Страница:
Кто же им мог сказать? Где?
И на вопрос «где?» я мог ответить!
Я написал чуть пониже:
«Петько и Скрипицын были досрочно освобождены, только что вернулись из лагеря!»
Рассказать им, что распятие у Гришки, мог только человек, вместе с которым они сидели.
То есть, тоже преступник!
То есть, тот, кто, очень может быть, и украл на самом деле распятие!
А Гришка украл у этого человека — чтобы вернуть распятие назад! Может, не сразу, а когда время придёт или возможность будет!
Или сначала он и не думал возвращать распятие, а просто «вор у вора дубинку украл», типа того произошло. Сам продать думал. И алиби, естественно, было у него железное — ведь он не из музея воровал, а у другого преступника, совсем в другое время и в другом месте.
Как бы то ни было, потом Гришка доверился отцу Василию…
Теперь бы узнать, от кого Петько и Скрипицын могли услышать в лагере всю историю? Кто натравил их на Гришку — чтобы счёты с ним свести?
Да, но как это выяснишь?..
Одна надежда оставалась — теперь, когда мы так много знаем, Гришка, может, сам всё нам расскажет, чтобы мы не сгорели от любопытства. Мы ведь умеем тайны хранить!
И ещё одна догадка у меня забрезжила…
Глава ДЕВЯТАЯ. ОПЯТЬ РАССКАЗЫВАЕТ ИВАН БОЛДИН
Глава ДЕСЯТАЯ. ТРИ ТОЧКИ НА КАРТЕ
И на вопрос «где?» я мог ответить!
Я написал чуть пониже:
«Петько и Скрипицын были досрочно освобождены, только что вернулись из лагеря!»
Рассказать им, что распятие у Гришки, мог только человек, вместе с которым они сидели.
То есть, тоже преступник!
То есть, тот, кто, очень может быть, и украл на самом деле распятие!
А Гришка украл у этого человека — чтобы вернуть распятие назад! Может, не сразу, а когда время придёт или возможность будет!
Или сначала он и не думал возвращать распятие, а просто «вор у вора дубинку украл», типа того произошло. Сам продать думал. И алиби, естественно, было у него железное — ведь он не из музея воровал, а у другого преступника, совсем в другое время и в другом месте.
Как бы то ни было, потом Гришка доверился отцу Василию…
Теперь бы узнать, от кого Петько и Скрипицын могли услышать в лагере всю историю? Кто натравил их на Гришку — чтобы счёты с ним свести?
Да, но как это выяснишь?..
Одна надежда оставалась — теперь, когда мы так много знаем, Гришка, может, сам всё нам расскажет, чтобы мы не сгорели от любопытства. Мы ведь умеем тайны хранить!
И ещё одна догадка у меня забрезжила…
Глава ДЕВЯТАЯ. ОПЯТЬ РАССКАЗЫВАЕТ ИВАН БОЛДИН
В общем, я плачу, но уже не так, а Гришка что-то быстро говорит отцу, я, из-за звука собственного плача, не могу разобрать, что, и только краем глаза вижу, что отец все кивает и кивает.
Тут дверь открылась, и опять появился бандит, с пистолетом в руке.
— Выходи, — сказал он Гришке. — И без фокусов, не то всем плохо будет. Рви до своей консервной банки и гони во всю прыть.
Гришка встал, руки поднял на всякий случай, показывая, что идёт смирненько и ничего выкидывать не намерен, и аккуратно вышел из парной. Бандит чуть посторонился, его пропуская — ну, так посторонился, чтобы Гришка никак не смог прыгнуть на него и вышибить пистолет — и, когда Гришка вышел, опять дверь захлопнул. И мы с отцом остались вдвоём.
Я ещё поплакал немного, а отец успокаивал меня и похлопывал по плечу. Потом я вытер слёзы кулаками и спросил:
— Папа, что мы теперь будем делать?
— Ждать, — ответил отец. — И не только ждать.
— То есть? — как я ни был перепуган, но мне стало интересно.
— Для начала, печку затопим, — сказал отец. — Чтобы не дать дуба от холода, пока Гришка вернётся.
— И все? — я был несколько разочарован. Мне казалось, отец сразу придумает что-нибудь такое, этакое…
— Нет, не все, — отец улыбнулся. — Но остальное — потом.
Возле печки-каменки в парной всегда имелся запас берёзовых полешек, и отец быстро раскочегарил печь. Пламя так и загудело, так и понеслось в большую железную трубу. Отец оставил дверцу печки чуть приоткрытой, и мне было видно, как жаркий огонь весело там отплясывает, пожирая поленья, и от приоткрытой дверцы сразу потянуло жаром, и буквально через пять минут я почувствовал, как быстро и здоровски начинает прогреваться осиновая обшивка, которая потом ещё долго будет тепло держать, и сразу так уютно стало, так хорошо, и сразу мне стало вериться, что ничего плохого с нами не случится, и этого козла мы тоже одолеем, Гришка обязательно придумает, как его сделать, а уж отец ему все кости переломает, когда до него доберётся.
— Ну? — спросил отец. — Оттаиваешь помаленьку?
— Угу, — кивнул я. Такая вдруг волна пошла, что я не мог ни рукой, ни ногой пошевелить.
— Оттаивай, оттаивай, — сказал отец. — Силы тебе ещё понадобятся, домой не скоро доберёмся.
Он так уверенно говорил про возвращение домой, что мне стало совсем спокойно.
А тут бандит в дверь стукнул и крикнул:
— Эй, вы что там делаете?
— Согреваемся, чтобы в сосульки не превратиться, — ответил отец. — Это ведь можно?
Бандит буркнул что-то, и, похоже, отошёл. Не стал орать, чтобы печку загасили. Да ему и самому, небось, не интересно было, чтобы мы окоченели, ведь он нас обменять собирался на всякие важные для него штуковины.
— А теперь, — сказал отец, опять подсаживаясь ко мне, — рассказывай, как у вас с Гришкой было дело.
И я стал рассказывать, от и до. Отец слушал, не перебивал, только иногда головой покачивал.
— Да уж, — сказал он, когда я закончил. — Что называется, «свинья грязи сыщет», — отец часто поговорками объясняется, то, так сказать, нормальными, то смешными, которые мы делаем из нормальных, «Под лежачий камень гром не грянет», например (это у нас называется «игрой в перевёртыши», и иногда мы целыми вечерами веселимся). — И почему ты не остался? Ведь было ясно, что Гришка сунется туда, где тебе делать нечего!
— Вот потому и не остался! — сказал я. — Позволю я дурить себя, как маленького!
Отец поглядел на меня.
— М-да. Думаю, если б Гришка так не спешил, он бы обязательно одеяло откинул и понял, какой подвох ты ему готовишь. Но видик у тебя, однако, в этой Гришкиной амуниции!.. Прямо…
— Чучело гороховое, — подсказал я.
