Магомедов долго сидел перед огромным столом, заваленном бумагами, прежде чем нажал кнопку селектора.
– Маша, – властно произнес он в микрофон, – Граблина ко мне и чаю с лимоном.
– Сию минуту, Мамед Мамедович, – проворковала секретарша.
– Ну что, – спросил полковник, когда Граблин появился в кабинете, – есть какие мысли?
Не дожидаясь приглашения, подполковник опустился на стул, стоявший по другую сторону стола. Это был высокий подтянутый мужчина, со светло-русыми волосами и такими же ресницами.
– Мыслей много, товарищ полковник, – слегка улыбнулся Граблин, – вы то сами что хотите услышать?
Юрий Антонович знал, о чем спрашивает начальник, и после возвращения с места трагедии успел проделать кое-какую работу, но не торопился выкладывать все сразу.
Секретарша вошла в кабинет и поставила перед Магомедовым стакан чая.
– Еще один, – Мамед Мамедович покосился на Граблина, и секретарша отправилась за другим стаканом.
Пару минут Магомедов звенел ложкой по стакану, потом зыркнул на подполковника.
– Ты, мать твою, знаешь, что я хочу от тебя услышать, – со злостью проговорил он. – Кто это сделал?
– Это мы выясним, – не обращая внимания на грубость Магомедова, мягко произнес Граблин, – но я бы начал не с этого.
– С чего, с чего бы ты начал? – полковник отшвырнул чайную ложку, которая застряла в бумагах, лежащих на столе.
– Сначала нужно узнать, чем занимались в этой лаборатории, кто арендатор, давно ли заключен договор, на каких условиях? – спокойно перечислял Юрий Антонович. – Кстати, – добавил он, хитро сощурив глаза, – кажется, Петр Сидорович не поддерживает вашей активности?
Граблин присутствовал на месте взрыва и слышал разговор своего начальника с представителем федералов, но также знал о трениях между исполнительной властью и спецслужбами. И вопрос он этот задал своему начальнику неспроста. Ему хотелось разобраться, с какой это стати Магомедов вдруг пытается рыть землю рогом, вешая на себя это дело, когда ему четко заявили, чтобы он не высовывался. Если полковник просто собирался обставить федералов на повороте, это было одно дело, и совсем другое – если у него были какие-то другие причины. Это-то между делом и собирался выяснить Юрий Антонович.
– Он мне не указ, – поморщился Магомедов, делая глоток чая, – губернатор будет спрашивать с меня. И если мы раскроем это убийство, думаю это будет большой плюс для нас. Понимаешь?
– Понимаю, – кивнул Граблин.
В это время в кабинет вошла секретарша и поставила перед ним стакан чая. Он подождал, пока она снова скрылась за дверью, и добавил:
– Я уже кое-что предпринял в этом направлении.
– Ну-ну? – Магомедов с интересом наклонился в его сторону.
– Пока еще удалось выяснить немного, – Граблин не спеша размешал сахар в стакане, осторожно поднес ко рту горячий чай, сделал маленький глоточек и только потом продолжил: – помещение лаборатории было арендовано несколько лет назад у сельхозинститута неким ЗАО «Актив-плюс». Проректор по хозчасти, с которым заключался договор аренды, никаких претензий к арендаторам не имел, так как арендная плата вносилась регулярно в начале каждого календарного года.
Юрий Антонович замолчал, наблюдая за реакцией начальника.
– И это все? – высокомерно и разочарованно спросил тот. – А что это за «Актив-плюс», кому принадлежит?
– Это я как раз сейчас выясняю, – кивнул Граблин, – нужно пройти всю цепочку до конца, а на это понадобится время.
Дело в том, что акции ЗАО «Актив-плюс» принадлежат двум юридическим лицам: ЗАО «Ариэль» и частной фирме «ЭВА». Поиском владельцев этих компаний мы сейчас и занимаемся.
