Страница:
— Слишком поздно!
— Вообще-то нас ждали к середине июля, а теперь середина августа.
— Так… середина августа. Вот почему Ансельм так спешил, вот почему он все время злился и подгонял нас!
Йоханнес кивком подтвердил.
Чудовищный замысел не укладывался в сознании Долфа. Можно ли поверить, что взрослым людям могла прийти в голову мысль обманом привезти тысячи ничего не подозревающих детей на невольничьи рынки Африки?
— Иерусалим-то ведь не в Северной Африке, — медленно произнес он.
— Это мы с тобой знаем, да и Ансельм тоже, а детям откуда знать?
— Но для чего это? — исступленно спрашивал Долф.
— Нам посулили большие деньги. В Генуе нам заплатят по динарию за каждого здорового ребенка.
— Недурно, — заметил Долф, который к этому времени уже успел разобраться в достоинстве монет, имевших здесь хождение. — Семь тысяч динариев, да это целое состояние!
Йоханнес опустил голову и заплакал.
— Я не хочу, — твердил он, — не могу больше… Дети, они такие доверчивые, они ни о чем не подозревают, они мечтают увидеть Иерусалим… И я так привязался к тебе, Рудолф.
Долф кивнул головой. Смятение его усиливалось с каждой минутой. Подумать только! Марике на рынке рабов в Тунисе, прелестная отважная Хильда, белокурая Фрида, знающая толк в целебных травах, силач Берто, и Петер, Франк, Карл… Немыслимо!
— Нужно сорвать этот замысел, дон Йоханнес!
Монах съежился.
— Не называй меня титулом священнослужителя, я этого не заслуживаю.
— Так вы не настоящий монах?
— Нет, теперь уже нет… Ах, Рудолф, когда-то я был добрым малым, хотел посвятить себя Господу нашему, но меня, недостойного, изгнали из монастыря… Тяжко мне было — ни ремесла в жизни, ни будущего; бродяжничал, дошел до воровства, и вот в Генуе повстречал Ансельма. Дела его в ту пору были столь же плачевны, как и мои, но сам он намного хитрее меня. Хитрее и бесчестнее. У него обширные связи среди людей самой дурной славы — пиратов, контрабандистов. Один из них, некто по имени Больо, попросил нас помочь ему. Кому из них первому пришла в голову мысль завлечь в западню тысячи ребят из северных земель, я не знаю. Однажды Больо рассказал о двух мнимых монахах, отправившихся во Францию, чтобы набрать там целую армию бездомных маленьких бродяг и привести их в Марсель. Он спросил, готовы ли мы проделать то же самое в германских землях. Вознаграждение он посулил королевское: красивые белокурые рабы с севера идут в Тунисе по высокой цене. Арабы охотно покупают их.
Долф подавил дрожь отвращения, попытался овладеть собой. Он готов был сейчас в глотку вцепиться этому Йоханнесу… Огромным усилием воли он сдержал себя.
— И вы пошли на это?
— А что я мог сделать? Выбирать не приходилось… И я не видел в этом ничего особенно дурного.
— Ничего дурного в том, чтобы обманом отправить в рабство тысячи детей? — переспросил потрясенный его словами Долф.
Йоханнес только ниже склонил голову.
— Всем известно, что арабы — народ просвещенный, и тем, кто попадет к ним в рабство, живется не так уж плохо, если только они не отличаются строптивостью. Да и кто шел с нами в поход? Бездомные бродяги и сироты, беглые маленькие крепостные, ленивые и неповоротливые попрошайки, живущие воровством и вымогательством. Им все равно бы не дожить до зрелого возраста, очень скоро они бы закончили свои дни на виселице или замерзли на дороге… В ту пору я чуть ли не благодеянием почитал собрать этих обездоленных и отправить их в теплые края, продать богатым и просвещенным хозяевам. В любом случае их ожидала лучшая судьба в сравнении с той жизнью, которую они вели на родине…
— Но в рабстве! — взорвался Долф.
— Ну да.
— И христианские дети попали бы в рабство!
Йоханнес молча подтвердил.
— А для чего им нужны дети из северных краев?
— Язычники предпочитают светловолосых, бледнокожих рабов, особенно здесь, на юге… Рыцарей Ломбардии и Тосканы никогда не увлекали крестовые походы. Итальянцы стремились не столько сражаться в походах, сколько наживаться на нах.. В северных землях, напротив, крестовые походы влекут многих, особенно простолюдинов. Знатных господ теперь не соблазнишь этим, а вот дети — те готовы тут же идти в заморские земли. Мы с Ансельмом родом из Ломбардии, по-немецки говорим сносно, вот и решили отправиться в Германию и прикинуть, сколько детей можно собрать разом. Оказалось, великое множество, гораздо больше, чем мы рассчитывали, больше, чем могут вместить те шесть кораблей, что ждали нас в Генуе к середине июля.
— Вы решили, что по крайней мере половина из их числа погибнет, затеряется или отстанет в пути?
Йоханнес помалкивал.
— Какая подлость! — прошептал Долф. — Так воспользоваться их неопытностью, их верой в Бога… да еще рассказать им эту сказку о Белокаменном Городе! Ведь вы же все это время, все время знали, что… Как же вы могли пойти на это, Йоханнес? Неужели совесть не мучает вас? Этих отважных и ловких ребят, с такой решимостью сметавших все преграды на своем пути, ребят, которые познали свободу, вы их собирались продать в рабство!
— Не могу я, — сдавленно буркнул Йоханнес, — они стали мне дороги, все, как один. О Рудолф, неужели ты не понимаешь? Я так хорошо их знаю теперь, я видел, как они отбивались от диких зверей, сражались с разбойниками, сносили непогоду… и при этом помогали друг другу, подбадривали тех, кто рядом… Помоги мне, Рудолф! Не дай им попасть в рабство, ведь теперь это совсем не те ничтожные, достойные сожаления создания, какими они представлялись мне поначалу, а великолепные, как на подбор, ребята, которых надо спасать.
— Согласен с вами, но как это сделать?
Долф углубился в раздумья. У него не было сомнений в том, что его собеседник искренне раскаивается. Можно было лишь порадоваться тому, что он не выдержал до конца этот чудовищный спектакль, но в душе мальчика кипела едва сдерживаемая ярость.
— Мы должны остановить их, — продолжал, приободрившись, Йоханнес, который обрел некоторую решимость после того, как с души у него свалилась тяжесть. — Нужно сделать все, чтобы ребята не взошли на палубу кораблей.
— Да ждут ли еще эти корабли? Не могут же они столько времени стоять на рейде? — с надеждой спросил Долф.
— Не знаю. Ансельм пошел в город, там у него встреча с Больо. Я молю всевышнего, чтобы было поздно, но не могу знать наверняка.
