грузовиков на дороге, идущей через город. Облака закрывали большую часть
неба, от луны было мало света, дорога впереди меня была совсем темной.
Я вспомнил как однажды, два года назад, в середине лета, когда я также
шел по дороге поздним вечером после целого дня похода по холмам за городом,
я увидел в сумерках странный. Свет переливался в небе над и далеко за
островом. Он ходил волнами и двигался как волшебное полотнище, сверкая и
переливаясь, горя как что-то тяжелое и твердое, так ничто не могло вести
себя в воздухе. Я стоял и смотрел на небо, навел бинокль и увидел, как время
от времени вокруг движущихся волн света появлялись и исчезали некие
структуры. Мой мозг лихорадочно пытался найти объяснение увиденному. Я
быстро огляделся вокруг, а потом вернулся к далеким, молчащим башням
мерцающего пламени. Они висели в воздухе как лица огня, смотрящие вниз, на
остров, как что-то ждущее.
Потом ко мне пришел ответ и я понял.
Это был мираж, отражение моря в воздухе. Я наблюдал пламя газовых
факелов на буровых, которые могли быть в сотнях километров отсюда, в
Северном море. Посмотрев опять на смутные структуры, окружавшие пламя, я
подумал, что они и вправду были похожи на неясно проявившиеся в блеске
факелов буровые. Я пошел дальше, счастливый, счастливей, чем я был до того,
как увидел странные огни - и подумал, что кто-нибудь одновременно менее
последовательный и с меньшим воображением решил бы, что видел НЛО.
Наконец я добрался до дома. В доме было темно. Я стоял и всматривался в
темноту, ощущая дом в слабом свете убывающей луны, и подумал: он выглядит
даже больше, чем при свете, он как каменная голова гиганта, громадный, чуть
обозначенный луной череп, полный теней и воспоминаний, уставившийся на море,
прикрепленный к большому сильному телу, которое погребено в камнях и песке,
которое готово освободиться и вылезти из земли по какой-то неведомой команде
или знаку.
Дом смотрел на море, на ночь, и я пошел внутрь.
Я убил маленькую Эсмерельду. Потому что я должен был сделать это для
себя и для мира в целом. На моем счету было двое детей мужского пола,
получилось что-то вроде статистического предпочтения. Я рассудил так: если у
меня действительно хочу жить в соответствии с собственными убеждениями, я
должен хоть немного поправить баланс. Моя кузина была самой легкой и
очевидной целью.
И снова я не питал к ней злых чувств. Дети - не настоящие люди, то есть
они не маленькие мужчины и женщины, а отдельный вид, который (вероятно)
вырастет в тех и других в положенное время. Дети, особенно маленькие дети,
до того как ядовитое влияние общества и их родителей по-настоящему до них
доберется, бесполы, открыты и потому нравятся всем. Мне нравилась Эсмерельда
(даже если я считал, что ее имя слегка пошловато) и я много играл с ней,
когда она приезжала в гости. Она была дочерью Хамсворса и Мораг Стоув, моих
сводных дяди и тети со стороны первой жены моего отца, это они смотрели за
Эриком два года - с трех до пяти лет. Иногда они приезжали летом из
Белфаста, отец дружил с Хамсворсом, а поскольку я играл с Эсмерельдой, тетя
и дядя могли спокойно отдохнуть. Я думаю, миссис Стоув немного волновалась и
не хотела доверять мне Эсмерельду именно в то лето, это было через год после
того, как я сгубил Пола в цвете его младых лет, но в свои девять лет я был
несомненно счастливым и хорошо приспособленным к жизни, ответственным,
красноречивым, и когда об этом зашел разговор, я выразил искреннюю печаль по
поводу смерти младшего брата. Я убежден, что только моя кристально чистая
совесть позволила убедить взрослых в моей полной невиновности. Я даже
провернул двойной блеф и выглядел слегка виноватым по не правильной причине,
взрослые даже сказали мне, что я не должен себя винить из-за неспособности
вовремя предупредить Пола. Я был великолепен. Я решил попытаться убить
Эсмерельду еще до приезда Стоувов на отдых. Эрик был на школьной экскурсии,
поэтому мы с Эсмерельдой должны были быть только вдвоем. Было рискованно
попытаться сделать это сразу после смерти Пола, но я должен был восстановить
равновесие. Я чувствовал это внутренностями, костями, я был должен. Это было
как чесотка, я не мог сопротивляться, вроде того, как я иду по мостовой в
Портнейле и случайно задеваю каблуком камень. Я должен ударить и другой
каблук с силой, как можно более близкой к первоначальной, чтобы опять
почувствовать себя нормально. Или если я задену одной рукой стену либо
столб, я должен вскоре задеть что-то и другой рукой, или, по меньшей мере,
царапнуть ее другой рукой. Так я пытаюсь поддерживать равновесие, хотя и не
знаю зачем. Это просто нечто, что должно быть сделано, и так же я должен был
избавиться от любой женщины, должен был толкнуть весы обратно.
В тот год я занялся конструированием воздушных змеев. Кажется, это был
1973. Я делал их из всего, что под руку попадалось: консервных банок и
заклепок, и металлических вешалок для одежды, и пластиковой ткани для
простыней, и струн, и нейлоновой веревки, и пеньковой веревки, и всяческих
завязок, и кусочков ткани, и эластичных бинтов, и кусков проволоки, и
булавок, и болтиков, и гвоздиков, и деталей, оторванных от моделей яхт и
игрушек. Я сделал ручную лебедку с двойной рукояткой, тормозом и барабаном,
на котором можно было намотать полкилометра шнура. Я делал разные типы
хвостов для змеев, конструкция которых предусматривала хвост, всего я
построил дюжины больших и маленьких змеев. Я хранил их в сарае и когда
коллекция стала слишком большой, вынужден был поставить велосипеды снаружи,
закрыв их брезентом.
Тем летом я много раз брал Эсмерельду с собой запускать змеев. Я
разрешил ей играть с маленькими, на одной нитке, воздушным змеем, а я
запускал огромный. Я посылал его над и под змеем Эсмерельды, заставлял его
нырять до земли, и когда я стоял на скале, я направлял его так, что он
касался высоких башен из песка, которые я построил, а потом я опять тянул
змей вверх, и за ним тянулся песчаный шлейф от падающих башен. Хотя это
потребовало времени, и пару раз я потерпел змеекатастрофу, однажды я сломал
с помощью змея дамбу. Я проводил его так, что каждый раз он задевал верхнюю
часть дамбы, постепенно выщербил кусок в песчаном барьере, откуда хлынула
вода, которая быстро расправилась со всей дамбой и песчаной деревней внизу.
Как-то раз я стоял на верхушке дюны, борясь с тягой ветра в змее,
вцепившись, и притягивая, и направляя, и поворачивая, и тут шнур обвился
вокруг шеи Эсмерельды, и у меня появилась мысль. Используй воздушный змей.