– Молодец, подполковник, – похвалил его Магомедов, блеснув черными глазами из-под лохматых бровей, – только делать это нужно быстрее, быстрее. Как думаешь действовать дальше?
– Есть обычная схема, Мамед Мамедович, – Граблин с улыбкой пожал плечами, – только нужно ли мне сейчас все вам объяснять?
Граблин, почти не этого скрывая, подсмеивался над полковником, а тот или действительно этого не замечал в силу своей тупости, или просто не показывал вида.
– Ладно, не надо ничего объяснять, – согласился Магомедов, залпом допивая остывший чай. – Только чтобы завтра утром был у меня с докладом. Понятно?
– Как не понять, – облегченно вздохнул Граблин. – Вы, Мамед Мамедович, всегда так доходчиво объясняете.
– Ага, правильно, – удовлетворенно кивнул Магомедов. – Так что давай, действуй.
* * *
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
* * *
Бранный возглас Стрелкова, казалось, привел Данилыча в чувство. Он узнал голос приятеля, но никого не видел в гостиной. Он почувствовал кого-то на диване, но списал это на свое не вполне трезвое состояние.
– Стрелков? – полушепотом спросил Штерн и медленно направился в другую комнату, думая, что его разыгрывают.
Петрович тоже еще не вполне отошел от водочных паров, поэтому не сразу и вспомнил о своем новом состоянии.
– Данилыч, ты куда? – чуть приоткрыв заплывшие глаза, поинтересовался он.
Данилыч вздрогнул всем телом и резко обернулся. Снова никого не заметив, двинулся дальше.
– Ну и черт с тобой, – пробормотал Петрович, опустил голову вниз и, не увидев своего тела, вспомнил все, что с ним приключилось.
– Эй, стой, – он вскочил с дивана, едва не опрокинув стол, и кинулся за Данилычем.
Ему просто необходимо было с кем-то поделиться своим горем, объяснить, добиться сочувствия. А кто еще, если не Данилыч, мог бы ему в этом помочь? В плане сочувствия, естественно. Петрович догнал его уже в другой комнате, схватил за плечи и легко развернул лицом к себе.
К выражению сочувствия, даже элементарного понимания Данилыч оказался не готов. Он попытался вырваться из цепких объятий, но силенок у него не хватило.
– Да я это, Данилыч, я, – убеждал его Стрелков, обдавая крутым перегаром, – неужели не узнаешь?
– Вижу, что ты, – Данилыч слегка помотал головой, на всякий случай согласившись с призраком. Где-то он слышал, что с призраками лучше не спорить, тогда и они ничего плохого не сделают. Только вот он не знал, что призраки употребляют спиртное.
– В том-то все и дело, Витя, – с грустью в голосе произнес Стрелков, – что не видно меня теперь. Все есть как и было: руки, ноги, голова, только не видно их.
Стрелков слегка ослабил хватку.
– Теперь-то ты понимаешь? – вопросил он Данилыча.
– Теперь-то, конечно, – согласился Данилыч, все естество которого отказывалось верить в то, чего не видно.
– Да ты пощупай меня, пощупай, – настойчиво говорил Стрелков.
– Че ты баба что ли, щупать тебя? – пожал плечами Данилыч, но все же осторожно провел рукой по руке Стрелкова, который все еще придерживал его за плечи.
– Ну, черт старый, понял теперь?
– Чего ж тут непонятного? – пожал плечами Данилыч, опуская руку.
– Да ты морду потрогай, морду, – уже более радостно приказал Петрович.
– А чего ее трогать, морду-то? – криво улыбнулся хозяин, но руку поднял и начал ощупывать свое лицо.
– Какого хрена, Данилыч, – обиженно произнес Стрелков, – чего ты ваньку-то валяешь?
– А чего? – не понял Данилыч.
– Да ты меня трогай-то, а не себя, – Стрелков снова повысил голос.
