Страница:
Дивизии в коротких, но горячих схватках полностью очистили от врага Кайзер-Эберсдорф и кладбище и начали бой за Зиммеринг.
Особенно упорное сопротивление встретили мы в районе газового и механического заводов. Проходившая перед этими территориями высокая железнодорожная насыпь была заранее подготовлена к обороне — прямо в ней устроены долговременные огневые точки, а подступы заминированы. Передний край держали три роты 114-го гренадерского полка 6-й немецкой танковой дивизии.
Первая попытка гвардейцев 1-го и 11-го полков овладеть механическим заводом не удалась. Тогда вперед рванулись самоходки с десантами. Они на большой скорости проскочили насыпь под железнодорожным мостом и открыли огонь — каждая по назначенному ей объекту. Под прикрытием самоходных орудий вперед выдвигались десантники — автоматчики, саперы и огнеметчики. Так, выжигая и подрывая взрывчаткой опорные пункты гитлеровцев, наши медленно, но уверенно продвигались вперед.
Успешно действовали также тяжелые гаубицы, когда их выдвигали на прямую наводку. 152-миллиметровые снаряды проламывали стены, разбивали завалы, баррикады и прочие заграждения, с которыми не могли справиться пушки полковой и дивизионной артиллерии. Насколько мне известно, стрельба из тяжелых орудий прямой наводкой давала отличные результаты в уличных боях и в других крупных городах.
В лабиринте улиц, дворов и переулков незнакомого города наши штурмовые группы по ходу боя осваивали новые тактические приемы. В частности, поскольку то и дело приходилось проламывать стены и заборы, каждый воин, кроме штатного оружия, носил с собой ломик, кирку или топор.
Штурмовая группа во главе с комсоргом роты красноармейцем Вовком подступила к большому пятиэтажному дому. Пока красноармеец Ананьев вел огонь по окнам из пулемета, Вовк и другие бойцы ворвались в подъезды. Начался ближний бой в комнатах и коридорах. Через три часа здание было очищено от противника. В захваченном складе боеприпасов Вовк нашел фаустпатроны. Через несколько часов он сумел сжечь ими два тайка типа «тигр». Тут же, на улицах Вены, Вовку был вручен орден Красного Знамени.
В одном из домов, на втором этаже, засел вражеский пулеметчик. Расчет противотанкового ружья никак не мог достать его. Тогда бойцы Тарасюк и Абдулов, пройдя дворами, забрались на крышу этого дома. Абдулов закрепил за дымовую трубу длинную веревку, Тарасов спустился по ней к окну, из которого бил пулемет, швырнул внутрь противотанковую гранату, и все было кончено.
Подразделение офицера Котликова продвигалось вдоль улицы, от дома к дому. Враг закрепился по обеим ее сторонам, трехслойный пулеметный и минометный огонь нс позволял нашим гвардейцам перетаскивать через улицу станковый пулемет. Тогда Котликов привязал к пулемету проволоку, разбил своих воинов на две группы. Теперь они наступали одновременно по обеим сторонам улицы, перетаскивая по мере надобности пулемет за проволоку от одной группы к другой.
Инициатива и самостоятельность в действиях мелких подразделений — одно из решающих условий успеха в боях за крупный город. Именно поэтому мы так быстро продвигались в глубь Вены.
Воины соседнего с нами корпуса штурмовали арсенал. Противник оказывал ожесточенное сопротивление, и командарм потребовал оказать содействие соседу. Мы понимали, что лучшей помощью ему будет успешное наше продвижение вперед, в обход территории арсенала. Большая часть дня 8 апреля прошла в борьбе за Зиммеринг. К утру восемь полков трех наших дивизий продвинулись уже до северной части парка Пратера и оперного театра.
Как только взяли этот знаменитый венский театр, туда зашел начальник политотдела армии полковник В. Ф. Смирнов. Здание было сильно разрушено, в вестибюле, кто сидя, кто полулежа, закусывали автоматчики.
— Знаете, что за дом отвоевали? — спросил Смирнов.
— Вроде бы театр.
— Театр! Здесь когда-то выступали Штраус и Моцарт!
— Важная вещь, — сказал один из автоматчиков. — Однако есть важнее.
— Что, например?
— От Волги сюда иду, товарищ полковник. Вот бы залезть куда повыше да оглянуться…
Каждый из нас в эти дни мысленно измерял пройденный путь тысячеверстный, обильно политый солдатским потом, своей и вражьей кровью. Путь, который многие воины нашего корпуса начали под Ахтыркой и Котельвой.
На днях доложили мне, что опять отличился разведчик из 18-го полка 7-й дивизии Иван Иванович Лапа. Он выследил и с помощью подоспевших товарищей взял в плен тринадцать гитлеровцев.
Лихим воином стал Иван Лапа! А ведь около двух лет назад он пришел к нам (в Котельве) четырнадцатилетним худеньким хлопчиком. «Хочу бить фрица!» — и никаких гвоздей. Был сперва повозочным, а теперь артиллерийский разведчик. На груди сверкают боевые медали.
Я упоминал уже о Коле Черноруке — тоже мальчике из Котельвы, который пристал к 1-му полку 5-й дивизии и стал воспитанником этого боевого коллектива. В Вену Николай пришел закаленным фронтовиком, наводчиком 45-миллиметровой противотанковой пушки. В бою за Швехат он уничтожил две пулеметные точки вместе с расчетами, а через три дня еще один пулемет только на этот раз ручной гранатой.
Через много лет после окончания войны Николай Павлович Чернорук прислал мне письмо, в котором вспоминал о боях за Вену.
«В Вене, на окраине, — писал он, — был лагерь военнопленных французов, англичан и американцев. Пленные жили неплохо. Было у них что кушать, и одеты чисто, а возле кроватей — фотографии актрис… В городе же население очень голодало, хлеба совсем не было. Наши фронтовики делились с ними своим пайком. Все-таки мы, русские, какие-то жалостливые — наверное, самые жалостливые в мире…»
Специально цитирую те места письма, где советский солдат, пришедший с военным походом за границу, столкнувшийся с чужим миром, пытается понять его, объяснить свое к этому миру отношение.
В самом деле, спрашивает он себя, почему гитлеровцы систематически уничтожают советских военнопленных, уничтожают зверски в печах крематориев, в концлагерях смерти, а военнопленные американцы, англичане и французы живут в тепле и чистоте, получают посылки из дому, играют в футбол и баскетбол и даже… скучают?
