Он поднял голову и слегка наклонил ее к плечу, чтобы лучше слышать. Я
пропустил начало ответа Эрика, и услышал только:
- ...как я себя чувствую. Каждый раз, когда я звоню, одно и то же. "Где
ты сейчас?". Вот и все, что тебя интересует, тебя не интересует состояние
моей головы, только тела. Я не знаю, почему я до сих пор звоню. С тем же
успехом я мог бы себя не утруждать.
- Хм. Хорошо. Ты прав, - сказал я, посмотрев на отца и улыбнувшись. Он
стоял, молчащий и неподвижный.
- Видишь? Все, что ты можешь сказать : "Где ты сейчас?". Заметно, как
тебе не все равно.
- Нет. Наоборот, - сказал я, потом немного отодвинул трубку ото рта и
закричал моему отцу. - Это опять Джеми, папа!
- ...почему я пытаюсь, я не знаю, в самом деле... - Эрик болтал в
трубке, очевидно, безразличный к сказанному мной. Отец тоже меня
проигнорировал, оставшись в той же позиции - голова набок. Я облизал губы и
сказал:
- Слушай, Джеми...
- Что? Видишь? Ты опять забыл мое имя. Так почему...?
- Мы должны привести туда моего отца, вот он здесь, - я прошипел
последние два слова, - и купить ту старую машину, на которой я смогу ездить
по песку.
- Ты говоришь ерунду. Я никогда не водил никакую машину по песку. Ты
опять забыл, кто я, - сказал Эрик, не слушая меня. Я отвернулся от моего
отца и смотрел в угол, тяжело вздыхая и шепча, отвернувшись от трубки, - О,
Боже.
- Да, да, правильно, Джеми, безнадежно продолжал я. - Брат идет сюда,
насколько я знаю. Я и отец надеемся, Эрик в порядке.
- Ты маленький ублюдок! Ты так говоришь, как будто меня здесь нет.
Боже, как я это ненавижу! Ты со мной так не поступишь, правда, мой маленький
огонек? - его голос опять стал дальше, и я услышал звуки, издаваемые
собакой, точнее, издаваемые щенком. Я начал потеть.
Я услышал шаги внизу, потом выключился свет на кухне. Шаги приблизились
и застучали по лестнице. Я обернулся и улыбнулся отцу.
- Ну, верно, Джеми, - жалко сказал я, иссякнув метафорически, и с
горлом, пересохшим буквально.
- Не виси долго на телефоне, - сказал, проходя мимо, отец и продолжил
подниматься по лестнице.
- Хорошо, папа, - весело закричал я, начиная ощущать боль где-то в
области желудка, она всегда появляется у меня, когда ситуация становится
особенно тяжелой и я не вижу выхода из нее.
- Аааооо!
Я рванул трубку от уха и посмотрел на нее. Я не мог понять, Эрик или
собака издали этот вопль.
- Алло? Алло? - лихорадочно зашептал я, посмотрев вверх и увидев, как
тень моего отца сползла со стены этажом выше.
- Хаааоооввваааоооовв! - раздался крик из трубки. Я задрожал и
дернулся. Боже мой, что он делал с животным. Потом я услышал щелчок и крик,
вроде бы проклятие, и звук упавшей и ударившейся о стену трубки. - Ты
маленький ублюдок! Ах! Дерьмо! Твою мать! Вернись, ты маленький...
- Алло! Эрик! То есть Франк! То есть... Алло! Что случилось? - зашипел
я, посмотрев вверх, присев на корточки около телефона и прикрывая рот
свободной рукой. - Алло?
Потом был звук чего-то упавшего, крик: "Это ты виноват!" близко к
трубке, потом еще удар. Я слышал неясные звуки, но, даже напрягая слух, я не
мог понять, что слышу - это могло быть просто шумами на линии. Я размышлял,
не положить ли трубку и уже почти это сделал, когда опять услышал голос
Эрика, он бормотал, но я не мог ничего разобрать.
- Алло? Что? - спросил я.
- Ты еще здесь? Маленький ублюдок убежал. Твоя вина. Иисусе, да на что
ты годен?
- Извини, - искренне сказал я.
- Слишком поздно. Он укусил меня, дерьмо. Но я его поймаю. Ублюдок, -
зазвучали гудки. Я услышал, как он бросил еще монету. - Думаю, ты счастлив.
- Счастлив, почему?
- Счастлив из-за побега чертовой собаки, задница.
- Что? Я? - запнулся я.
- И не пытайся сказать, будто жалеешь, что она убежала.
- Ах...
- Ты нарочно это сделал! - закричал Эрик . - Ты нарочно это сделал! Ты
хотел, чтобы он сбежал! Ты не хотел, чтобы я с кем-нибудь играл! Ты хочешь,
чтобы собака была счастлива сама с собой, а не со мной! Ты дерьмо! Ты
ублюдок!
- Ха-ха, неуверенно засмеялся я. - Спасибо за звонок э...Франк. Пока, -
я бросил трубку и секунду постоял, поздравляя себя с тем, как хорошо я
вывернулся, если учесть все обстоятельства.
Я вытер лоб, который немного вспотел и посмотрел вверх в последний раз,
теней на стене не было. Я покачал головой и взбежал по лестнице. Дошел до
верхней ступеньки, и тут снова зазвонил телефон. Я замер. Если я отвечу...Но
если я не отвечу, тогда отец...
Я сбежал вниз, поднял трубку, услышал звук опускаемых монет, потом:
"Ублюдок!", несколько оглушительных ударов пластика о металл и стекло. Я
закрыл глаза и слушал гром ударов, пока один особенно громкий не закончился
низким гудением, которое обычно не издают телефоны. Я опять положил трубку,
повернулся, посмотрел вверх и устало пошел в свою комнату.
Я лежу в кровати. Скоро мне придется разобраться с проблемой. Это
единственный выход. Я должен повлиять на него, используя первопричину -
самого Старого Сола. Требуется сильнодействующее средство, а иначе Эрик в
одиночку разрушит Шотландскую Телефонную Сеть и расправится с собаками всей
страны. Но для начала мне придется проконсультироваться с Фабрикой.
Это не моя вина, но я завяз по уши и я способен что-то предпринять,
используя череп старой собаки, помощь Фабрики и удачу. Насколько мой брат
будет восприимчив к любым флюидам, которые я пошлю, был вопрос, о котором я
предпочитал не думать, если учесть состояние его мозгов, но я должен был
действовать.
Я надеялся: щенок убежал. Черт, я не виню всех собак за мою
инвалидность. Старый Сол был бандит, Старый Сол вошел в семейную историю и
мою собственную мифологию как Кастратор, но благодаря маленьким грызунам,
перелетавшим через залив, он был в моей власти.
