Страница:
— Неоценимое уточнение, Джим. На восток ли, на запад…
Светловолосый британец, пытавшийся помочь миссионерке, встал с колен. На левой стороне лба и на скуле у него был большой, сочащийся сукровицей кровоподтек — как если бы его недавно ударили в лицо прикладом. Каждое движение явно давалось ему с трудом, и он тут же опустился на скамью. Из форменных армейских шорт торчали длинные веснушчатые ноги, а на ногах — ременные сандалии. Ему было под тридцать; ни багажа, ни вообще единственной вещички за душой, если не считать характерной самоуверенной манеры: Джим прекрасно помнил, как рисовались на садовых вечеринках, приводя в трепет мамаш его школьных друзей, офицеры военно-морского флота. На охранника-японца он не обращал ровным счетом никакого внимания и разговаривал прямо сквозь него, так, словно это был матрос-посыльный, которого через минуту отошлют обратно в кубрик. Джим понял, что перед ним один из тех зануд англичан, которые никак не желали понимать, что эту войну они проиграли.
Англичанин осторожно дотронулся до кровоподтека и обратился к Джиму, попутно окинув взглядом — но без малейшего намека на оценку — его оборванную фигурку.
— Японцы захватили столько земли, что карт на нее у них уже просто не хватает, — улыбнулся он. — Джим, тебе не кажется, что они теперь просто не знают, что им делать дальше?
Джим обдумал услышанное.
— Да нет, вряд ли. Просто они не смогли захватить достаточного количества карт.
— Хороший ответ. Никогда не путай карту с местностью. С тобой мы и впрямь доберемся до Усуна.
— А мы не можем вернуться назад, в фильтрационный центр, а, доктор Рэнсом? — спросил один из миссионеров. — Мы все очень устали.
Врач окинул долгим взглядом пустынные рисовые поля, потом — лежащую у его ног женщину.
— Может, оно бы и к лучшему. Эта бедняжка долго не протянет.
Грузовик снова тронулся с места и будто через силу покатил по пустынной дороге. Джим вернулся на свой наблюдательный пост у водительской кабины и принялся изучать поля в поисках хоть чего-нибудь, что могло бы отдаленно напоминать Усун. Слова доктора вконец его расстроили. Пусть даже они и в самом деле сбились с пути, неужели из-за этого возвращаться в фильтрационный центр?
Джим знал, что гнев сержанта Учиды — достаточное основание для того, чтобы шофер не слишком жаждал поворачивать обратно. Но за доктором Рэнсомом он на всякий случай решил приглядывать повнимательней, чтобы выяснить, достаточно ли тот владеет японским, чтобы сбить водителя с пути истинного. У доктора, судя по всему, не все было в порядке с глазами, особенно когда он смотрел на Джима: быстрый взгляд искоса, и вообще он весь какой-то странный. Джим решил, что на войну доктор попал позже, чем он сам или Бейси. Наверное, жил в каком-нибудь миссионерском сеттлменте, вдали от побережья, а потому и понятия не имеет, что такое фильтрационный центр.
Но все-таки заблудились они или нет? Направление, в котором попадавшиеся по дороге телеграфные столбы отбрасывали тень, почти не изменилось, — Джима всегда интересовали тени, с тех пор, как отец показал ему способ вычислить высоту даже самого высокого здания, просто-напросто измерив шагами его тень на земле. Они по-прежнему ехали на северо-запад и, следовательно, в скором времени должны были добраться до железнодорожной ветки Шанхай-Усун. Из-под капота машины со свистом валил пар — лицо у Джима стало совсем мокрым, и встречный ветер приятно его холодил. Но тут шофер предупреждающе забарабанил в дверь, и Джим понял, что именно сейчас тот решает, не остановиться ли ему и не повернуть ли обратно в Шанхай.
Смирившись с тем, что поездка вышла зряшная, и с тем что все равно придется возвращаться в Шанхай, Джим принялся изучать охранника — винтовку с затвором и имперскую кокарду с хризантемой. Но тут голландка потянула его за перепачканный сажей рукав блейзера.
— Джеймс, посмотри-ка, вон там. Это не…
На берегу заброшенного канала лежал остов сгоревшего самолета. Бурьян и крапива проросли сквозь крылья и оплели кабину, но опознавательные знаки и номер эскадрильи все еще можно было разобрать.
— Это «Накадзима» — ответил он госпоже Хаг, обрадовавшись, что она разделяет его интерес к авиации. — У него всего два пулемета.
— Всего два? Но это же и так очень много…
Голландка вроде бы всерьез удивилась, но Джим уже успел забыть про самолет. По ту сторону рисового поля спряталась в зарослях крапивы железнодорожная насыпь. На бетонной платформе какого-то забытого полустанка расположился на отдых взвод японских солдат и готовил на костерке из сухого тростника еду. У рельсов стоял раскрашенный камуфляжными пятнами грузовик с выдвижной лестницей. В кузове громоздились мотки провода: это были связисты, и они восстанавливали телеграфную линию.
— Миссис Хаг… это же ветка на Усун!
Грузовик затормозил, и пар тут же заполнил водительскую кабину. Шофер начал выкручивать руль. Охранник, сидевший рядом с Джимом, прикурил сигарету — на обратную дорожку. Джим потянул его за пояс и указал на ту сторону рисового поля. Солдат обернулся, посмотрел туда, куда указывала вытянутая рука Джима, а потом спихнул его на пол. Он что-то крикнул водителю, и тот отшвырнул планшетку с картой на пустое соседнее сиденье. Окутанный клубами пара, грузовик с ревом взобрался на подъем, сделал полукруг и покатил по грунтовке к полустанку.
Доктор Рэнсом успокоил мальчиков, которым удалось наконец вырваться из когтей Бейси, перегнулся через миссионерку и помог Джиму подняться с пола.
— А ты молодец, Джим. У них наверняка найдется для нас немного воды, — ты, наверное, очень хочешь пить.
— Есть немного. Я успел глотнуть воды в фильтрационном центре.
— Весьма разумно с твоей стороны. Сколько ты там пробыл?
Этого Джим не помнил.
— Довольно долго.
— Вот и мне так показалось. — Доктор Рэнсом стряхнул налипшую у Джима на блейзере грязь. — Там раньше был кинотеатр?
— Но фильмов они все равно не показывают.
— Оно и понятно.
