Страница:
— Ты не поверишь.
— Но все-таки?
— Изогнутая кость, футов шесть длиной.
— Китовая, — предположил Эдвард, усаживаясь на свое место.
— Это был бивень мамонта, — отозвался Лазарел. — Я уверен. Нужно подняться к уступу и попытаться забрать бивень манипулятором.
— Мы займемся им на обратном пути, — ответил Эдвард. — Все равно мы мимо этого уступа пройдем. Я засек по глубиномеру — мы сели на карниз на глубине примерно двадцать морских саженей. Бивень мамонта, говоришь?
— Могу поспорить на обед в ресторане. Даже на бутылку хорошего виски.
Лазарел уселся на стул, плюнул на иллюминатор и растер слюну указательным пальцем. Батисфера продолжала медленно, но верно погружаться. Лазарел чувствовал, что его одежда пропитывается влагой, но никаких отрицательных эмоций по этому поводу не испытал. Наоборот, он ощущал странное возбуждение и приподнятость, словно виной тому была скапливающаяся внутри шара сырость. Его волосы намокли и прилипли ко лбу, одна прядь свисала прямо на глаза. Внутри батисферы царил плесневелый, застоявшийся дух, напоминающий Лазарелу запах из давно не мытого аквариума с морской водой. Он нажал кнопку передатчика.
— На какой мы глубине?
— Сто семьдесят пять футов, — ответили из динамика. Голос Сквайрса слышался Лазарелу странно далеким — как будто словам приходилось проделывать длинный путь по переговорной трубе или по двухсотфутовому аквариумному шлангу. Эта мысль внезапно показалась Лазарелу ужасно смешной — он повернулся, чтобы поделиться с Эдвардом.
Однако тот не обратил на него внимания. Сент-Ивс делал руками знаки повисшему перед иллюминатором кальмару, который, похоже, сигналил ему в ответ. Лазарел не заметил кальмара, но моментально проникся духом пантомимы Эдварда и сам сделал несколько оживленных жестов, в результате сильно ударившись рукой о медную задрайку. Кровь из ссадины на тыльной стороне кисти окрасила рукав его рубашки.
— Надо же, — с искренним удивлением произнес он.
Кровь на рукаве напомнила ему о том, чему он научился у отца сорок лет назад. Лазарел порылся в карманах и выудил оттуда четвертак.
— Смотри, — крикнул он Эдварду. — Смотри сюда.
Эдвард с улыбкой повернулся.
Лазарел помахал в воздухе растопыренными пальцами, забрызгав кровью брюки.
— Следите за руками и пальцами, — объявил он тоном заправского фокусника.
С торжественным выражением Лазарел зажал монету между большим и средним пальцами правой руки, потом щелкнул этими пальцами — четвертак соскользнул в рукав. Не успел Лазарел насладиться успехом, как монета выпала из своей ловушки и звякнула под ногами.
Из динамика доносился тревожный голос Сквайрса — он пытался предупредить о чем-то. Лазарел перебил его, заорав в микрофон:
— Нос он и есть нос! — и безудержно расхохотался. Эдвард снова принялся подавать сигналы кальмару. Не поворачиваясь к Лазарелу, Сент-Ивс похвалил сообразительное животное. За спиной Эдварда профессор, кивая, отбивал чечетку, насколько это было возможно в тесноте кабины.
На звуки, вылетающие из приемника, Уильям Ашблесс не обращал никакого внимания — его голова была занята поэзией. Испытывая муки творчества, он сражался со сложными четверостишиями на морские темы — однако чувство рифмы оставило его. Уильяма немного раздражал скрип пера Спековски и — заметно меньше — голос Рассела Лазарела в передатчике, выкрикивающий всяческие глупости о носах. Нашел, где дурачиться. Последняя надежда Ашблесса на то, что попытка Лазарела достигнуть центра Земли увенчается хоть каким-то успехом, сегодня растаяла. Он услышал, как Спековски фыркает от смеха. Из динамика неслось следующее:
— Дуйте ветры, раздувайте! Дуйте-уйте-уйте-уйте! Гип-гип-ура!
На некоторое время голос в динамике стих, было слышно, как кто-то кричит внутри батисферы «ура» и прочее — вероятно, это был Лазарел. Потом снова заговорили:
— Как перековал мне кузнец талию поуже! — в динамике засмеялись дуэтом. — Качай-качай головушкой, мой дорогой кальмар! Я от тебя в безумии, в душе моей пожар!
Ашблесс торопливо нажал на кнопку вызова. Вскинув голову, он принялся смотреть в сторону «Герхарди» — на боте Сквайрс суетился вокруг лебедки, пытаясь выровнять шланги, которые натянулись туго, как струны, очевидно выбрав всю свою длину. Спековски поднялся, собираясь уходить, — он уже увидел все, что хотел. Удивленный выкрик в динамике заставил его остановиться и прислушаться.
— Говорю тебе, я снова это видел, — горячился Эдвард. Последовала короткая пауза, заполненная электрическим шорохом. Ашблесс прислушивался изо всех сил. — Что это такое было, черт возьми? Цефалопод?
Внезапно истерически рассмеявшись, Лазарел крикнул:
— Кушай на здоровье, аркебуз!
— Вон там! — снова закричал Эдвард. — Вон там, над уступом!
Лазарел, принявшийся было напевать что-то ужасно глупое, моментально умолк. Некоторое время никто ничего не говорил. В динамике Ашблесс различал странный звук, похожий на капель. Внезапно Лазарел растерянно прошептал:
— Плезиозавр.
— Слишком велик, — ответили ему.
— Вода и стекло искажают размеры.
— Все равно слишком большой. В нем все сорок футов будут.
— Эласмозавр. Эрасмус, прямо из Баобеля. — Лазарел хихикнул.
Снова никто долго ничего не говорил.
— Что он задумал? — раздался голос Эдварда.
— Он изучает нас. Господи, ну почему мы не взяли с собой фотоаппарат? Оп-ля! Куда это он? Поднырнул под нас! — Лазарел снова принялся булькать и хихикать, потом оглушительно высморкался.
Раздался скрежет стали, словно батисферу волочили по битому камню.
— Эй! — выкрикнул кто-то.
Снова заскрежетало, потом послышался приглушенный водой металлический стук.
— Боже мой! — крики Лазарела перемежались с мерными ударами по металлу. — Он играет со шлангами!
— Пошел прочь! Сквайрс! — внезапно в динамике воцарилась полная, гнетущая тишина.
Ашблесс уже вскочил на ноги и бежал к маленькому ялику, на котором не так давно добрался до берега, а потом вытащил на гальку. Спековски покачал головой, очевидно давая понять, что он не желает иметь ничего общего с этим дуракавалянием. Ашблесс уже забыл о нем. Он столкнул лодку с берега, отвел ее подальше и, когда вода дошла ему до пояса, забрался внутрь опасно кренящейся скорлупки, потеряв по дороге шляпу, обернулся и выловил шляпу из воды, наконец уселся на банку и, поднимая тучи брызг, принялся грести к «Герхарди».