Эрик - настоящий сумасшедший, даже если он мне и брат. Ему повезло, у
него есть кто-то нормальный, кто его любит.
Когда Агнесс Колдхейм, на восьмом с половиной месяцем беременности,
приехала на своем BSA500 с загнутыми ручками руля и красным глазом Саурона,
нарисованным на бензобаке, отец по понятным причинам не был сильно рад ее
видеть. Она бросила его почти сразу после моего рождения, оставила с орущим
младенцем на руках. Исчезнуть на три года, прожить без телефонного звонка
или открытки и потом ворваться через мост - резиновые ручки чуть-чуть не
цеплялись за стороны моста - с чьим-то ребенком или детьми и ожидать, будто
отец пригласит ее в дом, накормит, будет сиделкой, примет роды, было
самонадеянно.
Мне тогда было три года, и я почти ничего не помню. На самом деле я
ничего и не помню, воспоминания до трех лет отсутствуют. Но у меня на это
есть уважительные причины. Из обрывков, которые я смог собрать, когда отец
решал поделиться информацией, я смог сложить, как мне кажется, точную
картину происшествия. Миссис Клэмп тоже периодически подавала детали, хотя
на них можно положиться не больше, чем на рассказы моего отца.
Эрика не было на острове, он был у Стоувов в Белфасте.
Агнесс, загорелая, огромная, вся такая в бусах и ярком кафтане, полная
решимости родить в позе лотоса (в которой, утверждала она, и был зачат
младенец), говоря омм, отказалась отвечать на вопросы моего отца о том, где
она была три года и с кем. Она посоветовала ему не быть собственником
относительно ее и ее тела. Она чувствует себя хорошо и беременна; вот и все,
что ему нужно знать.
Агнесс удобно устроилась в комнате, которая когда-то была их совместной
с моим отцом спальней, несмотря на его протесты. Был ли он втайне рад ее
возвращению или у него была глупая идея уговорить ее остаться, я не знаю. Не
думаю, что он на самом деле такая уж сильная личность, несмотря на темную
мистическую ауру, которую он излучает, когда хочет произвести впечатление.
Подозреваю, очевидно целеустремленный характер моей матери подчинил его. В
любом случае, она получила, чего добивалась и хорошо жила пару недель в лето
любви, мира и тому подобного.
У моего отца тогда было все в порядке с обеими ногами, и ему пришлось
их использовать, бегая вверх и вниз из кухни или холла в спальню и обратно,
когда Агнесс звенела колокольчиками, вшитыми в расклешенные штанины джинсов,
перекинутых через спинку стула, который стоял около кровати. Плюс отец
должен был смотреть за мной. Я везде совал свой нос и проказничал, как любой
нормальный, здоровый трехлетний мальчик.
Как я уже сказал, я ничего не помню, но мне сказали, будто бы я любил
Старого Сола, кривоногого, белого, древнего бульдога, которого держал отец -
как мне сказали - потому что пес был такой безобразный и не любил женщин.
Еще он не любил мотоциклы и обезумел, когда Агнесс приехала в первый раз,
Сол лаял и атаковал мотоцикл. Агнесс отфутболила пса так, что он пролетел
через весь сад и, скуля, убежал в дюны и пришел обратно только после того,
как Агнесс перестала появляться во дворе и лежала в постели. Миссис Клэмп
настаивает, будто отец должен был усыпить собаку за несколько лет до
случившегося, но я думаю, слюнявый, желтоглазый, подслеповатый, пахнущих
рабой старый пес отцу был симпатичен именно своим уродством.
Агнесс начала рожать около полудня, в горячий, неподвижный день, потея
и говоря омм, отец кипятил воду и разные нужные штуки, Миссис Клэмп вытирала
лоб Агнесс и, наверное, рассказывала обо всех знакомых женщинах, которые
умерли во время родов. Я играл во дворе, бегал в шортах, вероятно, довольный
ее беременностью, потому как я получил свободу делать, что душе угодно в
саду и в доме, освободившись от надзора моего отца.
Я не знаю, сделал ли я что-то, раздразнившее Старого Сола, жара ли
довела его до особенной злости или, как говорит Миссис Клэмп, приехавшая
Агнесс ударила его по голове. Но маленький, склонный к проказам, грязный,
бойкий малыш, которым был я, вполне мог устроить какую-нибудь проказу с
собакой.
Случилось это в саду, там, где позднее, когда у отца случился приступ
любви к вкусной и здоровой пище, выращивали овощи. Моя мать тяжело дышала,
стонала, толкала где-то за час до появления младенца, за ней смотрели Миссис
Клэмп и отец, когда все трое (минимум двое, полагаю, Агнесс могла быть
отвлечена другими мыслями) услышали сумасшедший лай и высокий, ужасный крик.
Отец бросился к окну, выглянул в сад, закричал и выбежал из комнаты,
оставив Миссис Клэмп с вытаращенными глазами.
Он выбежал в сад и взял меня на руки. Вернулся в дом, позвал Миссис
Клэмп, положил меня на кухонный стол и попытался остановить кровотечение
полотенцами. Миссис Клэмп была в неведении и ярости, но принесла лекарства,
которые он потребовал, потом почти упала в обморок, увидев кровавое месиво
между моих ног. Отец взял у нее аптечку и приказал вернуться к моей матери.
Я пришел в сознание через час и лежал в постели, накачанный
лекарствами, обессиленный потерей крови, а отец пошел с ружьем, которое у
него тогда еще было, искать Старого Сола.
Он его нашел через пару минут, даже не выходя из дома. Старый пес
прятался около двери погреба, в прохладной тени под лестницей. Сол скулил и
дрожал, моя юная кровь смешалась со слюной и слизью из глаз на его обвисшей
морде, он зарычал и посмотрел вверх, дрожа и моля, на моего отца, который
поднял и задушил его.
Я заставил моего отца рассказать все это, еще он добавил, якобы в ту же
секунду, когда он выдавил последнюю каплю жизни из дергающегося пса, он
услышал крик сверху, внутри дома, это был мальчик, которого они назвали Пол
<Сол - языческое имя апостола Павла (Пола)>. Какая извращенная мысль
пришла тогда в голову моего отца и заставила его выбрать такое имя, я даже
не берусь вообразить, но именно его Энгус выбрал для своего нового сына. Имя
ему пришлось выбирать одному, Агнесс не осталась в доме надолго. Два дня она
выздоравливала, выразила шок и ужас по поводу случившегося со мной, потом
села на свой мотоцикл и уехала. Отец пытался ее остановить, встав на пути
мотоцикла перед мостом, она переехала моего отца и очень неудачно сломала
ему ногу.