Внезапная мысль пронзила Долфа.
— А как же Николас? — воскликнул он. — Николас-то знает, почему ребят привели в Геную?
— В том-то и дело, что нет. Он думает, что мы и впрямь собрались освобождать Иерусалим.
— Как вам удалось вбить ему в голову эти глупости насчет того, что он святой?
— Вот уж это было нетрудно. На исходе зимы Ансельм и я перевалили через горы и отправились на север. Мы смотрели в оба и отыскали подходящего пастушонка крепкого телосложения; ему мы и показали чудо. Выждав до наступления темноты, запалили деревянный крест и выставили его из-за вершины холма, сами спрятались в укрытии. Парень видел только пылающий крест, а мы наблюдали за ним… Он упал на колени, воздел руки к небесам. Мы быстренько убрали крест, потушили пламя. И Ансельм, прижав руки ко рту, крикнул сдавленным голосом: «Господь призывает тебя, сын мой!» Тогда мы еще не знали его имени. В запасе у нас было множество других фокусов. Поздно ночью, когда подпасок улегся, а спал он прямо в поле, ибо крова у него не было, мы подкрались к мальчишке, и Ансельм принялся нашептывать ему на ухо весь наш план, при этом он внушал парню, что тот слышит ангельские голоса, призывающие его собрать детское воинство и прямиком отправиться в Святую землю, ну и все такое. Пастух проснулся, но слушал как завороженный, цепенея от ужаса и изумления, — хочешь верь, хочешь нет, — у него не было и тени сомнения в том, что именно он избран свыше для свершения святого дела. Перед тем мы дважды испробовали эту шутку. В первый раз пастушонок с криком бросился наутек, завяз в болоте и утонул. Второй мальчишка тоже пустился со всех ног — да прямо к приходскому священнику и выложил тому все как есть о чуде, что явилось ему во сне. Так что оба раза мы остались ни с чем, зато Николас в одну секунду поверил, что он и есть избранник Господа. Видно, нрав у парня заносчивый.
— Это уж точно, — подтвердил Долф. — Что же было дальше?
— Три ночи кряду мы разыгрывали перед Николасом комедию с горящим крестом и ангельскими голосами, пока не увидели, что он и думать позабыл про своих овец, он уже вошел в роль избранника. Тут мы среди бела дня приблизились к нему в своем монашеском облачении, пали ниц перед мальчишкой, воздавая ему почести, и рассказали, что нам было откровение: якобы всевышний избрал Николаса своим орудием, дабы привести в Святую землю невинное детское воинство, а нас призвал помочь ему.
— И он поверил вам?
— Конечно. Теперь мы втроем держали путь в Кельн. По дороге мы только и делали, что проповедовали, и вскоре собрали изрядное число детей, которые пошли за нами, так что в Кельн вступило шествие, насчитывавшее множество сотен детей. Николас старался изо всех сил. Он молился целые дни напролет на большой Соборной площади перед новым храмом, и дети отовсюду стекались к нам. До Троицы оставалось две недели, когда мы вышли из Кельна, а дети из ближних и дальних краев все собирались под наши знамена. Сам архиепископ Кельнский принял Николаса вместе с Ансельмом — я-то не удостоился чести, — уж и не знаю, что они наговорили архиепископу. Впрочем, Ансельм хитер… После этой аудиенции мы разжились упряжью белых волов, повозкой и шатром, в придачу его преподобие отправил с нами собственную племянницу Хильду и верного оруженосца Каролюса. Тут уж к нам потянулись наследники знатных баронов, хоть Ансельм и побаивался этого. Оно и понятно: сгинут нищие бродяги, никто о них и не вспомнит, а если станет известно, что дети благородного сословия проданы в рабство, нам несдобровать.
— Боитесь родительского гнева?
— А то как же. По счастью, отпрысков знатных семейств среди нас немного, и окружены они почетом, подобающим их сословию.
— Это я успел заметить, — ядовито отозвался Долф.
— Я так обрадовался, когда Фредо покинул нас и увел с собой ребят — мы только вступили в предгорья Альп. Воинство крестоносцев разрослось, мы и не рассчитывали на такое. Как накормить такую прорву детей, как уследить за ними? Да они бы все не поместились на тех шести судах, что ожидали нас в Генуе, но Aнсельм твердил свое: «Чем больше, тем лучше. Кто знает, сколько погибнет в пути, до конца дойдут самые крепкие, нам за них и заплатят больше».
Долф содрогнулся от этого неприкрытого цинизма.
— Вот дьявол! — скрипнув зубами, выдавил он.
— Но тут явился ты, — продолжал свое повествование Йоханнес, — то есть вы с Леонардо, и сразу все переменилось. Вначале мы приняли тебя за знатного юного рыцаря, ты держался с таким гордым, независимым видом. Ты упрекнул нас в том, что мы плохо заботимся о детях, и это была сущая правда. Тогда меня начал мучить стыд, и вся наша затея стала мне не по нутру. А ты будто с неба к нам свалился, чтобы научить нас, как все устроить, чтобы сберечь побольше детей. И все же я не доверял тебе до конца…
— Это еще почему?
— Ты не покладая рук трудился во имя благополучия детей, словно догадывался о наших тайных планах, словно и твоей единственной заботой было привести в Геную побольше здоровых и сильных детей. Я и подумал: Ансельм и Рудолф — одного поля ягоды.
— Ты меня считал работорговцем? — не сдержал негодования Долф.
— Не знаю, иной раз мне так казалось… Сомнения терзали меня. Я спросил Ансельма об этом, он ушел от ответа, зато я понял, что он ненавидит тебя и хочет использовать в своих целях, как раньше использовал Николаса.
Долф напрягся, пытаясь вникнуть в хитросплетение мыслей Йоханнеса.
— И еще я думал, — тихо признался лжемонах, — что ты подослан к нам самим дьяволом, ибо адский план продать детей на невольничьих рынках Африки был задуман не иначе как в преисподней, а ведь ты помогал Ансельму, ты спасал детей от смерти… Я стал радоваться каждой остановке в пути: чем позднее придем в Геную, тем больше возможностей избежать страшной участи. И тут только до меня дошло, что и ты тоже не торопишься. Сомнения вспыхнули в моей душе с новой силой. Наконец Багряная Смерть обрушилась на нас, и я понял: это воля Господня. Небесам не угодно, чтобы мы достигли Генуи. А что в это время делал ты? Ты сражался с Багряной Смертью и победил ее. Это было выше моего разумения.
— Вы должны были раньше открыться мне, Йоханнес.
