Еще несколько дней тому назад, в Сайгоне, когда я сидел в кабинете у губернатора, объяснявшего мне в крайне смягченных выражениях, какими обвинениями поддерживались в Ханое принятые против меня меры, у меня была только одна мысль, одно желание: возвратиться немедленно во Францию, как можно скорее очутиться в Лионе, схватить за глотку этого старикашку Барбару, заставить его ответить за все унижения, к которым привели меня его проделки. Теперь ничего этого не было. Я был бесчувствен ко всему. Проводил дни в созерцании океана, внимательно следя за стаями летающих рыб, бороздивших веерами его гладкую, атласную поверхность.
Еще пять месяцев тому назад здесь проезжал изнервничавшийся европеец, а теперь возвращался истый восточный человек, полный безразличия и фатализма. В Джибути меня узнал один из маленьких негров-водолазов, которому я, вероятно, дал тогда хорошо на чай. Я был крайне удивлен, ибо, по правде сказать, я и сам себя едва узнавал.
В Сингапуре и в Коломбо я осторожно спросил у офицера британской армии, нет ли каких-либо вестей из Рангуна и с Мандалайской дороги. На этот загадочный и к тому же преждевременный вопрос я получил в ответ лишь высокомерный взгляд. Но я и не настаивал.
После Порт-Саида я вынужден был сойти в трюм, чтобы достать из чемодана суконный костюм. Если бы ты знал, с каким неприятным чувством надел я на себя эти шершавые, тяжелые доспехи! По морю, покрытому барашками, стлался серый туман, пронизывающий меня насквозь. Вскоре показались первые утесы Франции, встреченные мною почти враждебно.
В Марселе, где я высадился ранним утром, дул сильный и холодный ветер. Я совершенно напрасно убеждал себя, что, сев в поезд на вокзале Сен-Шарль, я смог бы через несколько часов очутиться в ампирном кабинете старика Барбару — мне это казалось совершено невозможным, да, откровенно говоря, я не чувствовал никакого желания перейти от мысли к делу. Я взял комнату в отеле Ноай и, выйдя на балкон, простоял добрых два часа, разглядывая снующие странные существа в пальто и котелках — они, казалось, придавали каждому своему жесту такое важное значение, как будто конечным результатом всей этой тщетной и тягостной суеты не было абсолютное уничтожение.
Усталый, с потускневшим взглядом, я закрыл окно и спустился в холл с намерением выпить до завтрака коктейль. И держу пари, старина Гаспар, ты не угадаешь, кого я там встретил!
— Ну, разумеется, миссис Вебб?
— Эго уж слишком! Как ты мог догадаться? — сказал Рафаэль, искоса поглядывая на меня.
— Не считай же меня абсолютно круглым дураком, — сказал я. — Марсель — один из самых больших портов мира. И нет ничего удивительного, если люди там сталкиваются. А что же может быть естественнее, если ты встретил там миссис Вебб? Ты ведь сам говорил, что она проводит жизнь в путешествиях.
— Да, правда. А вот мы, и она и я, все же не нашли в первый момент это таким естественным, как ты говоришь.
Я никогда еще не видел ее ни в чем другом, кроме белого. А теперь на ней был синий костюм, отделанный мехом. С нею была ее борзая. Максенс смотрела на меня, не говоря ни слова.
— Вы? — произнесла она наконец. — Вы здесь, уже?
— Да, Максенс, я, уже!
Вдруг, схватив меня за руку, она увлекла меня в темный Угол холла, усадила рядом с собой на диван, перед маленьким столиком красного дерева.
— Бармен, два мартини, сухих! — приказала она. Взволнованная больше, чем ей это хотелось показать, но, разумеется, все же не в такой мере, как я, она повторяла:
— Вы? Вы здесь?
Бармен принес коктейль.
— Пейте! И рассказывайте мне все, что там произошло.
Я рассказал ей все, по крайней мере, все, что могло ее интересовать: расследование господина д'Эстенвилля, слухи, жертвой которых я стал. Меры, принятые, наконец, против меня.
Она слушала с жадностью, и, по мере того как я говорил, ее глаза увлажнялись и затуманивались. Мне показалось, что я вижу, как в них мелькают воспоминания.
— А потом? — спросила она.
— Это все, Максенс. После я уехал.
— Уехали? И подумать только, что все это произошло из-за моей фантазии! Да, из-за меня!
— Я ни о чем не жалею, — сказал я, — клянусь вам, наоборот. Если бы было нужно…
Она прервала меня:
— Ваша карьера испорчена по моей вине. Но вспомните! Вы мне обещали… Впрочем, вы же здесь. Подумать только, что четверть часа тому назад, когда я вас встретила, вы, быть может, и не думали меня разыскивать…
Я, не задумываясь, совершенно просто произнес знаменательное слово:
— Думал, Максенс. Вдруг Рафаэль остановился.
— Вот и они!
— Кто? Что?
— Автомобиль! Автомобиль моей жены.
Протянув руку, он указывал влево на Корниш, на две белые точки, еще совсем крошечные.
— Я узнаю по фарам. Идем.
— Куда?
— Навстречу им!
— А конец твоего рассказа? — спросил я, вставая с сожалением. — Я должен ждать до завтра, чтобы узнать, как ты выпутался из всего этого?
Он не слыхал моих сетований. Он уже ушел вперед. Я последовал за ним через рощу.
Полная луна освещала великолепным светом всю террасу. Дойдя до середины сада, до того места, где белые буки и тисы образовывали красивый круг, я вдруг остановился.
— Где ты там застрял? — крикнул мне Рафаэль. — Они уж подъезжают — иди!