Так Миссис Клэмп пришлось ухаживать и за моим отцом, а он запретил
старушке пригласить любого другого доктора, и сам загипсовал свою ногу, хотя
и не совсем правильно, чем и объясняется его хромота. Миссис Клэмп вынуждена
была на следующий день после отъезда матери Пола отнести новорожденного в
местный госпиталь. Отец протестовал, но как заметила Миссис Клэмп, у нее и
без нуждающегося в постоянном уходе младенца было достаточно хлопот с двумя
прикованными к постели инвалидами.
Я рассказал о последнем визите моей матери в дом и на остров. В
результате него она оставила одно существо мертвым, одно родившимся и двух
пожизненных инвалидов. Неплохо для двух недель в клевое лето психоделической
любви, мира и всеобщего благоденствия.
Старого Сола закопали на склоне за домом, позднее я назвал то место
Землей Черепа. Отец утверждает, будто он разрезал пса и нашел мои крохотные
гениталии в желудке, но не говорит, что он с ними сделал.
Пол был Солом. Такой враг был - должен был быть - достаточно
изворотливым для успешного переселения в мальчика. Вот почему отец выбрал
это имя для моего младшего брата. Мне просто повезло вовремя заметить и
исправить его в юном возрасте, а не то Бог знает, кем бы стал ребенок,
одержимый душой Старого Сола. Удача, шторм, я представил его Бомбе и
закончил его игру.
А зверьки - бурундуки, белые мыши и хомяки - должны были умереть свей
грязной смертью, чтобы я смог достать череп Старого Сола. Я стрелял
грызунами через залив в грязь на дальней стороне для следующих за этим
похорон. Отец не разрешил бы мне копаться на нашем кладбище домашних
животных, поэтому грызунам пришлось умереть в шутовских костюмах из половины
воланчика для бадминтона. Я покупал воланчики в спортивном магазине и
отрезал от них резиновый наконечник, потом втискивал протестующую морскую
свинку (я использовал одну ради принципа, но вообще-то они были слишком
большие и дорогие) сквозь пластиковую воронку, пока она не сидела вокруг
талии зверя как платьице. Снарядив грызунов в полет, я стрелял ими над
грязной водой, они находили свою удушающую кончину, потом я их хоронил,
используя в качестве гробов большие спичечные коробки, которые мы всегда
держали у газовой плиты, и которые я много лет собирал, держал в них
игрушечных солдатиков, строил из них модели домов и так далее.
Я сказал моему отцу, что пытаюсь перебросить грызунов на большую землю,
а те, которые я хоронил, те, которые не долетели, были жертвами научных
экспериментов. Сомнительно, что мне нужен был подобный предлог, отец никогда
не был обеспокоен страданиями низших форм жизни, несмотря на свое прошлое
хиппи, наверно, из-за своего медицинского образования.
Естественно, я вел учет, у меня все записано: потребовалось 37
предположительных экспериментов до того дня, когда моя верная лопата с
длинной ручкой, кусая кожу Земли Черепа, наткнулась на нечто тверже, чем
песчаная почва, и я наконец узнал, где лежали кости собаки.
Было бы замечательно, если бы я выкопал череп ровно через десять лет
после смерти пса, но на самом деле это произошло на несколько месяцев позже.
Но так или иначе Год Черепа закончился, старый враг оказался в моей власти.
Костяной шар был вырван из земли как очень гнилой зуб в одну подходящую
темную ночь при свете фонарика в присутствии лопаты Стальной удар, пока отец
спал, а я должен был бы спать, и небеса содрогались от сильного ветра и
дождя.
Когда я принес череп в бункер, я дрожал, запугав себя до полусмерти
параноидальными фантазиями, но я победил, я принес туда грязный череп,
очистил его и вставил в него свечу, и окружил сильной магией, важными
вещами, а потом, замерзший и промокший, вернулся в свою теплую постельку.
Подведя итоги, я думаю, я справился со своей проблемой так хорошо, как
только возможно. Мой враг дважды мертв, а его останки в моих руках. Я не
мужчина и ничто не может это изменить; но я - это я, я считаю это
достаточной компенсацией.
Поджигать собак - просто нонсенс.
До того, как я понял, что иногда птицы могут быть моими союзниками, я
делал с ними всякие злые штуки: ловил, стрелял в них, привязывал к палкам во
время отлива, ставил бомбы с электрическими детонаторами под их гнездами и
т.д.
Моей любимой игрой было поймать две птицы с помощью приманки и сети и
связать их друг с другом. Обычно это были чайки, и я привязывал их нога к
ноге толстой оранжевой нейлоновой леской, а потом сидел на дюне и наблюдал.
Иногда я брал чайку и ворону, но были ли жертвы одного вида или нет, они
быстро понимали, что не могут летать как следует - хотя теоретически веревка
была достаточно длинная - и заканчивалось все (после уморительных неловких
движений) дракой.
Когда одна из птиц была мертва, выжившая - как правило, раненая -
оказывалась в далеко не лучшем положении, привязанная к тяжелому трупу
вместо живого противника. Я видел пару целеустремленных птиц, отклевавших
ногу побежденного врага, но большинство не смогли или до подобного не
додумались, и ночью были пойманы крысами.
Я играл и в другие игры, но эта запомнилась как одно из моих более
взрослых изобретений, в некотором смысле, она была символическая и с
приятным привкусом иронии.
Птица испражнилась на Щебень, когда я крутил педали на дороге в город
во вторник утром. Я остановился, посмотрел вверх на кружащих чаек и пару
дроздов, сорвал пригоршню травы и вытер желто-белую грязь с рамы. День был
ясный и солнечный, дул легкий бриз. Прогноз погоды на следующие несколько
дней был неплохой, я надеялся на хорошую погоду во время появления Эрика.
Мы с Джеми встретились в баре паба "Под Гербом Колдхеймов" и сидели
там, играя в электронную игру по кабельному телевизору.
- Если он настолько чокнутый, я не понимаю, почему они до сих пор его
еще не поймали.
- Я тебе говорил, он чокнутый, но хитрый. Он не глупый. Он всегда был
очень сообразительный, с самого детства. Он рано начал читать, и все его
родственники, и дяди, и тети еще до того, как я родился, говорили о нем: ох,
они теперь так рано взрослеют и тому подобное.
- Но он все равно сошел с ума.
- Они так говорят, но я не уверен.
- Как насчет собак? И личинок мух - опарышей?
- О'кей, это по-сумасшедшему, признаю, но иногда я думаю, он что-то
замышляет, он на самом деле не сумасшедший и решил вести себя как
умалишенный, и они его изолировали, когда он слишком далеко зашел.
- И он на них обозлился, - ухмыльнулся Джеми, потягивая свое пиво, а я
аннигилировал подозрительные разноцветные космические корабли на экране. Я
ответил:
- Да, наверно. Ох, я не знаю. Может, он и вправду не в себе. Может, я.
Может, все остальные или, по крайней мере, вся наша семья.