Джим откинулся на скамейке, отряхивая пыль с колен и улыбаясь госпоже Хаг. Заключенные вяло сидели на идущих вдоль бортов скамьях, покачивались туда-сюда, как тряпичные куклы, когда из них вытащишь часть набивки. Поездка за город ничуть их не оживила: напротив, они стали какими-то желтыми с лица и нервными. Джим проводил взглядом ржавый остов самолета и улыбнулся. Теперь они уж точно не вернутся в фильтрационный центр. Солдат-японец выбросил недокуренную сигарету и взял винтовку в обе руки. С платформы спрыгнул капрал-связист и пошел к ним через железнодорожные пути.
— Миссис Хаг, теперь, мне кажется, мы уже не вернемся обратно в Шанхай.
— Да, Джеймс, — глаз у тебя, должно быть, острый как у орла. Когда вырастешь, станешь летчиком.
— Может быть. Я уже сидел в самолете, миссис Хаг. На аэродроме Хуньджяо.
— А этот самолет летал?
— Ну, в каком-то смысле.
Со взрослыми не стоит быть слишком откровенным: никогда не знаешь, к чему это приведет. Он был уверен, что доктор Рэнсом за ним наблюдает. Доктор сидел рядом с отцом миссис Хаг; дыхание тому давалось с явным трудом, и доктор старался ему помочь. Но глаза его неотрывно следили за Джимом, оценивая исхудавшие, как палки, ноги, рваную одежду и ссохшееся возбужденное лицо. Когда они подъехали к железнодорожному полотну, он ободряюще улыбнулся Джиму, но Джим на улыбку решил не отвечать. Он знал, что доктору Рэнсому почему-то не понравилось то, что он сделал. Но доктор Рэнсом не сидел в фильтрационном центре.
Они остановились возле полотна. Водитель отдал капралу честь, ушел вслед за ним на полустанок, и они тут же разложили на ящике от полевого телефона карту. Заключенные сидели, грелись на солнышке и смотрели, как капрал тычет пальцем куда-то через пересохшие рисовые поля. От невозделанной земли поднималась легкая пыльная дымка, белесая кисея, скрадывавшая контуры далеких шанхайских небоскребов. По дороге проследовал конвой японских грузовиков, вал грохота и рева, смешавшийся с отдаленным гудением транспортного самолета.
Джим встал со скамьи и сел рядом с госпожой Хаг, которая пыталась поддержать старика отца, обхватив его поперек груди. Обе миссионерки лежали на полу, прочие заключенные либо дремали, либо явно нервничали. Бейси утратил интерес к мальчикам-англичанам и пристально наблюдал за Джимом поверх поднятого запачканного кровью воротника куртки.
Вокруг грузовика успели собраться тысячи мух, привлеченных потом и лужами мочи на дощатом полу кузова. Джим думал, что водитель уже разобрался в карте и вот-вот вернется, но тот все сидел на катушке телефонного провода и говорил с двумя солдатами, которые варили обед. Их голоса и треск горящего дерева витали над стальными рельсами, гулко отдаваясь от мерцающего странным светом купола неба.
Солнце начинало припекать, и Джим заерзал на скамье. Он видел все окружающее в мельчайших деталях: чешуйки ржавчины на рельсах, зубчатые края листьев крапивы на обочине дороги, белую пыль с отпечатавшимися на ней следами протекторов. Джим принимался считать то иссиня-черные щетинки вокруг губ оставшегося скучать с ними в кузове охранника-японца, то капельки мокроты, которые появлялись и исчезали у него в ноздрях при каждом вдохе-выдохе. Он смотрел, как на ягодицах одной из лежащих на полу миссионерок расплывается мокрое пятно, как пляшут язычки пламени под котелком у японцев и отражаются в полированных стволах составленных в козлы винтовок.
Раньше Джиму один-единственный раз доводилось видеть мир настолько отчетливо и ясно. Значит, скоро снова появятся американские самолеты? Пустив в доктора Рэнсома косой взгляд чтобы позлить, он обвел взглядом небо. Он хотел увидеть разом все: каждый булыжник на Чапейских мостовых, запущенные сады Амхерст-авеню, маму с папой, вместе, в серебристых отсветах американских самолетов.
Неожиданно для себя самого Джим встал и закричал. Но солдат-японец тут же грубо толкнул его обратно на скамейку. Связисты сидели на железнодорожной платформе, среди разбросанного там и сям инвентаря, и набивали рты рисом и рыбой. Капрал что-то крикнул в сторону грузовика; охранник встал, перешагнул через миссионерку и спрыгнул на землю через задний борт. Он положил винтовку на рельсы, вынул штык-нож и спустился с насыпи туда, где торчали высохшие стволики дикого сахарного тростника. Набрав достаточное количество топлива, он присоединился к солдатам на платформе.
Примерно час дым столбом поднимался в ясное небо. Джим сидел на скамье и отгонял с лица мух; ему очень хотелось обследовать полустанок и разбитый самолет у канала. Но если кто-то начинал шевелиться, японцы на платформе принимались кричать и предупреждающе тыкали в сторону грузовика дымящимися сигаретами. У заключенных не было с собой ни еды, ни воды, но в кузове грузовика с выдвижной лестницей стояли две большие канистры, и солдаты наливали из них во фляжки.
Когда отец госпожи Хаг уже не мог больше сидеть и ему тоже пришлось лечь на пол, доктор Рэнсом начал громко протестовать, обращаясь к японцам. Нетвердо держась на ногах, он стоял у заднего борта; японцы сердито кричали на него, но он не обращал на их крики внимания и по-прежнему указывал на лежащих у его ног измученных людей. Кровоподтек у него на скуле воспалился от солнца и мушиных укусов, и левого глаза было почти не видно. Его стоическая манера напомнила Джиму о нищих, которые сидели вдоль шанхайских улиц, выставляя напоказ свои увечья. Капрал-японец вроде бы не очень проникся состраданием, но потом, обойдя неспешным шагом вокруг грузовика, все же разрешил заключенным спуститься на землю. Бейси и доктор Рэнсом, при помощи мужей-миссионеров, спустили старух вниз и уложили в тени между задними колесами.
Джим сел на корточки и принялся обводить палочкой в белой пыли узор автомобильных протекторов. Интересно, сколько раз должно повернуться колесо, чтобы резина на нем стерлась до самой основы? Подобного рода проблемы занимали его постоянно, но как раз эту решить было относительно легко. Джим разровнял участок белой пыли и взялся за арифметику. Когда получилось сократить первую дробь, он даже выкрикнул в собственную честь хвалу — и тут заметил, что на солнцепеке между грузовиком и железнодорожной платформой он остался один.
При помощи доктора Рэнсома, который, кстати, сам едва держался на ногах, заключенные сбились в кучку в убогой лужице тени под задним бортом грузовика. Бейси с головой, как моллюск в раковину, ушел в матросскую куртку, и вид у него и у стариков был совершенно безжизненный — ни дать ни взять отслужившие свое манекены, которых Джим часто видел в переулке за универмагом «Синсиер компани».