— Понимаю, но я не смел. Я боялся Ансельма. Дознайся он, что я передумал и не желаю продавать детей в рабство, да он бы при первом же удобном случае своими руками толкнул меня в пропасть. А тебе я еще не доверял… И все время нашего пути я горячо надеялся на спасительное чудо, на то, что какое-нибудь непредвиденное событие заставит нас повернуть назад, и потому с радостным сердцем встречал каждую новую беду, постигавшую нас. Но дети и не помышляли о возвращении, ничто не могло поколебать их решимости. Они жили мечтой о море. Ох, Рудолф, что нам теперь делать?
— Надо остановить ребят и помешать Ансельму снестись с пиратами.
— Я же просил его…
— Не тот он человек, чтобы его упрашивать. Остановить такого негодяя можно, только прикончив его, — мрачно заметил Долф.
— Твоя правда, Рудолф. Ансельму не ведома жалость.
— Вот и нам пора забыть о ней, — зло продолжил Долф.
— Что ты собираешься предпринять, Рудолф? Если рассказать детям, что их ждет, они все равно не поверят, зато Ансельм разнюхает, что тебе известны его планы. Он убьет тебя.
— И вас заодно, — подтвердил Долф.
Йоханнес задрожал.
— Слишком поздно, — пробормотал Долф, — Ансельм уже на пути в город…
— Знаешь, — признался Йоханнес, — как он предвкушал ту минуту, когда увидит тебя на палубе пиратского корабля? Какая-то дьявольская радость переполняла его при мысли, что ты, такой сильный, умный, через какие-нибудь несколько недель будешь продан на невольничьем рынке.
Долф открыл рот, но тут же закрыл его. Ярость захлестнула его. И все же Йоханнес прав: нужно прикинуться, что он ни о чем не подозревает. Мысль о Марике и тысячах других ребят, которым угрожала опасность, поддерживала его решимость.
— Черт возьми! — выругался он. — Я заставлю этого негодяя Ансельма расплатиться за все сполна.
— Проучи его, Рудолф, ты все можешь, придумай что-нибудь, ты ведь не боишься его.
— А вы что же, до сих пор трусите?
Йоханнес стыдливо отвел глаза.
— Это правда, — еле слышно произнес он, — боюсь, ибо я много грешил. Я боюсь смерти, потому что душа моя обречена мучиться в аду…
— Скажите, Йоханнес, почему вы решили довериться мне?
— Это случилось не вдруг, я решился давно, я видел, как он невзлюбил тебя, как стремился погубить тебя на суде. Тогда я окончательно уверился в том, что ты ему не сообщник, а первейший враг.
— Что же вы тогда не выдали мне его планы?
— Не осмеливался, и я думал, я надеялся еще… что Господь не допустит страшного конца и помешает нам добраться до Генуи. Но…
— Но видишь, мы же все-таки пришли сюда.
Йоханнес примолк.
— Ну почему, почему вы раньше не рассказали мне обо всем? Тогда, может, и Каролюс остался бы жив… — повторял Долф со слезами на глазах.
— Правильно, — покаянно вторил ему мнимый монах. — Господь не дал ему стать рабом и потому взял к себе на небеса… И когда я понял это, понял, как неизмерима моя вина, какой тяжкий грех лежит у меня на душе, я решил что-нибудь сделать… что угодно, лишь бы помешать Ансельму, даже если это будет стоить мне жизни. Но и потом я все никак не мог собраться с духом, все боялся… Какой же я трус, Рудолф! Я сам знаю, что я дурной человек, что нужно действовать, но я не могу, никак не могу решиться. Сними с меня это бремя: оно мне не по силам. Останови детей под любым предлогом. Как только они ступят на корабль, им конец. Рудолф…
— Ну, конечно же, я остановлю их! — вскричал Долф.
— Что ты собираешься делать?
Покамест Долф и сам толком не знал. Предупредить детей… Легко сказать, а поверят ли они ему? Ведь они сжились с этой сказкой о Белокаменном Городе. Он попытался привести мысли в порядок, но в голове все путалось; ясности не было. Страшная тайна, открывшаяся Долфу, ошеломила его, сознание отказывалось воспринимать ее. Между тем нельзя было терять время: Ансельм уже в Генуе, договаривается со своими сообщниками, как им лучше переправить детей.
Но каким же образом можно заманить на борт корабля тысячи детей, которые ожидают чудо совсем иного рода?
Да с ними просто не совладать завтра, когда хваленого чуда не произойдет.
— Завтра… — в раздумье повторил он вслух. — Йоханнес, что же Ансельм думает делать завтра? Намерен ли он держаться поближе к Николасу, когда тот начнет колдовать над морскими волнами?
— Когда всем станет ясно, что чуда не будет, дети с болью и разочарованием устремят взоры в синюю даль, сокрушаясь о том, что теперь им не увидеть Иерусалим, вот тут-то и появится — Ансельм, говоря что-нибудь вроде: «Господь все-таки сотворил чудо, милые дети, он послал нам эти суда».
— Вот как? И он рассчитывает, что дети без разговоров взойдут на борт?
— Наверное…
Долф вздохнул. Поди попробуй останови семь тысяч возбужденных детей, да еще в одиночку.
Но почему в одиночку? Йоханнес поможет ему. Помощников у него хватит, вон сколько друзей…
— Йоханнес, могу я положиться на вас? Способны ли вы забыть о страхе и помочь мне задержать детей? Хотя бы ради спасения вашей души.
— Рудолф, я… Да, конечно!
— В таком случае отправляйтесь-ка к отцу Тадеушу и расскажите ему все сами. Всё! Слышите? Он очень добрый человек и к тому же большой умница. Он же ничего не подозревает об этом чудовищном заговоре. Дети слушаются его, и, может быть, он придумает, как не пустить их на корабли.
Нервная дрожь с новой силой охватила Йоханнеса.
К удивлению Долфа, оказалось, что бедолага трепещет перед мягкосердечным отцом Тадеушем гораздо более, чем перед суровым Рудолфом ван Амстелвеен.
— Отбросьте сомнения, Йоханнес, — подбодрил его мальчик, решительно поднимаясь. — Нельзя терять ни минуты, начинаем действовать.
— Дон Тадеуш проклянет меня! — в смертельном страхе шептал несчастный.
— Этот великодушный человек простит вас от всего сердца, — пообещал Долф и подтолкнул раскаявшегося грешника.
Они отыскали преподобного отца в дальнем уголке лагеря, где размещались больные, за которыми ухаживала Хильда. Долф оставил обоих мужчин наедине, а сам побежал к Леонардо. Темнело. Походные костры освещали лагерь. Долф застал своих друзей за ужином. Они лакомились рыбным супом. Долф схватил целую пригоршню вареных креветок и подмигнул Леонардо:
— Иди сюда, скорее, поговорить надо.
Он на одном дыхании выложил другу все, что узнал от Йоханнеса. Леонардо выслушал его молча, не прерывая.
— Нужно что-то придумать, — и отчаянии закончил он свой рассказ. — Как объяснить ребятам, что их обманывали?
