много он потерял в глазах своих спутников, позволив Николасу увенчать себя знаками королевского достоинства.
   «Генуя близко!.. Завтра мы будем в Генуе!..» Эта новость распаляла воображение детей, уверенных, что с песчаных отмелей Генуи им откроется Иерусалим на противоположном берегу моря. Наконец-то они у цели! Теперь оставалось всего-навсего дождаться, пока море отхлынет от берегов, и они с ликованием ворвутся в Белокаменный Город. Ох, ну и нагонят же они страху на нечестивых турок! Больше всех тараторил, конечно, малыш Тисс, готовый померяться силой с огромным медведем и сразиться врукопашную с десятью сарацинами.
   Колонна неожиданно застряла. Слева от наезженного тракта угрожающе поднималась каменная башня, на вершине которой толпились лучники. Дорога была перекрыта: ребят поджидали всадники и воины с алебардами — передовые дозоры городской стражи. Не защищенная со стороны моря, Генуя другим своим концом примыкала к предгорьям, в которых находили приют многочисленные шайки бродяг и разбойников, и потому с этой стороны подходы к городу надежно охранялись. Генуя в эти дни слыла богатейшим, могущественнейшим и самым укрепленным из городов Средиземноморья. Никому не удавалось приблизиться к городу незамеченным. Внезапная остановка вызывала ропот недовольства среди охваченных волнением детей.
   Вместе с Долфом Леонардо протиснулся вперед — дон Ансельм и Николас уже вели переговоры с командиром стражников. Изумленью Долфа не было пределов, когда он услышал, с какой легкостью мрачный монах объяснялся на тосканском наречии!
   Долф по собственной инициативе уже несколько недель брал у студента уроки итальянского языка и все-таки почти ничего не мог понять. Леонардо пришлось взять на себя обязанности переводчика.
   — В городе узнали о нашем приближении. Дож ^[20] не позволил впускать нас в город, крестоносцам разрешают выйти к морю, но только по другой дороге, которая ведет на берег у юго-восточной окраины города.
   Детям было все равно, какой дорогой идти, лишь бы она привела их к морю, но Ансельм, как видно, разозлился и потерял всякое терпение.
   — Генуя еще пожалеет об этом!
   Он наговорил множество всякой всячины, призывая на город и его жителей громы небесные, и вел себя, словно уличный торговец, который норовит всучить покупателям второсортный товар. Стража была неумолима. Детям не будут чинить препятствий, пусть себе идут к морю, но Генуя отказывается принять их.
   К спорящим приблизился дон Йоханнес, который вдруг удивил всех: он обнял командира стражников и сквозь слезы, струившиеся по щекам, проговорил:
   — Господь да благословит тебя за это, добрый человек, а я буду каждый день молиться за тебя.
   Ансельм наградил своего собрата увесистым тумаком, но тот продолжал:
   — Нам вовсе ни к чему заходить в город, дойти бы только до берега моря — и мы будем счастливы.
   Долф не понимал причину внезапной встревоженности Йоханнеса, Николас тоже во все глаза таращился на толстого монаха. Что это ему взбрело в голову?
   Так или иначе, кордон стражи, отрезавший дорогу к городу, означал, что путникам придется делать петлю.
   Двое всадников, отправившихся с ними в качестве провожатых, указывали путь. И вот в разгар полуденного зноя они увидели внизу море. Справа, окаймленная холмами и отрогами гор, в широкой долине лежала Генуя, нежась в солнечном сиянии. Сверху город напоминал бриллиант, добытый среди скалистых ущелий сказочным великаном. Бриллиант выпал у него из рук, скатился по склонам холмов да так и застрял здесь между горами и кромкой воды. Бесчисленные башенки сверкали под лучами солнца, словно грани бриллианта, а между ними рассыпались блестками крыши домов — целое море крыш! — и над всем этим великолепием вздымался купол собора, половина которого еще была скрыта строительными лесами.
   Долф вместе с тысячами ребят, застывших на холме, изумленно рассматривал грандиозные укрепления, набережные, гавань и пристани. Перед ними вырос один из богатейших и наиболее влиятельных торговых центров Европы, который в тысяча двести двенадцатом году превосходил своим могуществом и усиливавшуюся Венецию, и древнюю Пизу. Город контрастов: величественные соборы соседствовали здесь с грязными харчевнями, дворцы — с трущобами, свалками, навозными кучами, и все это рядом! В городе множество бездомных собак, бродячих кошек, а сколько роскошных экипажей, драгоценных украшений, и повсюду нечистоты. На улицах Генуи можно было повстречать выходцев из разных стран: датчан и арабов, славян и греков, ирландцев, болгар, сирийцев. Попадались там крестоносцы, отставшие от своего войска, разорившиеся торговцы и зажиточные купцы, толпы попрошаек и бродяг. Средоточие тайн, заговоров, убийств — и одновременно сокровищница произведений искусства, доставленных сюда из всех известных в ту пору частей света. Исполин, купавшийся в роскоши и плодивший бедность. Мощная крепость, ослабленная впоследствии раздорами собственных жителей. Ожившее воплощение богатства и великолепия, однако мраморные ступени соборов были здесь усеяны нищими калеками. Во дворцах кишели крысы и блохи, и вшей было наверняка больше, чем людей. Город, которому суждено решить судьбу семи тысяч маленьких крестоносцев.