- Теперь ты прав. - Я посмотрел на него, потом улыбнулся:
- Иногда я об этом размышляю...Мой отец эксцентричен. Полагаю, я тоже,
- я пожал плечами и снова сосредоточился на космической битве. - Но меня это
не волнует. Вокруг навалом тех, кого сильнее стукнули пыльным мешком.
Джеми молчал, а я переходил от картинки к картинке кувыркающихся,
визжащих кораблей. Наконец удача мне изменила, и они меня поймали. Я взял
свою пинту, а Джеми сел разносить вдребезги размалеванные штуки. Я смотрел
на макушку его головы, а он согнулся над игрой. Он начинал лысеть, хотя я
знал, что ему только двадцать три. Он опять напомнил мне щенка:
непропорциональная голова, короткие толстые ножки и ручки, напрягающиеся от
усилия, с которым Джеми нажимал на кнопку "огонь" и двигал джойстик.
- Да, - сказал он чрез некоторое время, продолжая атаковать
надвигающийся корабль, - и многие из них политики и президенты, и тому
подобное.
- Что? - спросил я, недоумевая, о чем это он.
- Настоящие чокнутые. Многие из них стоят во главе стран, религий или
амий. Настоящие сумасшедшие.
- Да, наверное, - задумчиво сказал я, наблюдая за битвой на экране
вверх ногами, - или может они - единственные нормальные люди. У них вся
власть и богатство. Они заставляют всех остальных делать то, что они хотят,
например, умирать для них и работать на них, и продвигать их к власти, и
защищать их, и платить налоги, и покупать для них игрушки, и они переживут
следующую большую войну в своих туннелях и бункерах. Так что если
рассмотреть нынешнее положение вещей, кто может назвать их сумасшедшими,
потому что они не делают так, как Джо Лох, иначе они были бы Джонами Лохами,
и наверху сидел бы кто-нибудь другой
- Выживание наиболее приспособленных.
- Да.
- Выживание... - Джеми со свистом втянул воздух и так сильно дернул
джойстик, что чуть не упал со стула, но смог увести свой корабль от желтых
молний, которые загнали его в угол экрана, - наиболее вредных. - Он взглянул
на меня и быстро улыбнулся, потом опять сгорбился над игрой. Я выпил и
кивнул:
- Можно и так. Если наиболее вредный выживает, отсюда и берется
закаленное дерьмо, которое правит нами.
- "Нами" - это Джонами Лохами, - сказал Джеми.
- Ага, или всеми подряд. Всем видом. Если мы и в самом деле настолько
злые и тупые, что забросаем друг друга замечательными водородными и
нейтронными бомбами, тогда может и хорошо выйдет, если мы сотрем себя с лица
земли до того, как мы выйдем в космос и начнем проделывать ужасные пакости с
другими видами.
- Ты имеешь в виду, что мы будем космическими агрессорами?
- Ага, - засмеялся я и стал раскачиваться на стуле. - Точно. Это мы! -
я опять засмеялся и постучал по экрану над строем летящих красных и зеленых
штук, а одна из них, отделившись от главного скопления, нырнула вниз,
стреляя по кораблю Джеми, промахнулась, но задела его зеленым крылом,
исчезая в нижней части экрана. Корабль Джеми взорвался, выбросив вспышки
мигающего красного и желтого.
- Черт, - сказал он и покачал головой.
Я сел за игру и подождал появления моего корабля.
Слегка опьянев от трех пинт, которые я выпил, я поехал на остров,
насвистывая. Мне всегда нравились наши с Джеми беседы во время ленча. Когда
мы встречаемся с ним по субботам, мы иногда разговариваем, но не слышим друг
друга во время выступления групп, а после я или слишком пьян для разговоров,
а если могу говорить, слишком пьян, чтобы вспомнить, о чем мы говорили. Что,
наверно, то же самое, если судить по тому, как довольно умные люди
превращаются в бормочущих, грубых, твердолобых и хвастливых идиотов, когда
количество молекул алкоголя в крови превышает количество их нейронов. К
счастью, это можно заметить только оставаясь трезвым, поэтому есть выход,
приятный (по меньшей мере временно) и очевидный.
Когда я пришел домой, отец спал в шезлонге в саду. Я поставил велосипед
в сарай и смотрел на отца из дверного проема сарая, если он проснется, я
смогу сделать вид будто я закрываю дверь. Его голова слегка наклонилась в
мою сторону, рот был слегка открыт. У него были на глазах темные очки, но я
видел сквозь стекла его закрытые глаза.
Мне нужно было пойти пописать, поэтому я смотрел на него не очень
долго. У меня не было особенных причин для наблюдения за ним, просто мне
нравится это делать. Мне приятно чувствовать, что я его вижу, а он меня нет,
я настороже и в полном сознании, а он нет.
Я ушел в дом.
После быстрого обхода Столбов, я провел понедельник за починкой и
улучшением Фабрики, работал, пока не заболели глаза, и отец сказал мне
спуститься и пообедать.
Вечером шел дождь, я остался дома и смотрел телевизор. Я рано лег
спать. Эрик не звонил.
Когда я простился с примерно половиной пива, выпитого в "Гербе", я
пошел посмотреть на Фабрику. Я залез на чердак, который был наполнен
солнечным светом, теплом и запахом старых интересных книг, и решил привести
чердак в порядок.
Я сложил старые игрушки в ящики, рулоны ковров и обоев поставил на
место, откуда они упали, приколол пару карт обратно на наклонный деревянный
потолок, убрал инструменты остатки материалов, которые я использовал для
ремонта Фабрики и загрузил отделения Фабрики, нуждавшиеся в загрузке.
Пока я всем этим занимался, я нашел интересные вещи: самодельную
астролябию, которую я когда-то сделал; коробку с частями модели укреплений
вокруг Византии; остатки моей коллекции изоляторов с телеграфных столбов и
старые записные книжки, оставшиеся от времен, когда отец учил меня
французскому. Пролистав их, я не смог найти очевидного обмана, он не учил
меня ругательствам вместо "извините" или "как пройти к железнодорожной
станции", хотя, должно быть, искушение было почти непреодолимым.
Я закончил уборку, несколько раз чихнув от висевших в золотом
пространстве чердака сверкающих пылинок. Еще раз посмотрел на обновленную
Фабрику, просто потому что я люблю смотреть на нее, переделывать ее, трогать
ее, нажимать на ее маленькие рычаги, открывать двери. Наконец я оттянул себя
от нее, мысленно говоря: довольно скоро у меня будет возможность
использовать Фабрику по назначению. Днем я поймаю осу и следующим утром пущу
ее в дело. Я хотел еще раз допросить Фабрику до появления Эрика, я хотел
точнее знать будущее.
Конечно, было немного рискованно задавать один и тот же вопрос дважды,
но я подумал: чрезвычайные обстоятельства требуют, и в конце концов Фабрика
принадлежит мне.
