шнуре с потолка. Влево и прямо уходили два коридора, такие же, как тот, что
оставался позади клетки. Справа находилась прозрачная ванна, и в ней, в
мутной зеленой жидкости, плескалось и ухало существо, нисколько к себе не
располагающее.
Гладкое, безволосое, серо-зеленое, оно походило на странную помесь
моржа и бегемота.
-- Попались, голубсики, -- проговорило существо, не поворачивая к
девочке головы, шепелявя и сладко потягиваясь.
Наверное, весь страх, что был отпущен на Аленкину долю в этот долгий
день, уже попросту вышел. Она с изумлением почувствовала, что нисколечко не
боится, а просто устала и сильно хочет есть.
-- Ты, зеленый мешок! -- закричала Аленка.-- Ты что в своем аквариуме
дурака валяешь! Не видишь, ребенок есть хочет!
Когда на нее нападал приступ голода, даже папа и мама не решались
спорить с дочкой. Невозможно было уговорить ее дождаться положенного часа
кормления. Булка, пирожное, остатки салата, холодные пельмени -- Алена мигом
сметала все, что подворачивалось под руку, и тут же стихала, добрела. Мама в
этих случаях укоризненно смотрела на папу и вздыхала: "Видно, чья дочь", а
папа смущался.
Услышав Аленин крик, существо от испуга подпрыгнуло в ванне так, что
зеленая жидкость заходила волнами, а часть выплеснулась на пол. Оно медленно
повернулось, разлепило голые веки и круглыми глазами бестолково уставилось
на девочку.
-- Вот-те нате, еж в томате, -- бессмысленно прошептало существо и,
булькнув, исчезло на дне ванны.
-- Я есть хочу! -- надрывалась Алена. -- Мы так не договаривались!
Волшебная страна! Что же в ней волшебного, если есть ребенку не дают!
Она внезапно замолкла, вспомнив что-то, запустила руку в корзинку,
вытащила яблоко, оглядела с сомнением и принялась с ним расправляться.
Существо меж тем вынырнуло на поверхность, держа в руках нечто, похожее
на слуховой рожок па длинной цепочке. Оно вытряхнуло из рожка воду, подуло в
него, отчего раздался противный треск, и принялось докладывать, приседая от
почтения, сбиваясь и шепелявя совсем уже невозможно:
-- Васе капюсонство, Глупус у аппалата. Не виноват я, клянусь, тут
осибоська высла. Клетка плиехала, а в ней, вместо доблодеев заплесневелых,
Молковкина с Фантолеттой, девсенка какая-то. Клисит на меня, ногами топает,
есть тлебует. Мозет ей, это, дус холодный с головастиками?..
Тут лампочка под потолком мигнула два раза, легкий сквознячок коснулся
Аленкиного лба холодной невесомой лапкой и стих, а сверху, наполняя зал,
раздался мягкий, но отчетливый голос с леденящими интонациями:
-- Болван! Плесень казематная! Службы не знаешь. Девочку накормить,
обогреть, обласкать! Пожалуется на тебя -- костей не соберешь! Выезжаю
лично! Все!
Глупус выскочил из ванны, стремительно прошлепал к клетке и плюхнулся у
Алениных ног исполинской лягушкой прямо перед прутьями решетки, обдав
девочку брызгами вонючей зеленой жидкости с запахом гнилого болота.
-- Миленькая, холосенькая, -- всхлипывал Глупус. Туловище его
колыхалось, как гигантский мешок с желе. -- Бей меня, топси, колоти, сто
хоцесь, делай! Ну, дулак, дулак я, но я зе исполнительный! Я же
инисиативный! Я зе как лутсе хотел, только не залуйся на меня, у меня зе
детки, такие, как ты. Зелененькие, толстенькие, глупенькие. Идиотики мои
ненаглядные!..
Чистоплотная Аленка вытерла платочком лицо и руки от попавших на них
зеленых брызг. Она с сожалением оглядела недоеденное яблоко, на которое тоже
попали брызги, поискала глазами урну или мусорное ведро, не нашла, еще
больше расстроилась и бросила огрызок, стараясь угодить в ванну.
Глупус, словно вратарь, взметнулся, перехватил огрызок в воздухе и
проглотил его, коротко чавкнув.
-- Из васих лусек... -- сбивчиво залопотал он. -- Посьту за цесть...
Пликазете клетоську отклыть?
Он пошарил под ванной, вытащил заржавленный ухват, провел им по двум
прутьям, и те исчезли, оставив после себя легкий синеватый дымок. Можно было
выйти, но Алена выходить не спешила.
-- Ты правда глупый, -- вздохнула она. -- Совсем как маленький. У меня
ноги устали, и есть хочется. Ты мне стул принеси и булочку. А лучше покажи,
где, я сама возьму, а то у тебя в лапах она болотом пропахнет.
Бестолковый Глупус засуетился, делая приглашающие жесты, прошлепал к
стене, потер ее передним ластом, и в стене проступила и отворилась дверь.
Аленка выбралась из клетки, подошла к двери и шагнула внутрь.
Там на полу стояло большое корыто, в котором плескалась на дне та же
зеленая жидкость. Очевидно, оно должно было служить удобным диваном для
почетных гостей. На небольшом возвышении рядом стояло корыто поменьше. В
нем, сталкиваясь и наползая друг на друга, грудой копошились раки,
головастики, крупные водяные пауки и проворные, размером всего с кулачок,
осьминоги.
К горлу девочки подступила тошнота, она резко повернулась, чтобы
выскочить из каморки, но дверь загораживала туша Глупуса, уставившегося на
нее преданными круглыми глазами.
И тут раздалась отрывистая дробь барабана, неведомая сила подняла
Глупуса вверх, пронесла над Аленой и вдавила в корытце с омерзительной
снедью, исчезнувшее под его туловищем.
Девочка выскочила из каморки и застыла на месте. Исчезли ванна, клетка,
лампочка на облезлом шнуре и смрадный запах болота. Круглый зал был устлан
пушистым белым ковром. Вверху сияла и позванивала многоцветная люстра, а в
двух шагах перед Аленкой, протягивая к ней руки
и улыбаясь, стоял маленький, чуть повыше ее самой, человечек. На нем
был серый плащ до пят, вышитый голубыми драконами. Серебристый, сверкающий
до боли в глазах капюшон человечек откинул на спину, и темные кудри
рассыпались по плечам, обрамляя его доброе приветливое лицо.
-- Я уже все приготовил, -- радостно сказал он Аленке. -- Пепси-колы
ящик, картошки нажарил, салат твой любимый с зеленым горошком и пломбир в
шоколадном сиропе. Поехали скорей, а то картошка остынет.
Глава восьмая
Медленно переставляя ноги, утопая по щиколотку в песке при каждом шаге,
Лиза брела по пустыне. Впереди, сзади и по бокам до самого горизонта
расстилался песок, в затылок ей било злое тяжелое солнце. Сколько уже
времени идет она вот так, Лиза не знала.
