Это была последняя в игре шайба. Канадцы сразу сникли. Мы побеждаем со счетом 8: 5!
На Юру набросились, его тискали, обнимали. Казалось, они вынесут его с поля на руках. А он поправлял сползавший от дружеских хлопков шлем и прикрывал свой страшный глаз.
За свою долгую жизнь в спорте я не раз становился свидетелем таких вот сцен.
Когда-то Бобров решил исход матча, играя с больными, «разболтанными» коленями. Судьбу олимпийского футбольного матча решил травмированный Тищенко. И вот теперь – Лебедев. Но вот что характерно. В каждом подобном эпизоде было что-то свое, характерное именно для этой личности спортсмена. Что-то отмеченное неповторимым нюансом. Когда я всматриваюсь в лица наших парней, я стараюсь не просто определить, на что способен тот или иной человек. Большинство из них способны сделать многое. Но меня интересуют и побудительные причины. Ничто с моей точки зрения так не обрисовывает характер, как побудительные причины поступка.
Скромность, непритязательность, мягкость – вот те черты, которые свойственны Лебедеву. Тот мягкий «по черк» характера, в котором, казалось бы, отсутствует сила духа. Но ничуть не бывало. Именно здесь зарождалось то обостренное переживание за всех, та горечь поражения, в которой он винил в первую очередь себя. А это не меньший стимул, чем то же, допустим, тщеславие. Взять всю вину на себя… Обостреннейшее чувство персональной ответственности… Все это от большой нравственной чистоты. Не от слабости. От силы. В этом я убежден. Надо сказать, что и Виктор Коноваленко, человек удивительной скромности, немногословный и необыкновенно отзывчивый, в свое время обладал той же удивительной силой, бравшей свое начало в чувстве огромного личного долга перед товарищами. О стойкости его говорить излишне.
Мне очень близки эти характеры. Странные характеры, где-то нуждающиеся в защите, и очень сильные в минуты трудного испытания…
Какое же впечатление в целом оставил канадский цикл встреч с профессионалами из Всемирной хоккейной ассоциации? Канадцы, безусловно, продемонстрировали высокий класс игры. Они показали, что умеют вести борьбу, уважая соперников.
Московский цикл продемонстрировал совершенно иное лицо профессионалов. Это была изнанка спорта. Изнанка той формы, в которую были облачены наши соперники в Канаде.
Проиграв первый московский матч, игроки из ВХА оказались на грани катастрофы. Мы с вами знаем, какое огромное значение имела эта серия для ВХА. Ре шалась ее популярность, решался ее престиж в стране хоккея.
Итак, оказавшись после первой же встречи в Москве на грани поражения, канадцы решили пойти ва-банк, позволяя себе абсолютно все из того, что позволить себе нельзя. Они устроили настоящую охоту за нашими ребятами. Причем делалось это в момент, когда борьба за шайбу уже заканчивалась. Для канадцев в хоккее не существует секретов. Они прекрасно знают, как и чем вывести из строя наиболее опасного для них игрока, как сбить его с ног, запугать, вывести из равновесия. Им ничего не стоит стукнуть соперника клюшкой или кулаком по лицу, используя чисто психологическую запальчивость. Кстати, вполне естественную при таком накале. Им ничего не стоит спровоцировать свалку, скандал, драку.
Казалось бы, незаметный тычок клюшкой, и у Харламова разбита переносица. Мне с трудом удается остановить у него кровь. Удар в переносицу – штука очень болезненная, но сейчас не до боли, и Валерий снова рвется на лед. Канадцы ставят перед собой задачу – сломить этого упрямца, сломить любой ценой. И тут же на глазах у тысяч возмущенных зрителей происходит нечто отвратительное. Рик Лэй, канадский защитник, настигает Валерия и бьет кулаком в лицо ни с того ни с сего. Бьет кулаком в переносицу!
Удар Лэя служит сигналом, и начинается настоящее побоище. Больше всего достается Харламову, Якушеву, Мальцеву, Васильеву, Лутченко. Все они серьезно травмированы.
Я едва успеваю перевязывать, подмазывать, подклеивать. Едва успеваю потому, что ребята буквально рвутся в бой. Рвутся, несмотря на опасность новых столкновений. Это было поистине великое противостояние.