Штерн еще осторожнее, чем раньше протянул руку в то место, где, по его расчетам, должна была находиться голова. Пальцы действительно уперлись во что-то, напоминавшее опухшую кожу, натянутую на череп. Он пропальпировал всю черепушку, начиная с подбородка и заканчивая волосами. Это было нечто, напоминавшее голову, но Данилыч бы не поставил и бутылки пива за то, что она действительно принадлежит Стрелкову. Нет, голос-то был похож. Просто один в один. А вот с остальным…
– Ну что? – Стрелков застыл в нетерпеливом ожидании.
– Пойдем-ка сперва пивка хлебнем, – ушел от прямого ответа Штерн, – что-то у меня в горле пересохло.
– Можно, – согласился Петрович и, отпустив Данилыча, снова вернулся на диван.
Данилыч устроился на табурете, покосившись на появившуюся в диванном сиденье вмятину, и открыл две бутылки пива из тех, что принес с собой. Сделав пару глотков, он стал ошарашенно наблюдать, как вторая бутылка поднялась в воздух, наклонилась и из нее стало вытекать содержимое. Причем на одна капля пива не попала на диван или на пол. Под характерные глотательные движения полбутылки пива просто-напросто куда-то испарились.
– Вот такие дела, Данилыч, – изрек Стрелков, поставив ополовиненную бутылку на стол.
– И как же это получилось? – спросил Штерн, чтобы как-то поддержать разговор.
– Я сам еще до конца не разобрался, – принялся объяснять Петрович. – Какие-то мудаки взорвали лабораторию. Все вдребезги, всех сотрудников замочили наглухо, а я стал невидимкой.
– Не веришь, мать твою, думаешь, Стрелков врет! – обиженно и гневно крикнул Сергей моле небольшой паузы, видя, что Данилыч глупо улыбается, пребывая в некой рассеянной задумчивости, – иди-ка сюда, – он схватил онемевшего от ужаса Данилыча и повлек к аквариумам.
Стрелков был до того зол и необуздан, что в запале сунул руку к пираньям.
– Не сюда, дурак! – испуганно взвизгнул Данилыч, увидев заволновавшуюся в аквариуме воду и «проявившуюся» руку, – отгрызут!
– А-а-а! – с издевательски торжествующим смешком воскликнул Стрелков, вынимая руку из аквариума – слава Богу, что пираньи от резкого движения Сергей вначале шарахнулись в сторону, прячась за зеленый клуб аквариумной растительности, – признал друга? А чего ж тогда прикидываешься?
Данилычу показалось, что он слышит, как призрак скрежещет зубами.
– Вот, смотри, – Стрелков с удовлетворением наблюдал за реакцией Данилыча.
Тот, увидев в воздухе проступающие серебристые контуры руки, призадумался, затаив дыхание.
– Видишь, идиот?! – взревел Стрелков, – думаешь, я тут перед тобой ваньку валяю?
Задумчивость Данилыча испарилась также быстро, как и мифическая рука, ставшая снова абсолютно невидимой. Он впал в уныние. Волнение немного улеглось, а вожделенная ясность сознания не наступила. Настал черед глубокой прострации. Серебрящаяся в аквариуме рука не убедила Данилыча в существовании невидимого Стрелкова. Он по-прежнему считал голос Сергея продуктом воспаленного воображения. Но противоречить или сопротивляться бросил, в глубине души чуя, что это не даст желаемого результата. Интерпретировать голос или призрачные очертания руки в качестве бреда он еще мог, а вот левитацию бутылки, тычки, рывки и швыряние – нет. Последние действия будили в нем несоизмеримый ни с чем ужас, они словно были показателями запущенности болезни. Если уж он не может дать сколько-нибудь разумное объяснение тому, что вместо полной бутылки перед ним стоит половина, при том, что он не пил, это означает, что дела его плохи. Он читал в популярных книжках о прорицателях и чудесах загробной жизни о разных священных нелепицах и бредовых парадоксах, знал, что умерщвлявшие плоть отшельники слышали голоса, видели Богородицу и прочих святых. И то, что это явление представляет собой, так сказать, частный случай подобной духовной практики – это еще он имел мужество допустить.
