Страница:
Тогда мне казалось, что я уже достиг той некое метафизической точки в жизни человеческой, когда лучше уже быть не может. Я парил на своей стальной космической птице среди бесконечности пустоты, со скоростью восьми тысяч километров в минуту удалялся от земли и знал, что такое переживание было доступно лишь единицам. Это осознание заставляло ощущать гордость за себя и все человечество.
Налюбовавшись ледяными далями спайс-пространства, я оттолкнулся от потолка нашей кабины и нырнул обратно в кресло. Все это время напарник маячил корявой тенью на фоне иллюминаторов, плавно покачиваясь в своем серебристом комбинезоне с коровой на груди.
Он не произносил ни слова, но как только я занял место в кресле неожиданно очутился совсем рядом и сказал:
– Вылезай!
– Что? – удивленно спросил я, признаться, грандиозное зрелище космической пустоты так захватило меня, что я с трудом ориентировался в том, что происходило внутри кабины.
– Вылезай, – с нажимом повторил он, – ты сел мое кресло. А твое кресло – вон там.
– Не все ли равно? – спросил я, – ведь сейчас нет никаких маневров?
– Это кресло второго пилота, – произнес он мрачно, – в нем должен сидеть второй пилот, а это я. Вдруг мне понадобится быстро действовать, а я не смогу быть на своем месте?
Я пожал плечами и выбрался из кресла. Мы то было совершенно наплевать, в каком кресле сидеть, но если хочет человек.
– И помни про кресло, – сказал он напоследок и замолчал, вперив неподвижный взгляд в милеометр, который неумолимо отмеривал нечувствительные пустые мили, которые остались до земного спутника. Судя по всему, наш корабль обещал прибыть к луне с солидным пробегом и без надежды на капремонт.
Теперь я помню про кресло. Помню про все остальное и свято берегу свои нерушимые границы…
На земле успела наступить ночь и тьма скрыла планету так словно исполинское веко в макияже вечерних тонов закрыло яркий серо-голубой глаз. Я помню, что совсем не устал – наоборот, был полон адреналина, и никак не удавалось расслабиться. Я твердил себе, что лететь еще двое суток и не стоит так напрягаться, но ничего не мог поделать. Цап дал очередную ориентировку – время ужина, и мы принялись распаковывать концентраты.
На Агамемноне было подобие сейфа, где прикрытые сверху противоперегрузочной сеткой хранились концентраты с тупо лыбящейся коровой на каждой этикетке. Мой напарник снял сеть и скоро мне в руки поплыла упаковка сухого супа. Мне показалось, что этого мало и я потянулся за еще одной, но второй пилот уже захлопнул сейф.
– Эй, – сказал я, – а еще?
– Ты уже получил, – ответствовал напарник и перебрался в кресло.
– Но я хочу еще!
– Ты же спайсманавт, – был ответ, – наш рацион строго рассчитан и мы должны экономить.
Я мрачно сжал зубы и поплыл на свое место – кресло первого пилота. Мрачно дернул за пластиковый шнур своей снеди и стал смотреть как размешивается внутри порошок. При этом я, неожиданно, заметил что второй пилот взял не одну, а сразу две упаковки!
– Послушай! – гневно сказал я, – у тебя же два пакета!
– Один, – невозмутимо ответил он и единым махом всосал в себя один из пакетов. Другой, он, дружелюбно улыбнувшись, показал мне.
Признаться, это слегка не укладывалось в голове. Теперь то я понимаю, что все это было злобным, хорошо продуманным планом. Знаю теперь, но откуда мне это было знать тогда?
– Как ты себя ведешь?! – вымолвил я, наконец, – ты спайсманавт или нет? У тебя же ответственная операция! Ты ведешь спайс-шатлл на луну. Тысячи людей зависят от тебя.
– Спокойно-спокойно! – прикрикнул он, – не кипятись так! Просто я гораздо больше тебя вешу. Для нормального функционирования мне нужно больше, чем тебе!
– Но это не повод, чтобы ограничивать меня!
А он только ухмыльнулся и, выдув второй суп, скатал упаковки в аккуратные желтые шарики и кинул их в направлении утилизатора, но промахнулся и одни из шариков ударился в стену и завис в опасной близости от моего уха.
– Убери, – сказал я.
– К тебе ближе, – невозмутимо ответствовал он.
Скрипя сердцем, я отправил упаковки в утилизатор. Снова вклинился Цап и, давясь пафосом, сообщил, что до некоей точки равновесия между Землей и луной осталось около четырех часов лета, после чего пожелал нам, славным межпланетным скитальцам спокойной ночи.
Спал я плохо. В темной кабине шатла было душно, диковато перемигивались зеленые глаза приборов, да натужное сопение напарника говорило о том, что он тоже не спит. Вот тогда то меня впервые начал нервировать этот тип.
– "Что он там делает?" – думалось мне, когда я слышал шевеление его грузного тела в темноте, – «Что ему еще надо?»
Так или иначе, но я все-таки заснул – у меня хорошие нервы и хороший сон, и я всегда легко засыпаю на новом месте. Вернее, засыпал… Мне снились лучащиеся радостным идиотизмом лица ЦАПовцев перед полетом и еще снилась наша корова – черный, нелепый силуэт на фоне лунного диска, которая пытается успеть достичь земного спутника раньше, чем это сделают ее рисованные двойники на вышвырнутых в утилизатор упаковках.
В назначенный час вспыхнул свет и радио донесло до меня сигналы побудки – жизнерадостный рожок пастуха, на фоне отдаленного глухого мычания. Я открыл глаза и в ярком свете галогеновых увидел какой-то, желтый поблескивающий комок на уровне глаз.
Секунду я пытался понять, какое из небесных тел так выглядит, а потом мои вечерние подозрение разом вернулись ко мне и я, рывком приняв вертикальное положение, ошалело огляделся вокруг.
Повинуясь законам небесной механики, желтые аккуратные шарики смятого пластика подобно редкой стайке крохотных метеоритов парили у пола нашей кабины. Сейф был открыт. Я смотрел и не мог поверить своим глазам!
Весь внутренний объем межпланетного спайс-шатла Агамемнон-13 был занят весело кружащимися упаковками из-под нашего растворимого супа.
Трансфер 003. А. Якутин.
