Графиня, его жена. Вспомнив ночь, он вновь почувствовал стыд. С такой грубостью он не обходился даже с проститутками. Надо попросить прощения. Он даже обдумал, как сделает это и что скажет, пока ждал ее в библиотеке. Однако Элинор посмотрела на него с таким ледяным презрением, когда они встретились в холле, и так холодно и надменно поздоровалась, что он забыл о своем намерении и слова извинения так и не слетели с его губ. Он лишь коротко ответил на приветствие и сдержанно поклонился.
Это были единственные слова, которыми супруги обменялись в это утро. Граф, однако, не мог не вспомнить того, что ночью она напоминала разъяренную тигрицу. Тигрицу в период охоты. А сейчас трудно было узнать в этой окаменевшей, как изваяние, женщине вчерашнюю Элинор. Он попытался мысленно раздеть ее, но ничего не получилось.
Он так и не смог найти в ней ту, какой она была всего несколько часов назад – обнаженная, гневная и очень близкая.
– Благодарю, что сопровождаете меня, милорд, – наконец сказала Элинор, когда они уже подъезжали в дому ее отца. Произнося это, она не повернулась и не посмотрела на мужа. – Но вам не обязательно входить в дом. Я вернусь на Гросвенор-сквер в экипаже отца.
– Ничего подобного, миледи, – возразил граф – Я хочу лично поприветствовать вашего отца.
Он вышел из экипажа первым и подал ей руку. Мостовая и тротуар перед домом были устланы толстым слоем соломы. Граф, заметив, что медный дверной молоток обмотан куском сукна, поблагодарил судьбу за то, что у его жены холодное сердце и она нечувствительна к таким явным приметам близкой смерти в этом доме. Элинор действительно ничем не выказала, что заметила это.
– Мистер Трэнсом у себя наверху, в спальне, у него сейчас врач, – ответил лакей на вопрос графа. Элинор, стоявшая рядом, не вымолвила ни слова. – Да, мистер Трэнсом примет вас, он уже справлялся, приехали ли вы. Но вам придется подождать, пока врач спустится.
Элинор первая прошла в гостиную и, остановившись у камина, протянула к огню руки. Он мог бы подойти к ней, положить руки ей на плечи и произнести слова утешения. Но ему она казалась безразличной. Разве любящая дочь не бросилась бы вверх по лестнице, в спальню к больному отцу, невзирая на то что у него врач?
Доктор, которого граф попросил зайти потом в гостиную, наконец появился. Он подобострастно раскланивался, но был смущен и переминался с ноги на ногу.
Мистер Трэнсом тяжело болен, и их сиятельство миледи должна быть готова к тому, что смерть может наступить в любую минуту, пояснил он. Больному прописана двойная доза прежних лекарств, но мистер Трэнсом заявил, что будет принимать лекарства в прежних дозах до тех пор, пока не переговорит с их сиятельством графом и его супругой. Сказав это, доктор наконец перестал раскланиваться.
Граф, не питавший больших симпатий к мистеру Трэнсому, не мог не бросить неодобрительного взгляда на стоявшую к нему спиной жену. За все время разговора с доктором она не проронила ни слова и даже не обернулась.
– Я первым навещу вашего отца, миледи, – сказал ей граф. – Подождите, когда я вернусь. Я пробуду у него недолго.
Но Элинор не повернулась и на этот раз и снова промолчала.
Происшедшие с больным перемены испугали графа. Он понял, каких неимоверных усилий стоили мистеру Трэнсому два визита к нему на Гросвенор-сквер и присутствие в церкви на венчании дочери. Старик доживал последние дни. И все же он встретил графа улыбкой, когда тот приблизился к его постели.
– А, милорд, – еле слышно прошептал он, – извините, что не могу раскланяться с вами, как положено.
– Как вы себя чувствуете, сэр? – спросил граф, сознавая нелепость своего вопроса.
– Получше, – ответил мистер Трэнсом и попытался улыбнуться. – Что вы хотели мне сказать?
– Ваша дочь стала моей женой и графиней в полном смысле этого слова, сэр, – сообщил граф.
– А, – вырвалось у мистера Трэнсома, и он облегченно закрыл глаза. – Хотелось бы увидеть первого внука, милорд. Но я не должен быть жадным и требовать так много.
Граф, по привычке заложив руки за спину, смотрел на больного.
– Где Элли? – тихо поинтересовался мистер Трэнсом.
– Внизу, в гостиной, – произнес в ответ граф, – она с нетерпением ждет, когда сможет подняться к вам. Я подумал, что вам захочется сначала поговорить со мной.
– В ящике письменного стола лежат небольшой пакет и письмо, – промолвил мистер Трансом. – Дайте мне их. Видите, я уже отдаю вам распоряжения, милорд, но вы должны извинить меня. Ведь теперь вы мне как сын, не так ли?
Граф без труда нашел то, что просил Трэнсом, ибо, кроме пакета и письма, в ящике больше ничего не было. Взяв их, он снова подошел к постели.
– Рождественский подарок моей Элли, – пояснил мистер Трэнсом с едва заметной улыбкой. – Я купил его заранее, на тот случай, если буду еще жив, но я настолько слаб, что не смогу уже совершать рождественские покупки. Передайте ей это, милорд. И также письмо. В нем есть кое-какие пояснения.
– Я непременно сделаю это, сэр, – обещал ему граф.
– Да. – Мистер Трэнсом устало закрыл глаза. – В таком случае я прощаюсь с вами, мой друг. Простите меня за то, что я сделал. Вы еще будете благодарить меня, я уверен, и все же прошу у вас прощения. Моя дочь – это все, ради чего я жил после смерти своей дорогой жены.
– Она в надежных руках, – заверил его граф, чувствуя угрызения совести за явную ложь, и вспомнил прошлую ночь. – В этом отношении вы можете быть совершенно спокойны. До свидания, сэр.
Выйдя из спальни, он какое-то время постоял за дверью, прежде чем спуститься в гостиную. Граф почти готов был простить все больному старику. Тот как мог позаботился о будущем единственной дочери, использовав все, что у него было, – деньги. Кто может упрекнуть его за это?
Элинор стояла, глядя на огонь в камине. Отец умирал. Она знала это. Доктор предупредил ее, что это может случиться в любое мгновение. Разумом она понимала это. Однако когда услышала приглушенный стук копыт и шелест соломы под колесами экипажа, увидела завернутый в шерстяное сукно дверной молоток, неумолимость ужасной правды с новой силой потрясла ее.
