Страница:
руки Анри, и Виктор увидал, что одета она по последней моде -- в безлифовое
платье.
-- Нора, дорогая... сколько лет, сколько зим!
По лестнице спускалась высокая худая женщина лет тридцати пяти,
затянутая во что-то черное и облегающее. Цокая шпильками по мраморному полу,
она величественно пересекла прихожую.
-- Добрый вечер, Марта.
Придерживая друг друга кончиками пальцев за обнаженные плечи, женщины
соприкоснулись щеками.
-- Марта, это мой друг, Виктор.
Виктор осторожно пожал протянутые ему хрупкие пальцы, подавив
(очевидно, неправильный) позыв поцеловать их.
Следуя за хозяйкой, Нора и Виктор поднялись по лестнице, прошли в двери
и оказались в просторном зале. В дальнем его конце, на стене красовался
развесистый канделябр с гроздью горящих свечей -- остальная часть зала
тонула в полумраке. Посередине располагалось несколько рядов кресел, почти
полностью занятых зрителями; темно-малиновые бархатные портьеры на окнах
были задернуты. Усадив Виктора и Нору, Марта отошла; зал наполняли разговоры
вполголоса, приглушенный кашель. Микроскопические сквозняки колебали пламя
свечей, на полу дрожали неясные тени.
Виктор стал искоса разглядывать Норино платье: оно было коротким, из
темно-бирюзового бархата, поддерживалось узкой бретелькой, проходившей между
грудей и прикреплявшейся к шее. Кожа девушки покрылась мурашками (в зале
было прохладно), соски потемнели... спохватившись, Виктор отвел глаза. И
поймал Норин взгляд -- несколько секунд они глядели друг на друга, потом
одновременно рассмеялись.
-- У вас очень красивое платье, -- сказал Виктор.
-- Спасибо, -- чинно склонив голову, ответила Нора.
"Бом-м!" -- удар невидимого гонга раскатился по залу продолжительным
гулом. В центре освещенной части зала появилась Марта.
-- Дамы и господа! -- громко сказала она. -- Мы собрались, чтобы
насладиться искусством нашего старого друга, несравненного маэстро Хьюго фон
Блазиуса.
"Бом-м! Бом-м!" -- дважды прозвучал гонг, зрители захлопали. Марта села
на один из стульев в первом ряду. Из боковой двери на сцену вышел невысокий
толстый человек с усами а la Сальвадор Дали и демоническим взглядом, одетый,
как на фотонегативе: в черную рубашку и белый фрак. Не говоря ни слова, он
вытянул ладони с растопыренными пальцами в направлении белокурой дамы,
сидевшей в первом ряду, и картинно напрягся: откинул голову назад, закусил
губу. Пролетело несколько мгновений... вдруг дама ахнула и, всплеснув
тонкими руками в перчатках до локтей, вместе со стулом воспарила в воздух.
Зал взорвался аплодисментами, во время которых дама плавно опускалась
на пол, а маэстро готовился к следующему номеру: вытащил из-за пазухи
блестящую, на вид очень острую пилу, согнул и отпустил ее -- та издала
пронзительный вой. Потом выставил вперед левую руку и... в несколько
движений отпилил себе кисть!...
Хлынул фонтан крови, кисть упала на пол и задергалась, словно обрубок
змеи... раздались крики ужаса, некоторые дамы закрыли руками глаза. А
маэстро, гримасничая от невыносимой боли, спрятал окровавленную пилу за
пазуху, подобрал кисть, приставил к запястью и, поворачивая со всех сторон,
облизал рану широким розовым языком... Через мгновение от распила не
осталось и следа, a гримаса боли на лице маэстро перешла в улыбку. Он достал
из кармана какой-то порошок и посыпал лужу крови на полу, отчего та
подернулась белой пеной; через несколько секунд пена осела, открыв
девственно чистый паркет.
Пока публика аплодировала, маэстро готовился к следующему номеру: с
нечеловеческим проворством тасовал карты, то расправляя их веером, то
пропуская щелкающей вереницей из руки в руку...
Представление оказалось коротким, около пятидесяти минут. Не все из
показанных фокусов привели Виктора в восторг, однако в целом было очень
интересно. А самым оригинальным показался следующий фокус: слуги вынесли на
сцену невысокую ширму, и маэстро с вызванной из зала Мартой зашли за нее --
зрители видели лишь их лица. Несколько секунд не происходило ничего... потом
раздался гонг -- а когда слуги сдвинули ширму, то голова Марты сидела на
теле маэстро, а голова маэстро венчала тело Марты. Выглядели они настолько
нелепо, что Виктор расхохотался в голос...
Этот номер оказался последним. Хьюго фон Блазиус вернул хозяйке дома
тело и ушел в боковую дверь, в зале зажегся свет. Марта пригласила
присутствующих на "бperitif, tout petit, entre amis", а потом обошла гостей
с подносом для пожертвований в пользу маэстро. Заставив Нору спрятать
кошелек, Виктор положил на поднос двести виол.
-- Остаемся на аперитив?
Двое слуг с усилием растворили тяжелые створки золоченой двери, сквозь
которую виднелся накрытый стол; зрители потянулись в соседнюю комнату.
-- Вы знаете, -- Нора приложила пальцы к вискам, -- у меня разболелась
голова. Я бы пошла домой.
Виктор разочарованно кивнул... их вечер кончился, не начавшись. Нора
окликнула Марту; втроем они спустились в прихожую. Виктор и Нора оделись.
Прозвучали прощания и поцелуи, величественный Анри отворил входную дверь.
Сырой, холодный воздух коснулся лица Виктора.
Обрамленная лампами дорожка вывела их сквозь парк к калитке, калитка
вывела на улицу.
-- Вызвать такси? -- Виктор достал мобильный телефон.
-- Пойдемте пешком, -- Нора взяла его под руку, -- здесь недалеко.
Воздух пребывал в состоянии абсолютного покоя, густейший туман сократил
видимость до пяти ярдов. Квадрат мостовой под ногами и кусок кирпичной стены
слева казались театральными декорациями; даже звуки -- и те вязли в белом
киселе, ослабевая до полной неразличимости.
Через три минуты Нора и Виктор вышли на площадь Гортензий, миновали
статую Иеремии Биглера, Обнародующего Свиток, и зашагали вдоль вереницы ярко
освещенных магазинов. Вдруг где-то далеко зародился тонкий, как комариное
жужжание, звон колокольчика... он нарастал... становился громче... и,
наконец, в туманном мареве показалось яркое пятно. Рокоча цельнорезиновыми
шинами, окутанный облаком света, мимо промчался пневмо-трамвай -- лишь
разорванные струи тумана заклубились ему вслед. И опять наступила тишина...
Минут через десять Нора и Виктор вышли к Переулку Гвардейцев -- улице,
где располагалась "Шкатулка".
-- Вы, верно, голодны... зайдете? -- Норины волосы блестели мириадами
мельчайших капель. -- У меня есть свежая паэла.