Слежу за игрой, и вот что бросается в глаза. Все эти потасовки и откровенные драки не результат охватившего игроков азарта. Во всем, что делают канадцы, холодный, хорошо продуманный расчет. А поскольку это не азарт, в одинаковой мере охватывающий соперников, не возникает и обоюдной игровой страсти, когда силовая борьба не только допустима, но и в определенных пределах необходима. Сейчас передо мной происходит нечто совсем иное. Нашим ребятам все время приходится как бы прорываться к игре, к истинному хоккею, сквозь кулаки соперников. Естественно, что в такой ситуации они, в свою очередь, вынуждены прокладывать себе путь к победе не только клюшками…
Сегодня, спустя несколько лет после «московского эпилога», вспоминая о мужестве наших ребят, сумевших достойно противостоять канадским профессионалам, я подумал вот о чем. В прологе к этим запискам, основной темой которых и является природа мужественного поступка, я говорил о профессионализме мужества. Воспоминания о «втором тайме» суперсерии 1974 года наводят меня на мысль об этике мужества.
Что, кроме горькой обиды и глубокого возмущения, вызывают упреки, которые мы нередко слышим в адрес наших хоккеистов? Они еще, дескать, не умеют играть в жесткий хоккей, избегают силовой борьбы и тому подобное. Это говорится о Харламове и Якушеве, Михайлове или Ляпкине, мужественных ребятах, мастерах экстра-класса. И говорится скорее всего потому, что эти общительные, живые и добрые малые никогда, подчеркиваю, никогда первыми не позволят себе нанести недозволенный удар, применить недозволенный прием.
У мужества есть оборотная сторона медали. Это не та трусость, которая тихо дрожит и бледнеет при приближении опасности. Это воинствующая трусость. Нет-нет, это не парадокс. Именно воинствующая трусость, которая прячется за грубой, отвратительной физической силой, скрывая свою беспомощность и растерянность в крепко сжатом кулаке. Та трусость, которая считает трусостью тактичность культурного, воспитанного человека. Да, мой фронтовой и спортивный опыт позволяет назвать хамство и бестактность, драку и оскорбление проявлением трусости.
Но у этой проблемы есть и другая сторона. Я встречал немало тех, кто с особым удовольствием смакует не игровые ситуации, а «пикантности» околоспортивной жизни. Которые готовы влезть в телевизор с головой, чтобы посмотреть, как хоккеисты дерутся где-то за кадром. Это, простите меня, не безобидный болельщик. Это представитель толпы, жаждущей зрелищ, руководимой стихийным инстинктом жестокости.
Мы говорим не просто о спорте. Не просто о совершенствовании физических возможностей человека. Мы говорим о формировании личности в спорте. О его высоких морально-нравственных идеалах.
Вот что стоит за этикой спортивной борьбы. За кулаком, ударившим в лицо игрока.
Мужество – это не только воля. Мужество – это честность…
Почему об этом? Да потому, что спорт в наши дни – это не просто движение. Не просто скорость и время, вес и сила, ловкость и грация. Кубертен был прав: спорт – это мир. Это наука и нравственность. Искусство и этика. Разум и чувство. Спорт – это особый мир, созданный во имя человека. Во имя здоровья человека. Здоровья не только физического…
Но жизнь в спорте одного человека быстротечна, каким бы завидным спортивным долголетием он ни обладал. Жизнь в спорте – вспышка, молния. И иной быть не может. Хотя бы потому, что человек в спорте – это человек, бросивший вызов времени и пространству.
А время и без того быстротечно. Так каким же должно быть время «обгоняющего время»?
И вот она наступает, эта минута. Минута прощания со спортом. Минута ухода. Прожита большая и яркая жизнь. Именно жизнь. И мне понятны слезы нашей замечательной армейской спортсменки Ирины Родниной в минуты прощания со спортом. И слезы тех, кто был свидетелем ее ухода со спортивной «сцены». Для нее это была целая жизнь, а для них одна из страниц их мироощущения.
Эти записки я заканчивал в то самое время, когда вместе с Ириной Родниной (чуть раньше, чуть позже) уходили из большого спорта и герои моей книги, два замечательных парня, два истинных героя хоккейных ристалищ: Геннадий Цыганков и Борис Михайлов.
Было красиво. Было торжественно. И… грустно. Прощание всегда грустно. Уходили люди, имена которых стали страницами жизни целого поколения молодежи. И только ли молодежи?
