Страница:
В основе безусловно лежат отчеты Коллонтай и разведывательной резидентуры в Стокгольме о делах Якоба и Маркуса Валленбергов и о роли семейства Валленбергов в экономике и политике Швеции, а также их хорошие международные контакты. С большой долей уверенности можно считать, что Москва получила также некие сведения о задании Рауля Валленберга в Будапеште. Ведь 20 октября 1944 г. начальник политического департамента МИДа Швеции информировал советника советского посольства в Стокгольме об усилиях шведской миссии в Будапеште по спасению евреев. Несмотря на то что фамилия Валленберга не называлась, Москва, естественно, знала его; было также известно о том, кто дал ему задание, и о роли Ивера Ольсена. Москва, вероятно, уже осенью 1944 г. была убеждена в том, что Рауль Валленберг выполнял разведывательное задание американцев, но это не очевидно. Внимание СССР было также усилено благодаря, в частности, информации от союзников о различных переговорах в Будапеште с целью выкупа евреев и о контактах шведской миссии с венгерским некоммунистическим движением Сопротивления. 31 декабря Министерство иностранных дел СССР получило обращение от шведской миссии в Москве с просьбой о том, чтобы Красная Армия взяла под свою защиту членов шведской миссии в Будапеште.
Решение об аресте Рауля Валленберга и, возможно, также швейцарских дипломатов принималось, видимо, на высшем уровне, возможно в Комитете обороны, самое позднее 13 или 14 января, поскольку именно в эти дни был отдан приказ об изоляции Рауля Валленберга от внешнего мира. Вероятно, были даны инструкции об этой изоляции в ожидании принятия решения на высшем уровне. Все же Деканозов успел сообщить 16 декабря шведам на основе информации от армейских частей в Будапеште, что Рауля Валленберга встретили и взяли под свою защиту. Это было похоже на чистый ляпсус; Деканозов, который был известен быстрой реакцией и решительностью, видимо, не был проинформирован о том, что подготавливалось на высшем уровне. Вместе с тем сообщение Деканозова, с учетом его прошлой деятельности в НКВД, могло быть также преднамеренным поступком, поскольку через десять дней в разговоре с Седерблумом он поднял вопрос о возвращении на родину пяти советских моряков, после того как шведский посланник упомянул Рауля Валленберга. Лишь 17 января Булганин посылает приказ об аресте в Будапешт. Как уже отмечалось, в этом случае Булганин, по существу, лишь сыграл роль исполнителя. После этого крышка в Москве захлопнулась. С другой стороны, Коллонтай в феврале продолжает давать успокаивающие заверения матери Рауля Валленберга и в марте — жене министра иностранных дел Гюнтера, что Рауль Валленберг находится в СССР, что с ним все в порядке, но г-же Гюнтер добавляет, что шведской стороне лучше вести себя спокойно. Некоторые представители российской стороны считают, что Коллонтай лишь воспроизвела ответ Деканозова шведскому посольству. В действительности в своем ответе она пошла дальше Деканозова, и это означает, что она вряд ли могла действовать без указаний высшего руководства. Следует добавить, что сообщение Коллонтай матери Рауля Валленберга нашло свое отражение также в шведских газетах.
Есть также основания подозревать, что, помимо Сталина, Молотов мог быть явным сторонником доставки Рауля Валленберга в Москву. Конечно, по документам Министерства иностранных дел может создаться впечатление, будто Молотов вообще не был информирован о Рауле Валленберге до 1947 г., но скорее можно предположить, что он с самого начала был в курсе дела, особенно с учетом того, что Булганин и Абакумов были замешаны в этом деле и речь шла об иностранном дипломате. Кроме того, Молотов получил копию сообщения Деканозова от 16 января. Молотов иногда приглашал Абакумова к себе, и именно к Молотову Абакумов обратился, когда речь шла о судьбе швейцарских дипломатов. Молотов был также замешан в принятии Сталиным поздней весной 1947 г., по предложению Абакумова, решения о ликвидации американского гражданина Оггинса, сидевшего в советском лагере.
Судя по всему, тогда, в 1945 г., существовало убеждение в том, что Рауль Валленберг имел разведывательное задание, во всяком случае, выполнял поручения немцев; было также сильное подозрение в сотрудничестве с американской разведкой. Советская сторона была также безусловно убеждена в том, что акция по спасению евреев являлась всего лишь прикрытием шпионской деятельности. Сотрудники Абакумова подчеркивали, что Сталин страдал шпиономанией. Ведь надо же было в чем-то обвинить Валленберга, и что могло быть удобнее шпионажа?
Вероятно, это было достаточной причиной для ареста и заключения в тюрьму дипломатов нейтральной страны, что, естественно, полностью противоречит международному праву. Одно время предпринимались также усилия по получению доказательств причастности Рауля Валленберга к шпионской деятельности. Однако, согласно приведенным выше аргументам, у советского руководства были политические или другие причины задерживать Рауля Валленберга в Москве. Важнейшая из них могла состоять в использовании его для обмена, как это произошло со швейцарцами (эта возможность более подробно рассматривается ниже). Речь могла также идти о целях, которые не были определены со всей ясностью с самого начала. Известны другие случаи, когда заключенные были вынуждены сидеть без принятия по отношению к ним каких-либо мер из-за отсутствия инструкций от Сталина, который, в свою очередь, не принял определенного решения.