Хотя его и смущал его духовный статус, несомненно более низкий, нежели тот, который позволял блаженным видеть, например, Христа, идущего по ковру, сотканному из золотистых лучей.
– Заснул что ли? – бесцеремонно толкнул его в плечо Петрович, чем прервал его возвышенные размышления.
Сергей тоже ломал голову над тем, каким способом он может доказать свое бытие в качестве невидимки, что еще может продемонстрировать этому неверующему Фоме.
– А-а-а? – Данилыча накрыла нервная зевота.
Он медленно, отрешенно даже, прошел к топчану и уселся на него.
– Так ты мне веришь или нет? – не унимался возмущенный Стрелков.
Данилыч подавленно молчал, мысленно вороша факты из своей биографии. Так, жену зовут Люся, внучку – Оля, сам я, думал Данилыч, Штерн Виктор Данилович, немец Поволжья, занимаюсь рыбками, вчера был на рыбалке, привез два мешка рыбы, Люська изжарила четыре леща, десяток я повесил сушиться, сегодня получил двести сорок три рубля, ко мне должна прийти Сашка, у меня с ней стрелка… Данилыч чуть не ударил себя по лбу и не подпрыгнул. Он поглядел на часы, кожаный истертый ремешок которых сдавливал его запястье. Как же я ей все объясню? А если этот призрак и не призрак вовсе, если это настоящий Сергей?.. Бр-р-р… ну, вдруг… Он узнает, что мы с Сашкой… Данилыч смущенно кашлянул и хмуро посмотрел в окно. До назначенной встречи оставалось чуть больше часа.
– Чего-то я тебя не узнаю, – недружелюбно хмыкнул Стрелков.
– Я тебя тоже, – мрачно усмехнулся Данилыч, отчего у него болезненно сжалось сердце.
Он вдруг подумал об их общем со Стрелковым приятеле, Виталике. Тот работал психоаналитиком, пока не запил.
Потерял работу, но сердобольная мама, занимавшая высокую врачебную должность в городском наркологическом диспансере, вылечила сына, а потом устроила его к себе на работу. И это преображение иначе, как чудом назвать было нельзя. Алкоголик запойного типа превратился во врача, лечащего от алкогольной зависимости. Данилыч, не склонный к рефлексии, посмеивался над эрудицией Виталика. То обстоятельство, что они вместе пили, уравнивало Виталика с ним в его глазах. Все ученые выкладки целителя, которыми он, находясь под газом, любил похвастаться перед друзьями, Данилыч считал ерундой. Но теперь он вспомнил о Виталике. Как-то Виталик привел к Данилычу в лабораторию молоденькую депрессивную девушку, так как у него дома его ждала чудесно исцеленная им и постоянно игнорируемая, но по уши влюбленная в него студентка мехмата. Данилыч выделил им для «занятий» комнату поменьше, а сам колготился с барбусами. И вот слышит он из комнаты тихий, но убедительный голос Виталика: «А ты не беги от нее, покорми свою депрессию мороженым, поиграй с ней…»
«Беляк – это ж тоже психическое расстройство, – соображал Данилыч, – с ним можно, значит, как с депрессией… Поговорить… прикинуться – авось и пройдет». От этой мысли на его душу снизошел покой, в котором была некоторая, тем не менее, безысходность, охарактеризованная однажды Виталием как важная составляющая посталкогольного состояния.
– Да-а, – тяжело вздохнул Стрелков, усаживаясь на табурет, – меня узнать трудно. Нет, ну ты хорош! Не думал, что ты такой дремучий.
Данилыч услышал стук, слышимый обычно когда человек стучит костяшками пальцев по лбу.
