LVI.
Свидетель-кровельщик.
Много раз на суде поднимался вопрос о том, где был труп Ющинского после убийства, и много раз мы слышали, что труп находился в квартире Чеберяковых: то в ковре под диваном, то в ковре в ванне, то в мешке возле кровати Чеберяковой.
Вот и опять явился новый свидетель, свидетель-кровельщик. Входит он, весь забинтованный. Он только что из больницы. Расшиб голову, почему раньше он и не мог явиться в суд. Суд определяет сложить с него штраф.
Он очень толково рассказывает о том, как, прийдя к Наконечному по своему делу, - в этом же доме жила и Чеберякова, - случайно встретился с домовладельцем Захарченко, который, разговорившись о деле Ющинского, заявил, что мальчика убили в квартире Чеберяковой. {144} - Почему же вы об этом не заявили начальству?
- Бесполезно...
- Как бесполезно?..-спросили его, очень удивленные ответом.
- Да так?.. Что там заявлять?..
Обвинители всеми мерами спешат смягчить это показание, однако, впечатление остается сильное...
Я подумал:
- Опять Чеберяк!.. Что за история такая?.. Но почему же раньше не были во всей полноте обследованы все эти указания?
Почему же и теперь немедленно не вызвали сюда в суд этого Захарченко и не допросили его как следует: откуда у него такие сведения об его квартирантке, почему он думает, что Андрея Ющинского убили именно в квартире Чеберяковой, кого он подозревает в убийстве и пр. и пр., или, повторяем, почему не потребовали доследования, вообще не сделали все то, что всегда делается в таких случаях в каждом уголовном процессе. Но здесь все эти разительные факты остались почти незамеченными...
LVII
Сподвижники Красовского.
Махалин, Караев - вот два главных деятеля, кроме Красовского, почти отыскавшие убийц Андрея Ющинского.
Странные люди, странные типы эти двое друзей.
Кто они?
Никому неизвестно.
Махалин - нигде не кончивший студент, живший там, среди бедноты, на Подоле.
Он видел своими глазами погром в еврейском местечке, и ужасы его не дают ему покоя.
Он несколько раз привлекался, не то за свои политические убеждения, не то за какую-то причастность к экспроприации... Его друзья анархисты-коммунисты, и особенно один из них - Караев.
Этого Караева арестовали, на его квартире нашли взрывчатые вещества. Судили его военным судом и приговорили {145} к 4 годам тюремного заключения, и в это же время его же товарищи обвиняли в провокации, так что, по словам Махалина, он хотел, чтобы его судили судом товарищей, но суда так и не было...
- А теперь где он?
- В ссылке, в восточной Сибири...
Вот тут и пойми!
Горячая кавказская голова, всегда хватающаяся за револьвер и кинжал.
Мстителен так, как мстительны представители многих племен и народов Кавказа.
Он сидит в тюрьме. У него болят зубы. Над ним издевается надзиратель.;
- Смотри, встретимся когда-либо на узенькой дорожке - не быть тебе живым...
Надзиратель горд своей властью... Где, мол, с ним мы встретимся?.. Нам с ним не по пути - и все продолжает свое излюбленное удовольствие: издевательство над больным, заключенным человеком...
Однако, судьба распорядилась иначе...
Караев отбывал наказание, как вдруг в камеру вводят того надзирателя, который когда-то так издевался над ним. Проворовался парень, забывши пословицу: "не смейся чужой беде, своя на гряде"...
Встретились...
И что же вы думаете - Караев забыл или смягчил свой гнев, свою затаенную злобу, свою месть?..
Ничуть не бывало...
Через несколько дней, достав нож и приготовив его как нужно, он изловчился, нашел подходящее время - и всадил этот нож в сердце своего прежнего обидчика...
Тот и не вскрикнул...
Караев зарезал этого человека так же просто, как повар режет курицу...
Его судили судом присяжных и... оправдали! Он делается королем среди преступного уголовного мира... Он постоянно противоречит начальству: "не выходит из карцера" - и его еще больше поднимает его в глазах арестантов. Его уважают, его боятся, с ним откровенны, ему доступны все тайны, все притоны воров, громил, убийц.. {146} И вот этими то особенными качествами этого крайне странного субъекта решил воспользоваться Махалин, отличающийся хотя меньшими, но все-таки, деликатно выражаясь, странностями...