IX
АРХИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ
УСТНЫЕ ЗАЯВЛЕНИЯ
Заявления лиц, вернувшихся из советского заключения
Беседы с бывшими сотрудниками госбезопасности
Решение об аресте Рауля Валленберга и, возможно, также швейцарских дипломатов принималось, видимо, на высшем уровне, возможно в Комитете обороны, самое позднее 13 или 14 января, поскольку именно в эти дни был отдан приказ об изоляции Рауля Валленберга от внешнего мира. Вероятно, были даны инструкции об этой изоляции в ожидании принятия решения на высшем уровне. Все же Деканозов успел сообщить 16 декабря шведам на основе информации от армейских частей в Будапеште, что Рауля Валленберга встретили и взяли под свою защиту. Это было похоже на чистый ляпсус; Деканозов, который был известен быстрой реакцией и решительностью, видимо, не был проинформирован о том, что подготавливалось на высшем уровне. Вместе с тем сообщение Деканозова, с учетом его прошлой деятельности в НКВД, могло быть также преднамеренным поступком, поскольку через десять дней в разговоре с Седерблумом он поднял вопрос о возвращении на родину пяти советских моряков, после того как шведский посланник упомянул Рауля Валленберга. Лишь 17 января Булганин посылает приказ об аресте в Будапешт. Как уже отмечалось, в этом случае Булганин, по существу, лишь сыграл роль исполнителя. После этого крышка в Москве захлопнулась. С другой стороны, Коллонтай в феврале продолжает давать успокаивающие заверения матери Рауля Валленберга и в марте — жене министра иностранных дел Гюнтера, что Рауль Валленберг находится в СССР, что с ним все в порядке, но г-же Гюнтер добавляет, что шведской стороне лучше вести себя спокойно. Некоторые представители российской стороны считают, что Коллонтай лишь воспроизвела ответ Деканозова шведскому посольству. В действительности в своем ответе она пошла дальше Деканозова, и это означает, что она вряд ли могла действовать без указаний высшего руководства. Следует добавить, что сообщение Коллонтай матери Рауля Валленберга нашло свое отражение также в шведских газетах.
Есть также основания подозревать, что, помимо Сталина, Молотов мог быть явным сторонником доставки Рауля Валленберга в Москву. Конечно, по документам Министерства иностранных дел может создаться впечатление, будто Молотов вообще не был информирован о Рауле Валленберге до 1947 г., но скорее можно предположить, что он с самого начала был в курсе дела, особенно с учетом того, что Булганин и Абакумов были замешаны в этом деле и речь шла об иностранном дипломате. Кроме того, Молотов получил копию сообщения Деканозова от 16 января. Молотов иногда приглашал Абакумова к себе, и именно к Молотову Абакумов обратился, когда речь шла о судьбе швейцарских дипломатов. Молотов был также замешан в принятии Сталиным поздней весной 1947 г., по предложению Абакумова, решения о ликвидации американского гражданина Оггинса, сидевшего в советском лагере.
Судя по всему, тогда, в 1945 г., существовало убеждение в том, что Рауль Валленберг имел разведывательное задание, во всяком случае, выполнял поручения немцев; было также сильное подозрение в сотрудничестве с американской разведкой. Советская сторона была также безусловно убеждена в том, что акция по спасению евреев являлась всего лишь прикрытием шпионской деятельности. Сотрудники Абакумова подчеркивали, что Сталин страдал шпиономанией. Ведь надо же было в чем-то обвинить Валленберга, и что могло быть удобнее шпионажа?
Вероятно, это было достаточной причиной для ареста и заключения в тюрьму дипломатов нейтральной страны, что, естественно, полностью противоречит международному праву. Одно время предпринимались также усилия по получению доказательств причастности Рауля Валленберга к шпионской деятельности. Однако, согласно приведенным выше аргументам, у советского руководства были политические или другие причины задерживать Рауля Валленберга в Москве. Важнейшая из них могла состоять в использовании его для обмена, как это произошло со швейцарцами (эта возможность более подробно рассматривается ниже). Речь могла также идти о целях, которые не были определены со всей ясностью с самого начала. Известны другие случаи, когда заключенные были вынуждены сидеть без принятия по отношению к ним каких-либо мер из-за отсутствия инструкций от Сталина, который, в свою очередь, не принял определенного решения.
IX
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ПРЕБЫВАНИЯ РАУЛЯ ВАЛЛЕНБЕРГА В ТЮРЬМЕ
В МОСКВЕ В 1945-1947 гг.
АРХИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ
Данные немецких военнопленных о пребывании Рауля Валленберга в Лубянской и Лефортовской тюрьмах в 1945-1947 гг. подтверждены найденными архивными документами. Вместе с тем предпринимались большие усилия уничтожить следы пребывания Рауля Валленберга в тюрьме. Упоминания о нем в журналах допросов и перемещений были зачеркнуты густой тушью. Однако в ряде мест в журналах были пропущены упоминания о Рауле Валленберге и Лангфельдере, и в таких случаях их имена не зачеркнуты. Зачеркнутые тексты удалось восстановить с помощью современной техники [96], за исключением тех случаев, когда применялось также механическое уничтожение. Не было найдено ни личного, ни следственного дела: если Рауль Валленберг никогда не был осужден (что утверждалось), то подобное дело вообще не было заведено. Вместе с тем российская сторона также сообщила, что следственное дело могли заводить при наличии компрометирующих материалов и на этой основе начинать расследование преступления. Однако личное дело на его имя должно было существовать. Тот факт, что личные вещи Рауля Валленберга не были конфискованы, является, по мнению российских экспертов, четким указанием на то, что он не был осужден. То же самое относится к шоферу Лангфельдеру. Не было также найдено личного дела его последнего сокамерника Рёдля, но документы, которые должны были первоначально войти в личное дело, были обнаружены в делах, содержащих переписку между органами власти и т.п.
Зачеркивание фамилий в журналах вызовов на допрос и регистрации личных вещей было найдено лишь у двух других заключенных на Лубянке и в Лефортово — у венгра Шандора Катоны, шофера венгерской миссии в Софии в 1944 г., который одно время сидел в одной камере с Лангфельдером, и армянско-итальянского священника-иезуита Аладжана-Атаджани.