-- С удовольствием, -- согласился Виктор, ощущая голод и возбуждение.
(Он вдруг понял, что в его отношениях с Норой что-то изменилось... возникло
что-то новое, чего не было сегодня утром.)
Щелкнул замок двери. В лучах уличных фонарей, проникавших сквозь
витрину, разные разности на полках казались странными и загадочными.
Хрустальные шары и магические кристаллы источали волшебное мерцание, чучела
невиданных зверей косились на пришельцев бессмысленными стеклянными глазами.
Виктор глубоко вдохнул ароматы пряностей и шоколада.
-- Пойдемте.
Нора взяла его за руку... ладонь девушки была теплой и на удивление
твердой. Они прошли сквозь магазин в гостиную, Нора зажгла бра в вишневом
абажуре, сняла пальто и бросила на диван. Виктор последовал ее примеру.
-- Я разогрею паэлу, а вы накройте на стол -- посуда в серванте.
В свете бра смуглые плечи и грудь девушки приобрели красноватый
оттенок. Неожиданно для себя Виктор протянул руку и коснулся кончиком пальца
маленького розового соска... и тут же ужаснулся: Господи, что на него
нашло?!... Но ничего страшного не произошло: Нора мягко улыбнулась и
коснулась его щеки. Он положил ладони ей на плечи -- кожа была теплая и
гладкая... Сердце его билось о ребра, посылая сейсмические волны до висков и
кончиков пальцев, дурацкий галстук-бабочка ошейником сдавил горло. Девушка
закрыла глаза, и Виктор поцеловал ее, ощутив сладкий вкус губной помады...
потом опустился на колено и стал целовать ее грудь. Но было неудобно --
слишком высоко. "Пойдем наверх", -- сказала Нора шепотом.
Она взяла Виктора за руку и повела -- через дверь гостиной в увешанный
картинами холл -- по винтовой лестнице -- сквозь узкий, плохо освещенный
коридор... Они оказались в большой комнате с необъятной кроватью под
кружевным пологом. На тумбочке горел ночник. Стены были увешаны
куклами-марионетками (среди прочих Виктор узнал Арлекина, Коломбину и
Пьеро). "Подожди..." -- шепнула Нора. На подоконнике стояла старинного вида
медная чаша, рядом -- спичечный коробок и горка маленьких бумажных
пакетиков; девушка вскрыла один и высыпала в чашу какой-то порошок. Потом
чиркнула спичкой; раздалось шипение, из чаши повалили густые клубы
ярко-синего дыма. Что это? Виктор осторожно вдохнул сладкий до удушливости
аромат... ну да, правильно: запах пряностей и шоколада. Очертания предметов
вдруг приобрели небывалую, гипертрофированную четкость. Цвета предметов
обрели небывалую, почти невыносимую яркость. Виктор слышал все звуки в
радиусе тысячи миль. Нора коснулась его руки, и он буквально задохнулся от
желания.
Он усадил девушку на кровать, сам встал на колени, чтобы целовать ее
грудь; Норины руки гладили его по голове, ерошили волосы... Куклы на стенах
молча и, казалось, неприязненно следили за ними острыми, как иглы, -- и, как
иглы же, блестящими -- глазами. Порошок в медной чаше сгорел весь и без
остатка, комнату наполняла синяя дымка. Виктор расстегнул молнию сбоку
Нориного платья, развязал тесемки на шее -- девушка встала, платье упало к
ее ногами... в запахи пряностей и шоколада вмешался слабый, как эхо, аромат
духов. Откуда-то издалека, из другого мира донесся тихий звонок
пневмо-трамвая. Виктор снял с Норы крошечные кружевные трусики и коснулся
губами низа живота -- из-под его поцелуев по шелковистой коже разбежались
мурашки. Он встал с колен, уложил девушку на постель и выключил ночник,
однако темно не стало: в окна пробивался свет от вывески "Шкатулки". Стало
видно, как в воздухе извиваются струйки синего дыма. На стены комнаты легли
синеватые блики. Путаясь в одежде, Виктор разделся, лег и обнял Нору, ее
глаза оказались совсем близко к его. "Куклы... -- вдруг выдохнула девушка
(ее дыхание пощекотало ему щеку), -- куклы смотрят на нас..." -- она
потянулась куда-то через его голову.
Раздался звук разматываемой веревки, и по периметру кровати --
медленно, как театральный занавес -- опустился полог.
...прошли, слившись в яркую многоцветную ленту. Чтобы высвободить
больше времени друг для друга, Виктор взял отгулы до конца недели, а Нора на
тот же срок закрыла "Шкатулку". Большую часть забот о Малыше приняла на себя
няня.
Виктор и Нора обычно встречались около полудня и шли на выставку, в
кино или просто гуляли по улицам. Один раз ездили на прогулочном пароходе на
Магнитный остров, взяли напрокат багги и вдоволь поколесили по пустынным в
это время года прогулочным дорожкам. Почти все время лил дождь, придавая
курортным красотам -- пляжам, открытым эстрадам и шикарным виллам --
сюрреалистический оттенок неприкаянности. Ужинали они в дорогом ресторане
(как единственных посетителей их пустили в джинсах) и танцевали под
музыкальный ящик, шаркая кроссовками посреди пустого танц-круга. В тот день
они решили в город не возвращаться и сняли за весьма умеренную,
"внесезонную" цену бунгало -- состоявшее из пяти жилых комнат, бассейна,
биллиардной и сауны. В последней они, собственно, и провели большую часть
ночи, то поддавая пару, то прыгая в ледяное море, то занимаясь любовью.
Несколько раз Виктор пытался расспрашивать Нору об источниках ее
познаний в области экзотических снадобий, но выяснил лишь, что всему этому
ее научил какой-то индус, знакомый ее покойных родителей. От обычных
народных средств -- тех, что продаются в гомеопатических аптеках -- Норины
снадобья отличались намного более сильным действием. К примеру, девушка
сняла Виктору тяжелейший приступ мигрени всего лишь несколькими каплями
какой-то оранжевой жидкости: капнула ему на язык, и через десять минут
приступ прошел без следа.
Однако не все из ее снадобий были столь же безобидны, сколь
сильнодействующи. В частности, синий порошок, который Нора жгла во время их
первого (и всех остальных) свиданий, по своему действию напоминал X2Z --
весьма вредный для здоровья синтетический наркотик. В другом случае она
сожгла щепотку красного порошка, от которого они с Виктором пришли в
расслабленно-благодушное состояние, характерное для другого наркотика,
мега-эйфориака. Вообще говоря, Виктор относился к наркотикам довольно
либерально, считая безусловным злом лишь те, что наносят ущерб здоровью или
приводят к "зависимости", -- а Норины снадобья, по словам девушки, побочных
эффектов не имели.