Однако, он заявляет, что делу Бейлиса, делу раскрытия убийства Ющинского служил верой и правдой, не за страх, а за совесть, желая лишь одного: доказать темной массе населения, что распространяемые сведения об убийстве Андрея Ющинского евреями ложны, что их распускают нарочно, чтобы вызвать озлобление в населении, а потом и погром.
Махалин вызывает с Кавказа Караева и предлагает ему вместе начать розыски. Караев хватается за револьвер, будучи глубоко оскорблен этим неожиданным предложением друга.
-Ты, Саша, успокойся, - сказал я ему, - рассказывал в суде Махалин, - и усадил его в кресло.
-Я предлагаю тебе это потому, что народ, масса пострадает от черносотенцев.
Караев взвинчивается, советуется с товарищами по партии, ему разрешают идти на розыск, и он со страстностью кавказца принимается за дело.
Красовский имеет достаточно улик против Сингаевского. Ему только необходимо "накрыть птичку" с поличным, довести до сознания при свидетелях.
Придумывается план. Караеву нужно совершить громадное, рискованное, вооруженное "мокрое" дело, т. е. такое дело, где будут убиты люди, а потому надо подобрать надежных исполнителей... Нужно оружие...
Весь этот план вытекал из того, что знали, что у Чеберяковой должно быть оружие на хранении после разграбления какого-то оружейного магазина. Находили естественным таким образом познакомиться с ней и войти в круг ее близких людей. Для этого Караев знакомится в одном из воровских притонов с Сингаевским. Оказывается, что оружия уже нет, но Сингаевский утешает Караева: - ничего, достанем в другом месте.
Завязывается знакомство. План изменяется. Караев говорит Сингаевскому, что он имеет нечто сообщить ему серьезное: ему поручено это из тюрьмы. На днях через Киев будет следовать каторжанин, разбойник Фетисов, {147} родственник Сингаевского, хороший знакомый Чеберяковой, - и вот, его просят обязательно отбить от конвоя... Он, Караев, согласен, его товарищ тоже пойдет, товарищу (Махалину) он, Караев, просит Сингаевского доверять, как ему самому.
Сингаевский загорается будущей рискованной работой. Конечно, при этом выпивают, а Караев и Махалин понемножку да помаленьку подводят разговор к Ющинскому.
Как-то вскользь Караев говорит Сингаевскому, что ему тоже надо быть поосторожнее из-за этого "байстрюка", так как он как-то был на допросе в жандармском и слышал, как кто-то в соседней комнате, рассказывая об убийстве Андрюшки, называл его, Сингаевского, как главного участника этого убийства...
Сингаевский засуетился, был смущен...
- Это все "шмары" болтают, - намек на Дьяконовых, - их надо сейчас же "пришить"...
Сингаевский распаляется все дальше и дальше...
- А зачем вы его так расписали?-спрашивает Караев, намекая на множество ран, найденных на теле Ющинского.
- Это все министерская голова Рудзинского придумала...
Так при свидетелях было произнесено имя второго участника убийства. Сингаевский не успокаивается.
- Необходимо выкрасть дело из жандармского управления, а следователя Фененко и полковника Иванова убить,- фантазирует этот громила.
Ему возражают, указывают на всю нелепость его плана действий.
- Как быть? Что делать? - волнуется Сингаевский.
Ему хотят "помочь". Предлагают, чтобы он рассказал подробности "дела", так как, зная все, можно будет сказать что делать...
Сингаевский начинает болтать... Свидание прерывается на том, что решили сохранившиеся еще вещи Ющинского подбросить какому-либо еврею.
Караев и Махалин предполагали заранее сообщить об этом властям и накрыть убийц с поличным.
- Где же вещи?
Конечно, за ними надо идти к Вере Чеберяк. Сингаевский бежит к своей сестрице и исчезает, более {148} не возвращается, ибо эта опытная дама верхним чутьем поняла грозящую ей опасность и сейчас же сократила своего тупоумного брата.
Красовский., Караев, Махалин вырабатывают новые планы, но здесь Бразуль-Брушковский портит все, публикуя новые данные! - Громилам становится все известно, а Красовского и Караева в то же время арестовывают, и дело убийства Андрея Ющинского погружается в тот же первобытный мрак.
- А Бейлис?
О нем вот уже много дней, как все совершенно забыли. И вот, наконец, мы вспомнили его... Бейлис сам о себе заговорил... Когда допрашивали Махалина и когда он рассказывал о своем первом свидании с действительным убийцей, и когда все слушали его, затаив дыхание, вдруг этот Бейлис зарыдал, как ребенок, изо всех сил, на всю залу, уткнув голову в колени... Все смутились...