В регистрационных журналах Лубянки и Лефортово не найдено никаких зачеркнутых мест, которые относятся к периоду после июля 1947 г. Они были изучены в оригинале. На основе найденных документов и журналов не удалось найти подтверждения данных о том, что Рауля Валленберга видели также в Бутырской тюрьме, и после июля 1947 г. — на Лубянке и в Лефортово. Однако, согласно имеющимся данным, значительная часть картотеки Бутырки, относящейся к 40-м и 50-м годам, уничтожена.
На основе доступных теперь документов о пребывании Рауля Валленберга в тюрьме можно сказать следующее.
Согласно найденной регистрационной карточке, Рауль Валленберг поступил в Лубянскую тюрьму 6 февраля 1945 г. Как сообщается, карточка была найдена в подвале КГБ в 1989 г. среди принадлежавших Раулю Валленбергу вещей, т.е. не в картотеке архива. Его зарегистрировали в качестве военнопленного, а датой ареста обозначено 19 января. На карточке в строчке, обозначающей род занятий, есть запись «дипломатии, надсмотр» и затем номер его паспорта. Этот термин трудно толковать; слово «надсмотрщик» не может иметь своего обычного смысла в данной связи. По мнению тех, кто прежде работал в КГБ, приемлемое толкование могло бы быть таким: тот, кто написал это на карточке, стремился обозначить Рауля Валленберга как дипломатического наблюдателя из-за ограниченности по времени его дипломатического задания. По сообщению сокамерника Яна Лойды, ведущий допрос однажды сказал ему, что Рауль Валленберг не являлся дипломатом. У Рёдля, который был адъютантом посла Германии в Бухаресте, была сделана запись «дипломат, работник».
Лангфельдер поступил в тюрьму в тот же день, что и Рауль Валленберг, поскольку именно в этот день имеется запись о поступлении его чемодана. Его регистрационная карточка не была найдена.
Во время первого пребывания в Лубянской тюрьме (сначала в камере 121 вместе с Густавом Рихтером и Отто Шлиттером, он же Шойер, затем в камере 123 вместе с Яном Лойдой и Вилли Рёдлем) Рауля Валленберга допрашивали дважды. В первый раз это был типичный ночной допрос продолжительностью три с половиной часа, с 1 час. 05 мин. до 4 час. 35 мин. 8 февраля, т.е. через два дня после поступления. Фамилия ведущего допрос — Сверчук (умер). На следующую ночь Лангфельдера допрашивал в течение примерно двух часов, с 1 час. 30 мин. до 3 час. 40 мин., Кузьмишин, начальник подразделения отдела Карташова.
Он провел также следующий допрос Рауля Валленберга, однако лишь 28 апреля. Этот допрос был намного короче и продолжался с 15 час. 35 мин. до 17 час. 00 мин. 29 мая Рауль Валленберг был переведен с Лубянки в Лефортовскую тюрьму, в камеру 203, вместе с Рёдлем.
В эту же камеру Лангфельдер был переведен 18 марта на более короткий срок. 20 марта зарегистрирована расписка о большом количестве личных вещей, принадлежавших Лангфельдеру.
Второй его допрос был проведен в Лефортово 10 апреля 1945 г. с 14 час. до 15 час. (ведущий допрос Ендовицкий умер). Еще два коротких допроса были проведены в 1945 г., 16 августа с 15 час. 00 мин. до 15 час. 45 мин. и 15 декабря с 14 час. 30 мин. до 15 час. 00 мин. Ведущие допрос различны: соответственно Бубнов и Ливчак. Бубнов утверждает, что не помнит Лангфельдера, и это может быть правдой. Речь идет о коротком допросе, который мог быть проведен по просьбе Лангфельдера для выражения пожелания или подачи жалобы. Ведущие допрос обычно вели очень большое число дел.
Здесь можно добавить, что швейцарские дипломаты Феллер и Майер, которых привезли в Москву 4 марта, были вызваны на первый допрос в тот же самый день. Второй допрос Феллера происходит 23 марта, третий — 10 апреля. Четвертый и последний допрос проведен лишь в январе 1946 г., непосредственно перед освобождением их обоих.
В течение всего 1946 г. оба заключенных находились в Лефортово и были на допросах дважды, причем один раз частично вместе. Лангфельдера допрашивал Вейндорф 3 июля с 14 час. 50 мин. до 15 час. 35 мин., Валленберга, согласно записи в журнале допросов, допрашивал Копелянский 17 июля в течение двух с половиной часов, с 10 час. 30 мин. до 13 час. 00 мин. До этого Рауля Валленберга не допрашивали в течение 15 месяцев. В последние 40 минут этого допроса к ним присоединился Лангфельдер, и это было необычно. Копелянский провел новый допрос Рауля Валленберга 30 августа с 10 час. 40 мин. до 12 час. 20 мин.
Копелянский отрицает, что он допрашивал Рауля Валленберга. Он считает, что высокопоставленный сотрудник, вероятно Абакумов, записал его фамилию в журнал допросов, но, по существу, провел допрос сам. Однако в таком случае Абакумов должен был использовать переводчика, и в органах госбезопасности было единое мнение, что лучшим переводчиком с немецкого языка являлся Копелянский (подробнее об этом ниже).
Согласно записке Карташова, вероятно, от 24 февраля 1947 г. начальникам Лубянской и Лефортовской тюрем, Рауль Валленберг и Вилли Рёдль должны быть переведены из камеры 203 в Лефортово в камеру 7 на Лубянке. Судя по регистрационному журналу, Рёдля перевели 26 февраля, а для Рауля Валленберга записан перевод в тот же день, но его фамилия зачеркнута. Произошло что-то, что отложило его перевод, и новая запись показывает, что это было сделано лишь 1 марта 1947 г. Неясно, был ли он переведен все же в камеру 7, но никакого контрприказа не нашли. Согласно другому регистрационному журналу, личные вещи Валленберга были получены на Лубянке 2 марта (эта запись была уничтожена механическим способом, поэтому удалось восстановить лишь инициалы имени Валленберга). Последний зарегистрированный допрос Рауля Валленберга был проведен Кузьмишиным 11 марта 1947 г. с 14 час. 15 мин. до 16 час. 00 мин.