Я обдумал все спокойно, стоя так, как будто ничего, кроме постоянно
расчета движений змея не занимало меня, и решил, что озарение было разумным.
Когда я подумал об этом, намерение приняло форму, расцвело и развернулось в
то, что в финале и стало Немезидой моей кузины. Помнится, тогда я
ухмыльнулся и опустил свой змей, быстро и резко провел его над травой и
водой, песком и заливом, лавируя поперек ветра. Змей дернулся, налетел и
ударил девочку, сидевшую на верхушке дюны и спазматически дергавшую струну,
соединенную с небом, которую Эсмерельда держала в руке. Эсмерельда
обернулась, улыбнулась и вскрикнула. Я тоже засмеялся, одинаково хорошо
контролируя вещь в небесах и мысль внутри меня.
Я построил большой воздушный змей.
Он был такой большой, что не поместился в сарае. Я сделал его из
алюминиевых колышков от старых палаток, часть из них я давно нашел на
чердаке, а часть на городской помойке. Сначала в качестве ткани я
использовал черные пластиковые мешки, но позже заменил их тканью от палатки
с чердака.
В качестве поводка я использовал толстую оранжевую рыболовную леску,
намотал ее на специальный барабан катушки, которую укрепил и оснастил
тормозом. Хвост змея был из сложенных гармошкой журнальных страниц журнала
"Оружие и амуниция", который я регулярно покупал в то время. На ткани я
нарисовал красной краской голову собаки, тогда я еще не знал, что я не Пес.
Отец сказал мне, что я родился под знаком Пса, поскольку Сириус был в
зените. Ладно, это был просто символ.
Однажды утром я очень рано вышел из дома: солнце только-только
поднялось над горизонтом, остальные еще не проснулись. Я сходил в сарай,
взял змея, прошел вдоль дюн, приготовил змея к запуску, забил в землю
колышек от палатки, привязал к нему нейлоновую нить, потом запустил змея на
коротком поводке. Я потел и удерживал его с трудом, даже при относительно
легком ветре, мои руки нагрелись, хотя я надел толстые рабочие рукавицы. Я
решил, что змей сработает, и опустил его на землю.
В тот же день, при том же, дувшем в Северное море, но усилившемся ветре
Эсмерельда и я как обычно пошли гулять, остановившись сначала у сарая, чтобы
взять разобранный воздушный змей. Эсмерельда помогла отнести его далеко в
дюны, преданно прижав к плоской груди катушку с леской, щелкая
переключателем на барабане. Наконец мы дошли до места, которое нельзя было
увидеть из окон дома. На вершине высокой дюны, смотрящей в сторону далекой
Норвегии или Дании, трава была похожа на волосы, сдутые со лба и указующие в
море.
Пока я с подобающей случаю траурной медлительностью собирал змей,
Эсмерельда искала цветы. Помнится, она разговаривала с цветами, как бы
пытаясь уговорить их показаться, позволить себя найти, быть сорванными и
собранными в букет. Ветер развевал ее белые волосы перед лицом, когда она
шла, приседала, ползла и говорила, а я работал.
Наконец змей был закончен, полностью собран и лежал как упавшая палатка
на траве - зеленая на зеленом. Ветер пролетал над ним и хлопал тканью,
раздавался звук маленькой плетки, которая шевелила змея, делала его почти
живым: собачья морда рычала. Я разобрал оранжевые нейлоновые нити, распутал
витки и узлы.
Я позвал Эсмерельду. Она сжимала в кулачке цветочки и заставила меня
терпеливо ждать, пока она назвала их все, придумывая им имена, если она
забыла или не знала настоящие. Я взял маргаритку, которую она мне грациозно
подала, и вставил ее в петлицу левого нагрудного кармана моего жакета. Я
сказал ей, что я сделал новый воздушный змей, и она может помочь испытать
его. Эсмерельда обрадовалась и хотела держать катушку. Я сказал, у нее будет
возможность, но я буду полностью ее контролировать. Она хотела держать и
цветы, а я ей сказал, это возможно. Эсмерельда охала и ахала из-за размеров
змея и злой собачки, нарисованной на нем. Я сделал петли из лески и накинул
на ее запястья, сказав, что так она не потеряет змей. Эсмерельда прыгала от
восторга и сказала, чтобы я поторопился и заставил змея полететь. Я в
последний раз осмотрелся, а потом лишь немного толкнул передний край змея,
как он поднялся в воздух. Я забежал за спину Эсмерельды, провисшая
нейлоновая нить между нею и змеем постепенно натягивалась.
Змей взвился в воздух как что-то дикое, виляя хвостом со звуком
разрываемого картона. Он мотался и трещал в воздухе. Он вилял и напрягал
свои полые кости.
Я подошел к Эсмерельде вплотную и держал струны сразу за ее маленьким
веснушчатыми локтями, ожидая рывка. Поводки натянулись. Мне пришлось
зарыться каблуками в землю, чтобы устоять. Я натолкнулся на Эсмерельду, и
она взвизгнула. Когда первый резкий рывок натянул нейлон, она выпустила нити
и стояла, то оглядываясь на меня, то смотря в небо, а я боролся за контроль
над силой над нами. Эсмерельда вцепилась в цветы, мои рывки двигали ее
руками как марионеткой, управляемой нитями поводков. Катушка упиралась мне в
грудь, нити слегка провисали между ней и руками. Эсмерельда в последний раз
посмотрела на меня, хихикая, и я засмеялся в ответ. Потом я отпустил
поводки.
Катушка ударила девочку по пояснице, она вскрикнула. Потом она была
сбита с ног, нити дернули, петли затянулись на запястьях. Я пошатнулся
назад, отчасти чтобы все выглядело естественно в маловероятном случае, если
кто-то за нами наблюдал, а отчасти из-за катушки, отпустив которую, я
потерял равновесие. Я упал на землю, которую Эсмерельда уже покинула
навсегда. Змей продолжал щелкать и хлопать, хлопать и щелкать, он поднял
девочку в воздух вместе с катушкой. Секунду я лежал на спине и наблюдал за
змеем, потом поднялся и побежал за ним изо всех сил, опять же поскольку знал
- поймать Эсмерельду я не смогу. Она кричала и болтала ногами, но жестокие
нейлоновые петли держали ее за запястья, змей был зажат в пасти ветра, и она
уже была вне досягаемости, даже если бы я и хотел ее поймать.
Я бежал и бежал, прыгал с дюн и скатывался с их пологих, обращенных к
морю склонов, видя дергающуюся фигурку, уносимую дальше и дальше воздушным
змеем. Я едва слышал ее визг и крики, тонкий вой разносился ветром. Она
плыла над песком и камнями в сторону моря, я бежал внизу, радостный, заметил
катушку под ее ногами. Платье колыхалось вокруг нее.