- Зачем он плачет?
- Зачем он здесь?
- Отправьте его домой, этого нервного Менделя, не переносящего рассказов об убийстве Андрея Ющинского.
- Зачем он пришел сюда? Только мешает всем...
- Перерыв на десять минут...-пусть успокоится подсудимый,-объявляет председатель.
- Что? Подсудимый!..
- А Чеберячка?.. Ведь она... О, она весела, она хохочет!...
LVIII.
Арестант Сингаевский.
Тихо, понуро, озираясь по сторонам, входит тот, чье имя теперь у всех на устах.
Вот он, окруженный конвоем, Сингаевский, родной брат Веры Чеберяк. В арестантском платье, коротко стриженный, черный, как смоль... Молодая бородка шелковистыми, чуть вьющимися прядями, обрамляет тупое лицо. Ни в черных {149} глазах, ни во всем облике нет и тени мысли, даже хитрость не блестит в этом упорном, безразлично-упрямом взгляде... Ломброзо рад был бы поместить его портрет в свою коллекцию преступных типов.
Он держит себя невинной овечкой, он ничего не знает, ничего не слышал по делу Ющинского, да и кто такой Ющинский он и понятия не имеет...
Попался случайно за кражу, занимаясь этим ремеслом всего два года.
- Но почему вы сами сознались в краже, в разгроме магазина, который учинили 12 марта вечером, почему сознались через полгода?
- Меня стали "пришивать" к делу Ющинского - вот я и сознался...
Сингаевский на суде весьма неполно рассказывает; как провел он этот день.
- А дальше что было?...
- Поехали все втроем, работали мы вместе,-я, Рудзинский, Латышев, поехали в Москву, чтобы краденное продать, Москву посмотреть, а может быть и дельце какое сделать..
- Ну, и что же?
- Да вот Латышев закутил, давай сотни в пивной менять, а тут сыщик устремился и арестовал нас... Потребовали паспорта... Забрали в участок, а потом этапом погнали в Киев.
Оказывается, он, этот громила, всегда жил каким-то отшельником: никого не видел, никого не знал, ни с кем знакомства не водил...
Отвечает глухо, тупо...
- А вот Караева вы знаете?..
- Знаю...
- Что же он, как?
- Мы его уважали, начальства не боялся, все что-нибудь ему наперекор делал... Воры его любили, уважали...
- Ну и вам он предлагал что-либо серьезное?..
- Предлагал кражу сделать...
- А вы ему сознавались, что убили Андрюшу?
- Я? я? Никогда ничего не говорил...
Но почему он так заторопился?
- А молодой человек там был?
- Был... {150} - Вы его узнали бы?..
- Узнал...
- Махалин, подойдите, сюда...
В зале водворяется небывалая тишина. Махалин спокойно поднимается из рядов свидетелей, идет своей оригинальной походкой, все время ныряя между плеч головой и нервно поводя спиной, идет, останавливается сзади солдат...
Кто-то из сторон предлагает еще какие-то вопросы Сингаевскому...
Зачем это?
Скорей бы встретились они с глазу на глаз... Узнает?.. Нет?...
Но что это с Чеберяковой?.. Что это с ней?..
Она плачет... Всхлипывает... Мечется по скамейке и рвет, и мнет платок...
Почему такое волнение?...
Неужели, неужели сознается!?.
Об этом так много говорили еще вчера и сегодня в суде... Смотрите, как озабочены гражданские истцы! Как мечутся они по коридорам, спеша на совещание в перерывах!..
- Не может быть? Ведь это ужасно... Вдруг сознание? Что тогда?
Я чувствую, что именно так толкуют они там, между собой, впопыхах, забывши все... Тогда, что тогда? Пропало дело!.. Пропал ритуал... Пропала вся затрата сил столь длительной, коварной работы...
Так же обеспокоены корреспонденты "Нового Времени", столь оригинально воспринимающие впечатления о процессе, что если бы не указания, что это из Киева, можно было бы подумать, что идет где-то какой-то другой процесс, процесс длинный, затяжной, идет там, где еще люди с удовольствием едят людей...
Смотрите, как сроднились они с этой безумной идеей ритуальности убийства, что им кажется, что было бы великим несчастьем, если бы восторжествовала истина и настоящие убийцы Андрея Ющинского были бы открыты.