Нужна была вода, иначе один из них наверняка умрет и им всем придется возвращаться в Шанхай. Джим посмотрел на японских солдат на платформе. Обед закончился, и двое из них уже принялись разматывать бухту телефонного провода. Поддевая ногой камушек, Джим как бы невзначай подошел к железнодорожной насыпи. Он пересек рельсы и тут же, ни на секунду не запнувшись, взобрался на бетонную платформу.
Японцы все еще смаковали вкус только что съеденной пищи и сидели кружком возле тлеющих углей костра. Когда Джим подошел поближе, поклонился и застыл в выжидательной позе, они подняли головы и стали на него смотреть. Никто из них не отмахнулся от него, но Джим знал, что никогда не стоит испытывать их терпение даже самой обворожительной из своих улыбок. Он понял, что, подойди к ним доктор Рэнсом — вот так, сразу после еды, — они тут же сбили бы его с ног, а то и вовсе убили.
Он подождал, пока водитель не заговорит с капралом-связистом. Беспрестанно тыча в Джима пальцем, тот закатил целую лекцию — очевидно, о напастях, которые обрушились на японскую армию вот из-за этого назойливого мальчишки. Капрал рассмеялся: он наелся рыбы, и настроение у него было благодушное. Он вынул из рюкзака бутылку из-под кока-колы и до половины налил в нее воды из фляжки. Потом поднял ее повыше и жестом подозвал к себе Джима.
Джим взял бутылку, отвесил глубокий поклон и отступил на три шага назад. Японцы молча смотрели на него, старательно пряча улыбки. Из тени за грузовиком выглянули Бейси и доктор Рэнсом, завороженно глядя на ленивую игру солнечных лучей в прозрачной, заключенной в граненое стекло жидкости. Судя по их лицам, они явно ждали от Джима, что вот сейчас он принесет воду к грузовику и можно будет честно разделить этот неожиданно свалившийся на них рацион.
Джим аккуратно вытер горлышко бутылки рукавом блейзера; поднес ее к губам и стал медленно пить, стараясь не поперхнуться; потом сделал паузу и допил последние несколько капель.
Японцы разразились хохотом, оборачиваясь друг к другу, смеясь друг другу в лицо так, словно боялись, что кто-то из них упустит соль хорошей шутки. Джим тоже стал смеяться вместе с ними, вполне уверенный в том, что из всех британцев он один сумел эту шутку оценить. Бейси отважился на вялую полуулыбку, но доктор Рэнсом вроде бы даже расстроился. Капрал взял у Джима бутылку из-под кока-колы и наполнил ее по самое горлышко. Солдаты, похохатывая, встали с места и взялись за прежнюю работу — растягивать телефонный провод.
Джим понес бутылку обратно к грузовику, сопровождаемый водителем и вооруженным охранником. Бутылку он протянул доктору Рэнсому, который просто взял ее у него из рук и не сказал ни слова. Доктор сделал глоток и тут же передал тепловатую жидкость по кругу, а потом помогал водителю наполнять ее из фляжки заново. Одну из миссионерок вырвало водой прямо ему под ноги, в белую дорожную пыль.
Джим занял свое прежнее место за водительской кабиной. Он знал, что был совершенно прав, когда выпил всю первую порцию воды сам. Все прочие — и Бейси, и доктор Рэнсом — тоже мучились от жажды, но только он был готов рискнуть всем на свете ради пары глотков. Японцы вполне могли швырнуть его на железнодорожное полотно и поломать ему на рельсах ноги, как они это делали с пленными китайскими солдатами, которых перебили на вокзале Сиккавэй. Джим уже чувствовал, что он не похож на других заключенных, которые вели себя пассивно, совсем как китайские крестьяне. Джим понял, что он ближе к японцам, которые взяли Шанхай и потопили в Перл-Харборе американский флот. Вслушиваясь в звук транспортного самолета, невидимого за пыльным белым маревом, он снова представил себе авианосцы в открытом море, в самом сердце Тихого океана, и маленьких человечков в мешковатых летных костюмах, которые стоят на палубе возле своих легких, лишенных даже намека на броню самолетиков, готовые рискнуть всем на свете, притом что надеяться им приходится на одну только собственную волю — больше, считай, и не на что.
17
Светловолосый британец, пытавшийся помочь миссионерке, встал с колен. На левой стороне лба и на скуле у него был большой, сочащийся сукровицей кровоподтек — как если бы его недавно ударили в лицо прикладом. Каждое движение явно давалось ему с трудом, и он тут же опустился на скамью. Из форменных армейских шорт торчали длинные веснушчатые ноги, а на ногах — ременные сандалии. Ему было под тридцать; ни багажа, ни вообще единственной вещички за душой, если не считать характерной самоуверенной манеры: Джим прекрасно помнил, как рисовались на садовых вечеринках, приводя в трепет мамаш его школьных друзей, офицеры военно-морского флота. На охранника-японца он не обращал ровным счетом никакого внимания и разговаривал прямо сквозь него, так, словно это был матрос-посыльный, которого через минуту отошлют обратно в кубрик. Джим понял, что перед ним один из тех зануд англичан, которые никак не желали понимать, что эту войну они проиграли.
Англичанин осторожно дотронулся до кровоподтека и обратился к Джиму, попутно окинув взглядом — но без малейшего намека на оценку — его оборванную фигурку.
— Японцы захватили столько земли, что карт на нее у них уже просто не хватает, — улыбнулся он. — Джим, тебе не кажется, что они теперь просто не знают, что им делать дальше?
Джим обдумал услышанное.
— Да нет, вряд ли. Просто они не смогли захватить достаточного количества карт.
— Хороший ответ. Никогда не путай карту с местностью. С тобой мы и впрямь доберемся до Усуна.
— А мы не можем вернуться назад, в фильтрационный центр, а, доктор Рэнсом? — спросил один из миссионеров. — Мы все очень устали.
Врач окинул долгим взглядом пустынные рисовые поля, потом — лежащую у его ног женщину.
— Может, оно бы и к лучшему. Эта бедняжка долго не протянет.
Грузовик снова тронулся с места и будто через силу покатил по пустынной дороге. Джим вернулся на свой наблюдательный пост у водительской кабины и принялся изучать поля в поисках хоть чего-нибудь, что могло бы отдаленно напоминать Усун. Слова доктора вконец его расстроили. Пусть даже они и в самом деле сбились с пути, неужели из-за этого возвращаться в фильтрационный центр?