От раскачивающегося бота доносилось гудение и громыхание. Со шлангов и кабеля, поднимающихся из океана и кольцами валящихся на палубу, потоками лилась вода. Джим стоял на фальшборте и напряженно всматривался в воду, надеясь разглядеть всплывающую батисферу, но пока ничего не было видно, кроме бурлящих пузырей. Краем глаза Джим заметил, что от берега к боту что-то приближается; это был ялик, в котором отчаянно работал веслами Ашблесс. Маленькая лодка весело скользила по волнам, поэт изредка оглядывался через плечо, чтобы не сбиться с курса. Он быстро приближался — так быстро, что Джим огляделся в поисках чего-нибудь, чем можно было бы придержать ялик, когда тот окажется совсем близко. Ашблесс последний раз сильно налег на весла и принялся табанить, потом оглянулся и понял, что перестарался с заключительным гребком. Он вскочил, уперся в банку коленями и попытался вынуть весло из уключины, но передумал и выставил в направлении неуклонно приближающегося бота ногу. Внезапно внизу прямо под яликом вода осветилась, и в водовороте воздушных пузырей, с шипением, на поверхности появилось темное тело, чужеродное и холодное, — батисфера, подсвечивающая бурлящую воду вокруг себя слабыми на дневном свету лучами прожекторов. Отшвырнув в сторону ялик, батисфера, похожая на невероятного шарообразного жителя океанских глубин, обливаясь водой, поднялась в воздух. За спиной у Джима, наматывая трос, отчаянно скрипела, завывая от натуги, лебедка, вырвавшая наконец батисферу из водяного плена и дотянувшая ее до пристанища на палубе бота. Опустившись на палубу, батисфера завалилась на бок — одна из трех ее опор была согнута под немыслимым углом.
Внизу у борта бота барахтался в воде Ашблесс. Его ялик, получивший тяжкий удар в корму, в стороне плавал в дюйме под поверхностью воды. Джим спустил с борта бота переносную лестницу и меньше чем через минуту Ашблесс, поминая всех святых, уже лез из воды. Джим подал ему руку, потом бросился помогать Сквайрсу, разбирающемуся с задрайкой на люке. Наконец люк распахнулся, из него появилась голова дяди Эдварда, он что-то сказал Сквайрсу и снова скрылся внутри. Сквайрс опустился на колени, подхватил Лазарела под мышки и с помощью Эдварда, который толкал снизу, вытащил его из батисферы и уложил на палубу. Профессор был без сознания — у него была сильно рассечена голова.
Через несколько часов грузовичок с батисферой вновь стоял у обочины напротив дома Джима. Уильям Ашблесс, дядя Эдвард и профессор Лазарел наскоро осматривали аппарат, исправляя что можно.
— Наркотическое отравление азотом, — заметил дядя Эдвард. — Веселящий газ — вот что это было. Или же кислородное отравление — если шланги дали течь.
— Одно из двух, — отозвался Ашблесс, отводя от лица пряди прямых светлых волос. — Поначалу мне показалось, что вы дурачитесь. Когда ты начал болтать что-то о кальмаре. Я думал, что это один из очередных анекдотов Рассела.
— Какие уж там анекдоты, — отозвался Лазарел, который, работая молотком, начерно выпрямлял поврежденную опору батисферы. — Дай плоскогубцы — вон те, с острым носиком.
Эдвард, очищавший иллюминаторы от соли, взял плоскогубцы и подал профессору.
— Вы только посмотрите! — воскликнул Лазарел, поковырявшись в изогнутой опоре с полминуты. — Значит, мы дурака валяли? Веселящий газ, говоришь? Морская пучина! Звоните Спековски! Звоните в музеи!
С криками он спрыгнул с кузова, высоко держа над головой плоскогубцы с зажатым в них, как поначалу показалось Джиму, куском белой пластмассы.
— Что скажете? — триумфально провозгласил он и выложил добычу на ладонь. Это был крупный зуб почти правильной конической формы, с неровными краями, длиной в два дюйма. Обломанный наискось.
— Он был зажат между металлом опоры и ее резиновой шиной. Я заметил его совершенно случайно. Великая пучина!
— Акулий? — с сомнением предположил Ашблесс. Лазарел посмотрел на него презрительно и сожалением.
— Может быть, я недостаточно хорошо разбираюсь в «Короле Лире», — ответил он, — но то, что это не акулий зуб, могу сказать наверняка. Я отлично рассмотрел это проклятое чудище. Это не было галлюцинацией. Этот зуб еще недавно находился во рту гигантского плезиозавра, могу поспорить на что угодно. Черт возьми! — выкрикнул он, сильно ударяя кулаком в загудевший борт батисферы. — Нам обязательно нужно будет вернуться туда за бивнем.
Эдвард кивнул, рассматривая обломанный зуб.
— Нам нужно что-то получше батисферы. В ней мы как пес на привязи. Гил Пич был прав, когда говорил о генераторе кислорода и регуляторе давления.
— А антигравитацию не хочешь? А вечный двигатель? Гил Пич начитался фантастики. — Лазарел покачал головой. — Нет. Я думаю, что для начала мы должны показать этот зуб нужным людям. Организуем новую экспедицию. На новой батисфере или, может быть, даже на батискафе. Нам необходима финансовая поддержка, но с помощью вот этого мы добьемся чего угодно. — Лазарел щелчком, как монету, подкинул зуб в воздух и снова поймал его на ладонь.
Дядя Эдвард открыл рот, собираясь что-то сказать, но ему помешали — у него за спиной на газон шлепнулась пущенная меткой рукой разносчика-велосипедиста свернутая в тугой рулон газета. Он схватил и поднял ее одновременно с Лазарелом — оба жаждали прочитать статью Спековски. Однако их внимание в первую очередь приковала заметка в нижней части первой страницы. Оскар Палчек найден мертвым в смоляной яме на Ла-Бреа.
Что он там делал, никто не знал. Он был полностью утоплен в вязкий деготь — над поверхностью черной жижи торчал только один ботинок, внутри которого при проверке обнаружилась нога владельца. Если бы не ботинок, тело Оскара могло пролежать в объятиях дегтя многие тысячелетия в ожидании археологов будущего, подобно останкам из эры мезозоя. У компетентных органов сложилось впечатление, что, кроме всего прочего, Палчек стал жертвой какой-то странной болезни — его кожа, в особенности на голове и шее, была покрыта чешуей; все его тело было начисто лишено растительности, а веки стали странно полупрозрачными. Гибель Оскара, учитывая место происшествия, явно была связана с криминальными обстоятельствами — если только он не кинулся в деготь головой вниз сам, что представлялось маловероятным. Вскрытие почти ничего не показало. Полиция начала расследование. Выяснилось, что Оскар был одним из тех мальчиков, которые несколько дней назад напали на Джона Пиньона на площади между складами и парковкой. Пиньон, известный полярный исследователь и антрополог, был допрошен полицией и отпущен домой под подписку о невыезде.