Лангфельдер проделал тот же путь (вновь на Лубянку) лишь 23 июля.
При этом следует сделать оговорку, что допросы/беседы с участием Рауля Валленберга могли проводиться чаще, чем это записано в журналах допросов. С другой стороны, сокамерники подтвердили, что его допрашивали редко.
Зачеркивание фамилий в журналах вызовов на допрос и регистрации личных вещей было найдено лишь у двух других заключенных на Лубянке и в Лефортово — у венгра Шандора Катоны, шофера венгерской миссии в Софии в 1944 г., который одно время сидел в одной камере с Лангфельдером, и армянско-итальянского священника-иезуита Аладжана-Атаджани.
В регистрационных журналах Лубянки и Лефортово не найдено никаких зачеркнутых мест, которые относятся к периоду после июля 1947 г. Они были изучены в оригинале. На основе найденных документов и журналов не удалось найти подтверждения данных о том, что Рауля Валленберга видели также в Бутырской тюрьме, и после июля 1947 г. — на Лубянке и в Лефортово. Однако, согласно имеющимся данным, значительная часть картотеки Бутырки, относящейся к 40-м и 50-м годам, уничтожена.
На основе доступных теперь документов о пребывании Рауля Валленберга в тюрьме можно сказать следующее.
Согласно найденной регистрационной карточке, Рауль Валленберг поступил в Лубянскую тюрьму 6 февраля 1945 г. Как сообщается, карточка была найдена в подвале КГБ в 1989 г. среди принадлежавших Раулю Валленбергу вещей, т.е. не в картотеке архива. Его зарегистрировали в качестве военнопленного, а датой ареста обозначено 19 января. На карточке в строчке, обозначающей род занятий, есть запись «дипломатии, надсмотр» и затем номер его паспорта. Этот термин трудно толковать; слово «надсмотрщик» не может иметь своего обычного смысла в данной связи. По мнению тех, кто прежде работал в КГБ, приемлемое толкование могло бы быть таким: тот, кто написал это на карточке, стремился обозначить Рауля Валленберга как дипломатического наблюдателя из-за ограниченности по времени его дипломатического задания. По сообщению сокамерника Яна Лойды, ведущий допрос однажды сказал ему, что Рауль Валленберг не являлся дипломатом. У Рёдля, который был адъютантом посла Германии в Бухаресте, была сделана запись «дипломат, работник».
Лангфельдер поступил в тюрьму в тот же день, что и Рауль Валленберг, поскольку именно в этот день имеется запись о поступлении его чемодана. Его регистрационная карточка не была найдена.
Во время первого пребывания в Лубянской тюрьме (сначала в камере 121 вместе с Густавом Рихтером и Отто Шлиттером, он же Шойер, затем в камере 123 вместе с Яном Лойдой и Вилли Рёдлем) Рауля Валленберга допрашивали дважды. В первый раз это был типичный ночной допрос продолжительностью три с половиной часа, с 1 час. 05 мин. до 4 час. 35 мин. 8 февраля, т.е. через два дня после поступления. Фамилия ведущего допрос — Сверчук (умер). На следующую ночь Лангфельдера допрашивал в течение примерно двух часов, с 1 час. 30 мин. до 3 час. 40 мин., Кузьмишин, начальник подразделения отдела Карташова.
Он провел также следующий допрос Рауля Валленберга, однако лишь 28 апреля. Этот допрос был намного короче и продолжался с 15 час. 35 мин. до 17 час. 00 мин. 29 мая Рауль Валленберг был переведен с Лубянки в Лефортовскую тюрьму, в камеру 203, вместе с Рёдлем.
В эту же камеру Лангфельдер был переведен 18 марта на более короткий срок. 20 марта зарегистрирована расписка о большом количестве личных вещей, принадлежавших Лангфельдеру.
Второй его допрос был проведен в Лефортово 10 апреля 1945 г. с 14 час. до 15 час. (ведущий допрос Ендовицкий умер). Еще два коротких допроса были проведены в 1945 г., 16 августа с 15 час. 00 мин. до 15 час. 45 мин. и 15 декабря с 14 час. 30 мин. до 15 час. 00 мин. Ведущие допрос различны: соответственно Бубнов и Ливчак. Бубнов утверждает, что не помнит Лангфельдера, и это может быть правдой. Речь идет о коротком допросе, который мог быть проведен по просьбе Лангфельдера для выражения пожелания или подачи жалобы. Ведущие допрос обычно вели очень большое число дел.
Здесь можно добавить, что швейцарские дипломаты Феллер и Майер, которых привезли в Москву 4 марта, были вызваны на первый допрос в тот же самый день. Второй допрос Феллера происходит 23 марта, третий — 10 апреля. Четвертый и последний допрос проведен лишь в январе 1946 г., непосредственно перед освобождением их обоих.
В течение всего 1946 г. оба заключенных находились в Лефортово и были на допросах дважды, причем один раз частично вместе. Лангфельдера допрашивал Вейндорф 3 июля с 14 час. 50 мин. до 15 час. 35 мин., Валленберга, согласно записи в журнале допросов, допрашивал Копелянский 17 июля в течение двух с половиной часов, с 10 час. 30 мин. до 13 час. 00 мин. До этого Рауля Валленберга не допрашивали в течение 15 месяцев. В последние 40 минут этого допроса к ним присоединился Лангфельдер, и это было необычно. Копелянский провел новый допрос Рауля Валленберга 30 августа с 10 час. 40 мин. до 12 час. 20 мин.