Я не послушался его, буквально пригвожденный к месту зрелищем, которое представилось моим глазам.
У подножья каждого из двадцати четырех тисов, соединенных барельефами, показавшимися мне верхом красоты и совершенства, стояло по чудесной статуе; божества, танцовщицы, крылатые чудовища, наги, гаруды — здесь сплелся в хоровод весь чудесный азиатский Олимп. Под небом Ниццы вдруг возник Ангкор.
Я подождал моего друга, возвращавшегося обратно.
— Ну, что? А, понимаю! Красиво? Да, можешь объехать всю Европу и Америку… Только я хотел показать тебе это завтра. А сейчас у нас нет времени. Они сию минуту будут здесь. Слышишь, автомобиль?
Не двигаясь с места, я указал пальцем на статую, помещенную в центре этого волшебного круга.
— Рафаэль! Да это же он! Я узнаю его! Это — Прокаженный король!
Он сделал нетерпеливый жест.
— Ну да, он!
— Настоящий?
— Конечно!
— Настоящий? А другой? Из Ангкора, который улыбался?
— Ну, пойдешь ты, урод ты этакий!
— Прокаженный король здесь, у тебя?
— Ну да, у меня — он принадлежит моей жене. Я же весь вечер тебе говорил, как она интересуется кхмерским искусством.
— Твоя жена? Аннет Барбару?
— Аннет Барбару, — проворчал он, — кто тебе говорит об Аннет Барбару? Выпил ты, что ли? Моя жена, я сказал же тебе, — Максенс, понял? Ну, идем! Вот и они!
— Дорогая Максенс, — сказал Рафаэль в то время, как обе молодые женщины выходили из автомобиля. — Позвольте вам представить моего друга, Гаспара Гозе. Я знаю, вы его полюбите, как я его люблю. Можете ему рассказать, как часто и в каких выражениях мы говорили с вами о нем.
Еще не придя в себя от волнения, я смотрел на нее, на эту божественную Максенс, о существовании которой я и не подозревал несколько часов тому назад и которую, как мне казалось, я знал уже очень давно. Хороша? О, как она была хороша, полуобнаженная, в белом парчовом платье, с бледно-золотистыми волосами, с яркими румянцем и губами, веселым смехом; я Уже готов был поклясться, что трудно найти что-либо более привлекательное, как в этот же момент залюбовался ее подругой. И узнал в ней ту женщину, портрет которой я видел в одном из салонов виллы за несколько минут до обеда.
— Господин Гозе, — сказала г-жа Сен-Сорнен с очаровательной непринужденностью, — как я обрадовалась, когда муж только что по телефону сказал, что вы здесь. За целый год, что мы женаты, не прошло и дня, чтобы мы не собирались написать вам и попросить вас приехать. У Рафаэля есть свои недостатки, да, да, не протестуйте! Но во всяком случае, он не чужд благодарности. Сотни раз он рассказывал мне о вашей совместной жизни. Я знаю, это вы привили ему вкус к занятиям, которые и сделали из него то, чем он стал теперь.
— Помилуйте, сударыня…
Я был так восхищен и взволнован, что не находил слов.
— Что ты меня толкаешь, Апсара? О, дорогая, прости меня. Какая же я плохая хозяйка! Представляю тебе нашего друга, господина Гаспара Гозе. Прошу любить и жаловать. Господин Гозе наш лучший друг, мой и Рафаэля. Относительно нее я тоже не преувеличиваю…
Заложив пальцы за жилетку, с расплывшимся в улыбку лицом, Рафаэль наблюдал за этой радостной семейной сценой.
— Ну, дети мои, кто бы мог сказать еще в семь часов, что все так произойдет? Я так рад, так рад! А ты, Гаспар, скажи, тоже доволен? Да ты онемел, что ли!
Сказать по правде, я не онемел, но не мог оторвать глаз от изумительного существа, которому меня только что представили. Темноволосая нимфа, гений ночи! Украшения Максенс состояли только из жемчуга, а на черном атласном платье Апсары, на ее руках и шее цвета янтаря были только изумруды. Черные и зеленые — цвета знамени и печати Аломпры.
Она пожала мне руку. Ах, как хотелось мне быть в этот момент обольстительнейшим из сынов человеческих! Но, быть может, это была только заразительная уверенность Рафаэля, уже принесшая свои плоды, — мне показалось, что ее испытующий взгляд, обращенный на меня, не был лишен благосклонности.
— Ну, — сказал Рафаэль, — не стоит даром терять время! Апсара, Максенс, вы ведь хотели сыграть в бридж. Пусть будет по-вашему. Гаспар готов, я готов, стол готов, все готово. Но как пить хочется!.. Максенс, надеюсь, вознаградит нас за нашу покладистость и собственноручно приготовит коктейль — никому это не удается так, как ей.
— Да, — сказал я, — «Алабаму». Она улыбнулась.
— Он, значит, знает?
— Ну, конечно, — сказал Рафаэль, — ну, старина Гаспар, знай же, что ты увидишь тот самый бокал, ангкорский. Это мой фетиш. Я не хочу другого.
— Як вашим услугам, — сказала Максенс, — но вы нам разрешите все же подняться на минутку в нашу комнату, немного поправить прическу. Давайте только вытянем карты сначала, чтобы знать, как усесться. Четверка, дама, валет, девятка. Отлично. Мы с мужем, профессор — с Апсарой. Пара против пары, браво! Расставьте стулья, стасуйте карты, велите, чтобы принесли бокалы, бутылки, все необходимое. Только пять минут. Через пять минут мы в вашем распоряжении. И они исчезли, обе легкие и веселые.