Четыре проведенных неразлучно дня -- казалось бы, немалый срок для
того, чтобы хоть немного узнать свою возлюбленную, однако Виктора часто
ставили в тупик Норины реакции даже на заурядные, повседневные события.
Как-то раз, гуляя по улице, они миновали нищего (явление, весьма редкое для
зажиточного Зурбагана). Не придавая разговору значения, Виктор обмолвился,
что никогда нищим не подает, потому что... объяснить он не успел, ибо Нора
резко остановилась; лицо ее отвердело. "Я прошу тебя дать этому человеку
денег, -- с нехарактерной истерической интонацией выдохнула она. -- Если ты,
конечно, хочешь, чтобы я..." -- она осеклась, оставив фразу неоконченной.
Лицо у Виктора вспыхнуло от стыда; не споря, он подошел к нищему (на вид
вполне здоровому, нестарому дяде) и бросил ему в шляпу сто виол.
"Благодетель!..." -- прохрипел ошалевший дядя. А когда Виктор вернулся к
Норе, та встала на цыпочки и поцеловала его, а потом прижалась лицом к его
груди и долго не могла оторваться.
Или, например, случай во время путешествия в Роннебургское ущелье... На
одной из смотровых площадок было повреждено ограждение, и прежде, чем Виктор
успел среагировать, Нора шагнула в пролом и встала над обрывом глубиной
ярдов в двести, балансируя руками под порывами ветра. На щеках у нее
выступили красные пятна, костяшки сжатых кулаков побелели -- было видно, что
ей очень страшно... постояв с полминуты, она дала Виктору утащить себя
внутрь ограды. "Зачем ты это сделала?!" -- вскричал тот в ужасе. "Страх
заставляет меня полнее ощущать жизнь, -- отвечала Нора. -- Попробуй сам".
Сердце Виктора заколотилось; неожиданно для самого себя он шагнул в пролом,
закрыл глаза и застыл, изо всех сил стараясь удержать ставшее вдруг
неочевидным равновесие. Впервые за много лет он на несколько секунд ощутил
себя полностью живым.
Впрочем, не только жалость и страх -- все Норины эмоции были глубже и
сильнее, чем у среднего человека, в том числе и сексуальные. И Виктор не мог
понять, зачем она подстегивала себя синим порошком.
В пятницу они вернулись с Магнитного острова смертельно уставшие, а
потому далеко идущих планов на вечер не имели. Виктор на пару часов заскочил
домой -- пообщаться с Малышом, а к девяти подъехал к Норе: они собирались
ужинать у нее дома. Поднимаясь на крыльцо, он машинально заглянул в окно
"Шкатулки" и увидал незнакомую блондинку. В глубине магазина стояла и сама
Нора -- женщины беседовали.
Он толкнул дверь и вошел внутрь.
-- Здравствуй, Виктор! -- приветствовала его Нора. -- Познакомься, это
моя приятельница Ингрид.
Блондинка улыбнулась и протянула руку. Ее окутывал сладкий запах духов.
-- Очьень прийатно, -- она говорила хрипловатым контральто, с сильным
скандинавским акцентом; рукопожатие ее оказалось чуть влажным и неожиданно
слабым.
Это была симпатичная девица лет двадцати пяти, типичная шведка --
высокая, с бледной кожей, румяная, с большим бюстом, большими руками и
ногами, одетая в серый облегающий свитер и черные обтягивающие брюки. На ее
лице выделялись черные брови и ресницы -- видимо, крашеные.
-- Я пригласила Ингрид поужинать с нами.
Виктор кивнул.
-- Вы пока знакомьтесь, -- Нора улыбнулась, -- а я принесу еду.
Они переместились в гостиную, Нора ушла на кухню. Виктор расположился
на диване, Ингрид села рядом, почти вплотную и повернулась вполоборота -- их
колени соприкоснулись.
-- Дафно ли фы знакомы с Норой? -- шведка сидела так близко, что Виктор
почувствовал дуновение воздуха от ее слов.
-- Чуть больше недели.
Стоящий в центре комнаты стол был накрыт на три персоны -- накрыт
"по-парадному": с керригорским хрусталем, китайским фарфором и свечами в
серебряных подсвечниках.
-- А вы давно знакомы с Норой? -- спросил Виктор.
-- Много льет. Мои и йо родитьели работали ф одном циркье.
В комнату вернулась Нора -- принесла поднос с блюдами, соусницами,
кастрюльками -- и стала раскладывать еду по тарелкам. Виктор откупорил вино.
-- За знакомство? -- Нора подняла свой бокал.
Все трое выпили и принялись за еду. Разговор, в основном, поддерживала
Ингрид: расспрашивала Виктора о его работе, хобби, вкусах, а также
рассказывала о себе и Норе. Шведка оказалась остроумной собеседницей, а
также весьма кокетливой женщиной. Не стесняясь Норы, она заглядывала Виктору
в глаза, трогала за руку, как бы невзначай наступала под столом на ногу. В
иной ситуации Виктор был бы польщен, однако сейчас, на глазах у Норы
чувствовал себя неуютно... ему даже на мгновение показалось, что девушки
хотят его разыграть.
От неловкости Виктор приналег на спиртное. Ингрид с энтузиазмом
последовала его примеру, и даже малопьющая Нора выпила заметно больше
обычного.
Ужин близился к концу. Закуски и главное блюдо были съедены, Нора
унесла грязные тарелки на кухню. Ингрид приволокла из недр дома CD-плэйер,
завела знойную музыку и потащила Виктора танцевать. Отбиться тому не
удалось: решимость его ослабили спиртные напитки. Нора все не возвращалась
-- готовила десерт. Ингрид склонила голову на плечо Виктора, гладила по
волосам... тот дважды отводил ее руку, но шведка только смеялась. Потом
полезла с поцелуями... губы у нее были влажными, сладкими и липкими; от нее
пахло шерри, которое она пила в конце ужина. Виктору явно следовало
прекратить танцы, но он не хотел быть невежливым... в такое положение он
попал впервые и никак не мог нащупать правильную линию поведения.
Наконец музыка кончилась. Виктор почти насильно усадил Ингрид на диван
-- шведка попыталась встать, но он легонько толкнул ее в плечо, и та,
заливаясь смехом, упала обратно. Терпение у него лопнуло, он хотел
поговорить с Норой. "Я на минуту отлучусь". -- "Ф уборнуйу? -- осведомилась
Ингрид. -- Тогда йа поиду помьогать на кухнье".
При шведке говорить с Норой было нельзя... раздосадованный Виктор зашел
в туалет, запер дверь и стал умываться. Вода приятно холодила щеки. Снаружи
послышались шаги -- Ингрид вышла из гостиной... потопталась на месте, будто
в раздумье... наконец шаги удалились. Виктор закрыл кран, вытер лицо
полотенцем, с минуту постоял, собираясь с мыслями... в голове шумело. Шведку
следовало отшить решительно и бесповоротно.