— Это Пиньон! — задыхаясь, вымолвил дядя Эдвард. — Неужели он способен на такое?
Ашблесс выхватил из слабых пальцев Сент-Ивса обвисшую газету и, скептически прищурясь, перечитал статью.
— Не думаю, что Пиньон в этом замешан. Могу держать пари, что он, скорее всего, невиновен. Мне кажется, эта история гораздо более загадочна, чем представляется на первый взгляд.
— Точно, — сказал громкий голос у них за спиной. Присутствующие обернулись.
Уильям Гастингс, изможденный и оборванный, в невероятных накладных усах и бородке а-ля ван Дейк, выступил из-под сени кустов на заднем дворе.
Глава 8
— Но все-таки?
— Изогнутая кость, футов шесть длиной.
— Китовая, — предположил Эдвард, усаживаясь на свое место.
— Это был бивень мамонта, — отозвался Лазарел. — Я уверен. Нужно подняться к уступу и попытаться забрать бивень манипулятором.
— Мы займемся им на обратном пути, — ответил Эдвард. — Все равно мы мимо этого уступа пройдем. Я засек по глубиномеру — мы сели на карниз на глубине примерно двадцать морских саженей. Бивень мамонта, говоришь?
— Могу поспорить на обед в ресторане. Даже на бутылку хорошего виски.
Лазарел уселся на стул, плюнул на иллюминатор и растер слюну указательным пальцем. Батисфера продолжала медленно, но верно погружаться. Лазарел чувствовал, что его одежда пропитывается влагой, но никаких отрицательных эмоций по этому поводу не испытал. Наоборот, он ощущал странное возбуждение и приподнятость, словно виной тому была скапливающаяся внутри шара сырость. Его волосы намокли и прилипли ко лбу, одна прядь свисала прямо на глаза. Внутри батисферы царил плесневелый, застоявшийся дух, напоминающий Лазарелу запах из давно не мытого аквариума с морской водой. Он нажал кнопку передатчика.
— На какой мы глубине?
— Сто семьдесят пять футов, — ответили из динамика. Голос Сквайрса слышался Лазарелу странно далеким — как будто словам приходилось проделывать длинный путь по переговорной трубе или по двухсотфутовому аквариумному шлангу. Эта мысль внезапно показалась Лазарелу ужасно смешной — он повернулся, чтобы поделиться с Эдвардом.
Однако тот не обратил на него внимания. Сент-Ивс делал руками знаки повисшему перед иллюминатором кальмару, который, похоже, сигналил ему в ответ. Лазарел не заметил кальмара, но моментально проникся духом пантомимы Эдварда и сам сделал несколько оживленных жестов, в результате сильно ударившись рукой о медную задрайку. Кровь из ссадины на тыльной стороне кисти окрасила рукав его рубашки.
— Надо же, — с искренним удивлением произнес он.
Кровь на рукаве напомнила ему о том, чему он научился у отца сорок лет назад. Лазарел порылся в карманах и выудил оттуда четвертак.
— Смотри, — крикнул он Эдварду. — Смотри сюда.
Эдвард с улыбкой повернулся.
Лазарел помахал в воздухе растопыренными пальцами, забрызгав кровью брюки.
— Следите за руками и пальцами, — объявил он тоном заправского фокусника.
С торжественным выражением Лазарел зажал монету между большим и средним пальцами правой руки, потом щелкнул этими пальцами — четвертак соскользнул в рукав. Не успел Лазарел насладиться успехом, как монета выпала из своей ловушки и звякнула под ногами.
Из динамика доносился тревожный голос Сквайрса — он пытался предупредить о чем-то. Лазарел перебил его, заорав в микрофон:
— Нос он и есть нос! — и безудержно расхохотался. Эдвард снова принялся подавать сигналы кальмару. Не поворачиваясь к Лазарелу, Сент-Ивс похвалил сообразительное животное. За спиной Эдварда профессор, кивая, отбивал чечетку, насколько это было возможно в тесноте кабины.
На звуки, вылетающие из приемника, Уильям Ашблесс не обращал никакого внимания — его голова была занята поэзией. Испытывая муки творчества, он сражался со сложными четверостишиями на морские темы — однако чувство рифмы оставило его. Уильяма немного раздражал скрип пера Спековски и — заметно меньше — голос Рассела Лазарела в передатчике, выкрикивающий всяческие глупости о носах. Нашел, где дурачиться. Последняя надежда Ашблесса на то, что попытка Лазарела достигнуть центра Земли увенчается хоть каким-то успехом, сегодня растаяла. Он услышал, как Спековски фыркает от смеха. Из динамика неслось следующее:
— Дуйте ветры, раздувайте! Дуйте-уйте-уйте-уйте! Гип-гип-ура!
На некоторое время голос в динамике стих, было слышно, как кто-то кричит внутри батисферы «ура» и прочее — вероятно, это был Лазарел. Потом снова заговорили:
— Как перековал мне кузнец талию поуже! — в динамике засмеялись дуэтом. — Качай-качай головушкой, мой дорогой кальмар! Я от тебя в безумии, в душе моей пожар!
Ашблесс торопливо нажал на кнопку вызова. Вскинув голову, он принялся смотреть в сторону «Герхарди» — на боте Сквайрс суетился вокруг лебедки, пытаясь выровнять шланги, которые натянулись туго, как струны, очевидно выбрав всю свою длину. Спековски поднялся, собираясь уходить, — он уже увидел все, что хотел. Удивленный выкрик в динамике заставил его остановиться и прислушаться.
— Говорю тебе, я снова это видел, — горячился Эдвард. Последовала короткая пауза, заполненная электрическим шорохом. Ашблесс прислушивался изо всех сил. — Что это такое было, черт возьми? Цефалопод?
Внезапно истерически рассмеявшись, Лазарел крикнул:
— Кушай на здоровье, аркебуз!
— Вон там! — снова закричал Эдвард. — Вон там, над уступом!
Лазарел, принявшийся было напевать что-то ужасно глупое, моментально умолк. Некоторое время никто ничего не говорил. В динамике Ашблесс различал странный звук, похожий на капель. Внезапно Лазарел растерянно прошептал:
— Плезиозавр.
— Слишком велик, — ответили ему.
— Вода и стекло искажают размеры.
— Все равно слишком большой. В нем все сорок футов будут.
— Эласмозавр. Эрасмус, прямо из Баобеля. — Лазарел хихикнул.
Снова никто долго ничего не говорил.
— Что он задумал? — раздался голос Эдварда.