— Ну, — сказал Рафаэль, — как ты их находишь?
— Очаровательны, — пробормотал я, — изящны и очаровательны. Ах ты, счастливец!
Он взял меня за руку.
— Дружище Гаспар, а ведь знаешь, то, о чем я тебе сказал в начале вечера, теперь приобретает определенный смысл. Ты помнишь, о чем был разговор?
— Ты мне так много рассказывал!
— Без глупостей! Ты прекрасно знаешь, на что я намекаю.
— Ты говорил мне, что если бы я захотел…
— Вот именно. Ну, как?
— Я помню, но не понимаю.
— А я говорю, что прекрасно понимаешь. Ну, не будь ребенком. Как ты находишь Апсару?
— Я должен тебя побранить, — сказал я, — ты ни о чем меня не предупредил, и, когда твоя жена представила нас друг другу, я поклонился ей, бормоча черт знает что. Как это приятно! Как я должен ее называть? Королевское высочество? Я не хочу, понимаешь ли, быть в ее глазах каким-то дураком.
Рафаэль потирал руки.
— А! Значит, она тебе нравится? Я был в этом уверен.
— Согласись, что я был бы слишком требовательным… И поэтому…
— Ну, хорошо, называй ее сегодня просто мадемуазель. Здесь она сохраняет самое строжайшее инкогнито.
— Понимаю. Значит, дело в Рангуне не удалось?
— Ты задаешь совершенно идиотские вопросы… Иначе она не была бы с нами, бедняжка.
— Да, правда, но что же случилось?
— Завтра я тебе все объясню. Как тебе сказать? Произошла ошибка, но в настоящий момент речь идет не об этом. Она тебе нравится?
— Повторяю, что я был бы слишком требовательным… Он широко развел руками.
— Тогда, дорогой мой, могу тебя уверить, что счастье твое Устроено.
Я пролепетал:
— Мое счастье? Говори яснее. Я начинаю понимать все меньше и меньше.
— Правда, — сказал он, — прости меня, мои слова требуют пояснения. Счастье и состояние — в наше время одно ничто без другого.
— Рафаэль, умоляю тебя, я не шучу, не насмехайся!
Он подошел ко мне на цыпочках. С таинственным видом вытащил из бумажника карточку и протянул ее мне.
— Вот, сначала сделай мне удовольствие, прочти это.
Я увидел изящный квадратик из бристольской бумаги со следующей надписью:
«ПРОКАЖЕННЫЙ КОРОЛЬ»
22, улица ля Боэти Телефон: Елисейские поля, 21-20
Индоевропейские древности. Искусство кхмерское, дравидское, индусское, китайское, японское. Прямой импорт. Экспертизы. Прием заказов за границей.
ОТДЕЛЕНИЯ:
Лондон: Нью-Бонд Стрит, 17.
Нью-Йорк: 199, Вест 41 Рд. Стрит.
Я вернул карточку Рафаэлю.
— Прокаженный король, — пробормотал я, — заказы за границей, непосредственный импорт!..
Положа руку на сердце, я должен признаться, что понял, в чем дело.
Некоторые места из рассказа Рафаэля, до сих пор остававшиеся в тени, освещались теперь светом настолько же странным, насколько и неожиданным. Без сомнения, то представление, какое я мог себе составить об уме и ловкости Апсары, только выигрывало от этого испытания. Но несколько иначе обстояло дело с уверенностью в ее королевском происхождении. Вопреки моим пылким демократическим убеждениям, я чувствовал некоторое разочарование. Меня огорчало, что вся эта бирманская эпопея рассеивалась как дым и оставляла после себя только рассказ, не заключающий в себе ничего возвышенного и необычного.
Рафаэль смотрел на меня с беспокойством, смешанным с иронией. У меня хватило такта не требовать добавочных объяснений, теперь уже ненужных.
— Что же мне делать? — только спросил я слегка сдавленным голосом.
— Все предоставить своему течению и только. Я думаю, ведь ты не только сегодня понял всю несоразмерность между усилиями, которых университет требует от тех, кто жаждет какой-либо должности, и теми жалкими преимуществами, которые дает эта должность. Но тут-то вот и сказывается ужасная действительность современной жизни, тут-то и предъявляются требования, дающие тем, кто стоит этого, желание и возможность получить от судьбы большее, нежели какой-нибудь буфет в стиле Генриха III или бледно-зеленый абажур на лампу. Да что это у тебя вид побитой собаки, черт возьми? Успех дается путем самонадеянности, сметливости, наконец, дерзости!
— Я и не мечтаю о лучшем!
— Ты ведь видел эту девочку?
— Принцессу Манипурскую?
— Да, Апсару.
— Она очень хороша.
— Ну, уж не мне тебе об этом говорить. Она не только хороша, она еще и практична, она истое дитя своего века. Фирма, которую она создала в один год на улице Боэти…
— Прокаженный король?
— Да, Прокаженный король — сделалась одной из первых в мире фирм по торговле древностями. Имеется два отделения, одно в Лондоне, другое в Нью-Йорке.
— А восстановление Бирманской династии? — спросил я с горькой усмешкой.
— Тебе об одном говорят, а ты о другом. В данный момент обстоятельства неблагоприятны. Короче говоря, Апсара вынуждена была как-нибудь устроиться. Кто же ее может упрекнуть за это? Ведь не я же, не правда ли?
— И не я, конечно!
— Отлично. Теперь ты в курсе всех дел. А что бы ты ответил тому, кто предложил бы тебе связать свою судьбу с судьбой Апсары?
