– Сколько же их будет? – спросил он.
Помолчав, Элинор потупила взор. По легкому шевелению ее пальцев и губ он понял, что она подсчитывает количество приглашенных.
– Двадцать, – наконец сказала она, окинув его холодным взглядом, – если считать еще двоих детей кузена Тома. По-вашему, это много, милорд? Следовательно, когда вы сказали, что я могу пригласить столько гостей, сколько хочу, вы имели в виду, что их будет не более четырех?
– Двадцать, – повторил граф. – Боже правый!
– Это невероятно, не так ли? – продолжала она. – Невероятно, чтобы Гросвелл-Парк, родовое поместье графа Фаллодена, заполнили коммерсанты, торговцы, фермеры. Это все равно что пустить стадо в церковь. Но не забывайте, на чьи деньги обеспечивается благополучие Гросвелл-Парка и будет обеспечиваться и далее, милорд. Это деньги торговца.
Граф усилием воли не позволил себе встать с кресла, так как если бы он сделал это, то едва ли смог бы отвечать за свои слова, а возможно, и действия.
– Этого мне не удастся забыть, миледи, – произнес он, еле сдерживаясь. – Мне всегда об этом будет напоминать моя бранчливая жена.
– Что ж, – промолвила Элинор, – вы знаете, где можете спастись и от меня, и от моего злого языка, милорд. Мне говорили, что она весьма изысканная особа. Это будет вам утешением.
– – Кто это изысканная особа? – не удержавшись, спросил он с недобрым прищуром.
– Ваша содержанка, милорд. Женщина, которая услаждает вас.
– Ага, – понял граф. – Кто же это имел честь проинформировать вас?
– Мать девушки, которую вы… любили… и любите, возможно, и сейчас… Но были слишком бедны, чтобы жениться на ней.
– Леди Лавстоун, – догадался граф. – Да, я любил Доротею и женился бы на ней, если бы не обстоятельства. Она красива, нежна и добра. – Его сердце сжалось от тоски по нежности и изяществу той, которая могла бы стать его женой.
– Все то, чего у меня нет, – заметила Элинор.
– Это ваши слова, не мои, – холодно ответил граф.
– Ради нее вы бросили бы любовницу и зажили счастливо, не так ли? – произнесла Элинор. – Какая жалость, что вы мот, милорд, заядлый игрок, которому не повезло! А вот мне повезло. Я никогда бы не получила в мужья дворянина, если бы вы научились жить по средствам.
– Да, вам повезло, – согласился граф и наконец поднялся с кресла. – Вы получили мой титул и все, что вам нужно, и на всю жизнь. Но вам никогда не получить то, что спрятано в самом дальнем уголке моего сердца, а также мою привязанность и уважение! Или мое общество, если это от меня будет зависеть. – Он отвесил ей глубокий поклон. – Торжествуйте вашу победу, миледи. Я надеюсь, Искренне надеюсь, что она доставит вам удовольствие.
– А я надеюсь, – сквозь зубы процедила Элинор, когда он направился к двери, что деньги моего отца не принесут вам ни крупицы счастья, милорд. Я искренне надеюсь.
Граф слышал, как что-то со звоном разбилось в библиотеке, как только он с силой захлопнул за собой дверь. Он догадался, что разъяренная Элинор что-то бросила на пол, скорее всего фарфоровую статуэтку, стоявшую на столике рядом с ее креслом.
– Пальто и шляпу, – коротко сказал он лакею.
– Прикажете подать карету, милорд? – с поклоном спросил лакей.
– Я пройдусь пешком, – ответил граф, еле удержавшись от того, чтобы не нагрубить лакею, который ни в чем не был виноват, и вышел не застегнув пальто, хотя вечер был ветреным и холодным. Он не может пойти к Берти и излить другу душу, всю злость и отчаяние. Элинор – его жена, он женатый человек. Это сугубо личное дело. Подобное не обсуждают даже с друзьями. Он снова вспомнил Доротею и, застегнув пальто, натянул перчатки. Никогда еще ему не было так одиноко.
Возможно, ее теперь ничто не радует потому, что умер отец. Да, очевидно, в этом причина ее тоскливого настроения. Думая о нем, она вновь ощутила уже ставшую привычной боль в груди и ком в горле и столь же привычное чувство вины. Она не может скорбеть о нем и даже ни разу не всплакнула. Элинор взглянула на свою голубую бархатную накидку от платья, в котором венчалась. Она оставила все черное, траурное в Лондоне, так же как и граф, но она заметила, что он все же продолжал носить траурную повязку на рукаве. Она же этого не делала. Завтра будет месяц, как умер отец.
Или ей тоскливо и грустно потому, что она совсем недавно замужем и уже несчастлива, подумала Элинор. Они сидели рядом в карете, но с тех пор, как покинули Лондон, едва обмолвились парой слов, да и те были данью вежливости. Ей хотелось спросить о местах, которые они проезжали, ее интересовало поместье графа, далеко ли еще до него. Но спросить его об этом она не решалась. Они почти не разговаривали друг с другом последние пять дней с того вечера, как поссорились.
Ей хотелось извиниться перед ним. Ее поведение непростительно. Граф прав, назвав ее бранчливой. Ведь это она все затеяла, вынуждена была признаться себе Элинор. Его поразило количество приглашенных ею родственников, да и она сама тоже удивилась, подсчитав, но он совсем не собирался возражать ни против числа, ни против того, кто они. Возможно, он что-либо сказал бы по этому поводу, но она не дала ему возможности сделать это, тут же затеяв ссору. Она всегда прибегала к самообороне, когда нервничала или попадала в затруднительное положение.
Элинор должна была извиниться и за разбитую статуэтку, которой так дорожили в доме. Но они с графом почти не виделись все последующие дни, а если виделись, то мимолетно. Он издалека кивком сдержанно здоровался с ней или высокомерно окидывал ее взглядом, а если что-то произносил, то все равно был подчеркнуто холоден и надменен. Элинор отлично помнила причину, почему она в последнюю минуту решила позвать столько гостей и почему ее нервы не выдержали в тот вечер в библиотеке.
У него есть любовница. Он занимается любовью с другой женщиной, хотя у него есть жена. Не то чтобы ее это очень задело. Она совсем не прочь, чтобы он все это проделывал хоть тысячу раз с кем-то другим, а не с ней. Но все эти пять дней она чувствовала себя некрасивой, непривлекательной и одинокой, хотя убеждала себя, что именно так хотела бы жить. Она совсем не собиралась пускать его в свою постель, но ей хотелось иметь ребенка. Все эти пять дней она грустила об Уилфреде, хотя пыталась выбросить его из головы. И еще она почему-то вспоминала хрупкую белокурую Доротею Лавстоун.