– Я чуть не озверел, – устало продолжал успокоившийся немного Стрелков, – сколько, думаю, талдычить можно? Мы ж в космическую эру, мать твою, живем, каких только экспериментов не проводят! Лекарство от СПИДа ищут, генетикой не хило занимаются, свиней клонируют. Вот и меня клонировали, – после небольшой паузы с горькой усмешкой добавил он. – Я ж тебе сказал, как это случилось.
Он натянуто рассмеялся. Данилыч опасливо посмотрел в пустоту, под которой шевелилась табуретка, и растерянно пожал плечами.
– Я, конечно, понимаю, – вел неспешный разговор Стрелков, – в это трудно поверить, но и меня понять можно! В этой засекреченной лаборатории даже двери по отпечаткам пальцев открываются. Всех там покоцали, а я в живых просто чудом остался, – бутылка пива взлетела вверх и раздалось знакомое бульканье, – благодаря тому, что невидимым стал. О! Хочешь фокус покажу?
Стрелков снял пиджак и накрыл им маленькую кривую настольную лампу, стоявшую на подоконнике. Лампа исчезла.
– В цирк записываться можно, – надсадно засмеялся Сергей, отчего у Данилыча по телу забегали мурашки. – А профессора я этого видел, он жив остался. Уж я-то спрошу с него по полной программе, можешь мне поверить! – мстительно процедил он.
– И что же теперь будет? – выдавил из себя Данилыч в рамках плана «игры с расстройством».
– А хрен его знает! – с деланной беззаботностью ответил Стрелков, – Жить будем, пиво-водку пить… А вот с бабами… – он призадумался.
– Да-а-а, – сочувственно вздохнул Данилыч, – доказать будет трудно.
– А и доказывать нечего! – вскипел Стрелков, – ежели я есть, ну, тело – просто его не видно – значит, и хрен на месте, – он опробовал названное место и остался доволен, – им что, сучкам надо? – просиял он, – чтобы их трахали.
Иной мужик видим, даже очень видим, – злорадно хихикнул он, отчего Данилыч совсем упал духом, ибо был уверен, что происходящее – плод его расторможенного сознания, – а инструмент не работает. Вот и мыкаются по любовникам, разводятся, отношения выясняют, морду друг другу бьют! У нас с Галькой все в порядке, слава Богу! А все почему? – ораторствовал Стрелков, – потому что в постели все путем и потому что я ее в строгости семейной держу!
Семейной строгостью Стрелков называл патриархальное устройство семьи, в которое верил как католик в мессу.
– Разберемся, – воодушевленно продолжал Сергей, – я их всех на чистую воду выведу. Жаль, конечно, что не в Америке живем, а то бы я солидные деньги еще получил – заставил бы в судебном порядке выплатить мне компенсацию. Но ты знаешь, Данилыч, – мечтательно вздохнул он, – ни одна компенсация не сравниться с этим счастьем, – Стрелков на минуту задумался, – вот так просто жить в теле, быть видимым. Ведь что получается, – почувствовал он вкус к философствованию, – ежели ты невидимка, так тебе грош цена! Даже лучшие друзья отказываются тебя признавать за полноценного члена общества, – его голос обогатился нотками обиды и упрека, – чураются, как прокаженного. Вот ты, ты же все еще, сдается мне, не веришь, что это я, Стрелков, только невидимый… – оговорился он.
Данилыч испустил многозначительный вздох, в котором можно было расслышать сожаление, досаду, извинение, недоверие, несогласие, боязнь.
– Ну, пришел в себя? Деру не дашь? – снисходительно обратился Стрелков к приятелю.
– А что же Галка? – боязливо полюбопытствовал Штерн.
– Сам думаю, – понуро произнес Стрелков, – эта, блин, невидимость ведь может семью порушить!