Леонардо размышлял. Он был потрясен, возмущен, но своего обычного спокойствия не утратил.
— Как ты собираешься поступить? — неторопливо спросил он.
— Помешать им усадить детей на корабли.
— Само собой разумеется.
— Но как? — допытывался Долф.
— Очень просто. Ты что же, думаешь, хоть один корабль может выйти из гавани без позволения дожа?
— Дожа?
— Ну да, герцога Генуэзского, вот уж кто здесь держит в своих руках всю власть, — кивнул головой Леонардо. — Значит, так, слушай внимательно: ты остаешься здесь, день завтра будет тяжелый, ты должен сам поговорить со стражниками. Я отправляюсь в город и беру с собой Хильду ван Марбург.
— Что ты задумал? И почему именно Хильду?
— Рудолф, пошевели мозгами. Я все-таки Леонардо из Пизы, сын богатого купца. Мой отец хорошо знаком с торговыми людьми Генуи, я добуду у них рекомендательные письма, которые откроют нам дорогу во дворец дожа. Я сам хочу рассказать об этом герцогу. Конечно, судьба тысяч немецких голодранцев не может заботить его высочество, но, думаю, он не допустит, чтобы в Генуе продали в рабство знатных христианских детей. Для того я и беру с собой Хильду, чтобы показать герцогу, что войско крестоносцев не сплошь беднота и бродяги.
— Думаешь, тебе удастся попасть во дворец?
— Если повезет, а там будь что будет. Есть еще один путь: незамедлительно уведомить епископа Генуэзского. Он не потерпит, чтобы добрые христиане попали в неволю к язычникам. Дон Тадеуш знает об этом?
— Я послал к нему Йоханнеса, он сам ему расскажет.
— Прекрасно. Тогда разумнее всего будет сделать так: мы с Хильдой идем во дворец дожа, а дон Тадеуш предупредит епископа.
— Не слишком ли поздно сейчас идти в город? Тебя могут не пропустить.
— Меня не пропустить? — все так же спокойно переспросил Леонардо.
Долф благодарно пожал ему руку. Он был тронут.
— Что бы я делал без тебя, друг?
— Вот и я иной раз спрашиваю себя об этом же, — резонно заметил студент.
Он решительным шагом приблизился к костру и склонился над сонной Марике:
— Малышка, я оставляю тебя на пару деньков, присмотри тут за Рудолфом. Скажи, если нам с тобой не приведется больше увидеться, ты будешь иногда вспоминать обо мне?
— Ты что задумал, Леонардо? — изумленно спросила девочка.
— Спасти тебя, малышка.
Он поцеловал девочку, отвязал своего ослика и скрылся в темноте.
Марике подбежала к Долфу.
— Что у вас тут произошло? Куда ушел Леонардо? Неужели все-таки отправился в Болонью?
— Нет еще, детка. Он скоро вернется, — старался успокоить ее Долф.
У него на душе было тревожно. Захочет ли герцог выслушать Леонардо? Удастся ли отцу Тадеушу убедить епископа? И как отнесутся жители Генуи к тому, что в один прекрасный день буквально к ним на голову свалятся семь тысяч застрявших на берегу детей?
Долф огляделся. В лагере мирно завершался день.
Ребята ужинали, шутили и без умолку тараторили о завтрашнем чуде. Завтра они пройдут, не замочив ног, по дну морскому и увидят Иерусалим. Вот удивятся горожане!
Великолепное будет зрелище!
Ясно одно — детей нужно предупредить, но как?
— Ты почему не ешь? — озабоченно спросила Марике.
Долф рассеянно сделал несколько глотков и вздохнул.
Больше месяца длится его странствие, шесть недель пути, — теперь дело за несколькими часами. С чего начать, как подступиться к ребятам?
— Ты можешь рассказать мне, в чем дело? — настаивала Марике.
Долф посмотрел на нее, перевел взгляд на Петера, Франка, Берто, Карла, подумал о Фриде, которая не отходит от больных, обо всех стойких и мужественных вожаках детворы и понял, что нужно делать.
— Могу, — спокойно отозвался он, — сейчас соберем совет.
ЗАГОВОР НА БЕРЕГУ МОРЯ
— Вообще-то нас ждали к середине июля, а теперь середина августа.
— Так… середина августа. Вот почему Ансельм так спешил, вот почему он все время злился и подгонял нас!
Йоханнес кивком подтвердил.
Чудовищный замысел не укладывался в сознании Долфа. Можно ли поверить, что взрослым людям могла прийти в голову мысль обманом привезти тысячи ничего не подозревающих детей на невольничьи рынки Африки?
— Иерусалим-то ведь не в Северной Африке, — медленно произнес он.
— Это мы с тобой знаем, да и Ансельм тоже, а детям откуда знать?
— Но для чего это? — исступленно спрашивал Долф.
— Нам посулили большие деньги. В Генуе нам заплатят по динарию за каждого здорового ребенка.
— Недурно, — заметил Долф, который к этому времени уже успел разобраться в достоинстве монет, имевших здесь хождение. — Семь тысяч динариев, да это целое состояние!
Йоханнес опустил голову и заплакал.
— Я не хочу, — твердил он, — не могу больше… Дети, они такие доверчивые, они ни о чем не подозревают, они мечтают увидеть Иерусалим… И я так привязался к тебе, Рудолф.
Долф кивнул головой. Смятение его усиливалось с каждой минутой. Подумать только! Марике на рынке рабов в Тунисе, прелестная отважная Хильда, белокурая Фрида, знающая толк в целебных травах, силач Берто, и Петер, Франк, Карл… Немыслимо!
— Нужно сорвать этот замысел, дон Йоханнес!
Монах съежился.
— Не называй меня титулом священнослужителя, я этого не заслуживаю.
— Так вы не настоящий монах?
— Нет, теперь уже нет… Ах, Рудолф, когда-то я был добрым малым, хотел посвятить себя Господу нашему, но меня, недостойного, изгнали из монастыря… Тяжко мне было — ни ремесла в жизни, ни будущего; бродяжничал, дошел до воровства, и вот в Генуе повстречал Ансельма. Дела его в ту пору были столь же плачевны, как и мои, но сам он намного хитрее меня. Хитрее и бесчестнее. У него обширные связи среди людей самой дурной славы — пиратов, контрабандистов. Один из них, некто по имени Больо, попросил нас помочь ему. Кому из них первому пришла в голову мысль завлечь в западню тысячи ребят из северных земель, я не знаю. Однажды Больо рассказал о двух мнимых монахах, отправившихся во Францию, чтобы набрать там целую армию бездомных маленьких бродяг и привести их в Марсель. Он спросил, готовы ли мы проделать то же самое в германских землях. Вознаграждение он посулил королевское: красивые белокурые рабы с севера идут в Тунисе по высокой цене. Арабы охотно покупают их.