Оказавшись вдруг посреди волнистой и необъятной пустынной равнины без
друзей, без сестры, с волшебными таблетками в кулаке, Лиза испугалась, но не
удивилась. Сказка есть сказка, случиться может всякое -- надо быть готовой к
неожиданностям. Только вот что теперь с Аленкой?
Девочка вздохнула и задумалась: как ей быть? Лечь на песок, обмотать
голову свитером от солнечного удара и ждать, пока кто-то придет на помощь --
несолидно. Значит, надо идти. Куда? Вокруг -- сколько хватает глаз -- не
видно даже холма, за которым можно надеяться встретить оазис.
Поразмыслив, Лиза сняла свитер, обвязала им голову, повернулась так,
чтобы солнце светило ей в затылок, и пошла к горизонту. Кто его знает?
Может, это обитатели Волшебной страны проверяют ее на мужество и стойкость?
В кармане джинсов девочка обнаружила забытую барбариску, сунула ее в рот, и
будущее окончательно представилось ей не таким уж страшным.
Так прошло неизвестно сколько времени, но, наверное, немного, потому
что солнце за Лизиной спиной только чуть сдвинулось к закату. Но идти
становилось все тяжелее. Ноги вдавливались в песок, передвигаться быстро
было невозможно. Песок набивался в кроссовки, приходилось то и дело
останавливаться и вытряхивать его. Лиза попробовала было идти босиком, но
обожгла ноги и обулась снова.
Есть ей не хотелось, но пить... Что там пепси-кола! При виде чашки
обычной воды, казалось Лизе, она умерла бы от счастья. Да еще начинала
разбаливаться голова.
Был, правда, резерв -- волшебные таблетки. Девять красных -- бесстрашие
и девять зеленых -- быстрота и ловкость. Значит, можно продержаться 4--5
часов. Желтые -- таблетки хитрости -- здесь, наверное, ни к чему. Кого здесь
перехитришь посреди песков -- саму себя?
Все же Лиза очень надеялась обойтись без таблеток. Ведь было ясно
сказано: их можно расходовать только в самом крайнем случае.
Пот заливал глаза, очки то и дело соскальзывали с переносицы. Пришлось
снять их и сунуть в карман. Близорукими глазами девочка вглядывалась в
расплывающийся горизонт, и вот там вдали забрезжила темная полоска.
Лиза, как могла, прибавила шагу, ойкая от боли в ногах. Непослушный
сухой язык, казалось, распух во рту и горел от жажды. Темная полоска
приближалась. Уже можно было различить издали ветвистые кроны пальм и
какое-то легкое ажурное строение в глубине за ними, -- наверное, башенку
дворца.
Еще немного, еще двадцать шагов, еще чуть-чуть... Когда Лизе
показалось, что до нее доносится даже легкий ветерок, шевелящий листья
пальм, видение вдруг качнулось, задрожало и растаяло колдовским маревом.
"Мираж", -- поняла девочка. Ноги больше не держали ее. Лиза опустилась
на песок, легла на живот, лицом в ком свитера и, забыв о своем стремлении
бороться до конца, решила умереть.
Умирать оказалось приятнее, чем представлялось ей до сих пор. Головная
боль понемногу уплывала, затылок больше не пекло, жажды не чувствовалось.
Под закрытыми веками кружился тихий хоровод разноцветных пятен, предсонных
видений, перетекающих одно в другое. Вот выплыло озабоченное лицо мамы,
губами она притронулась к Лизиному лбу, и все пропало.
Сколько длилось забытье, Лиза не знала. Она медленно выплывала из
пустоты и видела сон.
Солнце, небо, бесконечный песок, посреди песка вниз лицом лежит девочка
в синих джинсах и белой майке, уткнув голову в красное пятно свитера. Тело
ее неподвижно, а над ним вверху раскручивается, как бы привязанная к солнцу
за нитку, черная недобрая птица. Как бывает во сне, девочка была Лизой, и
та, что видела все это со стороны, будто на экране, тоже была она -- Лиза.
Но вот что-то в картине переменилось: едва заметная точка появилась на
горизонте. Сначала она вроде бы не двигалась -- так была далеко и вдруг
стала стремительно расти, приближаться. Можно уже было различить ее цвета --
синий и белый.
Дребезжащий пронзительный звон разбил сухую тишину пустыни. Черная
птица в панике всплеснула крыльями, оскальзываясь в воздухе, резко взмыла
вверх и растворилась, растаяла -- искать другую поживу. А по песку, едва
касаясь его мощными колесами, давая звонки, воткнув дуги прямо в небо, с
непостижимой скоростью несся к Лизе громадный синий троллейбус с широкими
белыми полосами по бокам.
Вот он резко затормозил на полной скорости и встал, как врос в песок в
двух шагах от девочки. Дверца у кабины распахнулась, и с водительского
кресла спрыгнуло и выскочило наружу маленькое существо -- пушистое,
золотисто-красноватого цвета -- волоча за одну лямку тугой, больше его
самого рюкзак.
Тут все поплыло, размылось и исчезло -- снова наступило забытье... Лиза
очнулась от колкого резкого запаха и ощущения свежести и прохлады. Она
медленно перевернулась на спину, подняла голову и села.
Солнце переместилось к закату, под майку забирался легкий холодок, над
головой Лизы на четырех шестах был натянут парусиновый тент. Напротив нее на
задних лапках (или ножках?), подперев передней правой голову, а в левой
держа блестящую поварешку, сидело странное и удивительно забавное
существо. Оно походило не то на большую белку, не то на маленькую обезьянку.
Все существо от головы до кончиков лапок было покрыто длинной, густой и
пушистой шерстью красно-апельсинового цвета -- на затылке шерсть загибалась
назад и прикрывала уши. Хвост того же цвета, но, опоясанный коричневыми
кольцами, пружинисто стоял дугой и зависал над макушкой. На маленьком
личике, безволосом, бронзовом, словно загорелом, сияли голубые человеческие
глаза, обрамленные темными ресницами. Глаза эти внимательно с ласковым
интересом следили за девочкой.
"Пить", -- хотела произнести Лиза, раскрывая сухие губы, но
выговорилось почему-то другое:
-- А зачем вам поварешка?
-- Спина чешется, -- смущенно объяснило существо, -- лапой не достаю.
Ну как ты? Встать сможешь?
Лиза с опаской попробовала подняться на ноги, но, против ожидания, это
у нее получилось легко.
-- Пить хочется... -- сказала она наконец.
-- Так давай в троллейбус, -- с готовностью откликнулся незнакомец. --
Там все готово. И позволь представиться: Печенюшкин.
В проходе троллейбуса у водительской кабины стоял маленький столик,
накрытый на двоих.
Лиза стакан за стаканом лила в себя холодную газировку, и ей казалось,
будто та мгновенно испаряется внутри, не доходя до желудка. "Вот это
счастье, -- думала она. -- Больше в жизни человеку не надо ничего!" Но вот
Лиза напилась и поняла, что человеку в жизни необходимо еще и поесть. Когда
она управилась с двумя холодными котлетами, куском колбасы и гроздью
бананов, стало совершенно ясно, что человеку в жизни нужней всего получить
немедленный ответ на сотни две, примерно, вопросов. И все-таки -- тут можно
похвалить девочку -- первые ее слова были не вопросом, а утверждением;
-- Вы спасли мне жизнь, -- сказала Лиза. -- Чем я могу вам отплатить?