— Приблизительно, — отец прищурился. — Но скорей уж, смоляное чучелко. Ты и прилипчив, как оно. Вон, как к Гришке прилип!.. А теперь запомни как следует. Многое из того, что ты узнал от Гришки, нельзя рассказывать никому. Понял, никому! И про этого… Пельменя… и про то, что ты насчёт распятия слышал…
— Совсем никому? — спросил я. — Даже Борьке?
— Ну, Борьке можно, — согласился отец. — Но при этом предупреди его, чтобы он держал язык за зубами.
— Так что же можно рассказывать — в смысле, милиции и прочим? — спросил я.
— Да лучше ничего, — ответил отец. — Вы с Гришкой играли в поход — и вдруг, когда вы добрались до валунов, он занервничал и помчался назад. По пути ты подслушал его разговор с Алексеем Николаевичем, что тебя лучше забрать, потому что назревает нечто опасное. Что именно — ты не понял. Но ты обиделся на Гришку, да и любопытно было узнать, что же происходит, вот ты и забрался в багажник, и сидел там, пока тебя не обнаружили. Вот и все. Понял?
— Понял… — сказал я.
— Отлично. А теперь вытягивай ноги на лавке и отдохни. Нам ещё какое-то время придётся подождать.
Я думал, что мне глаз не сомкнуть, от страху и после всех волнений, а оказалось, я очень даже могу уснуть, возле каменки отогревшись, и вообще. Я хочу сказать, отец так спокойно говорил о том, что будет после, что я как-то совсем успокоился. Ну, раз он мне что-то запрещал рассказывать милиции, а что-то разрешал рассказывать Борьке, то, значит, он был уверен на все сто, что и с Борькой, и с милицией мы очень скоро увидимся, так ведь получается? Ну, и ко мне эта уверенность перешла, и так она меня согрела, не хуже тепла, которым обшивка бани пыхала, что я уснул без задних ног, и хоть пушками надо мной стреляй — я бы всё равно не проснулся. Вот как бывает, оказывается!
А когда я открыл глаза, то решил сперва, будто я начал сны видеть. Я ведь вырубился так, будто словно провалился куда-то, и никаких сновидений не было, но я достаточно соображал, чтобы помнить: уснул я на деревянной лавке в натопленной баньке, а теперь тоже было тепло, но при этом мотор урчал и меня слегка встряхивало, и лежал я на чём-то мягком, хотя до меня почти сразу дошло, что я лежу на заднем сидении Гришкиного «москвичонка», а две тёмных головы передо мной — это сам Гришка и отец, Гришка — на месте водителя, а отец — рядом. Было уже темно, но ведь зимой очень рано темнеет, поэтому сейчас могло быть и пять вечера, и девять, и вообще полночь. Но я подумал, что мне это неважно, раз я все равно сны вижу, я сам могу назначить, сколько сейчас времени, вот и все.
Отец и Гришка сперва молчали, а потом отец сказал:
— Смотри-ка, что это там за огни впереди?
— Это ведь на выезде на шоссе, да? — уточнил Гришка. И усмехнулся. — Нас, наверно, встречают, с иллюминацией.
— Точно, — проговорил отец. — Скорей всего, началась облава на бандитов.
— Я ж просил их подождать… — пробормотал Гришка.
— Видно, Ванькины вещи в твоём доме нашли — и переполошились, — заметил отец. — Решили, что раз ещё и ребёнок в лесу, то ждать не следует.
Я присел, чтобы поглядеть, что это за огни. И тут раздался голос в громкоговоритель:
— Машина, выезжающая из заповедника! Остановитесь на обочине!
Гришка покорно затормозил, а потом он и отец выскочили из машины, размахивая руками и крича:
— Это мы! Мы!
— Вы!.. Слава Богу!.. Живы!.. — к нам кинулись люди, и я разглядел и Мишу, и Алексея Николаевича, и вообще полно ментов, и в форме, и в штатском. Там и эти были, в камуфляже и с автоматами, которых на особо опасных преступников посылают.
— А Иван где? — спросил Миша.
— Здесь, — кивнул отец в сторону машины. — Как же мы без него?
А я и сам уже вылезал из «москвичка» на дорогу. Ну и вылупились все на меня!
— Ванька! Ну и видок у тебя! — ахнул Алексей Николаевич, а остальные, те, по-моему, просто отпали.
— Эй! — сказал я, потихоньку начиная соображать, что, кажется, я не сплю. — Как мы сюда-то попали? В машину, то есть?
Все расхохотались.
— Я ж тебе говорил, я что угодно и кого угодно выкрасть могу! — оскалился Гришка. — Вот я вас и выкрал, из-под самого носа у этого кретина!
— Выкрал? — я вытаращил на него глаза. — Как?
— Да вот так! В щёлочку проскользнул — и улизнул вместе с вами!
— И выкуп за нас не отдавал, который он просил?
— Конечно, нет. Откуда я этот выкуп возьму?
Я совсем растерялся, пытаясь догадаться, как Гришка нас мог из бани вытащить. А все вокруг слушали наш разговор с большим вниманием.
— Так где он? — спросил Миша.
— Вон там, в дальнем гостевом комплексе, — махнул рукой Гришка. — Так и сидит, бдит, чтобы, если я вместе с милицией явлюсь, пленников в бане спалить. Он на баню заранее бензином плеснул.
— В общем, брать его надо, пока не расчухал, — сделал вывод Алексей Николаевич.
— Вы поосторожней с ним, — предостерёг отец. — у него там целый арсенал. Кроме собственного пистолета, он ружьё Гришки захватил и мой карабин. И потом, обидно будет, если он от отчаяния баню подожжёт. Ведь пламя запросто на все другие постройки перекинется — потом не восстановить.
— И, кроме того, к нему в любой момент Петько присоединится, — сказал Гришка. — А вдвоём они вообще больших бед натворить могут…
— Петько не присоединится, — сказал Миша. — Петько мы взяли.
— Как? — вырвалось у Гришки. — Когда?
— Давно, уже несколько часов назад, — ответил Миша. — А как — это пусть Борис вам расскажет. Он в этом поучаствовал.
— Ну и ну! — отец поглядел на меня, весело прищурившись. — Я вижу оба моих сына отличились.
— Это как всегда, — отозвался Алексей Николаевич. — Отличаться — это у них в привычку, что ли, вошло. И как вы, Леонид Семёнович, с такими сорванцами до сих пор в психушку не угодили?
— Наверно, потому, что в детстве сам таким был, — ответил отец. — Да, я ещё хочу вас предупредить. Мой «Буран» там остался. Мы не стали его заводить, потому что иначе этот, как его, Скрипицын, выскочил бы и открыл пальбу, а мы были бы перед ним как на ладони. Так что он драпануть может на этом «Буране», если почует неладное, вы уж учтите.