Непрерывно размышляя обо всем этом, Элинор ожесточила свое сердце и не попросила у мужа прощения. А теперь уже было поздно. Поздно устанавливать даже мало-мальски вежливые отношения.
Ее печальные мысли были прерваны неожиданным появлением одинокого всадника у края дороги на странно застывшем коне. Он словно ждал их приближения. А что, если это разбойник, подумала она и с тревогой посмотрела на мужа. Но всадник, повернув лошадь, поскакал впереди них. Возможно, муж не очень хорошо знал дорогу к поместью? Как далеко еще до него?
– Через несколько минут мы въедем в деревню, – сказал граф, словно прочел ее мысли, – а оттуда еще десять минут – и мы дома.
Это была самая длинная фраза, которую он произнес за все время пути. Да, пожалуй, и за всю эту неделю. Элинор не отрывала глаз от окна.
– Мы проведем здесь весь наступающий год, – продолжал граф. – Здесь то место и те люди, с которыми вам предстоит близко познакомиться, миледи. Думаю, будет лучше, если мы забудем события этой недели и оставим все позади. Если нам суждено терпеть общество друг друга, лучше делать это в цивилизованной форме.
Она глотнула воздух. Граф снова протягивал ей оливковую ветвь мира.
– На следующей неделе приедут гости. Их будет двадцать четыре, чтобы быть точным. Было бы нехорошо с нашей стороны испортить им Рождество ссорами. Вы согласны со мной?
– Да, – покорно ответила Элинор.
– Прекрасно, – произнес граф. Наступила короткая пауза. – Я прекратил всякие отношения с Элис Фримен за несколько дней до того, как вы заговорили о ней. Прошу простить, что не сделал этого до свадьбы.
Ничего, кроме глубокого стыда, Элинор не испытала. Когда она так грубо напомнила ему о его любовнице, он уже порвал с ней. И теперь он просит у нее прощения, что не сделал этого раньше. Она же только подумывала извиниться за нарушение мирных договоренностей – за неделю, полную молчания и отвратительных ощущений. Элинор лихорадочно искала нужные слова.
Но внезапно что-то отвлекло ее внимание. Колокола? Шум колес и стук копыт не помешали ей узнать колокольный звон.
– О Господи! – воскликнул граф. – Этого я и боялся.
Элинор вопросительно посмотрела на мужа.
– Если вы способны улыбаться, миледи, – промолвил он, – то начинайте уже сейчас. Нам оказывают традиционный в этих местах прием.
– Что? – Она непонимающе смотрела на мужа.
– Граф Фаллоден и его молодая жена возвращаются домой, – пояснил он. – Их надо достойно встретить. Не знаю, откуда им стало известно, что мы приезжаем.
Всадник, вспомнила Элинор. Она чувствовала, как билось ее сердце, когда карета въехала на деревенскую улицу. Все окна и двери были украшены белыми лентами, а жители вышли из домов и приветственно махали платками. У всех на лицах была широкая улыбка.
– Улыбайтесь! – приказал ей граф. – Помашите рукой.
Элинор послушно подчинилась и впервые поняла, как ее брак может изменить всю ее жизнь и что значит быть графиней. При выезде из деревни карета остановилась у постоялого двора с кабачком, и джентльмен в одежде священника поклоном приветствовал Элинор, когда граф представил ее ему. Стоявшая рядом леди присела в реверансе. Преподобный Джеремия Блодел был польщен честью познакомиться с ее светлостью графиней Фаллоден и представить ей свою супругу. Элинор вовремя удержалась от того, чтобы по привычке не протянуть руку, но, как положено, всего лишь кивнула и улыбнулась викарию и миссис Блодел.
Граф, предложив Элинор руку, провел ее через холл, где перед ними в книксене присели две горничные в чепцах, затем вверх по лестнице через парадные залы на балкон, выходивший на улицу. Деревушка была не так уж велика, но Элинор подумала, что все ее жители собрались перед таверной, и ей показалось, что на нее смотрит огромная толпа. Кто-то выкрикнул приветствие, и толпа с энтузиазмом подхватила.
Когда наконец шум утих, граф, взяв Элинор за руку, представил ее жителям деревни как свою супругу и графиню Фаллоден. Снова раздались шумные приветствия, граф поблагодарил всех за теплый прием, а затем преподобный произнес длинную речь, которую взволнованная Элинор не слушала. Еще крики и приветствия. Элинор помахала рукой, и в толпе свистнули в ответ.
Две горничные в чепцах и два лакея то и дело подносили шампанское и сласти в парадные комнаты, куда перешло общество, покинув балкон. Это были почтенные поселяне и богатые арендаторы.
Первые десять минут Элинор не отрывалась от мужа, который то и дело представлял ее огромному количеству людей. Она в отчаянии пыталась запомнить их имена и лица. Этому всегда учил ее отец. В деловых контактах, наставлял он ее, весьма важно помнить имена даже тех, с кем встречался десять лет назад. Это всегда производит впечатление и свидетельствует о том, что такой человек думает не только о сделках и деньгах.
Большинство тех, кто пришел сюда выпить за здоровье графини и ее мужа и отведать закусок и сластей, были люди местные, торговцы или ремесленники: мясник, кузнец, галантерейщик и другие. Элинор понемногу успокоилась и убедилась, что ей нечего бояться их, они же были готовы принять и полюбить ее. Даже если они знали о ее происхождении, это, должно быть, мало их беспокоило. Возможно, даже наоборот: им нравилась графиня более доступная, чем дочь родовитого дворянина.
Элинор, оставив мужа, разговорилась с мясником, фермером и их женами. А вскоре она уже беседовала с дочерью прежнего викария, старой девой и учительницей, а затем с миссис Блодел и еще с кем-то.
Совершенно неожиданно она почувствовала, что счастлива, более того, очень счастлива. Ей казалось, что она вернулась домой, хотя приехала в места совсем незнакомые, в которых никогда ранее не была, и к людям, которых видит впервые. Да и Гресвелл-Парка она еще не видела. Ее теперь даже радовало, что они с мужем проживут здесь весь год, а не вернутся в Лондон сразу же после Рождества. Лондон всегда был ей родным, даже казалось, что она не сможет надолго покинуть его. Но она была так несчастна в нем в этот последний месяц.