Геннадий Цыганков… Генка… Как все это было совсем недавно: Дальний Восток… Небольшой городок Ванино… Армия… Приморский военный округ, где когда-то служил и я… Молодой армейский хоккеист из СКА (Хабаровск)… Первые успехи… Потом заметили… Потом Москва… ЦСКА…
И те «две минуты чистого времени» в Инсбруке в 76-м, которые помнятся многим.
«Две минуты чистого времени», из которых состояла вся его спортивная жизнь… Умножьте-ка прожитые им годы в спорте на количество таких вот минут! А ведь по-нашему, по-армейскому, такие минуты должны засчитываться за месяцы или годы.
Такова стоимость спортивной славы. Такова стоимость вот этих минут прощания с олимпийским и мировым чемпионом…
Борис Михайлов…
Все, связанное с этим именем, вспомнить физически невозможно. Софиты, освещающие в эти минуты спортивную арену, где совершает прощальный круг Борис Михайлов, высвечивают в памяти самое яркое, самое сильное, то, что связывает его со мной, с моей тревогой, с моей гордостью за него…
…Саппоро, 1972 год. Олимпийские игры.
Шесть сильнейших команд ведут ожесточенную борьбу за олимпийское «золото»: СССР, Чехословакия, США, Швеция, Финляндия и Польша. Игры, как известно, идут в один круг. Отсюда и обостренность каждой встречи.
Но меня, как врача, признаться, волнует другое. Из заявленного состава мы можем заменить только вратаря и одного полевого игрока. Таков неукоснительный закон олимпийских состязаний. Если будут травмы, если кого-то придется снимать с игры… Однако лучше об этом не думать…
И вот в первой игре, во встрече с финнами Борис Михайлов, сильнейший наш нападающий, получает тяжелую травму.
Был небольшой консилиум. Пришел американский врач, пришел врач шведской команды. Посмотрели, пощупали, повздыхали сочувственно: «Очень жаль, очень. Но играть не сможет. Разве что через месяц, не раньше…»
Заходил взволнованный Чернышев, заходил Тарасов.
Анатолий Владимирович озабоченно спрашивал:
– Олег, что будем делать? Ты же знаешь, какая складывается ситуация…
А ситуация складывалась такая, что чехи отставали всего на одно очко. А что такое одно очко в олимпийском турнире для чешской команды, вам, надеюсь, объяснять не надо, и в каждой игре нам нужна была только победа. Кто мог поручиться за то, что не произойдет случайности? Играть надо было только на победу. А без Михайлова играть и победить нам было бы трудно. Понимали это все. И прежде всего сам Борис.
– Месяц не для меня, – говорил он. – Мне надо играть. Надо.
А колено разбухло и болело так, что не помогала новокаиновая блокада.
Что же оставалось делать?
Я врач, мне и решать.
Взял его, помню, к себе в номер, где жил с нашим массажистом Георгием Лавровичем Авсеенко. Делаем Борису инъекции, массажи, блокады, проводим физиотерапевтическое лечение.
Живет Борис с нами. Ходит по номеру, хромая. Быстро устает нога. Обеды то мы, то ребята приносят ему в номер. Не хочется, чтобы в общей столовой, где обедают спортсмены всех команд, шли лишние разговоры о болезни Михайлова. И так газеты полны сообщений о том, что сильнейший русский игрок травмирован и играть не сможет.
Пропускает одну игру…
Тарасов советуется со мной:
– Олег, как будем вводить Михайлова? Завтра играем с поляками.
– Думаю так. Пусть покатается в третьем периоде. Посмотрим, как будет себя чувствовать. И как будет вести себя колено.
– Хорошо. Пусть будет по-твоему.
Борис не только «откатал» третий период с поляками. Он сыграл его пусть не в полную силу, но сыграл.
А потом был тот незабываемый, решающий поединок с чешскими хоккеистами.
Еще увидев Михайлова в игре с поляками, журналисты и спортсмены не верили в то, что он выйдет на игру с чехами.
А он вышел. И сыграл. И как сыграл! Он с такими ногами, в таком состоянии забивает очень важную для нас шайбу.
Вы помните, мы стали чемпионами Олимпийских игр
1972 года, выиграв эту встречу с командой Чехословакии со счетом 5: 2.
А знаете ли вы, чего стоила Борису Михайлову эта победа?
Боль на протяжении всей игры была такая, что ни бешеные скорости, ни чудовищное напряжение – ничто не могло избавить его от холодного, именно холодного пота.