— И ещё он у тебя какой-то ценный крест отобрал, который вернуть нужно, да? — обратился я к Гришке.
— Какой крест? — Миша почему-то так и впился глазами в Гришку. — Тот самый? Резное распятие?
— Он думает, будто тот самый, — ответил Гришка. И добавил, слегка понизив голос. — Я ведь неплохой столяр, так?
Миша ещё с минуту смотрел на Гришку — а потом расхохотался.
— Не хуже, чем вор! Только больше пользы людям приносишь! Так вот, значит, в чём дело?.. Ладно, это все потом, — он поглядел на часы. — Давайте прикинем все в последний раз — и надо начинать операцию.
— А можно мне поглядеть, как вы будете его брать? — спросил я.
Все взрослые вокруг так поперхнулись, будто червяка проглотили, даже эти, с автоматами и в бронежилетах. А ведь я, вроде, ничего особенного не сказал.
— С тебя мало? — осведомился Алексей Николаевич.
Я понял, что тут лучше не спорить, и спросил:
— Но хоть подождать здесь можно, пока вы его возьмёте, а?
— Это уж как отец решит, — ответил Алексей Николаевич.
Отец поглядел на часы.
— Вообще, нам бы домой двинуться, а то как бы наши волноваться не начали. Нам ведь ещё к Григорию нужно заехать, чтобы Иван Леонидович переоделся и привёл себя в нормальный вид. А то мама в обморок упадёт, если увидит это… это…
— Смоляное чучелко, — подсказал я.
— Вот именно, — кивнул отец.
А Миша положил руку мне на плечо.
— Не переживай. Я обязательно заеду и подробно расскажу, как всё было. Но здесь тебе делать нечего.
Нечего так нечего — не поспоришь. Я вздохнул, кивнул всем на прощание и побрёл к Гришкиной машине.
Когда мы уезжали, Миша и Алексей Николаевич давали всем последние указания, а тут мимо нас подъехала большая чёрная машина, и я ещё успел заметить, как из неё вылезает начальник милиции всего города — начальник самого Алексея Николаевича, то есть. Словом, крутое дело намечалось, и жаль было такое пропускать. Но ничего не поделаешь.
А когда мы отъехали, я ещё раз спросил:
— Так как ты всё-таки выкрал нас, а?
— Очень просто, — ответил Гришка. — Если я тебе расскажу, тебе станет неинтересно.
— Ну да, просто! — заспорил я. — Выкрасть людей из запертой бани без окон, где единственную дверь бандит охраняет!..
— Так были бы окна — вы бы и сами выбрались, — хмыкнул Гришка.
— И всё-таки!.. — настаивал я.
— А ты подумай. Или, если хочешь, считай, что я этот самый, как ты меня назвал, вор-невидимка. Кольцо-невидимку на палец надел — и пожалуйста!..
— Точно, Гришка! — сказал я. — Ты самый настоящий хоббит, я всегда это знал! — а потом кое-что сообразил и добавил. — Но ведь мы-то невидимками не были, даже если ты был!
— А я и вас сделал невидимками! — ухмыльнулся Гришка. А отец — тот просто уже хохотал.
— Но как? — хотел знать я.
— Подумай, говорю тебе, подумай.
И больше мне ничего не удалось из Гришки вытянуть. Ну, ничегошеньки! Эх, и угораздило меня проспать все самое интересное!
Тут дверь открылась, и опять появился бандит, с пистолетом в руке.
— Выходи, — сказал он Гришке. — И без фокусов, не то всем плохо будет. Рви до своей консервной банки и гони во всю прыть.
Гришка встал, руки поднял на всякий случай, показывая, что идёт смирненько и ничего выкидывать не намерен, и аккуратно вышел из парной. Бандит чуть посторонился, его пропуская — ну, так посторонился, чтобы Гришка никак не смог прыгнуть на него и вышибить пистолет — и, когда Гришка вышел, опять дверь захлопнул. И мы с отцом остались вдвоём.
Я ещё поплакал немного, а отец успокаивал меня и похлопывал по плечу. Потом я вытер слёзы кулаками и спросил:
— Папа, что мы теперь будем делать?
— Ждать, — ответил отец. — И не только ждать.
— То есть? — как я ни был перепуган, но мне стало интересно.
— Для начала, печку затопим, — сказал отец. — Чтобы не дать дуба от холода, пока Гришка вернётся.
— И все? — я был несколько разочарован. Мне казалось, отец сразу придумает что-нибудь такое, этакое…
— Нет, не все, — отец улыбнулся. — Но остальное — потом.
Возле печки-каменки в парной всегда имелся запас берёзовых полешек, и отец быстро раскочегарил печь. Пламя так и загудело, так и понеслось в большую железную трубу. Отец оставил дверцу печки чуть приоткрытой, и мне было видно, как жаркий огонь весело там отплясывает, пожирая поленья, и от приоткрытой дверцы сразу потянуло жаром, и буквально через пять минут я почувствовал, как быстро и здоровски начинает прогреваться осиновая обшивка, которая потом ещё долго будет тепло держать, и сразу так уютно стало, так хорошо, и сразу мне стало вериться, что ничего плохого с нами не случится, и этого козла мы тоже одолеем, Гришка обязательно придумает, как его сделать, а уж отец ему все кости переломает, когда до него доберётся.
— Ну? — спросил отец. — Оттаиваешь помаленьку?
— Угу, — кивнул я. Такая вдруг волна пошла, что я не мог ни рукой, ни ногой пошевелить.
— Оттаивай, оттаивай, — сказал отец. — Силы тебе ещё понадобятся, домой не скоро доберёмся.
Он так уверенно говорил про возвращение домой, что мне стало совсем спокойно.
А тут бандит в дверь стукнул и крикнул:
— Эй, вы что там делаете?
— Согреваемся, чтобы в сосульки не превратиться, — ответил отец. — Это ведь можно?
Бандит буркнул что-то, и, похоже, отошёл. Не стал орать, чтобы печку загасили. Да ему и самому, небось, не интересно было, чтобы мы окоченели, ведь он нас обменять собирался на всякие важные для него штуковины.
— А теперь, — сказал отец, опять подсаживаясь ко мне, — рассказывай, как у вас с Гришкой было дело.
И я стал рассказывать, от и до. Отец слушал, не перебивал, только иногда головой покачивал.
— Да уж, — сказал он, когда я закончил. — Что называется, «свинья грязи сыщет», — отец часто поговорками объясняется, то, так сказать, нормальными, то смешными, которые мы делаем из нормальных, «Под лежачий камень гром не грянет», например (это у нас называется «игрой в перевёртыши», и иногда мы целыми вечерами веселимся). — И почему ты не остался? Ведь было ясно, что Гришка сунется туда, где тебе делать нечего!