— Он изучает нас. Господи, ну почему мы не взяли с собой фотоаппарат? Оп-ля! Куда это он? Поднырнул под нас! — Лазарел снова принялся булькать и хихикать, потом оглушительно высморкался.
Раздался скрежет стали, словно батисферу волочили по битому камню.
— Эй! — выкрикнул кто-то.
Снова заскрежетало, потом послышался приглушенный водой металлический стук.
— Боже мой! — крики Лазарела перемежались с мерными ударами по металлу. — Он играет со шлангами!
— Пошел прочь! Сквайрс! — внезапно в динамике воцарилась полная, гнетущая тишина.
Ашблесс уже вскочил на ноги и бежал к маленькому ялику, на котором не так давно добрался до берега, а потом вытащил на гальку. Спековски покачал головой, очевидно давая понять, что он не желает иметь ничего общего с этим дуракавалянием. Ашблесс уже забыл о нем. Он столкнул лодку с берега, отвел ее подальше и, когда вода дошла ему до пояса, забрался внутрь опасно кренящейся скорлупки, потеряв по дороге шляпу, обернулся и выловил шляпу из воды, наконец уселся на банку и, поднимая тучи брызг, принялся грести к «Герхарди».
От раскачивающегося бота доносилось гудение и громыхание. Со шлангов и кабеля, поднимающихся из океана и кольцами валящихся на палубу, потоками лилась вода. Джим стоял на фальшборте и напряженно всматривался в воду, надеясь разглядеть всплывающую батисферу, но пока ничего не было видно, кроме бурлящих пузырей. Краем глаза Джим заметил, что от берега к боту что-то приближается; это был ялик, в котором отчаянно работал веслами Ашблесс. Маленькая лодка весело скользила по волнам, поэт изредка оглядывался через плечо, чтобы не сбиться с курса. Он быстро приближался — так быстро, что Джим огляделся в поисках чего-нибудь, чем можно было бы придержать ялик, когда тот окажется совсем близко. Ашблесс последний раз сильно налег на весла и принялся табанить, потом оглянулся и понял, что перестарался с заключительным гребком. Он вскочил, уперся в банку коленями и попытался вынуть весло из уключины, но передумал и выставил в направлении неуклонно приближающегося бота ногу. Внезапно внизу прямо под яликом вода осветилась, и в водовороте воздушных пузырей, с шипением, на поверхности появилось темное тело, чужеродное и холодное, — батисфера, подсвечивающая бурлящую воду вокруг себя слабыми на дневном свету лучами прожекторов. Отшвырнув в сторону ялик, батисфера, похожая на невероятного шарообразного жителя океанских глубин, обливаясь водой, поднялась в воздух. За спиной у Джима, наматывая трос, отчаянно скрипела, завывая от натуги, лебедка, вырвавшая наконец батисферу из водяного плена и дотянувшая ее до пристанища на палубе бота. Опустившись на палубу, батисфера завалилась на бок — одна из трех ее опор была согнута под немыслимым углом.
Внизу у борта бота барахтался в воде Ашблесс. Его ялик, получивший тяжкий удар в корму, в стороне плавал в дюйме под поверхностью воды. Джим спустил с борта бота переносную лестницу и меньше чем через минуту Ашблесс, поминая всех святых, уже лез из воды. Джим подал ему руку, потом бросился помогать Сквайрсу, разбирающемуся с задрайкой на люке. Наконец люк распахнулся, из него появилась голова дяди Эдварда, он что-то сказал Сквайрсу и снова скрылся внутри. Сквайрс опустился на колени, подхватил Лазарела под мышки и с помощью Эдварда, который толкал снизу, вытащил его из батисферы и уложил на палубу. Профессор был без сознания — у него была сильно рассечена голова.
Через несколько часов грузовичок с батисферой вновь стоял у обочины напротив дома Джима. Уильям Ашблесс, дядя Эдвард и профессор Лазарел наскоро осматривали аппарат, исправляя что можно.
— Наркотическое отравление азотом, — заметил дядя Эдвард. — Веселящий газ — вот что это было. Или же кислородное отравление — если шланги дали течь.
— Одно из двух, — отозвался Ашблесс, отводя от лица пряди прямых светлых волос. — Поначалу мне показалось, что вы дурачитесь. Когда ты начал болтать что-то о кальмаре. Я думал, что это один из очередных анекдотов Рассела.
— Какие уж там анекдоты, — отозвался Лазарел, который, работая молотком, начерно выпрямлял поврежденную опору батисферы. — Дай плоскогубцы — вон те, с острым носиком.
Эдвард, очищавший иллюминаторы от соли, взял плоскогубцы и подал профессору.
— Вы только посмотрите! — воскликнул Лазарел, поковырявшись в изогнутой опоре с полминуты. — Значит, мы дурака валяли? Веселящий газ, говоришь? Морская пучина! Звоните Спековски! Звоните в музеи!
С криками он спрыгнул с кузова, высоко держа над головой плоскогубцы с зажатым в них, как поначалу показалось Джиму, куском белой пластмассы.
— Что скажете? — триумфально провозгласил он и выложил добычу на ладонь. Это был крупный зуб почти правильной конической формы, с неровными краями, длиной в два дюйма. Обломанный наискось.
— Он был зажат между металлом опоры и ее резиновой шиной. Я заметил его совершенно случайно. Великая пучина!
— Акулий? — с сомнением предположил Ашблесс. Лазарел посмотрел на него презрительно и сожалением.
— Может быть, я недостаточно хорошо разбираюсь в «Короле Лире», — ответил он, — но то, что это не акулий зуб, могу сказать наверняка. Я отлично рассмотрел это проклятое чудище. Это не было галлюцинацией. Этот зуб еще недавно находился во рту гигантского плезиозавра, могу поспорить на что угодно. Черт возьми! — выкрикнул он, сильно ударяя кулаком в загудевший борт батисферы. — Нам обязательно нужно будет вернуться туда за бивнем.
Эдвард кивнул, рассматривая обломанный зуб.
— Нам нужно что-то получше батисферы. В ней мы как пес на привязи. Гил Пич был прав, когда говорил о генераторе кислорода и регуляторе давления.
— А антигравитацию не хочешь? А вечный двигатель? Гил Пич начитался фантастики. — Лазарел покачал головой. — Нет. Я думаю, что для начала мы должны показать этот зуб нужным людям. Организуем новую экспедицию. На новой батисфере или, может быть, даже на батискафе. Нам необходима финансовая поддержка, но с помощью вот этого мы добьемся чего угодно. — Лазарел щелчком, как монету, подкинул зуб в воздух и снова поймал его на ладонь.