Возможно, теперь, думала она с внезапной надеждой, все здесь у нее пойдет по-другому. Элинор нашла глазами мужа. Он весело смеялся, разговаривая с хозяином постоялого двора. Элинор впервые видела мужа смеющимся. Он был как мальчишка – весел, беззаботен и очень красив. Она почувствовала, как что-то дрогнуло в ней, вызвав неожиданную боль.
Но вот они снова в пути, оставив позади деревню. Вскоре карета уже въезжала в массивные каменные ворота со сторожевыми постройками по бокам, а затем покатила по темной вязовой аллее. Опускались сумерки.
– Я должен был бы предупредить вас, – наконец промолвил граф после длительного молчания. – Но я и сам не знал, что старый обычай все еще существует. Последней новобрачной, приехавшей сюда, была моя бабушка. Надеюсь, это вас не очень смутило? Вы вели себя очень достойно.
Опять снисходительность! Неужели он не ожидал от нее этого и ее достойное поведение всегда будет для него сюрпризом?
– Это были люди моего сословия, – объяснила она. Фраза прозвучала с некоторым оттенком сарказма, и она искренне пожалела об этом. – Мне они понравились, милорд. Они были добры ко мне.
– Что ж, хорошо, – сказал он, – но не расслабляйтесь, миледи. Если нам устроили такой прием в деревне, я уверен, что нас ждет нечто подобное и в поместье. Все слуги выстроятся перед вами в холле, и нам надлежит осуществить смотр, останавливаться и кое с кем перекинуться словом. Будут приветствия и аплодисменты. Пока не прячьте улыбку.
Элинор посмотрела на мужа, но увидела лишь его профиль на фоне окна кареты. Он смотрел перед собой, возможно, ждал, когда появится дом. Их будут встречать все слуги? Под ложечкой заныло от страха, но было в этом страхе и предвкушение чего-то нового.
На Мгновение она искренне пожалела, что их брак не настоящий, что граф не может разделить с нею тех чувств, которые она уже испытывала к своему новому дому, даже еще не увидев его. Как было бы прекрасно, взявшись за руки, вместе смотреть на него и улыбаться друг другу!
По крайней мере слова, сказанные графом ранее, позволяют им сохранить разумные отношения. Она должна быть благодарна ему за милосердие.
Теперь она знает, что и любовницы у него больше нет. Он даже извинился перед ней за то, что она у него была еще какое-то время после свадьбы.
Глава 7
Помолчав, Элинор потупила взор. По легкому шевелению ее пальцев и губ он понял, что она подсчитывает количество приглашенных.
– Двадцать, – наконец сказала она, окинув его холодным взглядом, – если считать еще двоих детей кузена Тома. По-вашему, это много, милорд? Следовательно, когда вы сказали, что я могу пригласить столько гостей, сколько хочу, вы имели в виду, что их будет не более четырех?
– Двадцать, – повторил граф. – Боже правый!
– Это невероятно, не так ли? – продолжала она. – Невероятно, чтобы Гросвелл-Парк, родовое поместье графа Фаллодена, заполнили коммерсанты, торговцы, фермеры. Это все равно что пустить стадо в церковь. Но не забывайте, на чьи деньги обеспечивается благополучие Гросвелл-Парка и будет обеспечиваться и далее, милорд. Это деньги торговца.
Граф усилием воли не позволил себе встать с кресла, так как если бы он сделал это, то едва ли смог бы отвечать за свои слова, а возможно, и действия.
– Этого мне не удастся забыть, миледи, – произнес он, еле сдерживаясь. – Мне всегда об этом будет напоминать моя бранчливая жена.
– Что ж, – промолвила Элинор, – вы знаете, где можете спастись и от меня, и от моего злого языка, милорд. Мне говорили, что она весьма изысканная особа. Это будет вам утешением.
– – Кто это изысканная особа? – не удержавшись, спросил он с недобрым прищуром.
– Ваша содержанка, милорд. Женщина, которая услаждает вас.
– Ага, – понял граф. – Кто же это имел честь проинформировать вас?
– Мать девушки, которую вы… любили… и любите, возможно, и сейчас… Но были слишком бедны, чтобы жениться на ней.
– Леди Лавстоун, – догадался граф. – Да, я любил Доротею и женился бы на ней, если бы не обстоятельства. Она красива, нежна и добра. – Его сердце сжалось от тоски по нежности и изяществу той, которая могла бы стать его женой.
– Все то, чего у меня нет, – заметила Элинор.
– Это ваши слова, не мои, – холодно ответил граф.
– Ради нее вы бросили бы любовницу и зажили счастливо, не так ли? – произнесла Элинор. – Какая жалость, что вы мот, милорд, заядлый игрок, которому не повезло! А вот мне повезло. Я никогда бы не получила в мужья дворянина, если бы вы научились жить по средствам.
– Да, вам повезло, – согласился граф и наконец поднялся с кресла. – Вы получили мой титул и все, что вам нужно, и на всю жизнь. Но вам никогда не получить то, что спрятано в самом дальнем уголке моего сердца, а также мою привязанность и уважение! Или мое общество, если это от меня будет зависеть. – Он отвесил ей глубокий поклон. – Торжествуйте вашу победу, миледи. Я надеюсь, Искренне надеюсь, что она доставит вам удовольствие.
– А я надеюсь, – сквозь зубы процедила Элинор, когда он направился к двери, что деньги моего отца не принесут вам ни крупицы счастья, милорд. Я искренне надеюсь.
Граф слышал, как что-то со звоном разбилось в библиотеке, как только он с силой захлопнул за собой дверь. Он догадался, что разъяренная Элинор что-то бросила на пол, скорее всего фарфоровую статуэтку, стоявшую на столике рядом с ее креслом.
– Пальто и шляпу, – коротко сказал он лакею.
– Прикажете подать карету, милорд? – с поклоном спросил лакей.
– Я пройдусь пешком, – ответил граф, еле удержавшись от того, чтобы не нагрубить лакею, который ни в чем не был виноват, и вышел не застегнув пальто, хотя вечер был ветреным и холодным. Он не может пойти к Берти и излить другу душу, всю злость и отчаяние. Элинор – его жена, он женатый человек. Это сугубо личное дело. Подобное не обсуждают даже с друзьями. Он снова вспомнил Доротею и, застегнув пальто, натянул перчатки. Никогда еще ему не было так одиноко.