Потом месяц в больнице…
Так как же насчет спорта во имя здоровья? А разве мужество – это не здоровье духа, в конце концов делающее здоровым и тело?
Час прощания со спортом… Час ухода в большую жизнь…
Что поделаешь, наступит время, и мы постареем. Здоровье будет не то. Силы будут не те.
Но сила духа остается в человеке надолго. Она долговечнее физической силы. И именно ей предстоит вести борьбу на всем протяжении нашей дальнейшей жизни. До конца.
В становлении этой внутренней силы, остающейся в нас на всю жизнь, вижу я особый смысл этих усилий.
В этом я вижу основной смысл «двух минут чистого времени»…
Несколько слов после финального свистка
Приложение
На Юру набросились, его тискали, обнимали. Казалось, они вынесут его с поля на руках. А он поправлял сползавший от дружеских хлопков шлем и прикрывал свой страшный глаз.
За свою долгую жизнь в спорте я не раз становился свидетелем таких вот сцен.
Когда-то Бобров решил исход матча, играя с больными, «разболтанными» коленями. Судьбу олимпийского футбольного матча решил травмированный Тищенко. И вот теперь – Лебедев. Но вот что характерно. В каждом подобном эпизоде было что-то свое, характерное именно для этой личности спортсмена. Что-то отмеченное неповторимым нюансом. Когда я всматриваюсь в лица наших парней, я стараюсь не просто определить, на что способен тот или иной человек. Большинство из них способны сделать многое. Но меня интересуют и побудительные причины. Ничто с моей точки зрения так не обрисовывает характер, как побудительные причины поступка.
Скромность, непритязательность, мягкость – вот те черты, которые свойственны Лебедеву. Тот мягкий «по черк» характера, в котором, казалось бы, отсутствует сила духа. Но ничуть не бывало. Именно здесь зарождалось то обостренное переживание за всех, та горечь поражения, в которой он винил в первую очередь себя. А это не меньший стимул, чем то же, допустим, тщеславие. Взять всю вину на себя… Обостреннейшее чувство персональной ответственности… Все это от большой нравственной чистоты. Не от слабости. От силы. В этом я убежден. Надо сказать, что и Виктор Коноваленко, человек удивительной скромности, немногословный и необыкновенно отзывчивый, в свое время обладал той же удивительной силой, бравшей свое начало в чувстве огромного личного долга перед товарищами. О стойкости его говорить излишне.
Мне очень близки эти характеры. Странные характеры, где-то нуждающиеся в защите, и очень сильные в минуты трудного испытания…
* * *
Москва, 1974 год. Если после суперсерии 1972 года «боги» с удивлением взглянули на нас, то в 1974-м «боги» уже сходили вниз. Окончательную точку должен был поставить «второй тайм», который проводился уже в Москве.Какое же впечатление в целом оставил канадский цикл встреч с профессионалами из Всемирной хоккейной ассоциации? Канадцы, безусловно, продемонстрировали высокий класс игры. Они показали, что умеют вести борьбу, уважая соперников.
Московский цикл продемонстрировал совершенно иное лицо профессионалов. Это была изнанка спорта. Изнанка той формы, в которую были облачены наши соперники в Канаде.
Проиграв первый московский матч, игроки из ВХА оказались на грани катастрофы. Мы с вами знаем, какое огромное значение имела эта серия для ВХА. Ре шалась ее популярность, решался ее престиж в стране хоккея.
Итак, оказавшись после первой же встречи в Москве на грани поражения, канадцы решили пойти ва-банк, позволяя себе абсолютно все из того, что позволить себе нельзя. Они устроили настоящую охоту за нашими ребятами. Причем делалось это в момент, когда борьба за шайбу уже заканчивалась. Для канадцев в хоккее не существует секретов. Они прекрасно знают, как и чем вывести из строя наиболее опасного для них игрока, как сбить его с ног, запугать, вывести из равновесия. Им ничего не стоит стукнуть соперника клюшкой или кулаком по лицу, используя чисто психологическую запальчивость. Кстати, вполне естественную при таком накале. Им ничего не стоит спровоцировать свалку, скандал, драку.
Казалось бы, незаметный тычок клюшкой, и у Харламова разбита переносица. Мне с трудом удается остановить у него кровь. Удар в переносицу – штука очень болезненная, но сейчас не до боли, и Валерий снова рвется на лед. Канадцы ставят перед собой задачу – сломить этого упрямца, сломить любой ценой. И тут же на глазах у тысяч возмущенных зрителей происходит нечто отвратительное. Рик Лэй, канадский защитник, настигает Валерия и бьет кулаком в лицо ни с того ни с сего. Бьет кулаком в переносицу!
