— Либо так, либо он ходит с постоянной эрекцией и при этом очень чудно сложен. Поверь мне, кругом предостаточно ребят, упакованных железом. Ты говоришь: полно бумажников, только потянись, но ведь кто-то может тогда достать свой пистолет. Сколько им понадобилось, чтобы войти и выйти, — пять минут? Я думаю, между тем, как они ворвались через дверь и выстрелили в потолок, и тем, как выскочили оттуда, и пяти минут не прошло, а хмурый Тим Пэт стоял, скрестив руки.
— Все так.
— А то, что они смогли бы забрать из чужих бумажников, — мелочь.
— Видел, какой тяжелый был сейф? Как ты думаешь, сколько там было?
Скип пожал плечами:
— Тысяч двадцать.
— Серьезно?
— Двадцать тысяч, пятьдесят тысяч, выбирай любую сумму.
— Ты уже говорил, что это деньги для ИРА.
— А как ты думаешь, па что еще они их тратят, Билл? Я не знаю, во что у них еще вложены деньги, но здесь они имеют отличную прибыль семь дней в неделю, а какие у них расходы? Они, скорее всего, получили здание в счет квартирного налога за прошедшее время, а занимают только половину помещения, так что им не приходится платить ренту и не приходится повышать фонд заработной платы. Я уверен, что они не предоставляют отчетность о доходах и не платят никаких налогов. Может, только этот театр на первом этаже показывает прибыль и платит с этого чисто номинальный налог. Они имеют по десять — двадцать тысяч баксов в неделю с этого бара, и на что они их тратят, как ты думаешь?
— Им приходится откупаться, чтобы их не закрыли, — вставил я.
— Взятки полиции и политикам — это конечно, но не десять — двадцать тысяч за неделю. Они не ездят на крутых машинах, никогда не выходят и не тратят ни доллара в чужих барах. Я не видел, чтобы Тим Пэт покупал изумруды для какой-нибудь симпатичной маленькой пташки или чтобы его братья подносили кокаин к своим ирландским носам.
— К твоему ирландскому носу, — сказал Билли Киген.
— Мне понравилась маленькая речь Тима Пэта и то, что они купили всем выпивку. Насколько я знаю, это первый раз, когда Моррисси всех угощали.
— Чертовы ирландцы, — добавил Билли.
— Господи, Киген, да ты снова напился.
— Хвала Богу, ты прав.
— Как ты думаешь, Мэтт? Узнал Тим Пэт Фрэнка и Джесси?
Я задумался.
— Не знаю. То, что он сказал, сводилось к одному: держитесь от этого подальше, и мы все уладим сами. Здесь, наверное, своя политика.
— Чертовски верно, — согласился Билли. — За этим стоят демократы.
— Может быть, протестанты? — предположил Скип.
— Смешно, — ответил Билли, — они не были похожи на протестантов.
— Или кто-то из другой фракции ИРА. Ведь у них есть разные фракции, верно?
— Конечно, редко можно увидеть протестанта с платком поверх лица, — сказал Билли. — Они обычно запихивают их в нагрудный карман. Нагрудные карманы...
— Господи, Киген.
— Чертовы протестанты, — бубнил Билли.
— Чертов Билли Киген, — сказал Скип. — Мэтт, нам лучше проводить эту задницу до дома.
— Чертово оружие, — продолжал Билли, неожиданно пошатнувшись. — Идешь, чтобы пропустить глоточек на ночь, а тут со всех сторон чертовы пушки. Ты носишь с собой пушку, Мэтт?
— Только не я, Билли.
— Правда? — Он оперся на мое плечо. — Но ты ведь коп.
— Был когда-то.
— Теперь — частный коп. Даже коп по найму — охранник в книжном магазине, что заставляет показывать свои сумки, — и тот имеет при себе пушку.
— Обычно это только показуха.
— Ты имеешь в виду, что в меня не выстрелят, если я буду выходить с последним изданием «Алой Буквы»? Ты должен был сказать мне это раньше, до того как я купил ее. Ты действительно не носишь с собой оружие?
— Еще одна иллюзия развеяна, — прокомментировал Скип.
— А как насчет твоего дружка-актера? — наседал Билли. — Маленький Бобби вооружен?
— Кто? Русландер?
— Он выстрелит тебе в спину, — сказал Билли.
— Если Русландер и носит оружие, то это только бутафория. Он стреляет холостыми.
— Выстрелит тебе в спину, — продолжал настаивать Билли. — Словно этот, Бобби Кид.
— Ты имеешь в виду Билли Кида[13].
— Кто ты такой, чтобы говорить мне, что я имею в виду? Так есть у него?
— Что у него есть?
— Пушка, что же еще? Разве мы не об этом говорим?
— Господи, Киген, не спрашивай меня, о чем мы говорим?
— Ты что, даже не врубился? Господи!
— Мэтт, Скип, — попрощался он, — увидимся, ребята.
— Киген в порядке, — сказал мне Скип.
— Он хороший парень.
— Он не так пьян, как пытался казаться. Больше разыгрывал, прикалывался.
— Конечно.
— Знаешь, мы держим оружие за барной стойкой в «Мисс Китти». Меня уже обкрадывали там, где я работал до того, как мы с Джоном открыли этот бар. Я стоял за стойкой в кабаке на 2-й авеню в восьмидесятых, вошел парень, белый парень, ткнул мне в лицо ствол и забрал все деньги из кассы. Он еще и у посетителей забрал все деньги. Их было всего пять-шесть человек в это время, но он обобрал их всех. Кажется, даже забрал у них часы, насколько я помню. Классно все проделал.
— Звучит точно классно.
— Когда я геройствовал во Вьетнаме, в составе спецназа, мне никто и никогда не тыкал пушкой в морду. В тот момент я ничего не почувствовал, но потом разозлился. Понимаешь, о чем я? Я был в ярости. Выскочил на улицу, купил оружие, и с тех пор оно всегда было со мной, когда я работаю. В том кабаке и сейчас, в «Мисс Китти». Я по-прежнему думаю, что нам следовало назвать его «Подковы и Ручные Гранаты».
— А у тебя есть на него разрешение?
— На оружие? — Он помотал головой. — Оно не зарегистрировано. Когда работаешь в баре, не трудно узнать, где достать пушку Два дня я поспрашивал людей, а на третий день стал на сто долларов беднее. После открытия нас один раз обокрали. Тогда Джон работал. К оружию он даже не прикоснулся и отдал все, что было в кассе. Тот грабитель не тронул посетителей. Джон решил, что это был наркоман. А сам он об оружии даже не вспомнил, пока парень не исчез за дверью. Может, так, а может, он подумал и решил не устраивать стрельбу. Я, наверное, поступил бы так же, а может, и нет. Никогда нельзя сказать точно, пока это с тобой не случится, верно?