пропустил начало ответа Эрика, и услышал только:
- ...как я себя чувствую. Каждый раз, когда я звоню, одно и то же. "Где
ты сейчас?". Вот и все, что тебя интересует, тебя не интересует состояние
моей головы, только тела. Я не знаю, почему я до сих пор звоню. С тем же
успехом я мог бы себя не утруждать.
- Хм. Хорошо. Ты прав, - сказал я, посмотрев на отца и улыбнувшись. Он
стоял, молчащий и неподвижный.
- Видишь? Все, что ты можешь сказать : "Где ты сейчас?". Заметно, как
тебе не все равно.
- Нет. Наоборот, - сказал я, потом немного отодвинул трубку ото рта и
закричал моему отцу. - Это опять Джеми, папа!
- ...почему я пытаюсь, я не знаю, в самом деле... - Эрик болтал в
трубке, очевидно, безразличный к сказанному мной. Отец тоже меня
проигнорировал, оставшись в той же позиции - голова набок. Я облизал губы и
сказал:
- Слушай, Джеми...
- Что? Видишь? Ты опять забыл мое имя. Так почему...?
- Мы должны привести туда моего отца, вот он здесь, - я прошипел
последние два слова, - и купить ту старую машину, на которой я смогу ездить
по песку.
- Ты говоришь ерунду. Я никогда не водил никакую машину по песку. Ты
опять забыл, кто я, - сказал Эрик, не слушая меня. Я отвернулся от моего
отца и смотрел в угол, тяжело вздыхая и шепча, отвернувшись от трубки, - О,
Боже.
- Да, да, правильно, Джеми, безнадежно продолжал я. - Брат идет сюда,
насколько я знаю. Я и отец надеемся, Эрик в порядке.
- Ты маленький ублюдок! Ты так говоришь, как будто меня здесь нет.
Боже, как я это ненавижу! Ты со мной так не поступишь, правда, мой маленький
огонек? - его голос опять стал дальше, и я услышал звуки, издаваемые
собакой, точнее, издаваемые щенком. Я начал потеть.
Я услышал шаги внизу, потом выключился свет на кухне. Шаги приблизились
и застучали по лестнице. Я обернулся и улыбнулся отцу.
- Ну, верно, Джеми, - жалко сказал я, иссякнув метафорически, и с
горлом, пересохшим буквально.
- Не виси долго на телефоне, - сказал, проходя мимо, отец и продолжил
подниматься по лестнице.
- Хорошо, папа, - весело закричал я, начиная ощущать боль где-то в
области желудка, она всегда появляется у меня, когда ситуация становится
особенно тяжелой и я не вижу выхода из нее.
- Аааооо!
Я рванул трубку от уха и посмотрел на нее. Я не мог понять, Эрик или
собака издали этот вопль.
- Алло? Алло? - лихорадочно зашептал я, посмотрев вверх и увидев, как
тень моего отца сползла со стены этажом выше.
- Хаааоооввваааоооовв! - раздался крик из трубки. Я задрожал и
дернулся. Боже мой, что он делал с животным. Потом я услышал щелчок и крик,
вроде бы проклятие, и звук упавшей и ударившейся о стену трубки. - Ты
маленький ублюдок! Ах! Дерьмо! Твою мать! Вернись, ты маленький...
- Алло! Эрик! То есть Франк! То есть... Алло! Что случилось? - зашипел
я, посмотрев вверх, присев на корточки около телефона и прикрывая рот
свободной рукой. - Алло?
Потом был звук чего-то упавшего, крик: "Это ты виноват!" близко к
трубке, потом еще удар. Я слышал неясные звуки, но, даже напрягая слух, я не
мог понять, что слышу - это могло быть просто шумами на линии. Я размышлял,
не положить ли трубку и уже почти это сделал, когда опять услышал голос
Эрика, он бормотал, но я не мог ничего разобрать.
- Алло? Что? - спросил я.
- Ты еще здесь? Маленький ублюдок убежал. Твоя вина. Иисусе, да на что
ты годен?
- Извини, - искренне сказал я.
- Слишком поздно. Он укусил меня, дерьмо. Но я его поймаю. Ублюдок, -
зазвучали гудки. Я услышал, как он бросил еще монету. - Думаю, ты счастлив.
- Счастлив, почему?
- Счастлив из-за побега чертовой собаки, задница.
- Что? Я? - запнулся я.
- И не пытайся сказать, будто жалеешь, что она убежала.
- Ах...
- Ты нарочно это сделал! - закричал Эрик . - Ты нарочно это сделал! Ты
хотел, чтобы он сбежал! Ты не хотел, чтобы я с кем-нибудь играл! Ты хочешь,
чтобы собака была счастлива сама с собой, а не со мной! Ты дерьмо! Ты
ублюдок!
- Ха-ха, неуверенно засмеялся я. - Спасибо за звонок э...Франк. Пока, -
я бросил трубку и секунду постоял, поздравляя себя с тем, как хорошо я
вывернулся, если учесть все обстоятельства.
Я вытер лоб, который немного вспотел и посмотрел вверх в последний раз,
теней на стене не было. Я покачал головой и взбежал по лестнице. Дошел до
верхней ступеньки, и тут снова зазвонил телефон. Я замер. Если я отвечу...Но
если я не отвечу, тогда отец...
Я сбежал вниз, поднял трубку, услышал звук опускаемых монет, потом:
"Ублюдок!", несколько оглушительных ударов пластика о металл и стекло. Я
закрыл глаза и слушал гром ударов, пока один особенно громкий не закончился
низким гудением, которое обычно не издают телефоны. Я опять положил трубку,
повернулся, посмотрел вверх и устало пошел в свою комнату.
Я лежу в кровати. Скоро мне придется разобраться с проблемой. Это
единственный выход. Я должен повлиять на него, используя первопричину -
самого Старого Сола. Требуется сильнодействующее средство, а иначе Эрик в
одиночку разрушит Шотландскую Телефонную Сеть и расправится с собаками всей
страны. Но для начала мне придется проконсультироваться с Фабрикой.
Это не моя вина, но я завяз по уши и я способен что-то предпринять,
используя череп старой собаки, помощь Фабрики и удачу. Насколько мой брат
будет восприимчив к любым флюидам, которые я пошлю, был вопрос, о котором я
предпочитал не думать, если учесть состояние его мозгов, но я должен был
действовать.
Я надеялся: щенок убежал. Черт, я не виню всех собак за мою
инвалидность. Старый Сол был бандит, Старый Сол вошел в семейную историю и
мою собственную мифологию как Кастратор, но благодаря маленьким грызунам,
перелетавшим через залив, он был в моей власти.
Эрик - настоящий сумасшедший, даже если он мне и брат. Ему повезло, у
него есть кто-то нормальный, кто его любит.