— Ах, Рафаэль, что я могу ей дать, я — маленький, ничтожный преподаватель…
— Глупый! Я уже с первого взгляда оценил положение, а он еще ничего не понимает! Что ты можешь ей дать? Да именно то, чего ей и не хватает. Оставим в стороне вопрос о чувстве — правда, и оно имеет значение — и то, что Апсару пора как-то пристроить, а это не легко при ее положении иностранки во Франции — ты же понимаешь, мы не можем взять для нее первого встречного! Коснемся лишь материального вопроса. В настоящий момент вся вселенная перевернута вверх ногами. Потрясено все с верхушки до основания. Что было наверху, очутилось внизу, и наоборот. Отсюда у этого вновь народившегося класса пристрастие ко всему античному, ко всяким безделушкам, которыми они пытаются замаскировать быстроту своей карьеры. Торговец древностями должен способствовать этим превращениям, вот почему теперь можно найти в аукционных залах все, для чего прежде нужно было ездить к святым местам. Антикварий — настоящий король. Но не думай, что это такое легкое ремесло! Для него необходимо очень трудное сочетание способности ученого и коммерсанта. У профессора — знание, у коммерсанта — практика, интуиция. Попробуй, смешай это вместе и увидишь результаты! Апсара даже одна, только с помощью наших советов, Максенс и моего, а мы не очень много могли дать ей в этом смысле, она одна заработала за год сотни и сотни тысяч франков. Ты ведь знаешь, я не люблю говорить о деньгах, но, несомненно, с твоей помощью ее заработок, ваш заработок, будет в десять раз больше. Что ты скажешь на все это?
— Превосходно, — произнес я мечтательно.
— Итак, по рукам?
— Ты, право, чудак. Все-таки надо бы и ее спросить. Она производит впечатление хитрой девочки, которую не так-то легко провести… И, наконец, — встает вопрос о мезальянсе. Принц Энао…
И я опять горько усмехнулся.
— Да не думай ты обо всех этих историях, — сказал Рафаэль, смеясь. — Говорю тебе, я ручаюсь за ее согласие.
— Значит, ты имеешь на нее такое влияние? — сказал я, отнесясь недоверчиво к такой уверенности и вспомнив некоторые подробности из его рассказа.
— Да, действительно, я имею на нее влияние, а моя жена еще большее. Разве я не говорил тебе, какой она друг для нас? Когда вы поженитесь, будете проводить все свободное время у нас на вилле.
— Прости меня, — сказал я с жаром. — Я веду себя непростительно. Ты заботишься о моем счастье, а я благодарю тебя подобными подозрениями.
Рафаэль был взволнован не меньше меня.
— Дружище Гаспар, ну, обними меня! Знаешь, нам ведь еще предстоит немало хороших дней впереди!
О, как горячо мы обняли друг друга! Готов поспорить со всяким, кто осмелится утверждать, что дружба — пустое слово.
— Завтра же, — сказал Рафаэль, первый освобождаясь из объятий, — я составлю письмо к министру о твоей отставке, мне это не впервые.
— А почему бы мне не попросить просто трехмесячный отпуск без сохранения содержания? — сказал я.
— Ты прав. Таким образом ты сохранишь свое звание. Адъюнкт-профессор — это звучит великолепно для клиентуры!
Наш разговор был прерван громкими восклицаниями Максенс.
Она стояла в своей комнате у окна, на фоне которого вырисовывался ее стройный силуэт. Она кричала:
— Извините меня! Мы сейчас идем! Апсара не виновата, виновата я!
— Что случилось?
— Ничего, милый. У меня в кабинете погас свет, должно быть, пробки перегорели.
— Это уже третий раз на этой неделе. Теперешние рабочие никуда не годятся. Нужно переменить монтера. Я скажу завтра об этом Монадельши. Вы готовы?
— Сейчас. Одну минутку.
— Вот уж что касается точности — все они одинаковы, — сказал, улыбаясь, Рафаэль.
— Монадельши? — спросил я. — Это имя я уже слышал.
— Да, это самое! Он здесь.
— Здесь? Значит, все здесь? Прокаженный король, миссис Вебб, Апсара, Монадельши! Не хватает лишь господина Бененжака.
— Ты бы не сказал этого дня два тому назад. Он доставил нам удовольствие, позавтракал с нами, возвращаясь из отпуска. Какой чудный человек! Мы вспоминали с ним многое… А что касается Монадельши, не удивляйся, что он здесь. У его друга Сарролы, бригадира из Самита, конечно, оказался слишком длинный язык. У Монадельши тоже случились неприятности. Он доложен был выйти в отставку. Максенс, в доброте которой ты будешь с каждым днем убеждаться все больше и больше, предложила ему сделаться нашим управляющим. Вот он и здесь, к своему и нашему удовольствию! Скоро ему будет доставлена большая радость — старик Барбару хлопочет для него об ордене Почетного Легиона.
— Старик Барбару? Он тоже здесь?
— Ну, вот еще что выдумал! Зачем ему быть здесь?!
— Я ведь не знаю. Ты с ним встречаешься?
— Конечно. Ты, право, чудак. Если я не женился на его дочери, нам все же нет никаких оснований быть с ним в плохих отношениях. Он был очень мил к нам — и неоднократно. Первым делом раздобыл для Максенс медаль в знак признательности Франции. Затем у Апсары могли быть затруднения с открытием ее магазина, эти господа из Французской Дальневосточной школы такие мелочные, такие злопамятные… Старик Барбару сумел замять все эти истории. Я забыл тебе сказать, что с апреля прошлого года он депутат Боны. И я буду принадлежать к его группе, если меня изберут через несколько недель.
— А… Аннет? — не удержался я, чтобы не спросить.