Дядя Эдвард открыл рот, собираясь что-то сказать, но ему помешали — у него за спиной на газон шлепнулась пущенная меткой рукой разносчика-велосипедиста свернутая в тугой рулон газета. Он схватил и поднял ее одновременно с Лазарелом — оба жаждали прочитать статью Спековски. Однако их внимание в первую очередь приковала заметка в нижней части первой страницы. Оскар Палчек найден мертвым в смоляной яме на Ла-Бреа.
Что он там делал, никто не знал. Он был полностью утоплен в вязкий деготь — над поверхностью черной жижи торчал только один ботинок, внутри которого при проверке обнаружилась нога владельца. Если бы не ботинок, тело Оскара могло пролежать в объятиях дегтя многие тысячелетия в ожидании археологов будущего, подобно останкам из эры мезозоя. У компетентных органов сложилось впечатление, что, кроме всего прочего, Палчек стал жертвой какой-то странной болезни — его кожа, в особенности на голове и шее, была покрыта чешуей; все его тело было начисто лишено растительности, а веки стали странно полупрозрачными. Гибель Оскара, учитывая место происшествия, явно была связана с криминальными обстоятельствами — если только он не кинулся в деготь головой вниз сам, что представлялось маловероятным. Вскрытие почти ничего не показало. Полиция начала расследование. Выяснилось, что Оскар был одним из тех мальчиков, которые несколько дней назад напали на Джона Пиньона на площади между складами и парковкой. Пиньон, известный полярный исследователь и антрополог, был допрошен полицией и отпущен домой под подписку о невыезде.
— Это Пиньон! — задыхаясь, вымолвил дядя Эдвард. — Неужели он способен на такое?
Ашблесс выхватил из слабых пальцев Сент-Ивса обвисшую газету и, скептически прищурясь, перечитал статью.
— Не думаю, что Пиньон в этом замешан. Могу держать пари, что он, скорее всего, невиновен. Мне кажется, эта история гораздо более загадочна, чем представляется на первый взгляд.
— Точно, — сказал громкий голос у них за спиной. Присутствующие обернулись.
Уильям Гастингс, изможденный и оборванный, в невероятных накладных усах и бородке а-ля ван Дейк, выступил из-под сени кустов на заднем дворе.
Глава 8
— Ты получил мое письмо? — озираясь по сторонам, спросил Эдварда Уильям, не успели они еще пожать друг другу руки.
— Какое письмо? Нет, не получил. А когда ты отправил?
— Неделю назад. Эти ублюдки наверняка прочитали его.
Уильям устало привалился плечом к борту грузовика и несколько секунд молчал, словно переводя дыхание. Он кивнул Ашблессу и Лазарелу — профессор нервно подкидывал на ладони найденный зуб, в его голове вращались гигантские шестеренки, елозили шатуны и вспыхивали разноцветные пятна света. Как всегда, внезапное появление Уильяма ничуть не упрощало ситуацию.
— Зачем им нужно было читать твое письмо? — спокойно спросил Сент-Ивс, надеясь, что его тон внесет элемент рациональности, одновременно скрыв сомнение. Спокойствие сейчас было залогом безопасности.
Уильям энергично помотал головой, как будто разгонял туман, мешающий дышать. После чего ответил, очень спокойно и уверенно:
— Потому что они хотят уничтожить наш мир. Взорвать его.
— Но зачем? — воскликнул Эдвард с неподдельным удивлением.
— Потому что они сукины дети, — объяснил Уильям. Чуть заметно закатив глаза и пожав плечами, Ашблесс вернул Эдварду газету.
— Рад был повидаться, старина, — кивнул он Уильяму. — Выше голову. Мы не позволим им взорвать мир. По крайней мере до тех пор, пока я не пропущу стаканчик. Увидимся.
Ашблесс взял под воображаемый козырек, прощаясь, и зашагал к дороге. Через несколько секунд мотор его машины взревел, и он укатил.
— Смеется, да еще как снисходительно, — пробормотал Уильям, снимая бородку и усы. — Я почти уверен, что он с ними заодно. Он потому и заторопился, чтобы его не раскрыли.
Тут Уильям неожиданно обнаружил, на что именно он опирается плечом, отступил на шаг и оглядел батисферу. Его лицо изменилось.
— Значит, вы начали без меня, — объявил он уныло, словно уже давно знал, что так выйдет.
— Приливы, — устало объяснил Эдвард. — И это было всего лишь пробное погружение. Мы получили доказательства, которые потрясут научный мир.
Лазарел передал Уильяму зуб и пересказал всю историю с эласмозавром, приукрасив ее мамонтовым бивнем. Уильям щурился и кивал, принялся прилаживать на место фальшивую остроконечную бородку, но потом, захваченный газетной статьей о смерти Оскара Палчека в смоляной яме, забыл о ней да так и оставил висеть скособоченной. Эдвард не в силах был отвести глаз от этой бородки. Она имела ужасно карикатурный вид и злила его невероятно.
— Твоя борода, Уильям, — наконец решился он сказать, убоявшись, что криво налепленная бородка может привлечь внимание соседей как явный признак ненормальности происходящего.
— Что? Ах да, — спохватился Уильям, сорвал бородку и запихнул ее в карман пальто.
— Спековски! — вдруг вскричал Лазарел. — Мы совсем забыли о Спековски.
Выхватив из газеты страницы, посвященные науке, он почти сразу обнаружил там полколонки, посвященные погружению на батисфере. «Путешествие к центру Земли» — гласил заголовок заметки, в которой далее излагались подробности «нелепого экскурса профессора Лазарела в глубины приливной впадины» в полной течей батисфере на конце двухсотфутового троса с намерением достигнуть земного ядра. Ссылки на виденных акванавтами морских змеев и слонов относились к азотному отравлению, а заканчивался опус извинениями и сожалениями автора по поводу публикации подобного материала как такового, что было сделано только ради освещения научного курьеза и ввиду дотошности издателей.
Лазарел был вне себя от ярости. Эдвард уже ничему не удивлялся.
— Мы еще посмотрим! — бушевал профессор. — Я воспользуюсь твоим телефоном.
— Конечно, — отозвался Уильям, решивший, что сказанное адресовано ему.
Лазарел вернулся через пять минут, красный как рак и в мрачнейшем расположении духа, понося на чем свет стоит науку вообще и директора музея естественной истории в частности, который, видимо, уже успел прочитать статью Спековски. Директор не верил ни в какие зубы динозавров и не проявлял ни малейшего интереса к стране под землей — саму мысль о ее существовании он назвал «научным шарлатанством». Лазарелу просто оказалось нечем крыть.
— Он на их стороне! — заявил Уильям, рассматривая профессора прищуренным глазом.
— Я близок к тому, чтобы согласиться с тобой, — ответил Лазарел. Он снова тщательно осмотрел зуб и спрятал его в карман.
— Встречаемся завтра утром. Нужно вернуть аппарат в Гавиоту. Может быть, они согласятся финансировать новое погружение.