— Вот потому и не остался! — сказал я. — Позволю я дурить себя, как маленького!
Отец поглядел на меня.
— М-да. Думаю, если б Гришка так не спешил, он бы обязательно одеяло откинул и понял, какой подвох ты ему готовишь. Но видик у тебя, однако, в этой Гришкиной амуниции!.. Прямо…
— Чучело гороховое, — подсказал я.
— Приблизительно, — отец прищурился. — Но скорей уж, смоляное чучелко. Ты и прилипчив, как оно. Вон, как к Гришке прилип!.. А теперь запомни как следует. Многое из того, что ты узнал от Гришки, нельзя рассказывать никому. Понял, никому! И про этого… Пельменя… и про то, что ты насчёт распятия слышал…
— Совсем никому? — спросил я. — Даже Борьке?
— Ну, Борьке можно, — согласился отец. — Но при этом предупреди его, чтобы он держал язык за зубами.
— Так что же можно рассказывать — в смысле, милиции и прочим? — спросил я.
— Да лучше ничего, — ответил отец. — Вы с Гришкой играли в поход — и вдруг, когда вы добрались до валунов, он занервничал и помчался назад. По пути ты подслушал его разговор с Алексеем Николаевичем, что тебя лучше забрать, потому что назревает нечто опасное. Что именно — ты не понял. Но ты обиделся на Гришку, да и любопытно было узнать, что же происходит, вот ты и забрался в багажник, и сидел там, пока тебя не обнаружили. Вот и все. Понял?
— Понял… — сказал я.
— Отлично. А теперь вытягивай ноги на лавке и отдохни. Нам ещё какое-то время придётся подождать.
Я думал, что мне глаз не сомкнуть, от страху и после всех волнений, а оказалось, я очень даже могу уснуть, возле каменки отогревшись, и вообще. Я хочу сказать, отец так спокойно говорил о том, что будет после, что я как-то совсем успокоился. Ну, раз он мне что-то запрещал рассказывать милиции, а что-то разрешал рассказывать Борьке, то, значит, он был уверен на все сто, что и с Борькой, и с милицией мы очень скоро увидимся, так ведь получается? Ну, и ко мне эта уверенность перешла, и так она меня согрела, не хуже тепла, которым обшивка бани пыхала, что я уснул без задних ног, и хоть пушками надо мной стреляй — я бы всё равно не проснулся. Вот как бывает, оказывается!
А когда я открыл глаза, то решил сперва, будто я начал сны видеть. Я ведь вырубился так, будто словно провалился куда-то, и никаких сновидений не было, но я достаточно соображал, чтобы помнить: уснул я на деревянной лавке в натопленной баньке, а теперь тоже было тепло, но при этом мотор урчал и меня слегка встряхивало, и лежал я на чём-то мягком, хотя до меня почти сразу дошло, что я лежу на заднем сидении Гришкиного «москвичонка», а две тёмных головы передо мной — это сам Гришка и отец, Гришка — на месте водителя, а отец — рядом. Было уже темно, но ведь зимой очень рано темнеет, поэтому сейчас могло быть и пять вечера, и девять, и вообще полночь. Но я подумал, что мне это неважно, раз я все равно сны вижу, я сам могу назначить, сколько сейчас времени, вот и все.
Отец и Гришка сперва молчали, а потом отец сказал:
— Смотри-ка, что это там за огни впереди?
— Это ведь на выезде на шоссе, да? — уточнил Гришка. И усмехнулся. — Нас, наверно, встречают, с иллюминацией.
— Точно, — проговорил отец. — Скорей всего, началась облава на бандитов.
— Я ж просил их подождать… — пробормотал Гришка.
— Видно, Ванькины вещи в твоём доме нашли — и переполошились, — заметил отец. — Решили, что раз ещё и ребёнок в лесу, то ждать не следует.
Я присел, чтобы поглядеть, что это за огни. И тут раздался голос в громкоговоритель:
— Машина, выезжающая из заповедника! Остановитесь на обочине!
Гришка покорно затормозил, а потом он и отец выскочили из машины, размахивая руками и крича:
— Это мы! Мы!
— Вы!.. Слава Богу!.. Живы!.. — к нам кинулись люди, и я разглядел и Мишу, и Алексея Николаевича, и вообще полно ментов, и в форме, и в штатском. Там и эти были, в камуфляже и с автоматами, которых на особо опасных преступников посылают.
— А Иван где? — спросил Миша.
— Здесь, — кивнул отец в сторону машины. — Как же мы без него?
А я и сам уже вылезал из «москвичка» на дорогу. Ну и вылупились все на меня!
— Ванька! Ну и видок у тебя! — ахнул Алексей Николаевич, а остальные, те, по-моему, просто отпали.
— Эй! — сказал я, потихоньку начиная соображать, что, кажется, я не сплю. — Как мы сюда-то попали? В машину, то есть?
Все расхохотались.
— Я ж тебе говорил, я что угодно и кого угодно выкрасть могу! — оскалился Гришка. — Вот я вас и выкрал, из-под самого носа у этого кретина!
— Выкрал? — я вытаращил на него глаза. — Как?
— Да вот так! В щёлочку проскользнул — и улизнул вместе с вами!
— И выкуп за нас не отдавал, который он просил?
— Конечно, нет. Откуда я этот выкуп возьму?
Я совсем растерялся, пытаясь догадаться, как Гришка нас мог из бани вытащить. А все вокруг слушали наш разговор с большим вниманием.
— Так где он? — спросил Миша.
— Вон там, в дальнем гостевом комплексе, — махнул рукой Гришка. — Так и сидит, бдит, чтобы, если я вместе с милицией явлюсь, пленников в бане спалить. Он на баню заранее бензином плеснул.
— В общем, брать его надо, пока не расчухал, — сделал вывод Алексей Николаевич.
— Вы поосторожней с ним, — предостерёг отец. — у него там целый арсенал. Кроме собственного пистолета, он ружьё Гришки захватил и мой карабин. И потом, обидно будет, если он от отчаяния баню подожжёт. Ведь пламя запросто на все другие постройки перекинется — потом не восстановить.
— И, кроме того, к нему в любой момент Петько присоединится, — сказал Гришка. — А вдвоём они вообще больших бед натворить могут…
— Петько не присоединится, — сказал Миша. — Петько мы взяли.
— Как? — вырвалось у Гришки. — Когда?
— Давно, уже несколько часов назад, — ответил Миша. — А как — это пусть Борис вам расскажет. Он в этом поучаствовал.
— Ну и ну! — отец поглядел на меня, весело прищурившись. — Я вижу оба моих сына отличились.
— Это как всегда, — отозвался Алексей Николаевич. — Отличаться — это у них в привычку, что ли, вошло. И как вы, Леонид Семёнович, с такими сорванцами до сих пор в психушку не угодили?