— Аннет? Она только что вышла замуж за молодого Лакапель-Мариваля, владельца одной из самых крупных местных фирм. Шелк, шелк и шелк! Прямо целый дождь из шелка!
Рафаэль сделал презрительную гримасу:
— Она вовсе неинтересна!
И добавил, смеясь:
— Она даже не ушла в монастырь.
Еще пять месяцев тому назад здесь проезжал изнервничавшийся европеец, а теперь возвращался истый восточный человек, полный безразличия и фатализма. В Джибути меня узнал один из маленьких негров-водолазов, которому я, вероятно, дал тогда хорошо на чай. Я был крайне удивлен, ибо, по правде сказать, я и сам себя едва узнавал.
В Сингапуре и в Коломбо я осторожно спросил у офицера британской армии, нет ли каких-либо вестей из Рангуна и с Мандалайской дороги. На этот загадочный и к тому же преждевременный вопрос я получил в ответ лишь высокомерный взгляд. Но я и не настаивал.
После Порт-Саида я вынужден был сойти в трюм, чтобы достать из чемодана суконный костюм. Если бы ты знал, с каким неприятным чувством надел я на себя эти шершавые, тяжелые доспехи! По морю, покрытому барашками, стлался серый туман, пронизывающий меня насквозь. Вскоре показались первые утесы Франции, встреченные мною почти враждебно.
В Марселе, где я высадился ранним утром, дул сильный и холодный ветер. Я совершенно напрасно убеждал себя, что, сев в поезд на вокзале Сен-Шарль, я смог бы через несколько часов очутиться в ампирном кабинете старика Барбару — мне это казалось совершено невозможным, да, откровенно говоря, я не чувствовал никакого желания перейти от мысли к делу. Я взял комнату в отеле Ноай и, выйдя на балкон, простоял добрых два часа, разглядывая снующие странные существа в пальто и котелках — они, казалось, придавали каждому своему жесту такое важное значение, как будто конечным результатом всей этой тщетной и тягостной суеты не было абсолютное уничтожение.
Усталый, с потускневшим взглядом, я закрыл окно и спустился в холл с намерением выпить до завтрака коктейль. И держу пари, старина Гаспар, ты не угадаешь, кого я там встретил!
— Ну, разумеется, миссис Вебб?
— Эго уж слишком! Как ты мог догадаться? — сказал Рафаэль, искоса поглядывая на меня.
— Не считай же меня абсолютно круглым дураком, — сказал я. — Марсель — один из самых больших портов мира. И нет ничего удивительного, если люди там сталкиваются. А что же может быть естественнее, если ты встретил там миссис Вебб? Ты ведь сам говорил, что она проводит жизнь в путешествиях.
— Да, правда. А вот мы, и она и я, все же не нашли в первый момент это таким естественным, как ты говоришь.
Я никогда еще не видел ее ни в чем другом, кроме белого. А теперь на ней был синий костюм, отделанный мехом. С нею была ее борзая. Максенс смотрела на меня, не говоря ни слова.
— Вы? — произнесла она наконец. — Вы здесь, уже?
— Да, Максенс, я, уже!
Вдруг, схватив меня за руку, она увлекла меня в темный Угол холла, усадила рядом с собой на диван, перед маленьким столиком красного дерева.
— Бармен, два мартини, сухих! — приказала она. Взволнованная больше, чем ей это хотелось показать, но, разумеется, все же не в такой мере, как я, она повторяла:
— Вы? Вы здесь?
Бармен принес коктейль.
— Пейте! И рассказывайте мне все, что там произошло.
Я рассказал ей все, по крайней мере, все, что могло ее интересовать: расследование господина д'Эстенвилля, слухи, жертвой которых я стал. Меры, принятые, наконец, против меня.
Она слушала с жадностью, и, по мере того как я говорил, ее глаза увлажнялись и затуманивались. Мне показалось, что я вижу, как в них мелькают воспоминания.
— А потом? — спросила она.
— Это все, Максенс. После я уехал.
— Уехали? И подумать только, что все это произошло из-за моей фантазии! Да, из-за меня!
— Я ни о чем не жалею, — сказал я, — клянусь вам, наоборот. Если бы было нужно…
Она прервала меня:
— Ваша карьера испорчена по моей вине. Но вспомните! Вы мне обещали… Впрочем, вы же здесь. Подумать только, что четверть часа тому назад, когда я вас встретила, вы, быть может, и не думали меня разыскивать…
Я, не задумываясь, совершенно просто произнес знаменательное слово:
— Думал, Максенс. Вдруг Рафаэль остановился.
— Вот и они!
— Кто? Что?
— Автомобиль! Автомобиль моей жены.
Протянув руку, он указывал влево на Корниш, на две белые точки, еще совсем крошечные.
— Я узнаю по фарам. Идем.
— Куда?
— Навстречу им!
— А конец твоего рассказа? — спросил я, вставая с сожалением. — Я должен ждать до завтра, чтобы узнать, как ты выпутался из всего этого?
Он не слыхал моих сетований. Он уже ушел вперед. Я последовал за ним через рощу.
Полная луна освещала великолепным светом всю террасу. Дойдя до середины сада, до того места, где белые буки и тисы образовывали красивый круг, я вдруг остановился.
— Где ты там застрял? — крикнул мне Рафаэль. — Они уж подъезжают — иди!
Я не послушался его, буквально пригвожденный к месту зрелищем, которое представилось моим глазам.
У подножья каждого из двадцати четырех тисов, соединенных барельефами, показавшимися мне верхом красоты и совершенства, стояло по чудесной статуе; божества, танцовщицы, крылатые чудовища, наги, гаруды — здесь сплелся в хоровод весь чудесный азиатский Олимп. Под небом Ниццы вдруг возник Ангкор.