Зачем им истина?
Им нужна вражда и ненависть, им нужен кровавый навет так же, как голодным хлеб... {151} И все притаились перед лицом этой ужасной очной ставки.
- Подойдите ближе...
И Махалин подошел к стойке, подошел тихо, незаметно, словно демон вырос он перед глазами Сингаевского и с высоты своего большого роста устремил прямой, упорный взгляд в него...
Сингаевский вдруг съежился, присел и, не отводя глаз, широких, полных животного ужаса, смотрел на него: - он не ожидал увидеть того, кто знает его тайну, похороненную, казалось, навеки...
- Узнаете ли вы его?
Молчание...
- Узнаете ли?..
Гробовое молчание...
- Узнаете?..
- Да, знаю, это он...
И Сингаевский нахмурился, потупился, готовый исчезнуть провалиться сквозь землю...
Как тихо, как жутко в зале! Как заметался он, словно мышь в мышеловке, и злоба и месть замелькали в его глазах... И жутко, и жалко, тоскливо на сердце...
Как все это ужасно! Ведь это все люди! Что довело их до этого безумного ужаса, не знающего пределов?.. Кто виноват в их полной потере человеческого облика, творящих зло и смерть, ради веселья, хмеля, женщин и денег?..
Вот мы, смотрящие на них оттуда, из публики, собравшиеся, как на зрелище, мы, чистые и радостные, о, мы нисколько не чувствуем себя виновными в том, что они несчастны, лживы, тупы, кровожадны... А ведь они - оборотная сторона всей жизни обеспеченных, главенствующих в обществе людей и классов...
- Посмотрите ему в глаза, - говорит обвинитель, - и скажите, повторите все то, что вы говорили о Рудзинском, о его собственном сознании...
- Что говорил он вам о "министерский голове" Рудзинского?
И он, - этот странный Махалин, - глубоко погружается взором в темный, омраченный взгляд, смотрит прямо, твердо, в упор в глаза арестанта и ровно и тихо повторяет слово за словом весь свой рассказ о сознании Сингаевского... {152} А тот? Тот отрицает все: и знакомства, и отдельные факты, и даже знание воровского языка, который он, словно наивная институтка, никогда не слыхал...
И чем более он все отрицал, тем веселей становился Замысловский, тем радостней, тем спокойней вела себя Чеберякова...
А Замысловский положительно обнаружил талант при рассказе и расспросе о том, как нужно совершать преступление. Смотрите, как он подвел: если, говорит, вы одним делом заняты, то, пока его не кончите, за другое не принимаетесь? Правда? да?
- Да, не принимаемся...
- Ну, вот...-закивал Замысловский головой. - Так... Прекрасно...
- Скажите, стало быть, если бы вы убивали...
- Я? Нет, нет... я не убивал...
- Да, нет? постойте, послушайте...- раздосадовал Замысловский, - я говорю, примерно, если бы вы убивали, ведь надо было бы и труп убрать, и все прочее... Скоро не справишься... Где же бы успеть утром, а к вечеру новую кражу, новый разгром сделать?
- Да, оно точно, это так. - мычит Сингаевский.
А Замысловский?
Он рад-радёшенек... Потирает руки, очевидно, забыв, что ведь не всегда уж так предупредительно, галантно убивают, что и труп, и "все прочее" кладут на место...
- А вы грамотны?
- Я-то?
- Ну да...
- Чуток... До восемнадцати лет учился, так малограмотный: читаем по складам, а писать... фамилию подписываем.
LIX.
Сообщник Сингаевского - Рудзинский.
Его пригнали из каторги, которую он только что отбыл; из Сибири пришел он по этапу... Вошел в залу суда широкой, размашистой походкой, которой привыкают ходить {153} каторжане-кандальники, переставляя ногу за ногу, волоча тяжелые и неудобные кандалы, перехваченные на поясе...
Упругий, словно молодой медведь, он знать ничего не знает, уверен в себе, тверд, стойко хранит он тайны каторги, не нарушая ни одного ими усвоенного, признанного правильным, обычая...
Как легко и как твердо отпирается он от всего, даже от ясной очевидности!
- Вы знакомы с сестрой Сингаевского?..
- С Зинаидой...
- С какой?
- Да, да, знаком...
А на самом деле он более, чем знаком, он близок с ней...
И что же? Вы думаете он знает других членов семьи своей невесты? Отнюдь нет...