Джим знал, что гнев сержанта Учиды — достаточное основание для того, чтобы шофер не слишком жаждал поворачивать обратно. Но за доктором Рэнсомом он на всякий случай решил приглядывать повнимательней, чтобы выяснить, достаточно ли тот владеет японским, чтобы сбить водителя с пути истинного. У доктора, судя по всему, не все было в порядке с глазами, особенно когда он смотрел на Джима: быстрый взгляд искоса, и вообще он весь какой-то странный. Джим решил, что на войну доктор попал позже, чем он сам или Бейси. Наверное, жил в каком-нибудь миссионерском сеттлменте, вдали от побережья, а потому и понятия не имеет, что такое фильтрационный центр.
Но все-таки заблудились они или нет? Направление, в котором попадавшиеся по дороге телеграфные столбы отбрасывали тень, почти не изменилось, — Джима всегда интересовали тени, с тех пор, как отец показал ему способ вычислить высоту даже самого высокого здания, просто-напросто измерив шагами его тень на земле. Они по-прежнему ехали на северо-запад и, следовательно, в скором времени должны были добраться до железнодорожной ветки Шанхай-Усун. Из-под капота машины со свистом валил пар — лицо у Джима стало совсем мокрым, и встречный ветер приятно его холодил. Но тут шофер предупреждающе забарабанил в дверь, и Джим понял, что именно сейчас тот решает, не остановиться ли ему и не повернуть ли обратно в Шанхай.
Смирившись с тем, что поездка вышла зряшная, и с тем что все равно придется возвращаться в Шанхай, Джим принялся изучать охранника — винтовку с затвором и имперскую кокарду с хризантемой. Но тут голландка потянула его за перепачканный сажей рукав блейзера.
— Джеймс, посмотри-ка, вон там. Это не…
На берегу заброшенного канала лежал остов сгоревшего самолета. Бурьян и крапива проросли сквозь крылья и оплели кабину, но опознавательные знаки и номер эскадрильи все еще можно было разобрать.
— Это «Накадзима» — ответил он госпоже Хаг, обрадовавшись, что она разделяет его интерес к авиации. — У него всего два пулемета.
— Всего два? Но это же и так очень много…
Голландка вроде бы всерьез удивилась, но Джим уже успел забыть про самолет. По ту сторону рисового поля спряталась в зарослях крапивы железнодорожная насыпь. На бетонной платформе какого-то забытого полустанка расположился на отдых взвод японских солдат и готовил на костерке из сухого тростника еду. У рельсов стоял раскрашенный камуфляжными пятнами грузовик с выдвижной лестницей. В кузове громоздились мотки провода: это были связисты, и они восстанавливали телеграфную линию.
— Миссис Хаг… это же ветка на Усун!
Грузовик затормозил, и пар тут же заполнил водительскую кабину. Шофер начал выкручивать руль. Охранник, сидевший рядом с Джимом, прикурил сигарету — на обратную дорожку. Джим потянул его за пояс и указал на ту сторону рисового поля. Солдат обернулся, посмотрел туда, куда указывала вытянутая рука Джима, а потом спихнул его на пол. Он что-то крикнул водителю, и тот отшвырнул планшетку с картой на пустое соседнее сиденье. Окутанный клубами пара, грузовик с ревом взобрался на подъем, сделал полукруг и покатил по грунтовке к полустанку.
Доктор Рэнсом успокоил мальчиков, которым удалось наконец вырваться из когтей Бейси, перегнулся через миссионерку и помог Джиму подняться с пола.
— А ты молодец, Джим. У них наверняка найдется для нас немного воды, — ты, наверное, очень хочешь пить.
— Есть немного. Я успел глотнуть воды в фильтрационном центре.
— Весьма разумно с твоей стороны. Сколько ты там пробыл?
Этого Джим не помнил.
— Довольно долго.
— Вот и мне так показалось. — Доктор Рэнсом стряхнул налипшую у Джима на блейзере грязь. — Там раньше был кинотеатр?
— Но фильмов они все равно не показывают.
— Оно и понятно.
Джим откинулся на скамейке, отряхивая пыль с колен и улыбаясь госпоже Хаг. Заключенные вяло сидели на идущих вдоль бортов скамьях, покачивались туда-сюда, как тряпичные куклы, когда из них вытащишь часть набивки. Поездка за город ничуть их не оживила: напротив, они стали какими-то желтыми с лица и нервными. Джим проводил взглядом ржавый остов самолета и улыбнулся. Теперь они уж точно не вернутся в фильтрационный центр. Солдат-японец выбросил недокуренную сигарету и взял винтовку в обе руки. С платформы спрыгнул капрал-связист и пошел к ним через железнодорожные пути.
— Миссис Хаг, теперь, мне кажется, мы уже не вернемся обратно в Шанхай.
— Да, Джеймс, — глаз у тебя, должно быть, острый как у орла. Когда вырастешь, станешь летчиком.
— Может быть. Я уже сидел в самолете, миссис Хаг. На аэродроме Хуньджяо.
— А этот самолет летал?
— Ну, в каком-то смысле.
Со взрослыми не стоит быть слишком откровенным: никогда не знаешь, к чему это приведет. Он был уверен, что доктор Рэнсом за ним наблюдает. Доктор сидел рядом с отцом миссис Хаг; дыхание тому давалось с явным трудом, и доктор старался ему помочь. Но глаза его неотрывно следили за Джимом, оценивая исхудавшие, как палки, ноги, рваную одежду и ссохшееся возбужденное лицо. Когда они подъехали к железнодорожному полотну, он ободряюще улыбнулся Джиму, но Джим на улыбку решил не отвечать. Он знал, что доктору Рэнсому почему-то не понравилось то, что он сделал. Но доктор Рэнсом не сидел в фильтрационном центре.
Они остановились возле полотна. Водитель отдал капралу честь, ушел вслед за ним на полустанок, и они тут же разложили на ящике от полевого телефона карту. Заключенные сидели, грелись на солнышке и смотрели, как капрал тычет пальцем куда-то через пересохшие рисовые поля. От невозделанной земли поднималась легкая пыльная дымка, белесая кисея, скрадывавшая контуры далеких шанхайских небоскребов. По дороге проследовал конвой японских грузовиков, вал грохота и рева, смешавшийся с отдаленным гудением транспортного самолета.
Джим встал со скамьи и сел рядом с госпожой Хаг, которая пыталась поддержать старика отца, обхватив его поперек груди. Обе миссионерки лежали на полу, прочие заключенные либо дремали, либо явно нервничали. Бейси утратил интерес к мальчикам-англичанам и пристально наблюдал за Джимом поверх поднятого запачканного кровью воротника куртки.