* * *
До Рождества осталось менее двух недель, напомнила себе Элинор, глядя в окно кареты на незнакомые сельские дали, выглядевшие особенно унылыми под тяжелым, в тучах небом. Ей казалось, что уже сумерки, хотя до вечера было еще далеко. Она не предвкушала близости сочельника, как в былые времена. Раньше в эти дни, взяв с собой горничную, она отправлялась в магазины, да еще не раз в день, и совсем не потому, что не могла сразу купить все, что приглянулось, а скорее потому, что ей нравились предпраздничное многолюдье улиц и переполненные магазины. Особенно любила она вид предрождественской Оксфорд-стрит.Возможно, ее теперь ничто не радует потому, что умер отец. Да, очевидно, в этом причина ее тоскливого настроения. Думая о нем, она вновь ощутила уже ставшую привычной боль в груди и ком в горле и столь же привычное чувство вины. Она не может скорбеть о нем и даже ни разу не всплакнула. Элинор взглянула на свою голубую бархатную накидку от платья, в котором венчалась. Она оставила все черное, траурное в Лондоне, так же как и граф, но она заметила, что он все же продолжал носить траурную повязку на рукаве. Она же этого не делала. Завтра будет месяц, как умер отец.
Или ей тоскливо и грустно потому, что она совсем недавно замужем и уже несчастлива, подумала Элинор. Они сидели рядом в карете, но с тех пор, как покинули Лондон, едва обмолвились парой слов, да и те были данью вежливости. Ей хотелось спросить о местах, которые они проезжали, ее интересовало поместье графа, далеко ли еще до него. Но спросить его об этом она не решалась. Они почти не разговаривали друг с другом последние пять дней с того вечера, как поссорились.
Ей хотелось извиниться перед ним. Ее поведение непростительно. Граф прав, назвав ее бранчливой. Ведь это она все затеяла, вынуждена была признаться себе Элинор. Его поразило количество приглашенных ею родственников, да и она сама тоже удивилась, подсчитав, но он совсем не собирался возражать ни против числа, ни против того, кто они. Возможно, он что-либо сказал бы по этому поводу, но она не дала ему возможности сделать это, тут же затеяв ссору. Она всегда прибегала к самообороне, когда нервничала или попадала в затруднительное положение.
Элинор должна была извиниться и за разбитую статуэтку, которой так дорожили в доме. Но они с графом почти не виделись все последующие дни, а если виделись, то мимолетно. Он издалека кивком сдержанно здоровался с ней или высокомерно окидывал ее взглядом, а если что-то произносил, то все равно был подчеркнуто холоден и надменен. Элинор отлично помнила причину, почему она в последнюю минуту решила позвать столько гостей и почему ее нервы не выдержали в тот вечер в библиотеке.
У него есть любовница. Он занимается любовью с другой женщиной, хотя у него есть жена. Не то чтобы ее это очень задело. Она совсем не прочь, чтобы он все это проделывал хоть тысячу раз с кем-то другим, а не с ней. Но все эти пять дней она чувствовала себя некрасивой, непривлекательной и одинокой, хотя убеждала себя, что именно так хотела бы жить. Она совсем не собиралась пускать его в свою постель, но ей хотелось иметь ребенка. Все эти пять дней она грустила об Уилфреде, хотя пыталась выбросить его из головы. И еще она почему-то вспоминала хрупкую белокурую Доротею Лавстоун.
Непрерывно размышляя обо всем этом, Элинор ожесточила свое сердце и не попросила у мужа прощения. А теперь уже было поздно. Поздно устанавливать даже мало-мальски вежливые отношения.
Ее печальные мысли были прерваны неожиданным появлением одинокого всадника у края дороги на странно застывшем коне. Он словно ждал их приближения. А что, если это разбойник, подумала она и с тревогой посмотрела на мужа. Но всадник, повернув лошадь, поскакал впереди них. Возможно, муж не очень хорошо знал дорогу к поместью? Как далеко еще до него?
– Через несколько минут мы въедем в деревню, – сказал граф, словно прочел ее мысли, – а оттуда еще десять минут – и мы дома.
Это была самая длинная фраза, которую он произнес за все время пути. Да, пожалуй, и за всю эту неделю. Элинор не отрывала глаз от окна.
– Мы проведем здесь весь наступающий год, – продолжал граф. – Здесь то место и те люди, с которыми вам предстоит близко познакомиться, миледи. Думаю, будет лучше, если мы забудем события этой недели и оставим все позади. Если нам суждено терпеть общество друг друга, лучше делать это в цивилизованной форме.
Она глотнула воздух. Граф снова протягивал ей оливковую ветвь мира.
– На следующей неделе приедут гости. Их будет двадцать четыре, чтобы быть точным. Было бы нехорошо с нашей стороны испортить им Рождество ссорами. Вы согласны со мной?
– Да, – покорно ответила Элинор.
– Прекрасно, – произнес граф. Наступила короткая пауза. – Я прекратил всякие отношения с Элис Фримен за несколько дней до того, как вы заговорили о ней. Прошу простить, что не сделал этого до свадьбы.
Ничего, кроме глубокого стыда, Элинор не испытала. Когда она так грубо напомнила ему о его любовнице, он уже порвал с ней. И теперь он просит у нее прощения, что не сделал этого раньше. Она же только подумывала извиниться за нарушение мирных договоренностей – за неделю, полную молчания и отвратительных ощущений. Элинор лихорадочно искала нужные слова.
Но внезапно что-то отвлекло ее внимание. Колокола? Шум колес и стук копыт не помешали ей узнать колокольный звон.
– О Господи! – воскликнул граф. – Этого я и боялся.
Элинор вопросительно посмотрела на мужа.
– Если вы способны улыбаться, миледи, – промолвил он, – то начинайте уже сейчас. Нам оказывают традиционный в этих местах прием.
– Что? – Она непонимающе смотрела на мужа.
– Граф Фаллоден и его молодая жена возвращаются домой, – пояснил он. – Их надо достойно встретить. Не знаю, откуда им стало известно, что мы приезжаем.
Всадник, вспомнила Элинор. Она чувствовала, как билось ее сердце, когда карета въехала на деревенскую улицу. Все окна и двери были украшены белыми лентами, а жители вышли из домов и приветственно махали платками. У всех на лицах была широкая улыбка.
– Улыбайтесь! – приказал ей граф. – Помашите рукой.
Элинор послушно подчинилась и впервые поняла, как ее брак может изменить всю ее жизнь и что значит быть графиней. При выезде из деревни карета остановилась у постоялого двора с кабачком, и джентльмен в одежде священника поклоном приветствовал Элинор, когда граф представил ее ему. Стоявшая рядом леди присела в реверансе. Преподобный Джеремия Блодел был польщен честью познакомиться с ее светлостью графиней Фаллоден и представить ей свою супругу. Элинор вовремя удержалась от того, чтобы по привычке не протянуть руку, но, как положено, всего лишь кивнула и улыбнулась викарию и миссис Блодел.