Она поднималась выше и выше, я продолжал бежать, ветер и змей опережали
меня. Я бежал через покрытые рябью лужи у края моря, забежал по колено в
морскую воду. Тогда нечто, сначала казавшееся твердым, а потом разделившееся
и растворившееся в воздухе отделилось от нее. В первый момент я подумал, что
она описалась, но тут впереди меня с неба упали цветы и ударились о воду,
как странный дождь. Я дошел до них по мелководью, собрал те, которые смог и
посмотрел вверх - Эсмерельда и змей направлялись в Северное море. Я еще
подумал, она может перелететь до того, как утихнет ветер, через чертово море
и приземлиться, но рассудил: даже в таком случае я сделал все возможное,
честь удовлетворена.
Я смотрел, как она становилась меньше и меньше, потом повернулся и
пошел к берегу.
Три смерти в течение четырех лет в моей непосредственной близости
должны были выглядеть подозрительно, и я заранее тщательно спланировал свою
реакцию. Я не пошел домой, а вернулся в дюны и сел там, сжимая цветы. Я пел
самому себе песни, рассказывал истории, проголодался, покачался немного в
песке, втер в глаза немного песка и в целом постарался довести себя до
ужасного вида. В начале вечера я по-прежнему сидел там, уставившись в море,
когда молодой рабочий из лесничества нашел меня.
Он был членом поисковой партии, организованной Диггсом после того, как
отец и родственники потеряли и не смогли нас найти, и позвонили в полицию.
Парень перевалил через дюны, насвистывая и небрежно ударяя палкой по комкам
хвоща и травы.
Я не обратил на него внимания. Я продолжал смотреть на море, дрожать и
сжимать цветы. Отец и Диггс пришли после того, как рабочий передал вести обо
мне по цепочке людей, прочесывающих дюны, но я не обратил внимания и на этих
двоих. Наконец вокруг меня собрались дюжины людей, они осматривали на меня,
спрашивали меня о чем-то, чесали головы, смотрели на часы, оглядывали
окрестности. Я их не замечал. Они восстановили цепочку и начали искать
Эсмерельду, а меня отнесли в дом. Они предложили мне суп, которого мне очень
хотелось, но я его проигнорировал, задали еще вопросы, на которые я ответил
кататоническим молчанием и неподвижным взглядом. Мои дядя и тетя трясли
меня, их лица были красные, а глаза влажные, но я их не замечал. Наконец
отец отнес меня в мою комнату, раздел и уложил в постель.
В моей комнате всю ночь дежурили, и был ли это отец, Диггс или
кто-нибудь еще, я не давал уснуть ни себе, ни им в течение всей ночи. Я
лежал тихо, притворяясь спящим, потом кричал изо всех сил, падал с кровати,
бился на полу. Каждый раз меня поднимали, укачивали на руках и клали
обратно. Каждый раз я делала вид, словно уснул, а через несколько минут
имитировал припадок. Если кто-то из них разговаривал со мной, я лежал и
трясся на кровати, уставившись на них, безмолвный и глухой.
И так продолжал до рассвета, когда поисковая партия вернулась без
Эсмерельды, тогда я позволил себе уснуть.
Я поправлялся неделю, и эта неделя была одной из лучших в моей жизни.
Эрик вернулся из своей школьной экскурсии и после того, как он приехал, я
начал немного говорить: сначала нонсенс, потом разрозненные намеки на
случившееся, за ними сразу следовали крики и кататония.
Где-то в середине недели, после того как Диггс отменил распоряжение
моего отца не разрешающее никому, кроме него, меня осматривать, доктору
Макленнону разрешили поговорить со мной. Но и тогда отец остался в комнате,
насупившийся и подозрительный, контролируя степень осмотра. Я был рад, что
доктору не разрешили меня раздеть, и ответил большей вменяемостью.
К концу недели у меня еще случались фальшивые кошмары, внезапно я
затихал и начинал дрожать, но ел я более или менее нормально и отвечал на
большинство вопросов. Рассказ об Эсмерельде и случившемся с ней все еще
доводил меня до мини-припадков, криков и полного ухода в себя, но в долгом
спокойном разговоре отец и Диггс узнали придуманную мной версию: большой
воздушный змей, Эсмерельда начала запутываться в поводках, я попытался
помочь ей и катушка выпала у меня из рук, отчаянный бег, потом ничего не
помню.
Я рассказал им о страхе, что меня преследует злой рок, из-за которого я
несу смерть и разрушение всем, окружающим меня и еще я боялся попасть в
тюрьму, ведь люди подумают, что я убил Эсмерельду, я плакал и обнимал моего
отца и даже обнял Диггса, понюхав темно-голубую ткань его мундира, и почти
почувствовал, как он смягчился и поверил мне. Я попросил его пойти в сарай,
взять все мои змеи и сжечь их. Он сделал это в долинке, сейчас она зовется
Долина Кремации Змеев. Мне было жалко змеев, и я знал, что мне придется
прекратить их запускать для реалистичности пьесы, но оно того стоило.
Эсмерельду никогда не нашли, я был последним, кто ее видел, если верить
ответам на запросы Диггса на буровые платформы, траулеры и тому подобное.
Так я размочил счет и получил прекрасную, хотя и изматывающую неделю
веселого спектакля. Цветы, которые я все еще сжимал, когда они принесли меня
домой, у меня отобрали и оставили в пластиковом пакете на холодильнике. Я их
там нашел через две недели, они были увядшие и мертвые, забытые и ненужные.
Однажды ночью я отнес их на чердак и сохранил до сих пор, маленькие
коричневые завитки высохших растений, похожие на кусочки старой
магнитофонной ленты, они стоят в стеклянной бутылке. Иногда я думаю о том,
где завершила свой полет моя кузина: на дне моря или выброшенная на
какой-нибудь каменистый берег, или она разбилась о скалу и была съедена
чайками и орлами...
Мне нравиться думать, будто она умерла, несомая гигантским змеем,
облетая вокруг земли, она поднималась выше и выше, умерла от голода и
обезвоживания, стала легче, и в конце концов превратилась в скелетик,
оседлавшим воздушные потоки планеты, в кого-то вроде Летучей Голландки. Но я
сомневаюсь в возможности воплощения этой романтической картины в реальности.
Я провел большую часть воскресенья в постели. После оргии прошлой ночи
я хотел покоя, много жидкости, мало еды и навсегда завязать с алкоголем, но
так как последнее нереально, я решил не напиваться до такой степени. Когда я
не спустился завтракать, пришел отец и стал громко стучать в дверь моей
комнаты.
- Должен ли я спросить, что с тобой случилось?
- Ничего, - проскрипел я в сторону двери.
- Отлично, - саркастически сказал отец. - И сколько ты был вынужден
выпить вчера?
- Мало.
- Х-х-х, - сказал он.
- Я скоро спущусь, - сказал я и стал качаться по кровати, как будто я
вставал из постели.
- Это ты вчера звонил?
- Что? - спросил я у двери, перестав двигаться.