Почему Коля Чернорук, попавший совсем еще мальцом в оккупацию, наглядевшийся казней и зверств, теперь, придя с автоматом на землю, родившую главаря фашистов, делится с ее жителями небогатым своим пайком?
Понимаю, что вопросы эти в значительной мере риторические, ответы на них известны были уже и в те времена. Однако все мы (а редко кто из нас не потерял на войне близкого человека) сами удивлялись своей незлобивости.
Эту нашу национальную черту не только отлично знает, но и учитывает враг. Посмотрите-ка внимательно, что писали расисты прошлого и что пишут их сегодняшние преемники в Западной Германии. Они не скрывали и не скрывают, что идея, например, уничтожения славянства не страшит их как палка, у которой два конца. Нет! В случае неудачи они рассчитывают потерпеть только военное поражение. И опять будут накапливать силы для очередной попытки завоевать мировое господство.
Германский империализм, движимый этой целью, на определенном этапе прикрылся перышками национал-социализма. Теперь он переменил одежку на «христианско-демократическую», однако цель осталась неизменной.
Вот почему так важен для всего мира сам факт существования другого германского государства — Германской Демократической Республики, которая строит свои отношения с соседями, свое будущее на принципиально иной, на социалистической основе.
Однако вернемся в 1945 год, в апрельскую Вену.
Рядом с нами успешно продвигались части 1-го гвардейского мехкорпуса генерала Руссиянова и 21-го корпуса генерала Козака. Овладев территорией арсенала, мы вышли на знаменитый Ринг — проспект, созданный восемьдесят лет назад на местах снесенных крепостных стен. На Ринге стоят красивейшие из венских здании: университет, ратуша, парламент, музей и т. п.
Все больше и больше красных флажков появлялось над объектами, освобожденными гвардейцами. Боевые порядки трех советских армий все глубже вклинивались в Вену, все быстрее приближались к ее центру. После полудня 10 апреля генерал Афонин доложил, что гвардейцы 16-го полка уже овладели такими важными объектами, как главная таможня, почта, Академия наук и биржа.
Фашистские дивизии, оборонявшие город, отчаянно сопротивляясь, отходили в сторону Флоридсдорфа, на левый берег Дуная, по единственному, не взорванному еще Имперскому мосту. Очень важно было захватить этот мост в целости.
В ночь на 11 апреля наш десант — первый стрелковый батальон 217-го полка, усиленный саперами, химиками и разведчиками, был переброшен на бронекатерах через Дунай. Высадившись на левый берег, десантники одновременно, с двух сторон, ринулись к мосту, однако, встреченные сильнейшим огнем, залегли метрах в четырехстах от цели и вынуждены были отбивать контратаки противника.
Не удалось овладеть мостом и подразделениям 232-го полка. Сделать это мы сумели только под утро 13 апреля, когда 21-й полк во главе с храбрым своим командиром подполковником М. И. Рябченко стремительным броском прорвался на левый берег, соединившись там с батальоном 217-го полка. Хорошую поддержку огнем оказали бронекатера Дунайской флотилии, а также те отважные гвардейцы, которые пробирались от фермы к ферме, используя подвешенные доски, настилы, оказавшиеся под проезжей частью моста.
Тринадцать — нетерпимое число для суеверных, а нам «чертова дюжина» памятна победами: 13 февраля освободили Будапешт, а 13 апреля, в чудесный солнечный день, завершали победный штурм Вены.
Уже вторые сутки шли напряженные бои за объект 56, как на плане города был закодирован Имперский мост, когда позвонил командующий армией генерал Захватаев:
— Мне сообщили, что объект 56 вами взят. Так ли это? Москва и командование фронта требуют подтверждения.
— Объект уже наш — для вас, Никанор Дмитриевич! А для командования фронта, тем более для Москвы — пока еще нет.
— Это как же понимать?
— Так, что захват одного Имперского моста не решает еще дела. Надо взять и второй мост, который на старом русле Дуная.
Я объяснил командующему ситуацию. Район старого русла был хорошо подготовлен к обороне. Артиллерийско-пулеметный огонь противника не позволял нашим воинам головы поднять от земли. И пока не преодолеем эту оборону, мы не можем двинуть на противоположный берег, в тыл группировки противника, дерущейся против 2-го Украинского фронта, необходимое количество войск.
Потеряв Имперский мост, враг взял его под обстрел, движение по нему стало невозможным. Для переправы стрелковых подразделений на плацдарм мы использовали трубопровод, что проходил под мостом, а орудия перебрасывали под прикрытием дымовых завес.
Когда я подъехал к Имперскому мосту, чтобы уточнить цели в районе старого русла, там стояла лишь одна самоходка. Около нее находился и командир самоходного дивизиона.
— Что делаете, товарищ майор? — спрашиваю его. Майор Давыдов отвечает, что готовит дивизион для броска через мост — в атаку.
Я предупредил его, что командующий артиллерией корпуса начнет сейчас 15-минутный огневой налет по району старого русла и по рубежу Губертовской плотины…
Так мы разговаривали, стоя возле самоходки, когда у левого ее борта, за спиной Давыдова, разорвался снаряд. Майор упал на асфальт, сраженный осколками насмерть. Я приказал положить его тело в машину и отправить на командный пункт 5-й дивизии. Так погиб этот храбрый и умелый командир.
Спустя немного времени, я мог уже доложить командующему армией, что корпус, взаимодействуя с бронекатерами Дунайской флотилии, прочно овладел обоими мостами и успешно продвигается в направлении Донауфельд, Флоридсдррф — на соединение с войсками 2-го Украинского фронта маршала Малиновского. Наш командный пункт переместился из южного пригорода в центр австрийской столицы.
— Захваченные мосты не повреждены? — поинтересовался командарм.
— Незначительно. Показания пленных подтвердились: фашисты готовились взорвать Имперский мост. Не успели! Саперы изъяли взрывчатку общим весом около двадцати тонн.
— Теперь-то, надеюсь, можно сообщить про мосты «наверх»? — шутливо спросил генерал Захватаев…
Во время боев за крупные города вместе со штурмовыми группами, а иногда значительно обгоняя их и проникая в тылы противника, действовали наши контрразведчики. Задачи у групп, которые они возглавляли, были различные: захватить и удержать до подхода главных сил особо важный объект, не позволить фашистам уничтожить в тюрьме политических заключенных и т. п.