Когда Агнесс Колдхейм, на восьмом с половиной месяцем беременности,
приехала на своем BSA500 с загнутыми ручками руля и красным глазом Саурона,
нарисованным на бензобаке, отец по понятным причинам не был сильно рад ее
видеть. Она бросила его почти сразу после моего рождения, оставила с орущим
младенцем на руках. Исчезнуть на три года, прожить без телефонного звонка
или открытки и потом ворваться через мост - резиновые ручки чуть-чуть не
цеплялись за стороны моста - с чьим-то ребенком или детьми и ожидать, будто
отец пригласит ее в дом, накормит, будет сиделкой, примет роды, было
самонадеянно.
Мне тогда было три года, и я почти ничего не помню. На самом деле я
ничего и не помню, воспоминания до трех лет отсутствуют. Но у меня на это
есть уважительные причины. Из обрывков, которые я смог собрать, когда отец
решал поделиться информацией, я смог сложить, как мне кажется, точную
картину происшествия. Миссис Клэмп тоже периодически подавала детали, хотя
на них можно положиться не больше, чем на рассказы моего отца.
Эрика не было на острове, он был у Стоувов в Белфасте.
Агнесс, загорелая, огромная, вся такая в бусах и ярком кафтане, полная
решимости родить в позе лотоса (в которой, утверждала она, и был зачат
младенец), говоря омм, отказалась отвечать на вопросы моего отца о том, где
она была три года и с кем. Она посоветовала ему не быть собственником
относительно ее и ее тела. Она чувствует себя хорошо и беременна; вот и все,
что ему нужно знать.
Агнесс удобно устроилась в комнате, которая когда-то была их совместной
с моим отцом спальней, несмотря на его протесты. Был ли он втайне рад ее
возвращению или у него была глупая идея уговорить ее остаться, я не знаю. Не
думаю, что он на самом деле такая уж сильная личность, несмотря на темную
мистическую ауру, которую он излучает, когда хочет произвести впечатление.
Подозреваю, очевидно целеустремленный характер моей матери подчинил его. В
любом случае, она получила, чего добивалась и хорошо жила пару недель в лето
любви, мира и тому подобного.
У моего отца тогда было все в порядке с обеими ногами, и ему пришлось
их использовать, бегая вверх и вниз из кухни или холла в спальню и обратно,
когда Агнесс звенела колокольчиками, вшитыми в расклешенные штанины джинсов,
перекинутых через спинку стула, который стоял около кровати. Плюс отец
должен был смотреть за мной. Я везде совал свой нос и проказничал, как любой
нормальный, здоровый трехлетний мальчик.
Как я уже сказал, я ничего не помню, но мне сказали, будто бы я любил
Старого Сола, кривоногого, белого, древнего бульдога, которого держал отец -
как мне сказали - потому что пес был такой безобразный и не любил женщин.
Еще он не любил мотоциклы и обезумел, когда Агнесс приехала в первый раз,
Сол лаял и атаковал мотоцикл. Агнесс отфутболила пса так, что он пролетел
через весь сад и, скуля, убежал в дюны и пришел обратно только после того,
как Агнесс перестала появляться во дворе и лежала в постели. Миссис Клэмп
настаивает, будто отец должен был усыпить собаку за несколько лет до
случившегося, но я думаю, слюнявый, желтоглазый, подслеповатый, пахнущих
рабой старый пес отцу был симпатичен именно своим уродством.
Агнесс начала рожать около полудня, в горячий, неподвижный день, потея
и говоря омм, отец кипятил воду и разные нужные штуки, Миссис Клэмп вытирала
лоб Агнесс и, наверное, рассказывала обо всех знакомых женщинах, которые
умерли во время родов. Я играл во дворе, бегал в шортах, вероятно, довольный
ее беременностью, потому как я получил свободу делать, что душе угодно в
саду и в доме, освободившись от надзора моего отца.
Я не знаю, сделал ли я что-то, раздразнившее Старого Сола, жара ли
довела его до особенной злости или, как говорит Миссис Клэмп, приехавшая
Агнесс ударила его по голове. Но маленький, склонный к проказам, грязный,
бойкий малыш, которым был я, вполне мог устроить какую-нибудь проказу с
собакой.
Случилось это в саду, там, где позднее, когда у отца случился приступ
любви к вкусной и здоровой пище, выращивали овощи. Моя мать тяжело дышала,
стонала, толкала где-то за час до появления младенца, за ней смотрели Миссис
Клэмп и отец, когда все трое (минимум двое, полагаю, Агнесс могла быть
отвлечена другими мыслями) услышали сумасшедший лай и высокий, ужасный крик.
Отец бросился к окну, выглянул в сад, закричал и выбежал из комнаты,
оставив Миссис Клэмп с вытаращенными глазами.
Он выбежал в сад и взял меня на руки. Вернулся в дом, позвал Миссис
Клэмп, положил меня на кухонный стол и попытался остановить кровотечение
полотенцами. Миссис Клэмп была в неведении и ярости, но принесла лекарства,
которые он потребовал, потом почти упала в обморок, увидев кровавое месиво
между моих ног. Отец взял у нее аптечку и приказал вернуться к моей матери.
Я пришел в сознание через час и лежал в постели, накачанный
лекарствами, обессиленный потерей крови, а отец пошел с ружьем, которое у
него тогда еще было, искать Старого Сола.
Он его нашел через пару минут, даже не выходя из дома. Старый пес
прятался около двери погреба, в прохладной тени под лестницей. Сол скулил и
дрожал, моя юная кровь смешалась со слюной и слизью из глаз на его обвисшей
морде, он зарычал и посмотрел вверх, дрожа и моля, на моего отца, который
поднял и задушил его.
Я заставил моего отца рассказать все это, еще он добавил, якобы в ту же
секунду, когда он выдавил последнюю каплю жизни из дергающегося пса, он
услышал крик сверху, внутри дома, это был мальчик, которого они назвали Пол
<Сол - языческое имя апостола Павла (Пола)>. Какая извращенная мысль
пришла тогда в голову моего отца и заставила его выбрать такое имя, я даже
не берусь вообразить, но именно его Энгус выбрал для своего нового сына. Имя
ему пришлось выбирать одному, Агнесс не осталась в доме надолго. Два дня она
выздоравливала, выразила шок и ужас по поводу случившегося со мной, потом
села на свой мотоцикл и уехала. Отец пытался ее остановить, встав на пути
мотоцикла перед мостом, она переехала моего отца и очень неудачно сломала
ему ногу.
Так Миссис Клэмп пришлось ухаживать и за моим отцом, а он запретил
старушке пригласить любого другого доктора, и сам загипсовал свою ногу, хотя
и не совсем правильно, чем и объясняется его хромота. Миссис Клэмп вынуждена
была на следующий день после отъезда матери Пола отнести новорожденного в
местный госпиталь. Отец протестовал, но как заметила Миссис Клэмп, у нее и
без нуждающегося в постоянном уходе младенца было достаточно хлопот с двумя
прикованными к постели инвалидами.