- Да или нет? Я думал, это был ты, ты пытался изменить голос. Зачем ты
звонил в такое время?
- Ах, я не помню, как звонил, пап, правда, - осторожно сказал я.
- Х-х-х. Мальчик, ты дурак, - сказал он и застучал по лестнице вниз.
Я лежал и думал. Я был уверен, я не звонил домой прошлой ночью. Я был в
пабе вместе с Джеми, потом с Джеми и девушкой, потом с Джеми и его мамой,
домой я шел почти трезвый. Провалов в памяти не было. Я предположил - это
звонил Эрик. Отец, должно быть, говорил с ним недолго или он бы узнал голос
своего сына. Я лег обратно в постель, надеясь, что Эрик был на свободе и
двигался в нашем направлении, а также, что моя голова и кишки прекратят мне
напоминать о том, как плохо они себя чувствуют.
- Посмотри на себя, - сказал отец, когда я наконец спустился в халате
смотреть по телевизору старый фильм. - Надеюсь, ты гордишься собой. Надеюсь,
ты думаешь, будто подобные ощущения делают тебя мужчиной, - отец почмокал
губами и покачал головой, потом вернулся к чтению "Сайнтифик Америкэн". Я
осторожно сел на один из больших стульев, стоявших в холле.
- Я и вправду немного выпил, папа, признаю. Если тебя это огорчает, я
извиняюсь, но я тебя заверяю - я страдаю от последствий.
- Ну, надеюсь, ты получил урок. Представляешь ли ты, сколько нервных
клеток ты, вероятно, убил вчера?
- Несколько тысяч, - сказал я после короткой паузы для подсчета. Отец
энергично кивнул:
- По скромной оценке.
- Ну, я постараюсь больше такого не делать.
- Х-х-х.
- Брррап! - громко сказал мой анус, удивив даже меня и отца. Он положил
журнал и уставился в пространство над моей головой, мудро улыбаясь, а я
кашлянул и хлопнул полой халата, сделав вид, что ничего не случилось. Я
увидел, как ноздри моего отца двинулись и задрожали.
- Лагер и виски, а? - сказал он, кивая, и снова взял журнал.
- Я покраснел и заскрипел зубами, радуясь, что он спрятался за
глянцевыми страницами. Как он это делает?
- Ох. Между прочим, - сказал я. - Надеюсь, ты не возражаешь, но я
сказал Джеми о побеге Эрика. Отец взглянул на меня поверх журнала, покачал
головой и продолжил чтение.
- Идиот, - сказал он.
Вечером, после того, как я скорее перекусил, чем поел, я поднялся на
чердак и посмотрел в телескоп на остров, убедился в его целости и
сохранности во время моего отдыха. Все выглядело спокойно. Я слегка
прогулялся по прохладе вдоль пляжа на южный конец острова и обратно, позже я
сидел дома и смотрел телевизор; начался дождь, принесенный ветром, он
шелестел за окном.
Я уже лег спать, когда зазвонил телефон. Я еще не совсем заснул, когда
он зазвонил, поэтому я быстро вскочил и побежал вниз, чтобы опередить моего
отца. Я не знал, лег ли он уже или нет.
- Да? - сказал я, запыхавшись, заталкивая рубашку от пижамы в штаны.
Гудки, потом голос на другом конце провода вздохнул:
- Нет.
- Что? - нахмурившись, сказал я.
- Нет, - сказал голос.
- А? - сказал я. Я даже не был уверен, Эрик ли это был.
- Ты сказал да, я сказал нет.
- Что бы ты хотел услышать?
- Портнейл, 531.
- О'кей. Портнейл, 531. Алло?
- О'кей. Пока, - в трубке засмеялись, и зазвучал отбой. Я осуждающе
посмотрел на трубку и положил ее. Я заколебался. Телефон опять зазвонил. Я
схватил трубку на середине первого звонка.
- Да... - начал я - гудок - я подождал, пока он не закончился и сказал.
- Портнейл, 531.
- Портнейл, 531, - сказал Эрик. То есть я думал, это был Эрик.
- Да, - сказал я
- Да что?
- Да, это Портнейл, 531.
- Но я думал, это Портнейл, 531.
- Это здесь. Кто это? Это ты...?
- Это я. Это Портнейл, 531?
- Да! - закричал я.
- И кто у телефона?
- Франк Колдхейм, - сказал я, стараясь быть спокойным. - Кто это?
- Франк Колдхейм, - сказал Эрик. Я посмотрел вверх и вниз по лестнице,
но моего отца не увидел.
- Привет, Эрик, - сказал я, улыбаясь. Я решил, что бы не случилось,
сегодня я его не рассержу. Я лучше положу трубку, чем скажу что-то не
правильное. И мой брат разнесет вдребезги еще одну телефонную будку,
собственность Почты.
- Я только что сказал тебе - меня зовут Франк. Почему ты зовешь меня
Эрик?
- О, не прикидывайся, Эрик, я узнал твой голос.
- Я - Франк. Прекрати меня называть Эриком.
- О'кей. О'кей. Я буду называть тебя Франк.
- А ты кто?
Я подумал.
- Эрик? - нерешительно спросил я.
- Ты же только что сказал тебя зовут Франк.
- Ну, - вздохнул я, опершись о стену одной рукой и гадая о том, что бы
сказать. - Это было...Это была шутка. О, Боже, я не знаю, - я состроил рожу
трубке и ждал, пока Эрик что-нибудь скажет.
- Ладно, Эрик, - сказал Эрик. - Какие у тебя новости?
- Ох, ничего особенного. Вчера вечером я ходил в паб. Ты звонил вчера?
- Я? Нет.
- Ох. Отец сказал, кто-то звонил. Я подумал, это мог быть ты.
- Почему я должен был звонить?
- Ну, я не знаю, - я пожал плечами, - по той же причине, по которой ты
звонишь сегодня. По какой угодно.
- Ну, а как ты думаешь, почему я звоню сегодня?
- Не знаю.
- Господи Иисусе, ты не знаешь, почему я звоню, ты не уверен в
собственном имени и мое имя назвал не правильно. Ты не много знаешь, правда?
- О, Боже, - сказал я больше для себя, чем для Эрика. Я чувствовал, как
диалог двигался в не правильном направлении.
- Ты не собираешься спросить, как у меня дела?
- Да, да, - сказал я. - Как у тебя дела?
- Ужасно. А ты как?
- О'кей. Почему ужасно?
- Тебе все равно.
- Нет, мне не все равно. Что случилось?
- Ничего интересного для тебя. Спроси о чем-нибудь другом, например, о
погоде, о молодежной моде или где я сейчас. Я знаю, тебе все равно, как я
себя чувствую.
- Нет, мне не все равно. Ты - мой брат. Мне не может быть все равно, -
запротестовал я. В ту же секунду я услышал, как открылась дверь кухни,
секундой позже внизу лестницы появился отец и, взявшись за большой
деревянный шар на вершине перил первого пролета, он стоял и смотрел на меня.