Граф, предложив Элинор руку, провел ее через холл, где перед ними в книксене присели две горничные в чепцах, затем вверх по лестнице через парадные залы на балкон, выходивший на улицу. Деревушка была не так уж велика, но Элинор подумала, что все ее жители собрались перед таверной, и ей показалось, что на нее смотрит огромная толпа. Кто-то выкрикнул приветствие, и толпа с энтузиазмом подхватила.
Когда наконец шум утих, граф, взяв Элинор за руку, представил ее жителям деревни как свою супругу и графиню Фаллоден. Снова раздались шумные приветствия, граф поблагодарил всех за теплый прием, а затем преподобный произнес длинную речь, которую взволнованная Элинор не слушала. Еще крики и приветствия. Элинор помахала рукой, и в толпе свистнули в ответ.
Две горничные в чепцах и два лакея то и дело подносили шампанское и сласти в парадные комнаты, куда перешло общество, покинув балкон. Это были почтенные поселяне и богатые арендаторы.
Первые десять минут Элинор не отрывалась от мужа, который то и дело представлял ее огромному количеству людей. Она в отчаянии пыталась запомнить их имена и лица. Этому всегда учил ее отец. В деловых контактах, наставлял он ее, весьма важно помнить имена даже тех, с кем встречался десять лет назад. Это всегда производит впечатление и свидетельствует о том, что такой человек думает не только о сделках и деньгах.
Большинство тех, кто пришел сюда выпить за здоровье графини и ее мужа и отведать закусок и сластей, были люди местные, торговцы или ремесленники: мясник, кузнец, галантерейщик и другие. Элинор понемногу успокоилась и убедилась, что ей нечего бояться их, они же были готовы принять и полюбить ее. Даже если они знали о ее происхождении, это, должно быть, мало их беспокоило. Возможно, даже наоборот: им нравилась графиня более доступная, чем дочь родовитого дворянина.
Элинор, оставив мужа, разговорилась с мясником, фермером и их женами. А вскоре она уже беседовала с дочерью прежнего викария, старой девой и учительницей, а затем с миссис Блодел и еще с кем-то.
Совершенно неожиданно она почувствовала, что счастлива, более того, очень счастлива. Ей казалось, что она вернулась домой, хотя приехала в места совсем незнакомые, в которых никогда ранее не была, и к людям, которых видит впервые. Да и Гресвелл-Парка она еще не видела. Ее теперь даже радовало, что они с мужем проживут здесь весь год, а не вернутся в Лондон сразу же после Рождества. Лондон всегда был ей родным, даже казалось, что она не сможет надолго покинуть его. Но она была так несчастна в нем в этот последний месяц.
Возможно, теперь, думала она с внезапной надеждой, все здесь у нее пойдет по-другому. Элинор нашла глазами мужа. Он весело смеялся, разговаривая с хозяином постоялого двора. Элинор впервые видела мужа смеющимся. Он был как мальчишка – весел, беззаботен и очень красив. Она почувствовала, как что-то дрогнуло в ней, вызвав неожиданную боль.
Но вот они снова в пути, оставив позади деревню. Вскоре карета уже въезжала в массивные каменные ворота со сторожевыми постройками по бокам, а затем покатила по темной вязовой аллее. Опускались сумерки.
– Я должен был бы предупредить вас, – наконец промолвил граф после длительного молчания. – Но я и сам не знал, что старый обычай все еще существует. Последней новобрачной, приехавшей сюда, была моя бабушка. Надеюсь, это вас не очень смутило? Вы вели себя очень достойно.
Опять снисходительность! Неужели он не ожидал от нее этого и ее достойное поведение всегда будет для него сюрпризом?
– Это были люди моего сословия, – объяснила она. Фраза прозвучала с некоторым оттенком сарказма, и она искренне пожалела об этом. – Мне они понравились, милорд. Они были добры ко мне.
– Что ж, хорошо, – сказал он, – но не расслабляйтесь, миледи. Если нам устроили такой прием в деревне, я уверен, что нас ждет нечто подобное и в поместье. Все слуги выстроятся перед вами в холле, и нам надлежит осуществить смотр, останавливаться и кое с кем перекинуться словом. Будут приветствия и аплодисменты. Пока не прячьте улыбку.
Элинор посмотрела на мужа, но увидела лишь его профиль на фоне окна кареты. Он смотрел перед собой, возможно, ждал, когда появится дом. Их будут встречать все слуги? Под ложечкой заныло от страха, но было в этом страхе и предвкушение чего-то нового.
На Мгновение она искренне пожалела, что их брак не настоящий, что граф не может разделить с нею тех чувств, которые она уже испытывала к своему новому дому, даже еще не увидев его. Как было бы прекрасно, взявшись за руки, вместе смотреть на него и улыбаться друг другу!
По крайней мере слова, сказанные графом ранее, позволяют им сохранить разумные отношения. Она должна быть благодарна ему за милосердие.
Теперь она знает, что и любовницы у него больше нет. Он даже извинился перед ней за то, что она у него была еще какое-то время после свадьбы.
Глава 7
Гостей ждали за четыре дня до Рождества. Друзья графа собирались пожаловать раньше, но он предупредил их о дате своего приезда и этим дал им шанс передумать и вообще отказаться от встречи, объяснив, что Рождество в Гресвелл-Парке будет большим семейным праздником родственников его жены. Странно, но его друзья все равно изъявили желание приехать.
– В конце концов, Фаллоден, – заявил лорд Чарльз Райт, один из самых откровенных из четверых, – нам все равно некуда податься на Рождество, а это самый занудный праздник в году, да если еще в одиночестве торчать дома.
Он был прав. Это действительно пренеприятнейшее время года. У лорда Чарльза не было семьи и родственников, во всяком случае, таких, кто с радостью приветствовал бы его появление в праздничные дни. У Берти были мать и сестра, но вся их жизнь сосредоточилась на воспитании младших детей, как утверждал Берти, и он чувствовал себя лишним. К тому же они осуждали его холостяцкий образ жизни и подбирали ему невест. Бедкомб давно разругался с отцом и братом, и ему было запрещено переступать порог отчего дома. Созерби овдовел два года назад, его жена умерла во время родов. А родители жили далеко, на границе с Шотландией.
Только Берти выразил некоторое опасение в том, стоит ли приезжать в Гресвелл-Парк.
– Твоей жене это может не понравиться, Рэндольф, – сказал он графу. – Вы ведь молодожены.