Вокруг грузовика успели собраться тысячи мух, привлеченных потом и лужами мочи на дощатом полу кузова. Джим думал, что водитель уже разобрался в карте и вот-вот вернется, но тот все сидел на катушке телефонного провода и говорил с двумя солдатами, которые варили обед. Их голоса и треск горящего дерева витали над стальными рельсами, гулко отдаваясь от мерцающего странным светом купола неба.
Солнце начинало припекать, и Джим заерзал на скамье. Он видел все окружающее в мельчайших деталях: чешуйки ржавчины на рельсах, зубчатые края листьев крапивы на обочине дороги, белую пыль с отпечатавшимися на ней следами протекторов. Джим принимался считать то иссиня-черные щетинки вокруг губ оставшегося скучать с ними в кузове охранника-японца, то капельки мокроты, которые появлялись и исчезали у него в ноздрях при каждом вдохе-выдохе. Он смотрел, как на ягодицах одной из лежащих на полу миссионерок расплывается мокрое пятно, как пляшут язычки пламени под котелком у японцев и отражаются в полированных стволах составленных в козлы винтовок.
Раньше Джиму один-единственный раз доводилось видеть мир настолько отчетливо и ясно. Значит, скоро снова появятся американские самолеты? Пустив в доктора Рэнсома косой взгляд чтобы позлить, он обвел взглядом небо. Он хотел увидеть разом все: каждый булыжник на Чапейских мостовых, запущенные сады Амхерст-авеню, маму с папой, вместе, в серебристых отсветах американских самолетов.
Неожиданно для себя самого Джим встал и закричал. Но солдат-японец тут же грубо толкнул его обратно на скамейку. Связисты сидели на железнодорожной платформе, среди разбросанного там и сям инвентаря, и набивали рты рисом и рыбой. Капрал что-то крикнул в сторону грузовика; охранник встал, перешагнул через миссионерку и спрыгнул на землю через задний борт. Он положил винтовку на рельсы, вынул штык-нож и спустился с насыпи туда, где торчали высохшие стволики дикого сахарного тростника. Набрав достаточное количество топлива, он присоединился к солдатам на платформе.
Примерно час дым столбом поднимался в ясное небо. Джим сидел на скамье и отгонял с лица мух; ему очень хотелось обследовать полустанок и разбитый самолет у канала. Но если кто-то начинал шевелиться, японцы на платформе принимались кричать и предупреждающе тыкали в сторону грузовика дымящимися сигаретами. У заключенных не было с собой ни еды, ни воды, но в кузове грузовика с выдвижной лестницей стояли две большие канистры, и солдаты наливали из них во фляжки.
Когда отец госпожи Хаг уже не мог больше сидеть и ему тоже пришлось лечь на пол, доктор Рэнсом начал громко протестовать, обращаясь к японцам. Нетвердо держась на ногах, он стоял у заднего борта; японцы сердито кричали на него, но он не обращал на их крики внимания и по-прежнему указывал на лежащих у его ног измученных людей. Кровоподтек у него на скуле воспалился от солнца и мушиных укусов, и левого глаза было почти не видно. Его стоическая манера напомнила Джиму о нищих, которые сидели вдоль шанхайских улиц, выставляя напоказ свои увечья. Капрал-японец вроде бы не очень проникся состраданием, но потом, обойдя неспешным шагом вокруг грузовика, все же разрешил заключенным спуститься на землю. Бейси и доктор Рэнсом, при помощи мужей-миссионеров, спустили старух вниз и уложили в тени между задними колесами.
Джим сел на корточки и принялся обводить палочкой в белой пыли узор автомобильных протекторов. Интересно, сколько раз должно повернуться колесо, чтобы резина на нем стерлась до самой основы? Подобного рода проблемы занимали его постоянно, но как раз эту решить было относительно легко. Джим разровнял участок белой пыли и взялся за арифметику. Когда получилось сократить первую дробь, он даже выкрикнул в собственную честь хвалу — и тут заметил, что на солнцепеке между грузовиком и железнодорожной платформой он остался один.
При помощи доктора Рэнсома, который, кстати, сам едва держался на ногах, заключенные сбились в кучку в убогой лужице тени под задним бортом грузовика. Бейси с головой, как моллюск в раковину, ушел в матросскую куртку, и вид у него и у стариков был совершенно безжизненный — ни дать ни взять отслужившие свое манекены, которых Джим часто видел в переулке за универмагом «Синсиер компани».
Нужна была вода, иначе один из них наверняка умрет и им всем придется возвращаться в Шанхай. Джим посмотрел на японских солдат на платформе. Обед закончился, и двое из них уже принялись разматывать бухту телефонного провода. Поддевая ногой камушек, Джим как бы невзначай подошел к железнодорожной насыпи. Он пересек рельсы и тут же, ни на секунду не запнувшись, взобрался на бетонную платформу.
Японцы все еще смаковали вкус только что съеденной пищи и сидели кружком возле тлеющих углей костра. Когда Джим подошел поближе, поклонился и застыл в выжидательной позе, они подняли головы и стали на него смотреть. Никто из них не отмахнулся от него, но Джим знал, что никогда не стоит испытывать их терпение даже самой обворожительной из своих улыбок. Он понял, что, подойди к ним доктор Рэнсом — вот так, сразу после еды, — они тут же сбили бы его с ног, а то и вовсе убили.
Он подождал, пока водитель не заговорит с капралом-связистом. Беспрестанно тыча в Джима пальцем, тот закатил целую лекцию — очевидно, о напастях, которые обрушились на японскую армию вот из-за этого назойливого мальчишки. Капрал рассмеялся: он наелся рыбы, и настроение у него было благодушное. Он вынул из рюкзака бутылку из-под кока-колы и до половины налил в нее воды из фляжки. Потом поднял ее повыше и жестом подозвал к себе Джима.
Джим взял бутылку, отвесил глубокий поклон и отступил на три шага назад. Японцы молча смотрели на него, старательно пряча улыбки. Из тени за грузовиком выглянули Бейси и доктор Рэнсом, завороженно глядя на ленивую игру солнечных лучей в прозрачной, заключенной в граненое стекло жидкости. Судя по их лицам, они явно ждали от Джима, что вот сейчас он принесет воду к грузовику и можно будет честно разделить этот неожиданно свалившийся на них рацион.
Джим аккуратно вытер горлышко бутылки рукавом блейзера; поднес ее к губам и стал медленно пить, стараясь не поперхнуться; потом сделал паузу и допил последние несколько капель.