— Наверно, потому, что в детстве сам таким был, — ответил отец. — Да, я ещё хочу вас предупредить. Мой «Буран» там остался. Мы не стали его заводить, потому что иначе этот, как его, Скрипицын, выскочил бы и открыл пальбу, а мы были бы перед ним как на ладони. Так что он драпануть может на этом «Буране», если почует неладное, вы уж учтите.
— И ещё он у тебя какой-то ценный крест отобрал, который вернуть нужно, да? — обратился я к Гришке.
— Какой крест? — Миша почему-то так и впился глазами в Гришку. — Тот самый? Резное распятие?
— Он думает, будто тот самый, — ответил Гришка. И добавил, слегка понизив голос. — Я ведь неплохой столяр, так?
Миша ещё с минуту смотрел на Гришку — а потом расхохотался.
— Не хуже, чем вор! Только больше пользы людям приносишь! Так вот, значит, в чём дело?.. Ладно, это все потом, — он поглядел на часы. — Давайте прикинем все в последний раз — и надо начинать операцию.
— А можно мне поглядеть, как вы будете его брать? — спросил я.
Все взрослые вокруг так поперхнулись, будто червяка проглотили, даже эти, с автоматами и в бронежилетах. А ведь я, вроде, ничего особенного не сказал.
— С тебя мало? — осведомился Алексей Николаевич.
Я понял, что тут лучше не спорить, и спросил:
— Но хоть подождать здесь можно, пока вы его возьмёте, а?
— Это уж как отец решит, — ответил Алексей Николаевич.
Отец поглядел на часы.
— Вообще, нам бы домой двинуться, а то как бы наши волноваться не начали. Нам ведь ещё к Григорию нужно заехать, чтобы Иван Леонидович переоделся и привёл себя в нормальный вид. А то мама в обморок упадёт, если увидит это… это…
— Смоляное чучелко, — подсказал я.
— Вот именно, — кивнул отец.
А Миша положил руку мне на плечо.
— Не переживай. Я обязательно заеду и подробно расскажу, как всё было. Но здесь тебе делать нечего.
Нечего так нечего — не поспоришь. Я вздохнул, кивнул всем на прощание и побрёл к Гришкиной машине.
Когда мы уезжали, Миша и Алексей Николаевич давали всем последние указания, а тут мимо нас подъехала большая чёрная машина, и я ещё успел заметить, как из неё вылезает начальник милиции всего города — начальник самого Алексея Николаевича, то есть. Словом, крутое дело намечалось, и жаль было такое пропускать. Но ничего не поделаешь.
А когда мы отъехали, я ещё раз спросил:
— Так как ты всё-таки выкрал нас, а?
— Очень просто, — ответил Гришка. — Если я тебе расскажу, тебе станет неинтересно.
— Ну да, просто! — заспорил я. — Выкрасть людей из запертой бани без окон, где единственную дверь бандит охраняет!..
— Так были бы окна — вы бы и сами выбрались, — хмыкнул Гришка.
— И всё-таки!.. — настаивал я.
— А ты подумай. Или, если хочешь, считай, что я этот самый, как ты меня назвал, вор-невидимка. Кольцо-невидимку на палец надел — и пожалуйста!..
— Точно, Гришка! — сказал я. — Ты самый настоящий хоббит, я всегда это знал! — а потом кое-что сообразил и добавил. — Но ведь мы-то невидимками не были, даже если ты был!
— А я и вас сделал невидимками! — ухмыльнулся Гришка. А отец — тот просто уже хохотал.
— Но как? — хотел знать я.
— Подумай, говорю тебе, подумай.
И больше мне ничего не удалось из Гришки вытянуть. Ну, ничегошеньки! Эх, и угораздило меня проспать все самое интересное!
Глава ДЕСЯТАЯ. ТРИ ТОЧКИ НА КАРТЕ
Когда вернулись отец с Ванькой, я отчаянно рылся в нашей библиотеке, среди книг по истории. Я приблизительно помнил, где и что нужно искать, но мне хотелось убедиться. И я почти нашёл, когда услышал, что они входят. Меня удивило, что я не слышал перед этим рокота снегохода.
Маму это тоже удивило.
— Где вы были? — спросила она, выходя им навстречу. — Что стряслось? Почему вы не на «Буране».
Ванька открыл рот, собираясь что-то сказать, но отец крепко стиснул его плечо.
— На «Буране» Миша приедет, — сообщил он. — Он приехал в заповедник на машине, вместе с оперативниками, а вернётся на нашем «Буране». Он им сейчас нужен.
— Нужен? — удивилась мама. — Зачем?
— Они в заповеднике беглого преступника ловят, кое в какие места на машине не проникнешь.
Мама на секунду дар речи потеряла.
— Преступника? Вы были в заповеднике, а где-то рядом с вами блуждал преступник?
— Не беспокойся! — рассмеялся отец. — Мы были под надёжной охраной. А задержаться пришлось, потому что мне им надо было кое-что показать и объяснить. Ведь никто не знает заповедник так, как я… Но, я слышал, и вы здесь отличились? — повернулся он ко мне.
— Если ты имеешь в виду, что Миша ботинки насквозь промочил… — начала мама, но я перебил.
— Нет, папа имеет в виду, что второго преступника мы поймали! То есть, Топа!
— Гос-споди! — мама побледнела. — Час от часу не легче! А почему вы мне ничего не рассказали?
— Как-то не довелось, — ответил я. — Миша был такой промокший, что надо было его срочно сушить. Но я сейчас все расскажу, не волнуйтесь.
— Расскажешь, пока мы будем обедать, — сказал отец. — Мы умираем с голоду. Иван, ступай мыть руки — и за стол!
За обедом (то есть, отец с Ванькой обедали, а мы с мамой только слегка перекусили, за компанию) я рассказал, как мы поймали Петько, и вообще обо всём, что с нами произошло, ну, может, лишь кое-что опуская. Мама ахала, отец внимательно слушал, а у Ваньки глаза горели, и я видел, что ему не терпится поделиться собственными приключениями — но пока, как я догадался, он этого сделать не может, потому что обещал отцу не пугать сегодня маму. Вот он и не чаял, когда мы останемся с ним наедине.
— Да, интересно, — задумчиво проговорил отец. — Вся эта история с распятием…
— И со многим другим! — подхватил я. — Слушай, у нас ведь есть крупномасштабная карта наших мест?
Отец нахмурил брови.