Увы, не она, а ее муж первым справился о здоровье отца. Он, а не она, распорядился, чтобы доктор пришел в гостиную и сказал им правду. Ее муж, а не она, первым поднялся в спальню больного.
Элинор почувствовала, как у нее онемели руки и ноги, хотя доктор не сказал ничего нового, чего она уже не знала бы: ее отец умирает, и вскоре она останется совсем одна. Одна с чужим, жестоким и внушающим страх человеком, от которого не услышала ни единого слова сочувствия, пока они в гостиной ждали доктора. Элинор не нужно его сочувствие. Хотя нет, оно было нужно ей. Она ждала чьих-то добрых слов и добрых рук, любых, пусть даже его.
Открылась дверь.
– Вы можете подняться к отцу, миледи, – услышала она голос графа. – Он ждет вас.
«Как он?» – чуть было не вырвалось у нее. Глупые лишние слова. Элинор повернулась.
– Я останусь с ним, – сказала она, прямо глядя мужу в лицо. – Я буду с ним до последней его минуты. С вашего разрешения, милорд.
Граф кивнул.
– Я вернусь позднее, – промолвил он. – Справиться о его состоянии.
Элинор вдруг поняла, что все это время оставалась в шляпке и накидке. Сняв их, она положила все на стул и аккуратно оправила на себе платье. Она испытывала подлинный страх перед этой встречей с отцом, ибо знала, что теперь он уже не станет оттягивать неизбежный конец. Роковой конец уже близок. Элинор искренне хотела, чтобы кто-то был с ней рядом в этот момент, ей нужна была рука, на которую она могла бы опереться.
– Вы хотите, чтобы я пошел с вами? – неожиданно предложил ей граф.
– Нет, благодарю вас, – холодно посмотрев на него, возразила Элинор и, подобрав юбки, прошла мимо и стала подниматься по лестнице. Ей показалось, что в ней существуют две противоречащие друг другу личности: одна думает и чувствует, другая говорит и действует. Она подумала, которая же из них настоящая: Элинор Трэнсом или Элинор Пирс?
Ей показалось, что отец похрапывает во сне. Но когда Элинор кивком отпустила экономку и на цыпочках приблизилась к его постели, она убедилась, что он не спит.
– Папа! – воскликнула молодая женщина.
– Элли. – Она знала, что отец улыбается, хотя лицо его было неподвижным. – Моя маленькая графиня.
– Да, это я, – прошептала она и, нагнувшись, легонько поцеловала его в лоб.
– Он хорошо относится к тебе, Элли? – спросил отец.
– Да, папа, – солгала она. – Он очень добр ко мне.
– И ласков, Элли?
– И ласков, – ответила она, вспомнив боль и все остальное, что ей пришлось вытерпеть.
– Прости меня, Элли, – промолвил отец. – Я догадываюсь, что ты не этого хотела. Но я знаю жизнь лучше тебя и верю, что ты будешь счастлива. Ты простишь меня?
– Папа! – Это все, что смогла произнести Элинор.
– Я любил твою маму, детка, – продолжал говорить он. – Она подарила мне тебя, самый драгоценный в моей жизни подарок. – Его слова прерывались тяжелыми хрипами.
– Папа, – остановила его Элинор, – ничего не говори больше.
Он подчинился и умолк на какое-то время, лежа с закрытыми глазами, и ей снова показалось, что он уснул. Но он вновь открыл глаза.
– Обещай мне кое-что, Элли, – попросил он.
– Все, что хочешь, папа. – Элинор поближе наклонилась к нему.
– Не оплакивай меня долго, – промолвил он. – Я знаю, что ты меня любишь, детка. Но не стоит показывать это всему миру, носить траур и печалиться. Вы молодожены, Элли, и не пройдет и года, как ты станешь молодой матерью, я в этом не сомневаюсь. Недалеко и Рождество. Обещай мне, что снимешь траур еще до Рождества и отпразднуешь его как можно веселее. Ради меня, Элли. Это мой самый любимый праздник. Обещай мне.
– О папа! – не выдержала Элинор.
– Обещай, – настаивал отец и, протянув к ней исхудавшую руку, крепко сжал ее кисть.
– Обещаю, – проговорила она. – У нас будет замечательное Рождество, папа.
– Да, – прошептал он.
Это было его последнее отчетливо произнесенное слово. Когда он через какое-то время стал беспокойным, Элинор дважды давала ему усиленную дозу прописанного врачом лекарства. Она сидела у его постели, сложив руки на коленях, не решаясь прикоснуться ни к отцу, ни к его постели из опасения, что любым своим движением может причинить ему боль. Она видела, как под воздействием лекарства он погружался в тяжелое забытье, а когда оно проходило, она давала отцу болеутоляющее.
Так шли часы. Забытье прерывалось тревожными метаниями, отец ворочался и что-то бормотал. Он произносил нечто похожее на ее имя, потом на имя ее матери. Но вскоре, казалось, стал звать только ее мать.
Элинор потеряла представление о времени, помнила лишь, что ей предлагали отдохнуть, но она отказывалась. Однажды она согласилась поесть, но поднос с едой унесли нетронутым. Лишь появление врача, экономки или кого-нибудь из слуг приводило ее в себя. В ее память почему-то врезались слова экономки, что ее муж трижды приезжал и справлялся о больном.
Ей было все равно, прошло ли за это время несколько часов, дней или недель. Ей все казалось, что это вечер того дня, когда она впервые приехала к отцу после свадьбы. Ритм дыхания больного изменился, интервалы между хрипами становились все продолжительнее.
– Отлетает его бедная душенька, – чуть слышно проговорила экономка.
Элинор не поняла ее слов. Бережно держа отца за руку и прислушиваясь к его слабому бормотанию, она сама осознавала, что он покидает ее и делает это теперь, когда знает, что его дочь прочно заняла свое место в стане живых. Он более не думал о ней, а видел перед собой тех, кто ушел до него, – ее мать и своих родителей. Он уже попрощался с дочерью и лишь ждал той минуты, когда с него будет снято бремя изношенной плоти, уже неспособной служить ему.
Элинор отныне останется одна со своей болью и печалью. Ее отец уже вне таких чувств, как страх и страдания.
– Он умер, миледи. Мне очень жаль, – тихо произнес чей-то голос, и чьи-то руки легли на плечи Элинор. Это была экономка.
Только тогда Элинор заметила, что отец не дышит. Она долго еще не выпускала его руку из своей, но наконец так медленно и бережно положила ее вдоль неподвижного тела, словно боялась потревожить его.. Наклонившись, она поцеловала отца.
– Прощай, папа, – прошептала Элинор.