Японцы разразились хохотом, оборачиваясь друг к другу, смеясь друг другу в лицо так, словно боялись, что кто-то из них упустит соль хорошей шутки. Джим тоже стал смеяться вместе с ними, вполне уверенный в том, что из всех британцев он один сумел эту шутку оценить. Бейси отважился на вялую полуулыбку, но доктор Рэнсом вроде бы даже расстроился. Капрал взял у Джима бутылку из-под кока-колы и наполнил ее по самое горлышко. Солдаты, похохатывая, встали с места и взялись за прежнюю работу — растягивать телефонный провод.
Джим понес бутылку обратно к грузовику, сопровождаемый водителем и вооруженным охранником. Бутылку он протянул доктору Рэнсому, который просто взял ее у него из рук и не сказал ни слова. Доктор сделал глоток и тут же передал тепловатую жидкость по кругу, а потом помогал водителю наполнять ее из фляжки заново. Одну из миссионерок вырвало водой прямо ему под ноги, в белую дорожную пыль.
Джим занял свое прежнее место за водительской кабиной. Он знал, что был совершенно прав, когда выпил всю первую порцию воды сам. Все прочие — и Бейси, и доктор Рэнсом — тоже мучились от жажды, но только он был готов рискнуть всем на свете ради пары глотков. Японцы вполне могли швырнуть его на железнодорожное полотно и поломать ему на рельсах ноги, как они это делали с пленными китайскими солдатами, которых перебили на вокзале Сиккавэй. Джим уже чувствовал, что он не похож на других заключенных, которые вели себя пассивно, совсем как китайские крестьяне. Джим понял, что он ближе к японцам, которые взяли Шанхай и потопили в Перл-Харборе американский флот. Вслушиваясь в звук транспортного самолета, невидимого за пыльным белым маревом, он снова представил себе авианосцы в открытом море, в самом сердце Тихого океана, и маленьких человечков в мешковатых летных костюмах, которые стоят на палубе возле своих легких, лишенных даже намека на броню самолетиков, готовые рискнуть всем на свете, притом что надеяться им приходится на одну только собственную волю — больше, считай, и не на что.
17
Пейзаж с аэродромами
Водитель стал доливать в радиатор воды, а доктор Рэнсом тем временем устроил госпожу Хаг на скамейке, рядом с мальчиками-англичанами. Джиму показалось, что обе лежавшие на полу миссионерки того и гляди умрут: губы у них побелели, а глаза были как у нажравшихся отравы мышей. По лицам у них ползали мухи, то ныряя в ноздри, то вновь выбираясь наружу. Подняв их в кузов, доктор Рэнсом настолько вымотался, что больше помогать им был просто не в состоянии и сел на скамью, опустив руки на тяжелые мосластые колени. Мужья сидели тут же, рядышком, бок о бок, и смиренно смотрели на своих умирающих жен, так, словно привычка лежать на полу была просто их милой эксцентрической особенностью, с которой все равно ничего не поделаешь.
Джим лег животом на крышу кабины. Доктор Рэнсом, который, видимо, тоже осознал разверзшуюся между Джимом и остальными заключенными пропасть, встал и перебрался поближе к нему. Из-за пыли, загара и долгого утомительного пути его веснушки почти совсем обесцветились. И Джим вдруг понял, что доктор, несмотря на крепкий торс и сильные ноги, вымотался гораздо сильнее, чем хотел казаться. Воспалившийся кровоподтек на лице сочился кровью, и вокруг глаза уже начал собираться первый гной.
Он поклонился и подошел к японскому солдату, который устроился рядом с Джимом.
— Н-да, нам всем действительно стало гораздо лучше, оттого что удалось попить. Очень смелый поступок с твоей стороны, Джим. Откуда ты родом?
— Из Шанхая!
— И ты этим гордишься?
— Естественно, — усмехнулся Джим, пожав плечами так, словно доктор Рэнсом был какой-нибудь знахарь из самой что ни на есть сельской глуши. — Шанхай — самый большой город на свете. Отец мне говорил, что даже Лондону с ним не равняться.
— Будем надеяться, что таковым он и останется, — видишь ли, пара голодных зим… А где твои родители, а, Джим?
— Уехали, — уклончиво ответил Джим, решая про себя, не выдумать ли ему для доктора Рэнсома какую-нибудь очередную историю. Особое недоверие вызывали в нем самоуверенные вид и тон молодого врача, весьма характерные для всех тех, кто недавно прибыл из Англии; интересно, подумал Джим, а как британские киножурналы умудрились подать публике падение Сингапура. У доктора Рэнсома вполне хватит ума начать пререкаться с японскими солдатами, а после этого мало не покажется никому. Однако при всей своей — напоказ — правильности воды доктор Рэнсом выпил больше, чем приходилось на его долю. А еще Джим заметил, что на самом деле умирающие старухи вызывали в докторе куда меньше интереса и участия, чем он старался выказать.
— Они в лагере Усун, — сказал он. — В общем, живы.
— Что ж, очень рад. В лагере Усун? Так, значит, ты скоро с ними встретишься?
— Очень скоро… — Джим окинул взглядом тихие рисовые поля. При мысли о том, что, может быть, и впрямь вскоре получится увидеть маму, он улыбнулся — и почувствовал, как непривычно натянулись на лице мышцы. Она ведь и понятия не имеет, что ему пришлось пережить за последние четыре месяца. Даже если он обо всем ей расскажет, звучать это будет ничуть не лучше тех душераздирающих историй, которые он привозил с собой из послеобеденных вылазок на велосипеде в город, еще до войны, — историй, которые так и остались при нем.
— Ага, теперь уже совсем скоро. Хочу познакомить их с Бейси.
Изжелта-бледное лицо Бейси вынырнуло из-за воротника матросской куртки. Он устало посмотрел на японских солдат, которые копошились на железнодорожном полотне, так, словно заранее знал, что их ожидает в этих голых заброшенных полях.
— С удовольствием с ними познакомлюсь, Джим. — И добавил для доктора Рэнсома, без особого, впрочем, воодушевления: — Я тут понемногу присматривал за этим пацаненком.
— Ага, присматривал. Бейси пытался продать меня в Шанхае.
— Правда? А что, идея, в общем, неплохая.
— Торговцам из Хонкю. Только за меня никто ничего не давал. Но кроме того, он и правда за мной присматривал.
— И его старания не пропали даром. — Доктор Рэнсом похлопал Джима по плечу. Он пропустил руку к Джиму за спину и оттуда, с другого бока, ощупал его вздувшийся живот; потом приподнял ему верхнюю губу и осмотрел зубы. — Все в порядке, Джим, не волнуйся. Я просто хотел выяснить, чем тебя в последнее время кормили. Как только окажемся в Усуне, надо будет нам всем заняться огородничеством. А может, японцы продадут нам козу.