Стрелков снова вскипел. Перспектива утраты влияния на супругу и дочь от предыдущего брака пугала его и одновременно возмущала. Он уже все настроил и построил, распределил роли и функции, заботясь преимущественно о своем душевном комфорте, ибо повелевать для него значило жить. На работе он смирялся с тем, что скромно выполнял заказы, хотя и гордился тем, что он – единственный в своем роде специалист. Эта его уникальность, которую он неустанно словом и делом доказывал, пропагандировал в кругу собутыльников, давало ему силы пережить свою неудачу, свою развалившуюся карьеру, страховало его от бессознательных всплесков, от бурного истечения отрицательной энергии, позволяла думать о себе, как о человеке, ничего не проигравшем, а, даже, наоборот, выигравшем. Но в глубине души таилось недовольство, горечь утраты, ибо как он ни крутил в уме всякие «за» и «против», он знал, что не реализовался до конца, знал, что примирился с чем-то унизительным, сжился с потерей самого себя.
У Стрелкова, человека коммуникабельного и активного, с поразительной полнотой воплощавшего аристотелевский тезис, согласно которому человек – социальное животное, социальный неуспех отождествлялся с личной неудачей. Свобода для него была абстрактной категорией, он вообще не думал о ней, смысл жизни для него был сконденсирован в понятии преуспевания. Семье тоже отводилась определенная ниша в его понимании счастья, поэтому-то упоминание Данилыча о Галине больно резануло по натянутым нервам.
– Надо что-нибудь придумать, – продолжал он, – с Галькой же инфаркт случится!
Данилыч тупо пялился в пол. Ему казалось, что он бредит. Обращение к простым житейским думам, как то размышления о жене Стрелкова, не приносили облегчения. Голос Стрелкова преследовал Данилыча, как Эринии – Ореста. В голове была свинцовая тяжесть, мысли еле шевелились. Чудилось, начни они убыстрять темп, и он сойдет с ума. И тут его посетило наитие. Он медленно, с нотой обреченности сказал:
– Пойду молодняк погляжу.
– Она ж тронется, – не обращая на него внимания вслух размышлял Стрелков, – она ж глупая… Не пойме-е-от, – с горечью протянул он, – да я бы и сам, если б мне кто-то сказал, что в невидимку превратился, подумал бы что у него болтов не хватает.
Ключ для открывания бутылок приподнялся, приблизился к пробке и та с металлическим позвякиванием слетела с бутылки. Данилычу сделалось дурно. Бульканье добило его. Он поднялся и пошатываясь вышел в коридор. Но вместо того, чтобы идти в соседнюю комнату, выбежал во двор.
– Баб Шур, – скороговоркой прокричал он, – подь сюда! Ну подь, подь, дело есть! – раздраженно позвал он, видя, что соседка не торопится откликнуться на его призыв.
Бабка кормила приблудных котов килькой. Добавив в консервную банку горсть серебристо-пахучих рыбок, она все же посмотрела на Данилыча.
– Пьян что ль? – подслеповато пялилась она на него, – чего орешь? Кошек распугаешь!
– Да иди что ль, – нетерпеливо замахал рукой Данилыч, – мне твое мнение нужно!
– Мнение, – подозрительно прошамкала беззубым ртом старуха, – какое мнение?
– Твое, блин! – взревел Данилыч, – давай сюда.
Старушка нехотя засеменила, шурша своими многочисленными засаленными юбками, которые носила на цыганский манер – по нескольку сразу. На голове у нее несмотря на теплую погоду был шерстяной платок, слезящиеся глаза смотрели цепко и проницательно. Данилыч знал, у старухи завидный здравый ум, которому старость, казалось, не нанесла ощутимого ущерба.
– Чего тебе? – спросила бабка.
Вместо ответа Данилыч взял ее под руку и потащил в дом. Она вначале было запротестовала, но потом смирилась. Ручка у нее была хиленькая, по-детски хрупкая, да и сама она, такая обширная и пышная в своих платках и юбках, оказалась легкой как перышко. От бабки потягивало какой-то кислятиной, но Данилычу было наплевать.
– Сергей, – позвал Данилыч, едва они переступили с бабкой порог комнаты, где он оставил Стрелкова.