— Точно.
— Ты правда не носишь с собой пушку, с тех пор как ушел из полиции? Говорят, что к этой тяжести привыкаешь и чувствуешь себя без нее обнаженным.
— Это не обо мне. Я словно избавился от тяжелого бремени.
— О Боже, я слагаю со своей души тяжкий груз! И на душе полегчало?
— Вроде того.
— Да. А он ведь не имел в виду ничего конкретного, когда говорил о рикошете.
— Кто? А, Томми?
— Крутой Томми Тиллари. Придурковатый, но неплохой парень. Крутой Томми. Это все равно что называть большого парня Крохой. Уверен, что он ничего такого не имел в виду.
— Думаю, ты прав.
— Крутой Томми. Как-то его еще называют.
— Томми Телефон.
— Точно, Томми Телефон. Он продает всякое дерьмо по телефону. Не думал, что взрослые мужчины могут этим заниматься. Всегда считал, что это работа для домохозяек, зарабатывающих в среднем по тридцать пять центов в час.
— Думаю, это может быть выгодно.
— Очевидно. Ты видел его машину. Мы все видели его машину. Мы не смогли увидеть, как она открывает для него дверь, но мы видели машину. Мэтт, может, поднимешься и выпьем еще по одной, прежде чем наступит новый день? У меня есть скотч и бурбон, наверное, даже есть еда в холодильнике.
— Думаю, лучше я просто пойду домой, Скип. Но спасибо за приглашение.
— Я тебя понимаю. — Он вытащил сигарету.
Скип жил на Парк-Вандом; на другой стороне улицы двумя домами дальше находился мой отель. Он выбросил сигарету, и мы пожали друг другу руки. В квартале от нас прозвучали пять или шесть выстрелов.
— Господи, — сказал Скип. — Это оружейные выстрелы или полдюжины маленьких фейерверков? Ты можешь мне точно ответить?
— Нет.
— И я не могу. Скорее фейерверки, учитывая, какой скоро день. Или Моррисси поймали Фрэнка и Джесси, или я не знаю что. Сегодня ведь второе число, верно? Второе июля?
— По-моему, да.
— Что за лето, — сказал он.
Глава 2
— Все так.
— А то, что они смогли бы забрать из чужих бумажников, — мелочь.
— Видел, какой тяжелый был сейф? Как ты думаешь, сколько там было?
Скип пожал плечами:
— Тысяч двадцать.
— Серьезно?
— Двадцать тысяч, пятьдесят тысяч, выбирай любую сумму.
— Ты уже говорил, что это деньги для ИРА.
— А как ты думаешь, па что еще они их тратят, Билл? Я не знаю, во что у них еще вложены деньги, но здесь они имеют отличную прибыль семь дней в неделю, а какие у них расходы? Они, скорее всего, получили здание в счет квартирного налога за прошедшее время, а занимают только половину помещения, так что им не приходится платить ренту и не приходится повышать фонд заработной платы. Я уверен, что они не предоставляют отчетность о доходах и не платят никаких налогов. Может, только этот театр на первом этаже показывает прибыль и платит с этого чисто номинальный налог. Они имеют по десять — двадцать тысяч баксов в неделю с этого бара, и на что они их тратят, как ты думаешь?
— Им приходится откупаться, чтобы их не закрыли, — вставил я.
— Взятки полиции и политикам — это конечно, но не десять — двадцать тысяч за неделю. Они не ездят на крутых машинах, никогда не выходят и не тратят ни доллара в чужих барах. Я не видел, чтобы Тим Пэт покупал изумруды для какой-нибудь симпатичной маленькой пташки или чтобы его братья подносили кокаин к своим ирландским носам.
— К твоему ирландскому носу, — сказал Билли Киген.
— Мне понравилась маленькая речь Тима Пэта и то, что они купили всем выпивку. Насколько я знаю, это первый раз, когда Моррисси всех угощали.
— Чертовы ирландцы, — добавил Билли.
— Господи, Киген, да ты снова напился.
— Хвала Богу, ты прав.
— Как ты думаешь, Мэтт? Узнал Тим Пэт Фрэнка и Джесси?
Я задумался.
— Не знаю. То, что он сказал, сводилось к одному: держитесь от этого подальше, и мы все уладим сами. Здесь, наверное, своя политика.
— Чертовски верно, — согласился Билли. — За этим стоят демократы.
— Может быть, протестанты? — предположил Скип.
— Смешно, — ответил Билли, — они не были похожи на протестантов.
— Или кто-то из другой фракции ИРА. Ведь у них есть разные фракции, верно?
— Конечно, редко можно увидеть протестанта с платком поверх лица, — сказал Билли. — Они обычно запихивают их в нагрудный карман. Нагрудные карманы...
— Господи, Киген.
— Чертовы протестанты, — бубнил Билли.
— Чертов Билли Киген, — сказал Скип. — Мэтт, нам лучше проводить эту задницу до дома.
— Чертово оружие, — продолжал Билли, неожиданно пошатнувшись. — Идешь, чтобы пропустить глоточек на ночь, а тут со всех сторон чертовы пушки. Ты носишь с собой пушку, Мэтт?
— Только не я, Билли.
— Правда? — Он оперся на мое плечо. — Но ты ведь коп.
— Был когда-то.
— Теперь — частный коп. Даже коп по найму — охранник в книжном магазине, что заставляет показывать свои сумки, — и тот имеет при себе пушку.
— Обычно это только показуха.
— Ты имеешь в виду, что в меня не выстрелят, если я буду выходить с последним изданием «Алой Буквы»? Ты должен был сказать мне это раньше, до того как я купил ее. Ты действительно не носишь с собой оружие?
— Еще одна иллюзия развеяна, — прокомментировал Скип.
— А как насчет твоего дружка-актера? — наседал Билли. — Маленький Бобби вооружен?
— Кто? Русландер?
— Он выстрелит тебе в спину, — сказал Билли.
— Если Русландер и носит оружие, то это только бутафория. Он стреляет холостыми.
— Выстрелит тебе в спину, — продолжал настаивать Билли. — Словно этот, Бобби Кид.
— Ты имеешь в виду Билли Кида[13].
— Кто ты такой, чтобы говорить мне, что я имею в виду? Так есть у него?
— Что у него есть?
— Пушка, что же еще? Разве мы не об этом говорим?
— Господи, Киген, не спрашивай меня, о чем мы говорим?
— Ты что, даже не врубился? Господи!