Долф подавил дрожь отвращения, попытался овладеть собой. Он готов был сейчас в глотку вцепиться этому Йоханнесу… Огромным усилием воли он сдержал себя.
— И вы пошли на это?
— А что я мог сделать? Выбирать не приходилось… И я не видел в этом ничего особенно дурного.
— Ничего дурного в том, чтобы обманом отправить в рабство тысячи детей? — переспросил потрясенный его словами Долф.
Йоханнес только ниже склонил голову.
— Всем известно, что арабы — народ просвещенный, и тем, кто попадет к ним в рабство, живется не так уж плохо, если только они не отличаются строптивостью. Да и кто шел с нами в поход? Бездомные бродяги и сироты, беглые маленькие крепостные, ленивые и неповоротливые попрошайки, живущие воровством и вымогательством. Им все равно бы не дожить до зрелого возраста, очень скоро они бы закончили свои дни на виселице или замерзли на дороге… В ту пору я чуть ли не благодеянием почитал собрать этих обездоленных и отправить их в теплые края, продать богатым и просвещенным хозяевам. В любом случае их ожидала лучшая судьба в сравнении с той жизнью, которую они вели на родине…
— Но в рабстве! — взорвался Долф.
— Ну да.
— И христианские дети попали бы в рабство!
Йоханнес молча подтвердил.
— А для чего им нужны дети из северных краев?
— Язычники предпочитают светловолосых, бледнокожих рабов, особенно здесь, на юге… Рыцарей Ломбардии и Тосканы никогда не увлекали крестовые походы. Итальянцы стремились не столько сражаться в походах, сколько наживаться на нах.. В северных землях, напротив, крестовые походы влекут многих, особенно простолюдинов. Знатных господ теперь не соблазнишь этим, а вот дети — те готовы тут же идти в заморские земли. Мы с Ансельмом родом из Ломбардии, по-немецки говорим сносно, вот и решили отправиться в Германию и прикинуть, сколько детей можно собрать разом. Оказалось, великое множество, гораздо больше, чем мы рассчитывали, больше, чем могут вместить те шесть кораблей, что ждали нас в Генуе к середине июля.
— Вы решили, что по крайней мере половина из их числа погибнет, затеряется или отстанет в пути?
Йоханнес помалкивал.
— Какая подлость! — прошептал Долф. — Так воспользоваться их неопытностью, их верой в Бога… да еще рассказать им эту сказку о Белокаменном Городе! Ведь вы же все это время, все время знали, что… Как же вы могли пойти на это, Йоханнес? Неужели совесть не мучает вас? Этих отважных и ловких ребят, с такой решимостью сметавших все преграды на своем пути, ребят, которые познали свободу, вы их собирались продать в рабство!
— Не могу я, — сдавленно буркнул Йоханнес, — они стали мне дороги, все, как один. О Рудолф, неужели ты не понимаешь? Я так хорошо их знаю теперь, я видел, как они отбивались от диких зверей, сражались с разбойниками, сносили непогоду… и при этом помогали друг другу, подбадривали тех, кто рядом… Помоги мне, Рудолф! Не дай им попасть в рабство, ведь теперь это совсем не те ничтожные, достойные сожаления создания, какими они представлялись мне поначалу, а великолепные, как на подбор, ребята, которых надо спасать.
— Согласен с вами, но как это сделать?
Долф углубился в раздумья. У него не было сомнений в том, что его собеседник искренне раскаивается. Можно было лишь порадоваться тому, что он не выдержал до конца этот чудовищный спектакль, но в душе мальчика кипела едва сдерживаемая ярость.
— Мы должны остановить их, — продолжал, приободрившись, Йоханнес, который обрел некоторую решимость после того, как с души у него свалилась тяжесть. — Нужно сделать все, чтобы ребята не взошли на палубу кораблей.
— Да ждут ли еще эти корабли? Не могут же они столько времени стоять на рейде? — с надеждой спросил Долф.
— Не знаю. Ансельм пошел в город, там у него встреча с Больо. Я молю всевышнего, чтобы было поздно, но не могу знать наверняка.
Внезапная мысль пронзила Долфа.
— А как же Николас? — воскликнул он. — Николас-то знает, почему ребят привели в Геную?
— В том-то и дело, что нет. Он думает, что мы и впрямь собрались освобождать Иерусалим.
— Как вам удалось вбить ему в голову эти глупости насчет того, что он святой?
— Вот уж это было нетрудно. На исходе зимы Ансельм и я перевалили через горы и отправились на север. Мы смотрели в оба и отыскали подходящего пастушонка крепкого телосложения; ему мы и показали чудо. Выждав до наступления темноты, запалили деревянный крест и выставили его из-за вершины холма, сами спрятались в укрытии. Парень видел только пылающий крест, а мы наблюдали за ним… Он упал на колени, воздел руки к небесам. Мы быстренько убрали крест, потушили пламя. И Ансельм, прижав руки ко рту, крикнул сдавленным голосом: «Господь призывает тебя, сын мой!» Тогда мы еще не знали его имени. В запасе у нас было множество других фокусов. Поздно ночью, когда подпасок улегся, а спал он прямо в поле, ибо крова у него не было, мы подкрались к мальчишке, и Ансельм принялся нашептывать ему на ухо весь наш план, при этом он внушал парню, что тот слышит ангельские голоса, призывающие его собрать детское воинство и прямиком отправиться в Святую землю, ну и все такое. Пастух проснулся, но слушал как завороженный, цепенея от ужаса и изумления, — хочешь верь, хочешь нет, — у него не было и тени сомнения в том, что именно он избран свыше для свершения святого дела. Перед тем мы дважды испробовали эту шутку. В первый раз пастушонок с криком бросился наутек, завяз в болоте и утонул. Второй мальчишка тоже пустился со всех ног — да прямо к приходскому священнику и выложил тому все как есть о чуде, что явилось ему во сне. Так что оба раза мы остались ни с чем, зато Николас в одну секунду поверил, что он и есть избранник Господа. Видно, нрав у парня заносчивый.
— Это уж точно, — подтвердил Долф. — Что же было дальше?
— Три ночи кряду мы разыгрывали перед Николасом комедию с горящим крестом и ангельскими голосами, пока не увидели, что он и думать позабыл про своих овец, он уже вошел в роль избранника. Тут мы среди бела дня приблизились к нему в своем монашеском облачении, пали ниц перед мальчишкой, воздавая ему почести, и рассказали, что нам было откровение: якобы всевышний избрал Николаса своим орудием, дабы привести в Святую землю невинное детское воинство, а нас призвал помочь ему.
— И он поверил вам?