Он вышел из туалета и чуть не столкнулся с Норой, несущей поднос с
чайной посудой. Виктор зашел вслед за девушкой в гостиную и плотно прикрыл
дверь.
-- Ингрид на кухне?
-- Нет. Кажется, пошла на второй этаж.
-- Нора, что происходит? -- он раздраженно прошелся по комнате. -- Ты
что, проверяешь мою верность... -- договорить он не успел.
-- Смотритье, что йа приньесла!...
В двери стояла Ингрид с медной чашей в руках -- той, что обычно
находилась в спальне. Из чаши валил синий дым, в воздухе резко запахло
пряностями и шоколадом.
Начиная с этого момента, восприятие Виктора стало как бы замутненным
(наверное, из-за совместного эффекта синего дыма и алкоголя). Некоторое
время он и девушки беседовали... но как-то странно: когда Виктор
разговаривал с Ингрид или Норой -- все было понятно, но стоило лишь двум
последним заговорить между собой, как он не мог понять ни единой фразы:
слова просто не зацеплялись друг за друга!... Потом он на секунду отвлекся,
а когда опять включился в происходившее, Ингрид была голой по пояс и
целовалась с Норой на диване. О своем намерении "отшить шведку" Виктор уже
забыл и даже наоборот -- подсел поближе, развернул ее к себе и стал с
(каким-то даже медицинским) любопытством рассматривать ее огромные груди,
трогать их, чтоб они качались из стороны в сторону. (Они были удивительно
белого цвета, прямо как сметана, а соски -- ярко-красные; вместе получалось
любимое лакомство Виктора -- клубника в сметане... ха-ха-ха!) Потом он
заставил Ингрид встать и раздел ее догола -- шведка стояла посреди комнаты в
одних туфлях и пьяно смеялась (он вдруг заметил, что у нее на лобке почти
нет волос)... Однако заниматься любовью в гостиной, где имелся только узкий
диван, было неудобно -- Виктор предложил перейти в спальню. Ингрид тут же
согласилась, схватила все еще дымившуюся чашу и подняла вверх, будто
олимпийский огонь. Держа Нору за руку и подгоняя шведку шлепками по обильной
попе, Виктор привел девушек в спальню. Он и Нора стали раздеваться, Ингрид
стояла посреди комнаты, заливаясь смехом (чашу она поставила на тумбочку).
Висящие на стенах куклы злобно пялились на них, но никому не было до этого
дела.
Нора сбросила одежду первой -- подошла к шведке, уложила на постель и
села верхом на ее лицо. Виктор тоже разделся, но присоединяться к девушкам
не спешил. Пару минут он наблюдал за происходившим, потом -- неожиданно для
самого себя -- сильно толкнул Нору... чуть не ударившись о стенку, девушка
упала на кровать. "Прости..." -- начал было Виктор... Но извинения оказались
излишни: на Норином лице было выражение покорности. В этой группе он являлся
"доминирующим самцом" -- умозаключение сие показалось Виктору верхом
остроумия, он расхохотался. Да, именно "доминирующим", ввиду отсутствия
других самцов... ха-ха-ха!... Все еще смеясь, он залез на кровать, развел
ноги Ингрид в стороны и вошел в нее; шведка закрыла глаза и вцепилась в
спинку кровати, груди ее заколыхались. При весьма крупных габаритах, у нее
оказалось несоразмерно маленькое влагалище -- влажная тугая оболочка
охватывала плоть Виктора, растягиваясь при каждом ударе. Ингрид стонала,
извивалась... потом вдруг стала повторять, как заведенная, одну и ту же
непонятную фразу, очевидно, по-шведски. Виктор взглянул на Нору: та сидела
на краю постели и смотрела на них... не выходя из Ингрид, он приподнялся на
руках -- чтобы Норе было лучше видно. В этот момент шведка издала протяжный
хриплый вой и постепенно обмякла... отпустила спинку кровати, раскрыла
ошалелые глаза. Любить ее стало неинтересно. Виктор переключился на Нору:
опрокинул ее на постель, сел верхом и, придавив руки коленями, занялся с ней
оральным сексом.
А Ингрид, тем временем, встала, подсыпала в медную чашу синего порошка
и чиркнула спичкой. Комната наполнилась густым дымом...
Виктор открыл глаза и несколько секунд лежал без движения. Смесь
темноты с удушливыми ароматами пряностей и шоколада лежала на лице, не давая
видеть и дышать. Жутко болела голова -- будто вольтова дуга прожигала мозг
от виска до виска. Избегая резких движений, Виктор ощупал постель вокруг
себя... он, кажется, лежал с краю. Справа кто-то дышал. Виктор сел, спустил
ноги на пол, встал... налетел на что-то плоское и холодное. Ч-черт!... Он
пошарил на тумбочке рядом с кроватью и включил ночник: яркий свет -- сквозь
отверстия зрачков -- вонзился в мозг... Виктор зажмурился, пошатнулся,
опустился обратно на постель, осторожно приоткрыл веки, осмотрелся. Плоское
и холодное оказалось большим зеркалом в резной оправе -- помнится, оно
стояло в углу... зачем его перетащили сюда? Воздух в комнате был сиз от
дыма. В зеркале отразилась помятая физиономия со всклокоченными волосами, на
лице, груди, животе и ниже -- следы губной помады. В памяти клубились дикие
сцены прошедшей ночи...
Виктор огляделся: прикрытая до пояса одеялом, у стены спала Ингрид --
лежа на спине и приоткрыв рот. В комнате было жарко; кожа шведки блестела от
испарины, огромные груди разъехались в стороны, косметика на лице
размазалась. Подавив приступ тошноты, Виктор встал с кровати, подошел к
окну, открыл форточку... жадно глотнул влажный холодный воздух. Под окном
жужжала неоновая вывеска "Шкатулки", на голых, мокрых ветвях растущего рядом
клена лежали синие отблески. В домах напротив не горело ни одного окна...
сколько сейчас времени?... куда подевались часы?... Оставив форточку
открытой, Виктор стал собирать разбросанную по полу одежду (после каждого
наклона к горлу подступала тошнота, так что приходилось делать паузы). Куклы
злорадно следили за ним со стены. Ни Норы, ни Нориной одежды в комнате не
было.
Оставив свитер и ботинки на полу, он на цыпочках вышел из спальни и
толкнул дверь ванной... наконец-то -- холодная вода!... Виктор бросал ее
пригоршнями в горящее лицо, каждый раз захватывая губами живительные глотки.
А если подставить под струю всю голову?... Вот так... Он содрогнулся от
боли: ледяной обруч сжал череп, колени подогнулись... с трудом сохранив
равновесие, Виктор выпрямился. Господи!... Прыгающими пальцами он нащупал
полотенце и осторожно, без нажима вытер голову. Потом попытался открыть
глаза. Проклятый свет -- жжет даже сквозь приспущенные веки! Виктора
покачивало, в висках бились электроразряды мигрени... спотыкаясь, он вышел
из ванной. Дремлющий в пол-уха дом прислушивался к его неуверенным
платье.