* * *
Билли Киген жил в высотке на 56-й улице рядом с 8-й авеню. Он выпрямился, когда мы дошли до его дома, и, здороваясь с привратником, выглядел достаточно трезвым.— Мэтт, Скип, — попрощался он, — увидимся, ребята.
— Киген в порядке, — сказал мне Скип.
— Он хороший парень.
— Он не так пьян, как пытался казаться. Больше разыгрывал, прикалывался.
— Конечно.
— Знаешь, мы держим оружие за барной стойкой в «Мисс Китти». Меня уже обкрадывали там, где я работал до того, как мы с Джоном открыли этот бар. Я стоял за стойкой в кабаке на 2-й авеню в восьмидесятых, вошел парень, белый парень, ткнул мне в лицо ствол и забрал все деньги из кассы. Он еще и у посетителей забрал все деньги. Их было всего пять-шесть человек в это время, но он обобрал их всех. Кажется, даже забрал у них часы, насколько я помню. Классно все проделал.
— Звучит точно классно.
— Когда я геройствовал во Вьетнаме, в составе спецназа, мне никто и никогда не тыкал пушкой в морду. В тот момент я ничего не почувствовал, но потом разозлился. Понимаешь, о чем я? Я был в ярости. Выскочил на улицу, купил оружие, и с тех пор оно всегда было со мной, когда я работаю. В том кабаке и сейчас, в «Мисс Китти». Я по-прежнему думаю, что нам следовало назвать его «Подковы и Ручные Гранаты».
— А у тебя есть на него разрешение?
— На оружие? — Он помотал головой. — Оно не зарегистрировано. Когда работаешь в баре, не трудно узнать, где достать пушку Два дня я поспрашивал людей, а на третий день стал на сто долларов беднее. После открытия нас один раз обокрали. Тогда Джон работал. К оружию он даже не прикоснулся и отдал все, что было в кассе. Тот грабитель не тронул посетителей. Джон решил, что это был наркоман. А сам он об оружии даже не вспомнил, пока парень не исчез за дверью. Может, так, а может, он подумал и решил не устраивать стрельбу. Я, наверное, поступил бы так же, а может, и нет. Никогда нельзя сказать точно, пока это с тобой не случится, верно?
— Точно.
— Ты правда не носишь с собой пушку, с тех пор как ушел из полиции? Говорят, что к этой тяжести привыкаешь и чувствуешь себя без нее обнаженным.
— Это не обо мне. Я словно избавился от тяжелого бремени.
— О Боже, я слагаю со своей души тяжкий груз! И на душе полегчало?
— Вроде того.
— Да. А он ведь не имел в виду ничего конкретного, когда говорил о рикошете.
— Кто? А, Томми?
— Крутой Томми Тиллари. Придурковатый, но неплохой парень. Крутой Томми. Это все равно что называть большого парня Крохой. Уверен, что он ничего такого не имел в виду.
— Думаю, ты прав.
— Крутой Томми. Как-то его еще называют.
— Томми Телефон.
— Точно, Томми Телефон. Он продает всякое дерьмо по телефону. Не думал, что взрослые мужчины могут этим заниматься. Всегда считал, что это работа для домохозяек, зарабатывающих в среднем по тридцать пять центов в час.
— Думаю, это может быть выгодно.
— Очевидно. Ты видел его машину. Мы все видели его машину. Мы не смогли увидеть, как она открывает для него дверь, но мы видели машину. Мэтт, может, поднимешься и выпьем еще по одной, прежде чем наступит новый день? У меня есть скотч и бурбон, наверное, даже есть еда в холодильнике.
— Думаю, лучше я просто пойду домой, Скип. Но спасибо за приглашение.
— Я тебя понимаю. — Он вытащил сигарету.
Скип жил на Парк-Вандом; на другой стороне улицы двумя домами дальше находился мой отель. Он выбросил сигарету, и мы пожали друг другу руки. В квартале от нас прозвучали пять или шесть выстрелов.
— Господи, — сказал Скип. — Это оружейные выстрелы или полдюжины маленьких фейерверков? Ты можешь мне точно ответить?
— Нет.
— И я не могу. Скорее фейерверки, учитывая, какой скоро день. Или Моррисси поймали Фрэнка и Джесси, или я не знаю что. Сегодня ведь второе число, верно? Второе июля?
— По-моему, да.
— Что за лето, — сказал он.
Глава 2
Все это случилось давным-давно.
То было лето 1975 года, и если оглядываться на прошлое в целом, то в то время ничего особенно важного не случилось. Отставка Никсона произошла годом ранее, а наступающий год готовил предвыборную кампанию и различные политические акции, Олимпийские игры и двухсотлетнюю годовщину.
В Белом Доме тогда сидел Форд, его присутствие странным образом успокаивало и было чрезвычайно убедительным. Парень по имени Эйб Бим поселился в Грейси-Мэншн, хотя у меня никогда не было ощущения, что он действительно считал себя мэром Нью-Йорка, по крайней мере, не более, чем Джерри Форд верил в то, что он — президент Соединенных Штатов Америки.
Приблизительно в то же время Форд сократил финансирование города, мотивируя это финансовым кризисом, и заголовки «Ньюс» кричали: «Форд городу: Чтоб тебе сдохнуть!»
Я помню заголовки, но не могу припомнить, было ли это до, в течение или после лета. Я всегда читал заголовки. Редко пропускал «Ньюс», покупая ранний выпуск на обратном пути в отель ночью либо просматривая более поздний за завтраком. Время от времени я читал «Таймс»; если там был рассказ, то я покупал продолжение. И чаще да, чем нет, я покупал днем «Пост». Меня никогда особо не интересовали вопросы внешней и внутренней политики или что-либо кроме спорта и местного криминала, но хотя бы поверхностно я был в курсе того, что творилось в мире. Смешно, как быстро все забывалось.
Что я помню? Ну, например, что три месяца спустя после ограбления Моррисси Цинциннати обыграли «Рэд Сокс» 7:0. Я помню хоум-ран Фиска в шестой игре и как играл Пит Роуз, словно судьба человечества зависела от каждого его броска. Ни одна из нью-йоркских команд не вышла в отборочные финальные матчи; как они играли, я не помню, хотя ходил на полдесятка игр. Пару раз я брал с собой на стадион «Шей» своих мальчишек, несколько раз ходил туда с друзьями. В том году его только отремонтировали, и поэтому там играли и «Метс», и «Янки». Помню, мы с Билли Кигеном были на игре «Янки» и игру остановили, потому что какие-то идиоты принялись кидать на поле мусор.