В Вене одну из таких групп возглавлял майор Остапчук, тот самый, вместе с которым мы ликвидировали прорыв вражеских самоходок под селом Пуешти. Сейчас он, перебегая под огнем дворы и улицы Зиммеринга, пробирался к центру города. Его группа должна была найти и охранять до окончания боев в Вене бывшего президента Австрийской республики Вильгельма Микласа.
Впоследствии майор Остапчук рассказал мне о встрече с Микласом, о своих с ним беседах. Передаю этот рассказ.
Худощавый, уже ссутулившийся под тяжестью лет, с лицом продолговатым и бледным, на котором широкие, угольно-черные брови кажутся прямо-таки мефистофельскими, Вильгельм Миклас старался говорить общими фразами, жаловался на Гитлера, отстранившего его от государственной деятельности.
— Я был избран бундеспрезидентом от партии христианских социалистов, говорил он, — и в течение десяти лет служил Австрийской республике… Я протестовал против аншлюсса в марте 1938 года… Приказ о несопротивлении немецким войскам отдал канцлер Шушниг. Без моего согласия… Во всем повинен Шушниг, а не я.
— Но ведь именно вы, господин Миклас, поручили Шушнигу сформировать правительство после того, как агенты Гитлера убили Дольфуса? Вы состояли в одной партии с Шушнигом, ваш общий духовный руководитель кардинал Иннитцер призвал «добрых австрийских католиков» поддержать антикоминтерновский пакт, не так ли?
— Да, это факты…
— Но тогда и аншлюсе явился логическим продолжением вашей с Шушнигом политики, политики правящей партии христианских социалистов…
— Вы, господин майор, считаете меня одним из непосредственных виновников захвата Австрии Гитлером? За что же тогда он отстранил меня от всякого участия в государственных делах?
— Позвольте, господин президент, один деликатный вопрос?
— Пожалуйста.
— На какие средства вы все эти годы жили?
— Я — пенсионер.
— Кто назначил вам пенсию?
— Да, имперское правительство! Да-да, Гитлер! Ну и что? Это элементарное соблюдение закона, а не благодарность за аншлюсе, как вы полагаете…
— А велика ли пенсия?
— Три тысячи марок.
— В год?
— В месяц…
Остапчук подумал про себя, что этакий «пенсион», в 50(!) раз превышающий заработную плату квалифицированного рабочего, Гитлер вряд ли пожаловал из желания соблюсти параграф закона. Подручные фюрера охотились за государственными деятелями той или иной страны, еще только подготавливая ее захват. Самых несговорчивых убивали. А после оккупации расправлялись с остальными. Какой уж тут закон!
Однако майор был достаточно искушен в юриспруденции. Он понимал, как трудно иногда определить, проявил ли человек слабость или сознательно потворствовал преступлению. Во всяком случае, главному преступнику, то бишь Гитлеру, недолго уже ждать возмездия. А с Вильгельмом Микласом разберется сам австрийский народ. Так подумал Остапчук и перевел разговор на другую, не столь щекотливую для бывшего президента тему…
Через три дня, когда на северных окраинах Вены отгремели последние выстрелы, группа Остапчука покидала «министерский» район. Вслед им из открытых окон дома Микласа лилась фортепианная мелодия — трагическая, почти безнадежная…
К 14.00 13 апреля Вена была полностью очищена от противника. В ходе шестидневных боев только воины нашего корпуса уничтожили танков и самоходок противника — 59, бронетранспортеров — 32, автомашин — 94, мотоциклов — 45, орудий — 113. Захватили орудий — 1016, автомашин — 1286, танков и самоходок — 14 и много прочего военного имущества.
А вечером гвардейцы с величайшей радостью слушали по радио благодарность, объявленную им Верховным Главнокомандованием, и грохот более чем 300 орудий, салютовавших из Москвы доблестным войскам 3-го Украинского фронта.
Через день 7-я и 80-я дивизии уже овладели городами Донауфельд и Флоридсдорф. В последнем они захватили авторемонтный завод и около 500 только что отремонтированных машин различных марок.
— Придется поменять наш «оппель-адмирал», — сказал водитель Александр Плетнев. — Жаль, а придется. От самого Сталинграда без ропота таскает.
— Да, — говорю, — меняй. Только вот провидец из тебя никакой… Наверное, уже забыл, что говорил тогда, два года назад, после разгрома армии Паулюса?
— Забыл, — соглашается Саша.
— А я помню. «Вот, — сказал ты тогда, — на этом самом „адмирале“ доедем до Берлина. И менять его будем в личном гараже Адольфа Гитлера…»
Вечером к нам в Вену, на командный пункт корпуса, приехали долгожданные гости — командарм и работники штаба 4-й гвардейской армии. Генерал Захватаев поздравил нас с успешным выполнением задачи, представил приехавших с ним вместе писателей Павленко, Михалкова и Эль-Регистана.
Когда собрались все за столом, Захватаев в кратком тосте отметил возросшее мастерство гвардейцев, роль, которую сыграл корпус в последних боевых делах армии, и закончил тост пожеланием успехов и здравицей в честь Коммунистической партии. Последние его слова заглушил грохот аплодисментов и многократное «ура».
Потом выступали гости. Павленко говорил о замечательных людях, которых встретил в армии, о том, что они — клад для писателя. Михалков читал только что написанную им басню «Заяц во хмелю».
Памятная встреча закончилась поздно вечером. Проводив гостей, мы еще долго не расходились, говорили о прошлом, особенно о первых днях войны, вспоминали друзей, павших в сорок первом и позже, во время сражений, предварявших окончательный разгром ненавистного врага.
Последние дни
Расположившись в красивых лесах, что западнее Вены, воины корпуса несколько дней отдыхали, приводили себя в порядок, получали заслуженные в последних боях награды.
Однако передышка была недолгой. Мы получили приказ принять оборону к западу от Санкт-Пельтен.
И вот я на командном пункте генерала Утвенко, готовлюсь сменить его дивизии нашими. Рассматриваем с ним схему обороны. Внимание мое привлекла высота с отметкой 517. Она господствует здесь, в центре полосы.
— Тебя, Николай Иванович, к телефону, — вдруг сказал Утвенко, подавая мне телефонную трубку.
Звонил Дрычкин, командир 7-й дивизии. Он, кстати, стал генерал-майором.
Дрычкин сказал, что на высоте 517 находится противник. А здесь, на схеме у комкора, она показана в расположении наших войск.
— Что-то путает Дрычкин, — ответил мне Утвенко. — На этой высоте мой наблюдательный пункт. Могу соединить тебя с ним по телефону.