Копелянский отрицает, что он допрашивал Рауля Валленберга. Он считает, что высокопоставленный сотрудник, вероятно Абакумов, записал его фамилию в журнал допросов, но, по существу, провел допрос сам. Однако в таком случае Абакумов должен был использовать переводчика, и в органах госбезопасности было единое мнение, что лучшим переводчиком с немецкого языка являлся Копелянский (подробнее об этом ниже).
Согласно записке Карташова, вероятно, от 24 февраля 1947 г. начальникам Лубянской и Лефортовской тюрем, Рауль Валленберг и Вилли Рёдль должны быть переведены из камеры 203 в Лефортово в камеру 7 на Лубянке. Судя по регистрационному журналу, Рёдля перевели 26 февраля, а для Рауля Валленберга записан перевод в тот же день, но его фамилия зачеркнута. Произошло что-то, что отложило его перевод, и новая запись показывает, что это было сделано лишь 1 марта 1947 г. Неясно, был ли он переведен все же в камеру 7, но никакого контрприказа не нашли. Согласно другому регистрационному журналу, личные вещи Валленберга были получены на Лубянке 2 марта (эта запись была уничтожена механическим способом, поэтому удалось восстановить лишь инициалы имени Валленберга). Последний зарегистрированный допрос Рауля Валленберга был проведен Кузьмишиным 11 марта 1947 г. с 14 час. 15 мин. до 16 час. 00 мин.
Лангфельдер проделал тот же путь (вновь на Лубянку) лишь 23 июля.
При этом следует сделать оговорку, что допросы/беседы с участием Рауля Валленберга могли проводиться чаще, чем это записано в журналах допросов. С другой стороны, сокамерники подтвердили, что его допрашивали редко.
УСТНЫЕ ЗАЯВЛЕНИЯ
Заявления лиц, вернувшихся из советского заключения
Немецкие и другие военнопленные уже в 50-х годах дали интересную информацию о пребывании в тюрьме. Для подробного отчета об этом можно обратиться к Белой книге 1957 г. Здесь приведены резюме.
Густав Рихтер: В начале февраля 1945 г. Рауль Валленберг написал заявление на немецком языке, которое было направлено начальнику тюрьмы и в котором он протестовал против обращения и своего ареста. Рауль Валленберг также потребовал, чтобы он как шведский гражданин и дипломат мог вступить в контакт со шведским посольством в Москве. Письменное заявление было передано дежурному надзирателю на первом этаже Лубянской тюрьмы.
Хайнц Гельмут фон Хинкельдей: Как шведский дипломат Рауль Валленберг неоднократно очень энергично протестовал против своего ареста. В качестве представителя нейтрального государства он, видимо, требовал, чтобы его связали с представителем шведской миссии в Москве. На допросе он якобы отказался отвечать, ссылаясь на то, что он дипломат.
Эрнст Людвиг Валленштейн: На рубеже 1945-го и 1946 гг. Рауль Валленберг принял решение написать заявление с протестом, но он не был полностью уверен в том, кому его следовало направлять. Путем перестукивания Валленштейн и Рауль Валленберг решили, что целесообразнее всего направить заявление лично Сталину на французском языке. Заявление было написано и отправлено через охранника (по собственному опыту Валленштейн знал, что подобные заявления обычно передаются по адресу).
Вилли Бергеман: Рауль Валленберг неоднократно требовал (в Лефортово) у уполномоченного ответа о своей судьбе. При этом, в частности, его обнадежили в связи с конференцией [97], которая должна была состояться в Москве в марте 1947 г. и на которой должна была решаться судьба пленных.
Бернхард Ренсингхофф: В заявлении, написанном на французском языке, Рауль Валленберг ссылался на свой дипломатический статус и просил, чтобы его допросили. Летом 1946 г. он направил это заявление Сталину с требованием, чтобы ему предоставили возможность войти в контакт со шведским посольством в Москве.
Незадолго до перемещения Рауля Валленберга и Редля из Лефортово (1 марта 1947 г.) Рауль Валленберг был вызван на допрос (какой-либо подобный допрос не зарегистрирован). Лишь 11 марта, когда Рауль Валленберг вновь оказался на Лубянке, был проведен новый допрос шведского дипломата. После того допроса, о котором упоминает Ренсингхофф, Рауль Валленберг сказал, что уполномоченный сообщил ему, что его дело совершенно ясно и является «политическим». Если он считал себя невиновным, то его дело доказывать это. Лучшим доказательством виновности Рауля Валленберга был тот факт, что шведское посольство в Москве и правительство Швеции ничего не сделали для него. Рауль Валленберг потребовал у уполномоченного, который вел допрос, позволить вступить в прямой контакт со шведским посольством в Москве или с Красным Крестом или хотя бы иметь письменный контакт с ними. Это требование уполномоченный отверг под тем предлогом, что «ни один человек не вспоминает о вас». «Если бы правительство или посольство Швеции проявили хоть какой-либо интерес к вам, то они бы уже давно установили связь с вами».
Это можно рассматривать как роковой комментарий по поводу недостаточного интереса шведской миссии, особенно со стороны Седерблума. С другой стороны, можно отметить, что всего лишь месяц спустя Вышинский констатировал, что Швеция сделала большое количество запросов о Рауле Валленберге. Однако Вышинский пишет это, вероятно, потому, что в МИ— Де все-таки раздражены многочисленными шведскими запросами, и поэтому он хочет добиться решения вопроса.
В другом случае Рауль Валленберг сообщил, что он спросил так называемого допрашивающего офицера, будут ли его судить или нет. В ответ ему было сказано: «По политическим причинам вас никогда не будут судить».