— Во-первых, моя полевая… И, во-вторых, в альбоме дана крупномасштабная карта Города и окрестностей…
— Точно! — я хлопнул себя по лбу. Отец имел в виду красивый юбилейный альбом, выпущенный к очень большой и крупной дате Города. У нас этих альбомов штук пять скопилось (в одной из предыдущих повестей я рассказывал, как и почему). В нём была карта, вклеенная с внутренней стороны обложки и разворачивающаяся вчетверо. И всё, что только можно, на ней было изображено: даже каждый дом в старой части города обозначен, с указаниями, в каком веке он построен и чем знаменит, и чуть ли не валуны на мысу затопленного монастыря на ней имелись — а если их и не было, то их легко было нанести самому, масштаб позволял. И уж, конечно, были на ней оба маяка на нашем острове, и новый, и старый. Я не помнил, есть ли на ней бомбардировщик — скорей всего, нет, не такая это уж достопримечательность, но овраг, развороченный упавшим бомбардировщиком, там должен был иметься, ведь это часть рельефа местности, как-никак, а рельеф местности там был в точности дан, на этой карте.
Но сперва мне надо было точно узнать, что случилось с Ванькой и Гришкой, и что Гришка поведал моему братцу, вольно или невольно…
От этих размышлений я отвлёкся только однажды, когда отец сказал:
— Я вот думаю. Поскольку воскресенье у вас обоих выдалось трудным, то завтра, в понедельник, можете в школу не ходить. Отдохните маленько. Пойдёте во вторник, а я записку вам напишу, что вы пропустили один день по уважительной причине.
— Ура! — закричали мы с Ванькой.
В общем, как только обед закончился и отец отправился малость передохнуть, мы с Ванькой рванули в нашу комнату, и я сказал ему:
— Рассказывай!
Его и упрашивать не надо было. Он стал взахлёб, размахивая руками, рассказывать обо всём, что с ним приключилось, а я жадно впитывал каждое слово.
— И вот, — закончил Ванька, — я до сих пор ломаю голову, как же это Гришка выкрал нас из-под самого носа у этого козла, а он ничего и не заметил? И я, главное, не заметил! Спятить можно!
Мы погадали, как это могло быть, но так ничего не придумали, а потом и я рассказал ему обо всём, о чём умолчал, отчитываясь родителям, а также показал мои записи.
— Здорово! — восхитился Ванька. — Но ведь теперь ясно, что человек, который мог рассказать Петько и Скрипицыну о распятии — это этот самый Пельмень, «учитель» Гришки. И, получается, Гришка умыкнул распятие у своего учителя — может, впервые в жизни его перехитрил — чтобы передать это распятие в надёжные руки. Ну, тем людям, которым это распятие должно по праву принадлежать. А на тот случай, когда эти бандюги выйдут из тюрьмы, он сделал точную копию распятия, чтобы всучить им эту копию и избавиться от них. Ведь только так можно понять его ответ Мише, что, мол, Скрипицын думает, будто распятие то самое, но ведь столяр-то я классный!
— Совершенно верно, — сказал я. — Но тут возникают другие вопросы. Почему Петько и Скрипицын ушли в бега сразу после смерти Пельменя? Где подлинное распятие? Почему так много значил для них для всех рельеф местности вокруг взорванного монастыря? Ну, и так далее. Но главное… Впрочем, давай возьмём карту из альбома. Мне кажется, я кое о чём начинаю догадываться. Вот, смотри.
И, сбегав за альбомом и развернув карту, я стал ему показывать, дорисовывая прямо по карте.
Вот, кстати, что у меня получилось, если интересно взглянуть.
— Во-первых, эта прямая линия, пронизывающая валуны, старый бомбардировщик и новый маяк, идёт строго на восток, — стал объяснять я. — Когда я смотрел вот от этих валунов, с того берега, мне казалось, что линия идёт немного на север, но я был не прав, это был обман зрения. Во-вторых, валуны, от которых начинается эта линия, лежат над самым высоким и крутым берегом мыса — и при этом самым спокойным, потому что течение идёт вот оттуда вот сюда, огибая мыс с севера, и поэтому с юга, где валуны лежат, как бы заливчик благодаря мысу получается.
— Ну? — вопросил Ванька.
— А теперь вспомни ещё, что монастырь был не просто монастырём, но ещё и крепостью, которой надо было встречать нашествия врага.
— Это я помню.
— Так вот. В любой крепости были тайные ходы наружу. И чтобы лазутчиков посылать, и чтобы добывать пресную воду, когда её запасы иссякали, и для всяких подобных нужд.
— Погоди! — Ванька подскочил. — Ты хочешь сказать…
— Ну да! — торжествующе провозгласил я. — Я вспомнил, что читал в какой-то книжке, как строились эти подземные ходы. И я нашёл эту книжку, пока вас не было. Вот! Тайный ход к воде делали со стороны самого высокого и крутого берега, и очень часто размечали его строительство по солнцу — с востока на запад, или, если хочешь, с запада на восток. Ну, как церкви на восток всегда строят. И ещё учти, что во времена, когда существовал монастырь, мыс был намного длиннее и больше. Если продлить пунктиром, то получится примерно вот так, — я пунктиром увеличил мыс, а вы и сами можете это сделать. Он как бы совсем выдавался над островом, и на острове вполне могли быть подсобные укрепления, с которыми надо было поддерживать связь. То есть, подземный ход вполне мог идти под водой, с монастыря на остров, тем более, что здесь пролив не очень глубокий, вполне можно было проложить прочный каменный ход под дном озера. Древние мастера умельцами были, ещё и не на то способными.
— Здорово! — воскликнул Ванька. — Подземный ход, факт!
— Но и это ещё не все, — продолжал я. — Я, кажется, понял, почему всех как магнитом тянет к останкам бомбардировщика.
— Ну?
— Смотри. Упав, бомбардировщик прорезал глубокий овраг, метров в пять глубины. Разумеется, в этом месте он должен был развалить и обнажить подземный ход! И кто-то, после войны, из тех, кто смотрел, нельзя ли среди останков бомбардировщика найти что-то полезное для хозяйства, наткнулся на этот вскрытый, как ножом консервную банку вскрывают, засыпанный, наполовину обвалившийся подземный ход. И решил замаскировать этот ход так, чтобы оставить только для себя.
— И мы знаем, кто это был! — подытожил Ванька. — Пельмень!
— Или Пельмень, или кто-то, кто потом рассказал Пельменю — и только ему. В те времена монастырь ещё стоял, его взорвали лишь через несколько лет. Кое-что, конечно, уже увезли в музеи, но кое-что в монастыре ещё хранилось. Так что можно было надеяться на какую-то поживу, попав в монастырь через подземный ход.
— Погоди! — Ванька наморщил лоб. — Но ведь в те времена ещё, вроде, не было нового маяка.
— Вот! Сам ухватил! И мне сначала пришло в голову, что ведь линия проходит и через старый маяк, почти обвалившийся сейчас, его за деревьями и не видно, и что, возможно, это указание: подземный ход проходит точно под старым маяком…
— Так оно, конечно, и есть!
— Нет, такого быть не может. Маяки ставят на мощном фундаменте, глубоко уходящем в землю. Если б маяк ставили прямо над подземным ходом, то строители наткнулись бы на подземный ход, и он ни для кого не был бы тайной.