– Их сиятельство граф ждет внизу, миледи, – сообщила ей экономка, – Идите к нему. Я все, что нужно, сделаю сама.
– Спасибо. – Элинор поднялась и распрямила плечи. – Благодарю вас, миссис Беннет, – повторила еще раз она и, более не взглянув на отца, покинула комнату.
– Он умер, – сказала она. – Несколько минут назад.
– Поверьте, мне очень жаль. – Граф сделал шаг к ней навстречу. Она была все в том же платье из коричневого бархата, лицо бледно, волосы не причесаны, под глазами темные круги. Он готов был обнять и утешить ее. В каждый свой приход в дом тестя он слышал одно и то же: его жена отказывается покидать спальню умирающего. Никому не удалось уговорить ее отдохнуть.
Возможно, он к ней несправедлив, укорял себя граф.
– Не трудитесь, милорд, – ответила Элинор. – Благодарю вас. Это должно было случиться, возможно, еще месяц назад. Лишь упрямство помогло ему продержаться так долго.
Не двигаясь, граф смотрел на нее.
– Да не стойте вы на пороге, вам надо сесть, – наконец промолвил он.
– Я ценю ваше внимание и то, что вы так часто заходили и справлялись об отце, – произнесла Элинор, но осталась в дверях гостиной.
– Ваш отец был моим тестем, – обиделся граф, – а вы моя жена.
– Как великодушно с вашей стороны признать это.
– Мой экипаж ждет, – спокойно сказал граф. – Я отправлю вас и горничную домой. Вам надо выспаться. Я останусь здесь, переговорю с врачом, когда он приедет, и займусь подготовкой. Вернее, начну заниматься…
– …похоронами, – помогла ему Элинор. – Да, конечно. Благодарю вас. Вы очень добры. Я приеду завтра, с вашего позволения. Мне надо написать письма, сообщить всем…
Даже сейчас он готов был подойти к ней. Что будет, если он обнимет ее? Сможет ли она расслабиться, забыть о своей гордости и просто выплакаться у него на плече? Искренняя ли ее печаль? Долго ли она будет стоять в дверях и смотреть на него с такой отчужденностью, даже презрением?
– С вами все в порядке? – осторожно справился он.
– В порядке? – переспросила Элинор, широко раскрыв глаза от удивления. – Я устала. Он долго и мучительно умирал. Дольше, чем я ожидала.
– Тогда поезжайте быстрее, – предложил граф, – не стоит медлить.
Она молча взглянула на него, а потом повернулась и, не проронив более ни слова, покинула гостиную.
Он долго смотрел ей вслед. Если бы на его месте был кто-то другой, вела бы она себя так? Неужели она и в самом деле такая холодная и бесчувственная, какой кажется? Неужели ненависть к нему подавила в ней все чувства? Или она их никогда не знала?
Его пробрала холодная дрожь при мысли, что он женился на такой особе. Брак с Элинор беспокоил и угнетал его больше, чем он того ожидал. В последние два дня он только и делал, что совершал поездки между домом Трэнсома и своим на Гросвенор-сквер. Его не видели ни в клубе «Уайт», ни в других местах. Он только сейчас вспомнил, что вчера обещал Элис провести с ней вечер. Смерть, в сущности, чужого ему человека непонятным образом огорчила его, несмотря на то что он испытывал к мистеру Трэнсому скорее неприязнь. Не радовало и поведение Элинор, только что потерявшей отца. Она убеждена, что отец отдал ее под опеку мужа, который собирается обращаться с ней не так, как было оговорено, а намного хуже.
Ему стало стыдно, что он оказался этим мужем. Но можно ли испытывать нежные чувства к мраморному изваянию? К женщине, столь тщеславной и мечтающей лишь о светском успехе? Или к той, которая ненавидит его, с равнодушием говорит о смерти своего отца, а последние часы, проведенные с ним, считает невыносимо долгими?
Есть ли у него добрые чувства к Элинор? К этой мещаночке? Ведь его вынудили к этому браку, и теперь он всегда будет испытывать стыд, что женился ради денег. Он никогда не считал себя меркантильным и корыстолюбивым.
Не время предаваться подобным размышлениям, опомнился он. У него много дел. Время позднее, но в доме покойник, и растерянные слуги ждут распоряжений. Вздохнув, граф вышел в холл.
Элинор сохраняла холодность и выдержку и, прогнав все тяжелые мысли, ждала момента, когда наконец останется одна в своей спальне. Она отпустила горничную и сама разделась. Опустившись в кресло, в котором в первую брачную ночь ждала мужа, она попыталась вспомнить, сколько вечеров назад это было, и не смогла. Ей хотелось одного: выплакать свое горе.
Глядя на огонь в камине, она думала об отце, о том, что и совсем еще ребенком, и уже взрослой девушкой была его единственной отрадой, смыслом всей его жизни. Хотя отец всегда был очень занят своими делами, он отдавал ей всю свою любовь и привязанность, баловал подарками. И ее мир тоже вращался вокруг отца и забот о нем. Уже тяжелобольной, он, никогда не жаловавшийся на недомогание, ничего не сказал своим братьям и сестрам и запретил дочери обмолвиться хотя бы словом, насколько это серьезно. У его родственников хватало своих бед и забот, объяснил ей отец, и незачем их обременять чужими. В последние часы она не отходила от постели отца и видела, как он медленно угасал и тихо уходил из жизни не только своей, но и ее. Она держала его руку в своей, пока он не испустил дух.
Она уже никогда не увидит отца, с болью сознавала Элинор. Он ушел, как когда-то в детстве от нее ушла мать. Отец умер. Рядом с ней нет самого близкого и родного ей человека, нет и Уилфреда, да, да, Уилфреда, ибо для нее он тоже умер.
Элинор ждала, когда придут слезы. Они помогут унять невыносимую боль. Но слез не было, боль оставалась, как и сознание того, что она больше не в состоянии ее выносить. Она слишком устала. Никогда еще она не испытывала такой усталости.
Если бы в гостиной ее ждал кто-то другой, любой из родственников ее отца, дядя или кузен… Она опять пожалела о том, что не сказала им о роковой болезни отца. Они все были бы сейчас здесь, рядом с ней, как всегда собирались всей семьей, когда что-то случалось, хорошее или плохое, рождение или смерть.
Если бы она знала, что в гостиной ее ждет один из братьев отца, она бросилась бы к нему, чтобы выплакать горе на его груди. Ей это было необходимо. Но там ждал ее муж, аристократ с холодным сердцем. Если бы она вздумала упасть ему на грудь, его беспокоило бы не ее горе, а то, что от ее слез может пострадать накрахмаленный шейный платок. В его глазах были бы надменность и презрение. В высших кругах общества не принято таким образом выражать свою скорбь по умершим. К тому же она ни за что не показала бы мужу, как велико ее горе. Никогда!