Удар Лэя служит сигналом, и начинается настоящее побоище. Больше всего достается Харламову, Якушеву, Мальцеву, Васильеву, Лутченко. Все они серьезно травмированы.
Я едва успеваю перевязывать, подмазывать, подклеивать. Едва успеваю потому, что ребята буквально рвутся в бой. Рвутся, несмотря на опасность новых столкновений. Это было поистине великое противостояние.
Слежу за игрой, и вот что бросается в глаза. Все эти потасовки и откровенные драки не результат охватившего игроков азарта. Во всем, что делают канадцы, холодный, хорошо продуманный расчет. А поскольку это не азарт, в одинаковой мере охватывающий соперников, не возникает и обоюдной игровой страсти, когда силовая борьба не только допустима, но и в определенных пределах необходима. Сейчас передо мной происходит нечто совсем иное. Нашим ребятам все время приходится как бы прорываться к игре, к истинному хоккею, сквозь кулаки соперников. Естественно, что в такой ситуации они, в свою очередь, вынуждены прокладывать себе путь к победе не только клюшками…
Сегодня, спустя несколько лет после «московского эпилога», вспоминая о мужестве наших ребят, сумевших достойно противостоять канадским профессионалам, я подумал вот о чем. В прологе к этим запискам, основной темой которых и является природа мужественного поступка, я говорил о профессионализме мужества. Воспоминания о «втором тайме» суперсерии 1974 года наводят меня на мысль об этике мужества.
Что, кроме горькой обиды и глубокого возмущения, вызывают упреки, которые мы нередко слышим в адрес наших хоккеистов? Они еще, дескать, не умеют играть в жесткий хоккей, избегают силовой борьбы и тому подобное. Это говорится о Харламове и Якушеве, Михайлове или Ляпкине, мужественных ребятах, мастерах экстра-класса. И говорится скорее всего потому, что эти общительные, живые и добрые малые никогда, подчеркиваю, никогда первыми не позволят себе нанести недозволенный удар, применить недозволенный прием.
У мужества есть оборотная сторона медали. Это не та трусость, которая тихо дрожит и бледнеет при приближении опасности. Это воинствующая трусость. Нет-нет, это не парадокс. Именно воинствующая трусость, которая прячется за грубой, отвратительной физической силой, скрывая свою беспомощность и растерянность в крепко сжатом кулаке. Та трусость, которая считает трусостью тактичность культурного, воспитанного человека. Да, мой фронтовой и спортивный опыт позволяет назвать хамство и бестактность, драку и оскорбление проявлением трусости.
Но у этой проблемы есть и другая сторона. Я встречал немало тех, кто с особым удовольствием смакует не игровые ситуации, а «пикантности» околоспортивной жизни. Которые готовы влезть в телевизор с головой, чтобы посмотреть, как хоккеисты дерутся где-то за кадром. Это, простите меня, не безобидный болельщик. Это представитель толпы, жаждущей зрелищ, руководимой стихийным инстинктом жестокости.
Мы говорим не просто о спорте. Не просто о совершенствовании физических возможностей человека. Мы говорим о формировании личности в спорте. О его высоких морально-нравственных идеалах.
Вот что стоит за этикой спортивной борьбы. За кулаком, ударившим в лицо игрока.
Мужество – это не только воля. Мужество – это честность…
Почему об этом? Да потому, что спорт в наши дни – это не просто движение. Не просто скорость и время, вес и сила, ловкость и грация. Кубертен был прав: спорт – это мир. Это наука и нравственность. Искусство и этика. Разум и чувство. Спорт – это особый мир, созданный во имя человека. Во имя здоровья человека. Здоровья не только физического…
* * *
Спорт вечен. Вечен, как само человечество. Как вечно его стремление к физическому и нравственному совершенствованию.Но жизнь в спорте одного человека быстротечна, каким бы завидным спортивным долголетием он ни обладал. Жизнь в спорте – вспышка, молния. И иной быть не может. Хотя бы потому, что человек в спорте – это человек, бросивший вызов времени и пространству.
А время и без того быстротечно. Так каким же должно быть время «обгоняющего время»?