-- Нора, дорогая... сколько лет, сколько зим!
По лестнице спускалась высокая худая женщина лет тридцати пяти,
затянутая во что-то черное и облегающее. Цокая шпильками по мраморному полу,
она величественно пересекла прихожую.
-- Добрый вечер, Марта.
Придерживая друг друга кончиками пальцев за обнаженные плечи, женщины
соприкоснулись щеками.
-- Марта, это мой друг, Виктор.
Виктор осторожно пожал протянутые ему хрупкие пальцы, подавив
(очевидно, неправильный) позыв поцеловать их.
Следуя за хозяйкой, Нора и Виктор поднялись по лестнице, прошли в двери
и оказались в просторном зале. В дальнем его конце, на стене красовался
развесистый канделябр с гроздью горящих свечей -- остальная часть зала
тонула в полумраке. Посередине располагалось несколько рядов кресел, почти
полностью занятых зрителями; темно-малиновые бархатные портьеры на окнах
были задернуты. Усадив Виктора и Нору, Марта отошла; зал наполняли разговоры
вполголоса, приглушенный кашель. Микроскопические сквозняки колебали пламя
свечей, на полу дрожали неясные тени.
Виктор стал искоса разглядывать Норино платье: оно было коротким, из
темно-бирюзового бархата, поддерживалось узкой бретелькой, проходившей между
грудей и прикреплявшейся к шее. Кожа девушки покрылась мурашками (в зале
было прохладно), соски потемнели... спохватившись, Виктор отвел глаза. И
поймал Норин взгляд -- несколько секунд они глядели друг на друга, потом
одновременно рассмеялись.
-- У вас очень красивое платье, -- сказал Виктор.
-- Спасибо, -- чинно склонив голову, ответила Нора.
"Бом-м!" -- удар невидимого гонга раскатился по залу продолжительным
гулом. В центре освещенной части зала появилась Марта.
-- Дамы и господа! -- громко сказала она. -- Мы собрались, чтобы
насладиться искусством нашего старого друга, несравненного маэстро Хьюго фон
Блазиуса.
"Бом-м! Бом-м!" -- дважды прозвучал гонг, зрители захлопали. Марта села
на один из стульев в первом ряду. Из боковой двери на сцену вышел невысокий
толстый человек с усами а la Сальвадор Дали и демоническим взглядом, одетый,
как на фотонегативе: в черную рубашку и белый фрак. Не говоря ни слова, он
вытянул ладони с растопыренными пальцами в направлении белокурой дамы,
сидевшей в первом ряду, и картинно напрягся: откинул голову назад, закусил
губу. Пролетело несколько мгновений... вдруг дама ахнула и, всплеснув
тонкими руками в перчатках до локтей, вместе со стулом воспарила в воздух.
Зал взорвался аплодисментами, во время которых дама плавно опускалась
на пол, а маэстро готовился к следующему номеру: вытащил из-за пазухи
блестящую, на вид очень острую пилу, согнул и отпустил ее -- та издала
пронзительный вой. Потом выставил вперед левую руку и... в несколько
движений отпилил себе кисть!...
Хлынул фонтан крови, кисть упала на пол и задергалась, словно обрубок
змеи... раздались крики ужаса, некоторые дамы закрыли руками глаза. А
маэстро, гримасничая от невыносимой боли, спрятал окровавленную пилу за
пазуху, подобрал кисть, приставил к запястью и, поворачивая со всех сторон,
облизал рану широким розовым языком... Через мгновение от распила не
осталось и следа, a гримаса боли на лице маэстро перешла в улыбку. Он достал
из кармана какой-то порошок и посыпал лужу крови на полу, отчего та
подернулась белой пеной; через несколько секунд пена осела, открыв
девственно чистый паркет.
Пока публика аплодировала, маэстро готовился к следующему номеру: с
нечеловеческим проворством тасовал карты, то расправляя их веером, то
пропуская щелкающей вереницей из руки в руку...
Представление оказалось коротким, около пятидесяти минут. Не все из
показанных фокусов привели Виктора в восторг, однако в целом было очень
интересно. А самым оригинальным показался следующий фокус: слуги вынесли на
сцену невысокую ширму, и маэстро с вызванной из зала Мартой зашли за нее --
зрители видели лишь их лица. Несколько секунд не происходило ничего... потом
раздался гонг -- а когда слуги сдвинули ширму, то голова Марты сидела на
теле маэстро, а голова маэстро венчала тело Марты. Выглядели они настолько
нелепо, что Виктор расхохотался в голос...
Этот номер оказался последним. Хьюго фон Блазиус вернул хозяйке дома
тело и ушел в боковую дверь, в зале зажегся свет. Марта пригласила
присутствующих на "бperitif, tout petit, entre amis", а потом обошла гостей
с подносом для пожертвований в пользу маэстро. Заставив Нору спрятать
кошелек, Виктор положил на поднос двести виол.
-- Остаемся на аперитив?
Двое слуг с усилием растворили тяжелые створки золоченой двери, сквозь
которую виднелся накрытый стол; зрители потянулись в соседнюю комнату.
-- Вы знаете, -- Нора приложила пальцы к вискам, -- у меня разболелась
голова. Я бы пошла домой.
Виктор разочарованно кивнул... их вечер кончился, не начавшись. Нора
окликнула Марту; втроем они спустились в прихожую. Виктор и Нора оделись.
Прозвучали прощания и поцелуи, величественный Анри отворил входную дверь.
Сырой, холодный воздух коснулся лица Виктора.
Обрамленная лампами дорожка вывела их сквозь парк к калитке, калитка
вывела на улицу.
-- Вызвать такси? -- Виктор достал мобильный телефон.
-- Пойдемте пешком, -- Нора взяла его под руку, -- здесь недалеко.
Воздух пребывал в состоянии абсолютного покоя, густейший туман сократил
видимость до пяти ярдов. Квадрат мостовой под ногами и кусок кирпичной стены
слева казались театральными декорациями; даже звуки -- и те вязли в белом
киселе, ослабевая до полной неразличимости.
Через три минуты Нора и Виктор вышли на площадь Гортензий, миновали
статую Иеремии Биглера, Обнародующего Свиток, и зашагали вдоль вереницы ярко
освещенных магазинов. Вдруг где-то далеко зародился тонкий, как комариное
жужжание, звон колокольчика... он нарастал... становился громче... и,
наконец, в туманном мареве показалось яркое пятно. Рокоча цельнорезиновыми
шинами, окутанный облаком света, мимо промчался пневмо-трамвай -- лишь
разорванные струи тумана заклубились ему вслед. И опять наступила тишина...
Минут через десять Нора и Виктор вышли к Переулку Гвардейцев -- улице,
где располагалась "Шкатулка".
-- Вы, верно, голодны... зайдете? -- Норины волосы блестели мириадами
мельчайших капель. -- У меня есть свежая паэла.