И надо было мне соединиться, переговорить и уточнить. Однако ложная стыдливость, видимо, помешала. Не сделал я этого. И напрасно.
Проехав по нескольким маршрутам, мы решили заглянуть и на высоту 517.
— Что-то очень пустынно! — подумал я вслух, когда наша машина приблизилась к высоте по дороге, ведущей от Унтер на Карлштеттен.
— Еще рановато, оттого и народу не видно, — заметил капитан Никитин.
— А вон там, левее отдельного сарая, стоит орудие, — сказал офицер оперотдела.
Странно! Орудие смотрит стволом как будто в нашу сторону!
— Стоп, — говорю, — Саша! Загони-ка машину в лощинку, а мы пешком пройдемся к высоте.
Однако не успели мы отойти от дороги и десяти метров, как со скатов высоты по нас ударил пулемет. Мы бросились на землю и по-пластунски поползли за бугорок. Пули взвизгивали, ударяясь о камни.
На командный пункт генерала Утвенко я вернулся в возбужденном состоянии.
— Как же так? — говорю ему. — Ведь высота действительно у противника, а не у тебя. Ничего себе информацию получил!
А он отвечает:
— Извини меня, я тогда неточно сообщил. Наблюдательный пункт, оказывается, не на самой высоте, а у ее подножья…
«Хорошенькое дельце! От подножья до вершины добрых два километра», подумал я, садясь в машину.
В ночь на 21 апреля мы приняли эту оборонительную полосу, поставив в первый эшелон 5-ю и 7-ю, а во второй — 80-ю дивизии.
В последние дни апреля корпус смог продвинуться в сторону Мелька и вышел на рубеж реки Пилах. Она по была препятствием для стрелковых частей, однако артиллерия и танки застряли здесь, так как противник, отступая, взорвал мосты. На вопрос, сколько времени потребуется саперам, чтобы построить мост грузоподъемностью 50 тонн, корпусный инженер полковник Сирюк ответил:
— Если разрешите воспользоваться материалом, который есть на лесоскладе у реки, построим за шесть — восемь часов. Тем более что сваи сохранились.
— Используйте и побыстрее. В крайнем случае, заплатим за лесоматериал. Если хозяин склада не сбежал с фашистами…
Заехав сюда часа через четыре, я убедился, что мост будет очень скоро готов. Но, как обычно, нашелся самый нетерпеливый — один из командиров танков. Он доказал своему начальнику, что преодолеет реку вброд. Нашел-таки брод повыше моста. Получив разрешение, он, радостный, бросился к танку и ввел его в воду. Половину реки машина преодолела, погруженная не более чем на полметра. Покрытое галькой дно прочно держало траки, но вдруг танк ухнул в какую-то яму и скрылся под водой. «Погиб!» — сказал кто-то. Однако там, в глубине, механик-водитель дал полный газ, и машина вырвалась наверх, к правому берегу. Вода фонтанами била из нее во все стороны, точно из автополивалки. Под обрывистым берегом мотор заглох, и танкисты мокрые, но улыбающиеся вылезли на броню.
Вскоре мост был готов, и мы могли двигаться дальше, на город Мельк.
Конечно, и в эти дни боевая деятельность оставалась для всех нас важнейшей. Однако чувствовалось, что война, как говорится, вся вышла. На фронте еще стреляли, наступали и отступали, но штабы — хочешь не хочешь уже занимались множеством вопросов мирного порядка.
В корпусе произошли изменения. Из него выбыла 80-я гвардейская стрелковая дивизия. Она перешла в распоряжение коменданта города Вены, на нее возложили несение внутренней службы в гарнизоне. И сразу же возникли затруднения. Командир дивизии полковник Чижов, побывав в Вене, доложил:
— Казармы, отведенные для размещения дивизии, разбиты. Надо ремонтировать.
— А что за казармы?
— Те самые, кавалерийские, которые нам пришлось штурмовать. Знали бы заранее, полегче бы работали…
Обговорили мы с Василием Ивановичем и другие дела, в частности поручение командования армии. Нам приказали уже сейчас готовить роту для парада и почетных караулов. Подбирали в нее рослых, атлетически сложенных гвардейцев. Кстати сказать, эта рота на торжествах по случаю открытия в Вене памятника погибшим воинам Красной Армии вызвала всеобщее восхищение своим прекрасным внешним видом и строевой выучкой.
Как только Чижов уехал, Забелин доложил, что все готово к последнему наступлению. Артиллеристы и пехотинцы ждут сигнала, подвижные отряды преследования созданы. В глубине нашего боевого порядка находится приданная корпусу 62-я гвардейская стрелковая дивизия. Прекрасная дивизия, знакомая нам еще по боям на Днестре.
Задача наша состояла в том, чтобы, наступая в направлении Лоосдорф, Мельк, Амштеттен, выйти к реке Эннс и не позволить противнику отойти в Чехословакию, где еще сопротивлялась крупная фашистская группировка генерал-полковника Шернера. Глубина боевой задачи корпуса достигала восьмидесяти километров.
Утро 8 мая было хмурым, облачным. Кое-где, правда, стали пробиваться солнечные лучи. Вдруг раздался гром артиллерийской канонады. И сразу же от командиров дивизий, от артиллерийских наблюдателей — сообщения: «Противник побежал после первых же разрывов снарядов в траншеях».
— Очень хорошо! Артнаступления не проводить, ограничиться огневыми налетами, — отдал я распоряжение. — Вперед двинуть отряды преследования, за ними стрелков на автомашинах, танках и самоходках. В общем, используйте все подвижные средства и — вперед! Не обращать внимания на фланги и тыл. Их обеспечит 62-я дивизия…
Когда я взглянул на часы, они показывали 8 часов 05 минут. А казалось, прошло уже много времени. Не сидится на наблюдательном пункте. Звоню Забелину:
— Михаил Иванович, бери управление на себя. Поеду-ка я вперед.
Через несколько минут машина примчала меня в Мельк. Над городом господствовал и первым бросался в глаза огромный монастырь. Он стоял на крутом каменистом берегу Дуная. Через несколько дней, когда кончилась война, мы побывали в нем. Экскурсовод рассказал, что монастырь построен еще в эпоху крестовых походов. Нам показали комнату, где в 1805 году, во время боев с русскими и австрийцами, Наполеон устроил наблюдательный пункт.