— Но ведь к новому маяку это ещё больше относится! — сказал Ванька. — Он ведь намного новее, так? И если строители старого маяка так давно повымерли, что, может, забыться успело, что они там нашли, то люди, которые строили новый маяк, ещё живы. И если б строители нового маяка нашли подземный ход, копая фундамент, то про этот подземный ход вся округа знала бы, и никакой тайны не было бы!
— Я к этому и веду, — сказал я. — Нет, подземного хода под новым маяком нет. Скорей всего, он дотуда и не доходил — всё-таки, расстояние слишком большое. Я думаю, что новый маяк был выбран или как дополнительный ориентир, или…
— Или? — жадно переспросил Ванька.
— Смотри. Надо понимать, этот Пельмень — приблизительно одного возраста с Виссарионом Севериновичем, а то и постарше.
— Ну?
— Виссарион Северинович просидел в лагере в конце сороковых — начале пятидесятых годов. В это время и Пельмень, наверняка, отбывал очередные сроки… Могли они встретиться в лагере?
— Могли! — подскочил Ванька. — И Пельмень рассказал Северинычу что-то важное, без чего вход в подземелье с сокровищами не найдёшь!
— Или Севериныч рассказал Пельменю, — уточнил я. — Он ведь, всё-таки, островной житель. Мог рассказать такое, важности чего сам не представлял. А мог — с ним это не раз случалось — наврать так здорово, что враньё оказалось правдой, неожиданно для него самого!
— В общем, — подытожил я. — Завтра нам надо проверить три точки на карте.
— Но, учти, Гришка сказал, что, мол, Петько зря старается, копаясь вокруг бомбардировщика, ничего он там не найдёт, — предупредил Ванька.
— Я это помню. Но навестить бомбардировщик всё равно не мешает.
— Но прежде всего нам надо навестить Севериныча и выяснить, не встречался ли он с Пельменем, а если да, то что он ему рассказывал или какую лапшу на уши вешал! — решительно заявил Ванька.
Маму это тоже удивило.
— Где вы были? — спросила она, выходя им навстречу. — Что стряслось? Почему вы не на «Буране».
Ванька открыл рот, собираясь что-то сказать, но отец крепко стиснул его плечо.
— На «Буране» Миша приедет, — сообщил он. — Он приехал в заповедник на машине, вместе с оперативниками, а вернётся на нашем «Буране». Он им сейчас нужен.
— Нужен? — удивилась мама. — Зачем?
— Они в заповеднике беглого преступника ловят, кое в какие места на машине не проникнешь.
Мама на секунду дар речи потеряла.
— Преступника? Вы были в заповеднике, а где-то рядом с вами блуждал преступник?
— Не беспокойся! — рассмеялся отец. — Мы были под надёжной охраной. А задержаться пришлось, потому что мне им надо было кое-что показать и объяснить. Ведь никто не знает заповедник так, как я… Но, я слышал, и вы здесь отличились? — повернулся он ко мне.
— Если ты имеешь в виду, что Миша ботинки насквозь промочил… — начала мама, но я перебил.
— Нет, папа имеет в виду, что второго преступника мы поймали! То есть, Топа!
— Гос-споди! — мама побледнела. — Час от часу не легче! А почему вы мне ничего не рассказали?
— Как-то не довелось, — ответил я. — Миша был такой промокший, что надо было его срочно сушить. Но я сейчас все расскажу, не волнуйтесь.
— Расскажешь, пока мы будем обедать, — сказал отец. — Мы умираем с голоду. Иван, ступай мыть руки — и за стол!
За обедом (то есть, отец с Ванькой обедали, а мы с мамой только слегка перекусили, за компанию) я рассказал, как мы поймали Петько, и вообще обо всём, что с нами произошло, ну, может, лишь кое-что опуская. Мама ахала, отец внимательно слушал, а у Ваньки глаза горели, и я видел, что ему не терпится поделиться собственными приключениями — но пока, как я догадался, он этого сделать не может, потому что обещал отцу не пугать сегодня маму. Вот он и не чаял, когда мы останемся с ним наедине.
— Да, интересно, — задумчиво проговорил отец. — Вся эта история с распятием…
— И со многим другим! — подхватил я. — Слушай, у нас ведь есть крупномасштабная карта наших мест?
Отец нахмурил брови.
— Во-первых, моя полевая… И, во-вторых, в альбоме дана крупномасштабная карта Города и окрестностей…
— Точно! — я хлопнул себя по лбу. Отец имел в виду красивый юбилейный альбом, выпущенный к очень большой и крупной дате Города. У нас этих альбомов штук пять скопилось (в одной из предыдущих повестей я рассказывал, как и почему). В нём была карта, вклеенная с внутренней стороны обложки и разворачивающаяся вчетверо. И всё, что только можно, на ней было изображено: даже каждый дом в старой части города обозначен, с указаниями, в каком веке он построен и чем знаменит, и чуть ли не валуны на мысу затопленного монастыря на ней имелись — а если их и не было, то их легко было нанести самому, масштаб позволял. И уж, конечно, были на ней оба маяка на нашем острове, и новый, и старый. Я не помнил, есть ли на ней бомбардировщик — скорей всего, нет, не такая это уж достопримечательность, но овраг, развороченный упавшим бомбардировщиком, там должен был иметься, ведь это часть рельефа местности, как-никак, а рельеф местности там был в точности дан, на этой карте.
Но сперва мне надо было точно узнать, что случилось с Ванькой и Гришкой, и что Гришка поведал моему братцу, вольно или невольно…
От этих размышлений я отвлёкся только однажды, когда отец сказал:
— Я вот думаю. Поскольку воскресенье у вас обоих выдалось трудным, то завтра, в понедельник, можете в школу не ходить. Отдохните маленько. Пойдёте во вторник, а я записку вам напишу, что вы пропустили один день по уважительной причине.
— Ура! — закричали мы с Ванькой.
В общем, как только обед закончился и отец отправился малость передохнуть, мы с Ванькой рванули в нашу комнату, и я сказал ему:
— Рассказывай!
Его и упрашивать не надо было. Он стал взахлёб, размахивая руками, рассказывать обо всём, что с ним приключилось, а я жадно впитывал каждое слово.
— И вот, — закончил Ванька, — я до сих пор ломаю голову, как же это Гришка выкрал нас из-под самого носа у этого козла, а он ничего и не заметил? И я, главное, не заметил! Спятить можно!
Мы погадали, как это могло быть, но так ничего не придумали, а потом и я рассказал ему обо всём, о чём умолчал, отчитываясь родителям, а также показал мои записи.