-- С удовольствием, -- согласился Виктор, ощущая голод и возбуждение.
(Он вдруг понял, что в его отношениях с Норой что-то изменилось... возникло
что-то новое, чего не было сегодня утром.)
Щелкнул замок двери. В лучах уличных фонарей, проникавших сквозь
витрину, разные разности на полках казались странными и загадочными.
Хрустальные шары и магические кристаллы источали волшебное мерцание, чучела
невиданных зверей косились на пришельцев бессмысленными стеклянными глазами.
Виктор глубоко вдохнул ароматы пряностей и шоколада.
-- Пойдемте.
Нора взяла его за руку... ладонь девушки была теплой и на удивление
твердой. Они прошли сквозь магазин в гостиную, Нора зажгла бра в вишневом
абажуре, сняла пальто и бросила на диван. Виктор последовал ее примеру.
-- Я разогрею паэлу, а вы накройте на стол -- посуда в серванте.
В свете бра смуглые плечи и грудь девушки приобрели красноватый
оттенок. Неожиданно для себя Виктор протянул руку и коснулся кончиком пальца
маленького розового соска... и тут же ужаснулся: Господи, что на него
нашло?!... Но ничего страшного не произошло: Нора мягко улыбнулась и
коснулась его щеки. Он положил ладони ей на плечи -- кожа была теплая и
гладкая... Сердце его билось о ребра, посылая сейсмические волны до висков и
кончиков пальцев, дурацкий галстук-бабочка ошейником сдавил горло. Девушка
закрыла глаза, и Виктор поцеловал ее, ощутив сладкий вкус губной помады...
потом опустился на колено и стал целовать ее грудь. Но было неудобно --
слишком высоко. "Пойдем наверх", -- сказала Нора шепотом.
Она взяла Виктора за руку и повела -- через дверь гостиной в увешанный
картинами холл -- по винтовой лестнице -- сквозь узкий, плохо освещенный
коридор... Они оказались в большой комнате с необъятной кроватью под
кружевным пологом. На тумбочке горел ночник. Стены были увешаны
куклами-марионетками (среди прочих Виктор узнал Арлекина, Коломбину и
Пьеро). "Подожди..." -- шепнула Нора. На подоконнике стояла старинного вида
медная чаша, рядом -- спичечный коробок и горка маленьких бумажных
пакетиков; девушка вскрыла один и высыпала в чашу какой-то порошок. Потом
чиркнула спичкой; раздалось шипение, из чаши повалили густые клубы
ярко-синего дыма. Что это? Виктор осторожно вдохнул сладкий до удушливости
аромат... ну да, правильно: запах пряностей и шоколада. Очертания предметов
вдруг приобрели небывалую, гипертрофированную четкость. Цвета предметов
обрели небывалую, почти невыносимую яркость. Виктор слышал все звуки в
радиусе тысячи миль. Нора коснулась его руки, и он буквально задохнулся от
желания.
Он усадил девушку на кровать, сам встал на колени, чтобы целовать ее
грудь; Норины руки гладили его по голове, ерошили волосы... Куклы на стенах
молча и, казалось, неприязненно следили за ними острыми, как иглы, -- и, как
иглы же, блестящими -- глазами. Порошок в медной чаше сгорел весь и без
остатка, комнату наполняла синяя дымка. Виктор расстегнул молнию сбоку
Нориного платья, развязал тесемки на шее -- девушка встала, платье упало к
ее ногами... в запахи пряностей и шоколада вмешался слабый, как эхо, аромат
духов. Откуда-то издалека, из другого мира донесся тихий звонок
пневмо-трамвая. Виктор снял с Норы крошечные кружевные трусики и коснулся
губами низа живота -- из-под его поцелуев по шелковистой коже разбежались
мурашки. Он встал с колен, уложил девушку на постель и выключил ночник,
однако темно не стало: в окна пробивался свет от вывески "Шкатулки". Стало
видно, как в воздухе извиваются струйки синего дыма. На стены комнаты легли
синеватые блики. Путаясь в одежде, Виктор разделся, лег и обнял Нору, ее
глаза оказались совсем близко к его. "Куклы... -- вдруг выдохнула девушка
(ее дыхание пощекотало ему щеку), -- куклы смотрят на нас..." -- она
потянулась куда-то через его голову.
Раздался звук разматываемой веревки, и по периметру кровати --
медленно, как театральный занавес -- опустился полог.
...прошли, слившись в яркую многоцветную ленту. Чтобы высвободить
больше времени друг для друга, Виктор взял отгулы до конца недели, а Нора на
тот же срок закрыла "Шкатулку". Большую часть забот о Малыше приняла на себя
няня.
Виктор и Нора обычно встречались около полудня и шли на выставку, в
кино или просто гуляли по улицам. Один раз ездили на прогулочном пароходе на
Магнитный остров, взяли напрокат багги и вдоволь поколесили по пустынным в
это время года прогулочным дорожкам. Почти все время лил дождь, придавая
курортным красотам -- пляжам, открытым эстрадам и шикарным виллам --
сюрреалистический оттенок неприкаянности. Ужинали они в дорогом ресторане
(как единственных посетителей их пустили в джинсах) и танцевали под
музыкальный ящик, шаркая кроссовками посреди пустого танц-круга. В тот день
они решили в город не возвращаться и сняли за весьма умеренную,
"внесезонную" цену бунгало -- состоявшее из пяти жилых комнат, бассейна,
биллиардной и сауны. В последней они, собственно, и провели большую часть
ночи, то поддавая пару, то прыгая в ледяное море, то занимаясь любовью.
Несколько раз Виктор пытался расспрашивать Нору об источниках ее
познаний в области экзотических снадобий, но выяснил лишь, что всему этому
ее научил какой-то индус, знакомый ее покойных родителей. От обычных
народных средств -- тех, что продаются в гомеопатических аптеках -- Норины
снадобья отличались намного более сильным действием. К примеру, девушка
сняла Виктору тяжелейший приступ мигрени всего лишь несколькими каплями
какой-то оранжевой жидкости: капнула ему на язык, и через десять минут
приступ прошел без следа.
Однако не все из ее снадобий были столь же безобидны, сколь
сильнодействующи. В частности, синий порошок, который Нора жгла во время их
первого (и всех остальных) свиданий, по своему действию напоминал X2Z --
весьма вредный для здоровья синтетический наркотик. В другом случае она
сожгла щепотку красного порошка, от которого они с Виктором пришли в
расслабленно-благодушное состояние, характерное для другого наркотика,
мега-эйфориака. Вообще говоря, Виктор относился к наркотикам довольно
либерально, считая безусловным злом лишь те, что наносят ущерб здоровью или
приводят к "зависимости", -- а Норины снадобья, по словам девушки, побочных
эффектов не имели.
Четыре проведенных неразлучно дня -- казалось бы, немалый срок для
того, чтобы хоть немного узнать свою возлюбленную, однако Виктора часто
ставили в тупик Норины реакции даже на заурядные, повседневные события.