— С тех пор прошло сто пятьдесят лет, — говорил экскурсовод. — Все здесь осталось так, как было. Даже этот след в полу — это упала горящая свеча, которую нечаянно опрокинул задремавший Наполеон… Только эти вот экспонаты прибавились на днях: красноармейский котелок и алюминиевая ложка…
Особенно упорное сопротивление встретили мы в районе газового и механического заводов. Проходившая перед этими территориями высокая железнодорожная насыпь была заранее подготовлена к обороне — прямо в ней устроены долговременные огневые точки, а подступы заминированы. Передний край держали три роты 114-го гренадерского полка 6-й немецкой танковой дивизии.
Первая попытка гвардейцев 1-го и 11-го полков овладеть механическим заводом не удалась. Тогда вперед рванулись самоходки с десантами. Они на большой скорости проскочили насыпь под железнодорожным мостом и открыли огонь — каждая по назначенному ей объекту. Под прикрытием самоходных орудий вперед выдвигались десантники — автоматчики, саперы и огнеметчики. Так, выжигая и подрывая взрывчаткой опорные пункты гитлеровцев, наши медленно, но уверенно продвигались вперед.
Успешно действовали также тяжелые гаубицы, когда их выдвигали на прямую наводку. 152-миллиметровые снаряды проламывали стены, разбивали завалы, баррикады и прочие заграждения, с которыми не могли справиться пушки полковой и дивизионной артиллерии. Насколько мне известно, стрельба из тяжелых орудий прямой наводкой давала отличные результаты в уличных боях и в других крупных городах.
В лабиринте улиц, дворов и переулков незнакомого города наши штурмовые группы по ходу боя осваивали новые тактические приемы. В частности, поскольку то и дело приходилось проламывать стены и заборы, каждый воин, кроме штатного оружия, носил с собой ломик, кирку или топор.
Штурмовая группа во главе с комсоргом роты красноармейцем Вовком подступила к большому пятиэтажному дому. Пока красноармеец Ананьев вел огонь по окнам из пулемета, Вовк и другие бойцы ворвались в подъезды. Начался ближний бой в комнатах и коридорах. Через три часа здание было очищено от противника. В захваченном складе боеприпасов Вовк нашел фаустпатроны. Через несколько часов он сумел сжечь ими два тайка типа «тигр». Тут же, на улицах Вены, Вовку был вручен орден Красного Знамени.
В одном из домов, на втором этаже, засел вражеский пулеметчик. Расчет противотанкового ружья никак не мог достать его. Тогда бойцы Тарасюк и Абдулов, пройдя дворами, забрались на крышу этого дома. Абдулов закрепил за дымовую трубу длинную веревку, Тарасов спустился по ней к окну, из которого бил пулемет, швырнул внутрь противотанковую гранату, и все было кончено.
Подразделение офицера Котликова продвигалось вдоль улицы, от дома к дому. Враг закрепился по обеим ее сторонам, трехслойный пулеметный и минометный огонь нс позволял нашим гвардейцам перетаскивать через улицу станковый пулемет. Тогда Котликов привязал к пулемету проволоку, разбил своих воинов на две группы. Теперь они наступали одновременно по обеим сторонам улицы, перетаскивая по мере надобности пулемет за проволоку от одной группы к другой.
Инициатива и самостоятельность в действиях мелких подразделений — одно из решающих условий успеха в боях за крупный город. Именно поэтому мы так быстро продвигались в глубь Вены.
Воины соседнего с нами корпуса штурмовали арсенал. Противник оказывал ожесточенное сопротивление, и командарм потребовал оказать содействие соседу. Мы понимали, что лучшей помощью ему будет успешное наше продвижение вперед, в обход территории арсенала. Большая часть дня 8 апреля прошла в борьбе за Зиммеринг. К утру восемь полков трех наших дивизий продвинулись уже до северной части парка Пратера и оперного театра.
Как только взяли этот знаменитый венский театр, туда зашел начальник политотдела армии полковник В. Ф. Смирнов. Здание было сильно разрушено, в вестибюле, кто сидя, кто полулежа, закусывали автоматчики.
— Знаете, что за дом отвоевали? — спросил Смирнов.
— Вроде бы театр.
— Театр! Здесь когда-то выступали Штраус и Моцарт!
— Важная вещь, — сказал один из автоматчиков. — Однако есть важнее.
— Что, например?
— От Волги сюда иду, товарищ полковник. Вот бы залезть куда повыше да оглянуться…
Каждый из нас в эти дни мысленно измерял пройденный путь тысячеверстный, обильно политый солдатским потом, своей и вражьей кровью. Путь, который многие воины нашего корпуса начали под Ахтыркой и Котельвой.
На днях доложили мне, что опять отличился разведчик из 18-го полка 7-й дивизии Иван Иванович Лапа. Он выследил и с помощью подоспевших товарищей взял в плен тринадцать гитлеровцев.
Лихим воином стал Иван Лапа! А ведь около двух лет назад он пришел к нам (в Котельве) четырнадцатилетним худеньким хлопчиком. «Хочу бить фрица!» — и никаких гвоздей. Был сперва повозочным, а теперь артиллерийский разведчик. На груди сверкают боевые медали.
Я упоминал уже о Коле Черноруке — тоже мальчике из Котельвы, который пристал к 1-му полку 5-й дивизии и стал воспитанником этого боевого коллектива. В Вену Николай пришел закаленным фронтовиком, наводчиком 45-миллиметровой противотанковой пушки. В бою за Швехат он уничтожил две пулеметные точки вместе с расчетами, а через три дня еще один пулемет только на этот раз ручной гранатой.
Через много лет после окончания войны Николай Павлович Чернорук прислал мне письмо, в котором вспоминал о боях за Вену.
«В Вене, на окраине, — писал он, — был лагерь военнопленных французов, англичан и американцев. Пленные жили неплохо. Было у них что кушать, и одеты чисто, а возле кроватей — фотографии актрис… В городе же население очень голодало, хлеба совсем не было. Наши фронтовики делились с ними своим пайком. Все-таки мы, русские, какие-то жалостливые — наверное, самые жалостливые в мире…»
Специально цитирую те места письма, где советский солдат, пришедший с военным походом за границу, столкнувшийся с чужим миром, пытается понять его, объяснить свое к этому миру отношение.
В самом деле, спрашивает он себя, почему гитлеровцы систематически уничтожают советских военнопленных, уничтожают зверски в печах крематориев, в концлагерях смерти, а военнопленные американцы, англичане и французы живут в тепле и чистоте, получают посылки из дому, играют в футбол и баскетбол и даже… скучают?
Почему Коля Чернорук, попавший совсем еще мальцом в оккупацию, наглядевшийся казней и зверств, теперь, придя с автоматом на землю, родившую главаря фашистов, делится с ее жителями небогатым своим пайком?