Играл ли Реджи Джексон за «Янки» в том году? В 1973-м он все еще играл в Оклаиде за «Чарли Финли»; я помню игры, когда «Метс» постоянно проигрывали. Но когда Штайнбреннер перекупил его для «Янки»?
Что еще? Бокс?
Дрался ли Али тем летом? Я видел второй раунд в Нортоне на закрытой арене, когда Али проиграл и ему сломали челюсть. Помню незаслуженное решение, но это было годом раньше, верно? Позже я видел Али совсем близко, сидя в первых рядах у ринга в Гардене. Тогда еще Эрни Шейверс дрался с Джимми Эллисом и вырубил его уже в первом раунде. Господи, я помню тот удар, что вырубил Эллиса, и помню, какое было лицо у его жены, сидевшей в двух рядах от меня, но когда точно это было?
Уж никак не в 75-м, уверен. Я наверняка ходил на бокс тем летом, но кого я смотрел?
Разве это важно? Не думаю. Если бы было важно, я бы мог пойти в библиотеку и просмотреть «Таймс Индекс» или разыскать «Мировой альманах» за тот год. Но я помню все то, что мне действительно нужно помнить.
Скип Дево и Томми Тиллари. Когда я вспоминаю лето 75-го, то вижу перед собой их лица. Все, что было тем летом, было связано с ними.
Были ли они моими друзьями?
Были, хотя как сказать. Они были барными друзьями, в те дни я виделся с ними, да и с кем бы то ни было еще, лишь в зале, где собираются незнакомцы, чтобы выпить. Тогда я еще пил, и был в таком состоянии, когда выпивка делала — или казалось, что делала — больше для меня, чем со мной.
Двумя годами ранее мой мир начал сужаться и как бы по собственной воле ограничился несколькими кварталами к югу и западу от Колумбус-Сёркл. Я ушел от жены после десяти лет совместной жизни, а соответственно, и от своих детей, и переехал из Сайоссета, что на Лонг-Айленде, в отель между 8-й и 9-й авеню. Примерно в то же время я ушел из нью-йоркского департамента полиции, в котором я провел примерно столько же лет и примерно с тем же успехом. Зарабатывал я на жизнь тем, что помогал разным людям, и мог временами посылать чек в Сайоссет. Я не был частным детективом, частные детективы получают лицензию, предоставляют отчет о доходах и платят налоги. Я просто оказывал людям услуги, а они платили мне деньги, и у меня всегда было оплачено за жилье и всегда было на что выпить. К тому же я периодически посылал по почте чек для Аниты и сыновей.
Мой мир, как я уже сказал, уменьшился географически. Он ограничивался комнатой, где я спал, и барами, где я проводил почти все часы бодрствования. Я бывал у Моррисси, но не очень часто. Чаще всего я шел спать в час-два ночи, иногда оставался до закрытия бара и крайне редко шел в ночные заведения, чтобы просидеть там до утра.
Была «Мисс Китти» — бар Скипа Дево. В том же квартале, что и мой отель, находился «Поллиз Кейдж», чьи обои с ворсистым бордовым рисунком напоминали о борделе, и здесь толпа любителей пропустить по маленькой после работы редела часам к десяти — десяти тридцати. Был бар «Мак Говерн» — серый узкий зал, голые лампочки, свисающие с потолка, и молчаливые посетители. Иногда в особо тяжкое утро я забегал туда, чтобы быстренько чего-нибудь выпить, и рука наливающего мне бармена частенько дрожала.
В том же квартале располагались бок о бок два французских ресторана. Один из них, «Мон-Сен-Мишель», был всегда на три четверти пустым. Несколько раз в году я водил туда пообедать каких-нибудь женщин и как-то забежал один, чтобы выпить в баре. Более представительный соседний ресторан имел хорошую репутацию, и дела там шли успешней, но я никогда туда не заходил.
Выше, по 10-й авеню, находилось местечко под названием «Слейт», туда заходили копы с Мидтаун-Норт и из колледжа имени Джона Джея, и я шел туда, когда был в настроении пообщаться с ними. Там подавали хорошие бифштексы, да и обстановка была приятной. На пересечении Бродвея и 60-й был «Бар Мартина» с недорогими напитками и хорошо приправленной говядиной и свининой на мармите; над барной стойкой у них висел большой цветной телевизор, и здесь всегда можно было посмотреть бейсбольный матч.
Напротив Линкольн-центра стоял «Балун О'Нила»: старый закон, все еще действовавший в том году, запрещал называть бар салуном; хозяева, заказывая вывеску, об этом не знали, они просто сменили первую букву и оставили как есть. Я как-то зашел туда ненадолго днем, но это заведение оказалось слишком модным и шумным. На углу 9-й авеню и 57-й располагался «Антарес и Спирос» — греческий ресторанчик. Я не люблю места такого типа, там всегда полно мужчин с кустистыми усами, пьющих узо — анисовую греческую водку, но каждый вечер, идя домой, я проходил мимо и иногда забегал ненадолго.
Чуть дальше, на углу 57-й и 8-й, стоял работающий круглосуточно газетный киоск. Обычно я там покупал газету, если только не приобретал ее раньше у одной леди, торгующей на тротуаре напротив «400 Дели». Она покупала газеты за четвертной каждую в газетных киосках — кажется, они все в том году стоили четвертной, может, только «Ньюс» продавались за двадцать центов — и перепродавала их по той же цене: на что она жила, непонятно. Иногда я давал ей доллар и не брал сдачу. Звали ее Мэри Эллис Редфилд, но я узнал это только спустя пару лет, когда кто-то ее зарезал.
Была еще кофейня, называвшаяся «Красное пламя», супермаркет «400 Дели», несколько приличных пиццерий и одно местечко, где продавали сырные бифштексы и куда никто не заходил дважды.
Был спагетти-ресторанчик «У Ральфа» и парочка китайских ресторанов. Скип Дево обожал тайский ресторан. Был еще кабак Джоя Фаррели на 58-й улице, только что открывшийся той зимой. Черт возьми, там было полно всяких мест.
Но самое главное, было заведение Армстронга.
Господи, да я просто жил там. У меня была комната для сна, можно было пойти в другие бары или рестораны, но на несколько лет бар Джимми Армстронга стал моим домом. Те, кто искал меня, заглядывал сюда; иногда они, прежде чем позвонить в отель, звонили в «Армстронг». Это заведение открывалось около одиннадцати, а за дверью стоял филиппинский парнишка по имени Дэннис. Билли Киген начинал работать около семи и закрывался в два, или в три, или в четыре, все зависело от количества народа и его настроения. Так было по будням. В выходные днем работали одни бармены, ночью — другие, и они постоянно менялись.