Лазарел хмуро покачал головой, размышляя по поводу научного шарлатанства. Полностью отдавшись невеселым мыслям, он с раздражением завел мотор своего «лендровера» и в облаке пыли укатил восвояси.
Уильям неожиданно упал на колени и с живостью, поразившей Сент-Ивса, заполз за грузовик, откуда по-крабьи, безжалостно круша по пути чахлые бегонии, тоненький бамбук и прочую растительную мелочь, перебежал в кусты, оглядываясь на дорогу.
— Меня здесь нет, — прошипел он из своего убежища Эдварду. — Ты не видел меня уже несколько недель.
Заметив медленно и целенаправленно едущую по улице знакомую белую санитарную машину, Эдвард понял, в чем дело. Сердце у него упало. В течение нескольких секунд, не отдавая себе отчета, он отчаянно искал пути спасения Уильяма. Неужели его заметила миссис Пембли? Театральная бородка, конечно же, выдала Уильяма с головой. Она была опознавательным знаком, заметным с другого конца улицы. Эдвард сейчас скажет Фростикосу все, что о нем думает. Хотя нет — он не станет этого делать. Он просто постарается скорее спровадить его отсюда, не выдавая шурина.
Но белая машина проехала мимо их дома как ни в чем не бывало и остановилась около дома Пичей. Эдвард забрался в грузовик, пригнулся и спрятался позади батисферы, чтобы следить за происходящим из-за крышки верхнего люка.
— Они не к нам приехали, — прошептал он, наблюдая за тем, как в полуквартале от их дома из санитарной машины выходит Фростикос в сопровождении одетого в белое ассистента-азиата, Эдвард сразу это заметил. В течение одного сводящего с ума мига Эдварду казалось, что ассистентом доктора был Ямото, экс-садовник. Но нет. Напарник Фростикоса был на голову ниже Ямото. «Нервы стали ни к черту, нужно держать себя в руках», — решил Эдвард. Но с грузовика не слез — он хотел увидеть все до конца. Что, черт возьми, Фростикос забыл у Пичей? Здесь уже не пахло паранойей. За спиной Эдварда в кустах раздался треск — Уильям начал пробираться к забору, чтобы лучше видеть улицу.
Готовилось что-то странное и ужасающее. Уильям чуял это очень отчетливо. Откуда-то издалека до него донесся успокоительный шепот Эдварда — он не обратил на него внимания. По сути дела, шепот шурина показался Уильяму частью белого шума, неожиданно обрушившегося на него в предвечерней пустоте. Он полз на четвереньках вдоль стены дома, раздвигая руками цветы и чахлые растеньица, ломая руками и коленями хрупкие стебли с болтающимися диковинными бутонами цвета лососины. Сухой мертвый сук разогнулся и выхватил из кармана его пальто фальшивую бородку, вздернул ее вверх и закачался с жидким, похожим на накладку, треугольником волос на верхушке. Уильям проводил глазами бородку, завершил свой путь к забору, раздвинул стебли оранжевого и зеленого бамбука и выглянул на улицу.
В атмосфере произошла мгновенная перемена. Облака, которых только что не было на небе, скользнули по лику солнца, неожиданно погрузив улицу в тень. Вокруг воцарилась мертвая тишина, только похрустывали сухие листья и веточки у Уильяма под ногами и жужжала далекая муха. Но в мертвом воздухе ему очень ясно слышался голос — словно он вдыхал его, или, скорее, наоборот, словно его дыхание было частью другого, необъятного и ритмичного, дыхания, которое поднималось и опускалось, как приливы и отливы невообразимого океана, состоящего из единого великого свистящего шепота, переплетения бесчисленных шелестящих одновременных голосов. Уильям напряг слух, пытаясь разобрать эти голоса, но поток был неразделим, словно полночный океан, бескрайний непроглядный водный простор.
Темный асфальт улицы всколыхнулся длинными пологими волнами, ожил и превратился в медленную реку. На поверхности дороги возникли широкие темные водовороты. Что-то невидимое мелькало внизу, лишь на короткое время приближаясь к границе с сумрачным днем. Что это было? Уильям терялся в догадках, хотя знал, что оно есть там наверняка. Левиафан. Машина доктора Фростикоса медленно покачивалась на поверхности асфальтовой реки, похожая на белого кита, — он буравил Уильяма недобрыми неподвижными глазами, наблюдал, следил. Чего он дожидается, этот кит? Чего дожидаются все эти люди? Улица была рекой, медленно текущей на восток, под ее поверхностью скрывались чудовища — неописуемые создания, высовывающие свои рыла из темных подземных пещер. Уильяму представилось, что река течет прямо сквозь него, и в голове его сами собой всплыли слова: «Да проклянут ее проклинающие день, способные разбудить левиафана! Да померкнут звезды рассвета ее: пусть ждет она света, и он не приходит, и да не увидит она ресниц денницы».
Уильям почувствовал, как земля у него под ногами заколебалась, взмахнул рукой и ухватился за влажный и хрупкий стебель бамбука, который почти сразу же сломался в сочленении. Силясь продохнуть, он отбросил от себя растение. Около него закружились водоросли морских садов, раскачиваясь в течениях: изящные бурые и пурпурные вееры, волнующиеся ленты морской травы, коричневые стебли и листья, между которыми опасливо скрывались моллюски и креветки. Перед глазами Уильяма пробежала боком парочка крабов. Вдоль стены дома медленно опускались фиолетовый трубчатый червь и гидра.
Уильям задыхался, тонул. Он ухватился рукой за похожее на веер морское растение, вырвав его с корнем, — кружевные листья подводного обитателя рассыпались в розовую пыль, она блеснула в пробивающихся сквозь воду солнечных лучах и поплыла прочь медленно расплывающимся в течении облаком. Уильям забился, замахал руками, ударился кистью о стену дома, испугав маленьких жителей подводного мирка. Но уже через секунду, как это обычно бывает в снах, понял, что если захочет, то сможет дышать — в отличие от тупых крыс, которым не хватало сообразительности выдыхать из легких воду, он делал это без труда. Уильям расслабился и поплыл вперед, хватаясь за растения, дыша свободно, полной грудью. Срывающиеся с его губ дрожащие пузырьки воздуха медленно восходили к далекой поверхности океана.
Это очень удивило Уильяма, в особенности пузырьки. Но стоило ему подумать о них, как пузырьки начали исчезать сериями крошечных кристаллических взрывов, дробя подводный мир на части. Улитки-луны и бленнии, анемоны и крабы, лоторины и морские звезды — все это торопливо исчезало, выпрыгивало из бытия: Уильям, лишенный поддержки, начал медленно подниматься к свету. Уильям моргнул — он лежал на кушетке в гостиной своего дома. Над ним стоял Эдвард, раздраженно попыхивая трубкой.
Уильям, несколько удивленный тем, что его брюки сухие, поднялся и сел. Потом провел рукой по волосам.