Но я не о том. Я всегда находил со всеми общий язык. Это очень просто – большинство моих соседей свято верили в тезисы Дейла Карнеги, в том числе и мои родители. Поэтому наше общение с друзьями и сослуживцами напоминало игравшийся уже в десятитысячный раз спектакль, в котором все идет по заранее утвержденной схеме. Мы все время улыбались как заводные куклы – мы пожимали руки и говорили банальности. Было несколько простых приемов, заучив которые ты мог пойти достаточно далеко и договориться практически с любым обитателем Земной Тверди. Думаю, что почти все население городка это устраивало.
Это умаляло проблемы с общением, но одновременно облегчало проникновение неблагонадежных отщепенцев, которые могли таким образом маскироваться под добропорядочных обывателей.
Занятно, почему-то мысли об идиотизме той, оставшейся на земле жизни стали приходить ко мне только сейчас, когда я почти уверен, что на родину уже не вернусь. Теперь я смотрю иначе. Может быть потому, что теперь сам управляю государством?
Факт есть факт – до этого я отлично ладил с людьми и не знал проблем. И потребовалось удалиться от земли на многие тысячи миль, чтобы наконец-то встретиться лицом к лицу с тем фактом, что по настоящему невыносимые люди мне просто не попадались.
Почти минуту под заунывную побудку ЦАПа я пялился на царящий в кабине бедлам. Мой напарник, это животное, восседал на своем кресле и приканчивал очередную упаковку супа. Он был доволен и улыбался почти как корова на желтой этикетке.
– Что здесь происходит… – наконец слабо выдавил я, – что ты творишь!
Второй пилот обернулся ко мне и его улыбка стала шире, обнажая золотую фиксу в правом верхнем коренном зубе. Щеки напарника алели бодрым румянцем, щелки глаз светились какой то диковатым весельем. Он смял упаковку супа и мощным щелчком отправил в полет очередное крошечное небесно тело.
– Что, насорил? – бодрым голосом спросил он, – Ну, извини.
Я заглянул в его лучащиеся звездным светом глаза и мороз пошел у меня по коже. Я хотел что-то сказать и вдруг понял, что не могу вымолвить ни слова.
– Ты что, есть не будешь, что ли?
Шел лишь второй день моего героического полета к луне, а межпланетные странствия подобно сну неврастеника грозили перейти из стадии легких грез в кромешный кошмар. Мне внезапно стало трудно дышать. Легкие с усилием втягивали кислород, словно их вот-вот грозил схватить паралич. Что-то поднялось внутри меня, словно кровь закипела и я открыл, было, рот, чтобы заорать на этого отморозка, моего напарника, заорать так, как я никогда ни на кого не кричал, но тут на табло разом вспыхнули алые лампы и бодрый бубнеж ЦАПовцев перекрыла заунывная сирена, которая диким диссонансом вплеталось в мирное мычание с далеких зеленых пастбищ.
Секундой позже мигали уже все табло, а из-под потолка хлестали тугие струи вонючего пара. Дышать стало тяжело как в бане. Липкий туман заполнял кабину.
Я рванулся к пульту и автоматически отбив код связи заорал в микрофон:
– Ало! ЦАП! ЦАП у нас проблемы! Вы слышите, земля! У нас ЧП!
– Поздравляем Агамемно, – сказал ЦАП, – только что вы достигли точки равновесия между землей и луной. Слава героям!
Потом в рации глухо щелкнуло и бодрый голос умолк. Пока связь настраивалась, пар бить перестал и воцарилась помигивающая багровым тишина.
Я во все глаза смотрел на напарника. Страх сжимал меня, руки тряслись, и хотелось любой ценой вырваться из этой вдруг забарахлившей стальной коробки с гордым именем Агамемнон. Напарник был совершенно спокоен. Шарики упаковок совершали бег вокруг него, вызывая ассоциации с картинами художников-сюрреалистов.
– Ало, Агамемно! – проснулся ЦАП, – доложите обстановку.
– Система климат-контроля вышла из строя. Был какой-то пар, но не похоже на задымление… видимо не пожар. И кажется… холодает.
– Спокойно, – сказала земля, – мы проверяем показания телемилии… так и есть, система вентиляции не работает… климат-контроль – не работает… теплорегуляция не поддается регулировке… Внимание Агамемно, проверьте, нет ли посторонних предметов в системе циркуляции воздуха?
– Я проверю, – я оттолкнулся от кресла и взмыл в сырую, кружащуюся обертками багровую полутьму под потолком. Одна из оберток ударила меня в лоб и, еще не успев достигнуть решетки вентиляции, я уже все понял. Проклятые упаковки из-под супа, конечно! Всю ночь система втягивала их в себя и в конце – концов фильтр полностью забило! И я знал, кто в этом был виноват.
Сжав кулаки, я медленно обернулся к напарнику. Злоба переполняла меня – хотелось наброситься с кулаками и бить, бить эту сволочь, пока красные кровяные шарики не украсят стены кабины. Но, взглянув на него, я тут же понял что он не боится. Он был готов к схватке! Больше того, он ее жаждал! Он принимал вызов!
– Агамемно! – взывал ЦАП, – Агамемно доложите обстановку! Что у вас там происходит?!
Усилием воли я обуздал себя – драки допустить было нельзя. Я все еще отвечал за этот корабль.
– Слушай ты… – хриплым не своим голосом произнес я, – сейчас мы справимся с аварией, а после… После будет так: Вот это половина кабины – моя, – я нервно ткнул пальцем в кресло первого пилота. А вот это – твоя. И ты никогда, слышишь, никогда не будешь ее пересекать и твой мусор никогда сюда не долетит. Ты понял меня?!
– Как скажешь… – ответствовал он.
И хищно улыбнулся.
Гордый плод человеческой мысли – спай-шатлл Агамемнон-13 продолжал рассекать податливый вакуум, хищно нацелившись в луну своей широкой кормой. Нос его смотрел в сторону покинутого зеленого мира и полустертая корова на облицовке, казалось, печально провожала отдаляющийся дом большими печальными глазами.
Циркуляцию воздуха мы более или менее наладили. Вернее я провел битых три часа под потолком кабины, выковыривая липкие бумажки из фильтра. В награду мне дохнуло в лицо свежим воздушным потоком и слегка отлегло от сердца. Сигнальные лампы продолжали мигать, раскрашивая нашу спайс – каморку в психоделические цвета провинциальной дискотеки. Отключить их не удалось, видимо перемкнуло какие то цепи, или требовалось заменить фильтр целиком. Увы, у нас не было такой возможности.
Вернее у меня – напарник, к которому я впервые в тот звездный день испытал чувство ненависти, продолжал валяться в своем кресле и на все уговоры помочь отвечал снисходительным мычанием, что в сочетании с многочисленными коровами на извлеченных из вентиляции упаковках вызывало безмерное раздражение.