И вот она наступает, эта минута. Минута прощания со спортом. Минута ухода. Прожита большая и яркая жизнь. Именно жизнь. И мне понятны слезы нашей замечательной армейской спортсменки Ирины Родниной в минуты прощания со спортом. И слезы тех, кто был свидетелем ее ухода со спортивной «сцены». Для нее это была целая жизнь, а для них одна из страниц их мироощущения.
Эти записки я заканчивал в то самое время, когда вместе с Ириной Родниной (чуть раньше, чуть позже) уходили из большого спорта и герои моей книги, два замечательных парня, два истинных героя хоккейных ристалищ: Геннадий Цыганков и Борис Михайлов.
Было красиво. Было торжественно. И… грустно. Прощание всегда грустно. Уходили люди, имена которых стали страницами жизни целого поколения молодежи. И только ли молодежи?
Геннадий Цыганков… Генка… Как все это было совсем недавно: Дальний Восток… Небольшой городок Ванино… Армия… Приморский военный округ, где когда-то служил и я… Молодой армейский хоккеист из СКА (Хабаровск)… Первые успехи… Потом заметили… Потом Москва… ЦСКА…
И те «две минуты чистого времени» в Инсбруке в 76-м, которые помнятся многим.
«Две минуты чистого времени», из которых состояла вся его спортивная жизнь… Умножьте-ка прожитые им годы в спорте на количество таких вот минут! А ведь по-нашему, по-армейскому, такие минуты должны засчитываться за месяцы или годы.
Такова стоимость спортивной славы. Такова стоимость вот этих минут прощания с олимпийским и мировым чемпионом…
Борис Михайлов…
Все, связанное с этим именем, вспомнить физически невозможно. Софиты, освещающие в эти минуты спортивную арену, где совершает прощальный круг Борис Михайлов, высвечивают в памяти самое яркое, самое сильное, то, что связывает его со мной, с моей тревогой, с моей гордостью за него…
…Саппоро, 1972 год. Олимпийские игры.
Шесть сильнейших команд ведут ожесточенную борьбу за олимпийское «золото»: СССР, Чехословакия, США, Швеция, Финляндия и Польша. Игры, как известно, идут в один круг. Отсюда и обостренность каждой встречи.
Но меня, как врача, признаться, волнует другое. Из заявленного состава мы можем заменить только вратаря и одного полевого игрока. Таков неукоснительный закон олимпийских состязаний. Если будут травмы, если кого-то придется снимать с игры… Однако лучше об этом не думать…
И вот в первой игре, во встрече с финнами Борис Михайлов, сильнейший наш нападающий, получает тяжелую травму.
Был небольшой консилиум. Пришел американский врач, пришел врач шведской команды. Посмотрели, пощупали, повздыхали сочувственно: «Очень жаль, очень. Но играть не сможет. Разве что через месяц, не раньше…»
Заходил взволнованный Чернышев, заходил Тарасов.
Анатолий Владимирович озабоченно спрашивал:
– Олег, что будем делать? Ты же знаешь, какая складывается ситуация…
А ситуация складывалась такая, что чехи отставали всего на одно очко. А что такое одно очко в олимпийском турнире для чешской команды, вам, надеюсь, объяснять не надо, и в каждой игре нам нужна была только победа. Кто мог поручиться за то, что не произойдет случайности? Играть надо было только на победу. А без Михайлова играть и победить нам было бы трудно. Понимали это все. И прежде всего сам Борис.
– Месяц не для меня, – говорил он. – Мне надо играть. Надо.
А колено разбухло и болело так, что не помогала новокаиновая блокада.
Что же оставалось делать?
Я врач, мне и решать.
Взял его, помню, к себе в номер, где жил с нашим массажистом Георгием Лавровичем Авсеенко. Делаем Борису инъекции, массажи, блокады, проводим физиотерапевтическое лечение.
Живет Борис с нами. Ходит по номеру, хромая. Быстро устает нога. Обеды то мы, то ребята приносят ему в номер. Не хочется, чтобы в общей столовой, где обедают спортсмены всех команд, шли лишние разговоры о болезни Михайлова. И так газеты полны сообщений о том, что сильнейший русский игрок травмирован и играть не сможет.
Пропускает одну игру…
Тарасов советуется со мной:
– Олег, как будем вводить Михайлова? Завтра играем с поляками.
– Думаю так. Пусть покатается в третьем периоде. Посмотрим, как будет себя чувствовать. И как будет вести себя колено.