Я рассказал о последнем визите моей матери в дом и на остров. В
результате него она оставила одно существо мертвым, одно родившимся и двух
пожизненных инвалидов. Неплохо для двух недель в клевое лето психоделической
любви, мира и всеобщего благоденствия.
Старого Сола закопали на склоне за домом, позднее я назвал то место
Землей Черепа. Отец утверждает, будто он разрезал пса и нашел мои крохотные
гениталии в желудке, но не говорит, что он с ними сделал.
Пол был Солом. Такой враг был - должен был быть - достаточно
изворотливым для успешного переселения в мальчика. Вот почему отец выбрал
это имя для моего младшего брата. Мне просто повезло вовремя заметить и
исправить его в юном возрасте, а не то Бог знает, кем бы стал ребенок,
одержимый душой Старого Сола. Удача, шторм, я представил его Бомбе и
закончил его игру.
А зверьки - бурундуки, белые мыши и хомяки - должны были умереть свей
грязной смертью, чтобы я смог достать череп Старого Сола. Я стрелял
грызунами через залив в грязь на дальней стороне для следующих за этим
похорон. Отец не разрешил бы мне копаться на нашем кладбище домашних
животных, поэтому грызунам пришлось умереть в шутовских костюмах из половины
воланчика для бадминтона. Я покупал воланчики в спортивном магазине и
отрезал от них резиновый наконечник, потом втискивал протестующую морскую
свинку (я использовал одну ради принципа, но вообще-то они были слишком
большие и дорогие) сквозь пластиковую воронку, пока она не сидела вокруг
талии зверя как платьице. Снарядив грызунов в полет, я стрелял ими над
грязной водой, они находили свою удушающую кончину, потом я их хоронил,
используя в качестве гробов большие спичечные коробки, которые мы всегда
держали у газовой плиты, и которые я много лет собирал, держал в них
игрушечных солдатиков, строил из них модели домов и так далее.
Я сказал моему отцу, что пытаюсь перебросить грызунов на большую землю,
а те, которые я хоронил, те, которые не долетели, были жертвами научных
экспериментов. Сомнительно, что мне нужен был подобный предлог, отец никогда
не был обеспокоен страданиями низших форм жизни, несмотря на свое прошлое
хиппи, наверно, из-за своего медицинского образования.
Естественно, я вел учет, у меня все записано: потребовалось 37
предположительных экспериментов до того дня, когда моя верная лопата с
длинной ручкой, кусая кожу Земли Черепа, наткнулась на нечто тверже, чем
песчаная почва, и я наконец узнал, где лежали кости собаки.
Было бы замечательно, если бы я выкопал череп ровно через десять лет
после смерти пса, но на самом деле это произошло на несколько месяцев позже.
Но так или иначе Год Черепа закончился, старый враг оказался в моей власти.
Костяной шар был вырван из земли как очень гнилой зуб в одну подходящую
темную ночь при свете фонарика в присутствии лопаты Стальной удар, пока отец
спал, а я должен был бы спать, и небеса содрогались от сильного ветра и
дождя.
Когда я принес череп в бункер, я дрожал, запугав себя до полусмерти
параноидальными фантазиями, но я победил, я принес туда грязный череп,
очистил его и вставил в него свечу, и окружил сильной магией, важными
вещами, а потом, замерзший и промокший, вернулся в свою теплую постельку.
Подведя итоги, я думаю, я справился со своей проблемой так хорошо, как
только возможно. Мой враг дважды мертв, а его останки в моих руках. Я не
мужчина и ничто не может это изменить; но я - это я, я считаю это
достаточной компенсацией.
Поджигать собак - просто нонсенс.
До того, как я понял, что иногда птицы могут быть моими союзниками, я
делал с ними всякие злые штуки: ловил, стрелял в них, привязывал к палкам во
время отлива, ставил бомбы с электрическими детонаторами под их гнездами и
т.д.
Моей любимой игрой было поймать две птицы с помощью приманки и сети и
связать их друг с другом. Обычно это были чайки, и я привязывал их нога к
ноге толстой оранжевой нейлоновой леской, а потом сидел на дюне и наблюдал.
Иногда я брал чайку и ворону, но были ли жертвы одного вида или нет, они
быстро понимали, что не могут летать как следует - хотя теоретически веревка
была достаточно длинная - и заканчивалось все (после уморительных неловких
движений) дракой.
Когда одна из птиц была мертва, выжившая - как правило, раненая -
оказывалась в далеко не лучшем положении, привязанная к тяжелому трупу
вместо живого противника. Я видел пару целеустремленных птиц, отклевавших
ногу побежденного врага, но большинство не смогли или до подобного не
додумались, и ночью были пойманы крысами.
Я играл и в другие игры, но эта запомнилась как одно из моих более
взрослых изобретений, в некотором смысле, она была символическая и с
приятным привкусом иронии.
Птица испражнилась на Щебень, когда я крутил педали на дороге в город
во вторник утром. Я остановился, посмотрел вверх на кружащих чаек и пару
дроздов, сорвал пригоршню травы и вытер желто-белую грязь с рамы. День был
ясный и солнечный, дул легкий бриз. Прогноз погоды на следующие несколько
дней был неплохой, я надеялся на хорошую погоду во время появления Эрика.
Мы с Джеми встретились в баре паба "Под Гербом Колдхеймов" и сидели
там, играя в электронную игру по кабельному телевизору.
- Если он настолько чокнутый, я не понимаю, почему они до сих пор его
еще не поймали.
- Я тебе говорил, он чокнутый, но хитрый. Он не глупый. Он всегда был
очень сообразительный, с самого детства. Он рано начал читать, и все его
родственники, и дяди, и тети еще до того, как я родился, говорили о нем: ох,
они теперь так рано взрослеют и тому подобное.
- Но он все равно сошел с ума.
- Они так говорят, но я не уверен.
- Как насчет собак? И личинок мух - опарышей?
- О'кей, это по-сумасшедшему, признаю, но иногда я думаю, он что-то
замышляет, он на самом деле не сумасшедший и решил вести себя как
умалишенный, и они его изолировали, когда он слишком далеко зашел.
- И он на них обозлился, - ухмыльнулся Джеми, потягивая свое пиво, а я
аннигилировал подозрительные разноцветные космические корабли на экране. Я
ответил:
- Да, наверно. Ох, я не знаю. Может, он и вправду не в себе. Может, я.
Может, все остальные или, по крайней мере, вся наша семья.