   Позади домов открывалось море. Сверкающее, необозримое, оно блистало в жарких солнечных лучах, так что глазам было больно смотреть. Море терялось за линией горизонта, в синей дали сновали рыбацкие шхуны и гребные лодки, покачивались на волнах плоты, над ними с пронзительными криками кружили чайки, то ныряя в волны, то вновь взлетая над водой. Средиземное море… Во времена Долфа средиземноморское побережье неизменно привлекало туристов из северных стран. В средние века море было грозным врагом человека.
   Дети застыли в безмолвном восторге. Никто больше не смотрел на огромный город внизу — они не могли оторвать взоров от моря, великолепного, лазурного и устрашающего моря. Пожалуй, никому из них не доводилось еще в своей жизни видеть моря, они не представляли себе, как оно выглядит. Действительность превзошла все ожидания.
   Дети, открыв рты, воззрились на безграничную водную гладь. Еще немного, они спустятся к берегу, Николас возденет руки — и морская пучина расступится… Правда, теперь, когда они своими глазами увидели море, терявшееся где-то в необозримой дали, неясные сомнения закрались в душу. Неужели безбрежное море и впрямь отступит перед ними?
   Малыши подумали, что город, раскинувшийся внизу, и есть долгожданный Иерусалим. Они разразились ликующими криками, они рвались поскорее спуститься к берегу, чтобы увидеть, как побегут сарацины. Старшие с трудом сдерживали лихорадочный напор малышни, но и терпению старших наступал предел. Они желали наконец увидеть обещанное им чудо. Подстегиваемые радостным ожиданием, крестоносцы ускорили шаг, устремляясь по склону холма вниз, к берегу моря.
   Волнами обтекая скалистые уступы, колонна детей спустилась к пустынному побережью. На отмели, затененной кронами сосен, вырос походный лагерь. Некоторые ребята попытались проникнуть в город, но по пути были остановлены стражей и отправлены восвояси. Генуэзцы твердо вознамерились не подпускать близко крестоносцев.
   Впрочем, те не особенно огорчались. С вожделением всматривались они в морскую даль: там, за горизонтом, ждет их Иерусалим, белоснежное чудо, созданное детской фантазией.
   — Завтра, — звучно объявил Ансельм, — Николас явит нам чудо. Раскиньте шатер, дети, ему предстоят сутки поста и молитв.
   И дети, измученные ожиданием, поняли его. Что это за чудо, которое происходит само по себе? Нет уж, чудотворец вначале должен подготовиться. Шатер поставили под тенистой сосной, и Николас молча удалился к себе. Ни один человек не нарушил уединения затворника, даже баронские дети не осмеливались войти к нему. Наблюдая все это, Долф поймал себя на том, что сочувствует бедняге: Николас-то и впрямь рассчитывал на чудо. Конечно, вера горами движет, но Средиземное море ей не осилить.
   Вера утешает человека и несчастье, но против законов природы она бессильна. Долф знал, что затея Николаса обречена, но ему было горько от этой мысли. Радостное возбуждение, овладевшее детьми, страшило его. Как поведут они себя завтра, когда никакого чуда не произойдет?
   Дон Йоханнес метался по лагерю, словно курица, которая пристраивается на насест. Долфу бросилось в глаза, что преподобный отец извелся от переживаний. Глаза его были полны слез, он с плачем гладил ребят по голове и приговаривал, обнимая их:
   — Да сжалится над вами Господь, милые детки…
   Долф решил, что монах просто-напросто рехнулся.
   Напрасно Ансельм увещевал своего безутешного собрата:
   — Успокойся, брат мой, иначе дети могут подумать, что им грозит какая-то опасность.
   — А то как же… — содрогаясь от рыданий, выдавил Йоханнес.
   Ансельм перебил его:
   — Тише… Займи детей работой, мне нужно в город, пока не стемнело.
   — Нет! Нет! — вскричал Йоханнес, бухаясь коленями прямо на камни и умоляюще протягивая руки к Aнсельму. — Прошу тебя: не делай этого!