– Хорошо. Пусть будет по-твоему.
Борис не только «откатал» третий период с поляками. Он сыграл его пусть не в полную силу, но сыграл.
А потом был тот незабываемый, решающий поединок с чешскими хоккеистами.
Еще увидев Михайлова в игре с поляками, журналисты и спортсмены не верили в то, что он выйдет на игру с чехами.
А он вышел. И сыграл. И как сыграл! Он с такими ногами, в таком состоянии забивает очень важную для нас шайбу.
Вы помните, мы стали чемпионами Олимпийских игр
1972 года, выиграв эту встречу с командой Чехословакии со счетом 5: 2.
А знаете ли вы, чего стоила Борису Михайлову эта победа?
Боль на протяжении всей игры была такая, что ни бешеные скорости, ни чудовищное напряжение – ничто не могло избавить его от холодного, именно холодного пота.
Потом месяц в больнице…
Так как же насчет спорта во имя здоровья? А разве мужество – это не здоровье духа, в конце концов делающее здоровым и тело?
Час прощания со спортом… Час ухода в большую жизнь…
Что поделаешь, наступит время, и мы постареем. Здоровье будет не то. Силы будут не те.
Но сила духа остается в человеке надолго. Она долговечнее физической силы. И именно ей предстоит вести борьбу на всем протяжении нашей дальнейшей жизни. До конца.
В становлении этой внутренней силы, остающейся в нас на всю жизнь, вижу я особый смысл этих усилий.
В этом я вижу основной смысл «двух минут чистого времени»…
Несколько слов после финального свистка
Конечно же, эти записки не вместили в себя и десятой доли того, чему я стал свидетелем за долгие годы работы. Дело даже не в тех или иных конкретных фактах или событиях. Скорее в тех идеях, чувствах, впечатлениях, которыми наполнена жизнь в большом спорте. Тем более что спорт необыкновенно подвижен, динамичен, события, в нем происходящие, сменяют друг друга почти мгновенно. Росчерком ярких звезд возникают и исчезают на его небосклоне имена и рекорды. Но общее движение неизменно вверх, неизменно по возрастающей…
А если ты не выбыл из игры и сейчас, если и сейчас продолжаешь работать в этом мире скоростей, секунд и дистанций, еще острее чувствуешь эту быстротечность. И действительно: настоящее, еще, казалось бы, не успев стать настоящим, уже становится прошлым. А уж о прошлом и говорить нечего.
Вроде бы совсем недавно начиналось для нас с Севой Бобровым спортивное детство на сестрорецкой «бочаге», вроде бы еще вчера видел его стремительные прорывы на стадионах страны, а сегодня развернул «Вечерку» и читаю:
«Наследники В. Боброва».
А дальше строчки газетной хроники, каждая из которых наполнена и грустью и гордостью:
«В прошлом сезоне (это о сезоне 1980 года) участники чемпионата СССР впервые разыграли учрежденный Гостелерадио СССР приз памяти (уже памяти) замечательного спортсмена и тренера, капитана сборных команд страны по футболу и хоккею В. М. Боброва…»
Эта награда, учрежденная в память моего друга, предназначалась самой результативной команде. И было необыкновенно приятно и даже символично, что в тот день в Лужниках приз имени Всеволода Михайловича Боброва вручался представителям армейского клуба. Клуба, которому было отдано столько сил, сердца, времени и нервов.
Все в этот день выглядело очень торжественно. Перед началом матча ЦСКА – «Спартак» на арене появились мои давнишние друзья по спорту, по клубным и сборным командам заслуженные мастера спорта, олимпийские чемпионы Александр Иваницкий и Евгений Майоров. Они держали в руках переливающийся в лучах прожекторов приз. Приз, предназначенный спортсменам моего клуба. Моего и его клуба…
Смотрю на Женю Майорова, смотрю на бессменного капитана армейцев Борю Михайлова, принимающего кубок, вижу их улыбки и вижу в них отсвет его улыбки. Ведь Всеволод Бобров был их тренером и наставником в часы их высокого взлета. Спартаковец Женя, например, завоевал свою золотую медаль, когда их команду тренировал Бобров, а Борис дважды завоевывал призы на первенстве мира и Европы, когда Всеволод Михайлович руководил сборной.
Смотрел на ребят. Думал. О нем. О них. Время вносит свои коррективы. И ничего не попишешь. Но есть непреложный закон непрерывности живых нитей жизни, опыта, традиций. Смотрю на своих цээсковцев и думаю о главном: они остаются верны глазному завету своего старого бомбардира – побеждать!