Папа… Элинор устало закрыла лицо руками, моля о спасительных слезах или о ком-то, к кому она могла бы прийти со своим горем, о чьих-то добрых руках, дружеском плече и тихом успокаивающем голосе. Думая о муже, она неизбежно вспоминала, как он вел себя с ней в этой спальне.
Слез не было, она не могла плакать и вскоре, потеряв всякую надежду, задула свечу и легла в постель. Но заснуть так и не могла, хотя очень устала.
Глядя на огонь в камине, Элинор гадала, что может делать сейчас ее муж и вернется ли он вечером домой.
Глава 5
Это были единственные слова, которыми супруги обменялись в это утро. Граф, однако, не мог не вспомнить того, что ночью она напоминала разъяренную тигрицу. Тигрицу в период охоты. А сейчас трудно было узнать в этой окаменевшей, как изваяние, женщине вчерашнюю Элинор. Он попытался мысленно раздеть ее, но ничего не получилось.
Он так и не смог найти в ней ту, какой она была всего несколько часов назад – обнаженная, гневная и очень близкая.
– Благодарю, что сопровождаете меня, милорд, – наконец сказала Элинор, когда они уже подъезжали в дому ее отца. Произнося это, она не повернулась и не посмотрела на мужа. – Но вам не обязательно входить в дом. Я вернусь на Гросвенор-сквер в экипаже отца.
– Ничего подобного, миледи, – возразил граф – Я хочу лично поприветствовать вашего отца.
Он вышел из экипажа первым и подал ей руку. Мостовая и тротуар перед домом были устланы толстым слоем соломы. Граф, заметив, что медный дверной молоток обмотан куском сукна, поблагодарил судьбу за то, что у его жены холодное сердце и она нечувствительна к таким явным приметам близкой смерти в этом доме. Элинор действительно ничем не выказала, что заметила это.
– Мистер Трэнсом у себя наверху, в спальне, у него сейчас врач, – ответил лакей на вопрос графа. Элинор, стоявшая рядом, не вымолвила ни слова. – Да, мистер Трэнсом примет вас, он уже справлялся, приехали ли вы. Но вам придется подождать, пока врач спустится.
Элинор первая прошла в гостиную и, остановившись у камина, протянула к огню руки. Он мог бы подойти к ней, положить руки ей на плечи и произнести слова утешения. Но ему она казалась безразличной. Разве любящая дочь не бросилась бы вверх по лестнице, в спальню к больному отцу, невзирая на то что у него врач?
Доктор, которого граф попросил зайти потом в гостиную, наконец появился. Он подобострастно раскланивался, но был смущен и переминался с ноги на ногу.
Мистер Трэнсом тяжело болен, и их сиятельство миледи должна быть готова к тому, что смерть может наступить в любую минуту, пояснил он. Больному прописана двойная доза прежних лекарств, но мистер Трэнсом заявил, что будет принимать лекарства в прежних дозах до тех пор, пока не переговорит с их сиятельством графом и его супругой. Сказав это, доктор наконец перестал раскланиваться.
Граф, не питавший больших симпатий к мистеру Трэнсому, не мог не бросить неодобрительного взгляда на стоявшую к нему спиной жену. За все время разговора с доктором она не проронила ни слова и даже не обернулась.
– Я первым навещу вашего отца, миледи, – сказал ей граф. – Подождите, когда я вернусь. Я пробуду у него недолго.
Но Элинор не повернулась и на этот раз и снова промолчала.
Происшедшие с больным перемены испугали графа. Он понял, каких неимоверных усилий стоили мистеру Трэнсому два визита к нему на Гросвенор-сквер и присутствие в церкви на венчании дочери. Старик доживал последние дни. И все же он встретил графа улыбкой, когда тот приблизился к его постели.
– А, милорд, – еле слышно прошептал он, – извините, что не могу раскланяться с вами, как положено.
– Как вы себя чувствуете, сэр? – спросил граф, сознавая нелепость своего вопроса.
– Получше, – ответил мистер Трэнсом и попытался улыбнуться. – Что вы хотели мне сказать?
– Ваша дочь стала моей женой и графиней в полном смысле этого слова, сэр, – сообщил граф.
– А, – вырвалось у мистера Трэнсома, и он облегченно закрыл глаза. – Хотелось бы увидеть первого внука, милорд. Но я не должен быть жадным и требовать так много.
Граф, по привычке заложив руки за спину, смотрел на больного.
– Где Элли? – тихо поинтересовался мистер Трэнсом.
– Внизу, в гостиной, – произнес в ответ граф, – она с нетерпением ждет, когда сможет подняться к вам. Я подумал, что вам захочется сначала поговорить со мной.
– В ящике письменного стола лежат небольшой пакет и письмо, – промолвил мистер Трансом. – Дайте мне их. Видите, я уже отдаю вам распоряжения, милорд, но вы должны извинить меня. Ведь теперь вы мне как сын, не так ли?
Граф без труда нашел то, что просил Трэнсом, ибо, кроме пакета и письма, в ящике больше ничего не было. Взяв их, он снова подошел к постели.
– Рождественский подарок моей Элли, – пояснил мистер Трэнсом с едва заметной улыбкой. – Я купил его заранее, на тот случай, если буду еще жив, но я настолько слаб, что не смогу уже совершать рождественские покупки. Передайте ей это, милорд. И также письмо. В нем есть кое-какие пояснения.
– Я непременно сделаю это, сэр, – обещал ему граф.
– Да. – Мистер Трэнсом устало закрыл глаза. – В таком случае я прощаюсь с вами, мой друг. Простите меня за то, что я сделал. Вы еще будете благодарить меня, я уверен, и все же прошу у вас прощения. Моя дочь – это все, ради чего я жил после смерти своей дорогой жены.
– Она в надежных руках, – заверил его граф, чувствуя угрызения совести за явную ложь, и вспомнил прошлую ночь. – В этом отношении вы можете быть совершенно спокойны. До свидания, сэр.
Выйдя из спальни, он какое-то время постоял за дверью, прежде чем спуститься в гостиную. Граф почти готов был простить все больному старику. Тот как мог позаботился о будущем единственной дочери, использовав все, что у него было, – деньги. Кто может упрекнуть его за это?