-- Задавать вопросы по одному, -- улыбнулся Печенюшкин. -- Постараюсь
ответить хоть на самые главные. И не торопись. -- Он поднял голову и
прищурился на солнце. -- Время пока есть.
-- Где Аленка?! -- выпалила Лиза.
-- Тут дело дрянь, -- проговорил Печенюшкин. -- Алена у Ляпуса. Он
сумел перехитрить волшебников, заманить их в ловушку. Но ничего плохого
твоей сестренке он пока не сделает, попытается ее приручить. Тут
предательство. Кто-то из наших служит ему. Кто -- я еще не знаю. Но
выясним... -- добавил он с мрачной усмешкой, от которой мгновенные мурашки
пробежали у девочки по коже.
-- А Фантолетта, Морковкин? Ляпус их тоже схватил?
-- У них положение тяжелое, но это -- старая гвардия. Думаю, отобьются.
Во всяком случае, кое-что я успел соорудить. Потом расскажу подробнее.
-- Так что мы должны делать? -- заторопилась Лиза. -- Спасать Алену?
Спасать Федю из тюрьмы? Идти войной на Ляпуса? И вообще -- как мы с Аленкой
должны выручать жителей Фантазильи?
-- Так, Лизок, ничего не получится, -- твердо сказал Печенюшкин, -- ты
тогда лучше помолчи, а я тебе кое-что расскажу... Нет! Не успеваю!
Он мячиком прыгнул в кабину, коснулся кнопки на пульте управления,
что-то тенью рванулось к Лизе с передней подножки, двери троллейбуса резко
хлопнули, закрываясь, раздалось страшное шипение, и голова огромной кобры,
перехваченной поперек туловища дверками машины, закачалась в метре от
Лизиного лица.
-- Не бойся, малыш! -- закричал Печенюшкин, оказавшись уже между
девочкой и головой змеи. -- Она не вырвется! Сейчас я сниму шкуру с этой
гадины и брошу ее на съедение грифам. С каких это пор, -- тихо спросил он
кобру, -- вы стали нападать на моих друзей?
-- Когда папа на меня сильно сердится, -- отозвалась Лиза, -- он
говорит, что я кончу жизнь в сумасшедшем доме. Я ему не верила, а теперь
верю... Если только, -- добавила она, задумавшись, -- раньше меня не
укусит змея, не поглотит земля или не отгрызет голову какое-нибудь
страшилище.
-- Не сердис-с-сь, Печенюш-ш-шкин, -- прошептала кобра.-- Я прос-с-сто
хотела ис-с-спытать девочку. Вижу, она не такая уж трус-с-сиха... Ты
помниш-ш-шь, Печенюш-ш-шкин, какой с-с-се-годня день?
-- Постой, постой... -- проговорил Печенюшкин, в волнении закрутив
хвост спиралью. -- Сегодня седьмая пятница последнего года змеи этого
столетья. Ты хочешь сказать, что...
-- Да, -- торжественно продолжала кобра, -- сегодня ночью состоятся
выборы королевы пустыни. По нашим законам это должно быть самое прекрасное
существо из всех, что живут у нас. Мы думали выбрать королевой юную и
быстроногую антилопу. Но у этой девочки глаза цвета лесных фиалок, длинные
ресницы, как у принцессы, а волосы черные, блестящие и шелковистые, словно
они рождены бликом лунного света, упавшим сквозь трещину в скале на гладь
подземного озера. Она будет нашей королевой, так решила я, которую называют
страхом пустыни и мудростью пустыни.
-- Спасибо тебе за предложение, -- быстро проговорил Печенюшкин, не
давая Лизе вымолвить ни слова. -- Но королева должна править своей землей, а
нам рано утром придется пускаться в путь. Дело у нас весьма серьезное, --
скромно добавил он, -- да и ты, наверняка, уже слышала.
-- 3-з-знаю, -- шипела кобра, но шипение это не пугало больше Лизу. --
Все равно правлю здесь я уже не одну сотню лет. Девочка будет приезжать к
нам каждый год на весенний бал пустыни, а мы не останемся в долгу перед
своей королевой. Решайся, моя умница, и увидишь, мы сумеем помочь тебе и
твоей сестре.
Лиза скосила глаза на Печенюшкина, тот чуть заметно кивнул головой. И
вообще, даже мама не говорила ей таких красивых слов про ее глаза и
волосы.
-- Я согласна! -- решительно объявила девочка. -- Что я должна делать?
-- С-с-слушаться, моя королева, -- прошептала змея. -- А теперь
выпус-с-сти меня, Печенюшкин.
Дверь открылась, тело кобры длинной плетью свистнуло в сумерках, Лизины
уши уловили едва слышный шорох песка, и все смолкло, умерло.
-- Спать хочу ужасно, глаза слипаются, -- пожаловалась Лиза. -- Можно,
я посплю немножечко, ну, пожалуйста.
Печенюшкин приподнял одно из передних сидений, достал простыню, подушку
и одеяло и, сдвинув два сиденья, сноровисто постелил постель. Девочка,
неудержимо зевая, разделась, юркнула под одеяло и мгновенно провалилась в
сон.
...Несколько минут Лиза лежала, не открывая глаз. Ей было страшновато:
непонятно, что из прошедшего было сном, а что -- явью. Где она сейчас --
дома, в постели, на песке в пустыне под безжалостным солнцем или в чудесном
троллейбусе Печенюшкина? А может, она задремала в ступе, под неспешный
рассказ Фантолетты? Лиза вздохнула и открыла глаза.
В троллейбусе было темно, напротив нее, уютно привалившись к спинке
сиденья, дремал Печенюшкин, а вокруг, сквозь прозрачные до неощутимости
стекла огромных окон виднелась пустыня, залитая лунными лучами. И там,
снаружи, творились удивительные вещи.
Казалось, тысяча маленьких смерчей обрушились на песок перед окнами
машины, завивая его в столбики. Столбики эти смыкались друг с другом,
образуя подножия стен, а смерчи взбирались все выше и выше. Постепенно
проступали очертания узких и высоких окон, забранных узорными решетками,
стрельчатых арок, легких балкончиков и ажурных башенок. На глазах изумленной
Лизы вырастал из песка поразительной красоты дворец.
-- Здорово, а?-- тихо проговорил с ней рядом непонятно когда
проснувшийся Печенюшкин. -- Одевайся, Лизонька, сейчас начнется.
В троллейбусе вспыхнул свет, и Лиза, замерев от восторга, увидела
висящее перед ней на спинке сиденья длинное изумрудно-золотое платье. Внизу
стояли такого же цвета туфельки.
-- Желтое и зеленое, -- пояснил Печенюшкин, -- цвета пустыни.