Я подождал моего друга, возвращавшегося обратно.
— Ну, что? А, понимаю! Красиво? Да, можешь объехать всю Европу и Америку… Только я хотел показать тебе это завтра. А сейчас у нас нет времени. Они сию минуту будут здесь. Слышишь, автомобиль?
Не двигаясь с места, я указал пальцем на статую, помещенную в центре этого волшебного круга.
— Рафаэль! Да это же он! Я узнаю его! Это — Прокаженный король!
Он сделал нетерпеливый жест.
— Ну да, он!
— Настоящий?
— Конечно!
— Настоящий? А другой? Из Ангкора, который улыбался?
— Ну, пойдешь ты, урод ты этакий!
— Прокаженный король здесь, у тебя?
— Ну да, у меня — он принадлежит моей жене. Я же весь вечер тебе говорил, как она интересуется кхмерским искусством.
— Твоя жена? Аннет Барбару?
— Аннет Барбару, — проворчал он, — кто тебе говорит об Аннет Барбару? Выпил ты, что ли? Моя жена, я сказал же тебе, — Максенс, понял? Ну, идем! Вот и они!
— Дорогая Максенс, — сказал Рафаэль в то время, как обе молодые женщины выходили из автомобиля. — Позвольте вам представить моего друга, Гаспара Гозе. Я знаю, вы его полюбите, как я его люблю. Можете ему рассказать, как часто и в каких выражениях мы говорили с вами о нем.
Еще не придя в себя от волнения, я смотрел на нее, на эту божественную Максенс, о существовании которой я и не подозревал несколько часов тому назад и которую, как мне казалось, я знал уже очень давно. Хороша? О, как она была хороша, полуобнаженная, в белом парчовом платье, с бледно-золотистыми волосами, с яркими румянцем и губами, веселым смехом; я Уже готов был поклясться, что трудно найти что-либо более привлекательное, как в этот же момент залюбовался ее подругой. И узнал в ней ту женщину, портрет которой я видел в одном из салонов виллы за несколько минут до обеда.
— Господин Гозе, — сказала г-жа Сен-Сорнен с очаровательной непринужденностью, — как я обрадовалась, когда муж только что по телефону сказал, что вы здесь. За целый год, что мы женаты, не прошло и дня, чтобы мы не собирались написать вам и попросить вас приехать. У Рафаэля есть свои недостатки, да, да, не протестуйте! Но во всяком случае, он не чужд благодарности. Сотни раз он рассказывал мне о вашей совместной жизни. Я знаю, это вы привили ему вкус к занятиям, которые и сделали из него то, чем он стал теперь.
— Помилуйте, сударыня…
Я был так восхищен и взволнован, что не находил слов.
— Что ты меня толкаешь, Апсара? О, дорогая, прости меня. Какая же я плохая хозяйка! Представляю тебе нашего друга, господина Гаспара Гозе. Прошу любить и жаловать. Господин Гозе наш лучший друг, мой и Рафаэля. Относительно нее я тоже не преувеличиваю…
Заложив пальцы за жилетку, с расплывшимся в улыбку лицом, Рафаэль наблюдал за этой радостной семейной сценой.
— Ну, дети мои, кто бы мог сказать еще в семь часов, что все так произойдет? Я так рад, так рад! А ты, Гаспар, скажи, тоже доволен? Да ты онемел, что ли!
Сказать по правде, я не онемел, но не мог оторвать глаз от изумительного существа, которому меня только что представили. Темноволосая нимфа, гений ночи! Украшения Максенс состояли только из жемчуга, а на черном атласном платье Апсары, на ее руках и шее цвета янтаря были только изумруды. Черные и зеленые — цвета знамени и печати Аломпры.
Она пожала мне руку. Ах, как хотелось мне быть в этот момент обольстительнейшим из сынов человеческих! Но, быть может, это была только заразительная уверенность Рафаэля, уже принесшая свои плоды, — мне показалось, что ее испытующий взгляд, обращенный на меня, не был лишен благосклонности.
— Ну, — сказал Рафаэль, — не стоит даром терять время! Апсара, Максенс, вы ведь хотели сыграть в бридж. Пусть будет по-вашему. Гаспар готов, я готов, стол готов, все готово. Но как пить хочется!.. Максенс, надеюсь, вознаградит нас за нашу покладистость и собственноручно приготовит коктейль — никому это не удается так, как ей.
— Да, — сказал я, — «Алабаму». Она улыбнулась.
— Он, значит, знает?
— Ну, конечно, — сказал Рафаэль, — ну, старина Гаспар, знай же, что ты увидишь тот самый бокал, ангкорский. Это мой фетиш. Я не хочу другого.
— Як вашим услугам, — сказала Максенс, — но вы нам разрешите все же подняться на минутку в нашу комнату, немного поправить прическу. Давайте только вытянем карты сначала, чтобы знать, как усесться. Четверка, дама, валет, девятка. Отлично. Мы с мужем, профессор — с Апсарой. Пара против пары, браво! Расставьте стулья, стасуйте карты, велите, чтобы принесли бокалы, бутылки, все необходимое. Только пять минут. Через пять минут мы в вашем распоряжении. И они исчезли, обе легкие и веселые.
— Ну, — сказал Рафаэль, — как ты их находишь?
— Очаровательны, — пробормотал я, — изящны и очаровательны. Ах ты, счастливец!
Он взял меня за руку.
— Дружище Гаспар, а ведь знаешь, то, о чем я тебе сказал в начале вечера, теперь приобретает определенный смысл. Ты помнишь, о чем был разговор?