   Ничего не подозревающий Долф проходил мимо, монахи не заметили его, и он, ошарашенный, застыл на месте.
   Ансельм с раздражением оттолкнул Йоханнеса ногой, да так, что тот едва не упал.
   — Вставай, дурень, забыл ты, что ли, какое вознаграждение нам обещано?
   В следующую секунду Ансельм замолчал: он приметил Долфа.
   — А ты что здесь крутишься? Убирайся отсюда! Какое тебе дело до того, о чем беседуют между собой святые отцы? Позаботься лучше о пище для детей.
   Долф ничего не ответил, повернулся и зашагал прочь.
   Мозг его лихорадочно работал. Он понял, что проникнет в тайну Ансельма, если отыщет подход к отцу Йоханнесу, который больше не хочет… Чего же он не хочет? О чем он молил Ансельма? из-за чего он так страдает и почему жалеет ребят? Йоханнесу известны какие-то планы Ансельма в Генуе, и он уговаривает того отказаться от них.
   Но от чего же все-таки отказаться?
   «Позаботься лучше о пище для детей». Ансельм прав, это забота Долфа, слова монаха напомнили мальчику о привычных обязанностях. Вскоре, однако, Долф убедился, что ребята в состоянии сами подумать о собственном пропитании. Сотни мальчишек и девчонок, вооружившись неводами и дротиками, зашли на мелководье и оторопели: вода была теплая! После ледяной стужи горных рек, в которых им доводилось ловить рыбу за эти недели пути, южное море встретило их ласковой негой. Они глотали воду, но тут же с отвращением выплевывали — соленая!
   Как только в этой теплой, соленой воде живет рыба?
   А рыбы тут было в избытке, и шла она целыми косяками, крупная и мелкая вперемешку — такой они сроду не видывали.
   Дети взбирались на прибрежные скалы, совершали набеги на небольшие теплые заливчики и бухты; они вылавливали омаров, крабов, собирали моллюски, но но знали, как с ними поступать. Долф учил их чистить и готовить диковинную добычу, он убедил их в том, что маленькие рыбки-сардинки, и почти прозрачные креветки, и даже крошечные каракатицы отменно вкусны, если их приготовить как следует. Дети с энтузиазмом принялись разделывать свой улов, хотя мощные клешни, присоски и выпученные глаза страшной и скользкой морской живности вызывали содрогание.
   «Сегодня у нас соленый рыбный суп, — порадовался Долф. — Наконец-то можно хорошо поесть».
   Маленькие ловцы сильно пострадали — крабы и каракатицы хватали детей за голые руки и ноги. В этот вечер Хильде и ее подругам хватало забот с пострадавшими.
   Человек учится на своем опыте, дети учатся особенно быстро. Они стали осторожнее, сноровистее, отыскали пещеры, кишевшие крабами. Петер охотился за ними в свое удовольствие.
   Охотники между тем прочесывали лесистые склоны холмов, окружающих город. Дичи здесь было не много, не в пример северным лесам, охота запрещена, как и повсюду, но голод заставлял забывать обо всех запретах. Воды было в достатке, хоть и соленой. В полумиле от лагеря разведчики набрели на горный ключ, кативший свои воды в море.
   Жители Генуи не проявляли интереса к судьбе детского воинства. Главное — не допустить ребят за городские ворота, а в остальном они вольны поступать как вздумается, иной раз даже браконьерство сходило им с рук.
   Если же ребята заходили слишком далеко, отряд стражников, скрестив копья, молча преграждал им дальнейший путь. Тогда они решили попытать счастья подальше к югу.
   Долф ничего не понимал. Генуэзцы не проявляли враждебности, это ясно, но и помощи от них не дождешься. Может быть, жители Генуи не понимают, зачем сюда пришли крестоносцы? И в самом деле, зачем они пришли сюда?
   «Я-то уж точна не знаю, — раздумывал Долф. — Почему именно Генуя, которая лежит в стороне от пути на Иерусалим?» Он снова вспомнил о странном поведении Йоханнеса и отправился на поиски монаха. Ансельма не было видно, значит, он все-таки отправился в город. Николас молился в своем шатре, отказавшись от еды. Дон Тадеуш, подобрав рясу, вместе с ребятами ловил рыбу. Где же Йоханнес?
   Долф нашел его неподалеку от лагеря в зарослях кустарника. Бедняга снова стоял на коленях с видом неподдельного отчаяния.
   Долф присел рядом, взял его за руку:
   — Дон Йоханнес!
   — Оставь меня… — срывающимся голосом отвечал монах.
   Он натянул на голову капюшон, спрятал лицо в ладонях.
   — Дон Йоханнес, вы больны?
   — Я боюсь.
   — Чего же?