— Конечно. Теперь мы втроем держали путь в Кельн. По дороге мы только и делали, что проповедовали, и вскоре собрали изрядное число детей, которые пошли за нами, так что в Кельн вступило шествие, насчитывавшее множество сотен детей. Николас старался изо всех сил. Он молился целые дни напролет на большой Соборной площади перед новым храмом, и дети отовсюду стекались к нам. До Троицы оставалось две недели, когда мы вышли из Кельна, а дети из ближних и дальних краев все собирались под наши знамена. Сам архиепископ Кельнский принял Николаса вместе с Ансельмом — я-то не удостоился чести, — уж и не знаю, что они наговорили архиепископу. Впрочем, Ансельм хитер… После этой аудиенции мы разжились упряжью белых волов, повозкой и шатром, в придачу его преподобие отправил с нами собственную племянницу Хильду и верного оруженосца Каролюса. Тут уж к нам потянулись наследники знатных баронов, хоть Ансельм и побаивался этого. Оно и понятно: сгинут нищие бродяги, никто о них и не вспомнит, а если станет известно, что дети благородного сословия проданы в рабство, нам несдобровать.
— Боитесь родительского гнева?
— А то как же. По счастью, отпрысков знатных семейств среди нас немного, и окружены они почетом, подобающим их сословию.
— Это я успел заметить, — ядовито отозвался Долф.
— Я так обрадовался, когда Фредо покинул нас и увел с собой ребят — мы только вступили в предгорья Альп. Воинство крестоносцев разрослось, мы и не рассчитывали на такое. Как накормить такую прорву детей, как уследить за ними? Да они бы все не поместились на тех шести судах, что ожидали нас в Генуе, но Aнсельм твердил свое: «Чем больше, тем лучше. Кто знает, сколько погибнет в пути, до конца дойдут самые крепкие, нам за них и заплатят больше».
Долф содрогнулся от этого неприкрытого цинизма.
— Вот дьявол! — скрипнув зубами, выдавил он.
— Но тут явился ты, — продолжал свое повествование Йоханнес, — то есть вы с Леонардо, и сразу все переменилось. Вначале мы приняли тебя за знатного юного рыцаря, ты держался с таким гордым, независимым видом. Ты упрекнул нас в том, что мы плохо заботимся о детях, и это была сущая правда. Тогда меня начал мучить стыд, и вся наша затея стала мне не по нутру. А ты будто с неба к нам свалился, чтобы научить нас, как все устроить, чтобы сберечь побольше детей. И все же я не доверял тебе до конца…
— Это еще почему?
— Ты не покладая рук трудился во имя благополучия детей, словно догадывался о наших тайных планах, словно и твоей единственной заботой было привести в Геную побольше здоровых и сильных детей. Я и подумал: Ансельм и Рудолф — одного поля ягоды.
— Ты меня считал работорговцем? — не сдержал негодования Долф.
— Не знаю, иной раз мне так казалось… Сомнения терзали меня. Я спросил Ансельма об этом, он ушел от ответа, зато я понял, что он ненавидит тебя и хочет использовать в своих целях, как раньше использовал Николаса.
Долф напрягся, пытаясь вникнуть в хитросплетение мыслей Йоханнеса.
— И еще я думал, — тихо признался лжемонах, — что ты подослан к нам самим дьяволом, ибо адский план продать детей на невольничьих рынках Африки был задуман не иначе как в преисподней, а ведь ты помогал Ансельму, ты спасал детей от смерти… Я стал радоваться каждой остановке в пути: чем позднее придем в Геную, тем больше возможностей избежать страшной участи. И тут только до меня дошло, что и ты тоже не торопишься. Сомнения вспыхнули в моей душе с новой силой. Наконец Багряная Смерть обрушилась на нас, и я понял: это воля Господня. Небесам не угодно, чтобы мы достигли Генуи. А что в это время делал ты? Ты сражался с Багряной Смертью и победил ее. Это было выше моего разумения.
— Вы должны были раньше открыться мне, Йоханнес.
— Понимаю, но я не смел. Я боялся Ансельма. Дознайся он, что я передумал и не желаю продавать детей в рабство, да он бы при первом же удобном случае своими руками толкнул меня в пропасть. А тебе я еще не доверял… И все время нашего пути я горячо надеялся на спасительное чудо, на то, что какое-нибудь непредвиденное событие заставит нас повернуть назад, и потому с радостным сердцем встречал каждую новую беду, постигавшую нас. Но дети и не помышляли о возвращении, ничто не могло поколебать их решимости. Они жили мечтой о море. Ох, Рудолф, что нам теперь делать?
— Надо остановить ребят и помешать Ансельму снестись с пиратами.
— Я же просил его…
— Не тот он человек, чтобы его упрашивать. Остановить такого негодяя можно, только прикончив его, — мрачно заметил Долф.
— Твоя правда, Рудолф. Ансельму не ведома жалость.
— Вот и нам пора забыть о ней, — зло продолжил Долф.
— Что ты собираешься предпринять, Рудолф? Если рассказать детям, что их ждет, они все равно не поверят, зато Ансельм разнюхает, что тебе известны его планы. Он убьет тебя.
— И вас заодно, — подтвердил Долф.
Йоханнес задрожал.
— Слишком поздно, — пробормотал Долф, — Ансельм уже на пути в город…
— Знаешь, — признался Йоханнес, — как он предвкушал ту минуту, когда увидит тебя на палубе пиратского корабля? Какая-то дьявольская радость переполняла его при мысли, что ты, такой сильный, умный, через какие-нибудь несколько недель будешь продан на невольничьем рынке.
Долф открыл рот, но тут же закрыл его. Ярость захлестнула его. И все же Йоханнес прав: нужно прикинуться, что он ни о чем не подозревает. Мысль о Марике и тысячах других ребят, которым угрожала опасность, поддерживала его решимость.
— Черт возьми! — выругался он. — Я заставлю этого негодяя Ансельма расплатиться за все сполна.
— Проучи его, Рудолф, ты все можешь, придумай что-нибудь, ты ведь не боишься его.
— А вы что же, до сих пор трусите?
Йоханнес стыдливо отвел глаза.
— Это правда, — еле слышно произнес он, — боюсь, ибо я много грешил. Я боюсь смерти, потому что душа моя обречена мучиться в аду…
— Скажите, Йоханнес, почему вы решили довериться мне?
— Это случилось не вдруг, я решился давно, я видел, как он невзлюбил тебя, как стремился погубить тебя на суде. Тогда я окончательно уверился в том, что ты ему не сообщник, а первейший враг.
— Что же вы тогда не выдали мне его планы?
— Не осмеливался, и я думал, я надеялся еще… что Господь не допустит страшного конца и помешает нам добраться до Генуи. Но…
— Но видишь, мы же все-таки пришли сюда.
Йоханнес примолк.