— Ты мне так много рассказывал!
— Без глупостей! Ты прекрасно знаешь, на что я намекаю.
— Ты говорил мне, что если бы я захотел…
— Вот именно. Ну, как?
— Я помню, но не понимаю.
— А я говорю, что прекрасно понимаешь. Ну, не будь ребенком. Как ты находишь Апсару?
— Я должен тебя побранить, — сказал я, — ты ни о чем меня не предупредил, и, когда твоя жена представила нас друг другу, я поклонился ей, бормоча черт знает что. Как это приятно! Как я должен ее называть? Королевское высочество? Я не хочу, понимаешь ли, быть в ее глазах каким-то дураком.
Рафаэль потирал руки.
— А! Значит, она тебе нравится? Я был в этом уверен.
— Согласись, что я был бы слишком требовательным… И поэтому…
— Ну, хорошо, называй ее сегодня просто мадемуазель. Здесь она сохраняет самое строжайшее инкогнито.
— Понимаю. Значит, дело в Рангуне не удалось?
— Ты задаешь совершенно идиотские вопросы… Иначе она не была бы с нами, бедняжка.
— Да, правда, но что же случилось?
— Завтра я тебе все объясню. Как тебе сказать? Произошла ошибка, но в настоящий момент речь идет не об этом. Она тебе нравится?
— Повторяю, что я был бы слишком требовательным… Он широко развел руками.
— Тогда, дорогой мой, могу тебя уверить, что счастье твое Устроено.
Я пролепетал:
— Мое счастье? Говори яснее. Я начинаю понимать все меньше и меньше.
— Правда, — сказал он, — прости меня, мои слова требуют пояснения. Счастье и состояние — в наше время одно ничто без другого.
— Рафаэль, умоляю тебя, я не шучу, не насмехайся!
Он подошел ко мне на цыпочках. С таинственным видом вытащил из бумажника карточку и протянул ее мне.
— Вот, сначала сделай мне удовольствие, прочти это.
Я увидел изящный квадратик из бристольской бумаги со следующей надписью:
«ПРОКАЖЕННЫЙ КОРОЛЬ»
22, улица ля Боэти Телефон: Елисейские поля, 21-20
Индоевропейские древности. Искусство кхмерское, дравидское, индусское, китайское, японское. Прямой импорт. Экспертизы. Прием заказов за границей.
ОТДЕЛЕНИЯ:
Лондон: Нью-Бонд Стрит, 17.
Нью-Йорк: 199, Вест 41 Рд. Стрит.
Я вернул карточку Рафаэлю.
— Прокаженный король, — пробормотал я, — заказы за границей, непосредственный импорт!..
Положа руку на сердце, я должен признаться, что понял, в чем дело.
Некоторые места из рассказа Рафаэля, до сих пор остававшиеся в тени, освещались теперь светом настолько же странным, насколько и неожиданным. Без сомнения, то представление, какое я мог себе составить об уме и ловкости Апсары, только выигрывало от этого испытания. Но несколько иначе обстояло дело с уверенностью в ее королевском происхождении. Вопреки моим пылким демократическим убеждениям, я чувствовал некоторое разочарование. Меня огорчало, что вся эта бирманская эпопея рассеивалась как дым и оставляла после себя только рассказ, не заключающий в себе ничего возвышенного и необычного.
Рафаэль смотрел на меня с беспокойством, смешанным с иронией. У меня хватило такта не требовать добавочных объяснений, теперь уже ненужных.
— Что же мне делать? — только спросил я слегка сдавленным голосом.
— Все предоставить своему течению и только. Я думаю, ведь ты не только сегодня понял всю несоразмерность между усилиями, которых университет требует от тех, кто жаждет какой-либо должности, и теми жалкими преимуществами, которые дает эта должность. Но тут-то вот и сказывается ужасная действительность современной жизни, тут-то и предъявляются требования, дающие тем, кто стоит этого, желание и возможность получить от судьбы большее, нежели какой-нибудь буфет в стиле Генриха III или бледно-зеленый абажур на лампу. Да что это у тебя вид побитой собаки, черт возьми? Успех дается путем самонадеянности, сметливости, наконец, дерзости!
— Я и не мечтаю о лучшем!
— Ты ведь видел эту девочку?
— Принцессу Манипурскую?
— Да, Апсару.
— Она очень хороша.
— Ну, уж не мне тебе об этом говорить. Она не только хороша, она еще и практична, она истое дитя своего века. Фирма, которую она создала в один год на улице Боэти…
— Прокаженный король?
— Да, Прокаженный король — сделалась одной из первых в мире фирм по торговле древностями. Имеется два отделения, одно в Лондоне, другое в Нью-Йорке.
— А восстановление Бирманской династии? — спросил я с горькой усмешкой.
— Тебе об одном говорят, а ты о другом. В данный момент обстоятельства неблагоприятны. Короче говоря, Апсара вынуждена была как-нибудь устроиться. Кто же ее может упрекнуть за это? Ведь не я же, не правда ли?
— И не я, конечно!
— Отлично. Теперь ты в курсе всех дел. А что бы ты ответил тому, кто предложил бы тебе связать свою судьбу с судьбой Апсары?