– Она знает, что я пригласил четверых своих друзей, – ответил граф, – и поэтому пригласила двадцать своих.
Сэр Берти оторопел:
– Право, не знаю. Может, мне лучше положить голову на мамину плаху и ждать невест?
– Берти, – взмолился граф, – не бросай меня в беде! Четверо против двадцати! Только подумай! Ведь ты мой лучший друг! – Это было единственной откровенностью, которую позволил себе граф и как бы намекнул другу, что не все ладно в его новой жизни. – Кстати, она не та вульгарная девчонка, которую ты видел на вечеринке в поместье Памелы Хатчинс? Скажи, не та?
– Нет, – как-то неопределенно произнес Берти. – Эти двадцать гостей, они все родственники твоей жены, Рэндольф? Не знал, что у нее столько братьев и сестер.
– Скорее это тетки, дядья и еще кузены, мне кажется, – пояснил граф. – Должно быть, это дружная семейка, Берти. Всегда по праздникам собираются вместе. Не дождусь, когда познакомлюсь с ними, – слукавил он. – Со всеми двадцатью, включая еще двоих детей.
– Господи! – воскликнул сэр Альберт и, поморщившись, почесал затылок. – Что, если они все станут просить тебя облагодетельствовать их, Рэндольф? Видимо, они рады-радешеньки, что кто-то из них пробился в высший свет. В семье немало девиц на выданье, кузин и прочих.
Граф насторожился.
– Я не должен забывать о том, – сказал он, – что отец моей жены вернул мне Гресвелл-Парк, Берти, и многое другое.
– Ха! – Его друг с любопытством посмотрел на графа. – Ты стал обидчивым, не так ли, Рэндольф? Тебе неприятна эта тема? Прости, старина.
– Элинор – моя жена, – промолвил граф. – Моя графиня, Берти. Сэр Альберт шумно выдохнул.
– Для тебя важно, чтобы я приехал, Рэндольф? – прямо спросил он. – Я тебе обещал, не так ли? Что ж, пусть будет еще одно испытание.
Согласие было принято, но без особого энтузиазма. Однако друзья были нужны графу, а Берти особенно – как наиболее близкий. В том, что это будет настоящим испытанием, граф убеждался все больше по мере того, как близились Рождество и день приезда гостей. Шумные и необузданные – так охарактеризовала свою родню Элинор. И вульгарные. Иногда графа охватывала паника.
Но времени предаваться мрачным размышлениям не было. Пока же в те дни, что остались до прибытия гостей и наступления Рождества, граф старался просмотреть конторские книги и познакомиться с арендаторами. Неожиданно для себя он делал это с интересом и удовольствием, ибо все отныне принадлежало ему без какого-либо страха потери.
Теперь он мог спокойно и объективно выслушивать жалобы и предложения управляющего, а также фермеров-арендаторов. Он дал согласие что-то исправить там, где это нужно, и знал, что для этого у него найдутся деньги. Он даже внес несколько своих предложений. А когда проверил, как поступает арендная плата от самых бедных из его арендаторов, он согласился с необходимостью уменьшить ее.
Графу приходилось наносить визиты и самому принимать, иногда одному, а иногда и с женой. Он и Элинор редко оставались наедине, и не потому, что избегали друг друга. Граф знал, что жена занята не меньше его. Учительница просила ее посетить школу и послушать, как читают дети. Соседи приглашали на чай и сами наносили визиты. Супруге викария требовалась помощь в проведении детского рождественского утренника.
А Элинор, кроме всего, нужно было встречаться с экономкой, если она хотела научиться вести дом и хозяйство. Ее тревожили престарелые и больные в деревне, которых приходилось навещать. Кроме того, ей нужно было приготовить им подарки к Рождеству. Элинор не забывала и о подарках семьям фермеров-арендаторов.
Граф был поражен, узнав все это. Элинор вела себя так, будто ей, как настоящей леди, с детства привили понятия о жизни и долге. Его радовало и удивляло, что в доме и поместье ее хорошо приняли. Слуги стали боготворить ее после того, как она в течение полутора часов побеседовала с каждым из них, даже с кухонной девушкой-хромоножкой Салли, которая заикалась. Его жена была ласкова и не переставала улыбаться. Он не помнит, чтобы Элинор когда-нибудь столько улыбалась. И это ей чертовски шло, она похорошела еще больше.
Граф был доволен, что они приехали в поместье. Здесь каждому из них было хорошо. Он опасался, что такая городская барышня, как Элинор, не сможет прижиться в Гресвелл-Парке. Но ежедневные поездки и пешеходные прогулки вызвали здоровый румянец на ее щеках, что невольно напоминало ему о ее вынужденном затворничестве в городе после смерти отца.
Конечно, думал он, Элинор совсем мало оплакивала кончину отца. Однако он старался гнать от себя эти мысли и робко надеялся на то, что этот год они проживут почти в дружбе. Лишь бы приезд ее семьи и его друзей не нарушил установившегося хрупкого равновесия. По правде сказать, он побаивался этого дня.
В день их приезда в Гресвелл-Парк он готов был прийти к Элинор в спальню, ибо считал, что это самое подходящее время перевернуть страницу и начать их супружескую жизнь в полном смысле этого слова. Не будет ничего странного, если он придет к ней, когда вокруг них все незнакомое и не похожее на то, что было после свадьбы. Мысль оказаться в ее постели не показалась ему отталкивающей. Совсем наоборот. Он хочет этого, с удивлением понял он. Ему хотелось любить свою жену. Он вспомнил ее страстные порывы, прерывистое дыхание.
Вспомнил и то, как уже стоял перед ее спальней, взявшись за ручку двери и собираясь постучать в нее, как услышал ее разговор с горничной и смех. Он показался ему счастливым и произвел какое-то странное впечатление на него, так как он еще не видел свою жену смеющейся и счастливой. Неужели она была такой до того, как вышла за него замуж, неожиданно подумал граф. Возможно, он отнял у нее теплоту, радостный смех? Или это сделали ее тщеславие, желание выйти замуж за какого-нибудь титулованного аристократа?
Сначала он решил подождать, когда уйдет горничная, поэтому уперся лбом в дверь и, закрыв глаза, попытался представить, как она встретит его. С радостью? Едва ли. Равнодушно? Она заморозит его своим безразличием. С враждебностью? Вскинет подбородок, и в ее глазах блеснет боевой огонь? И тогда он поймет, что она ждет лишь возможности, чтобы сказать что-то резкое, ранящее, затеять ссору и довести его до того, чтобы он сам вел себя с ней холодно и оскорбительно? Неужели это будет повторением их первой ночи, когда он пытался силой утвердить свою власть над ней, а чего хотела она, он так и не узнал?