Понимаю, что вопросы эти в значительной мере риторические, ответы на них известны были уже и в те времена. Однако все мы (а редко кто из нас не потерял на войне близкого человека) сами удивлялись своей незлобивости.
Эту нашу национальную черту не только отлично знает, но и учитывает враг. Посмотрите-ка внимательно, что писали расисты прошлого и что пишут их сегодняшние преемники в Западной Германии. Они не скрывали и не скрывают, что идея, например, уничтожения славянства не страшит их как палка, у которой два конца. Нет! В случае неудачи они рассчитывают потерпеть только военное поражение. И опять будут накапливать силы для очередной попытки завоевать мировое господство.
Германский империализм, движимый этой целью, на определенном этапе прикрылся перышками национал-социализма. Теперь он переменил одежку на «христианско-демократическую», однако цель осталась неизменной.
Вот почему так важен для всего мира сам факт существования другого германского государства — Германской Демократической Республики, которая строит свои отношения с соседями, свое будущее на принципиально иной, на социалистической основе.
Однако вернемся в 1945 год, в апрельскую Вену.
Рядом с нами успешно продвигались части 1-го гвардейского мехкорпуса генерала Руссиянова и 21-го корпуса генерала Козака. Овладев территорией арсенала, мы вышли на знаменитый Ринг — проспект, созданный восемьдесят лет назад на местах снесенных крепостных стен. На Ринге стоят красивейшие из венских здании: университет, ратуша, парламент, музей и т. п.
Все больше и больше красных флажков появлялось над объектами, освобожденными гвардейцами. Боевые порядки трех советских армий все глубже вклинивались в Вену, все быстрее приближались к ее центру. После полудня 10 апреля генерал Афонин доложил, что гвардейцы 16-го полка уже овладели такими важными объектами, как главная таможня, почта, Академия наук и биржа.
Фашистские дивизии, оборонявшие город, отчаянно сопротивляясь, отходили в сторону Флоридсдорфа, на левый берег Дуная, по единственному, не взорванному еще Имперскому мосту. Очень важно было захватить этот мост в целости.
В ночь на 11 апреля наш десант — первый стрелковый батальон 217-го полка, усиленный саперами, химиками и разведчиками, был переброшен на бронекатерах через Дунай. Высадившись на левый берег, десантники одновременно, с двух сторон, ринулись к мосту, однако, встреченные сильнейшим огнем, залегли метрах в четырехстах от цели и вынуждены были отбивать контратаки противника.
Не удалось овладеть мостом и подразделениям 232-го полка. Сделать это мы сумели только под утро 13 апреля, когда 21-й полк во главе с храбрым своим командиром подполковником М. И. Рябченко стремительным броском прорвался на левый берег, соединившись там с батальоном 217-го полка. Хорошую поддержку огнем оказали бронекатера Дунайской флотилии, а также те отважные гвардейцы, которые пробирались от фермы к ферме, используя подвешенные доски, настилы, оказавшиеся под проезжей частью моста.
Тринадцать — нетерпимое число для суеверных, а нам «чертова дюжина» памятна победами: 13 февраля освободили Будапешт, а 13 апреля, в чудесный солнечный день, завершали победный штурм Вены.
Уже вторые сутки шли напряженные бои за объект 56, как на плане города был закодирован Имперский мост, когда позвонил командующий армией генерал Захватаев:
— Мне сообщили, что объект 56 вами взят. Так ли это? Москва и командование фронта требуют подтверждения.
— Объект уже наш — для вас, Никанор Дмитриевич! А для командования фронта, тем более для Москвы — пока еще нет.
— Это как же понимать?
— Так, что захват одного Имперского моста не решает еще дела. Надо взять и второй мост, который на старом русле Дуная.
Я объяснил командующему ситуацию. Район старого русла был хорошо подготовлен к обороне. Артиллерийско-пулеметный огонь противника не позволял нашим воинам головы поднять от земли. И пока не преодолеем эту оборону, мы не можем двинуть на противоположный берег, в тыл группировки противника, дерущейся против 2-го Украинского фронта, необходимое количество войск.
Потеряв Имперский мост, враг взял его под обстрел, движение по нему стало невозможным. Для переправы стрелковых подразделений на плацдарм мы использовали трубопровод, что проходил под мостом, а орудия перебрасывали под прикрытием дымовых завес.
Когда я подъехал к Имперскому мосту, чтобы уточнить цели в районе старого русла, там стояла лишь одна самоходка. Около нее находился и командир самоходного дивизиона.
— Что делаете, товарищ майор? — спрашиваю его. Майор Давыдов отвечает, что готовит дивизион для броска через мост — в атаку.
Я предупредил его, что командующий артиллерией корпуса начнет сейчас 15-минутный огневой налет по району старого русла и по рубежу Губертовской плотины…
Так мы разговаривали, стоя возле самоходки, когда у левого ее борта, за спиной Давыдова, разорвался снаряд. Майор упал на асфальт, сраженный осколками насмерть. Я приказал положить его тело в машину и отправить на командный пункт 5-й дивизии. Так погиб этот храбрый и умелый командир.
Спустя немного времени, я мог уже доложить командующему армией, что корпус, взаимодействуя с бронекатерами Дунайской флотилии, прочно овладел обоими мостами и успешно продвигается в направлении Донауфельд, Флоридсдррф — на соединение с войсками 2-го Украинского фронта маршала Малиновского. Наш командный пункт переместился из южного пригорода в центр австрийской столицы.
— Захваченные мосты не повреждены? — поинтересовался командарм.
— Незначительно. Показания пленных подтвердились: фашисты готовились взорвать Имперский мост. Не успели! Саперы изъяли взрывчатку общим весом около двадцати тонн.
— Теперь-то, надеюсь, можно сообщить про мосты «наверх»? — шутливо спросил генерал Захватаев…
Во время боев за крупные города вместе со штурмовыми группами, а иногда значительно обгоняя их и проникая в тылы противника, действовали наши контрразведчики. Задачи у групп, которые они возглавляли, были различные: захватить и удержать до подхода главных сил особо важный объект, не позволить фашистам уничтожить в тюрьме политических заключенных и т. п.
В Вене одну из таких групп возглавлял майор Остапчук, тот самый, вместе с которым мы ликвидировали прорыв вражеских самоходок под селом Пуешти. Сейчас он, перебегая под огнем дворы и улицы Зиммеринга, пробирался к центру города. Его группа должна была найти и охранять до окончания боев в Вене бывшего президента Австрийской республики Вильгельма Микласа.