- Теперь ты прав. - Я посмотрел на него, потом улыбнулся:
- Иногда я об этом размышляю...Мой отец эксцентричен. Полагаю, я тоже,
- я пожал плечами и снова сосредоточился на космической битве. - Но меня это
не волнует. Вокруг навалом тех, кого сильнее стукнули пыльным мешком.
Джеми молчал, а я переходил от картинки к картинке кувыркающихся,
визжащих кораблей. Наконец удача мне изменила, и они меня поймали. Я взял
свою пинту, а Джеми сел разносить вдребезги размалеванные штуки. Я смотрел
на макушку его головы, а он согнулся над игрой. Он начинал лысеть, хотя я
знал, что ему только двадцать три. Он опять напомнил мне щенка:
непропорциональная голова, короткие толстые ножки и ручки, напрягающиеся от
усилия, с которым Джеми нажимал на кнопку "огонь" и двигал джойстик.
- Да, - сказал он чрез некоторое время, продолжая атаковать
надвигающийся корабль, - и многие из них политики и президенты, и тому
подобное.
- Что? - спросил я, недоумевая, о чем это он.
- Настоящие чокнутые. Многие из них стоят во главе стран, религий или
амий. Настоящие сумасшедшие.
- Да, наверное, - задумчиво сказал я, наблюдая за битвой на экране
вверх ногами, - или может они - единственные нормальные люди. У них вся
власть и богатство. Они заставляют всех остальных делать то, что они хотят,
например, умирать для них и работать на них, и продвигать их к власти, и
защищать их, и платить налоги, и покупать для них игрушки, и они переживут
следующую большую войну в своих туннелях и бункерах. Так что если
рассмотреть нынешнее положение вещей, кто может назвать их сумасшедшими,
потому что они не делают так, как Джо Лох, иначе они были бы Джонами Лохами,
и наверху сидел бы кто-нибудь другой
- Выживание наиболее приспособленных.
- Да.
- Выживание... - Джеми со свистом втянул воздух и так сильно дернул
джойстик, что чуть не упал со стула, но смог увести свой корабль от желтых
молний, которые загнали его в угол экрана, - наиболее вредных. - Он взглянул
на меня и быстро улыбнулся, потом опять сгорбился над игрой. Я выпил и
кивнул:
- Можно и так. Если наиболее вредный выживает, отсюда и берется
закаленное дерьмо, которое правит нами.
- "Нами" - это Джонами Лохами, - сказал Джеми.
- Ага, или всеми подряд. Всем видом. Если мы и в самом деле настолько
злые и тупые, что забросаем друг друга замечательными водородными и
нейтронными бомбами, тогда может и хорошо выйдет, если мы сотрем себя с лица
земли до того, как мы выйдем в космос и начнем проделывать ужасные пакости с
другими видами.
- Ты имеешь в виду, что мы будем космическими агрессорами?
- Ага, - засмеялся я и стал раскачиваться на стуле. - Точно. Это мы! -
я опять засмеялся и постучал по экрану над строем летящих красных и зеленых
штук, а одна из них, отделившись от главного скопления, нырнула вниз,
стреляя по кораблю Джеми, промахнулась, но задела его зеленым крылом,
исчезая в нижней части экрана. Корабль Джеми взорвался, выбросив вспышки
мигающего красного и желтого.
- Черт, - сказал он и покачал головой.
Я сел за игру и подождал появления моего корабля.
Слегка опьянев от трех пинт, которые я выпил, я поехал на остров,
насвистывая. Мне всегда нравились наши с Джеми беседы во время ленча. Когда
мы встречаемся с ним по субботам, мы иногда разговариваем, но не слышим друг
друга во время выступления групп, а после я или слишком пьян для разговоров,
а если могу говорить, слишком пьян, чтобы вспомнить, о чем мы говорили. Что,
наверно, то же самое, если судить по тому, как довольно умные люди
превращаются в бормочущих, грубых, твердолобых и хвастливых идиотов, когда
количество молекул алкоголя в крови превышает количество их нейронов. К
счастью, это можно заметить только оставаясь трезвым, поэтому есть выход,
приятный (по меньшей мере временно) и очевидный.
Когда я пришел домой, отец спал в шезлонге в саду. Я поставил велосипед
в сарай и смотрел на отца из дверного проема сарая, если он проснется, я
смогу сделать вид будто я закрываю дверь. Его голова слегка наклонилась в
мою сторону, рот был слегка открыт. У него были на глазах темные очки, но я
видел сквозь стекла его закрытые глаза.
Мне нужно было пойти пописать, поэтому я смотрел на него не очень
долго. У меня не было особенных причин для наблюдения за ним, просто мне
нравится это делать. Мне приятно чувствовать, что я его вижу, а он меня нет,
я настороже и в полном сознании, а он нет.
Я ушел в дом.
После быстрого обхода Столбов, я провел понедельник за починкой и
улучшением Фабрики, работал, пока не заболели глаза, и отец сказал мне
спуститься и пообедать.
Вечером шел дождь, я остался дома и смотрел телевизор. Я рано лег
спать. Эрик не звонил.
Когда я простился с примерно половиной пива, выпитого в "Гербе", я
пошел посмотреть на Фабрику. Я залез на чердак, который был наполнен
солнечным светом, теплом и запахом старых интересных книг, и решил привести
чердак в порядок.
Я сложил старые игрушки в ящики, рулоны ковров и обоев поставил на
место, откуда они упали, приколол пару карт обратно на наклонный деревянный
потолок, убрал инструменты остатки материалов, которые я использовал для
ремонта Фабрики и загрузил отделения Фабрики, нуждавшиеся в загрузке.
Пока я всем этим занимался, я нашел интересные вещи: самодельную
астролябию, которую я когда-то сделал; коробку с частями модели укреплений
вокруг Византии; остатки моей коллекции изоляторов с телеграфных столбов и
старые записные книжки, оставшиеся от времен, когда отец учил меня
французскому. Пролистав их, я не смог найти очевидного обмана, он не учил
меня ругательствам вместо "извините" или "как пройти к железнодорожной
станции", хотя, должно быть, искушение было почти непреодолимым.
Я закончил уборку, несколько раз чихнув от висевших в золотом
пространстве чердака сверкающих пылинок. Еще раз посмотрел на обновленную
Фабрику, просто потому что я люблю смотреть на нее, переделывать ее, трогать
ее, нажимать на ее маленькие рычаги, открывать двери. Наконец я оттянул себя
от нее, мысленно говоря: довольно скоро у меня будет возможность
использовать Фабрику по назначению. Днем я поймаю осу и следующим утром пущу
ее в дело. Я хотел еще раз допросить Фабрику до появления Эрика, я хотел
точнее знать будущее.
Конечно, было немного рискованно задавать один и тот же вопрос дважды,
но я подумал: чрезвычайные обстоятельства требуют, и в конце концов Фабрика
принадлежит мне.