— Козу? — Джим никогда не видел козы, экзотического зверя, наделенного капризным и независимым нравом — качествами, которые в Джиме вызывали исключительное уважение.
— Ты интересуешься животными, Джим?
— Да нет… не слишком. Чем я действительно интересуюсь, так это авиацией.
— Авиацией? То есть модели самолетов и все такое?
— Нет, не совсем. — И Джим осторожно добавил: — Я даже сидел как-то раз в кабине японского истребителя.
— Тебе нравятся японские летчики?
— Они такие смелые…
— А это — очень важно?
— Не самое худшее качество, если ты собираешься выиграть войну.
Джим вслушался в отдаленный гул невидимого самолета. Этот врач, с его длинными ногами, с его английской манерой говорить и держать себя, с его повышенным интересом к зубам, вызывал в нем сильные подозрения. Чего доброго, они еще споются с Бейси, и будет у нас славная такая шайка мародеров. Джим подумал о козе, которую доктор Рэнсом собрался покупать у японцев. Из прочитанных книг у него сложилось устойчивое впечатление, что нрав у этих животных еще тот, откуда в очередной раз следовало, что доктор Рэнсом — навряд ли человек практичный. Европейцы редко вставляют себе золотые зубы, а других трупов, кроме европейских, доктору Рэнсому, похоже, еще очень долго не видать.
Джим решил, что обращать внимание на доктора Рэнсома больше не стоит. Он стоял бок о бок с японским солдатом, и раскрашенный камуфляжными пятнами металл водительской кабины приятно грел руки. Когда они тронулись в сторону главной дороги, солдаты уже успели вытянуться вдоль по железнодорожному пути, разматывая бесконечные катушки телефонного провода. Сейчас возьмут и запустят змея, большого, на котором может летать человек. Самый дальний солдат уже наполовину растворился в пыльном белом мареве, и его размытая фигурка, казалось, вот-вот оторвется от земли. Джим прыснул со смеху, представив себе, как у них над головами проносится воспаривший в небо солдатик. Джим с помощью отца запустил из сада на Амхерст-авеню не одну дюжину змеев. А огромные змеи-драконы, которые плыли вслед за китайскими свадебными и похоронными процессиями, вызывали в нем искреннее чувство восхищения; и еще боевые змеи, которых запускали с причалов в Путуне и которые пытались разрезать друг друга бритвенно-острыми бечевами, покрытыми клеем и битым стеклом. Но лучше всего были, конечно, пилотируемые змеи, какие отцу приходилось видеть в Северном Китае, на дюжине веревок, и каждую держит сто человек. В один прекрасный день Джим тоже полетит на таком змее и сядет на плечо ветру…
Грузовик бежал по пустынной дороге, и глаза у Джима слезились от встречного ветра. Водитель, окончательно сориентировавшийся на местности, спешил доставить заключенных в Усун и вернуться в Шанхай еще засветло. Джим изо всех сил цеплялся за крышу кабины, а за его спиной подпрыгивали на скамьях, все более и более сбиваясь в кучу, остальные заключенные. Оба миссионера-мужа уже сидели на полу, а доктор Рэнсом помогал госпоже Хаг лечь вдоль борта, на скамейку.
Но Джиму они все были теперь совершенно неинтересны. Машина въезжала в район, сплошь застроенный военными аэродромами. Бывшие китайские военно-воздушные базы, прикрывавшие устье Янцзы, перешли теперь в распоряжение японских армейских и военно-морских авиационных соединений. Они проехали мимо разбитой бомбами базы истребительной авиации, где солдаты японских инженерных войск как раз одевали новой крышей стальную раковину ангара. На заросшем травой поле выстроилась шеренга истребителей «Зеро», и между крыльями бродил пилот, в полном летном снаряжении. Джим, совершенно автоматически, помахал ему рукой, но пилот тут же исчез за частоколом пропеллеров.
Примерно мили через две, возле пустой деревни со сгоревшей пагодой, им пришлось остановиться и пропустить колонну грузовиков, груженных крыльями и фюзеляжами двухмоторных бомбардировщиков. Эскадрилья точно таких же машин стояла в полной боевой готовности, развернувшись к послеполуденному солнцу, так чтобы в любой момент можно было взлететь и отправиться громить китайские армии на западе. От всей этой суеты внутри рождалось тревожное возбуждение. Они остановились на контрольно-пропускном пункте при въезде на Сучжоуское шоссе, а Джиму уже не терпелось ехать дальше. Он сидел рядом с Бейси и постукивал каблуками друг о друга, пока дежурный сержант проверял наличие заключенных по списку, а доктор Рэнсом возмущался отношением военных властей к находящимся в тяжелейшем состоянии миссионеркам.
Джим лег животом на крышу кабины. Доктор Рэнсом, который, видимо, тоже осознал разверзшуюся между Джимом и остальными заключенными пропасть, встал и перебрался поближе к нему. Из-за пыли, загара и долгого утомительного пути его веснушки почти совсем обесцветились. И Джим вдруг понял, что доктор, несмотря на крепкий торс и сильные ноги, вымотался гораздо сильнее, чем хотел казаться. Воспалившийся кровоподтек на лице сочился кровью, и вокруг глаза уже начал собираться первый гной.
Он поклонился и подошел к японскому солдату, который устроился рядом с Джимом.
— Н-да, нам всем действительно стало гораздо лучше, оттого что удалось попить. Очень смелый поступок с твоей стороны, Джим. Откуда ты родом?
— Из Шанхая!
— И ты этим гордишься?
— Естественно, — усмехнулся Джим, пожав плечами так, словно доктор Рэнсом был какой-нибудь знахарь из самой что ни на есть сельской глуши. — Шанхай — самый большой город на свете. Отец мне говорил, что даже Лондону с ним не равняться.
— Будем надеяться, что таковым он и останется, — видишь ли, пара голодных зим… А где твои родители, а, Джим?
— Уехали, — уклончиво ответил Джим, решая про себя, не выдумать ли ему для доктора Рэнсома какую-нибудь очередную историю. Особое недоверие вызывали в нем самоуверенные вид и тон молодого врача, весьма характерные для всех тех, кто недавно прибыл из Англии; интересно, подумал Джим, а как британские киножурналы умудрились подать публике падение Сингапура. У доктора Рэнсома вполне хватит ума начать пререкаться с японскими солдатами, а после этого мало не покажется никому. Однако при всей своей — напоказ — правильности воды доктор Рэнсом выпил больше, чем приходилось на его долю. А еще Джим заметил, что на самом деле умирающие старухи вызывали в докторе куда меньше интереса и участия, чем он старался выказать.