Элинор стояла, глядя на огонь в камине. Отец умирал. Она знала это. Доктор предупредил ее, что это может случиться в любое мгновение. Разумом она понимала это. Однако когда услышала приглушенный стук копыт и шелест соломы под колесами экипажа, увидела завернутый в шерстяное сукно дверной молоток, неумолимость ужасной правды с новой силой потрясла ее.
Увы, не она, а ее муж первым справился о здоровье отца. Он, а не она, распорядился, чтобы доктор пришел в гостиную и сказал им правду. Ее муж, а не она, первым поднялся в спальню больного.
Элинор почувствовала, как у нее онемели руки и ноги, хотя доктор не сказал ничего нового, чего она уже не знала бы: ее отец умирает, и вскоре она останется совсем одна. Одна с чужим, жестоким и внушающим страх человеком, от которого не услышала ни единого слова сочувствия, пока они в гостиной ждали доктора. Элинор не нужно его сочувствие. Хотя нет, оно было нужно ей. Она ждала чьих-то добрых слов и добрых рук, любых, пусть даже его.
Открылась дверь.
– Вы можете подняться к отцу, миледи, – услышала она голос графа. – Он ждет вас.
«Как он?» – чуть было не вырвалось у нее. Глупые лишние слова. Элинор повернулась.
– Я останусь с ним, – сказала она, прямо глядя мужу в лицо. – Я буду с ним до последней его минуты. С вашего разрешения, милорд.
Граф кивнул.
– Я вернусь позднее, – промолвил он. – Справиться о его состоянии.
Элинор вдруг поняла, что все это время оставалась в шляпке и накидке. Сняв их, она положила все на стул и аккуратно оправила на себе платье. Она испытывала подлинный страх перед этой встречей с отцом, ибо знала, что теперь он уже не станет оттягивать неизбежный конец. Роковой конец уже близок. Элинор искренне хотела, чтобы кто-то был с ней рядом в этот момент, ей нужна была рука, на которую она могла бы опереться.
– Вы хотите, чтобы я пошел с вами? – неожиданно предложил ей граф.
– Нет, благодарю вас, – холодно посмотрев на него, возразила Элинор и, подобрав юбки, прошла мимо и стала подниматься по лестнице. Ей показалось, что в ней существуют две противоречащие друг другу личности: одна думает и чувствует, другая говорит и действует. Она подумала, которая же из них настоящая: Элинор Трэнсом или Элинор Пирс?
Ей показалось, что отец похрапывает во сне. Но когда Элинор кивком отпустила экономку и на цыпочках приблизилась к его постели, она убедилась, что он не спит.
– Папа! – воскликнула молодая женщина.
– Элли. – Она знала, что отец улыбается, хотя лицо его было неподвижным. – Моя маленькая графиня.
– Да, это я, – прошептала она и, нагнувшись, легонько поцеловала его в лоб.
– Он хорошо относится к тебе, Элли? – спросил отец.
– Да, папа, – солгала она. – Он очень добр ко мне.
– И ласков, Элли?
– И ласков, – ответила она, вспомнив боль и все остальное, что ей пришлось вытерпеть.
– Прости меня, Элли, – промолвил отец. – Я догадываюсь, что ты не этого хотела. Но я знаю жизнь лучше тебя и верю, что ты будешь счастлива. Ты простишь меня?
– Папа! – Это все, что смогла произнести Элинор.
– Я любил твою маму, детка, – продолжал говорить он. – Она подарила мне тебя, самый драгоценный в моей жизни подарок. – Его слова прерывались тяжелыми хрипами.
– Папа, – остановила его Элинор, – ничего не говори больше.
Он подчинился и умолк на какое-то время, лежа с закрытыми глазами, и ей снова показалось, что он уснул. Но он вновь открыл глаза.
– Обещай мне кое-что, Элли, – попросил он.
– Все, что хочешь, папа. – Элинор поближе наклонилась к нему.
– Не оплакивай меня долго, – промолвил он. – Я знаю, что ты меня любишь, детка. Но не стоит показывать это всему миру, носить траур и печалиться. Вы молодожены, Элли, и не пройдет и года, как ты станешь молодой матерью, я в этом не сомневаюсь. Недалеко и Рождество. Обещай мне, что снимешь траур еще до Рождества и отпразднуешь его как можно веселее. Ради меня, Элли. Это мой самый любимый праздник. Обещай мне.
– О папа! – не выдержала Элинор.
– Обещай, – настаивал отец и, протянув к ней исхудавшую руку, крепко сжал ее кисть.
– Обещаю, – проговорила она. – У нас будет замечательное Рождество, папа.
– Да, – прошептал он.
Это было его последнее отчетливо произнесенное слово. Когда он через какое-то время стал беспокойным, Элинор дважды давала ему усиленную дозу прописанного врачом лекарства. Она сидела у его постели, сложив руки на коленях, не решаясь прикоснуться ни к отцу, ни к его постели из опасения, что любым своим движением может причинить ему боль. Она видела, как под воздействием лекарства он погружался в тяжелое забытье, а когда оно проходило, она давала отцу болеутоляющее.
Так шли часы. Забытье прерывалось тревожными метаниями, отец ворочался и что-то бормотал. Он произносил нечто похожее на ее имя, потом на имя ее матери. Но вскоре, казалось, стал звать только ее мать.
Элинор потеряла представление о времени, помнила лишь, что ей предлагали отдохнуть, но она отказывалась. Однажды она согласилась поесть, но поднос с едой унесли нетронутым. Лишь появление врача, экономки или кого-нибудь из слуг приводило ее в себя. В ее память почему-то врезались слова экономки, что ее муж трижды приезжал и справлялся о больном.
Ей было все равно, прошло ли за это время несколько часов, дней или недель. Ей все казалось, что это вечер того дня, когда она впервые приехала к отцу после свадьбы. Ритм дыхания больного изменился, интервалы между хрипами становились все продолжительнее.
– Отлетает его бедная душенька, – чуть слышно проговорила экономка.
Элинор не поняла ее слов. Бережно держа отца за руку и прислушиваясь к его слабому бормотанию, она сама осознавала, что он покидает ее и делает это теперь, когда знает, что его дочь прочно заняла свое место в стане живых. Он более не думал о ней, а видел перед собой тех, кто ушел до него, – ее мать и своих родителей. Он уже попрощался с дочерью и лишь ждал той минуты, когда с него будет снято бремя изношенной плоти, уже неспособной служить ему.
Элинор отныне останется одна со своей болью и печалью. Ее отец уже вне таких чувств, как страх и страдания.
– Он умер, миледи. Мне очень жаль, – тихо произнес чей-то голос, и чьи-то руки легли на плечи Элинор. Это была экономка.