Какое-то время спустя ЦАП душевно осведомился как у нас дышится и получив положительный ответ не преминул подкинуть новую задачку:
– Агамемно, внимание! Телемилия донесла до нас, что климат контроль исправить не удалось. Вам будет немножко холодно.
– Насколько холодно? – спросил я.
ЦАП запнулся – там, на земле, в роскошно отделанном деревом ценных пород зале управления полетом подбирали формулировку помягче. Я слушал, предчувствуя недоброе.
– Агамемно… – наконец сказал ЦАП, – у вас будет гораздо теплее нуля.
Я перевел дух. ЦАП помолчал и решительно добавил:
– По Кельвину.
Вновь мороз прошел у меня по коже. Может быть, это был банальный страх, а может быть, это наш челнок уже остывал до температуры окружающего нас пространства. Я медленно обернулся к напарнику, который был виноват во всем и все так же беззаботно сидел в своем кресле, и шагнул к нему.
– Стой! – быстро сказал тот, – ты уже на моей половине!
Так ничего и не сказав, я вернулся в свое кресло.
Через четыре часа Агамемнон настолько приблизился к луне, что ее диск стал казаться больше земного – это в том случае, если бы у нашей кабины было зеркало заднего вида. А так мы видели только удаляющуюся землю – трогательно прекрасную и казавшуюся мне теперь родным домом, со всеми ее странами и континентами.
Ощутимо похолодало. Багровый туман всплыл к потолку, а потом выпал на стекла причудливой изморозью. Наше дыхание тоже парило и казалось, в кабине вот-вот пойдет снег. Мы летели молча – только изредка злобно косились друг на друга. Я шептал проклятья, но так тихо, что он ничего не услышал.
Я никогда не любил холода. У нас в Земной Тверди мягкий и очень приятный климат, без всяких экстремальных выкидок, вроде смерча, или там селевых потоков.
Благопристойный климат!!!
С наших равнин можно писать пасторальные акварели из жизни глубинки. Особенно впечатляют стада бизонов, которые были куплены городским фондом охраны дикой природы за бешенные деньги в разных зоопарках мира.
Я был тогда совсем маленький, еще до того как случилась та снежная зима, когда ушел Гек. Я видел снег лишь в холодильнике и впечатленный какой-то книжкой про отважную полярную экспедицию решил испытать на себе действие холода. Я забрался в холодильник – старую еще модель, ту, с захлопывающимся замком – который мои благопристойные родители то ли из-за экономии, то ли из глупого чувства сентиментальности не меняли уже много лет.
Дверь древнего рефрижератора захлопнулась за мной и открылась лишь пол часа спустя, когда меня, оледеневшего до синевы и почти задохнувшегося извлекли перепуганные родственники. Не помню что было дальше – вряд ли какие то семейный скандалы и сцены, скорее меня утешали и мягкими разговорами наставляли на путь истинный. Но я прекрасно запомнил те бесконечные тридцать минут, проведенных в стальном морозильном гробу – Холод, тьма и ощущение замкнутого пространства.
Может быть, потому я и начал так рьяно стремиться к свободе? Клаустрофобия на всю жизнь?
Те же самые ощущения я испытывал и сейчас. И то, что в стальном ящике со мной находится еще один живой человек только омрачало ситуацию.
Меж тем мой напарник приступил к ужину, уничтожив пять упаковок дегидрированного супа и милостиво разрешив взять мне одну. Меня трясло от злобы, но затевать конфликт сейчас явно не стоило.
Выдыхая в морозный воздух оптимистичные облачка пара, он уничтожил одну за другой упаковки и теперь я заметил, что он держит слово. Вместо того чтобы пускать их в свободный полет, он аккуратно запихивал их в складки своего кресла, откуда они торчали самым безумным образом. Законопачиванию также подверглись некоторые впадины на панели приборов. Куски черно-белого жвачного ехидно пялились на меня с упаковок.
Что ж, уговор он выполнял, следует признать.
Собственно мысль о невменяемости моего второго пилота пришла ко мне только тогда.
Хотя сейчас мне кажется это странным – он вел себя неадекватно с самого старта и я вполне мог его заподозрить, стоило лишь пообщаться с ним поближе там, на земле. Может быть, все было бы по другому. Но тогда мне казалось, что раз он допущен к полету, то наверняка прошел тестирование на психологическую полноценность. Увы, я забыл что ЦАП – это ЦАП – а там всегда больше всего на свете любили деньги – потому и взрываются так часто на стартах наши перегруженные лишним народом спайс-шатлы.
Но теперь я взглянул на него новыми глазами. Напарник улыбался и пускал в невесомость маленькие радужные пузыри, которые замерзали, едва оторвавшись от его губ и на лету превращались в неэстетичного вида снежинки.
Мне было холодно – температура в Агамемноне приближалась к минусовой и хотелось чего ни будь теплого и я отправил свой пакет в положенную для этого микроволновку.
Дегидрированный суп принялся разогреваться, а я вернулся в кресло и предался тяжким думам. Мой идеализм куда то испарился. Вернее, если принять во внимание царящий холод, выпал колкой изморозью. Впервые в моей благопристойной жизни я наврался на настоящие неприятности, которые к тому же грозили стать первыми и последними.
От осознания этого факта мне стало так тоскливо, что я не сразу сообразил что мой суп давно миновал точку перегрева и сейчас активно кипит в своей упаковке. Шум доносящийся из печи заставил меня поднять голову и поспешно рвануться к дверце. Рывком я распахнул задыхающийся в собственном паре нагревательный прибор и замер, когда поток жара рванулся мне на встречу. Решение было простым и захватывающим. Я застыл у потолка кабины и почувствовал, что улыбаюсь.
– Агамемно, прием! – проснулся ЦАП из-под толщи льда оковывающей переднюю панель, – У вас там холодно? Мы, кажется, нашли выход. Это называется «Ершить себя изнутри» – древний сибирский способ. Очень прост в исполнении. Самое главное тщательная, последовательная работа грудных мышц…
– ЦАП, я знаю что делать! – заорал я, – у меня есть решение!!
Мой напарник оторвался от своих пузырей и удивленно посмотрел на меня – кажется, он считал меня сумасшедшим.
Упаковка супа кипела в печке еще полтора часа, распространяя влажное банное тепло, а когда суп полностью испарился, я заменил ее другой. По моим расчетам обогрева должно было хватить недели на три.