– Че тебе? – недовольно бросил Стрелков, – ты зачем бабку притащил?
– Ой-ой, чур-чур меня, – истово стала креститься старуха, – духи, духи… Ой, силы небесные…
Если бы Данилыч не поддерживал старушонку, она бы рухнула на колени.
– Ну, – с небывалым облегчением спросил Данилыч, – слышишь ты его?
– Слышу-слышу, милок, – боязливо заговорила баба Шура, – ой, что же это делается?
– Значит, не беляк, – удовлетворенно хмыкнул Данилыч.
– Ах ты, сука, не верил, свидетеля притащил! Да у нее не мозги, а куриная жопа! – разгневался Стрелков, – а ты ее в качестве эксперта притащил!
Бабка таращила глаза от ужаса. Ее губы бесшумно шевелились – она шептала молитву.
– Узнаешь Сережкин голос? – начал допытываться Данилыч, тряхнув обомлевшую бабку.
– Я твоих друзей упомнить всех не могу, – назидательно ответила бабка, как видно, справившаяся с волнением, – у тебя их вона сколько!
– Так Сережка – самый первый дружан, мы ж с ним каждую пятницу тут сидим. Ты не прикидывайся, слышь, Лексевна!
– Ну, вроде да, вроде он, – запинаясь сказала бабка, словно оправдывалась за свою забывчивость – ее настроение менялось очень быстро, – Сергей… Только не видно его, а так он… Кому ж еще быть? – уверенным голосом добавила она, чем привела Стрелкова в неописуемый восторг.
– О! Старая, а сразу поняла! – засмеялся он, встал с табуретки и прошелся по комнате.
Подойдя к бабке, он опустил свою лапищу на ее тощее плечо.
– Чуешь силу? – заглянул он в ее сухое морщинистое лицо.
– Ой! – вздрогнула бабка, – ой, какой тяжелый!
Ее заметно потрясывало, но она, похоже, решила, что для нее же будет лучше, если она выдержит роль до конца.
– О-па, опа, Америка-Европа, – с этими словами Стрелков подхватил бабку на руки, отчего та зашлась в хриплом визге.
– Ну ты, ну ты, – ошарашенно бормотал Данилыч в то время как бабка порхала в воздухе, – отпусти старушку, поставь на место.
– Да она по разумению тебя за пояс заткнет, шваль неверящая! – весело кричал Стрелков, продолжая вертеть бабку.
Ее пышные юбки, пыля, развевались в воздухе, словно лоскуты ветхих парусов.
– Пусти, черт, – бабка шлепнула рукой по воздуху и, попав Стрелкову по макушке, отдернула свою сухонькую ручонку.
– О-о-о-па, – с этим возгласом Петрович опустил пошатнувшуюся и упавшую в объятия к Данилычу бабку.
Она была не жива-ни мертва. Часто дышала и приговаривала: «Уморил, уморил…»
– Ежели б знала, – осерчала бабка, пришедшая немного в себя, – не пошла бы! Я ж старенькая, – жалобно протянула она, – этак вы бабку раньше времени на тот свет проводите…
А в этот время Стрелков затеял фейерверк из отверток, камешков, каких-то железок, клочков пожелтевшей бумаги, газет. Бабка и Данилыч с боязливым удивлением наблюдали за всеми этими цирковыми номерами. Потом дошла очередь до табуреток, подушек, одеяла – их Стрелков не подбрасывал, а передвигал туда-сюда, кидал на диван, подбирал, свертывал-развертывал.
– Я есть, есть, есть! – возбужденно восклицал он.
– Чудеса-а-а! – подивилась старушка, – что же это с ним стало?
– Невидимым стал! – гордо заявил Стрелков, – так что, убедился?
Данилыч подавленно кивнул. В тайне он надеялся, что голос исчезнет, а предметы застынут на своих обычных местах. Он даже был согласен на беляк, но принять разумом новое качество своего друга отказывался, несмотря на коловращение отверток и подушек.