- Видали ли вы Веру Чеберяк, сестру Зинаиды Сингаевской...
- Никогда!..
- Как никогда?!. На одном дворе жила, в одной семье бывали и не встречались!
- Нет, не знаю!
- Но может быть вы слышали в тюрьме про Верку-чиновницу?..
- Никогда не слыхал...
Вот она твердость, вот они нравы этой своеобразной среды.
- А что, предателей в тюрьме не хвалят?.. - гудит Шмаков...
- Нет, - оправляется Рудзинский, - у нас таких не любят...
- А болтливые среди вас бывают?
- Кто ж их знает, может и бывают...
- А вы как?
- Я - молчалив...
Вот они, эти товарищи Латышева, который не вынес натиска жизни и бросился вниз головой с третьего этажа...
- Кто же убил Ющинского?
И когда выходили в перерыве видевшие очную ставку - везде только и было слышно: преступление открыто, мы видели убийц. {154}
LX.
Латышев.
Загадочный член шайки громил, группировавшейся возле Чеберяковой, третий из тех, кого видела Дьяконова у этой чиновницы через несколько часов после убийства Андрея Ющинского, Васька Рыжий, он же Латышев, был душой и вдохновителем всей этой шайки. С сильной волей, полный самообладания, это он разрабатывал различные планы самых рискованных разгромов, тех преступлений, где нужно было вершить "мокрое" дело, т. е. не щадить человеческую жизнь, приводя в исполнение грабежи и разбои, которые давали этой шайке средства к жизни, веселию и попойкам.
Если Сингаевский, тупой и злостный, играл здесь роль простого исполнителя намеченных злодеяний, если Рудзинский был "министерской головой", расписывающей различные узоры на теле ими же убитого Андрея Ющинского, лишь бы скрыть следы преступления, то Латышев был вдохновителем, главным лицом при исполнении всего дела, не любивший вмешиваться в подробности и мелочи, редко когда прикладывавший непосредственно руку для убийства, но всем всегда распоряжавшийся, наблюдавший за ходом дела, чьи приказания исполнялись беспрекословно.
В кулуарах суда много рассказывалось про этого героя киевского уголовного мира. Говорилось, что он, Латышев, ненавидел кровь, совершенно не переносил ее вида и очень был недоволен, когда "работали" не чисто и намеченная жертва отправлялась на тот свет не сразу, а продолжала жить, мучилась - это было вне правил этого своеобразного героя. Говорили, что когда полупьяные убийцы Андрея Ющинского нанесли ему много ударов, и кровь полилась из мальчика ручьями, - Латышев возмутился, выругал своих сообщников, не мог вынести вида крови и его... стошнило!.. А когда через некоторое время Ющинский стал вновь обнаруживать признаки жизни, зашевелился и исступленные и обезумевшие убийцы, все залитые кровью, стали неверной рукой вновь и вновь наносить удары этому несчастному мальчику, попадая, куда попало, он, этот рыцарь киевских громил, со злобой и ненавистью обрушился на своих {155} сообщников, выхватил швайку, - и нанес смертельный удар юноше, прекратив его мучения.
И когда окровавленные убийцы, бросив труп мальчика, спасались у своих родственников, меняя пальто и костюмы, залитые кровью, он обдумывал новый план. Он знал, что в Киеве для них почва слишком горяча; он знал, что такое дело не могло не обратить на себя внимания всех, почему сейчас же бросается энергично заметать следы. Со своими товарищами делает он ночной набег на магазин на Крещатике, таким образом добывает средства и все втроем, эти неразлучные друзья, едут в Москву, где кутят и попадаются...
А дальше? Дальше, когда ему, этому Латышеву, напомнили об убийстве Ющинского и чуть только прикоснулись к этому делу, заподозрив его в причастности к нему, он... он бросается вниз головой из окна камеры судебного следователя и расшибается на смерть.
Так отчаянно кончил свою бурную, мятущуюся жизнь этот яркий тип киевской уголовщины.
Поразительно только то, почему эти регистрованные громилы,-так несомненно близко стоявшие к тому дому, где был убит Андрей Ющинский и где они были своими людьми, деятели, чьи руки несомненно обагрила кровь этого юноши, - так и не были привлечены к судебному следствию.
LXI.
Супруги Малицкие.
Она жила под квартирой Чеберяковой. Из квартиры Малицкой прямой ход в винную лавку, в "монополию", где она сиделица. Служит девять лет.