неба, от луны было мало света, дорога впереди меня была совсем темной.
Я вспомнил как однажды, два года назад, в середине лета, когда я также
шел по дороге поздним вечером после целого дня похода по холмам за городом,
я увидел в сумерках странный. Свет переливался в небе над и далеко за
островом. Он ходил волнами и двигался как волшебное полотнище, сверкая и
переливаясь, горя как что-то тяжелое и твердое, так ничто не могло вести
себя в воздухе. Я стоял и смотрел на небо, навел бинокль и увидел, как время
от времени вокруг движущихся волн света появлялись и исчезали некие
структуры. Мой мозг лихорадочно пытался найти объяснение увиденному. Я
быстро огляделся вокруг, а потом вернулся к далеким, молчащим башням
мерцающего пламени. Они висели в воздухе как лица огня, смотрящие вниз, на
остров, как что-то ждущее.
Потом ко мне пришел ответ и я понял.
Это был мираж, отражение моря в воздухе. Я наблюдал пламя газовых
факелов на буровых, которые могли быть в сотнях километров отсюда, в
Северном море. Посмотрев опять на смутные структуры, окружавшие пламя, я
подумал, что они и вправду были похожи на неясно проявившиеся в блеске
факелов буровые. Я пошел дальше, счастливый, счастливей, чем я был до того,
как увидел странные огни - и подумал, что кто-нибудь одновременно менее
последовательный и с меньшим воображением решил бы, что видел НЛО.
Наконец я добрался до дома. В доме было темно. Я стоял и всматривался в
темноту, ощущая дом в слабом свете убывающей луны, и подумал: он выглядит
даже больше, чем при свете, он как каменная голова гиганта, громадный, чуть
обозначенный луной череп, полный теней и воспоминаний, уставившийся на море,
прикрепленный к большому сильному телу, которое погребено в камнях и песке,
которое готово освободиться и вылезти из земли по какой-то неведомой команде
или знаку.
Дом смотрел на море, на ночь, и я пошел внутрь.
Я убил маленькую Эсмерельду. Потому что я должен был сделать это для
себя и для мира в целом. На моем счету было двое детей мужского пола,
получилось что-то вроде статистического предпочтения. Я рассудил так: если у
меня действительно хочу жить в соответствии с собственными убеждениями, я
должен хоть немного поправить баланс. Моя кузина была самой легкой и
очевидной целью.
И снова я не питал к ней злых чувств. Дети - не настоящие люди, то есть
они не маленькие мужчины и женщины, а отдельный вид, который (вероятно)
вырастет в тех и других в положенное время. Дети, особенно маленькие дети,
до того как ядовитое влияние общества и их родителей по-настоящему до них
доберется, бесполы, открыты и потому нравятся всем. Мне нравилась Эсмерельда
(даже если я считал, что ее имя слегка пошловато) и я много играл с ней,
когда она приезжала в гости. Она была дочерью Хамсворса и Мораг Стоув, моих
сводных дяди и тети со стороны первой жены моего отца, это они смотрели за
Эриком два года - с трех до пяти лет. Иногда они приезжали летом из
Белфаста, отец дружил с Хамсворсом, а поскольку я играл с Эсмерельдой, тетя
и дядя могли спокойно отдохнуть. Я думаю, миссис Стоув немного волновалась и
не хотела доверять мне Эсмерельду именно в то лето, это было через год после
того, как я сгубил Пола в цвете его младых лет, но в свои девять лет я был
несомненно счастливым и хорошо приспособленным к жизни, ответственным,
красноречивым, и когда об этом зашел разговор, я выразил искреннюю печаль по
поводу смерти младшего брата. Я убежден, что только моя кристально чистая
совесть позволила убедить взрослых в моей полной невиновности. Я даже
провернул двойной блеф и выглядел слегка виноватым по не правильной причине,
взрослые даже сказали мне, что я не должен себя винить из-за неспособности
вовремя предупредить Пола. Я был великолепен. Я решил попытаться убить
Эсмерельду еще до приезда Стоувов на отдых. Эрик был на школьной экскурсии,
поэтому мы с Эсмерельдой должны были быть только вдвоем. Было рискованно
попытаться сделать это сразу после смерти Пола, но я должен был восстановить
равновесие. Я чувствовал это внутренностями, костями, я был должен. Это было
как чесотка, я не мог сопротивляться, вроде того, как я иду по мостовой в
Портнейле и случайно задеваю каблуком камень. Я должен ударить и другой
каблук с силой, как можно более близкой к первоначальной, чтобы опять
почувствовать себя нормально. Или если я задену одной рукой стену либо
столб, я должен вскоре задеть что-то и другой рукой, или, по меньшей мере,
царапнуть ее другой рукой. Так я пытаюсь поддерживать равновесие, хотя и не
знаю зачем. Это просто нечто, что должно быть сделано, и так же я должен был
избавиться от любой женщины, должен был толкнуть весы обратно.
В тот год я занялся конструированием воздушных змеев. Кажется, это был
1973. Я делал их из всего, что под руку попадалось: консервных банок и
заклепок, и металлических вешалок для одежды, и пластиковой ткани для
простыней, и струн, и нейлоновой веревки, и пеньковой веревки, и всяческих
завязок, и кусочков ткани, и эластичных бинтов, и кусков проволоки, и
булавок, и болтиков, и гвоздиков, и деталей, оторванных от моделей яхт и
игрушек. Я сделал ручную лебедку с двойной рукояткой, тормозом и барабаном,
на котором можно было намотать полкилометра шнура. Я делал разные типы
хвостов для змеев, конструкция которых предусматривала хвост, всего я
построил дюжины больших и маленьких змеев. Я хранил их в сарае и когда
коллекция стала слишком большой, вынужден был поставить велосипеды снаружи,
закрыв их брезентом.
Тем летом я много раз брал Эсмерельду с собой запускать змеев. Я
разрешил ей играть с маленькими, на одной нитке, воздушным змеем, а я
запускал огромный. Я посылал его над и под змеем Эсмерельды, заставлял его
нырять до земли, и когда я стоял на скале, я направлял его так, что он
касался высоких башен из песка, которые я построил, а потом я опять тянул
змей вверх, и за ним тянулся песчаный шлейф от падающих башен. Хотя это
потребовало времени, и пару раз я потерпел змеекатастрофу, однажды я сломал
с помощью змея дамбу. Я проводил его так, что каждый раз он задевал верхнюю
часть дамбы, постепенно выщербил кусок в песчаном барьере, откуда хлынула
вода, которая быстро расправилась со всей дамбой и песчаной деревней внизу.
Как-то раз я стоял на верхушке дюны, борясь с тягой ветра в змее,
вцепившись, и притягивая, и направляя, и поворачивая, и тут шнур обвился
вокруг шеи Эсмерельды, и у меня появилась мысль. Используй воздушный змей.