В последние годы рабочая группа имела возможность побеседовать с Густавом Рихтером. При этом Рихтер дополнительно смог кратко описать обстановку в течение первых недель пребывания Рауля Валленберга в Лубянской тюрьме. Иногда в камеру приходил белокурый офицер со скандинавской внешностью для выяснения обстоятельств. Он отлично говорил на немецком языке. Однажды около полуночи Рауль Валленберг был вызван на допрос, возвратился в камеру около 6 часов утра и выглядел бледным. Ведущим допрос был как раз белокурый офицер, и Рауль Валленберг сказал, что это «страшный человек». Человеком, на которого он указывал, был Сверчук.
Кроме того, после падения берлинской стены появилась возможность впервые заслушать Яна Лойду, который проживал в бывшей ГДР. До этого сведения от него поступали лишь из вторых рук.
Лойда рассказывает, как Рауль Валленберг в марте— апреле 1945 г. был доставлен в камеру, где сидели он сам и Вилли Рёдль (советник посольства Германии в Бухаресте). Рауль Валленберг рассказал, что он прибыл в Москву для переговоров с советскими властями, в частности, в связи с обстрелом советскими властями зданий шведской миссии, а также обеспечением защиты евреев (воспоминание Лойды о том, как Рауль Валленберг говорил об этом, несколько неясно). Рауль Валленберг рассматривал свой захват как необъяснимую ошибку. В течение шести — восьми недель все трое находились в одной камере, и Рауль Валленберг был тогда убежден, что ошибка выяснится и начнутся запланированные переговоры. За это время не было ни одного допроса. Рауль Валленберг был совершенно здоров, он регулярно занимался гимнастикой и часто пел. Он сделал набросок монумента победы в честь Красной Армии (!). Лойда обучал Рауля Валленберга русскому языку, а тот в свою очередь обучал Лойду английскому языку. После того как Рауль Валленберг был переведен, Лойда и Рёдль сидели вместе с Вильмошом Лангфельдером, который представился в качестве помощника Рауля Валленберга. Он также был уверен, что их взяли по ошибке. (Здесь в воспоминания Лойды вкралась ошибка. Рёдль был переведен в Лефортово одновременно с Раулем Валленбергом.)
На допросе в Лубянской тюрьме ведущий допрос спросил Лойду, с кем вместе он сидел в камере. Он ответил: с двумя дипломатами. В ответ ведущий допрос сказал: Рауль Валленберг не дипломатом, а швед, который помогал богатым евреям в Венгрии. Во время другой беседы Лойда несколько иначе вспомнил ответ ведущего допрос: немец дипломат, а швед не дипломат.
Лойда сообщает, что впоследствии МГБ заставило его подписать заявление, что он никому не расскажет, что он видел или слышал во время своего пребывания в тюрьме. В противном случае его очень сурово накажут.
Густав Рихтер: В начале февраля 1945 г. Рауль Валленберг написал заявление на немецком языке, которое было направлено начальнику тюрьмы и в котором он протестовал против обращения и своего ареста. Рауль Валленберг также потребовал, чтобы он как шведский гражданин и дипломат мог вступить в контакт со шведским посольством в Москве. Письменное заявление было передано дежурному надзирателю на первом этаже Лубянской тюрьмы.
Хайнц Гельмут фон Хинкельдей: Как шведский дипломат Рауль Валленберг неоднократно очень энергично протестовал против своего ареста. В качестве представителя нейтрального государства он, видимо, требовал, чтобы его связали с представителем шведской миссии в Москве. На допросе он якобы отказался отвечать, ссылаясь на то, что он дипломат.
Эрнст Людвиг Валленштейн: На рубеже 1945-го и 1946 гг. Рауль Валленберг принял решение написать заявление с протестом, но он не был полностью уверен в том, кому его следовало направлять. Путем перестукивания Валленштейн и Рауль Валленберг решили, что целесообразнее всего направить заявление лично Сталину на французском языке. Заявление было написано и отправлено через охранника (по собственному опыту Валленштейн знал, что подобные заявления обычно передаются по адресу).
Вилли Бергеман: Рауль Валленберг неоднократно требовал (в Лефортово) у уполномоченного ответа о своей судьбе. При этом, в частности, его обнадежили в связи с конференцией [97], которая должна была состояться в Москве в марте 1947 г. и на которой должна была решаться судьба пленных.
Бернхард Ренсингхофф: В заявлении, написанном на французском языке, Рауль Валленберг ссылался на свой дипломатический статус и просил, чтобы его допросили. Летом 1946 г. он направил это заявление Сталину с требованием, чтобы ему предоставили возможность войти в контакт со шведским посольством в Москве.
Незадолго до перемещения Рауля Валленберга и Редля из Лефортово (1 марта 1947 г.) Рауль Валленберг был вызван на допрос (какой-либо подобный допрос не зарегистрирован). Лишь 11 марта, когда Рауль Валленберг вновь оказался на Лубянке, был проведен новый допрос шведского дипломата. После того допроса, о котором упоминает Ренсингхофф, Рауль Валленберг сказал, что уполномоченный сообщил ему, что его дело совершенно ясно и является «политическим». Если он считал себя невиновным, то его дело доказывать это. Лучшим доказательством виновности Рауля Валленберга был тот факт, что шведское посольство в Москве и правительство Швеции ничего не сделали для него. Рауль Валленберг потребовал у уполномоченного, который вел допрос, позволить вступить в прямой контакт со шведским посольством в Москве или с Красным Крестом или хотя бы иметь письменный контакт с ними. Это требование уполномоченный отверг под тем предлогом, что «ни один человек не вспоминает о вас». «Если бы правительство или посольство Швеции проявили хоть какой-либо интерес к вам, то они бы уже давно установили связь с вами».