Впоследствии майор Остапчук рассказал мне о встрече с Микласом, о своих с ним беседах. Передаю этот рассказ.
Худощавый, уже ссутулившийся под тяжестью лет, с лицом продолговатым и бледным, на котором широкие, угольно-черные брови кажутся прямо-таки мефистофельскими, Вильгельм Миклас старался говорить общими фразами, жаловался на Гитлера, отстранившего его от государственной деятельности.
— Я был избран бундеспрезидентом от партии христианских социалистов, говорил он, — и в течение десяти лет служил Австрийской республике… Я протестовал против аншлюсса в марте 1938 года… Приказ о несопротивлении немецким войскам отдал канцлер Шушниг. Без моего согласия… Во всем повинен Шушниг, а не я.
— Но ведь именно вы, господин Миклас, поручили Шушнигу сформировать правительство после того, как агенты Гитлера убили Дольфуса? Вы состояли в одной партии с Шушнигом, ваш общий духовный руководитель кардинал Иннитцер призвал «добрых австрийских католиков» поддержать антикоминтерновский пакт, не так ли?
— Да, это факты…
— Но тогда и аншлюсе явился логическим продолжением вашей с Шушнигом политики, политики правящей партии христианских социалистов…
— Вы, господин майор, считаете меня одним из непосредственных виновников захвата Австрии Гитлером? За что же тогда он отстранил меня от всякого участия в государственных делах?
— Позвольте, господин президент, один деликатный вопрос?
— Пожалуйста.
— На какие средства вы все эти годы жили?
— Я — пенсионер.
— Кто назначил вам пенсию?
— Да, имперское правительство! Да-да, Гитлер! Ну и что? Это элементарное соблюдение закона, а не благодарность за аншлюсе, как вы полагаете…
— А велика ли пенсия?
— Три тысячи марок.
— В год?
— В месяц…
Остапчук подумал про себя, что этакий «пенсион», в 50(!) раз превышающий заработную плату квалифицированного рабочего, Гитлер вряд ли пожаловал из желания соблюсти параграф закона. Подручные фюрера охотились за государственными деятелями той или иной страны, еще только подготавливая ее захват. Самых несговорчивых убивали. А после оккупации расправлялись с остальными. Какой уж тут закон!
Однако майор был достаточно искушен в юриспруденции. Он понимал, как трудно иногда определить, проявил ли человек слабость или сознательно потворствовал преступлению. Во всяком случае, главному преступнику, то бишь Гитлеру, недолго уже ждать возмездия. А с Вильгельмом Микласом разберется сам австрийский народ. Так подумал Остапчук и перевел разговор на другую, не столь щекотливую для бывшего президента тему…
Через три дня, когда на северных окраинах Вены отгремели последние выстрелы, группа Остапчука покидала «министерский» район. Вслед им из открытых окон дома Микласа лилась фортепианная мелодия — трагическая, почти безнадежная…
К 14.00 13 апреля Вена была полностью очищена от противника. В ходе шестидневных боев только воины нашего корпуса уничтожили танков и самоходок противника — 59, бронетранспортеров — 32, автомашин — 94, мотоциклов — 45, орудий — 113. Захватили орудий — 1016, автомашин — 1286, танков и самоходок — 14 и много прочего военного имущества.
А вечером гвардейцы с величайшей радостью слушали по радио благодарность, объявленную им Верховным Главнокомандованием, и грохот более чем 300 орудий, салютовавших из Москвы доблестным войскам 3-го Украинского фронта.
Через день 7-я и 80-я дивизии уже овладели городами Донауфельд и Флоридсдорф. В последнем они захватили авторемонтный завод и около 500 только что отремонтированных машин различных марок.
— Придется поменять наш «оппель-адмирал», — сказал водитель Александр Плетнев. — Жаль, а придется. От самого Сталинграда без ропота таскает.
— Да, — говорю, — меняй. Только вот провидец из тебя никакой… Наверное, уже забыл, что говорил тогда, два года назад, после разгрома армии Паулюса?
— Забыл, — соглашается Саша.
— А я помню. «Вот, — сказал ты тогда, — на этом самом „адмирале“ доедем до Берлина. И менять его будем в личном гараже Адольфа Гитлера…»
Вечером к нам в Вену, на командный пункт корпуса, приехали долгожданные гости — командарм и работники штаба 4-й гвардейской армии. Генерал Захватаев поздравил нас с успешным выполнением задачи, представил приехавших с ним вместе писателей Павленко, Михалкова и Эль-Регистана.
Когда собрались все за столом, Захватаев в кратком тосте отметил возросшее мастерство гвардейцев, роль, которую сыграл корпус в последних боевых делах армии, и закончил тост пожеланием успехов и здравицей в честь Коммунистической партии. Последние его слова заглушил грохот аплодисментов и многократное «ура».
Потом выступали гости. Павленко говорил о замечательных людях, которых встретил в армии, о том, что они — клад для писателя. Михалков читал только что написанную им басню «Заяц во хмелю».
Памятная встреча закончилась поздно вечером. Проводив гостей, мы еще долго не расходились, говорили о прошлом, особенно о первых днях войны, вспоминали друзей, павших в сорок первом и позже, во время сражений, предварявших окончательный разгром ненавистного врага.
Последние дни
Расположившись в красивых лесах, что западнее Вены, воины корпуса несколько дней отдыхали, приводили себя в порядок, получали заслуженные в последних боях награды.
Однако передышка была недолгой. Мы получили приказ принять оборону к западу от Санкт-Пельтен.
И вот я на командном пункте генерала Утвенко, готовлюсь сменить его дивизии нашими. Рассматриваем с ним схему обороны. Внимание мое привлекла высота с отметкой 517. Она господствует здесь, в центре полосы.
— Тебя, Николай Иванович, к телефону, — вдруг сказал Утвенко, подавая мне телефонную трубку.
Звонил Дрычкин, командир 7-й дивизии. Он, кстати, стал генерал-майором.
Дрычкин сказал, что на высоте 517 находится противник. А здесь, на схеме у комкора, она показана в расположении наших войск.
— Что-то путает Дрычкин, — ответил мне Утвенко. — На этой высоте мой наблюдательный пункт. Могу соединить тебя с ним по телефону.
И надо было мне соединиться, переговорить и уточнить. Однако ложная стыдливость, видимо, помешала. Не сделал я этого. И напрасно.