— Здорово! — восхитился Ванька. — Но ведь теперь ясно, что человек, который мог рассказать Петько и Скрипицыну о распятии — это этот самый Пельмень, «учитель» Гришки. И, получается, Гришка умыкнул распятие у своего учителя — может, впервые в жизни его перехитрил — чтобы передать это распятие в надёжные руки. Ну, тем людям, которым это распятие должно по праву принадлежать. А на тот случай, когда эти бандюги выйдут из тюрьмы, он сделал точную копию распятия, чтобы всучить им эту копию и избавиться от них. Ведь только так можно понять его ответ Мише, что, мол, Скрипицын думает, будто распятие то самое, но ведь столяр-то я классный!
— Совершенно верно, — сказал я. — Но тут возникают другие вопросы. Почему Петько и Скрипицын ушли в бега сразу после смерти Пельменя? Где подлинное распятие? Почему так много значил для них для всех рельеф местности вокруг взорванного монастыря? Ну, и так далее. Но главное… Впрочем, давай возьмём карту из альбома. Мне кажется, я кое о чём начинаю догадываться. Вот, смотри.
И, сбегав за альбомом и развернув карту, я стал ему показывать, дорисовывая прямо по карте.
Вот, кстати, что у меня получилось, если интересно взглянуть.
— Во-первых, эта прямая линия, пронизывающая валуны, старый бомбардировщик и новый маяк, идёт строго на восток, — стал объяснять я. — Когда я смотрел вот от этих валунов, с того берега, мне казалось, что линия идёт немного на север, но я был не прав, это был обман зрения. Во-вторых, валуны, от которых начинается эта линия, лежат над самым высоким и крутым берегом мыса — и при этом самым спокойным, потому что течение идёт вот оттуда вот сюда, огибая мыс с севера, и поэтому с юга, где валуны лежат, как бы заливчик благодаря мысу получается.
— Ну? — вопросил Ванька.
— А теперь вспомни ещё, что монастырь был не просто монастырём, но ещё и крепостью, которой надо было встречать нашествия врага.
— Это я помню.
— Так вот. В любой крепости были тайные ходы наружу. И чтобы лазутчиков посылать, и чтобы добывать пресную воду, когда её запасы иссякали, и для всяких подобных нужд.
— Погоди! — Ванька подскочил. — Ты хочешь сказать…
— Ну да! — торжествующе провозгласил я. — Я вспомнил, что читал в какой-то книжке, как строились эти подземные ходы. И я нашёл эту книжку, пока вас не было. Вот! Тайный ход к воде делали со стороны самого высокого и крутого берега, и очень часто размечали его строительство по солнцу — с востока на запад, или, если хочешь, с запада на восток. Ну, как церкви на восток всегда строят. И ещё учти, что во времена, когда существовал монастырь, мыс был намного длиннее и больше. Если продлить пунктиром, то получится примерно вот так, — я пунктиром увеличил мыс, а вы и сами можете это сделать. Он как бы совсем выдавался над островом, и на острове вполне могли быть подсобные укрепления, с которыми надо было поддерживать связь. То есть, подземный ход вполне мог идти под водой, с монастыря на остров, тем более, что здесь пролив не очень глубокий, вполне можно было проложить прочный каменный ход под дном озера. Древние мастера умельцами были, ещё и не на то способными.
— Здорово! — воскликнул Ванька. — Подземный ход, факт!
— Но и это ещё не все, — продолжал я. — Я, кажется, понял, почему всех как магнитом тянет к останкам бомбардировщика.
— Ну?
— Смотри. Упав, бомбардировщик прорезал глубокий овраг, метров в пять глубины. Разумеется, в этом месте он должен был развалить и обнажить подземный ход! И кто-то, после войны, из тех, кто смотрел, нельзя ли среди останков бомбардировщика найти что-то полезное для хозяйства, наткнулся на этот вскрытый, как ножом консервную банку вскрывают, засыпанный, наполовину обвалившийся подземный ход. И решил замаскировать этот ход так, чтобы оставить только для себя.
— И мы знаем, кто это был! — подытожил Ванька. — Пельмень!
— Или Пельмень, или кто-то, кто потом рассказал Пельменю — и только ему. В те времена монастырь ещё стоял, его взорвали лишь через несколько лет. Кое-что, конечно, уже увезли в музеи, но кое-что в монастыре ещё хранилось. Так что можно было надеяться на какую-то поживу, попав в монастырь через подземный ход.
— Погоди! — Ванька наморщил лоб. — Но ведь в те времена ещё, вроде, не было нового маяка.
— Вот! Сам ухватил! И мне сначала пришло в голову, что ведь линия проходит и через старый маяк, почти обвалившийся сейчас, его за деревьями и не видно, и что, возможно, это указание: подземный ход проходит точно под старым маяком…
— Так оно, конечно, и есть!
— Нет, такого быть не может. Маяки ставят на мощном фундаменте, глубоко уходящем в землю. Если б маяк ставили прямо над подземным ходом, то строители наткнулись бы на подземный ход, и он ни для кого не был бы тайной.
— Но ведь к новому маяку это ещё больше относится! — сказал Ванька. — Он ведь намного новее, так? И если строители старого маяка так давно повымерли, что, может, забыться успело, что они там нашли, то люди, которые строили новый маяк, ещё живы. И если б строители нового маяка нашли подземный ход, копая фундамент, то про этот подземный ход вся округа знала бы, и никакой тайны не было бы!
— Я к этому и веду, — сказал я. — Нет, подземного хода под новым маяком нет. Скорей всего, он дотуда и не доходил — всё-таки, расстояние слишком большое. Я думаю, что новый маяк был выбран или как дополнительный ориентир, или…
— Или? — жадно переспросил Ванька.
— Смотри. Надо понимать, этот Пельмень — приблизительно одного возраста с Виссарионом Севериновичем, а то и постарше.
— Ну?
— Виссарион Северинович просидел в лагере в конце сороковых — начале пятидесятых годов. В это время и Пельмень, наверняка, отбывал очередные сроки… Могли они встретиться в лагере?
— Могли! — подскочил Ванька. — И Пельмень рассказал Северинычу что-то важное, без чего вход в подземелье с сокровищами не найдёшь!
— Или Севериныч рассказал Пельменю, — уточнил я. — Он ведь, всё-таки, островной житель. Мог рассказать такое, важности чего сам не представлял. А мог — с ним это не раз случалось — наврать так здорово, что враньё оказалось правдой, неожиданно для него самого!
— В общем, — подытожил я. — Завтра нам надо проверить три точки на карте.
— Но, учти, Гришка сказал, что, мол, Петько зря старается, копаясь вокруг бомбардировщика, ничего он там не найдёт, — предупредил Ванька.
— Я это помню. Но навестить бомбардировщик всё равно не мешает.
— Но прежде всего нам надо навестить Севериныча и выяснить, не встречался ли он с Пельменем, а если да, то что он ему рассказывал или какую лапшу на уши вешал! — решительно заявил Ванька.