Официантки приходили и уходили. Они уходили в актрисы. Ругались со своими парнями или заводили новых, уезжали в Лос-Анджелес или домой в Су-Фоллз, дрались с доминиканцем на кухне, их увольняли за кражи или они увольнялись сами, беременели. Сам Джимми Армстронг этим летом там почти не появлялся. Думаю, в том году он искал для покупки землю в Северной Каролине.
Что я могу сказать об этом местечке? Это было помещение с длинным баром с правой стороны от входа и столиками с левой. На столах лежали клетчатые скатерти. Стены были обиты темными деревянными панелями. На них висели картины и вставленные в рамочки рекламки из старых журналов. На дальней стене висела оленья голова, которая смотрелась весьма неуместно, мой любимый столик стоял как раз под ней, поэтому мне не приходилось ею любоваться.
Народ туда заходил разный. Доктора и медсестры из больницы Рузвельта, что напротив, профессора и студенты из университета Фордхэма, служащие телевизионных студий — Си-би-эс находилась в квартале отсюда, а Эй-би-си в нескольких минутах ходьбы. Заходили те, кто жил поблизости или владел магазинами по соседству. Бывали два музыканта, писатель да два ливанца, которые только что открыли обувной магазин.
Здесь было очень мало молодежи. Когда я заглянул в этот бар впервые, там стоял музыкальный автомат с неплохой коллекцией джаза и кантри-блюза, но Джимми быстренько заменил его на стереосистему с классической музыкой на кассетах. Благодаря этому молодежь заходить перестала, к радости официанток, которые терпеть не могли подростков за то, что те оставались допоздна, мало что заказывали и практически не давали чаевых. К тому же в зале стало гораздо тише, и можно было сидеть подолгу и наслаждаться выпивкой.
Поэтому-то я тут и пропадал. Пить я старался в меру, не хотелось напиваться, за исключением раза или двух. Я начинал с того, что смешивал бурбон с кофе, и постепенно повышал градусы, а к концу вечера пил чистый напиток. Здесь я мог почитать газету, перекусить гамбургером или плотно поесть и общаться много или мало, в зависимости от настроения. Я не торчал там дни и ночи напролет, но почти не бывало такого дня, чтобы я хотя бы не заглянул туда. А иногда я входил туда, как только Дэннис открывал дверь, и оставался до тех пор, пока Билли не собирался закрываться. Ведь каждый должен быть в каком-нибудь месте.
Я познакомился с Томми Тиллари у Армстронга. Он был завсегдатаем, просиживавшим там три-четыре вечера из семи. Я не помню, когда увидел его в первый раз, но быть с ним в одном помещении и не заметить его практически невозможно. Томми — крупный парень, и его голос ему подстать. И хотя его не назовешь крикливым, но после нескольких рюмок, кроме Томми, уже никого не было слышно.
Он ел много мяса и пил много скотча «Шивас Ригал», и то и другое отражалось на его лице. Ему было около сорока пяти, но он уже имел двойной подбородок, а его щеки покрывал узор лопнувших капилляров.
Никогда не знал, почему его называли Крутым Томми. Наверное, Скип был прав: это прозвище звучало иронично. А Томми Телефон его называли из-за работы. Он торговал по телефону, выбивал инвестиции для специальной биржевой конторы на Уолл-стрит. Я понимаю, почему люди часто бросают занятие такого рода. Способность уговорить по телефону незнакомого человека вложить деньги — это очень специфический талант, и его обладатель может легко получить работу и менять нанимателей по своему желанию.
Тем летом Томми работал на компанию «Таннахил энд Компани», продающую ограниченные товарищества в синдикатах недвижимости. Это давало, по-моему, определенные налоговые льготы и большой доход в перспективе. Я вывел это логически, потому что Томми никогда ничего не продавал ни мне, ни кому-либо еще в баре. Я как-то стал свидетелем того, как один акушер из госпиталя Рузвельта пытался расспросить его о возможных предложениях. Томми только отшучивался.
— Нет, я серьезно, — продолжал настаивать доктор. — Я наконец-то зарабатываю нормальные деньги, и мне пора подумать о вложениях.
— У тебя есть визитка? — спросил Томми.
У доктора не было.
— Тогда напиши на этой свой телефон и когда тебе стоит звонить. Ты хочешь купить, я позвоню тебе и предоставлю полный пакет услуг. Но хочу тебя предупредить: по телефону мне отказать просто невозможно.
Через пару недель они наткнулись друг на друга, и акушер пожаловался, что Томми так и не позвонил ему.
— Господи, я собирался, — отвечал Томми. — Сделаю это в ближайшее время.
Он был вполне хорош в компании, отпускал профессиональные шуточки и делал это довольно удачно, а я, в свою очередь, смеялся над ними. Думаю, некоторые из них были обидными, но не злыми. Если я был в настроении предаваться воспоминаниям о службе в полиции, лучшего слушателя было не сыскать, если история оказывалась достаточно смешной, он оглушительно смеялся.
Он был, возможно, чуть больше, чем нужно, громок и чуть больше, чем нужно, дружелюбен. Он мог говорить чуть больше, чем следовало, и тем действовать на нервы. Как я уже сказал, он появлялся в баре три-четыре раза в неделю, и половину этого времени вместе с ним была она, Кэролин Читэм, Кэролин из Каролины, с мягким акцентом, который, подобно специям, усиливался под воздействием алкоголя. Иногда она приходила с Томми под руку. Иногда он приходил первым, а она присоединялась позже. Она жила по соседству и работала с Томми в одном офисе. Я считал — если вообще задумывался над этим, — что Томми оказался у Армстронга благодаря служебному роману.
Он увлекался спортом. Постоянно заключал пари с букмекерами, преимущественно на бейсбол, иногда — на лошадиные скачки, и всегда сообщал о выигрыше. Он был чуть больше, чем следовало, дружелюбен, дружелюбен без какого бы то ни было разбору, но иногда в его глазах появлялся холодок, опровергавший дружелюбность в голосе. У него были маленькие холодные глазки и округлые складки у рта, придававшие его лицу мягкость, но в голосе ничего такого не было.
Можно было представить, как убедительно звучал его голос по телефону.
"У меня был дядя, который служил во флоте и обожал свою работу, — как-то рассказал Скип. — Брат моей матери. Он купил мне матросский костюм и игрушечные кораблики. У меня получился целый флот, и он стал называть меня шкипером[15], а вскоре меня уже называли так абсолютно все. Могло бы быть и хуже. В нашем классе был парень, которого все называли Червяком. Не спрашивай меня почему. Только представь, если его до сих пор так называют. Вот он лежит в постели со своей женой, а она ему и говорит: «О, Червячок, войди поглубже»".