Все дальнейшее происходило как в тумане. Лиза надела платье, обула
туфельки, замечательно пришедшиеся ей по ноге. Двери машины распахнулись.
Печенюшкин был уже внизу и протягивал ей лапу.
Узкий проход, образованный светом фар, вел от троллейбуса к ступеням
чудесного дворца. Все остальное пространство оказалось запружено невесть
откуда появившимися обитателями пустыни.
Тут были змеи и ящерицы -- от малюсеньких до совершенно гигантских,
пауки и скорпионы, песчанки и суслики, тушканчики, куланы и антилопы. В
самых дальних рядах высились невозмутимые верблюды.
Опираясь на лапу Печенюшкина, Лиза в полной тишине медленно
приближалась к дворцовым ступеням. Впереди них скользила по песку,
оборачиваясь время от времени и ободряюще кивая, старая подруга кобра.
Четыре ящерицы с драгоценными ожерельями на шеях ползли сзади, неся в зубах
шлейф Лизиного платья.
-- Странно, -- тихо шептала девочка своему спутнику, -- отчего мне ни
капельки не страшно? Дома паука увижу во дворе, ору от ужаса, а здесь -- как
будто так и надо.
-- Это потому, что ты со мной, -- скромно пояснил ее спаситель. --
Рядом с Печенюшкиным любой даме просто нечего и некого бояться.
Между тем они поднялись по ступеням, вошли во дворец и оказались в
гигантских размеров зале. В дальнем конце его на возвышении стоял
причудливый трон, сплетенный из золотых ветвей саксаула.
Золотые с изумрудными кистями портьеры свисали с окон. Ослепительным
светом истекала золотая с изумрудами люстра. Золотые рамы зеркал на стенах
были украшены бирюзой.
На что бы ни посмотрела Лиза -- любая вещь в этом зале была либо
изумрудно-золотая, либо бирюзово-золотая, в крайнем случае,
малахитово-топазовая. Зеленый и желтый цвета царили повсюду.
Девочку усадили на трон. Голова кобры, державшей в пасти корону из
тончайших золотых цветов, увенчанную изумрудом, величиной с грецкий орех,
выросла вдруг перед самым ее лицом. Послышались звуки томительной неземной
музыки, корона коснулась волос, и Лиза тихо ахнула.
Странное и небывалое ощущение пронизало ее. Она как бы растворилась в
этом мире, сама стала им -- каждой песчинкой и каждым зверьком пустыни.
Смерчи, зной и ночная прохлада, напряжение подземной влаги, сочащейся под
сухим песком, и первая нежная зелень на скрюченных ветвях саксаула -- все
это была она, Лиза.
-- С-с-слава королеве пус-с-стыни,-- прошипела кобра, склоняясь перед
троном у Лизиных ног.
Свист, шип, мычание, скрежетание, блеяние единым чудовищным вихрем
ударили в стены и потолок, отшиблись, усиливаясь, и дикой восторженной
волной обрушились на бедные Лизины уши. Девочка вскрикнула и в последний раз
за этот перегруженный событиями день потеряла сознание.
Глава девятая
Ляпус проснулся рано, стремительно вскочил с низкой роскошной постели и
подбежал к зеркалу. От нажатия кнопки на стене распахнулись шторы, и
утренний свет хлынул в комнату.
Маленький, со спутанными волосами, в длинной серебристой ночной рубашке
до пят, он долго рассматривал свое лицо, примеряя на него выражения величия,
благородного гнева, священного ужаса, царственного милосердия. Он нравился
себе.
Да,-- опять почувствовал Ляпус -- его призвание -- править! Сначала
этой страной, а потом и всем миром. Наконец-то позади те дни, месяцы, годы,
когда он, тихий, нелюдимый домовой мучился от своей незаметности, малости,
до судорог, до зубного скрипа мечтал о власти. Он и нелюдимым считался
только потому лишь, что откровенно презирал всех вокруг, считал недостойными
себя. Но им этого не показывал. Таился. Работал на благо Волшебной страны,
как все. И ждал, ждал, ждал своего часа.
Смутные видения могущества вставали перед ним по ночам. Зыбкие
воздушные замки плыли и таяли, и вновь возникали под потолком неуютного
домика Ляпуса. Ворочаясь на неудобной кукольной кровати под металлическими
шарами с облупившейся серой эмалью, он строил и отвергал один план
возвышения за другим. Конечно, можно было переехать в красивый домик у пруда
с говорящими зеркальными карпами, домик с мягкими диванами, с резными
наличниками окон и веселыми картинами на стенах. Но не таков был Ляпус. "Все
или ничего!" -- говорил он себе.
И тут произошло непредвиденное. Ляпус влюбился. Неожиданно и
бесповоротно влюбился в Тилли -- юную фею Хрустального ручья. Хрустальный
ручей впадал в реку Помидорку неподалеку от того места, где прилежно изо дня
в день трудились домовые, разливая по пирамидкам негрустин.
Тилли прибегала к ним иногда, босоногая, в белом летящем платьице, неся
то корзиночку душистой земляники с лесных, прогретых июльским солнцем
откосов, то охапку диких побегов черемши, то несколько прутиков с
нанизанными Сушеными лисичками -- любимым лакомством домовых. Сияли ее
зеленые глаза, пряди легких волос цвета спелой соломы закрывали лицо под
свежим ветром с реки. Тилли смеялась, отбрасывала волосы назад, сверкая
влажными белыми, как молоко, зубами.
И вдруг Ляпусу почудилось, что все это -- для него одного. Для него
светит солнце, поют птицы, веет речной ветер и растут оранжевые Лисички в
темном дальнем бору. К нему приходит юная фея с пучком дикой черемши, ему
улыбается, разговаривает с ним. Остальные не в счет. Да и кто они? Диковатые
некультурные домовые с негнущимися ладонями, надевающие обувь только по
праздникам.
То ли дело он -- Ляпус! Он всегда ходит в мягких красных сапожках,
горным маслом протирает руки, чтобы не загрубели, и каждые десять дней
причесывается. Видно, Тилли стесняется показать, что ходит сюда ради него,
вот и делит гостинцы на всех, шутит и смеется со всеми.
Несколько дней Ляпус думал -- как теперь быть? И, наконец, когда фея
опять прибежала в гости к домовым -- на этот раз с корзинкой сладких лесных
орехов, -- он незаметно сунул в ее кармашек записку. Вот что в ней было.
"Тилли! В прошлую среду я влюбился в тебя и понял, что ты тоже меня
любишь. Больше не ходи к остальным домовым. Зачем они нам? У них на всех
один носовой платок размером с простыню, а Мохнатик и вовсе сморкается на
траву. А у меня есть даже зубная щетка, и по пятницам я всегда чищу зубы.
Приходи завтра вечером ко мне в гости. Дом мой узнать легко. Он весь
серый, а ставни бурые, и один ставень наполовину оторвался. А возле крыльца
растет большой куст пыльной колючки. Мы с тобой будем пить чай, есть
конфеты, а потом гулять по берегу красавицы Помидорки. Очень жду. Твой до
посинения Ляпус!" Это было первое письмо, которое маленький домовой написал
оставался позади клетки. Справа находилась прозрачная ванна, и в ней, в
мутной зеленой жидкости, плескалось и ухало существо, нисколько к себе не
располагающее.