Только тогда Элинор заметила, что отец не дышит. Она долго еще не выпускала его руку из своей, но наконец так медленно и бережно положила ее вдоль неподвижного тела, словно боялась потревожить его.. Наклонившись, она поцеловала отца.
– Прощай, папа, – прошептала Элинор.
– Их сиятельство граф ждет внизу, миледи, – сообщила ей экономка, – Идите к нему. Я все, что нужно, сделаю сама.
– Спасибо. – Элинор поднялась и распрямила плечи. – Благодарю вас, миссис Беннет, – повторила еще раз она и, более не взглянув на отца, покинула комнату.
– Он умер, – сказала она. – Несколько минут назад.
– Поверьте, мне очень жаль. – Граф сделал шаг к ней навстречу. Она была все в том же платье из коричневого бархата, лицо бледно, волосы не причесаны, под глазами темные круги. Он готов был обнять и утешить ее. В каждый свой приход в дом тестя он слышал одно и то же: его жена отказывается покидать спальню умирающего. Никому не удалось уговорить ее отдохнуть.
Возможно, он к ней несправедлив, укорял себя граф.
– Не трудитесь, милорд, – ответила Элинор. – Благодарю вас. Это должно было случиться, возможно, еще месяц назад. Лишь упрямство помогло ему продержаться так долго.
Не двигаясь, граф смотрел на нее.
– Да не стойте вы на пороге, вам надо сесть, – наконец промолвил он.
– Я ценю ваше внимание и то, что вы так часто заходили и справлялись об отце, – произнесла Элинор, но осталась в дверях гостиной.
– Ваш отец был моим тестем, – обиделся граф, – а вы моя жена.
– Как великодушно с вашей стороны признать это.
– Мой экипаж ждет, – спокойно сказал граф. – Я отправлю вас и горничную домой. Вам надо выспаться. Я останусь здесь, переговорю с врачом, когда он приедет, и займусь подготовкой. Вернее, начну заниматься…
– …похоронами, – помогла ему Элинор. – Да, конечно. Благодарю вас. Вы очень добры. Я приеду завтра, с вашего позволения. Мне надо написать письма, сообщить всем…
Даже сейчас он готов был подойти к ней. Что будет, если он обнимет ее? Сможет ли она расслабиться, забыть о своей гордости и просто выплакаться у него на плече? Искренняя ли ее печаль? Долго ли она будет стоять в дверях и смотреть на него с такой отчужденностью, даже презрением?
– С вами все в порядке? – осторожно справился он.
– В порядке? – переспросила Элинор, широко раскрыв глаза от удивления. – Я устала. Он долго и мучительно умирал. Дольше, чем я ожидала.
– Тогда поезжайте быстрее, – предложил граф, – не стоит медлить.
Она молча взглянула на него, а потом повернулась и, не проронив более ни слова, покинула гостиную.
Он долго смотрел ей вслед. Если бы на его месте был кто-то другой, вела бы она себя так? Неужели она и в самом деле такая холодная и бесчувственная, какой кажется? Неужели ненависть к нему подавила в ней все чувства? Или она их никогда не знала?
Его пробрала холодная дрожь при мысли, что он женился на такой особе. Брак с Элинор беспокоил и угнетал его больше, чем он того ожидал. В последние два дня он только и делал, что совершал поездки между домом Трэнсома и своим на Гросвенор-сквер. Его не видели ни в клубе «Уайт», ни в других местах. Он только сейчас вспомнил, что вчера обещал Элис провести с ней вечер. Смерть, в сущности, чужого ему человека непонятным образом огорчила его, несмотря на то что он испытывал к мистеру Трэнсому скорее неприязнь. Не радовало и поведение Элинор, только что потерявшей отца. Она убеждена, что отец отдал ее под опеку мужа, который собирается обращаться с ней не так, как было оговорено, а намного хуже.
Ему стало стыдно, что он оказался этим мужем. Но можно ли испытывать нежные чувства к мраморному изваянию? К женщине, столь тщеславной и мечтающей лишь о светском успехе? Или к той, которая ненавидит его, с равнодушием говорит о смерти своего отца, а последние часы, проведенные с ним, считает невыносимо долгими?
Есть ли у него добрые чувства к Элинор? К этой мещаночке? Ведь его вынудили к этому браку, и теперь он всегда будет испытывать стыд, что женился ради денег. Он никогда не считал себя меркантильным и корыстолюбивым.
Не время предаваться подобным размышлениям, опомнился он. У него много дел. Время позднее, но в доме покойник, и растерянные слуги ждут распоряжений. Вздохнув, граф вышел в холл.
Элинор сохраняла холодность и выдержку и, прогнав все тяжелые мысли, ждала момента, когда наконец останется одна в своей спальне. Она отпустила горничную и сама разделась. Опустившись в кресло, в котором в первую брачную ночь ждала мужа, она попыталась вспомнить, сколько вечеров назад это было, и не смогла. Ей хотелось одного: выплакать свое горе.
Глядя на огонь в камине, она думала об отце, о том, что и совсем еще ребенком, и уже взрослой девушкой была его единственной отрадой, смыслом всей его жизни. Хотя отец всегда был очень занят своими делами, он отдавал ей всю свою любовь и привязанность, баловал подарками. И ее мир тоже вращался вокруг отца и забот о нем. Уже тяжелобольной, он, никогда не жаловавшийся на недомогание, ничего не сказал своим братьям и сестрам и запретил дочери обмолвиться хотя бы словом, насколько это серьезно. У его родственников хватало своих бед и забот, объяснил ей отец, и незачем их обременять чужими. В последние часы она не отходила от постели отца и видела, как он медленно угасал и тихо уходил из жизни не только своей, но и ее. Она держала его руку в своей, пока он не испустил дух.
Она уже никогда не увидит отца, с болью сознавала Элинор. Он ушел, как когда-то в детстве от нее ушла мать. Отец умер. Рядом с ней нет самого близкого и родного ей человека, нет и Уилфреда, да, да, Уилфреда, ибо для нее он тоже умер.
Элинор ждала, когда придут слезы. Они помогут унять невыносимую боль. Но слез не было, боль оставалась, как и сознание того, что она больше не в состоянии ее выносить. Она слишком устала. Никогда еще она не испытывала такой усталости.
Если бы в гостиной ее ждал кто-то другой, любой из родственников ее отца, дядя или кузен… Она опять пожалела о том, что не сказала им о роковой болезни отца. Они все были бы сейчас здесь, рядом с ней, как всегда собирались всей семьей, когда что-то случалось, хорошее или плохое, рождение или смерть.