— Который час? Долго я пробыл там?
— Сейчас шесть. Ты был без сознания минут пятнадцать. Фростикос уехал. Гила он с собой не забрал — я специально следил.
— У меня было удивительное видение, — мечтательно протянул Уильям. — Уверен — пророческое.
Он поднял руку, как будто ожидая возражений от своего шурина, который с сомнением относился к вещим снам и прочей мистике. Однако Эдвард, не настроенный спорить, промолчал.
— Эта землеройная машина… Как там ее называет Гил Пич?
— Подземный левиафан, если не ошибаюсь. Отдаленно это сооружение напоминает крокодила. Я видел ее своими глазами и думаю, что это всего лишь шутка. Пиньон напустил вокруг этого Левиафана туману, но сама идея совершенно невозможна с начала до конца: вечный двигатель, антиматерия, антигравитация. Все сфабриковано — сплошные выдумки. Полное сумасшествие. В той части, что касается Пиньона. Гила винить нельзя: он всего лишь мальчик. Но Пиньон определенно спятил. Лазарел тоже так думает.
— Какое письмо? Нет, не получил. А когда ты отправил?
— Неделю назад. Эти ублюдки наверняка прочитали его.
Уильям устало привалился плечом к борту грузовика и несколько секунд молчал, словно переводя дыхание. Он кивнул Ашблессу и Лазарелу — профессор нервно подкидывал на ладони найденный зуб, в его голове вращались гигантские шестеренки, елозили шатуны и вспыхивали разноцветные пятна света. Как всегда, внезапное появление Уильяма ничуть не упрощало ситуацию.
— Зачем им нужно было читать твое письмо? — спокойно спросил Сент-Ивс, надеясь, что его тон внесет элемент рациональности, одновременно скрыв сомнение. Спокойствие сейчас было залогом безопасности.
Уильям энергично помотал головой, как будто разгонял туман, мешающий дышать. После чего ответил, очень спокойно и уверенно:
— Потому что они хотят уничтожить наш мир. Взорвать его.
— Но зачем? — воскликнул Эдвард с неподдельным удивлением.
— Потому что они сукины дети, — объяснил Уильям. Чуть заметно закатив глаза и пожав плечами, Ашблесс вернул Эдварду газету.
— Рад был повидаться, старина, — кивнул он Уильяму. — Выше голову. Мы не позволим им взорвать мир. По крайней мере до тех пор, пока я не пропущу стаканчик. Увидимся.
Ашблесс взял под воображаемый козырек, прощаясь, и зашагал к дороге. Через несколько секунд мотор его машины взревел, и он укатил.
— Смеется, да еще как снисходительно, — пробормотал Уильям, снимая бородку и усы. — Я почти уверен, что он с ними заодно. Он потому и заторопился, чтобы его не раскрыли.
Тут Уильям неожиданно обнаружил, на что именно он опирается плечом, отступил на шаг и оглядел батисферу. Его лицо изменилось.
— Значит, вы начали без меня, — объявил он уныло, словно уже давно знал, что так выйдет.
— Приливы, — устало объяснил Эдвард. — И это было всего лишь пробное погружение. Мы получили доказательства, которые потрясут научный мир.
Лазарел передал Уильяму зуб и пересказал всю историю с эласмозавром, приукрасив ее мамонтовым бивнем. Уильям щурился и кивал, принялся прилаживать на место фальшивую остроконечную бородку, но потом, захваченный газетной статьей о смерти Оскара Палчека в смоляной яме, забыл о ней да так и оставил висеть скособоченной. Эдвард не в силах был отвести глаз от этой бородки. Она имела ужасно карикатурный вид и злила его невероятно.
— Твоя борода, Уильям, — наконец решился он сказать, убоявшись, что криво налепленная бородка может привлечь внимание соседей как явный признак ненормальности происходящего.
— Что? Ах да, — спохватился Уильям, сорвал бородку и запихнул ее в карман пальто.
— Спековски! — вдруг вскричал Лазарел. — Мы совсем забыли о Спековски.
Выхватив из газеты страницы, посвященные науке, он почти сразу обнаружил там полколонки, посвященные погружению на батисфере. «Путешествие к центру Земли» — гласил заголовок заметки, в которой далее излагались подробности «нелепого экскурса профессора Лазарела в глубины приливной впадины» в полной течей батисфере на конце двухсотфутового троса с намерением достигнуть земного ядра. Ссылки на виденных акванавтами морских змеев и слонов относились к азотному отравлению, а заканчивался опус извинениями и сожалениями автора по поводу публикации подобного материала как такового, что было сделано только ради освещения научного курьеза и ввиду дотошности издателей.
Лазарел был вне себя от ярости. Эдвард уже ничему не удивлялся.
— Мы еще посмотрим! — бушевал профессор. — Я воспользуюсь твоим телефоном.
— Конечно, — отозвался Уильям, решивший, что сказанное адресовано ему.
Лазарел вернулся через пять минут, красный как рак и в мрачнейшем расположении духа, понося на чем свет стоит науку вообще и директора музея естественной истории в частности, который, видимо, уже успел прочитать статью Спековски. Директор не верил ни в какие зубы динозавров и не проявлял ни малейшего интереса к стране под землей — саму мысль о ее существовании он назвал «научным шарлатанством». Лазарелу просто оказалось нечем крыть.
— Он на их стороне! — заявил Уильям, рассматривая профессора прищуренным глазом.
— Я близок к тому, чтобы согласиться с тобой, — ответил Лазарел. Он снова тщательно осмотрел зуб и спрятал его в карман.
— Встречаемся завтра утром. Нужно вернуть аппарат в Гавиоту. Может быть, они согласятся финансировать новое погружение.
Лазарел хмуро покачал головой, размышляя по поводу научного шарлатанства. Полностью отдавшись невеселым мыслям, он с раздражением завел мотор своего «лендровера» и в облаке пыли укатил восвояси.
Уильям неожиданно упал на колени и с живостью, поразившей Сент-Ивса, заполз за грузовик, откуда по-крабьи, безжалостно круша по пути чахлые бегонии, тоненький бамбук и прочую растительную мелочь, перебежал в кусты, оглядываясь на дорогу.
— Меня здесь нет, — прошипел он из своего убежища Эдварду. — Ты не видел меня уже несколько недель.
Заметив медленно и целенаправленно едущую по улице знакомую белую санитарную машину, Эдвард понял, в чем дело. Сердце у него упало. В течение нескольких секунд, не отдавая себе отчета, он отчаянно искал пути спасения Уильяма. Неужели его заметила миссис Пембли? Театральная бородка, конечно же, выдала Уильяма с головой. Она была опознавательным знаком, заметным с другого конца улицы. Эдвард сейчас скажет Фростикосу все, что о нем думает. Хотя нет — он не станет этого делать. Он просто постарается скорее спровадить его отсюда, не выдавая шурина.