— Они в лагере Усун, — сказал он. — В общем, живы.
— Что ж, очень рад. В лагере Усун? Так, значит, ты скоро с ними встретишься?
— Очень скоро… — Джим окинул взглядом тихие рисовые поля. При мысли о том, что, может быть, и впрямь вскоре получится увидеть маму, он улыбнулся — и почувствовал, как непривычно натянулись на лице мышцы. Она ведь и понятия не имеет, что ему пришлось пережить за последние четыре месяца. Даже если он обо всем ей расскажет, звучать это будет ничуть не лучше тех душераздирающих историй, которые он привозил с собой из послеобеденных вылазок на велосипеде в город, еще до войны, — историй, которые так и остались при нем.
— Ага, теперь уже совсем скоро. Хочу познакомить их с Бейси.
Изжелта-бледное лицо Бейси вынырнуло из-за воротника матросской куртки. Он устало посмотрел на японских солдат, которые копошились на железнодорожном полотне, так, словно заранее знал, что их ожидает в этих голых заброшенных полях.
— С удовольствием с ними познакомлюсь, Джим. — И добавил для доктора Рэнсома, без особого, впрочем, воодушевления: — Я тут понемногу присматривал за этим пацаненком.
— Ага, присматривал. Бейси пытался продать меня в Шанхае.
— Правда? А что, идея, в общем, неплохая.
— Торговцам из Хонкю. Только за меня никто ничего не давал. Но кроме того, он и правда за мной присматривал.
— И его старания не пропали даром. — Доктор Рэнсом похлопал Джима по плечу. Он пропустил руку к Джиму за спину и оттуда, с другого бока, ощупал его вздувшийся живот; потом приподнял ему верхнюю губу и осмотрел зубы. — Все в порядке, Джим, не волнуйся. Я просто хотел выяснить, чем тебя в последнее время кормили. Как только окажемся в Усуне, надо будет нам всем заняться огородничеством. А может, японцы продадут нам козу.
— Козу? — Джим никогда не видел козы, экзотического зверя, наделенного капризным и независимым нравом — качествами, которые в Джиме вызывали исключительное уважение.
— Ты интересуешься животными, Джим?
— Да нет… не слишком. Чем я действительно интересуюсь, так это авиацией.
— Авиацией? То есть модели самолетов и все такое?
— Нет, не совсем. — И Джим осторожно добавил: — Я даже сидел как-то раз в кабине японского истребителя.
— Тебе нравятся японские летчики?
— Они такие смелые…
— А это — очень важно?
— Не самое худшее качество, если ты собираешься выиграть войну.
Джим вслушался в отдаленный гул невидимого самолета. Этот врач, с его длинными ногами, с его английской манерой говорить и держать себя, с его повышенным интересом к зубам, вызывал в нем сильные подозрения. Чего доброго, они еще споются с Бейси, и будет у нас славная такая шайка мародеров. Джим подумал о козе, которую доктор Рэнсом собрался покупать у японцев. Из прочитанных книг у него сложилось устойчивое впечатление, что нрав у этих животных еще тот, откуда в очередной раз следовало, что доктор Рэнсом — навряд ли человек практичный. Европейцы редко вставляют себе золотые зубы, а других трупов, кроме европейских, доктору Рэнсому, похоже, еще очень долго не видать.
Джим решил, что обращать внимание на доктора Рэнсома больше не стоит. Он стоял бок о бок с японским солдатом, и раскрашенный камуфляжными пятнами металл водительской кабины приятно грел руки. Когда они тронулись в сторону главной дороги, солдаты уже успели вытянуться вдоль по железнодорожному пути, разматывая бесконечные катушки телефонного провода. Сейчас возьмут и запустят змея, большого, на котором может летать человек. Самый дальний солдат уже наполовину растворился в пыльном белом мареве, и его размытая фигурка, казалось, вот-вот оторвется от земли. Джим прыснул со смеху, представив себе, как у них над головами проносится воспаривший в небо солдатик. Джим с помощью отца запустил из сада на Амхерст-авеню не одну дюжину змеев. А огромные змеи-драконы, которые плыли вслед за китайскими свадебными и похоронными процессиями, вызывали в нем искреннее чувство восхищения; и еще боевые змеи, которых запускали с причалов в Путуне и которые пытались разрезать друг друга бритвенно-острыми бечевами, покрытыми клеем и битым стеклом. Но лучше всего были, конечно, пилотируемые змеи, какие отцу приходилось видеть в Северном Китае, на дюжине веревок, и каждую держит сто человек. В один прекрасный день Джим тоже полетит на таком змее и сядет на плечо ветру…
Грузовик бежал по пустынной дороге, и глаза у Джима слезились от встречного ветра. Водитель, окончательно сориентировавшийся на местности, спешил доставить заключенных в Усун и вернуться в Шанхай еще засветло. Джим изо всех сил цеплялся за крышу кабины, а за его спиной подпрыгивали на скамьях, все более и более сбиваясь в кучу, остальные заключенные. Оба миссионера-мужа уже сидели на полу, а доктор Рэнсом помогал госпоже Хаг лечь вдоль борта, на скамейку.
Но Джиму они все были теперь совершенно неинтересны. Машина въезжала в район, сплошь застроенный военными аэродромами. Бывшие китайские военно-воздушные базы, прикрывавшие устье Янцзы, перешли теперь в распоряжение японских армейских и военно-морских авиационных соединений. Они проехали мимо разбитой бомбами базы истребительной авиации, где солдаты японских инженерных войск как раз одевали новой крышей стальную раковину ангара. На заросшем травой поле выстроилась шеренга истребителей «Зеро», и между крыльями бродил пилот, в полном летном снаряжении. Джим, совершенно автоматически, помахал ему рукой, но пилот тут же исчез за частоколом пропеллеров.
Примерно мили через две, возле пустой деревни со сгоревшей пагодой, им пришлось остановиться и пропустить колонну грузовиков, груженных крыльями и фюзеляжами двухмоторных бомбардировщиков. Эскадрилья точно таких же машин стояла в полной боевой готовности, развернувшись к послеполуденному солнцу, так чтобы в любой момент можно было взлететь и отправиться громить китайские армии на западе. От всей этой суеты внутри рождалось тревожное возбуждение. Они остановились на контрольно-пропускном пункте при въезде на Сучжоуское шоссе, а Джиму уже не терпелось ехать дальше. Он сидел рядом с Бейси и постукивал каблуками друг о друга, пока дежурный сержант проверял наличие заключенных по списку, а доктор Рэнсом возмущался отношением военных властей к находящимся в тяжелейшем состоянии миссионеркам.