Трансфер 004. Якутин.
Мир, услышь меня – кажется, трансферы это единственное, что меня держит, что позволяет остаться в рассудке.
Весь вечер напарник бодро гадил на своей половине. Плевался и мазал слюнями стены.
Мне было тошно. Ночью плохо спал – было душно, стильный серебристый комбинезон лип к телу и пропитывался потом. Второй пилот храпел и переговаривался во сне. Мне показалось, что он говорит даже не с одним, а с несколькими собеседниками.
Иногда он замолкал, а потом начинал тихо и тоскливо выть на приближающуюся луну.
Именно той ночью я впервые ощутил себя запертым в клетке с несколько лет постившимся диким павианом – кошмарное, тягостное ощущение, а самое главное – не поддающееся никакому прогнозу.
Была лишь надежда – запертая в клетку вместе со мной, а ей прогнозы были не к чему – она была слепа и невменяема, как большинство таких надежд.
Утро красило нежным светом утратившие всякий лоск внутренности кабины – только вместо застенчивого румянца только что показавшегося из-за горизонта солнца нам светила луна, раз и навсегда заменив собой извечный светоч. Желтый ее неприятный свет понуро скользил по разрисованным изморозью приборам, по запотевшим стеклам циферблатов, по многочисленным бессмысленным флажкам этикеток, по слюням, грязным носкам и пропитавшимся потом серебристым комбинезонам от известного кутюрье. Голые волосатые ноги второго пилота парили в воздухе, частично перекрывая мне вид на далекую землю.
Сквозь кашляющий эфир ЦАП донес нам звуки побудки и едва дав ей закончиться, почти без паузы, тараторя и захлебываясь звуками как диктор итальянского радио начал поздравительную речь о достижении нами лунной орбиты.
К речи я остался совершенно равнодушный, потому что смотрел на корявые ступни напарника, распространяющие в воздухе совершенно неописуемый аромат.
Если вы теперь спросите меня, как пахнут луна, я без тени промедления отвечу вам – грязными носками. Впрочем, сейчас то я привык к этому запаху.
– Хочу быть ближе к природе, – заметив мой взгляд лаконично сообщил напарник, – пройтись так сказать, своими ногами по лунной пыли…
Я вежливо кивнул, хотя внутри исходил криком. ЦАП закончил речь, которую я совершенно не уловил и предложил преступить к собственно маневрам.
Короткий завтрак с ритуальным запуском смятых оберток в воздух. Заменить одну выкипевшую в микроволновке корову на другую.
– Агамемно, прием! – торжественно сообщил ЦАП, – приступайте к перемещению на орбиту луны. Весь мир сейчас смотрит на наш спутник с надеждой, затаив дыхание. Продажи мясо молочных продуктов подскочили на сто пятьдесят процентов. Агамемно! Так держать!
Я подумал о тех бесчисленных миллионах у которых сейчас день, но промолчал, а вместо этого занял место в кресле, предварительно по инструкции пристегнувшись. Мой второй пилот, шевеля голыми ступнями, встал на боевой пост.
Влекомый пробудившимися маневровыми двигателями Агамемно начал совершать замедленный, неторопливый кувырок, ставя вселенную в запотевших иллюминаторах с ног на голову. ЦАП контролировал телемилию, сообщая что-то о градусах и параллелях. Мои руки оперировали приборами экономными четкими движениями и, словно отдельно от меня. Уроки данные на земле не прошли зря. Я справлялся. Но лишь до поры до времени.
– Не трожь! – трубно заорал напарник, стоило моей руки протянуться к тумблеру в опасной близости от его кресла.
Я упрямо нажал и тут же сильно получил по ладони. Прижав руку к груди, я очередным усилием воли удержался от того, чтобы ринуться в драку. Земля в иллюминаторах стала смещаться куда то влево и вниз. Кинув на напарника умоляющий взгляд, я снова рванулся к тумблеру и он ударил снова.
– Нажми, кретин!! – заорал я вне себя от боли и страха.
Он нажал. Я вернулся к своим приборам.
– Это мои приборы, – сказал второй пилот, нахмурясь, – никогда их не трогай.
Я не ответил – ловил взбесившийся челнок.
– Агамемно, что у вас там происходит? – взволнованно спросил ЦАП и ответил без ответа.
– Третья панель слева! – крикнул я, – можно нажать?!
– Моя половина!
– Можно нажать!!!
– Нет!
Под заунывные тревоги ЦАПовцев наш челнок совершал свой маневр, похожий на попытку паралитика у которого бездействует половина тела исполнить трюк из арсенала профессиональных гимнастов. Земля впереди стала потихоньку сменяться луной. Я старался как мог.
– Шатл! – крикнул ЦАП, – рукоятка прямо по центру, три градуса на себя… немедленно!
– Это моя рукоятка! – сказал я.
– Нет моя, – сказал напарник.
– Она на моей половине!
– Сволочь! Она по центру!
– Она моя!
– Отдай, гад, отдай!
– Агамемно! Вы промахиваетесь! Повторяю! Вы промахиваетесь мимо луны!!!
Я рванул рукоятку на себя. Он ударил меня в лицо, я боднул его головой и получил еще раз. В воздух воспарила стайка красных, поблескивающих пузырьков.
– ОТДАЙ!!! – вопил я, – МОЕ!! МОЕ!! МОЕ!!
– Нет мое!!! – вопил он, – мое!!!
– Агамемно! – торжественно заявил ЦАП, – мои поздравления! Вы на орбите луны.
Мы замерли, разом повернувшись к окнами. Луна была там за ними, похожий на исполинский неровно выпеченный блин, который миллионолетия пролежал в самом темной углу кладовки. Желтоватый ее отсвет падал на наши лица, выглядевшие в нем уставшими и нездоровыми. Кровь собиралась в шарики, словно вспомнив из чего она состоит и оседала на стенках кабины замысловатым рисунком.
Я повернулся и уставился на напарника:
– Нам нужно отстрелить разгонный блок.
Он внимательно смотрел на меня.
Я перевел взгляд на пульт и замер. Управление маневровым блоком, уродливой ступой торчащего за серебристым телом нашего челнока, находилось ровно на середине приборной панели. Кнопки таинственно поблескивали, а на одной из них осела капля моей крови.
Налюбовавшись ледяными далями спайс-пространства, я оттолкнулся от потолка нашей кабины и нырнул обратно в кресло. Все это время напарник маячил корявой тенью на фоне иллюминаторов, плавно покачиваясь в своем серебристом комбинезоне с коровой на груди.