Гладкое, безволосое, серо-зеленое, оно походило на странную помесь
моржа и бегемота.
-- Попались, голубсики, -- проговорило существо, не поворачивая к
девочке головы, шепелявя и сладко потягиваясь.
Наверное, весь страх, что был отпущен на Аленкину долю в этот долгий
день, уже попросту вышел. Она с изумлением почувствовала, что нисколечко не
боится, а просто устала и сильно хочет есть.
-- Ты, зеленый мешок! -- закричала Аленка.-- Ты что в своем аквариуме
дурака валяешь! Не видишь, ребенок есть хочет!
Когда на нее нападал приступ голода, даже папа и мама не решались
спорить с дочкой. Невозможно было уговорить ее дождаться положенного часа
кормления. Булка, пирожное, остатки салата, холодные пельмени -- Алена мигом
сметала все, что подворачивалось под руку, и тут же стихала, добрела. Мама в
этих случаях укоризненно смотрела на папу и вздыхала: "Видно, чья дочь", а
папа смущался.
Услышав Аленин крик, существо от испуга подпрыгнуло в ванне так, что
зеленая жидкость заходила волнами, а часть выплеснулась на пол. Оно медленно
повернулось, разлепило голые веки и круглыми глазами бестолково уставилось
на девочку.
-- Вот-те нате, еж в томате, -- бессмысленно прошептало существо и,
булькнув, исчезло на дне ванны.
-- Я есть хочу! -- надрывалась Алена. -- Мы так не договаривались!
Волшебная страна! Что же в ней волшебного, если есть ребенку не дают!
Она внезапно замолкла, вспомнив что-то, запустила руку в корзинку,
вытащила яблоко, оглядела с сомнением и принялась с ним расправляться.
Существо меж тем вынырнуло на поверхность, держа в руках нечто, похожее
на слуховой рожок па длинной цепочке. Оно вытряхнуло из рожка воду, подуло в
него, отчего раздался противный треск, и принялось докладывать, приседая от
почтения, сбиваясь и шепелявя совсем уже невозможно:
-- Васе капюсонство, Глупус у аппалата. Не виноват я, клянусь, тут
осибоська высла. Клетка плиехала, а в ней, вместо доблодеев заплесневелых,
Молковкина с Фантолеттой, девсенка какая-то. Клисит на меня, ногами топает,
есть тлебует. Мозет ей, это, дус холодный с головастиками?..
Тут лампочка под потолком мигнула два раза, легкий сквознячок коснулся
Аленкиного лба холодной невесомой лапкой и стих, а сверху, наполняя зал,
раздался мягкий, но отчетливый голос с леденящими интонациями:
-- Болван! Плесень казематная! Службы не знаешь. Девочку накормить,
обогреть, обласкать! Пожалуется на тебя -- костей не соберешь! Выезжаю
лично! Все!
Глупус выскочил из ванны, стремительно прошлепал к клетке и плюхнулся у
Алениных ног исполинской лягушкой прямо перед прутьями решетки, обдав
девочку брызгами вонючей зеленой жидкости с запахом гнилого болота.
-- Миленькая, холосенькая, -- всхлипывал Глупус. Туловище его
колыхалось, как гигантский мешок с желе. -- Бей меня, топси, колоти, сто
хоцесь, делай! Ну, дулак, дулак я, но я зе исполнительный! Я же
инисиативный! Я зе как лутсе хотел, только не залуйся на меня, у меня зе
детки, такие, как ты. Зелененькие, толстенькие, глупенькие. Идиотики мои
ненаглядные!..
Чистоплотная Аленка вытерла платочком лицо и руки от попавших на них
зеленых брызг. Она с сожалением оглядела недоеденное яблоко, на которое тоже
попали брызги, поискала глазами урну или мусорное ведро, не нашла, еще
больше расстроилась и бросила огрызок, стараясь угодить в ванну.
Глупус, словно вратарь, взметнулся, перехватил огрызок в воздухе и
проглотил его, коротко чавкнув.
-- Из васих лусек... -- сбивчиво залопотал он. -- Посьту за цесть...
Пликазете клетоську отклыть?
Он пошарил под ванной, вытащил заржавленный ухват, провел им по двум
прутьям, и те исчезли, оставив после себя легкий синеватый дымок. Можно было
выйти, но Алена выходить не спешила.
-- Ты правда глупый, -- вздохнула она. -- Совсем как маленький. У меня
ноги устали, и есть хочется. Ты мне стул принеси и булочку. А лучше покажи,
где, я сама возьму, а то у тебя в лапах она болотом пропахнет.
Бестолковый Глупус засуетился, делая приглашающие жесты, прошлепал к
стене, потер ее передним ластом, и в стене проступила и отворилась дверь.
Аленка выбралась из клетки, подошла к двери и шагнула внутрь.
Там на полу стояло большое корыто, в котором плескалась на дне та же
зеленая жидкость. Очевидно, оно должно было служить удобным диваном для
почетных гостей. На небольшом возвышении рядом стояло корыто поменьше. В
нем, сталкиваясь и наползая друг на друга, грудой копошились раки,
головастики, крупные водяные пауки и проворные, размером всего с кулачок,
осьминоги.
К горлу девочки подступила тошнота, она резко повернулась, чтобы
выскочить из каморки, но дверь загораживала туша Глупуса, уставившегося на
нее преданными круглыми глазами.
И тут раздалась отрывистая дробь барабана, неведомая сила подняла
Глупуса вверх, пронесла над Аленой и вдавила в корытце с омерзительной
снедью, исчезнувшее под его туловищем.
Девочка выскочила из каморки и застыла на месте. Исчезли ванна, клетка,
лампочка на облезлом шнуре и смрадный запах болота. Круглый зал был устлан
пушистым белым ковром. Вверху сияла и позванивала многоцветная люстра, а в
двух шагах перед Аленкой, протягивая к ней руки
и улыбаясь, стоял маленький, чуть повыше ее самой, человечек. На нем
был серый плащ до пят, вышитый голубыми драконами. Серебристый, сверкающий
до боли в глазах капюшон человечек откинул на спину, и темные кудри
рассыпались по плечам, обрамляя его доброе приветливое лицо.
-- Я уже все приготовил, -- радостно сказал он Аленке. -- Пепси-колы
ящик, картошки нажарил, салат твой любимый с зеленым горошком и пломбир в
шоколадном сиропе. Поехали скорей, а то картошка остынет.
Глава восьмая
Медленно переставляя ноги, утопая по щиколотку в песке при каждом шаге,
Лиза брела по пустыне. Впереди, сзади и по бокам до самого горизонта
расстилался песок, в затылок ей било злое тяжелое солнце. Сколько уже
времени идет она вот так, Лиза не знала.