   — Моря…
   Долфу подумалось, что он разгадал наконец причину тревоги Йоханнеса: завтра Николас сделает попытку подчинить своей воле морские волны, из этого ничего, разумеется, не выйдет, и тогда может произойти нечто ужасное. Предводителям похода придется сознаться, что они обманывали детей.
   — И я тоже боюсь, дон Йоханнес, — серьезно сказал Долф. — Меня, как и вас, терзают сомнения. Я не верю в чудо.
   Монах поднял голову и окинул мальчика удивленным взглядом.
   — Дело не в этом, — пробормотал он.
   — Так вы верите в чудо?
   Йоханнес качнул головой.
   — Корабли… — едва слышно прошептал он. — Я все время думаю о судьбе детей, которые сели на корабли в Марселе.
   У Долфа голова пошла кругом.
   — Каких еще детей?
   — Несколько месяцев тому назад… франкские дети…
   Еще одна загадка.
   — Их перевезли на кораблях, — все так же шепотом продолжал монах, — после того как море не расступилось перед ними. Всего было пять кораблей, три погибло во время шторма, а два других… Говорят, они благополучно пересекли море, и дети сейчас в Тунисе…
   Он замолчал, подавленный горем.
   — Дон Йоханнес, я не понимаю вас. Что это за дети? Как они попали на корабли?
   — Суда ожидали их в гавани Марселя.
   — Вот оно что… А кто же все это устроил?
   Долф вспомнил, что Леонардо однажды обмолвился о крестовом походе детей, который отправился из Франции примерно в это же время.
   — Дон Йоханнес, объясните же наконец, что случилось с теми детьми и как они вообще попали в Марсель?
   — Так все было задумано. Двое взрослых и один пастушонок привели их туда, а дети были уверены, что отправляются в Святую землю. Стефан — так звали пастушонка — пообещал им, что море отхлынет от берегов. Никакого чуда, конечно, не произошло. Безмерное отчаяние охватило детей, но тут как раз показались пять кораблей, которые поджидали их уже неделю. Корабли, как уверяли взрослые, должны доставить их прямо в Святую землю.
   — Ну хорошо, а что им делать в Тунисе?
   — Неужели ты не понял, Рудолф? Корабли держали курс прямехонько в Северную Африку, на рынки рабов, как и было условлено с самого начала.
   — Что-о-о?
   Долф не мог прийти в себя. Страшный смысл этих слов медленно доходил до него.
   — Значит, детей обрекли на… Но это же невозможно! Дон Йоханнес, не хотите ли вы сказать, что и эти ребята из Германии тоже… что в порту Генуи ожидают суда, готовые отправить всех нас в Африку, где мы будем проданы в рабство? Неужели вы это хотите сказать?
   Монах молча кивнул головой и боязливо огляделся.
   — Вот почему он торопил нас в Геную… Боже мой, но это же…
   Йоханнес испустил тяжкий вздох.
   — Три из этих кораблей пошли ко дну, спастись не удалось никому, — удрученно бормотал монах. — А случилось это как раз в те дни, когда непогода застигла нас в Альпах.
   — И наши ребята тоже?
   Йоханнес пристыженно молчал, склонив голову.
   — Выходит, — Долф тоже перешел на шепот, — в Генуе нас ожидают суда, готовые отплыть в Африку? А ребята думают, что они направляются в Палестину…
   Йоханнес кивнул головой.
   — И вы… допустите это?
   — Нет! — вскричал монах. — Не могу я больше! Я упрашивал Ансельма, но куда там! Он и слушать не желает. У него одно на уме — получить свое серебро.
   — Дело обговорено заранее, — в бессильном отчаянии сокрушался Долф, — а ведь я все время подозревал, что детям морочат голову этой сказкой, что за всей этой историей кроется какая-то тайная возня. Дон Йоханнес, давно ли вы об этом знаете?
   Йоханнес не ответил.
   — Неужто вы знали с самого начала, еще в Кельне? — не веря себе, допытывался Долф.
   И вновь ответом ему было молчание.
   — Вы… вы сами придумали это?
   — Я тут ни при чем, да и Ансельм тоже, мы только исполняли.
   — Кто же задумал это? Кому пришла в голову проклятая мысль заманить в ловушку тысячи детей, хитростью загнать их в эту гавань, чтобы отправить в неволю? Кому?
   Йоханнес только пожал плечами.
   — Значит, Aнсeльму?
   Снова молчание.
   — О господи, дон Йоханнес, ну скажите же хоть слово! Что теперь будет?
   — Не знаю, — удрученно прошептал монах. — Мы опоздали. Господь пожелал, чтобы мы пришли слишком поздно, и корабли уже снялись с якоря.