Как-то в автобусе, везущем нас в гостиницу, я оказался рядом с Андреем Петровичем Старостиным. С тем, что из поколения «стариков». Славного поколения. И вдруг слышу слетающие с его губ стихи: «Выходит возраст мой на линию огня. Как дом с порога. Как роман с пролога. Газету начинаю с некролога. Живых друзей все меньше у меня…»
Что ж поделать? Приходит возраст и вот – «газету начинаем с некролога». И все же больше думаем о будущем. О наших ребятах. И спрашиваем себя: передали ли мы им свое мироощущение, научили ли их тому особому критерию правды и справедливости, которым обладали сами, заразили ли их своим оптимизмом, стремлением бороться и побеждать, которое владело нами?
Потому что их победы – это наши победы. Их неудачи – наши неудачи.
С какой же иной целью писались эти записки, если не с целью видеть эту непрерывность жизненной связи?
А если ты не выбыл из игры и сейчас, если и сейчас продолжаешь работать в этом мире скоростей, секунд и дистанций, еще острее чувствуешь эту быстротечность. И действительно: настоящее, еще, казалось бы, не успев стать настоящим, уже становится прошлым. А уж о прошлом и говорить нечего.
Вроде бы совсем недавно начиналось для нас с Севой Бобровым спортивное детство на сестрорецкой «бочаге», вроде бы еще вчера видел его стремительные прорывы на стадионах страны, а сегодня развернул «Вечерку» и читаю:
«Наследники В. Боброва».
А дальше строчки газетной хроники, каждая из которых наполнена и грустью и гордостью:
«В прошлом сезоне (это о сезоне 1980 года) участники чемпионата СССР впервые разыграли учрежденный Гостелерадио СССР приз памяти (уже памяти) замечательного спортсмена и тренера, капитана сборных команд страны по футболу и хоккею В. М. Боброва…»
Эта награда, учрежденная в память моего друга, предназначалась самой результативной команде. И было необыкновенно приятно и даже символично, что в тот день в Лужниках приз имени Всеволода Михайловича Боброва вручался представителям армейского клуба. Клуба, которому было отдано столько сил, сердца, времени и нервов.
Все в этот день выглядело очень торжественно. Перед началом матча ЦСКА – «Спартак» на арене появились мои давнишние друзья по спорту, по клубным и сборным командам заслуженные мастера спорта, олимпийские чемпионы Александр Иваницкий и Евгений Майоров. Они держали в руках переливающийся в лучах прожекторов приз. Приз, предназначенный спортсменам моего клуба. Моего и его клуба…
Смотрю на Женю Майорова, смотрю на бессменного капитана армейцев Борю Михайлова, принимающего кубок, вижу их улыбки и вижу в них отсвет его улыбки. Ведь Всеволод Бобров был их тренером и наставником в часы их высокого взлета. Спартаковец Женя, например, завоевал свою золотую медаль, когда их команду тренировал Бобров, а Борис дважды завоевывал призы на первенстве мира и Европы, когда Всеволод Михайлович руководил сборной.
Смотрел на ребят. Думал. О нем. О них. Время вносит свои коррективы. И ничего не попишешь. Но есть непреложный закон непрерывности живых нитей жизни, опыта, традиций. Смотрю на своих цээсковцев и думаю о главном: они остаются верны глазному завету своего старого бомбардира – побеждать!
Как-то в автобусе, везущем нас в гостиницу, я оказался рядом с Андреем Петровичем Старостиным. С тем, что из поколения «стариков». Славного поколения. И вдруг слышу слетающие с его губ стихи: «Выходит возраст мой на линию огня. Как дом с порога. Как роман с пролога. Газету начинаю с некролога. Живых друзей все меньше у меня…»
Что ж поделать? Приходит возраст и вот – «газету начинаем с некролога». И все же больше думаем о будущем. О наших ребятах. И спрашиваем себя: передали ли мы им свое мироощущение, научили ли их тому особому критерию правды и справедливости, которым обладали сами, заразили ли их своим оптимизмом, стремлением бороться и побеждать, которое владело нами?
Потому что их победы – это наши победы. Их неудачи – наши неудачи.
С какой же иной целью писались эти записки, если не с целью видеть эту непрерывность жизненной связи?
Приложение