Оказавшись вдруг посреди волнистой и необъятной пустынной равнины без
друзей, без сестры, с волшебными таблетками в кулаке, Лиза испугалась, но не
удивилась. Сказка есть сказка, случиться может всякое -- надо быть готовой к
неожиданностям. Только вот что теперь с Аленкой?
Девочка вздохнула и задумалась: как ей быть? Лечь на песок, обмотать
голову свитером от солнечного удара и ждать, пока кто-то придет на помощь --
несолидно. Значит, надо идти. Куда? Вокруг -- сколько хватает глаз -- не
видно даже холма, за которым можно надеяться встретить оазис.
Поразмыслив, Лиза сняла свитер, обвязала им голову, повернулась так,
чтобы солнце светило ей в затылок, и пошла к горизонту. Кто его знает?
Может, это обитатели Волшебной страны проверяют ее на мужество и стойкость?
В кармане джинсов девочка обнаружила забытую барбариску, сунула ее в рот, и
будущее окончательно представилось ей не таким уж страшным.
Так прошло неизвестно сколько времени, но, наверное, немного, потому
что солнце за Лизиной спиной только чуть сдвинулось к закату. Но идти
становилось все тяжелее. Ноги вдавливались в песок, передвигаться быстро
было невозможно. Песок набивался в кроссовки, приходилось то и дело
останавливаться и вытряхивать его. Лиза попробовала было идти босиком, но
обожгла ноги и обулась снова.
Есть ей не хотелось, но пить... Что там пепси-кола! При виде чашки
обычной воды, казалось Лизе, она умерла бы от счастья. Да еще начинала
разбаливаться голова.
Был, правда, резерв -- волшебные таблетки. Девять красных -- бесстрашие
и девять зеленых -- быстрота и ловкость. Значит, можно продержаться 4--5
часов. Желтые -- таблетки хитрости -- здесь, наверное, ни к чему. Кого здесь
перехитришь посреди песков -- саму себя?
Все же Лиза очень надеялась обойтись без таблеток. Ведь было ясно
сказано: их можно расходовать только в самом крайнем случае.
Пот заливал глаза, очки то и дело соскальзывали с переносицы. Пришлось
снять их и сунуть в карман. Близорукими глазами девочка вглядывалась в
расплывающийся горизонт, и вот там вдали забрезжила темная полоска.
Лиза, как могла, прибавила шагу, ойкая от боли в ногах. Непослушный
сухой язык, казалось, распух во рту и горел от жажды. Темная полоска
приближалась. Уже можно было различить издали ветвистые кроны пальм и
какое-то легкое ажурное строение в глубине за ними, -- наверное, башенку
дворца.
Еще немного, еще двадцать шагов, еще чуть-чуть... Когда Лизе
показалось, что до нее доносится даже легкий ветерок, шевелящий листья
пальм, видение вдруг качнулось, задрожало и растаяло колдовским маревом.
"Мираж", -- поняла девочка. Ноги больше не держали ее. Лиза опустилась
на песок, легла на живот, лицом в ком свитера и, забыв о своем стремлении
бороться до конца, решила умереть.
Умирать оказалось приятнее, чем представлялось ей до сих пор. Головная
боль понемногу уплывала, затылок больше не пекло, жажды не чувствовалось.
Под закрытыми веками кружился тихий хоровод разноцветных пятен, предсонных
видений, перетекающих одно в другое. Вот выплыло озабоченное лицо мамы,
губами она притронулась к Лизиному лбу, и все пропало.
Сколько длилось забытье, Лиза не знала. Она медленно выплывала из
пустоты и видела сон.
Солнце, небо, бесконечный песок, посреди песка вниз лицом лежит девочка
в синих джинсах и белой майке, уткнув голову в красное пятно свитера. Тело
ее неподвижно, а над ним вверху раскручивается, как бы привязанная к солнцу
за нитку, черная недобрая птица. Как бывает во сне, девочка была Лизой, и
та, что видела все это со стороны, будто на экране, тоже была она -- Лиза.
Но вот что-то в картине переменилось: едва заметная точка появилась на
горизонте. Сначала она вроде бы не двигалась -- так была далеко и вдруг
стала стремительно расти, приближаться. Можно уже было различить ее цвета --
синий и белый.
Дребезжащий пронзительный звон разбил сухую тишину пустыни. Черная
птица в панике всплеснула крыльями, оскальзываясь в воздухе, резко взмыла
вверх и растворилась, растаяла -- искать другую поживу. А по песку, едва
касаясь его мощными колесами, давая звонки, воткнув дуги прямо в небо, с
непостижимой скоростью несся к Лизе громадный синий троллейбус с широкими
белыми полосами по бокам.
Вот он резко затормозил на полной скорости и встал, как врос в песок в
двух шагах от девочки. Дверца у кабины распахнулась, и с водительского
кресла спрыгнуло и выскочило наружу маленькое существо -- пушистое,
золотисто-красноватого цвета -- волоча за одну лямку тугой, больше его
самого рюкзак.
Тут все поплыло, размылось и исчезло -- снова наступило забытье... Лиза
очнулась от колкого резкого запаха и ощущения свежести и прохлады. Она
медленно перевернулась на спину, подняла голову и села.
Солнце переместилось к закату, под майку забирался легкий холодок, над
головой Лизы на четырех шестах был натянут парусиновый тент. Напротив нее на
задних лапках (или ножках?), подперев передней правой голову, а в левой
держа блестящую поварешку, сидело странное и удивительно забавное
существо. Оно походило не то на большую белку, не то на маленькую обезьянку.
Все существо от головы до кончиков лапок было покрыто длинной, густой и
пушистой шерстью красно-апельсинового цвета -- на затылке шерсть загибалась
назад и прикрывала уши. Хвост того же цвета, но, опоясанный коричневыми
кольцами, пружинисто стоял дугой и зависал над макушкой. На маленьком
личике, безволосом, бронзовом, словно загорелом, сияли голубые человеческие
глаза, обрамленные темными ресницами. Глаза эти внимательно с ласковым
интересом следили за девочкой.
"Пить", -- хотела произнести Лиза, раскрывая сухие губы, но
выговорилось почему-то другое:
-- А зачем вам поварешка?
-- Спина чешется, -- смущенно объяснило существо, -- лапой не достаю.
Ну как ты? Встать сможешь?
Лиза с опаской попробовала подняться на ноги, но, против ожидания, это
у нее получилось легко.
-- Пить хочется... -- сказала она наконец.
-- Так давай в троллейбус, -- с готовностью откликнулся незнакомец. --
Там все готово. И позволь представиться: Печенюшкин.
В проходе троллейбуса у водительской кабины стоял маленький столик,
накрытый на двоих.
Лиза стакан за стаканом лила в себя холодную газировку, и ей казалось,
будто та мгновенно испаряется внутри, не доходя до желудка. "Вот это
счастье, -- думала она. -- Больше в жизни человеку не надо ничего!" Но вот
Лиза напилась и поняла, что человеку в жизни необходимо еще и поесть. Когда
она управилась с двумя холодными котлетами, куском колбасы и гроздью
бананов, стало совершенно ясно, что человеку в жизни нужней всего получить
немедленный ответ на сотни две, примерно, вопросов. И все-таки -- тут можно
похвалить девочку -- первые ее слова были не вопросом, а утверждением;
-- Вы спасли мне жизнь, -- сказала Лиза. -- Чем я могу вам отплатить?