Я обдумал все спокойно, стоя так, как будто ничего, кроме постоянно
расчета движений змея не занимало меня, и решил, что озарение было разумным.
Когда я подумал об этом, намерение приняло форму, расцвело и развернулось в
то, что в финале и стало Немезидой моей кузины. Помнится, тогда я
ухмыльнулся и опустил свой змей, быстро и резко провел его над травой и
водой, песком и заливом, лавируя поперек ветра. Змей дернулся, налетел и
ударил девочку, сидевшую на верхушке дюны и спазматически дергавшую струну,
соединенную с небом, которую Эсмерельда держала в руке. Эсмерельда
обернулась, улыбнулась и вскрикнула. Я тоже засмеялся, одинаково хорошо
контролируя вещь в небесах и мысль внутри меня.
Я построил большой воздушный змей.
Он был такой большой, что не поместился в сарае. Я сделал его из
алюминиевых колышков от старых палаток, часть из них я давно нашел на
чердаке, а часть на городской помойке. Сначала в качестве ткани я
использовал черные пластиковые мешки, но позже заменил их тканью от палатки
с чердака.
В качестве поводка я использовал толстую оранжевую рыболовную леску,
намотал ее на специальный барабан катушки, которую укрепил и оснастил
тормозом. Хвост змея был из сложенных гармошкой журнальных страниц журнала
"Оружие и амуниция", который я регулярно покупал в то время. На ткани я
нарисовал красной краской голову собаки, тогда я еще не знал, что я не Пес.
Отец сказал мне, что я родился под знаком Пса, поскольку Сириус был в
зените. Ладно, это был просто символ.
Однажды утром я очень рано вышел из дома: солнце только-только
поднялось над горизонтом, остальные еще не проснулись. Я сходил в сарай,
взял змея, прошел вдоль дюн, приготовил змея к запуску, забил в землю
колышек от палатки, привязал к нему нейлоновую нить, потом запустил змея на
коротком поводке. Я потел и удерживал его с трудом, даже при относительно
легком ветре, мои руки нагрелись, хотя я надел толстые рабочие рукавицы. Я
решил, что змей сработает, и опустил его на землю.
В тот же день, при том же, дувшем в Северное море, но усилившемся ветре
Эсмерельда и я как обычно пошли гулять, остановившись сначала у сарая, чтобы
взять разобранный воздушный змей. Эсмерельда помогла отнести его далеко в
дюны, преданно прижав к плоской груди катушку с леской, щелкая
переключателем на барабане. Наконец мы дошли до места, которое нельзя было
увидеть из окон дома. На вершине высокой дюны, смотрящей в сторону далекой
Норвегии или Дании, трава была похожа на волосы, сдутые со лба и указующие в
море.
Пока я с подобающей случаю траурной медлительностью собирал змей,
Эсмерельда искала цветы. Помнится, она разговаривала с цветами, как бы
пытаясь уговорить их показаться, позволить себя найти, быть сорванными и
собранными в букет. Ветер развевал ее белые волосы перед лицом, когда она
шла, приседала, ползла и говорила, а я работал.
Наконец змей был закончен, полностью собран и лежал как упавшая палатка
на траве - зеленая на зеленом. Ветер пролетал над ним и хлопал тканью,
раздавался звук маленькой плетки, которая шевелила змея, делала его почти
живым: собачья морда рычала. Я разобрал оранжевые нейлоновые нити, распутал
витки и узлы.
Я позвал Эсмерельду. Она сжимала в кулачке цветочки и заставила меня
терпеливо ждать, пока она назвала их все, придумывая им имена, если она
забыла или не знала настоящие. Я взял маргаритку, которую она мне грациозно
подала, и вставил ее в петлицу левого нагрудного кармана моего жакета. Я
сказал ей, что я сделал новый воздушный змей, и она может помочь испытать
его. Эсмерельда обрадовалась и хотела держать катушку. Я сказал, у нее будет
возможность, но я буду полностью ее контролировать. Она хотела держать и
цветы, а я ей сказал, это возможно. Эсмерельда охала и ахала из-за размеров
змея и злой собачки, нарисованной на нем. Я сделал петли из лески и накинул
на ее запястья, сказав, что так она не потеряет змей. Эсмерельда прыгала от
восторга и сказала, чтобы я поторопился и заставил змея полететь. Я в
последний раз осмотрелся, а потом лишь немного толкнул передний край змея,
как он поднялся в воздух. Я забежал за спину Эсмерельды, провисшая
нейлоновая нить между нею и змеем постепенно натягивалась.
Змей взвился в воздух как что-то дикое, виляя хвостом со звуком
разрываемого картона. Он мотался и трещал в воздухе. Он вилял и напрягал
свои полые кости.
Я подошел к Эсмерельде вплотную и держал струны сразу за ее маленьким
веснушчатыми локтями, ожидая рывка. Поводки натянулись. Мне пришлось
зарыться каблуками в землю, чтобы устоять. Я натолкнулся на Эсмерельду, и
она взвизгнула. Когда первый резкий рывок натянул нейлон, она выпустила нити
и стояла, то оглядываясь на меня, то смотря в небо, а я боролся за контроль
над силой над нами. Эсмерельда вцепилась в цветы, мои рывки двигали ее
руками как марионеткой, управляемой нитями поводков. Катушка упиралась мне в
грудь, нити слегка провисали между ней и руками. Эсмерельда в последний раз
посмотрела на меня, хихикая, и я засмеялся в ответ. Потом я отпустил
поводки.
Катушка ударила девочку по пояснице, она вскрикнула. Потом она была
сбита с ног, нити дернули, петли затянулись на запястьях. Я пошатнулся
назад, отчасти чтобы все выглядело естественно в маловероятном случае, если
кто-то за нами наблюдал, а отчасти из-за катушки, отпустив которую, я
потерял равновесие. Я упал на землю, которую Эсмерельда уже покинула
навсегда. Змей продолжал щелкать и хлопать, хлопать и щелкать, он поднял
девочку в воздух вместе с катушкой. Секунду я лежал на спине и наблюдал за
змеем, потом поднялся и побежал за ним изо всех сил, опять же поскольку знал
- поймать Эсмерельду я не смогу. Она кричала и болтала ногами, но жестокие
нейлоновые петли держали ее за запястья, змей был зажат в пасти ветра, и она
уже была вне досягаемости, даже если бы я и хотел ее поймать.
Я бежал и бежал, прыгал с дюн и скатывался с их пологих, обращенных к
морю склонов, видя дергающуюся фигурку, уносимую дальше и дальше воздушным
змеем. Я едва слышал ее визг и крики, тонкий вой разносился ветром. Она
плыла над песком и камнями в сторону моря, я бежал внизу, радостный, заметил
катушку под ее ногами. Платье колыхалось вокруг нее.