Скипу было около тридцати четырех — тридцати пяти, он был примерно моего роста, но тощий и мускулистый. На его руках очень сильно выделялись вены. А череп был обтянут кожей так, словно мяса на костях и вовсе не было, поэтому его щеки глубоко западали. Ястребиный нос, пронзительные голубые глаза, кажущиеся немного зелеными при естественном освещении, — все это в сочетании с уверенностью и простотой в поведении делали его привлекательным для женщин. Ему не составляло никакого труда найти себе девушку, чтобы пригласить ее домой, если он того хотел. Но жил он один и никогда не завязывал ни с кем серьезных отношений, предпочитая мужскую компанию. Он то ли жил с кем-то, то ли был женат, но все это закончилось несколько лет назад и, казалось, отбило у него всякую охоту связывать с кем-либо свою жизнь.
Томми Тиллари называли Крутым Томми, и у него были манеры крутого парня. Скип Дево на самом деле был крутым парнем, но это было спрятано глубоко внутри и не выставлялось напоказ.
Скип служил в армии, но не во флоте, как бы ни желал того его дядя, в специальных войсках, «зеленых беретах». Он завербовался на службу сразу после школы и был послан в Юго-Восточную Азию при Кеннеди. Вернулся домой в конце шестидесятых, попытался учиться в колледже, но бросил. Потом долгое время работал за барной стойкой в клубе встреч на Аппер-Ист-Сайд. Через пару лет он и Джон Касабиан объединили свои сбережения, подписали долгосрочный договор об аренде заброшенного склада скобяных изделий, потратили оставшиеся деньги на его переоборудование и открыли «Мисс Китти».
Иногда я виделся с ним в его баре, но гораздо чаще у Армстронга, куда он частенько заскакивал, когда не работал. Он был приятным собеседником, с которым легко находиться рядом, не утомляясь его болтовней.
То было лето 1975 года, и если оглядываться на прошлое в целом, то в то время ничего особенно важного не случилось. Отставка Никсона произошла годом ранее, а наступающий год готовил предвыборную кампанию и различные политические акции, Олимпийские игры и двухсотлетнюю годовщину.
В Белом Доме тогда сидел Форд, его присутствие странным образом успокаивало и было чрезвычайно убедительным. Парень по имени Эйб Бим поселился в Грейси-Мэншн, хотя у меня никогда не было ощущения, что он действительно считал себя мэром Нью-Йорка, по крайней мере, не более, чем Джерри Форд верил в то, что он — президент Соединенных Штатов Америки.
Приблизительно в то же время Форд сократил финансирование города, мотивируя это финансовым кризисом, и заголовки «Ньюс» кричали: «Форд городу: Чтоб тебе сдохнуть!»
Я помню заголовки, но не могу припомнить, было ли это до, в течение или после лета. Я всегда читал заголовки. Редко пропускал «Ньюс», покупая ранний выпуск на обратном пути в отель ночью либо просматривая более поздний за завтраком. Время от времени я читал «Таймс»; если там был рассказ, то я покупал продолжение. И чаще да, чем нет, я покупал днем «Пост». Меня никогда особо не интересовали вопросы внешней и внутренней политики или что-либо кроме спорта и местного криминала, но хотя бы поверхностно я был в курсе того, что творилось в мире. Смешно, как быстро все забывалось.
Что я помню? Ну, например, что три месяца спустя после ограбления Моррисси Цинциннати обыграли «Рэд Сокс» 7:0. Я помню хоум-ран Фиска в шестой игре и как играл Пит Роуз, словно судьба человечества зависела от каждого его броска. Ни одна из нью-йоркских команд не вышла в отборочные финальные матчи; как они играли, я не помню, хотя ходил на полдесятка игр. Пару раз я брал с собой на стадион «Шей» своих мальчишек, несколько раз ходил туда с друзьями. В том году его только отремонтировали, и поэтому там играли и «Метс», и «Янки». Помню, мы с Билли Кигеном были на игре «Янки» и игру остановили, потому что какие-то идиоты принялись кидать на поле мусор.
Играл ли Реджи Джексон за «Янки» в том году? В 1973-м он все еще играл в Оклаиде за «Чарли Финли»; я помню игры, когда «Метс» постоянно проигрывали. Но когда Штайнбреннер перекупил его для «Янки»?
Что еще? Бокс?
Дрался ли Али тем летом? Я видел второй раунд в Нортоне на закрытой арене, когда Али проиграл и ему сломали челюсть. Помню незаслуженное решение, но это было годом раньше, верно? Позже я видел Али совсем близко, сидя в первых рядах у ринга в Гардене. Тогда еще Эрни Шейверс дрался с Джимми Эллисом и вырубил его уже в первом раунде. Господи, я помню тот удар, что вырубил Эллиса, и помню, какое было лицо у его жены, сидевшей в двух рядах от меня, но когда точно это было?
Уж никак не в 75-м, уверен. Я наверняка ходил на бокс тем летом, но кого я смотрел?
Разве это важно? Не думаю. Если бы было важно, я бы мог пойти в библиотеку и просмотреть «Таймс Индекс» или разыскать «Мировой альманах» за тот год. Но я помню все то, что мне действительно нужно помнить.
Скип Дево и Томми Тиллари. Когда я вспоминаю лето 75-го, то вижу перед собой их лица. Все, что было тем летом, было связано с ними.
Были ли они моими друзьями?
Были, хотя как сказать. Они были барными друзьями, в те дни я виделся с ними, да и с кем бы то ни было еще, лишь в зале, где собираются незнакомцы, чтобы выпить. Тогда я еще пил, и был в таком состоянии, когда выпивка делала — или казалось, что делала — больше для меня, чем со мной.
Двумя годами ранее мой мир начал сужаться и как бы по собственной воле ограничился несколькими кварталами к югу и западу от Колумбус-Сёркл. Я ушел от жены после десяти лет совместной жизни, а соответственно, и от своих детей, и переехал из Сайоссета, что на Лонг-Айленде, в отель между 8-й и 9-й авеню. Примерно в то же время я ушел из нью-йоркского департамента полиции, в котором я провел примерно столько же лет и примерно с тем же успехом. Зарабатывал я на жизнь тем, что помогал разным людям, и мог временами посылать чек в Сайоссет. Я не был частным детективом, частные детективы получают лицензию, предоставляют отчет о доходах и платят налоги. Я просто оказывал людям услуги, а они платили мне деньги, и у меня всегда было оплачено за жилье и всегда было на что выпить. К тому же я периодически посылал по почте чек для Аниты и сыновей.