-- Задавать вопросы по одному, -- улыбнулся Печенюшкин. -- Постараюсь
ответить хоть на самые главные. И не торопись. -- Он поднял голову и
прищурился на солнце. -- Время пока есть.
-- Где Аленка?! -- выпалила Лиза.
-- Тут дело дрянь, -- проговорил Печенюшкин. -- Алена у Ляпуса. Он
сумел перехитрить волшебников, заманить их в ловушку. Но ничего плохого
твоей сестренке он пока не сделает, попытается ее приручить. Тут
предательство. Кто-то из наших служит ему. Кто -- я еще не знаю. Но
выясним... -- добавил он с мрачной усмешкой, от которой мгновенные мурашки
пробежали у девочки по коже.
-- А Фантолетта, Морковкин? Ляпус их тоже схватил?
-- У них положение тяжелое, но это -- старая гвардия. Думаю, отобьются.
Во всяком случае, кое-что я успел соорудить. Потом расскажу подробнее.
-- Так что мы должны делать? -- заторопилась Лиза. -- Спасать Алену?
Спасать Федю из тюрьмы? Идти войной на Ляпуса? И вообще -- как мы с Аленкой
должны выручать жителей Фантазильи?
-- Так, Лизок, ничего не получится, -- твердо сказал Печенюшкин, -- ты
тогда лучше помолчи, а я тебе кое-что расскажу... Нет! Не успеваю!
Он мячиком прыгнул в кабину, коснулся кнопки на пульте управления,
что-то тенью рванулось к Лизе с передней подножки, двери троллейбуса резко
хлопнули, закрываясь, раздалось страшное шипение, и голова огромной кобры,
перехваченной поперек туловища дверками машины, закачалась в метре от
Лизиного лица.
-- Не бойся, малыш! -- закричал Печенюшкин, оказавшись уже между
девочкой и головой змеи. -- Она не вырвется! Сейчас я сниму шкуру с этой
гадины и брошу ее на съедение грифам. С каких это пор, -- тихо спросил он
кобру, -- вы стали нападать на моих друзей?
-- Когда папа на меня сильно сердится, -- отозвалась Лиза, -- он
говорит, что я кончу жизнь в сумасшедшем доме. Я ему не верила, а теперь
верю... Если только, -- добавила она, задумавшись, -- раньше меня не
укусит змея, не поглотит земля или не отгрызет голову какое-нибудь
страшилище.
-- Не сердис-с-сь, Печенюш-ш-шкин, -- прошептала кобра.-- Я прос-с-сто
хотела ис-с-спытать девочку. Вижу, она не такая уж трус-с-сиха... Ты
помниш-ш-шь, Печенюш-ш-шкин, какой с-с-се-годня день?
-- Постой, постой... -- проговорил Печенюшкин, в волнении закрутив
хвост спиралью. -- Сегодня седьмая пятница последнего года змеи этого
столетья. Ты хочешь сказать, что...
-- Да, -- торжественно продолжала кобра, -- сегодня ночью состоятся
выборы королевы пустыни. По нашим законам это должно быть самое прекрасное
существо из всех, что живут у нас. Мы думали выбрать королевой юную и
быстроногую антилопу. Но у этой девочки глаза цвета лесных фиалок, длинные
ресницы, как у принцессы, а волосы черные, блестящие и шелковистые, словно
они рождены бликом лунного света, упавшим сквозь трещину в скале на гладь
подземного озера. Она будет нашей королевой, так решила я, которую называют
страхом пустыни и мудростью пустыни.
-- Спасибо тебе за предложение, -- быстро проговорил Печенюшкин, не
давая Лизе вымолвить ни слова. -- Но королева должна править своей землей, а
нам рано утром придется пускаться в путь. Дело у нас весьма серьезное, --
скромно добавил он, -- да и ты, наверняка, уже слышала.
-- 3-з-знаю, -- шипела кобра, но шипение это не пугало больше Лизу. --
Все равно правлю здесь я уже не одну сотню лет. Девочка будет приезжать к
нам каждый год на весенний бал пустыни, а мы не останемся в долгу перед
своей королевой. Решайся, моя умница, и увидишь, мы сумеем помочь тебе и
твоей сестре.
Лиза скосила глаза на Печенюшкина, тот чуть заметно кивнул головой. И
вообще, даже мама не говорила ей таких красивых слов про ее глаза и
волосы.
-- Я согласна! -- решительно объявила девочка. -- Что я должна делать?
-- С-с-слушаться, моя королева, -- прошептала змея. -- А теперь
выпус-с-сти меня, Печенюшкин.
Дверь открылась, тело кобры длинной плетью свистнуло в сумерках, Лизины
уши уловили едва слышный шорох песка, и все смолкло, умерло.
-- Спать хочу ужасно, глаза слипаются, -- пожаловалась Лиза. -- Можно,
я посплю немножечко, ну, пожалуйста.
Печенюшкин приподнял одно из передних сидений, достал простыню, подушку
и одеяло и, сдвинув два сиденья, сноровисто постелил постель. Девочка,
неудержимо зевая, разделась, юркнула под одеяло и мгновенно провалилась в
сон.
...Несколько минут Лиза лежала, не открывая глаз. Ей было страшновато:
непонятно, что из прошедшего было сном, а что -- явью. Где она сейчас --
дома, в постели, на песке в пустыне под безжалостным солнцем или в чудесном
троллейбусе Печенюшкина? А может, она задремала в ступе, под неспешный
рассказ Фантолетты? Лиза вздохнула и открыла глаза.
В троллейбусе было темно, напротив нее, уютно привалившись к спинке
сиденья, дремал Печенюшкин, а вокруг, сквозь прозрачные до неощутимости
стекла огромных окон виднелась пустыня, залитая лунными лучами. И там,
снаружи, творились удивительные вещи.
Казалось, тысяча маленьких смерчей обрушились на песок перед окнами
машины, завивая его в столбики. Столбики эти смыкались друг с другом,
образуя подножия стен, а смерчи взбирались все выше и выше. Постепенно
проступали очертания узких и высоких окон, забранных узорными решетками,
стрельчатых арок, легких балкончиков и ажурных башенок. На глазах изумленной
Лизы вырастал из песка поразительной красоты дворец.
-- Здорово, а?-- тихо проговорил с ней рядом непонятно когда
проснувшийся Печенюшкин. -- Одевайся, Лизонька, сейчас начнется.
В троллейбусе вспыхнул свет, и Лиза, замерев от восторга, увидела
висящее перед ней на спинке сиденья длинное изумрудно-золотое платье. Внизу
стояли такого же цвета туфельки.
-- Желтое и зеленое, -- пояснил Печенюшкин, -- цвета пустыни.
Все дальнейшее происходило как в тумане. Лиза надела платье, обула
туфельки, замечательно пришедшиеся ей по ноге. Двери машины распахнулись.