Проехав по нескольким маршрутам, мы решили заглянуть и на высоту 517.
— Что-то очень пустынно! — подумал я вслух, когда наша машина приблизилась к высоте по дороге, ведущей от Унтер на Карлштеттен.
— Еще рановато, оттого и народу не видно, — заметил капитан Никитин.
— А вон там, левее отдельного сарая, стоит орудие, — сказал офицер оперотдела.
Странно! Орудие смотрит стволом как будто в нашу сторону!
— Стоп, — говорю, — Саша! Загони-ка машину в лощинку, а мы пешком пройдемся к высоте.
Однако не успели мы отойти от дороги и десяти метров, как со скатов высоты по нас ударил пулемет. Мы бросились на землю и по-пластунски поползли за бугорок. Пули взвизгивали, ударяясь о камни.
На командный пункт генерала Утвенко я вернулся в возбужденном состоянии.
— Как же так? — говорю ему. — Ведь высота действительно у противника, а не у тебя. Ничего себе информацию получил!
А он отвечает:
— Извини меня, я тогда неточно сообщил. Наблюдательный пункт, оказывается, не на самой высоте, а у ее подножья…
«Хорошенькое дельце! От подножья до вершины добрых два километра», подумал я, садясь в машину.
В ночь на 21 апреля мы приняли эту оборонительную полосу, поставив в первый эшелон 5-ю и 7-ю, а во второй — 80-ю дивизии.
В последние дни апреля корпус смог продвинуться в сторону Мелька и вышел на рубеж реки Пилах. Она по была препятствием для стрелковых частей, однако артиллерия и танки застряли здесь, так как противник, отступая, взорвал мосты. На вопрос, сколько времени потребуется саперам, чтобы построить мост грузоподъемностью 50 тонн, корпусный инженер полковник Сирюк ответил:
— Если разрешите воспользоваться материалом, который есть на лесоскладе у реки, построим за шесть — восемь часов. Тем более что сваи сохранились.
— Используйте и побыстрее. В крайнем случае, заплатим за лесоматериал. Если хозяин склада не сбежал с фашистами…
Заехав сюда часа через четыре, я убедился, что мост будет очень скоро готов. Но, как обычно, нашелся самый нетерпеливый — один из командиров танков. Он доказал своему начальнику, что преодолеет реку вброд. Нашел-таки брод повыше моста. Получив разрешение, он, радостный, бросился к танку и ввел его в воду. Половину реки машина преодолела, погруженная не более чем на полметра. Покрытое галькой дно прочно держало траки, но вдруг танк ухнул в какую-то яму и скрылся под водой. «Погиб!» — сказал кто-то. Однако там, в глубине, механик-водитель дал полный газ, и машина вырвалась наверх, к правому берегу. Вода фонтанами била из нее во все стороны, точно из автополивалки. Под обрывистым берегом мотор заглох, и танкисты мокрые, но улыбающиеся вылезли на броню.
Вскоре мост был готов, и мы могли двигаться дальше, на город Мельк.
Конечно, и в эти дни боевая деятельность оставалась для всех нас важнейшей. Однако чувствовалось, что война, как говорится, вся вышла. На фронте еще стреляли, наступали и отступали, но штабы — хочешь не хочешь уже занимались множеством вопросов мирного порядка.
В корпусе произошли изменения. Из него выбыла 80-я гвардейская стрелковая дивизия. Она перешла в распоряжение коменданта города Вены, на нее возложили несение внутренней службы в гарнизоне. И сразу же возникли затруднения. Командир дивизии полковник Чижов, побывав в Вене, доложил:
— Казармы, отведенные для размещения дивизии, разбиты. Надо ремонтировать.
— А что за казармы?
— Те самые, кавалерийские, которые нам пришлось штурмовать. Знали бы заранее, полегче бы работали…
Обговорили мы с Василием Ивановичем и другие дела, в частности поручение командования армии. Нам приказали уже сейчас готовить роту для парада и почетных караулов. Подбирали в нее рослых, атлетически сложенных гвардейцев. Кстати сказать, эта рота на торжествах по случаю открытия в Вене памятника погибшим воинам Красной Армии вызвала всеобщее восхищение своим прекрасным внешним видом и строевой выучкой.
Как только Чижов уехал, Забелин доложил, что все готово к последнему наступлению. Артиллеристы и пехотинцы ждут сигнала, подвижные отряды преследования созданы. В глубине нашего боевого порядка находится приданная корпусу 62-я гвардейская стрелковая дивизия. Прекрасная дивизия, знакомая нам еще по боям на Днестре.
Задача наша состояла в том, чтобы, наступая в направлении Лоосдорф, Мельк, Амштеттен, выйти к реке Эннс и не позволить противнику отойти в Чехословакию, где еще сопротивлялась крупная фашистская группировка генерал-полковника Шернера. Глубина боевой задачи корпуса достигала восьмидесяти километров.
Утро 8 мая было хмурым, облачным. Кое-где, правда, стали пробиваться солнечные лучи. Вдруг раздался гром артиллерийской канонады. И сразу же от командиров дивизий, от артиллерийских наблюдателей — сообщения: «Противник побежал после первых же разрывов снарядов в траншеях».
— Очень хорошо! Артнаступления не проводить, ограничиться огневыми налетами, — отдал я распоряжение. — Вперед двинуть отряды преследования, за ними стрелков на автомашинах, танках и самоходках. В общем, используйте все подвижные средства и — вперед! Не обращать внимания на фланги и тыл. Их обеспечит 62-я дивизия…
Когда я взглянул на часы, они показывали 8 часов 05 минут. А казалось, прошло уже много времени. Не сидится на наблюдательном пункте. Звоню Забелину:
— Михаил Иванович, бери управление на себя. Поеду-ка я вперед.
Через несколько минут машина примчала меня в Мельк. Над городом господствовал и первым бросался в глаза огромный монастырь. Он стоял на крутом каменистом берегу Дуная. Через несколько дней, когда кончилась война, мы побывали в нем. Экскурсовод рассказал, что монастырь построен еще в эпоху крестовых походов. Нам показали комнату, где в 1805 году, во время боев с русскими и австрийцами, Наполеон устроил наблюдательный пункт.
— С тех пор прошло сто пятьдесят лет, — говорил экскурсовод. — Все здесь осталось так, как было. Даже этот след в полу — это упала горящая свеча, которую нечаянно опрокинул задремавший Наполеон… Только эти вот экспонаты прибавились на днях: красноармейский котелок и алюминиевая ложка…