Он не произносил ни слова, но как только я занял место в кресле неожиданно очутился совсем рядом и сказал:
– Вылезай!
– Что? – удивленно спросил я, признаться, грандиозное зрелище космической пустоты так захватило меня, что я с трудом ориентировался в том, что происходило внутри кабины.
– Вылезай, – с нажимом повторил он, – ты сел мое кресло. А твое кресло – вон там.
– Не все ли равно? – спросил я, – ведь сейчас нет никаких маневров?
– Это кресло второго пилота, – произнес он мрачно, – в нем должен сидеть второй пилот, а это я. Вдруг мне понадобится быстро действовать, а я не смогу быть на своем месте?
Я пожал плечами и выбрался из кресла. Мы то было совершенно наплевать, в каком кресле сидеть, но если хочет человек.
– И помни про кресло, – сказал он напоследок и замолчал, вперив неподвижный взгляд в милеометр, который неумолимо отмеривал нечувствительные пустые мили, которые остались до земного спутника. Судя по всему, наш корабль обещал прибыть к луне с солидным пробегом и без надежды на капремонт.
Теперь я помню про кресло. Помню про все остальное и свято берегу свои нерушимые границы…
На земле успела наступить ночь и тьма скрыла планету так словно исполинское веко в макияже вечерних тонов закрыло яркий серо-голубой глаз. Я помню, что совсем не устал – наоборот, был полон адреналина, и никак не удавалось расслабиться. Я твердил себе, что лететь еще двое суток и не стоит так напрягаться, но ничего не мог поделать. Цап дал очередную ориентировку – время ужина, и мы принялись распаковывать концентраты.
На Агамемноне было подобие сейфа, где прикрытые сверху противоперегрузочной сеткой хранились концентраты с тупо лыбящейся коровой на каждой этикетке. Мой напарник снял сеть и скоро мне в руки поплыла упаковка сухого супа. Мне показалось, что этого мало и я потянулся за еще одной, но второй пилот уже захлопнул сейф.
– Эй, – сказал я, – а еще?
– Ты уже получил, – ответствовал напарник и перебрался в кресло.
– Но я хочу еще!
– Ты же спайсманавт, – был ответ, – наш рацион строго рассчитан и мы должны экономить.
Я мрачно сжал зубы и поплыл на свое место – кресло первого пилота. Мрачно дернул за пластиковый шнур своей снеди и стал смотреть как размешивается внутри порошок. При этом я, неожиданно, заметил что второй пилот взял не одну, а сразу две упаковки!
– Послушай! – гневно сказал я, – у тебя же два пакета!
– Один, – невозмутимо ответил он и единым махом всосал в себя один из пакетов. Другой, он, дружелюбно улыбнувшись, показал мне.
Признаться, это слегка не укладывалось в голове. Теперь то я понимаю, что все это было злобным, хорошо продуманным планом. Знаю теперь, но откуда мне это было знать тогда?
– Как ты себя ведешь?! – вымолвил я, наконец, – ты спайсманавт или нет? У тебя же ответственная операция! Ты ведешь спайс-шатлл на луну. Тысячи людей зависят от тебя.
– Спокойно-спокойно! – прикрикнул он, – не кипятись так! Просто я гораздо больше тебя вешу. Для нормального функционирования мне нужно больше, чем тебе!
– Но это не повод, чтобы ограничивать меня!
А он только ухмыльнулся и, выдув второй суп, скатал упаковки в аккуратные желтые шарики и кинул их в направлении утилизатора, но промахнулся и одни из шариков ударился в стену и завис в опасной близости от моего уха.
– Убери, – сказал я.
– К тебе ближе, – невозмутимо ответствовал он.
Скрипя сердцем, я отправил упаковки в утилизатор. Снова вклинился Цап и, давясь пафосом, сообщил, что до некоей точки равновесия между Землей и луной осталось около четырех часов лета, после чего пожелал нам, славным межпланетным скитальцам спокойной ночи.
Спал я плохо. В темной кабине шатла было душно, диковато перемигивались зеленые глаза приборов, да натужное сопение напарника говорило о том, что он тоже не спит. Вот тогда то меня впервые начал нервировать этот тип.
– "Что он там делает?" – думалось мне, когда я слышал шевеление его грузного тела в темноте, – «Что ему еще надо?»
Так или иначе, но я все-таки заснул – у меня хорошие нервы и хороший сон, и я всегда легко засыпаю на новом месте. Вернее, засыпал… Мне снились лучащиеся радостным идиотизмом лица ЦАПовцев перед полетом и еще снилась наша корова – черный, нелепый силуэт на фоне лунного диска, которая пытается успеть достичь земного спутника раньше, чем это сделают ее рисованные двойники на вышвырнутых в утилизатор упаковках.
В назначенный час вспыхнул свет и радио донесло до меня сигналы побудки – жизнерадостный рожок пастуха, на фоне отдаленного глухого мычания. Я открыл глаза и в ярком свете галогеновых увидел какой-то, желтый поблескивающий комок на уровне глаз.
Секунду я пытался понять, какое из небесных тел так выглядит, а потом мои вечерние подозрение разом вернулись ко мне и я, рывком приняв вертикальное положение, ошалело огляделся вокруг.
Повинуясь законам небесной механики, желтые аккуратные шарики смятого пластика подобно редкой стайке крохотных метеоритов парили у пола нашей кабины. Сейф был открыт. Я смотрел и не мог поверить своим глазам!
Весь внутренний объем межпланетного спайс-шатла Агамемнон-13 был занят весело кружащимися упаковками из-под нашего растворимого супа.
Трансфер 003. А. Якутин.
Первый пилот. Экватор.
Сколько себя помню, я всегда был дружелюбным. В нашей Земной Тверди иначе нельзя – нелюдимые бирюки считаются неспособными к продуктивной жизни. А в моем милом городке таких не было вовсе – они просто не допускались в городскую черту из-за обстоятельств в первую очередь экономических и социальных. Земная Твердь была благопристойным городом – это был ее лозунг и девиз одновременно. Понимаете, это как фильтр.Но я не о том. Я всегда находил со всеми общий язык. Это очень просто – большинство моих соседей свято верили в тезисы Дейла Карнеги, в том числе и мои родители. Поэтому наше общение с друзьями и сослуживцами напоминало игравшийся уже в десятитысячный раз спектакль, в котором все идет по заранее утвержденной схеме. Мы все время улыбались как заводные куклы – мы пожимали руки и говорили банальности. Было несколько простых приемов, заучив которые ты мог пойти достаточно далеко и договориться практически с любым обитателем Земной Тверди. Думаю, что почти все население городка это устраивало.