Печенюшкин был уже внизу и протягивал ей лапу.
Узкий проход, образованный светом фар, вел от троллейбуса к ступеням
чудесного дворца. Все остальное пространство оказалось запружено невесть
откуда появившимися обитателями пустыни.
Тут были змеи и ящерицы -- от малюсеньких до совершенно гигантских,
пауки и скорпионы, песчанки и суслики, тушканчики, куланы и антилопы. В
самых дальних рядах высились невозмутимые верблюды.
Опираясь на лапу Печенюшкина, Лиза в полной тишине медленно
приближалась к дворцовым ступеням. Впереди них скользила по песку,
оборачиваясь время от времени и ободряюще кивая, старая подруга кобра.
Четыре ящерицы с драгоценными ожерельями на шеях ползли сзади, неся в зубах
шлейф Лизиного платья.
-- Странно, -- тихо шептала девочка своему спутнику, -- отчего мне ни
капельки не страшно? Дома паука увижу во дворе, ору от ужаса, а здесь -- как
будто так и надо.
-- Это потому, что ты со мной, -- скромно пояснил ее спаситель. --
Рядом с Печенюшкиным любой даме просто нечего и некого бояться.
Между тем они поднялись по ступеням, вошли во дворец и оказались в
гигантских размеров зале. В дальнем конце его на возвышении стоял
причудливый трон, сплетенный из золотых ветвей саксаула.
Золотые с изумрудными кистями портьеры свисали с окон. Ослепительным
светом истекала золотая с изумрудами люстра. Золотые рамы зеркал на стенах
были украшены бирюзой.
На что бы ни посмотрела Лиза -- любая вещь в этом зале была либо
изумрудно-золотая, либо бирюзово-золотая, в крайнем случае,
малахитово-топазовая. Зеленый и желтый цвета царили повсюду.
Девочку усадили на трон. Голова кобры, державшей в пасти корону из
тончайших золотых цветов, увенчанную изумрудом, величиной с грецкий орех,
выросла вдруг перед самым ее лицом. Послышались звуки томительной неземной
музыки, корона коснулась волос, и Лиза тихо ахнула.
Странное и небывалое ощущение пронизало ее. Она как бы растворилась в
этом мире, сама стала им -- каждой песчинкой и каждым зверьком пустыни.
Смерчи, зной и ночная прохлада, напряжение подземной влаги, сочащейся под
сухим песком, и первая нежная зелень на скрюченных ветвях саксаула -- все
это была она, Лиза.
-- С-с-слава королеве пус-с-стыни,-- прошипела кобра, склоняясь перед
троном у Лизиных ног.
Свист, шип, мычание, скрежетание, блеяние единым чудовищным вихрем
ударили в стены и потолок, отшиблись, усиливаясь, и дикой восторженной
волной обрушились на бедные Лизины уши. Девочка вскрикнула и в последний раз
за этот перегруженный событиями день потеряла сознание.
Глава девятая
Ляпус проснулся рано, стремительно вскочил с низкой роскошной постели и
подбежал к зеркалу. От нажатия кнопки на стене распахнулись шторы, и
утренний свет хлынул в комнату.
Маленький, со спутанными волосами, в длинной серебристой ночной рубашке
до пят, он долго рассматривал свое лицо, примеряя на него выражения величия,
благородного гнева, священного ужаса, царственного милосердия. Он нравился
себе.
Да,-- опять почувствовал Ляпус -- его призвание -- править! Сначала
этой страной, а потом и всем миром. Наконец-то позади те дни, месяцы, годы,
когда он, тихий, нелюдимый домовой мучился от своей незаметности, малости,
до судорог, до зубного скрипа мечтал о власти. Он и нелюдимым считался
только потому лишь, что откровенно презирал всех вокруг, считал недостойными
себя. Но им этого не показывал. Таился. Работал на благо Волшебной страны,
как все. И ждал, ждал, ждал своего часа.
Смутные видения могущества вставали перед ним по ночам. Зыбкие
воздушные замки плыли и таяли, и вновь возникали под потолком неуютного
домика Ляпуса. Ворочаясь на неудобной кукольной кровати под металлическими
шарами с облупившейся серой эмалью, он строил и отвергал один план
возвышения за другим. Конечно, можно было переехать в красивый домик у пруда
с говорящими зеркальными карпами, домик с мягкими диванами, с резными
наличниками окон и веселыми картинами на стенах. Но не таков был Ляпус. "Все
или ничего!" -- говорил он себе.
И тут произошло непредвиденное. Ляпус влюбился. Неожиданно и
бесповоротно влюбился в Тилли -- юную фею Хрустального ручья. Хрустальный
ручей впадал в реку Помидорку неподалеку от того места, где прилежно изо дня
в день трудились домовые, разливая по пирамидкам негрустин.
Тилли прибегала к ним иногда, босоногая, в белом летящем платьице, неся
то корзиночку душистой земляники с лесных, прогретых июльским солнцем
откосов, то охапку диких побегов черемши, то несколько прутиков с
нанизанными Сушеными лисичками -- любимым лакомством домовых. Сияли ее
зеленые глаза, пряди легких волос цвета спелой соломы закрывали лицо под
свежим ветром с реки. Тилли смеялась, отбрасывала волосы назад, сверкая
влажными белыми, как молоко, зубами.
И вдруг Ляпусу почудилось, что все это -- для него одного. Для него
светит солнце, поют птицы, веет речной ветер и растут оранжевые Лисички в
темном дальнем бору. К нему приходит юная фея с пучком дикой черемши, ему
улыбается, разговаривает с ним. Остальные не в счет. Да и кто они? Диковатые
некультурные домовые с негнущимися ладонями, надевающие обувь только по
праздникам.
То ли дело он -- Ляпус! Он всегда ходит в мягких красных сапожках,
горным маслом протирает руки, чтобы не загрубели, и каждые десять дней
причесывается. Видно, Тилли стесняется показать, что ходит сюда ради него,
вот и делит гостинцы на всех, шутит и смеется со всеми.
Несколько дней Ляпус думал -- как теперь быть? И, наконец, когда фея
опять прибежала в гости к домовым -- на этот раз с корзинкой сладких лесных
орехов, -- он незаметно сунул в ее кармашек записку. Вот что в ней было.
"Тилли! В прошлую среду я влюбился в тебя и понял, что ты тоже меня
любишь. Больше не ходи к остальным домовым. Зачем они нам? У них на всех
один носовой платок размером с простыню, а Мохнатик и вовсе сморкается на
траву. А у меня есть даже зубная щетка, и по пятницам я всегда чищу зубы.
Приходи завтра вечером ко мне в гости. Дом мой узнать легко. Он весь
серый, а ставни бурые, и один ставень наполовину оторвался. А возле крыльца
растет большой куст пыльной колючки. Мы с тобой будем пить чай, есть
конфеты, а потом гулять по берегу красавицы Помидорки. Очень жду. Твой до
посинения Ляпус!" Это было первое письмо, которое маленький домовой написал