Она поднималась выше и выше, я продолжал бежать, ветер и змей опережали
меня. Я бежал через покрытые рябью лужи у края моря, забежал по колено в
морскую воду. Тогда нечто, сначала казавшееся твердым, а потом разделившееся
и растворившееся в воздухе отделилось от нее. В первый момент я подумал, что
она описалась, но тут впереди меня с неба упали цветы и ударились о воду,
как странный дождь. Я дошел до них по мелководью, собрал те, которые смог и
посмотрел вверх - Эсмерельда и змей направлялись в Северное море. Я еще
подумал, она может перелететь до того, как утихнет ветер, через чертово море
и приземлиться, но рассудил: даже в таком случае я сделал все возможное,
честь удовлетворена.
Я смотрел, как она становилась меньше и меньше, потом повернулся и
пошел к берегу.
Три смерти в течение четырех лет в моей непосредственной близости
должны были выглядеть подозрительно, и я заранее тщательно спланировал свою
реакцию. Я не пошел домой, а вернулся в дюны и сел там, сжимая цветы. Я пел
самому себе песни, рассказывал истории, проголодался, покачался немного в
песке, втер в глаза немного песка и в целом постарался довести себя до
ужасного вида. В начале вечера я по-прежнему сидел там, уставившись в море,
когда молодой рабочий из лесничества нашел меня.
Он был членом поисковой партии, организованной Диггсом после того, как
отец и родственники потеряли и не смогли нас найти, и позвонили в полицию.
Парень перевалил через дюны, насвистывая и небрежно ударяя палкой по комкам
хвоща и травы.
Я не обратил на него внимания. Я продолжал смотреть на море, дрожать и
сжимать цветы. Отец и Диггс пришли после того, как рабочий передал вести обо
мне по цепочке людей, прочесывающих дюны, но я не обратил внимания и на этих
двоих. Наконец вокруг меня собрались дюжины людей, они осматривали на меня,
спрашивали меня о чем-то, чесали головы, смотрели на часы, оглядывали
окрестности. Я их не замечал. Они восстановили цепочку и начали искать
Эсмерельду, а меня отнесли в дом. Они предложили мне суп, которого мне очень
хотелось, но я его проигнорировал, задали еще вопросы, на которые я ответил
кататоническим молчанием и неподвижным взглядом. Мои дядя и тетя трясли
меня, их лица были красные, а глаза влажные, но я их не замечал. Наконец
отец отнес меня в мою комнату, раздел и уложил в постель.
В моей комнате всю ночь дежурили, и был ли это отец, Диггс или
кто-нибудь еще, я не давал уснуть ни себе, ни им в течение всей ночи. Я
лежал тихо, притворяясь спящим, потом кричал изо всех сил, падал с кровати,
бился на полу. Каждый раз меня поднимали, укачивали на руках и клали
обратно. Каждый раз я делала вид, словно уснул, а через несколько минут
имитировал припадок. Если кто-то из них разговаривал со мной, я лежал и
трясся на кровати, уставившись на них, безмолвный и глухой.
И так продолжал до рассвета, когда поисковая партия вернулась без
Эсмерельды, тогда я позволил себе уснуть.
Я поправлялся неделю, и эта неделя была одной из лучших в моей жизни.
Эрик вернулся из своей школьной экскурсии и после того, как он приехал, я
начал немного говорить: сначала нонсенс, потом разрозненные намеки на
случившееся, за ними сразу следовали крики и кататония.
Где-то в середине недели, после того как Диггс отменил распоряжение
моего отца не разрешающее никому, кроме него, меня осматривать, доктору
Макленнону разрешили поговорить со мной. Но и тогда отец остался в комнате,
насупившийся и подозрительный, контролируя степень осмотра. Я был рад, что
доктору не разрешили меня раздеть, и ответил большей вменяемостью.
К концу недели у меня еще случались фальшивые кошмары, внезапно я
затихал и начинал дрожать, но ел я более или менее нормально и отвечал на
большинство вопросов. Рассказ об Эсмерельде и случившемся с ней все еще
доводил меня до мини-припадков, криков и полного ухода в себя, но в долгом
спокойном разговоре отец и Диггс узнали придуманную мной версию: большой
воздушный змей, Эсмерельда начала запутываться в поводках, я попытался
помочь ей и катушка выпала у меня из рук, отчаянный бег, потом ничего не
помню.
Я рассказал им о страхе, что меня преследует злой рок, из-за которого я
несу смерть и разрушение всем, окружающим меня и еще я боялся попасть в
тюрьму, ведь люди подумают, что я убил Эсмерельду, я плакал и обнимал моего
отца и даже обнял Диггса, понюхав темно-голубую ткань его мундира, и почти
почувствовал, как он смягчился и поверил мне. Я попросил его пойти в сарай,
взять все мои змеи и сжечь их. Он сделал это в долинке, сейчас она зовется
Долина Кремации Змеев. Мне было жалко змеев, и я знал, что мне придется
прекратить их запускать для реалистичности пьесы, но оно того стоило.
Эсмерельду никогда не нашли, я был последним, кто ее видел, если верить
ответам на запросы Диггса на буровые платформы, траулеры и тому подобное.
Так я размочил счет и получил прекрасную, хотя и изматывающую неделю
веселого спектакля. Цветы, которые я все еще сжимал, когда они принесли меня
домой, у меня отобрали и оставили в пластиковом пакете на холодильнике. Я их
там нашел через две недели, они были увядшие и мертвые, забытые и ненужные.
Однажды ночью я отнес их на чердак и сохранил до сих пор, маленькие
коричневые завитки высохших растений, похожие на кусочки старой
магнитофонной ленты, они стоят в стеклянной бутылке. Иногда я думаю о том,
где завершила свой полет моя кузина: на дне моря или выброшенная на
какой-нибудь каменистый берег, или она разбилась о скалу и была съедена
чайками и орлами...
Мне нравиться думать, будто она умерла, несомая гигантским змеем,
облетая вокруг земли, она поднималась выше и выше, умерла от голода и
обезвоживания, стала легче, и в конце концов превратилась в скелетик,
оседлавшим воздушные потоки планеты, в кого-то вроде Летучей Голландки. Но я
сомневаюсь в возможности воплощения этой романтической картины в реальности.
Я провел большую часть воскресенья в постели. После оргии прошлой ночи
я хотел покоя, много жидкости, мало еды и навсегда завязать с алкоголем, но
так как последнее нереально, я решил не напиваться до такой степени. Когда я
не спустился завтракать, пришел отец и стал громко стучать в дверь моей
комнаты.
- Должен ли я спросить, что с тобой случилось?
- Ничего, - проскрипел я в сторону двери.
- Отлично, - саркастически сказал отец. - И сколько ты был вынужден
выпить вчера?
- Мало.
- Х-х-х, - сказал он.
- Я скоро спущусь, - сказал я и стал качаться по кровати, как будто я
вставал из постели.
- Это ты вчера звонил?
- Что? - спросил я у двери, перестав двигаться.
- Да или нет? Я думал, это был ты, ты пытался изменить голос. Зачем ты
звонил в такое время?