Как-то раз, гуляя по улице, они миновали нищего (явление, весьма редкое для
зажиточного Зурбагана). Не придавая разговору значения, Виктор обмолвился,
что никогда нищим не подает, потому что... объяснить он не успел, ибо Нора
резко остановилась; лицо ее отвердело. "Я прошу тебя дать этому человеку
денег, -- с нехарактерной истерической интонацией выдохнула она. -- Если ты,
конечно, хочешь, чтобы я..." -- она осеклась, оставив фразу неоконченной.
Лицо у Виктора вспыхнуло от стыда; не споря, он подошел к нищему (на вид
вполне здоровому, нестарому дяде) и бросил ему в шляпу сто виол.
"Благодетель!..." -- прохрипел ошалевший дядя. А когда Виктор вернулся к
Норе, та встала на цыпочки и поцеловала его, а потом прижалась лицом к его
груди и долго не могла оторваться.
Или, например, случай во время путешествия в Роннебургское ущелье... На
одной из смотровых площадок было повреждено ограждение, и прежде, чем Виктор
успел среагировать, Нора шагнула в пролом и встала над обрывом глубиной
ярдов в двести, балансируя руками под порывами ветра. На щеках у нее
выступили красные пятна, костяшки сжатых кулаков побелели -- было видно, что
ей очень страшно... постояв с полминуты, она дала Виктору утащить себя
внутрь ограды. "Зачем ты это сделала?!" -- вскричал тот в ужасе. "Страх
заставляет меня полнее ощущать жизнь, -- отвечала Нора. -- Попробуй сам".
Сердце Виктора заколотилось; неожиданно для самого себя он шагнул в пролом,
закрыл глаза и застыл, изо всех сил стараясь удержать ставшее вдруг
неочевидным равновесие. Впервые за много лет он на несколько секунд ощутил
себя полностью живым.
Впрочем, не только жалость и страх -- все Норины эмоции были глубже и
сильнее, чем у среднего человека, в том числе и сексуальные. И Виктор не мог
понять, зачем она подстегивала себя синим порошком.
В пятницу они вернулись с Магнитного острова смертельно уставшие, а
потому далеко идущих планов на вечер не имели. Виктор на пару часов заскочил
домой -- пообщаться с Малышом, а к девяти подъехал к Норе: они собирались
ужинать у нее дома. Поднимаясь на крыльцо, он машинально заглянул в окно
"Шкатулки" и увидал незнакомую блондинку. В глубине магазина стояла и сама
Нора -- женщины беседовали.
Он толкнул дверь и вошел внутрь.
-- Здравствуй, Виктор! -- приветствовала его Нора. -- Познакомься, это
моя приятельница Ингрид.
Блондинка улыбнулась и протянула руку. Ее окутывал сладкий запах духов.
-- Очьень прийатно, -- она говорила хрипловатым контральто, с сильным
скандинавским акцентом; рукопожатие ее оказалось чуть влажным и неожиданно
слабым.
Это была симпатичная девица лет двадцати пяти, типичная шведка --
высокая, с бледной кожей, румяная, с большим бюстом, большими руками и
ногами, одетая в серый облегающий свитер и черные обтягивающие брюки. На ее
лице выделялись черные брови и ресницы -- видимо, крашеные.
-- Я пригласила Ингрид поужинать с нами.
Виктор кивнул.
-- Вы пока знакомьтесь, -- Нора улыбнулась, -- а я принесу еду.
Они переместились в гостиную, Нора ушла на кухню. Виктор расположился
на диване, Ингрид села рядом, почти вплотную и повернулась вполоборота -- их
колени соприкоснулись.
-- Дафно ли фы знакомы с Норой? -- шведка сидела так близко, что Виктор
почувствовал дуновение воздуха от ее слов.
-- Чуть больше недели.
Стоящий в центре комнаты стол был накрыт на три персоны -- накрыт
"по-парадному": с керригорским хрусталем, китайским фарфором и свечами в
серебряных подсвечниках.
-- А вы давно знакомы с Норой? -- спросил Виктор.
-- Много льет. Мои и йо родитьели работали ф одном циркье.
В комнату вернулась Нора -- принесла поднос с блюдами, соусницами,
кастрюльками -- и стала раскладывать еду по тарелкам. Виктор откупорил вино.
-- За знакомство? -- Нора подняла свой бокал.
Все трое выпили и принялись за еду. Разговор, в основном, поддерживала
Ингрид: расспрашивала Виктора о его работе, хобби, вкусах, а также
рассказывала о себе и Норе. Шведка оказалась остроумной собеседницей, а
также весьма кокетливой женщиной. Не стесняясь Норы, она заглядывала Виктору
в глаза, трогала за руку, как бы невзначай наступала под столом на ногу. В
иной ситуации Виктор был бы польщен, однако сейчас, на глазах у Норы
чувствовал себя неуютно... ему даже на мгновение показалось, что девушки
хотят его разыграть.
От неловкости Виктор приналег на спиртное. Ингрид с энтузиазмом
последовала его примеру, и даже малопьющая Нора выпила заметно больше
обычного.
Ужин близился к концу. Закуски и главное блюдо были съедены, Нора
унесла грязные тарелки на кухню. Ингрид приволокла из недр дома CD-плэйер,
завела знойную музыку и потащила Виктора танцевать. Отбиться тому не
удалось: решимость его ослабили спиртные напитки. Нора все не возвращалась
-- готовила десерт. Ингрид склонила голову на плечо Виктора, гладила по
волосам... тот дважды отводил ее руку, но шведка только смеялась. Потом
полезла с поцелуями... губы у нее были влажными, сладкими и липкими; от нее
пахло шерри, которое она пила в конце ужина. Виктору явно следовало
прекратить танцы, но он не хотел быть невежливым... в такое положение он
попал впервые и никак не мог нащупать правильную линию поведения.
Наконец музыка кончилась. Виктор почти насильно усадил Ингрид на диван
-- шведка попыталась встать, но он легонько толкнул ее в плечо, и та,
заливаясь смехом, упала обратно. Терпение у него лопнуло, он хотел
поговорить с Норой. "Я на минуту отлучусь". -- "Ф уборнуйу? -- осведомилась
Ингрид. -- Тогда йа поиду помьогать на кухнье".
При шведке говорить с Норой было нельзя... раздосадованный Виктор зашел
в туалет, запер дверь и стал умываться. Вода приятно холодила щеки. Снаружи
послышались шаги -- Ингрид вышла из гостиной... потопталась на месте, будто
в раздумье... наконец шаги удалились. Виктор закрыл кран, вытер лицо
полотенцем, с минуту постоял, собираясь с мыслями... в голове шумело. Шведку
следовало отшить решительно и бесповоротно.
Он вышел из туалета и чуть не столкнулся с Норой, несущей поднос с
чайной посудой. Виктор зашел вслед за девушкой в гостиную и плотно прикрыл
дверь.