Это было бы плохим началом их новой жизни в поместье и ужасной встречей рождественских праздников. Возможно, после этой ссоры они уже не смогут прийти в себя настолько, чтобы вместе встречать гостей, быть гостеприимными хозяевами. Это будет невыносимо. Не дай Бог! Нет, он должен отложить попытку примирения, наконец решил он. Лучше попробовать после Рождества. Когда гости разъедутся, наступит тишина и они с Элинор останутся одни. Их сближение будет совершенно естественным. Он неохотно вернулся к себе в спальню и долго ворочался, прежде чем уснул.
И все же, думал он, ожидая приезда гостей, все не так уж плохо. Его женитьба не стала кошмаром, каким казалась вначале.
Гости прибыли до того, как пошел снег, и это явилось для них приятным сюрпризом.
– Посмотрите, – сказал жене граф, глядя в окно, когда они сидели за завтраком. – Эти тучи предвещают снег. Я более чем уверен. Рождество у нас будет со снегом.
– О! – недоверчиво произнесла Элинор, проследив за его взглядом. – Вы так полагаете? На Рождество никогда не бывает снега. Снег выпадает в начале декабря и, разумеется, в январе. Но не на Рождество.
– Этот год будет особенным, – пошутил граф. – Готов поспорить. Но я не надеюсь, что гости прибудут до снегопада.
– Завтра снег превратится в коричневое месиво, – упорствовала Элинор.
Он посмотрел на нее и улыбнулся.
– Это сельская местность, миледи, а не Лондон, – ответил он. – Здесь снег остается белым, каким ему и положено быть. Он лежит на деревьях, образует сугробы, к великой радости детей всех возрастов, и, конечно, вызывает желание прокатиться на санях с бубенцами.
– Как хорошо, – печально проговорила Элинор. – Вы уверены, милорд, что эти тучи не предвещают дождь? Вы когда-нибудь ошибались в своих прогнозах?
– Я непогрешим, – заявил граф. – Как сам Господь Бог.
Впервые он сказал ей что-то похожее на шутку. Элинор неуверенно улыбнулась.
Гости стали прибывать после полудня, а первые снежинки закружились в воздухе ближе к вечеру. Снег стал сильнее и шел до поздней ночи.
Первыми прибыли сэр Альберт Хэгли и виконт Созерби. После того как граф представил ему свою жену, виконт, взяв руку Элинор, улыбаясь, поднес ее к губам.
– Как великодушно с вашей стороны, леди Фаллоден, пригласить нас встретить Рождество в кругу вашей семьи, – промолвил он. – Боюсь, моя семья слишком далеко отсюда.
– В конце концов, Фаллоден, – заявил лорд Чарльз Райт, один из самых откровенных из четверых, – нам все равно некуда податься на Рождество, а это самый занудный праздник в году, да если еще в одиночестве торчать дома.
Он был прав. Это действительно пренеприятнейшее время года. У лорда Чарльза не было семьи и родственников, во всяком случае, таких, кто с радостью приветствовал бы его появление в праздничные дни. У Берти были мать и сестра, но вся их жизнь сосредоточилась на воспитании младших детей, как утверждал Берти, и он чувствовал себя лишним. К тому же они осуждали его холостяцкий образ жизни и подбирали ему невест. Бедкомб давно разругался с отцом и братом, и ему было запрещено переступать порог отчего дома. Созерби овдовел два года назад, его жена умерла во время родов. А родители жили далеко, на границе с Шотландией.
Только Берти выразил некоторое опасение в том, стоит ли приезжать в Гресвелл-Парк.
– Твоей жене это может не понравиться, Рэндольф, – сказал он графу. – Вы ведь молодожены.
– Она знает, что я пригласил четверых своих друзей, – ответил граф, – и поэтому пригласила двадцать своих.
Сэр Берти оторопел:
– Право, не знаю. Может, мне лучше положить голову на мамину плаху и ждать невест?
– Берти, – взмолился граф, – не бросай меня в беде! Четверо против двадцати! Только подумай! Ведь ты мой лучший друг! – Это было единственной откровенностью, которую позволил себе граф и как бы намекнул другу, что не все ладно в его новой жизни. – Кстати, она не та вульгарная девчонка, которую ты видел на вечеринке в поместье Памелы Хатчинс? Скажи, не та?
– Нет, – как-то неопределенно произнес Берти. – Эти двадцать гостей, они все родственники твоей жены, Рэндольф? Не знал, что у нее столько братьев и сестер.
– Скорее это тетки, дядья и еще кузены, мне кажется, – пояснил граф. – Должно быть, это дружная семейка, Берти. Всегда по праздникам собираются вместе. Не дождусь, когда познакомлюсь с ними, – слукавил он. – Со всеми двадцатью, включая еще двоих детей.
– Господи! – воскликнул сэр Альберт и, поморщившись, почесал затылок. – Что, если они все станут просить тебя облагодетельствовать их, Рэндольф? Видимо, они рады-радешеньки, что кто-то из них пробился в высший свет. В семье немало девиц на выданье, кузин и прочих.
Граф насторожился.
– Я не должен забывать о том, – сказал он, – что отец моей жены вернул мне Гресвелл-Парк, Берти, и многое другое.
– Ха! – Его друг с любопытством посмотрел на графа. – Ты стал обидчивым, не так ли, Рэндольф? Тебе неприятна эта тема? Прости, старина.
– Элинор – моя жена, – промолвил граф. – Моя графиня, Берти. Сэр Альберт шумно выдохнул.
– Для тебя важно, чтобы я приехал, Рэндольф? – прямо спросил он. – Я тебе обещал, не так ли? Что ж, пусть будет еще одно испытание.
Согласие было принято, но без особого энтузиазма. Однако друзья были нужны графу, а Берти особенно – как наиболее близкий. В том, что это будет настоящим испытанием, граф убеждался все больше по мере того, как близились Рождество и день приезда гостей. Шумные и необузданные – так охарактеризовала свою родню Элинор. И вульгарные. Иногда графа охватывала паника.
Но времени предаваться мрачным размышлениям не было. Пока же в те дни, что остались до прибытия гостей и наступления Рождества, граф старался просмотреть конторские книги и познакомиться с арендаторами. Неожиданно для себя он делал это с интересом и удовольствием, ибо все отныне принадлежало ему без какого-либо страха потери.