Это можно рассматривать как роковой комментарий по поводу недостаточного интереса шведской миссии, особенно со стороны Седерблума. С другой стороны, можно отметить, что всего лишь месяц спустя Вышинский констатировал, что Швеция сделала большое количество запросов о Рауле Валленберге. Однако Вышинский пишет это, вероятно, потому, что в МИ— Де все-таки раздражены многочисленными шведскими запросами, и поэтому он хочет добиться решения вопроса.
В другом случае Рауль Валленберг сообщил, что он спросил так называемого допрашивающего офицера, будут ли его судить или нет. В ответ ему было сказано: «По политическим причинам вас никогда не будут судить».
В последние годы рабочая группа имела возможность побеседовать с Густавом Рихтером. При этом Рихтер дополнительно смог кратко описать обстановку в течение первых недель пребывания Рауля Валленберга в Лубянской тюрьме. Иногда в камеру приходил белокурый офицер со скандинавской внешностью для выяснения обстоятельств. Он отлично говорил на немецком языке. Однажды около полуночи Рауль Валленберг был вызван на допрос, возвратился в камеру около 6 часов утра и выглядел бледным. Ведущим допрос был как раз белокурый офицер, и Рауль Валленберг сказал, что это «страшный человек». Человеком, на которого он указывал, был Сверчук.
Кроме того, после падения берлинской стены появилась возможность впервые заслушать Яна Лойду, который проживал в бывшей ГДР. До этого сведения от него поступали лишь из вторых рук.
Лойда рассказывает, как Рауль Валленберг в марте— апреле 1945 г. был доставлен в камеру, где сидели он сам и Вилли Рёдль (советник посольства Германии в Бухаресте). Рауль Валленберг рассказал, что он прибыл в Москву для переговоров с советскими властями, в частности, в связи с обстрелом советскими властями зданий шведской миссии, а также обеспечением защиты евреев (воспоминание Лойды о том, как Рауль Валленберг говорил об этом, несколько неясно). Рауль Валленберг рассматривал свой захват как необъяснимую ошибку. В течение шести — восьми недель все трое находились в одной камере, и Рауль Валленберг был тогда убежден, что ошибка выяснится и начнутся запланированные переговоры. За это время не было ни одного допроса. Рауль Валленберг был совершенно здоров, он регулярно занимался гимнастикой и часто пел. Он сделал набросок монумента победы в честь Красной Армии (!). Лойда обучал Рауля Валленберга русскому языку, а тот в свою очередь обучал Лойду английскому языку. После того как Рауль Валленберг был переведен, Лойда и Рёдль сидели вместе с Вильмошом Лангфельдером, который представился в качестве помощника Рауля Валленберга. Он также был уверен, что их взяли по ошибке. (Здесь в воспоминания Лойды вкралась ошибка. Рёдль был переведен в Лефортово одновременно с Раулем Валленбергом.)
На допросе в Лубянской тюрьме ведущий допрос спросил Лойду, с кем вместе он сидел в камере. Он ответил: с двумя дипломатами. В ответ ведущий допрос сказал: Рауль Валленберг не дипломатом, а швед, который помогал богатым евреям в Венгрии. Во время другой беседы Лойда несколько иначе вспомнил ответ ведущего допрос: немец дипломат, а швед не дипломат.
Лойда сообщает, что впоследствии МГБ заставило его подписать заявление, что он никому не расскажет, что он видел или слышал во время своего пребывания в тюрьме. В противном случае его очень сурово накажут.
Беседы с бывшими сотрудниками госбезопасности
Рабочая группа в результате ряда бесед с бывшими сотрудниками Смерша, МГБ, а также Лефортовской и Лубянской тюрем получила также некоторые сведения, которые представляют определенный косвенный интерес для получения представления о пребывании Рауля Валленберга в тюрьме в Москве в 1945-1947 гг.
По словам одного из сотрудников Карташова, получением первой информации от заключенного, только что прибывшего в тюрьму, занимался сотрудник, который в тот момент оказался на месте. Затем начальник отдела или подотдела определял, кто будет вести дело. Затем оно, возможно, было передано в следственный отдел по особо важным делам. Упомянутый выше Карташов мог работать только через переводчика, а им мог быть прежде всего Копелянский, но была еще пара высококвалифицированных переводчиков. Кроме того, сообщается, что Карташов мало смыслил в международных вопросах или в западном шпионаже.
Один из тех, кто вел допросы, считает, что такой человек, как Рауль Валленберг, мог контактировать только с ограниченным кругом людей, поскольку его роль, очевидно, «определялась кем-то наверху». То обстоятельство, что дипломат из страны, которая не воевала с СССР, содержится в тюрьме, привело к повышенной таинственности. Смущает то обстоятельство, что швейцарские дипломаты не контактировали с какими-либо другими заключенными, в то время как Валленберг и Лангфельдер получили статус военнопленных и сидели главным образом вместе с немецкими и австрийскими военнопленными.
Обозначение «особо важный заключенный», которое имел Рауль Валленберг, определялось руководством МГБ и давалось разведчикам, дипломатам и т.п.
Охранник заключенных помнит Рауля Валленберга на Лубянке (в 1946-м или 1947 г.) и то, что он сидел в камере под номером 116 или 117. Охранник считал Рауля Валленберга немцем и помнил, что его редко вызывали на допрос.
Два следователя из следственного отдела по особо важным делам, работавшие специально над подготовкой к Нюрнбергскому процессу, сообщают, что они должны были знать о деле Рауля Валленберга в то время, но на самом деле о нем не знали. Однако они, как и многие другие опрошенные лица, указывают на двух переводчиков/оперативных уполномоченных, которые лучше других владели немецким языком и поэтому могли участвовать в важнейших делах. Другие указывают на прочих переводчиков. Один из упомянутых выше двух переводчиков говорит, что впервые услышал о Рауле Валленберге в 1947 г., и считает, что допросы переводил его коллега (это подтверждается записями в материалах допросов). Он также подчеркивает, что как Абакумов, так и Карташов предпочитали использовать его коллегу.