С Чеберяковой стала знакомиться. Потом, "раскусив ее", отвернулась...
- Она мне раньше всякие вещички предлагала, покупать... Хорошо, что я не покупала... Все у ней краденое оказалось.
А потом, смотрите, какая она: все прислугу мне навязывала, я чуть было не взяла, а как стали об ней сомневаться, - мне в полиции карточки воровок показали, я и {156} опознала ту, которую мне в прислуги-то хотели поставить... А у меня ведь казенные деньги, обокрали бы, а мне отвечать...
И вот эта женщина, которой Чеберякова грозила выжечь глаза, рассказывает, что 12 марта она слышала возню там, во втором этаже, в квартире Чеберяковой, сильный детский крик, торопливые шаги нескольких мужчин, и перенесение чего-то тяжелого..
Показание ее маленькое, на которое в другое время, может быть, не стоило бы обращать внимания, но теперь, когда так сгустились тучи над квартирой этой чиновницы, право, каждая мелочь становится важна...
- А что скажете про собак?
- Собаки-то? Их отравили, они же отравили их...
- А сколько их было?
- Да вот одна белая с желтеньким, да другая черноватая, а третья к ним в гости ходила... Всех их и уморили.
Этот комичный оборот речи с собачьими гостями оживляет зал, где трудно дышать от жары...
Муж Малицкой подтверждает рассказ жены, говоря, что, как только он услышал все это от жены, сейчас же "наказал" ей пойти все рассказать начальству, что она и сделала.
LXII.
О том, как евреи подкупают свидетелей.
Сижу я на этом процессе вот уже больше двух недель и все слышу перекрестную перекличку со стороны обвинителей: все намеки какие-то, дурные, скверные. Определенно не говорят, что именно, а в публике отражается словами: "подкупили", "купленный". И все евреи! Мне было очень обидно думать: как это так? Идет эдакая обыкновенная русская женщина, - дурна-ли, хороша-ли, - но совесть-то у ней не продажная, по глазам видно...
- Нет, говорят, вы не знаете, подкупили... И ее подкупили.
Идут дети, мужчины, интеллигентные, полуинтеллигентные, наконец, чиновники полиции, сыщики ("лягавые", как их, оказывается, зовут воры), - и всех купили, всех {157} подкупили... Кое о ком из породы "лягавых" я не стал бы биться об заклад насчет "злата", но и здесь все-таки... присяга, ответственность не только на "страшном суде Его", но и перед гражданской властью, которая лжесвидетеля карает по всей строгости закона... И всех, и всех, только и. слышишь: "подкупили", "подкупили"... Да что же это у нас в России нет ничего заветного, все можно купить?.. Так прикажете понимать!.. Нет, этому не верю... Неподкупными здесь оказались только черносотенцы, члены "Двуглавого Орла", с паном Розмитальским во главе - это, помните, с тем, кто имел ссудную кассу и какую-то крайне подозрительную гостиницу...
И мне было обидно и грустно.
Думаю: хоть одного изловили бы с поличным, хоть как-нибудь накрыли бы этого вездесущего еврея... Наконец, я был удовлетворен. Теперь все, решительно все знают, всем стало известно, как евреи подкупают свидетелей.
Узнали мы все это не через простое какое-либо лицо, а через духовного отца, священника Синькевича.
Только ему, этому батюшке, обязаны мы тем, что теперь все знаем...
Батюшке отцу Синькевичу стало известно, что свидетельницу Пимоненко подкупали евреи. Эту свидетельницу допрашивали, и она подробно рассказывала о всем уже известном обстоятельстве с "прутиками". И вот, когда она кончила, - батюшка стал изобличать ее и неизвестного еврея, что ее, свидетельницу, хотели подкупить.
- Но почему же батюшка за это взялся?-подумал я.
Однако... Истина всего дороже, кто бы за нее ни брался. Дело в том, что эта самая Пимоненко строит что-то. Была как-то на заводе Зайцева по кирпичному делу... Вдруг к ней является еврей:
- Вам, говорит, деньги нужны... Я слышал... Пожалуйста, возьмите... Тысячу рублей...
- Нет, говорю, мне не нужны.
"А он все свое: возьми да возьми!..
"Я к подрядчику:
"- Вот, мол, денег тысячу рублей под постройку навязывает. {158} "- Кто? Жид?.. Гони его вон!.. С ними дело не надо иметь...-усовещал подрядчик, полагавший, что все строительницы должны иметь именно только с ним дело и более ни с кем...