Теперь он мог спокойно и объективно выслушивать жалобы и предложения управляющего, а также фермеров-арендаторов. Он дал согласие что-то исправить там, где это нужно, и знал, что для этого у него найдутся деньги. Он даже внес несколько своих предложений. А когда проверил, как поступает арендная плата от самых бедных из его арендаторов, он согласился с необходимостью уменьшить ее.
Графу приходилось наносить визиты и самому принимать, иногда одному, а иногда и с женой. Он и Элинор редко оставались наедине, и не потому, что избегали друг друга. Граф знал, что жена занята не меньше его. Учительница просила ее посетить школу и послушать, как читают дети. Соседи приглашали на чай и сами наносили визиты. Супруге викария требовалась помощь в проведении детского рождественского утренника.
А Элинор, кроме всего, нужно было встречаться с экономкой, если она хотела научиться вести дом и хозяйство. Ее тревожили престарелые и больные в деревне, которых приходилось навещать. Кроме того, ей нужно было приготовить им подарки к Рождеству. Элинор не забывала и о подарках семьям фермеров-арендаторов.
Граф был поражен, узнав все это. Элинор вела себя так, будто ей, как настоящей леди, с детства привили понятия о жизни и долге. Его радовало и удивляло, что в доме и поместье ее хорошо приняли. Слуги стали боготворить ее после того, как она в течение полутора часов побеседовала с каждым из них, даже с кухонной девушкой-хромоножкой Салли, которая заикалась. Его жена была ласкова и не переставала улыбаться. Он не помнит, чтобы Элинор когда-нибудь столько улыбалась. И это ей чертовски шло, она похорошела еще больше.
Граф был доволен, что они приехали в поместье. Здесь каждому из них было хорошо. Он опасался, что такая городская барышня, как Элинор, не сможет прижиться в Гресвелл-Парке. Но ежедневные поездки и пешеходные прогулки вызвали здоровый румянец на ее щеках, что невольно напоминало ему о ее вынужденном затворничестве в городе после смерти отца.
Конечно, думал он, Элинор совсем мало оплакивала кончину отца. Однако он старался гнать от себя эти мысли и робко надеялся на то, что этот год они проживут почти в дружбе. Лишь бы приезд ее семьи и его друзей не нарушил установившегося хрупкого равновесия. По правде сказать, он побаивался этого дня.
В день их приезда в Гресвелл-Парк он готов был прийти к Элинор в спальню, ибо считал, что это самое подходящее время перевернуть страницу и начать их супружескую жизнь в полном смысле этого слова. Не будет ничего странного, если он придет к ней, когда вокруг них все незнакомое и не похожее на то, что было после свадьбы. Мысль оказаться в ее постели не показалась ему отталкивающей. Совсем наоборот. Он хочет этого, с удивлением понял он. Ему хотелось любить свою жену. Он вспомнил ее страстные порывы, прерывистое дыхание.
Вспомнил и то, как уже стоял перед ее спальней, взявшись за ручку двери и собираясь постучать в нее, как услышал ее разговор с горничной и смех. Он показался ему счастливым и произвел какое-то странное впечатление на него, так как он еще не видел свою жену смеющейся и счастливой. Неужели она была такой до того, как вышла за него замуж, неожиданно подумал граф. Возможно, он отнял у нее теплоту, радостный смех? Или это сделали ее тщеславие, желание выйти замуж за какого-нибудь титулованного аристократа?
Сначала он решил подождать, когда уйдет горничная, поэтому уперся лбом в дверь и, закрыв глаза, попытался представить, как она встретит его. С радостью? Едва ли. Равнодушно? Она заморозит его своим безразличием. С враждебностью? Вскинет подбородок, и в ее глазах блеснет боевой огонь? И тогда он поймет, что она ждет лишь возможности, чтобы сказать что-то резкое, ранящее, затеять ссору и довести его до того, чтобы он сам вел себя с ней холодно и оскорбительно? Неужели это будет повторением их первой ночи, когда он пытался силой утвердить свою власть над ней, а чего хотела она, он так и не узнал?
Это было бы плохим началом их новой жизни в поместье и ужасной встречей рождественских праздников. Возможно, после этой ссоры они уже не смогут прийти в себя настолько, чтобы вместе встречать гостей, быть гостеприимными хозяевами. Это будет невыносимо. Не дай Бог! Нет, он должен отложить попытку примирения, наконец решил он. Лучше попробовать после Рождества. Когда гости разъедутся, наступит тишина и они с Элинор останутся одни. Их сближение будет совершенно естественным. Он неохотно вернулся к себе в спальню и долго ворочался, прежде чем уснул.
И все же, думал он, ожидая приезда гостей, все не так уж плохо. Его женитьба не стала кошмаром, каким казалась вначале.
Гости прибыли до того, как пошел снег, и это явилось для них приятным сюрпризом.
– Посмотрите, – сказал жене граф, глядя в окно, когда они сидели за завтраком. – Эти тучи предвещают снег. Я более чем уверен. Рождество у нас будет со снегом.
– О! – недоверчиво произнесла Элинор, проследив за его взглядом. – Вы так полагаете? На Рождество никогда не бывает снега. Снег выпадает в начале декабря и, разумеется, в январе. Но не на Рождество.
– Этот год будет особенным, – пошутил граф. – Готов поспорить. Но я не надеюсь, что гости прибудут до снегопада.
– Завтра снег превратится в коричневое месиво, – упорствовала Элинор.
Он посмотрел на нее и улыбнулся.
– Это сельская местность, миледи, а не Лондон, – ответил он. – Здесь снег остается белым, каким ему и положено быть. Он лежит на деревьях, образует сугробы, к великой радости детей всех возрастов, и, конечно, вызывает желание прокатиться на санях с бубенцами.
– Как хорошо, – печально проговорила Элинор. – Вы уверены, милорд, что эти тучи не предвещают дождь? Вы когда-нибудь ошибались в своих прогнозах?
– Я непогрешим, – заявил граф. – Как сам Господь Бог.
Впервые он сказал ей что-то похожее на шутку. Элинор неуверенно улыбнулась.
Гости стали прибывать после полудня, а первые снежинки закружились в воздухе ближе к вечеру. Снег стал сильнее и шел до поздней ночи.
Первыми прибыли сэр Альберт Хэгли и виконт Созерби. После того как граф представил ему свою жену, виконт, взяв руку Элинор, улыбаясь, поднес ее к губам.
– Как великодушно с вашей стороны, леди Фаллоден, пригласить нас встретить Рождество в кругу вашей семьи, – промолвил он. – Боюсь, моя семья слишком далеко отсюда.