Указанный коллега Копелянский, с которым рабочая группа беседовала много раз, говорит, что он вел допросы нескольких офицеров германской разведки. Он также слышал в то время, что по приказу Ворошилова арестовали шведа, который сидел в тюрьме под номером. Однако он не может вспомнить, что он допрашивал Валленберга или участвовал как переводчик на его допросах, и делал непонимающий вид в связи с записями в журналах допросов. Зато он считает, что какой-нибудь начальник, допрашивавший Рауля Валленберга, вписывал туда его фамилию. Поскольку ни один из начальников не мог обойтись без переводчика, могли позвать кого-либо другого; могли также использовать кого-либо со знанием шведского языка из разведки. Во время беседы Копелянский допускал, что мог участвовать в качестве переводчика, но не мог об этом вспомнить. Однако он смутно помнил какого-то заключенного в гражданской одежде. Однажды Копелянский вспомнил, что дело могло происходить таким образом: начальник сказал ему, что он должен вызвать заключенного к нему, и Копелянский должен при этом немного посидеть, предложить чай и бутерброд, спросить о здоровье заключенного и немного поговорить с ним. Копелянский не должен был чем-либо еще интересоваться; затем он, этот начальник, займется заключенным… Группе опроса не удалось продвинуться дальше этого в беседе с Копелянским. Можно добавить, что тот также не мог вспомнить допрос Густава Рихтера, который он проводил согласно записям в журнале допросов. Интересно также, что Копелянский очень сильно отреагировал, увидев фотографию Рёдля; в частности, он побледнел и на какое-то время потерял дар речи (согласно записи в журнале, Копелянский должен был допрашивать Рёдля 18июля 1946 г., через день после упомянутого допроса Рауля Валленберга).
По словам одного из сотрудников Карташова, получением первой информации от заключенного, только что прибывшего в тюрьму, занимался сотрудник, который в тот момент оказался на месте. Затем начальник отдела или подотдела определял, кто будет вести дело. Затем оно, возможно, было передано в следственный отдел по особо важным делам. Упомянутый выше Карташов мог работать только через переводчика, а им мог быть прежде всего Копелянский, но была еще пара высококвалифицированных переводчиков. Кроме того, сообщается, что Карташов мало смыслил в международных вопросах или в западном шпионаже.
Один из тех, кто вел допросы, считает, что такой человек, как Рауль Валленберг, мог контактировать только с ограниченным кругом людей, поскольку его роль, очевидно, «определялась кем-то наверху». То обстоятельство, что дипломат из страны, которая не воевала с СССР, содержится в тюрьме, привело к повышенной таинственности. Смущает то обстоятельство, что швейцарские дипломаты не контактировали с какими-либо другими заключенными, в то время как Валленберг и Лангфельдер получили статус военнопленных и сидели главным образом вместе с немецкими и австрийскими военнопленными.
Обозначение «особо важный заключенный», которое имел Рауль Валленберг, определялось руководством МГБ и давалось разведчикам, дипломатам и т.п.
Охранник заключенных помнит Рауля Валленберга на Лубянке (в 1946-м или 1947 г.) и то, что он сидел в камере под номером 116 или 117. Охранник считал Рауля Валленберга немцем и помнил, что его редко вызывали на допрос.
Два следователя из следственного отдела по особо важным делам, работавшие специально над подготовкой к Нюрнбергскому процессу, сообщают, что они должны были знать о деле Рауля Валленберга в то время, но на самом деле о нем не знали. Однако они, как и многие другие опрошенные лица, указывают на двух переводчиков/оперативных уполномоченных, которые лучше других владели немецким языком и поэтому могли участвовать в важнейших делах. Другие указывают на прочих переводчиков. Один из упомянутых выше двух переводчиков говорит, что впервые услышал о Рауле Валленберге в 1947 г., и считает, что допросы переводил его коллега (это подтверждается записями в материалах допросов). Он также подчеркивает, что как Абакумов, так и Карташов предпочитали использовать его коллегу.
Указанный коллега Копелянский, с которым рабочая группа беседовала много раз, говорит, что он вел допросы нескольких офицеров германской разведки. Он также слышал в то время, что по приказу Ворошилова арестовали шведа, который сидел в тюрьме под номером. Однако он не может вспомнить, что он допрашивал Валленберга или участвовал как переводчик на его допросах, и делал непонимающий вид в связи с записями в журналах допросов. Зато он считает, что какой-нибудь начальник, допрашивавший Рауля Валленберга, вписывал туда его фамилию. Поскольку ни один из начальников не мог обойтись без переводчика, могли позвать кого-либо другого; могли также использовать кого-либо со знанием шведского языка из разведки. Во время беседы Копелянский допускал, что мог участвовать в качестве переводчика, но не мог об этом вспомнить. Однако он смутно помнил какого-то заключенного в гражданской одежде. Однажды Копелянский вспомнил, что дело могло происходить таким образом: начальник сказал ему, что он должен вызвать заключенного к нему, и Копелянский должен при этом немного посидеть, предложить чай и бутерброд, спросить о здоровье заключенного и немного поговорить с ним. Копелянский не должен был чем-либо еще интересоваться; затем он, этот начальник, займется заключенным… Группе опроса не удалось продвинуться дальше этого в беседе с Копелянским. Можно добавить, что тот также не мог вспомнить допрос Густава Рихтера, который он проводил согласно записям в журнале допросов. Интересно также, что Копелянский очень сильно отреагировал, увидев фотографию Рёдля; в частности, он побледнел и на какое-то время потерял дар речи (согласно записи в журнале, Копелянский должен был допрашивать Рёдля 18июля 1946 г., через день после упомянутого допроса Рауля Валленберга).