Мой мир, как я уже сказал, уменьшился географически. Он ограничивался комнатой, где я спал, и барами, где я проводил почти все часы бодрствования. Я бывал у Моррисси, но не очень часто. Чаще всего я шел спать в час-два ночи, иногда оставался до закрытия бара и крайне редко шел в ночные заведения, чтобы просидеть там до утра.
Была «Мисс Китти» — бар Скипа Дево. В том же квартале, что и мой отель, находился «Поллиз Кейдж», чьи обои с ворсистым бордовым рисунком напоминали о борделе, и здесь толпа любителей пропустить по маленькой после работы редела часам к десяти — десяти тридцати. Был бар «Мак Говерн» — серый узкий зал, голые лампочки, свисающие с потолка, и молчаливые посетители. Иногда в особо тяжкое утро я забегал туда, чтобы быстренько чего-нибудь выпить, и рука наливающего мне бармена частенько дрожала.
В том же квартале располагались бок о бок два французских ресторана. Один из них, «Мон-Сен-Мишель», был всегда на три четверти пустым. Несколько раз в году я водил туда пообедать каких-нибудь женщин и как-то забежал один, чтобы выпить в баре. Более представительный соседний ресторан имел хорошую репутацию, и дела там шли успешней, но я никогда туда не заходил.
Выше, по 10-й авеню, находилось местечко под названием «Слейт», туда заходили копы с Мидтаун-Норт и из колледжа имени Джона Джея, и я шел туда, когда был в настроении пообщаться с ними. Там подавали хорошие бифштексы, да и обстановка была приятной. На пересечении Бродвея и 60-й был «Бар Мартина» с недорогими напитками и хорошо приправленной говядиной и свининой на мармите; над барной стойкой у них висел большой цветной телевизор, и здесь всегда можно было посмотреть бейсбольный матч.
Напротив Линкольн-центра стоял «Балун О'Нила»: старый закон, все еще действовавший в том году, запрещал называть бар салуном; хозяева, заказывая вывеску, об этом не знали, они просто сменили первую букву и оставили как есть. Я как-то зашел туда ненадолго днем, но это заведение оказалось слишком модным и шумным. На углу 9-й авеню и 57-й располагался «Антарес и Спирос» — греческий ресторанчик. Я не люблю места такого типа, там всегда полно мужчин с кустистыми усами, пьющих узо — анисовую греческую водку, но каждый вечер, идя домой, я проходил мимо и иногда забегал ненадолго.
Чуть дальше, на углу 57-й и 8-й, стоял работающий круглосуточно газетный киоск. Обычно я там покупал газету, если только не приобретал ее раньше у одной леди, торгующей на тротуаре напротив «400 Дели». Она покупала газеты за четвертной каждую в газетных киосках — кажется, они все в том году стоили четвертной, может, только «Ньюс» продавались за двадцать центов — и перепродавала их по той же цене: на что она жила, непонятно. Иногда я давал ей доллар и не брал сдачу. Звали ее Мэри Эллис Редфилд, но я узнал это только спустя пару лет, когда кто-то ее зарезал.
Была еще кофейня, называвшаяся «Красное пламя», супермаркет «400 Дели», несколько приличных пиццерий и одно местечко, где продавали сырные бифштексы и куда никто не заходил дважды.
Был спагетти-ресторанчик «У Ральфа» и парочка китайских ресторанов. Скип Дево обожал тайский ресторан. Был еще кабак Джоя Фаррели на 58-й улице, только что открывшийся той зимой. Черт возьми, там было полно всяких мест.
Но самое главное, было заведение Армстронга.
Господи, да я просто жил там. У меня была комната для сна, можно было пойти в другие бары или рестораны, но на несколько лет бар Джимми Армстронга стал моим домом. Те, кто искал меня, заглядывал сюда; иногда они, прежде чем позвонить в отель, звонили в «Армстронг». Это заведение открывалось около одиннадцати, а за дверью стоял филиппинский парнишка по имени Дэннис. Билли Киген начинал работать около семи и закрывался в два, или в три, или в четыре, все зависело от количества народа и его настроения. Так было по будням. В выходные днем работали одни бармены, ночью — другие, и они постоянно менялись.
Официантки приходили и уходили. Они уходили в актрисы. Ругались со своими парнями или заводили новых, уезжали в Лос-Анджелес или домой в Су-Фоллз, дрались с доминиканцем на кухне, их увольняли за кражи или они увольнялись сами, беременели. Сам Джимми Армстронг этим летом там почти не появлялся. Думаю, в том году он искал для покупки землю в Северной Каролине.
Что я могу сказать об этом местечке? Это было помещение с длинным баром с правой стороны от входа и столиками с левой. На столах лежали клетчатые скатерти. Стены были обиты темными деревянными панелями. На них висели картины и вставленные в рамочки рекламки из старых журналов. На дальней стене висела оленья голова, которая смотрелась весьма неуместно, мой любимый столик стоял как раз под ней, поэтому мне не приходилось ею любоваться.
Народ туда заходил разный. Доктора и медсестры из больницы Рузвельта, что напротив, профессора и студенты из университета Фордхэма, служащие телевизионных студий — Си-би-эс находилась в квартале отсюда, а Эй-би-си в нескольких минутах ходьбы. Заходили те, кто жил поблизости или владел магазинами по соседству. Бывали два музыканта, писатель да два ливанца, которые только что открыли обувной магазин.
Здесь было очень мало молодежи. Когда я заглянул в этот бар впервые, там стоял музыкальный автомат с неплохой коллекцией джаза и кантри-блюза, но Джимми быстренько заменил его на стереосистему с классической музыкой на кассетах. Благодаря этому молодежь заходить перестала, к радости официанток, которые терпеть не могли подростков за то, что те оставались допоздна, мало что заказывали и практически не давали чаевых. К тому же в зале стало гораздо тише, и можно было сидеть подолгу и наслаждаться выпивкой.
Поэтому-то я тут и пропадал. Пить я старался в меру, не хотелось напиваться, за исключением раза или двух. Я начинал с того, что смешивал бурбон с кофе, и постепенно повышал градусы, а к концу вечера пил чистый напиток. Здесь я мог почитать газету, перекусить гамбургером или плотно поесть и общаться много или мало, в зависимости от настроения. Я не торчал там дни и ночи напролет, но почти не бывало такого дня, чтобы я хотя бы не заглянул туда. А иногда я входил туда, как только Дэннис открывал дверь, и оставался до тех пор, пока Билли не собирался закрываться. Ведь каждый должен быть в каком-нибудь месте.