Это умаляло проблемы с общением, но одновременно облегчало проникновение неблагонадежных отщепенцев, которые могли таким образом маскироваться под добропорядочных обывателей.
Занятно, почему-то мысли об идиотизме той, оставшейся на земле жизни стали приходить ко мне только сейчас, когда я почти уверен, что на родину уже не вернусь. Теперь я смотрю иначе. Может быть потому, что теперь сам управляю государством?
Факт есть факт – до этого я отлично ладил с людьми и не знал проблем. И потребовалось удалиться от земли на многие тысячи миль, чтобы наконец-то встретиться лицом к лицу с тем фактом, что по настоящему невыносимые люди мне просто не попадались.
Почти минуту под заунывную побудку ЦАПа я пялился на царящий в кабине бедлам. Мой напарник, это животное, восседал на своем кресле и приканчивал очередную упаковку супа. Он был доволен и улыбался почти как корова на желтой этикетке.
– Что здесь происходит… – наконец слабо выдавил я, – что ты творишь!
Второй пилот обернулся ко мне и его улыбка стала шире, обнажая золотую фиксу в правом верхнем коренном зубе. Щеки напарника алели бодрым румянцем, щелки глаз светились какой то диковатым весельем. Он смял упаковку супа и мощным щелчком отправил в полет очередное крошечное небесно тело.
– Что, насорил? – бодрым голосом спросил он, – Ну, извини.
Я заглянул в его лучащиеся звездным светом глаза и мороз пошел у меня по коже. Я хотел что-то сказать и вдруг понял, что не могу вымолвить ни слова.
– Ты что, есть не будешь, что ли?
Шел лишь второй день моего героического полета к луне, а межпланетные странствия подобно сну неврастеника грозили перейти из стадии легких грез в кромешный кошмар. Мне внезапно стало трудно дышать. Легкие с усилием втягивали кислород, словно их вот-вот грозил схватить паралич. Что-то поднялось внутри меня, словно кровь закипела и я открыл, было, рот, чтобы заорать на этого отморозка, моего напарника, заорать так, как я никогда ни на кого не кричал, но тут на табло разом вспыхнули алые лампы и бодрый бубнеж ЦАПовцев перекрыла заунывная сирена, которая диким диссонансом вплеталось в мирное мычание с далеких зеленых пастбищ.
Секундой позже мигали уже все табло, а из-под потолка хлестали тугие струи вонючего пара. Дышать стало тяжело как в бане. Липкий туман заполнял кабину.
Я рванулся к пульту и автоматически отбив код связи заорал в микрофон:
– Ало! ЦАП! ЦАП у нас проблемы! Вы слышите, земля! У нас ЧП!
– Поздравляем Агамемно, – сказал ЦАП, – только что вы достигли точки равновесия между землей и луной. Слава героям!
Потом в рации глухо щелкнуло и бодрый голос умолк. Пока связь настраивалась, пар бить перестал и воцарилась помигивающая багровым тишина.
Я во все глаза смотрел на напарника. Страх сжимал меня, руки тряслись, и хотелось любой ценой вырваться из этой вдруг забарахлившей стальной коробки с гордым именем Агамемнон. Напарник был совершенно спокоен. Шарики упаковок совершали бег вокруг него, вызывая ассоциации с картинами художников-сюрреалистов.
– Ало, Агамемно! – проснулся ЦАП, – доложите обстановку.
– Система климат-контроля вышла из строя. Был какой-то пар, но не похоже на задымление… видимо не пожар. И кажется… холодает.
– Спокойно, – сказала земля, – мы проверяем показания телемилии… так и есть, система вентиляции не работает… климат-контроль – не работает… теплорегуляция не поддается регулировке… Внимание Агамемно, проверьте, нет ли посторонних предметов в системе циркуляции воздуха?
– Я проверю, – я оттолкнулся от кресла и взмыл в сырую, кружащуюся обертками багровую полутьму под потолком. Одна из оберток ударила меня в лоб и, еще не успев достигнуть решетки вентиляции, я уже все понял. Проклятые упаковки из-под супа, конечно! Всю ночь система втягивала их в себя и в конце – концов фильтр полностью забило! И я знал, кто в этом был виноват.
Сжав кулаки, я медленно обернулся к напарнику. Злоба переполняла меня – хотелось наброситься с кулаками и бить, бить эту сволочь, пока красные кровяные шарики не украсят стены кабины. Но, взглянув на него, я тут же понял что он не боится. Он был готов к схватке! Больше того, он ее жаждал! Он принимал вызов!
– Агамемно! – взывал ЦАП, – Агамемно доложите обстановку! Что у вас там происходит?!
Усилием воли я обуздал себя – драки допустить было нельзя. Я все еще отвечал за этот корабль.
– Слушай ты… – хриплым не своим голосом произнес я, – сейчас мы справимся с аварией, а после… После будет так: Вот это половина кабины – моя, – я нервно ткнул пальцем в кресло первого пилота. А вот это – твоя. И ты никогда, слышишь, никогда не будешь ее пересекать и твой мусор никогда сюда не долетит. Ты понял меня?!
– Как скажешь… – ответствовал он.
И хищно улыбнулся.
Гордый плод человеческой мысли – спай-шатлл Агамемнон-13 продолжал рассекать податливый вакуум, хищно нацелившись в луну своей широкой кормой. Нос его смотрел в сторону покинутого зеленого мира и полустертая корова на облицовке, казалось, печально провожала отдаляющийся дом большими печальными глазами.
Циркуляцию воздуха мы более или менее наладили. Вернее я провел битых три часа под потолком кабины, выковыривая липкие бумажки из фильтра. В награду мне дохнуло в лицо свежим воздушным потоком и слегка отлегло от сердца. Сигнальные лампы продолжали мигать, раскрашивая нашу спайс – каморку в психоделические цвета провинциальной дискотеки. Отключить их не удалось, видимо перемкнуло какие то цепи, или требовалось заменить фильтр целиком. Увы, у нас не было такой возможности.
Вернее у меня – напарник, к которому я впервые в тот звездный день испытал чувство ненависти, продолжал валяться в своем кресле и на все уговоры помочь отвечал снисходительным мычанием, что в сочетании с многочисленными коровами на извлеченных из вентиляции упаковках вызывало безмерное раздражение.