Если бы она знала, что в гостиной ее ждет один из братьев отца, она бросилась бы к нему, чтобы выплакать горе на его груди. Ей это было необходимо. Но там ждал ее муж, аристократ с холодным сердцем. Если бы она вздумала упасть ему на грудь, его беспокоило бы не ее горе, а то, что от ее слез может пострадать накрахмаленный шейный платок. В его глазах были бы надменность и презрение. В высших кругах общества не принято таким образом выражать свою скорбь по умершим. К тому же она ни за что не показала бы мужу, как велико ее горе. Никогда!
Папа… Элинор устало закрыла лицо руками, моля о спасительных слезах или о ком-то, к кому она могла бы прийти со своим горем, о чьих-то добрых руках, дружеском плече и тихом успокаивающем голосе. Думая о муже, она неизбежно вспоминала, как он вел себя с ней в этой спальне.
Слез не было, она не могла плакать и вскоре, потеряв всякую надежду, задула свечу и легла в постель. Но заснуть так и не могла, хотя очень устала.
Глядя на огонь в камине, Элинор гадала, что может делать сейчас ее муж и вернется ли он вечером домой.
Глава 5
Со старыми привычками нелегко расставаться, подумал граф, когда рано утром Элинор снова вернулась в дом отца, решив именно здесь написать письма родственникам. Однако когда граф заметил, что лучше бы сделать это на Гросвенор-сквер; она не возразила и, подняв застывший взгляд на мужа, безмолвно согласилась вернуться вместе с ним. Казалось, все здесь стало ей чужим.
Граф устал после бессонной ночи, Элинор тоже не выглядела отдохнувшей, хотя накануне он велел ей немедленно лечь в постель. Сейчас Фаллоден находил ее бледной, вялой, апатичной. Графу снова пришла в голову беспокойная мысль: как бы она повела себя, если бы он подошел и обнял ее? Приняла бы она его сочувствие? Он не был в этом уверен. До сих пор он не мог понять, чем объясняется замкнутость и холодность Элинор – выдержкой и силой воли или же чертами характера? Как граф ни старался, но под застывшей маской не мог угадать человеческих чувств.
– Тело приготовлено к погребению, – тихо промолвил он. – Но пока находится в спальне. Возможно, вы хотите подняться туда?
Элинор ответила не сразу.
– Нет, – наконец сказала она. Ей, видимо, страшно, понял ее чувства граф. Она боится мертвых.
– Если хотите, я поднимусь с вами. Она с испугом посмотрела на него:
– Нет, не надо. Благодарю вас.
– Я пригласил для вас портниху, – сообщил муж Элинор, когда они ехали в экипаже. – Вам не надо будет никуда выходить за покупками. Она сошьет вам все, что положено для похорон и траура. Или, возможно, у вас есть своя портниха?
– Нет, – коротко ответила Элинор. – Мне много не нужно. Несколько платьев на оставшиеся до Рождества недели. В сочельник я сниму траур. И вы тоже должны это сделать, милорд, если вы вообще собираетесь носить траур. Я полагаю, вы не питали особых чувств к моему отцу.
– Вы собираетесь снять траур до Рождества?! – негодующе воскликнул граф. – Ведь и месяца еще не минет! – На последнюю фразу Элинор он предпочел не отвечать.
– Зачем долго носить траур? – спросила она. – Чтобы кому-то что-то доказать? Мне безразлично, что обо мне подумают в высшем свете.
– Уверен, что вам это далеко не безразлично. Иначе зачем вы искали титулованного жениха? Ведь никто не скажет, что вы вышли за меня из-за моих денег?
– Или из-за любви к вам, – отрезала Элинор. – А как вам понравится, если я скажу, что вышла за вас замуж потому, что вы красивы, милорд? Ведь вы знаете, что красивы, не так ли?
– Сейчас не время и не место затевать ссору, – произнес граф, недовольно хмурясь. – Боюсь, я должен настаивать на том, чтобы вы оставались в трауре не менее года, миледи. Я чту память о мертвых. Жаль, что вам этого не дано.
– Отец так хотел, – пояснила Элинор, глядя на него с презрением. – Это его последняя просьба, милорд. Он просил не оплакивать его долго и снять траур до Рождества.
Но теперь, кажется, я должна слушаться только мужа, не так ли? А не отца, к тому же мертвого.
Графу послышалась горечь в словах Элинор. Какие еще доказательства ему нужны, чтобы убедиться в том, что ей безразлично все, кроме нее самой? Он не верил Элинор. Но следует ли возражать ей сейчас? Ведь у нее на всю жизнь останется обида на него за то, что он не позволил ей выполнить предсмертную просьбу отца.
– Что ж, хорошо, – сухо согласился он. – В следующем году у вас не будет ^ выездов в свет, миледи. Во всяком случае, в Лондоне. Мы уедем в Гресвелл-Парк, в наше поместье, и какое-то время поживем там. Боюсь, вам не удастся участвовать в открытии сезона балов будущей весной. Уверен, вы уже строили планы ваших развлечений, не так ли?
Рассерженный, он ничуть не сомневался в том, что угадал ее намерения. Если он не вмешается, Элинор способна хоть сейчас танцевать и веселиться вопреки трауру по отцу.
– Да? Но в моем распоряжении будет Гресвелл-Парк, милорд, а быть его хозяйкой разве не увлекательное занятие? Я имею право всем приказывать, не так ли, милорд? Надеюсь, в местной церкви скамьи вашей семьи с мягкими сиденьями? Я уже предвкушаю, как благосклонно раскланиваюсь с соседями и прохожу у всех на виду к нашим скамьям.
– У вас злой язык, – сердито буркнул граф. – Кто-либо из вашей семьи будет на похоронах, как вы считаете?
– Нет, никого из них не будет, – ответила Элинор. – Большинство родственников отца живут в Бристоле или недалеко от него. Письма не успеют дойти до них, да и до Лондона немалый путь. Можете успокоиться, милорд. Вам не грозит оказаться в окружении вульгарных коммерсантов и фермеров. На похоронах будем лишь я и деловые партнеры моего отца. Все они из Лондона. Думаю, милорд, этого испытания для вас достаточно.
Граф хотел было промолчать, поскольку они подъезжали к дому, но потом решил, что когда-нибудь надо поставить все на свои места, если он намерен чего-либо добиться.
Он не собирался отмалчиваться и выслушивать колкости этой строптивой особы.