- Ах, я не помню, как звонил, пап, правда, - осторожно сказал я.
- Х-х-х. Мальчик, ты дурак, - сказал он и застучал по лестнице вниз.
Я лежал и думал. Я был уверен, я не звонил домой прошлой ночью. Я был в
пабе вместе с Джеми, потом с Джеми и девушкой, потом с Джеми и его мамой,
домой я шел почти трезвый. Провалов в памяти не было. Я предположил - это
звонил Эрик. Отец, должно быть, говорил с ним недолго или он бы узнал голос
своего сына. Я лег обратно в постель, надеясь, что Эрик был на свободе и
двигался в нашем направлении, а также, что моя голова и кишки прекратят мне
напоминать о том, как плохо они себя чувствуют.
- Посмотри на себя, - сказал отец, когда я наконец спустился в халате
смотреть по телевизору старый фильм. - Надеюсь, ты гордишься собой. Надеюсь,
ты думаешь, будто подобные ощущения делают тебя мужчиной, - отец почмокал
губами и покачал головой, потом вернулся к чтению "Сайнтифик Америкэн". Я
осторожно сел на один из больших стульев, стоявших в холле.
- Я и вправду немного выпил, папа, признаю. Если тебя это огорчает, я
извиняюсь, но я тебя заверяю - я страдаю от последствий.
- Ну, надеюсь, ты получил урок. Представляешь ли ты, сколько нервных
клеток ты, вероятно, убил вчера?
- Несколько тысяч, - сказал я после короткой паузы для подсчета. Отец
энергично кивнул:
- По скромной оценке.
- Ну, я постараюсь больше такого не делать.
- Х-х-х.
- Брррап! - громко сказал мой анус, удивив даже меня и отца. Он положил
журнал и уставился в пространство над моей головой, мудро улыбаясь, а я
кашлянул и хлопнул полой халата, сделав вид, что ничего не случилось. Я
увидел, как ноздри моего отца двинулись и задрожали.
- Лагер и виски, а? - сказал он, кивая, и снова взял журнал.
- Я покраснел и заскрипел зубами, радуясь, что он спрятался за
глянцевыми страницами. Как он это делает?
- Ох. Между прочим, - сказал я. - Надеюсь, ты не возражаешь, но я
сказал Джеми о побеге Эрика. Отец взглянул на меня поверх журнала, покачал
головой и продолжил чтение.
- Идиот, - сказал он.
Вечером, после того, как я скорее перекусил, чем поел, я поднялся на
чердак и посмотрел в телескоп на остров, убедился в его целости и
сохранности во время моего отдыха. Все выглядело спокойно. Я слегка
прогулялся по прохладе вдоль пляжа на южный конец острова и обратно, позже я
сидел дома и смотрел телевизор; начался дождь, принесенный ветром, он
шелестел за окном.
Я уже лег спать, когда зазвонил телефон. Я еще не совсем заснул, когда
он зазвонил, поэтому я быстро вскочил и побежал вниз, чтобы опередить моего
отца. Я не знал, лег ли он уже или нет.
- Да? - сказал я, запыхавшись, заталкивая рубашку от пижамы в штаны.
Гудки, потом голос на другом конце провода вздохнул:
- Нет.
- Что? - нахмурившись, сказал я.
- Нет, - сказал голос.
- А? - сказал я. Я даже не был уверен, Эрик ли это был.
- Ты сказал да, я сказал нет.
- Что бы ты хотел услышать?
- Портнейл, 531.
- О'кей. Портнейл, 531. Алло?
- О'кей. Пока, - в трубке засмеялись, и зазвучал отбой. Я осуждающе
посмотрел на трубку и положил ее. Я заколебался. Телефон опять зазвонил. Я
схватил трубку на середине первого звонка.
- Да... - начал я - гудок - я подождал, пока он не закончился и сказал.
- Портнейл, 531.
- Портнейл, 531, - сказал Эрик. То есть я думал, это был Эрик.
- Да, - сказал я
- Да что?
- Да, это Портнейл, 531.
- Но я думал, это Портнейл, 531.
- Это здесь. Кто это? Это ты...?
- Это я. Это Портнейл, 531?
- Да! - закричал я.
- И кто у телефона?
- Франк Колдхейм, - сказал я, стараясь быть спокойным. - Кто это?
- Франк Колдхейм, - сказал Эрик. Я посмотрел вверх и вниз по лестнице,
но моего отца не увидел.
- Привет, Эрик, - сказал я, улыбаясь. Я решил, что бы не случилось,
сегодня я его не рассержу. Я лучше положу трубку, чем скажу что-то не
правильное. И мой брат разнесет вдребезги еще одну телефонную будку,
собственность Почты.
- Я только что сказал тебе - меня зовут Франк. Почему ты зовешь меня
Эрик?
- О, не прикидывайся, Эрик, я узнал твой голос.
- Я - Франк. Прекрати меня называть Эриком.
- О'кей. О'кей. Я буду называть тебя Франк.
- А ты кто?
Я подумал.
- Эрик? - нерешительно спросил я.
- Ты же только что сказал тебя зовут Франк.
- Ну, - вздохнул я, опершись о стену одной рукой и гадая о том, что бы
сказать. - Это было...Это была шутка. О, Боже, я не знаю, - я состроил рожу
трубке и ждал, пока Эрик что-нибудь скажет.
- Ладно, Эрик, - сказал Эрик. - Какие у тебя новости?
- Ох, ничего особенного. Вчера вечером я ходил в паб. Ты звонил вчера?
- Я? Нет.
- Ох. Отец сказал, кто-то звонил. Я подумал, это мог быть ты.
- Почему я должен был звонить?
- Ну, я не знаю, - я пожал плечами, - по той же причине, по которой ты
звонишь сегодня. По какой угодно.
- Ну, а как ты думаешь, почему я звоню сегодня?
- Не знаю.
- Господи Иисусе, ты не знаешь, почему я звоню, ты не уверен в
собственном имени и мое имя назвал не правильно. Ты не много знаешь, правда?
- О, Боже, - сказал я больше для себя, чем для Эрика. Я чувствовал, как
диалог двигался в не правильном направлении.
- Ты не собираешься спросить, как у меня дела?
- Да, да, - сказал я. - Как у тебя дела?
- Ужасно. А ты как?
- О'кей. Почему ужасно?
- Тебе все равно.
- Нет, мне не все равно. Что случилось?
- Ничего интересного для тебя. Спроси о чем-нибудь другом, например, о
погоде, о молодежной моде или где я сейчас. Я знаю, тебе все равно, как я
себя чувствую.
- Нет, мне не все равно. Ты - мой брат. Мне не может быть все равно, -
запротестовал я. В ту же секунду я услышал, как открылась дверь кухни,
секундой позже внизу лестницы появился отец и, взявшись за большой
деревянный шар на вершине перил первого пролета, он стоял и смотрел на меня.