Так и выгнали этого услужливого еврея.
Подкуп, конечно, ясен...
Но как предлагал он деньги? Под каким предлогом хотел этот еврей "подкупить" эту христианку? - вот вопросы, на которые всем хотелось иметь ответ...
- Слышали, вот батюшка-то говорит - деньги вам еврей предлагал...
- Слышали, слышали... Как не предлагать, предлагал...
- Ну, что ж, вы взяли?
- Нет, не взяли...
- Почему же?
Свидетель-кровельщик.
Много раз на суде поднимался вопрос о том, где был труп Ющинского после убийства, и много раз мы слышали, что труп находился в квартире Чеберяковых: то в ковре под диваном, то в ковре в ванне, то в мешке возле кровати Чеберяковой.
Вот и опять явился новый свидетель, свидетель-кровельщик. Входит он, весь забинтованный. Он только что из больницы. Расшиб голову, почему раньше он и не мог явиться в суд. Суд определяет сложить с него штраф.
Он очень толково рассказывает о том, как, прийдя к Наконечному по своему делу, - в этом же доме жила и Чеберякова, - случайно встретился с домовладельцем Захарченко, который, разговорившись о деле Ющинского, заявил, что мальчика убили в квартире Чеберяковой. {144} - Почему же вы об этом не заявили начальству?
- Бесполезно...
- Как бесполезно?..-спросили его, очень удивленные ответом.
- Да так?.. Что там заявлять?..
Обвинители всеми мерами спешат смягчить это показание, однако, впечатление остается сильное...
Я подумал:
- Опять Чеберяк!.. Что за история такая?.. Но почему же раньше не были во всей полноте обследованы все эти указания?
Почему же и теперь немедленно не вызвали сюда в суд этого Захарченко и не допросили его как следует: откуда у него такие сведения об его квартирантке, почему он думает, что Андрея Ющинского убили именно в квартире Чеберяковой, кого он подозревает в убийстве и пр. и пр., или, повторяем, почему не потребовали доследования, вообще не сделали все то, что всегда делается в таких случаях в каждом уголовном процессе. Но здесь все эти разительные факты остались почти незамеченными...
LVII
Сподвижники Красовского.
Махалин, Караев - вот два главных деятеля, кроме Красовского, почти отыскавшие убийц Андрея Ющинского.
Странные люди, странные типы эти двое друзей.
Кто они?
Никому неизвестно.
Махалин - нигде не кончивший студент, живший там, среди бедноты, на Подоле.
Он видел своими глазами погром в еврейском местечке, и ужасы его не дают ему покоя.
Он несколько раз привлекался, не то за свои политические убеждения, не то за какую-то причастность к экспроприации... Его друзья анархисты-коммунисты, и особенно один из них - Караев.
Этого Караева арестовали, на его квартире нашли взрывчатые вещества. Судили его военным судом и приговорили {145} к 4 годам тюремного заключения, и в это же время его же товарищи обвиняли в провокации, так что, по словам Махалина, он хотел, чтобы его судили судом товарищей, но суда так и не было...
- А теперь где он?
- В ссылке, в восточной Сибири...
Вот тут и пойми!
Горячая кавказская голова, всегда хватающаяся за револьвер и кинжал.
Мстителен так, как мстительны представители многих племен и народов Кавказа.
Он сидит в тюрьме. У него болят зубы. Над ним издевается надзиратель.;
- Смотри, встретимся когда-либо на узенькой дорожке - не быть тебе живым...
Надзиратель горд своей властью... Где, мол, с ним мы встретимся?.. Нам с ним не по пути - и все продолжает свое излюбленное удовольствие: издевательство над больным, заключенным человеком...
Однако, судьба распорядилась иначе...
Караев отбывал наказание, как вдруг в камеру вводят того надзирателя, который когда-то так издевался над ним. Проворовался парень, забывши пословицу: "не смейся чужой беде, своя на гряде"...
Встретились...
И что же вы думаете - Караев забыл или смягчил свой гнев, свою затаенную злобу, свою месть?..
Ничуть не бывало...
Через несколько дней, достав нож и приготовив его как нужно, он изловчился, нашел подходящее время - и всадил этот нож в сердце своего прежнего обидчика...
Тот и не вскрикнул...
Караев зарезал этого человека так же просто, как повар режет курицу...