– Я думаю, миледи, нам следует прийти к разумному соглашению, – начал он суровым голосом, глядя в лицо Элинор, – нам пора с уважением относиться друг к другу. Мы с вами вступили в брак отнюдь не по взаимному влечению, без обоюдной симпатии, Но мы женаты и останемся вместе до конца жизни. Поэтому будем взаимно вежливы как на словах, так и на деле. Давайте откажемся от обидного сарказма и демонстративных выходок.
Он заметил, как понемногу из глаз Элинор исчезла прежняя враждебность, уступая место настороженности.
– Очень хорошо, – наконец согласилась Элинор.
Любая возможность утешить ее, если она в этом нуждалась, была безнадежно потеряна. Когда они прибыли на Гросвенор-сквер, он помог ей выйти из экипажа, и она тут же поспешила в малую гостиную, чтобы написать письма, а граф поднялся в свою спальню, чтобы поспать хотя бы пару часов. Но он слишком устал. Сна не было.
Граф устал после бессонной ночи, Элинор тоже не выглядела отдохнувшей, хотя накануне он велел ей немедленно лечь в постель. Сейчас Фаллоден находил ее бледной, вялой, апатичной. Графу снова пришла в голову беспокойная мысль: как бы она повела себя, если бы он подошел и обнял ее? Приняла бы она его сочувствие? Он не был в этом уверен. До сих пор он не мог понять, чем объясняется замкнутость и холодность Элинор – выдержкой и силой воли или же чертами характера? Как граф ни старался, но под застывшей маской не мог угадать человеческих чувств.
– Тело приготовлено к погребению, – тихо промолвил он. – Но пока находится в спальне. Возможно, вы хотите подняться туда?
Элинор ответила не сразу.
– Нет, – наконец сказала она. Ей, видимо, страшно, понял ее чувства граф. Она боится мертвых.
– Если хотите, я поднимусь с вами. Она с испугом посмотрела на него:
– Нет, не надо. Благодарю вас.
– Я пригласил для вас портниху, – сообщил муж Элинор, когда они ехали в экипаже. – Вам не надо будет никуда выходить за покупками. Она сошьет вам все, что положено для похорон и траура. Или, возможно, у вас есть своя портниха?
– Нет, – коротко ответила Элинор. – Мне много не нужно. Несколько платьев на оставшиеся до Рождества недели. В сочельник я сниму траур. И вы тоже должны это сделать, милорд, если вы вообще собираетесь носить траур. Я полагаю, вы не питали особых чувств к моему отцу.
– Вы собираетесь снять траур до Рождества?! – негодующе воскликнул граф. – Ведь и месяца еще не минет! – На последнюю фразу Элинор он предпочел не отвечать.
– Зачем долго носить траур? – спросила она. – Чтобы кому-то что-то доказать? Мне безразлично, что обо мне подумают в высшем свете.
– Уверен, что вам это далеко не безразлично. Иначе зачем вы искали титулованного жениха? Ведь никто не скажет, что вы вышли за меня из-за моих денег?
– Или из-за любви к вам, – отрезала Элинор. – А как вам понравится, если я скажу, что вышла за вас замуж потому, что вы красивы, милорд? Ведь вы знаете, что красивы, не так ли?
– Сейчас не время и не место затевать ссору, – произнес граф, недовольно хмурясь. – Боюсь, я должен настаивать на том, чтобы вы оставались в трауре не менее года, миледи. Я чту память о мертвых. Жаль, что вам этого не дано.
– Отец так хотел, – пояснила Элинор, глядя на него с презрением. – Это его последняя просьба, милорд. Он просил не оплакивать его долго и снять траур до Рождества.
Но теперь, кажется, я должна слушаться только мужа, не так ли? А не отца, к тому же мертвого.
Графу послышалась горечь в словах Элинор. Какие еще доказательства ему нужны, чтобы убедиться в том, что ей безразлично все, кроме нее самой? Он не верил Элинор. Но следует ли возражать ей сейчас? Ведь у нее на всю жизнь останется обида на него за то, что он не позволил ей выполнить предсмертную просьбу отца.
– Что ж, хорошо, – сухо согласился он. – В следующем году у вас не будет ^ выездов в свет, миледи. Во всяком случае, в Лондоне. Мы уедем в Гресвелл-Парк, в наше поместье, и какое-то время поживем там. Боюсь, вам не удастся участвовать в открытии сезона балов будущей весной. Уверен, вы уже строили планы ваших развлечений, не так ли?
Рассерженный, он ничуть не сомневался в том, что угадал ее намерения. Если он не вмешается, Элинор способна хоть сейчас танцевать и веселиться вопреки трауру по отцу.
– Да? Но в моем распоряжении будет Гресвелл-Парк, милорд, а быть его хозяйкой разве не увлекательное занятие? Я имею право всем приказывать, не так ли, милорд? Надеюсь, в местной церкви скамьи вашей семьи с мягкими сиденьями? Я уже предвкушаю, как благосклонно раскланиваюсь с соседями и прохожу у всех на виду к нашим скамьям.
– У вас злой язык, – сердито буркнул граф. – Кто-либо из вашей семьи будет на похоронах, как вы считаете?
– Нет, никого из них не будет, – ответила Элинор. – Большинство родственников отца живут в Бристоле или недалеко от него. Письма не успеют дойти до них, да и до Лондона немалый путь. Можете успокоиться, милорд. Вам не грозит оказаться в окружении вульгарных коммерсантов и фермеров. На похоронах будем лишь я и деловые партнеры моего отца. Все они из Лондона. Думаю, милорд, этого испытания для вас достаточно.
Граф хотел было промолчать, поскольку они подъезжали к дому, но потом решил, что когда-нибудь надо поставить все на свои места, если он намерен чего-либо добиться.
Он не собирался отмалчиваться и выслушивать колкости этой строптивой особы.
– Я думаю, миледи, нам следует прийти к разумному соглашению, – начал он суровым голосом, глядя в лицо Элинор, – нам пора с уважением относиться друг к другу. Мы с вами вступили в брак отнюдь не по взаимному влечению, без обоюдной симпатии, Но мы женаты и останемся вместе до конца жизни. Поэтому будем взаимно вежливы как на словах, так и на деле. Давайте откажемся от обидного сарказма и демонстративных выходок.
Он заметил, как понемногу из глаз Элинор исчезла прежняя враждебность, уступая место настороженности.
– Очень хорошо, – наконец согласилась Элинор.
Любая возможность утешить ее, если она в этом нуждалась, была безнадежно потеряна. Когда они прибыли на Гросвенор-сквер, он помог ей выйти из экипажа, и она тут же поспешила в малую гостиную, чтобы написать письма, а граф поднялся в свою спальню, чтобы поспать хотя бы пару часов. Но он слишком устал. Сна не было.