— Ах, Рафаэль, что я могу ей дать, я — маленький, ничтожный преподаватель…
— Глупый! Я уже с первого взгляда оценил положение, а он еще ничего не понимает! Что ты можешь ей дать? Да именно то, чего ей и не хватает. Оставим в стороне вопрос о чувстве — правда, и оно имеет значение — и то, что Апсару пора как-то пристроить, а это не легко при ее положении иностранки во Франции — ты же понимаешь, мы не можем взять для нее первого встречного! Коснемся лишь материального вопроса. В настоящий момент вся вселенная перевернута вверх ногами. Потрясено все с верхушки до основания. Что было наверху, очутилось внизу, и наоборот. Отсюда у этого вновь народившегося класса пристрастие ко всему античному, ко всяким безделушкам, которыми они пытаются замаскировать быстроту своей карьеры. Торговец древностями должен способствовать этим превращениям, вот почему теперь можно найти в аукционных залах все, для чего прежде нужно было ездить к святым местам. Антикварий — настоящий король. Но не думай, что это такое легкое ремесло! Для него необходимо очень трудное сочетание способности ученого и коммерсанта. У профессора — знание, у коммерсанта — практика, интуиция. Попробуй, смешай это вместе и увидишь результаты! Апсара даже одна, только с помощью наших советов, Максенс и моего, а мы не очень много могли дать ей в этом смысле, она одна заработала за год сотни и сотни тысяч франков. Ты ведь знаешь, я не люблю говорить о деньгах, но, несомненно, с твоей помощью ее заработок, ваш заработок, будет в десять раз больше. Что ты скажешь на все это?
— Превосходно, — произнес я мечтательно.
— Итак, по рукам?
— Ты, право, чудак. Все-таки надо бы и ее спросить. Она производит впечатление хитрой девочки, которую не так-то легко провести… И, наконец, — встает вопрос о мезальянсе. Принц Энао…
И я опять горько усмехнулся.
— Да не думай ты обо всех этих историях, — сказал Рафаэль, смеясь. — Говорю тебе, я ручаюсь за ее согласие.
— Значит, ты имеешь на нее такое влияние? — сказал я, отнесясь недоверчиво к такой уверенности и вспомнив некоторые подробности из его рассказа.
— Да, действительно, я имею на нее влияние, а моя жена еще большее. Разве я не говорил тебе, какой она друг для нас? Когда вы поженитесь, будете проводить все свободное время у нас на вилле.
— Прости меня, — сказал я с жаром. — Я веду себя непростительно. Ты заботишься о моем счастье, а я благодарю тебя подобными подозрениями.
Рафаэль был взволнован не меньше меня.
— Дружище Гаспар, ну, обними меня! Знаешь, нам ведь еще предстоит немало хороших дней впереди!
О, как горячо мы обняли друг друга! Готов поспорить со всяким, кто осмелится утверждать, что дружба — пустое слово.
— Завтра же, — сказал Рафаэль, первый освобождаясь из объятий, — я составлю письмо к министру о твоей отставке, мне это не впервые.
— А почему бы мне не попросить просто трехмесячный отпуск без сохранения содержания? — сказал я.
— Ты прав. Таким образом ты сохранишь свое звание. Адъюнкт-профессор — это звучит великолепно для клиентуры!
Наш разговор был прерван громкими восклицаниями Максенс.
Она стояла в своей комнате у окна, на фоне которого вырисовывался ее стройный силуэт. Она кричала:
— Извините меня! Мы сейчас идем! Апсара не виновата, виновата я!
— Что случилось?
— Ничего, милый. У меня в кабинете погас свет, должно быть, пробки перегорели.
— Это уже третий раз на этой неделе. Теперешние рабочие никуда не годятся. Нужно переменить монтера. Я скажу завтра об этом Монадельши. Вы готовы?
— Сейчас. Одну минутку.
— Вот уж что касается точности — все они одинаковы, — сказал, улыбаясь, Рафаэль.
— Монадельши? — спросил я. — Это имя я уже слышал.
— Да, это самое! Он здесь.
— Здесь? Значит, все здесь? Прокаженный король, миссис Вебб, Апсара, Монадельши! Не хватает лишь господина Бененжака.
— Ты бы не сказал этого дня два тому назад. Он доставил нам удовольствие, позавтракал с нами, возвращаясь из отпуска. Какой чудный человек! Мы вспоминали с ним многое… А что касается Монадельши, не удивляйся, что он здесь. У его друга Сарролы, бригадира из Самита, конечно, оказался слишком длинный язык. У Монадельши тоже случились неприятности. Он доложен был выйти в отставку. Максенс, в доброте которой ты будешь с каждым днем убеждаться все больше и больше, предложила ему сделаться нашим управляющим. Вот он и здесь, к своему и нашему удовольствию! Скоро ему будет доставлена большая радость — старик Барбару хлопочет для него об ордене Почетного Легиона.
— Старик Барбару? Он тоже здесь?
— Ну, вот еще что выдумал! Зачем ему быть здесь?!
— Я ведь не знаю. Ты с ним встречаешься?
— Конечно. Ты, право, чудак. Если я не женился на его дочери, нам все же нет никаких оснований быть с ним в плохих отношениях. Он был очень мил к нам — и неоднократно. Первым делом раздобыл для Максенс медаль в знак признательности Франции. Затем у Апсары могли быть затруднения с открытием ее магазина, эти господа из Французской Дальневосточной школы такие мелочные, такие злопамятные… Старик Барбару сумел замять все эти истории. Я забыл тебе сказать, что с апреля прошлого года он депутат Боны. И я буду принадлежать к его группе, если меня изберут через несколько недель.
— А… Аннет? — не удержался я, чтобы не спросить.
— Аннет? Она только что вышла замуж за молодого Лакапель-Мариваля, владельца одной из самых крупных местных фирм. Шелк, шелк и шелк! Прямо целый дождь из шелка!
Рафаэль сделал презрительную гримасу:
— Она вовсе неинтересна!
И добавил, смеясь:
— Она даже не ушла в монастырь.