* * *
Барные друзья...Я познакомился с Томми Тиллари у Армстронга. Он был завсегдатаем, просиживавшим там три-четыре вечера из семи. Я не помню, когда увидел его в первый раз, но быть с ним в одном помещении и не заметить его практически невозможно. Томми — крупный парень, и его голос ему подстать. И хотя его не назовешь крикливым, но после нескольких рюмок, кроме Томми, уже никого не было слышно.
Он ел много мяса и пил много скотча «Шивас Ригал», и то и другое отражалось на его лице. Ему было около сорока пяти, но он уже имел двойной подбородок, а его щеки покрывал узор лопнувших капилляров.
Никогда не знал, почему его называли Крутым Томми. Наверное, Скип был прав: это прозвище звучало иронично. А Томми Телефон его называли из-за работы. Он торговал по телефону, выбивал инвестиции для специальной биржевой конторы на Уолл-стрит. Я понимаю, почему люди часто бросают занятие такого рода. Способность уговорить по телефону незнакомого человека вложить деньги — это очень специфический талант, и его обладатель может легко получить работу и менять нанимателей по своему желанию.
Тем летом Томми работал на компанию «Таннахил энд Компани», продающую ограниченные товарищества в синдикатах недвижимости. Это давало, по-моему, определенные налоговые льготы и большой доход в перспективе. Я вывел это логически, потому что Томми никогда ничего не продавал ни мне, ни кому-либо еще в баре. Я как-то стал свидетелем того, как один акушер из госпиталя Рузвельта пытался расспросить его о возможных предложениях. Томми только отшучивался.
— Нет, я серьезно, — продолжал настаивать доктор. — Я наконец-то зарабатываю нормальные деньги, и мне пора подумать о вложениях.
— У тебя есть визитка? — спросил Томми.
У доктора не было.
— Тогда напиши на этой свой телефон и когда тебе стоит звонить. Ты хочешь купить, я позвоню тебе и предоставлю полный пакет услуг. Но хочу тебя предупредить: по телефону мне отказать просто невозможно.
Через пару недель они наткнулись друг на друга, и акушер пожаловался, что Томми так и не позвонил ему.
— Господи, я собирался, — отвечал Томми. — Сделаю это в ближайшее время.
Он был вполне хорош в компании, отпускал профессиональные шуточки и делал это довольно удачно, а я, в свою очередь, смеялся над ними. Думаю, некоторые из них были обидными, но не злыми. Если я был в настроении предаваться воспоминаниям о службе в полиции, лучшего слушателя было не сыскать, если история оказывалась достаточно смешной, он оглушительно смеялся.
Он был, возможно, чуть больше, чем нужно, громок и чуть больше, чем нужно, дружелюбен. Он мог говорить чуть больше, чем следовало, и тем действовать на нервы. Как я уже сказал, он появлялся в баре три-четыре раза в неделю, и половину этого времени вместе с ним была она, Кэролин Читэм, Кэролин из Каролины, с мягким акцентом, который, подобно специям, усиливался под воздействием алкоголя. Иногда она приходила с Томми под руку. Иногда он приходил первым, а она присоединялась позже. Она жила по соседству и работала с Томми в одном офисе. Я считал — если вообще задумывался над этим, — что Томми оказался у Армстронга благодаря служебному роману.
Он увлекался спортом. Постоянно заключал пари с букмекерами, преимущественно на бейсбол, иногда — на лошадиные скачки, и всегда сообщал о выигрыше. Он был чуть больше, чем следовало, дружелюбен, дружелюбен без какого бы то ни было разбору, но иногда в его глазах появлялся холодок, опровергавший дружелюбность в голосе. У него были маленькие холодные глазки и округлые складки у рта, придававшие его лицу мягкость, но в голосе ничего такого не было.
Можно было представить, как убедительно звучал его голос по телефону.
* * *
Настоящее имя Скипа Дево было Артур, но единственным, кто его так называл, был Бобби Русландер. Бобби мог это себе позволить, ведь они были друзьями с четвертого класса и росли в одном квартале Джексон Хайте. Крещен Скип был под именем Артур, но свою кличку приобрел очень рано. «Потому что он постоянно прогуливал школу»[14], — говорил Бобби, но у Скипа было другое объяснение."У меня был дядя, который служил во флоте и обожал свою работу, — как-то рассказал Скип. — Брат моей матери. Он купил мне матросский костюм и игрушечные кораблики. У меня получился целый флот, и он стал называть меня шкипером[15], а вскоре меня уже называли так абсолютно все. Могло бы быть и хуже. В нашем классе был парень, которого все называли Червяком. Не спрашивай меня почему. Только представь, если его до сих пор так называют. Вот он лежит в постели со своей женой, а она ему и говорит: «О, Червячок, войди поглубже»".
Скипу было около тридцати четырех — тридцати пяти, он был примерно моего роста, но тощий и мускулистый. На его руках очень сильно выделялись вены. А череп был обтянут кожей так, словно мяса на костях и вовсе не было, поэтому его щеки глубоко западали. Ястребиный нос, пронзительные голубые глаза, кажущиеся немного зелеными при естественном освещении, — все это в сочетании с уверенностью и простотой в поведении делали его привлекательным для женщин. Ему не составляло никакого труда найти себе девушку, чтобы пригласить ее домой, если он того хотел. Но жил он один и никогда не завязывал ни с кем серьезных отношений, предпочитая мужскую компанию. Он то ли жил с кем-то, то ли был женат, но все это закончилось несколько лет назад и, казалось, отбило у него всякую охоту связывать с кем-либо свою жизнь.
Томми Тиллари называли Крутым Томми, и у него были манеры крутого парня. Скип Дево на самом деле был крутым парнем, но это было спрятано глубоко внутри и не выставлялось напоказ.
Скип служил в армии, но не во флоте, как бы ни желал того его дядя, в специальных войсках, «зеленых беретах». Он завербовался на службу сразу после школы и был послан в Юго-Восточную Азию при Кеннеди. Вернулся домой в конце шестидесятых, попытался учиться в колледже, но бросил. Потом долгое время работал за барной стойкой в клубе встреч на Аппер-Ист-Сайд. Через пару лет он и Джон Касабиан объединили свои сбережения, подписали долгосрочный договор об аренде заброшенного склада скобяных изделий, потратили оставшиеся деньги на его переоборудование и открыли «Мисс Китти».
Иногда я виделся с ним в его баре, но гораздо чаще у Армстронга, куда он частенько заскакивал, когда не работал. Он был приятным собеседником, с которым легко находиться рядом, не утомляясь его болтовней.