— Ну почему, почему вы раньше не рассказали мне обо всем? Тогда, может, и Каролюс остался бы жив… — повторял Долф со слезами на глазах.
— Правильно, — покаянно вторил ему мнимый монах. — Господь не дал ему стать рабом и потому взял к себе на небеса… И когда я понял это, понял, как неизмерима моя вина, какой тяжкий грех лежит у меня на душе, я решил что-нибудь сделать… что угодно, лишь бы помешать Ансельму, даже если это будет стоить мне жизни. Но и потом я все никак не мог собраться с духом, все боялся… Какой же я трус, Рудолф! Я сам знаю, что я дурной человек, что нужно действовать, но я не могу, никак не могу решиться. Сними с меня это бремя: оно мне не по силам. Останови детей под любым предлогом. Как только они ступят на корабль, им конец. Рудолф…
— Ну, конечно же, я остановлю их! — вскричал Долф.
— Что ты собираешься делать?
Покамест Долф и сам толком не знал. Предупредить детей… Легко сказать, а поверят ли они ему? Ведь они сжились с этой сказкой о Белокаменном Городе. Он попытался привести мысли в порядок, но в голове все путалось; ясности не было. Страшная тайна, открывшаяся Долфу, ошеломила его, сознание отказывалось воспринимать ее. Между тем нельзя было терять время: Ансельм уже в Генуе, договаривается со своими сообщниками, как им лучше переправить детей.
Но каким же образом можно заманить на борт корабля тысячи детей, которые ожидают чудо совсем иного рода?
Да с ними просто не совладать завтра, когда хваленого чуда не произойдет.
— Завтра… — в раздумье повторил он вслух. — Йоханнес, что же Ансельм думает делать завтра? Намерен ли он держаться поближе к Николасу, когда тот начнет колдовать над морскими волнами?
— Когда всем станет ясно, что чуда не будет, дети с болью и разочарованием устремят взоры в синюю даль, сокрушаясь о том, что теперь им не увидеть Иерусалим, вот тут-то и появится — Ансельм, говоря что-нибудь вроде: «Господь все-таки сотворил чудо, милые дети, он послал нам эти суда».
— Вот как? И он рассчитывает, что дети без разговоров взойдут на борт?
— Наверное…
Долф вздохнул. Поди попробуй останови семь тысяч возбужденных детей, да еще в одиночку.
Но почему в одиночку? Йоханнес поможет ему. Помощников у него хватит, вон сколько друзей…
— Йоханнес, могу я положиться на вас? Способны ли вы забыть о страхе и помочь мне задержать детей? Хотя бы ради спасения вашей души.
— Рудолф, я… Да, конечно!
— В таком случае отправляйтесь-ка к отцу Тадеушу и расскажите ему все сами. Всё! Слышите? Он очень добрый человек и к тому же большой умница. Он же ничего не подозревает об этом чудовищном заговоре. Дети слушаются его, и, может быть, он придумает, как не пустить их на корабли.
Нервная дрожь с новой силой охватила Йоханнеса.
К удивлению Долфа, оказалось, что бедолага трепещет перед мягкосердечным отцом Тадеушем гораздо более, чем перед суровым Рудолфом ван Амстелвеен.
— Отбросьте сомнения, Йоханнес, — подбодрил его мальчик, решительно поднимаясь. — Нельзя терять ни минуты, начинаем действовать.
— Дон Тадеуш проклянет меня! — в смертельном страхе шептал несчастный.
— Этот великодушный человек простит вас от всего сердца, — пообещал Долф и подтолкнул раскаявшегося грешника.
Они отыскали преподобного отца в дальнем уголке лагеря, где размещались больные, за которыми ухаживала Хильда. Долф оставил обоих мужчин наедине, а сам побежал к Леонардо. Темнело. Походные костры освещали лагерь. Долф застал своих друзей за ужином. Они лакомились рыбным супом. Долф схватил целую пригоршню вареных креветок и подмигнул Леонардо:
— Иди сюда, скорее, поговорить надо.
Он на одном дыхании выложил другу все, что узнал от Йоханнеса. Леонардо выслушал его молча, не прерывая.
— Нужно что-то придумать, — и отчаянии закончил он свой рассказ. — Как объяснить ребятам, что их обманывали?
Леонардо размышлял. Он был потрясен, возмущен, но своего обычного спокойствия не утратил.
— Как ты собираешься поступить? — неторопливо спросил он.
— Помешать им усадить детей на корабли.
— Само собой разумеется.
— Но как? — допытывался Долф.
— Очень просто. Ты что же, думаешь, хоть один корабль может выйти из гавани без позволения дожа?
— Дожа?
— Ну да, герцога Генуэзского, вот уж кто здесь держит в своих руках всю власть, — кивнул головой Леонардо. — Значит, так, слушай внимательно: ты остаешься здесь, день завтра будет тяжелый, ты должен сам поговорить со стражниками. Я отправляюсь в город и беру с собой Хильду ван Марбург.
— Что ты задумал? И почему именно Хильду?
— Рудолф, пошевели мозгами. Я все-таки Леонардо из Пизы, сын богатого купца. Мой отец хорошо знаком с торговыми людьми Генуи, я добуду у них рекомендательные письма, которые откроют нам дорогу во дворец дожа. Я сам хочу рассказать об этом герцогу. Конечно, судьба тысяч немецких голодранцев не может заботить его высочество, но, думаю, он не допустит, чтобы в Генуе продали в рабство знатных христианских детей. Для того я и беру с собой Хильду, чтобы показать герцогу, что войско крестоносцев не сплошь беднота и бродяги.
— Думаешь, тебе удастся попасть во дворец?
— Если повезет, а там будь что будет. Есть еще один путь: незамедлительно уведомить епископа Генуэзского. Он не потерпит, чтобы добрые христиане попали в неволю к язычникам. Дон Тадеуш знает об этом?
— Я послал к нему Йоханнеса, он сам ему расскажет.
— Прекрасно. Тогда разумнее всего будет сделать так: мы с Хильдой идем во дворец дожа, а дон Тадеуш предупредит епископа.
— Не слишком ли поздно сейчас идти в город? Тебя могут не пропустить.
— Меня не пропустить? — все так же спокойно переспросил Леонардо.
Долф благодарно пожал ему руку. Он был тронут.
— Что бы я делал без тебя, друг?
— Вот и я иной раз спрашиваю себя об этом же, — резонно заметил студент.
Он решительным шагом приблизился к костру и склонился над сонной Марике:
— Малышка, я оставляю тебя на пару деньков, присмотри тут за Рудолфом. Скажи, если нам с тобой не приведется больше увидеться, ты будешь иногда вспоминать обо мне?
— Ты что задумал, Леонардо? — изумленно спросила девочка.