-- Ингрид на кухне?
-- Нет. Кажется, пошла на второй этаж.
-- Нора, что происходит? -- он раздраженно прошелся по комнате. -- Ты
что, проверяешь мою верность... -- договорить он не успел.
-- Смотритье, что йа приньесла!...
В двери стояла Ингрид с медной чашей в руках -- той, что обычно
находилась в спальне. Из чаши валил синий дым, в воздухе резко запахло
пряностями и шоколадом.
Начиная с этого момента, восприятие Виктора стало как бы замутненным
(наверное, из-за совместного эффекта синего дыма и алкоголя). Некоторое
время он и девушки беседовали... но как-то странно: когда Виктор
разговаривал с Ингрид или Норой -- все было понятно, но стоило лишь двум
последним заговорить между собой, как он не мог понять ни единой фразы:
слова просто не зацеплялись друг за друга!... Потом он на секунду отвлекся,
а когда опять включился в происходившее, Ингрид была голой по пояс и
целовалась с Норой на диване. О своем намерении "отшить шведку" Виктор уже
забыл и даже наоборот -- подсел поближе, развернул ее к себе и стал с
(каким-то даже медицинским) любопытством рассматривать ее огромные груди,
трогать их, чтоб они качались из стороны в сторону. (Они были удивительно
белого цвета, прямо как сметана, а соски -- ярко-красные; вместе получалось
любимое лакомство Виктора -- клубника в сметане... ха-ха-ха!) Потом он
заставил Ингрид встать и раздел ее догола -- шведка стояла посреди комнаты в
одних туфлях и пьяно смеялась (он вдруг заметил, что у нее на лобке почти
нет волос)... Однако заниматься любовью в гостиной, где имелся только узкий
диван, было неудобно -- Виктор предложил перейти в спальню. Ингрид тут же
согласилась, схватила все еще дымившуюся чашу и подняла вверх, будто
олимпийский огонь. Держа Нору за руку и подгоняя шведку шлепками по обильной
попе, Виктор привел девушек в спальню. Он и Нора стали раздеваться, Ингрид
стояла посреди комнаты, заливаясь смехом (чашу она поставила на тумбочку).
Висящие на стенах куклы злобно пялились на них, но никому не было до этого
дела.
Нора сбросила одежду первой -- подошла к шведке, уложила на постель и
села верхом на ее лицо. Виктор тоже разделся, но присоединяться к девушкам
не спешил. Пару минут он наблюдал за происходившим, потом -- неожиданно для
самого себя -- сильно толкнул Нору... чуть не ударившись о стенку, девушка
упала на кровать. "Прости..." -- начал было Виктор... Но извинения оказались
излишни: на Норином лице было выражение покорности. В этой группе он являлся
"доминирующим самцом" -- умозаключение сие показалось Виктору верхом
остроумия, он расхохотался. Да, именно "доминирующим", ввиду отсутствия
других самцов... ха-ха-ха!... Все еще смеясь, он залез на кровать, развел
ноги Ингрид в стороны и вошел в нее; шведка закрыла глаза и вцепилась в
спинку кровати, груди ее заколыхались. При весьма крупных габаритах, у нее
оказалось несоразмерно маленькое влагалище -- влажная тугая оболочка
охватывала плоть Виктора, растягиваясь при каждом ударе. Ингрид стонала,
извивалась... потом вдруг стала повторять, как заведенная, одну и ту же
непонятную фразу, очевидно, по-шведски. Виктор взглянул на Нору: та сидела
на краю постели и смотрела на них... не выходя из Ингрид, он приподнялся на
руках -- чтобы Норе было лучше видно. В этот момент шведка издала протяжный
хриплый вой и постепенно обмякла... отпустила спинку кровати, раскрыла
ошалелые глаза. Любить ее стало неинтересно. Виктор переключился на Нору:
опрокинул ее на постель, сел верхом и, придавив руки коленями, занялся с ней
оральным сексом.
А Ингрид, тем временем, встала, подсыпала в медную чашу синего порошка
и чиркнула спичкой. Комната наполнилась густым дымом...
Виктор открыл глаза и несколько секунд лежал без движения. Смесь
темноты с удушливыми ароматами пряностей и шоколада лежала на лице, не давая
видеть и дышать. Жутко болела голова -- будто вольтова дуга прожигала мозг
от виска до виска. Избегая резких движений, Виктор ощупал постель вокруг
себя... он, кажется, лежал с краю. Справа кто-то дышал. Виктор сел, спустил
ноги на пол, встал... налетел на что-то плоское и холодное. Ч-черт!... Он
пошарил на тумбочке рядом с кроватью и включил ночник: яркий свет -- сквозь
отверстия зрачков -- вонзился в мозг... Виктор зажмурился, пошатнулся,
опустился обратно на постель, осторожно приоткрыл веки, осмотрелся. Плоское
и холодное оказалось большим зеркалом в резной оправе -- помнится, оно
стояло в углу... зачем его перетащили сюда? Воздух в комнате был сиз от
дыма. В зеркале отразилась помятая физиономия со всклокоченными волосами, на
лице, груди, животе и ниже -- следы губной помады. В памяти клубились дикие
сцены прошедшей ночи...
Виктор огляделся: прикрытая до пояса одеялом, у стены спала Ингрид --
лежа на спине и приоткрыв рот. В комнате было жарко; кожа шведки блестела от
испарины, огромные груди разъехались в стороны, косметика на лице
размазалась. Подавив приступ тошноты, Виктор встал с кровати, подошел к
окну, открыл форточку... жадно глотнул влажный холодный воздух. Под окном
жужжала неоновая вывеска "Шкатулки", на голых, мокрых ветвях растущего рядом
клена лежали синие отблески. В домах напротив не горело ни одного окна...
сколько сейчас времени?... куда подевались часы?... Оставив форточку
открытой, Виктор стал собирать разбросанную по полу одежду (после каждого
наклона к горлу подступала тошнота, так что приходилось делать паузы). Куклы
злорадно следили за ним со стены. Ни Норы, ни Нориной одежды в комнате не
было.
Оставив свитер и ботинки на полу, он на цыпочках вышел из спальни и
толкнул дверь ванной... наконец-то -- холодная вода!... Виктор бросал ее
пригоршнями в горящее лицо, каждый раз захватывая губами живительные глотки.
А если подставить под струю всю голову?... Вот так... Он содрогнулся от
боли: ледяной обруч сжал череп, колени подогнулись... с трудом сохранив
равновесие, Виктор выпрямился. Господи!... Прыгающими пальцами он нащупал
полотенце и осторожно, без нажима вытер голову. Потом попытался открыть
глаза. Проклятый свет -- жжет даже сквозь приспущенные веки! Виктора
покачивало, в висках бились электроразряды мигрени... спотыкаясь, он вышел
из ванной. Дремлющий в пол-уха дом прислушивался к его неуверенным