Какое-то время спустя ЦАП душевно осведомился как у нас дышится и получив положительный ответ не преминул подкинуть новую задачку:
– Агамемно, внимание! Телемилия донесла до нас, что климат контроль исправить не удалось. Вам будет немножко холодно.
– Насколько холодно? – спросил я.
ЦАП запнулся – там, на земле, в роскошно отделанном деревом ценных пород зале управления полетом подбирали формулировку помягче. Я слушал, предчувствуя недоброе.
– Агамемно… – наконец сказал ЦАП, – у вас будет гораздо теплее нуля.
Я перевел дух. ЦАП помолчал и решительно добавил:
– По Кельвину.
Вновь мороз прошел у меня по коже. Может быть, это был банальный страх, а может быть, это наш челнок уже остывал до температуры окружающего нас пространства. Я медленно обернулся к напарнику, который был виноват во всем и все так же беззаботно сидел в своем кресле, и шагнул к нему.
– Стой! – быстро сказал тот, – ты уже на моей половине!
Так ничего и не сказав, я вернулся в свое кресло.
Через четыре часа Агамемнон настолько приблизился к луне, что ее диск стал казаться больше земного – это в том случае, если бы у нашей кабины было зеркало заднего вида. А так мы видели только удаляющуюся землю – трогательно прекрасную и казавшуюся мне теперь родным домом, со всеми ее странами и континентами.
Ощутимо похолодало. Багровый туман всплыл к потолку, а потом выпал на стекла причудливой изморозью. Наше дыхание тоже парило и казалось, в кабине вот-вот пойдет снег. Мы летели молча – только изредка злобно косились друг на друга. Я шептал проклятья, но так тихо, что он ничего не услышал.
Я никогда не любил холода. У нас в Земной Тверди мягкий и очень приятный климат, без всяких экстремальных выкидок, вроде смерча, или там селевых потоков.
Благопристойный климат!!!
С наших равнин можно писать пасторальные акварели из жизни глубинки. Особенно впечатляют стада бизонов, которые были куплены городским фондом охраны дикой природы за бешенные деньги в разных зоопарках мира.
Я был тогда совсем маленький, еще до того как случилась та снежная зима, когда ушел Гек. Я видел снег лишь в холодильнике и впечатленный какой-то книжкой про отважную полярную экспедицию решил испытать на себе действие холода. Я забрался в холодильник – старую еще модель, ту, с захлопывающимся замком – который мои благопристойные родители то ли из-за экономии, то ли из глупого чувства сентиментальности не меняли уже много лет.
Дверь древнего рефрижератора захлопнулась за мной и открылась лишь пол часа спустя, когда меня, оледеневшего до синевы и почти задохнувшегося извлекли перепуганные родственники. Не помню что было дальше – вряд ли какие то семейный скандалы и сцены, скорее меня утешали и мягкими разговорами наставляли на путь истинный. Но я прекрасно запомнил те бесконечные тридцать минут, проведенных в стальном морозильном гробу – Холод, тьма и ощущение замкнутого пространства.
Может быть, потому я и начал так рьяно стремиться к свободе? Клаустрофобия на всю жизнь?
Те же самые ощущения я испытывал и сейчас. И то, что в стальном ящике со мной находится еще один живой человек только омрачало ситуацию.
Меж тем мой напарник приступил к ужину, уничтожив пять упаковок дегидрированного супа и милостиво разрешив взять мне одну. Меня трясло от злобы, но затевать конфликт сейчас явно не стоило.
Выдыхая в морозный воздух оптимистичные облачка пара, он уничтожил одну за другой упаковки и теперь я заметил, что он держит слово. Вместо того чтобы пускать их в свободный полет, он аккуратно запихивал их в складки своего кресла, откуда они торчали самым безумным образом. Законопачиванию также подверглись некоторые впадины на панели приборов. Куски черно-белого жвачного ехидно пялились на меня с упаковок.
Что ж, уговор он выполнял, следует признать.
Собственно мысль о невменяемости моего второго пилота пришла ко мне только тогда.
Хотя сейчас мне кажется это странным – он вел себя неадекватно с самого старта и я вполне мог его заподозрить, стоило лишь пообщаться с ним поближе там, на земле. Может быть, все было бы по другому. Но тогда мне казалось, что раз он допущен к полету, то наверняка прошел тестирование на психологическую полноценность. Увы, я забыл что ЦАП – это ЦАП – а там всегда больше всего на свете любили деньги – потому и взрываются так часто на стартах наши перегруженные лишним народом спайс-шатлы.
Но теперь я взглянул на него новыми глазами. Напарник улыбался и пускал в невесомость маленькие радужные пузыри, которые замерзали, едва оторвавшись от его губ и на лету превращались в неэстетичного вида снежинки.
Мне было холодно – температура в Агамемноне приближалась к минусовой и хотелось чего ни будь теплого и я отправил свой пакет в положенную для этого микроволновку.
Дегидрированный суп принялся разогреваться, а я вернулся в кресло и предался тяжким думам. Мой идеализм куда то испарился. Вернее, если принять во внимание царящий холод, выпал колкой изморозью. Впервые в моей благопристойной жизни я наврался на настоящие неприятности, которые к тому же грозили стать первыми и последними.
От осознания этого факта мне стало так тоскливо, что я не сразу сообразил что мой суп давно миновал точку перегрева и сейчас активно кипит в своей упаковке. Шум доносящийся из печи заставил меня поднять голову и поспешно рвануться к дверце. Рывком я распахнул задыхающийся в собственном паре нагревательный прибор и замер, когда поток жара рванулся мне на встречу. Решение было простым и захватывающим. Я застыл у потолка кабины и почувствовал, что улыбаюсь.
– Агамемно, прием! – проснулся ЦАП из-под толщи льда оковывающей переднюю панель, – У вас там холодно? Мы, кажется, нашли выход. Это называется «Ершить себя изнутри» – древний сибирский способ. Очень прост в исполнении. Самое главное тщательная, последовательная работа грудных мышц…
– ЦАП, я знаю что делать! – заорал я, – у меня есть решение!!
Мой напарник оторвался от своих пузырей и удивленно посмотрел на меня – кажется, он считал меня сумасшедшим.
Упаковка супа кипела в печке еще полтора часа, распространяя влажное банное тепло, а когда суп полностью испарился, я заменил ее другой. По моим расчетам обогрева должно было хватить недели на три.
Трансфер 004. Якутин.
Первый пилот. Траектория разгона.