Но белая машина проехала мимо их дома как ни в чем не бывало и остановилась около дома Пичей. Эдвард забрался в грузовик, пригнулся и спрятался позади батисферы, чтобы следить за происходящим из-за крышки верхнего люка.
— Они не к нам приехали, — прошептал он, наблюдая за тем, как в полуквартале от их дома из санитарной машины выходит Фростикос в сопровождении одетого в белое ассистента-азиата, Эдвард сразу это заметил. В течение одного сводящего с ума мига Эдварду казалось, что ассистентом доктора был Ямото, экс-садовник. Но нет. Напарник Фростикоса был на голову ниже Ямото. «Нервы стали ни к черту, нужно держать себя в руках», — решил Эдвард. Но с грузовика не слез — он хотел увидеть все до конца. Что, черт возьми, Фростикос забыл у Пичей? Здесь уже не пахло паранойей. За спиной Эдварда в кустах раздался треск — Уильям начал пробираться к забору, чтобы лучше видеть улицу.
Готовилось что-то странное и ужасающее. Уильям чуял это очень отчетливо. Откуда-то издалека до него донесся успокоительный шепот Эдварда — он не обратил на него внимания. По сути дела, шепот шурина показался Уильяму частью белого шума, неожиданно обрушившегося на него в предвечерней пустоте. Он полз на четвереньках вдоль стены дома, раздвигая руками цветы и чахлые растеньица, ломая руками и коленями хрупкие стебли с болтающимися диковинными бутонами цвета лососины. Сухой мертвый сук разогнулся и выхватил из кармана его пальто фальшивую бородку, вздернул ее вверх и закачался с жидким, похожим на накладку, треугольником волос на верхушке. Уильям проводил глазами бородку, завершил свой путь к забору, раздвинул стебли оранжевого и зеленого бамбука и выглянул на улицу.
В атмосфере произошла мгновенная перемена. Облака, которых только что не было на небе, скользнули по лику солнца, неожиданно погрузив улицу в тень. Вокруг воцарилась мертвая тишина, только похрустывали сухие листья и веточки у Уильяма под ногами и жужжала далекая муха. Но в мертвом воздухе ему очень ясно слышался голос — словно он вдыхал его, или, скорее, наоборот, словно его дыхание было частью другого, необъятного и ритмичного, дыхания, которое поднималось и опускалось, как приливы и отливы невообразимого океана, состоящего из единого великого свистящего шепота, переплетения бесчисленных шелестящих одновременных голосов. Уильям напряг слух, пытаясь разобрать эти голоса, но поток был неразделим, словно полночный океан, бескрайний непроглядный водный простор.
Темный асфальт улицы всколыхнулся длинными пологими волнами, ожил и превратился в медленную реку. На поверхности дороги возникли широкие темные водовороты. Что-то невидимое мелькало внизу, лишь на короткое время приближаясь к границе с сумрачным днем. Что это было? Уильям терялся в догадках, хотя знал, что оно есть там наверняка. Левиафан. Машина доктора Фростикоса медленно покачивалась на поверхности асфальтовой реки, похожая на белого кита, — он буравил Уильяма недобрыми неподвижными глазами, наблюдал, следил. Чего он дожидается, этот кит? Чего дожидаются все эти люди? Улица была рекой, медленно текущей на восток, под ее поверхностью скрывались чудовища — неописуемые создания, высовывающие свои рыла из темных подземных пещер. Уильяму представилось, что река течет прямо сквозь него, и в голове его сами собой всплыли слова: «Да проклянут ее проклинающие день, способные разбудить левиафана! Да померкнут звезды рассвета ее: пусть ждет она света, и он не приходит, и да не увидит она ресниц денницы».
Уильям почувствовал, как земля у него под ногами заколебалась, взмахнул рукой и ухватился за влажный и хрупкий стебель бамбука, который почти сразу же сломался в сочленении. Силясь продохнуть, он отбросил от себя растение. Около него закружились водоросли морских садов, раскачиваясь в течениях: изящные бурые и пурпурные вееры, волнующиеся ленты морской травы, коричневые стебли и листья, между которыми опасливо скрывались моллюски и креветки. Перед глазами Уильяма пробежала боком парочка крабов. Вдоль стены дома медленно опускались фиолетовый трубчатый червь и гидра.
Уильям задыхался, тонул. Он ухватился рукой за похожее на веер морское растение, вырвав его с корнем, — кружевные листья подводного обитателя рассыпались в розовую пыль, она блеснула в пробивающихся сквозь воду солнечных лучах и поплыла прочь медленно расплывающимся в течении облаком. Уильям забился, замахал руками, ударился кистью о стену дома, испугав маленьких жителей подводного мирка. Но уже через секунду, как это обычно бывает в снах, понял, что если захочет, то сможет дышать — в отличие от тупых крыс, которым не хватало сообразительности выдыхать из легких воду, он делал это без труда. Уильям расслабился и поплыл вперед, хватаясь за растения, дыша свободно, полной грудью. Срывающиеся с его губ дрожащие пузырьки воздуха медленно восходили к далекой поверхности океана.
Это очень удивило Уильяма, в особенности пузырьки. Но стоило ему подумать о них, как пузырьки начали исчезать сериями крошечных кристаллических взрывов, дробя подводный мир на части. Улитки-луны и бленнии, анемоны и крабы, лоторины и морские звезды — все это торопливо исчезало, выпрыгивало из бытия: Уильям, лишенный поддержки, начал медленно подниматься к свету. Уильям моргнул — он лежал на кушетке в гостиной своего дома. Над ним стоял Эдвард, раздраженно попыхивая трубкой.
Уильям, несколько удивленный тем, что его брюки сухие, поднялся и сел. Потом провел рукой по волосам.
— Который час? Долго я пробыл там?
— Сейчас шесть. Ты был без сознания минут пятнадцать. Фростикос уехал. Гила он с собой не забрал — я специально следил.
— У меня было удивительное видение, — мечтательно протянул Уильям. — Уверен — пророческое.
Он поднял руку, как будто ожидая возражений от своего шурина, который с сомнением относился к вещим снам и прочей мистике. Однако Эдвард, не настроенный спорить, промолчал.
— Эта землеройная машина… Как там ее называет Гил Пич?
— Подземный левиафан, если не ошибаюсь. Отдаленно это сооружение напоминает крокодила. Я видел ее своими глазами и думаю, что это всего лишь шутка. Пиньон напустил вокруг этого Левиафана туману, но сама идея совершенно невозможна с начала до конца: вечный двигатель, антиматерия, антигравитация. Все сфабриковано — сплошные выдумки. Полное сумасшествие. В той части, что касается Пиньона. Гила винить нельзя: он всего лишь мальчик. Но Пиньон определенно спятил. Лазарел тоже так думает.