— Спасти тебя, малышка.
Он поцеловал девочку, отвязал своего ослика и скрылся в темноте.
Марике подбежала к Долфу.
— Что у вас тут произошло? Куда ушел Леонардо? Неужели все-таки отправился в Болонью?
— Нет еще, детка. Он скоро вернется, — старался успокоить ее Долф.
У него на душе было тревожно. Захочет ли герцог выслушать Леонардо? Удастся ли отцу Тадеушу убедить епископа? И как отнесутся жители Генуи к тому, что в один прекрасный день буквально к ним на голову свалятся семь тысяч застрявших на берегу детей?
Долф огляделся. В лагере мирно завершался день.
Ребята ужинали, шутили и без умолку тараторили о завтрашнем чуде. Завтра они пройдут, не замочив ног, по дну морскому и увидят Иерусалим. Вот удивятся горожане!
Великолепное будет зрелище!
Ясно одно — детей нужно предупредить, но как?
— Ты почему не ешь? — озабоченно спросила Марике.
Долф рассеянно сделал несколько глотков и вздохнул.
Больше месяца длится его странствие, шесть недель пути, — теперь дело за несколькими часами. С чего начать, как подступиться к ребятам?
— Ты можешь рассказать мне, в чем дело? — настаивала Марике.
Долф посмотрел на нее, перевел взгляд на Петера, Франка, Берто, Карла, подумал о Фриде, которая не отходит от больных, обо всех стойких и мужественных вожаках детворы и понял, что нужно делать.
— Могу, — спокойно отозвался он, — сейчас соберем совет.
ЗАГОВОР НА БЕРЕГУ МОРЯ
Долф послал Петера и Франка за командирами постов из охраны лагеря, а девочкам — Фриде, Марике и Марии — приказал быть наготове.
Вскоре не меньше сотни мальчишек и девчонок плотным кольцом окружили Долфа.
— Послушайте, ребята, — начал он, — нам нужно посовещаться, но только здесь, посреди лагеря, это делать негоже. Пойдемте-ка на берег.
— Что-нибудь случилось? — с тревогой спросил Берто.
— Еще нет, но может случиться, и нужно быть наготове.
Долф привел ребят в небольшую бухту, зажатую между скалами, здесь их никто не подслушает. Солнце недавно зашло, и сумерки еще не сгустились. Казалось, море само излучает свет, а луна, повисшая над шатром сосен, лишь высекает сверкающие искры из глубины морской. Дети, сгорая от любопытства, окружили Долфа и Марике и теперь не отрывали выжидательных взглядов от самого главного своего командира.
— Вы знаете, что Николас уединился для поста и молитвы, он готовится совершить чудо, — заговорил Долф, еще не зная, как доступнее пояснить свою мысль. Все энергично закивали. — Ибо Николас полагает, — уже не так решительно (это не урок у доски отвечать! ) продолжал Долф, — что море разверзнется перед ним, как только… как только он прикажет…
Все снова закивали.
— Вы верите, что все так и будет?
— Нам обещали, — твердо заявил Франк.
— Да, я знаю… Но тут есть одна сложность.
Они напряженно смотрели на него.
— Дело в том, что Иерусалим, — сказал Долф, покрываясь испариной от волнения, — вовсе не на том берегу, а в тысяче миль к востоку отсюда!
Размашистым движением руки он показал в глубь материка.
— Я не понимаю, — испуганно отозвалась Фрида.
— Сейчас поймешь, — ответил Долф. — Так уж получилось, ребята, что мне в точности известно расположение городов и стран на нашей земле. Этой премудростью когда-то поделился со мной один старый и очень умный человек. Послушайте меня: на том берегу моря лежит Африка, населенная дикарями.
— Африка?
У него создалось впечатление, что это название знакомо им.
— Там водятся львы? — с сомнением спросил Петер.
— Именно. Африка — огромная земля, населенная неграми, там полным-полно диких зверей — львов, слонов, пантер… В общем, это такие места, где нам, христианам, нечего делать.
— Мы не боимся врагов, они побегут от нас! — задиристо крикнул рослый крепыш.
— Ты нрав, Карл, но ведь мы собрались и поход против турок и сарацин, что хозяйничают на Святой земле, а не против магометан в Тунисе или на побережье Северной Африки. С ними нам связываться как будто ни к чему.
Вскоре не меньше сотни мальчишек и девчонок плотным кольцом окружили Долфа.
— Послушайте, ребята, — начал он, — нам нужно посовещаться, но только здесь, посреди лагеря, это делать негоже. Пойдемте-ка на берег.
— Что-нибудь случилось? — с тревогой спросил Берто.
— Еще нет, но может случиться, и нужно быть наготове.
Долф привел ребят в небольшую бухту, зажатую между скалами, здесь их никто не подслушает. Солнце недавно зашло, и сумерки еще не сгустились. Казалось, море само излучает свет, а луна, повисшая над шатром сосен, лишь высекает сверкающие искры из глубины морской. Дети, сгорая от любопытства, окружили Долфа и Марике и теперь не отрывали выжидательных взглядов от самого главного своего командира.
— Вы знаете, что Николас уединился для поста и молитвы, он готовится совершить чудо, — заговорил Долф, еще не зная, как доступнее пояснить свою мысль. Все энергично закивали. — Ибо Николас полагает, — уже не так решительно (это не урок у доски отвечать! ) продолжал Долф, — что море разверзнется перед ним, как только… как только он прикажет…
Все снова закивали.
— Вы верите, что все так и будет?
— Нам обещали, — твердо заявил Франк.
— Да, я знаю… Но тут есть одна сложность.
Они напряженно смотрели на него.
— Дело в том, что Иерусалим, — сказал Долф, покрываясь испариной от волнения, — вовсе не на том берегу, а в тысяче миль к востоку отсюда!
Размашистым движением руки он показал в глубь материка.
— Я не понимаю, — испуганно отозвалась Фрида.
— Сейчас поймешь, — ответил Долф. — Так уж получилось, ребята, что мне в точности известно расположение городов и стран на нашей земле. Этой премудростью когда-то поделился со мной один старый и очень умный человек. Послушайте меня: на том берегу моря лежит Африка, населенная дикарями.
— Африка?
У него создалось впечатление, что это название знакомо им.
— Там водятся львы? — с сомнением спросил Петер.
— Именно. Африка — огромная земля, населенная неграми, там полным-полно диких зверей — львов, слонов, пантер… В общем, это такие места, где нам, христианам, нечего делать.
— Мы не боимся врагов, они побегут от нас! — задиристо крикнул рослый крепыш.
— Ты нрав, Карл, но ведь мы собрались и поход против турок и сарацин, что хозяйничают на Святой земле, а не против магометан в Тунисе или на побережье Северной Африки. С ними нам связываться как будто ни к чему.