Ну вот. Возвращаясь к моих запискам. У меня тут произошли некоторые положительные сдвиги, и, мне кажется, мы скоро попадем домой. Боже, как я устал! Бесконечная война страшно меня утомляет. Сколько длится эта война – в основном холодная, но иногда перерастающая в эпические кровавые битвы?Мир, услышь меня – кажется, трансферы это единственное, что меня держит, что позволяет остаться в рассудке.
Весь вечер напарник бодро гадил на своей половине. Плевался и мазал слюнями стены.
Мне было тошно. Ночью плохо спал – было душно, стильный серебристый комбинезон лип к телу и пропитывался потом. Второй пилот храпел и переговаривался во сне. Мне показалось, что он говорит даже не с одним, а с несколькими собеседниками.
Иногда он замолкал, а потом начинал тихо и тоскливо выть на приближающуюся луну.
Именно той ночью я впервые ощутил себя запертым в клетке с несколько лет постившимся диким павианом – кошмарное, тягостное ощущение, а самое главное – не поддающееся никакому прогнозу.
Была лишь надежда – запертая в клетку вместе со мной, а ей прогнозы были не к чему – она была слепа и невменяема, как большинство таких надежд.
Утро красило нежным светом утратившие всякий лоск внутренности кабины – только вместо застенчивого румянца только что показавшегося из-за горизонта солнца нам светила луна, раз и навсегда заменив собой извечный светоч. Желтый ее неприятный свет понуро скользил по разрисованным изморозью приборам, по запотевшим стеклам циферблатов, по многочисленным бессмысленным флажкам этикеток, по слюням, грязным носкам и пропитавшимся потом серебристым комбинезонам от известного кутюрье. Голые волосатые ноги второго пилота парили в воздухе, частично перекрывая мне вид на далекую землю.
Сквозь кашляющий эфир ЦАП донес нам звуки побудки и едва дав ей закончиться, почти без паузы, тараторя и захлебываясь звуками как диктор итальянского радио начал поздравительную речь о достижении нами лунной орбиты.
К речи я остался совершенно равнодушный, потому что смотрел на корявые ступни напарника, распространяющие в воздухе совершенно неописуемый аромат.
Если вы теперь спросите меня, как пахнут луна, я без тени промедления отвечу вам – грязными носками. Впрочем, сейчас то я привык к этому запаху.
– Хочу быть ближе к природе, – заметив мой взгляд лаконично сообщил напарник, – пройтись так сказать, своими ногами по лунной пыли…
Я вежливо кивнул, хотя внутри исходил криком. ЦАП закончил речь, которую я совершенно не уловил и предложил преступить к собственно маневрам.
Короткий завтрак с ритуальным запуском смятых оберток в воздух. Заменить одну выкипевшую в микроволновке корову на другую.
– Агамемно, прием! – торжественно сообщил ЦАП, – приступайте к перемещению на орбиту луны. Весь мир сейчас смотрит на наш спутник с надеждой, затаив дыхание. Продажи мясо молочных продуктов подскочили на сто пятьдесят процентов. Агамемно! Так держать!
Я подумал о тех бесчисленных миллионах у которых сейчас день, но промолчал, а вместо этого занял место в кресле, предварительно по инструкции пристегнувшись. Мой второй пилот, шевеля голыми ступнями, встал на боевой пост.
Влекомый пробудившимися маневровыми двигателями Агамемно начал совершать замедленный, неторопливый кувырок, ставя вселенную в запотевших иллюминаторах с ног на голову. ЦАП контролировал телемилию, сообщая что-то о градусах и параллелях. Мои руки оперировали приборами экономными четкими движениями и, словно отдельно от меня. Уроки данные на земле не прошли зря. Я справлялся. Но лишь до поры до времени.
– Не трожь! – трубно заорал напарник, стоило моей руки протянуться к тумблеру в опасной близости от его кресла.
Я упрямо нажал и тут же сильно получил по ладони. Прижав руку к груди, я очередным усилием воли удержался от того, чтобы ринуться в драку. Земля в иллюминаторах стала смещаться куда то влево и вниз. Кинув на напарника умоляющий взгляд, я снова рванулся к тумблеру и он ударил снова.
– Нажми, кретин!! – заорал я вне себя от боли и страха.
Он нажал. Я вернулся к своим приборам.
– Это мои приборы, – сказал второй пилот, нахмурясь, – никогда их не трогай.
Я не ответил – ловил взбесившийся челнок.
– Агамемно, что у вас там происходит? – взволнованно спросил ЦАП и ответил без ответа.
– Третья панель слева! – крикнул я, – можно нажать?!
– Моя половина!
– Можно нажать!!!
– Нет!
Под заунывные тревоги ЦАПовцев наш челнок совершал свой маневр, похожий на попытку паралитика у которого бездействует половина тела исполнить трюк из арсенала профессиональных гимнастов. Земля впереди стала потихоньку сменяться луной. Я старался как мог.
– Шатл! – крикнул ЦАП, – рукоятка прямо по центру, три градуса на себя… немедленно!
– Это моя рукоятка! – сказал я.
– Нет моя, – сказал напарник.
– Она на моей половине!
– Сволочь! Она по центру!
– Она моя!
– Отдай, гад, отдай!
– Агамемно! Вы промахиваетесь! Повторяю! Вы промахиваетесь мимо луны!!!
Я рванул рукоятку на себя. Он ударил меня в лицо, я боднул его головой и получил еще раз. В воздух воспарила стайка красных, поблескивающих пузырьков.
– ОТДАЙ!!! – вопил я, – МОЕ!! МОЕ!! МОЕ!!
– Нет мое!!! – вопил он, – мое!!!
– Агамемно! – торжественно заявил ЦАП, – мои поздравления! Вы на орбите луны.
Мы замерли, разом повернувшись к окнами. Луна была там за ними, похожий на исполинский неровно выпеченный блин, который миллионолетия пролежал в самом темной углу кладовки. Желтоватый ее отсвет падал на наши лица, выглядевшие в нем уставшими и нездоровыми. Кровь собиралась в шарики, словно вспомнив из чего она состоит и оседала на стенках кабины замысловатым рисунком.
Я повернулся и уставился на напарника:
– Нам нужно отстрелить разгонный блок.
Он внимательно смотрел на меня.
Я перевел взгляд на пульт и замер. Управление маневровым блоком, уродливой ступой торчащего за серебристым телом нашего челнока, находилось ровно на середине приборной панели. Кнопки таинственно поблескивали, а на одной из них осела капля моей крови.