Его судили судом присяжных и... оправдали! Он делается королем среди преступного уголовного мира... Он постоянно противоречит начальству: "не выходит из карцера" - и его еще больше поднимает его в глазах арестантов. Его уважают, его боятся, с ним откровенны, ему доступны все тайны, все притоны воров, громил, убийц.. {146} И вот этими то особенными качествами этого крайне странного субъекта решил воспользоваться Махалин, отличающийся хотя меньшими, но все-таки, деликатно выражаясь, странностями...
Однако, он заявляет, что делу Бейлиса, делу раскрытия убийства Ющинского служил верой и правдой, не за страх, а за совесть, желая лишь одного: доказать темной массе населения, что распространяемые сведения об убийстве Андрея Ющинского евреями ложны, что их распускают нарочно, чтобы вызвать озлобление в населении, а потом и погром.
Махалин вызывает с Кавказа Караева и предлагает ему вместе начать розыски. Караев хватается за револьвер, будучи глубоко оскорблен этим неожиданным предложением друга.
-Ты, Саша, успокойся, - сказал я ему, - рассказывал в суде Махалин, - и усадил его в кресло.
-Я предлагаю тебе это потому, что народ, масса пострадает от черносотенцев.
Караев взвинчивается, советуется с товарищами по партии, ему разрешают идти на розыск, и он со страстностью кавказца принимается за дело.
Красовский имеет достаточно улик против Сингаевского. Ему только необходимо "накрыть птичку" с поличным, довести до сознания при свидетелях.
Придумывается план. Караеву нужно совершить громадное, рискованное, вооруженное "мокрое" дело, т. е. такое дело, где будут убиты люди, а потому надо подобрать надежных исполнителей... Нужно оружие...
Весь этот план вытекал из того, что знали, что у Чеберяковой должно быть оружие на хранении после разграбления какого-то оружейного магазина. Находили естественным таким образом познакомиться с ней и войти в круг ее близких людей. Для этого Караев знакомится в одном из воровских притонов с Сингаевским. Оказывается, что оружия уже нет, но Сингаевский утешает Караева: - ничего, достанем в другом месте.
Завязывается знакомство. План изменяется. Караев говорит Сингаевскому, что он имеет нечто сообщить ему серьезное: ему поручено это из тюрьмы. На днях через Киев будет следовать каторжанин, разбойник Фетисов, {147} родственник Сингаевского, хороший знакомый Чеберяковой, - и вот, его просят обязательно отбить от конвоя... Он, Караев, согласен, его товарищ тоже пойдет, товарищу (Махалину) он, Караев, просит Сингаевского доверять, как ему самому.
Сингаевский загорается будущей рискованной работой. Конечно, при этом выпивают, а Караев и Махалин понемножку да помаленьку подводят разговор к Ющинскому.
Как-то вскользь Караев говорит Сингаевскому, что ему тоже надо быть поосторожнее из-за этого "байстрюка", так как он как-то был на допросе в жандармском и слышал, как кто-то в соседней комнате, рассказывая об убийстве Андрюшки, называл его, Сингаевского, как главного участника этого убийства...
Сингаевский засуетился, был смущен...
- Это все "шмары" болтают, - намек на Дьяконовых, - их надо сейчас же "пришить"...
Сингаевский распаляется все дальше и дальше...
- А зачем вы его так расписали?-спрашивает Караев, намекая на множество ран, найденных на теле Ющинского.
- Это все министерская голова Рудзинского придумала...
Так при свидетелях было произнесено имя второго участника убийства. Сингаевский не успокаивается.
- Необходимо выкрасть дело из жандармского управления, а следователя Фененко и полковника Иванова убить,- фантазирует этот громила.
Ему возражают, указывают на всю нелепость его плана действий.
- Как быть? Что делать? - волнуется Сингаевский.
Ему хотят "помочь". Предлагают, чтобы он рассказал подробности "дела", так как, зная все, можно будет сказать что делать...
Сингаевский начинает болтать... Свидание прерывается на том, что решили сохранившиеся еще вещи Ющинского подбросить какому-либо еврею.
Караев и Махалин предполагали заранее сообщить об этом властям и накрыть убийц с поличным.
- Где же вещи?
Конечно, за ними надо идти к Вере Чеберяк. Сингаевский бежит к своей сестрице и исчезает, более {148} не возвращается, ибо эта опытная дама верхним чутьем поняла грозящую ей опасность и сейчас же сократила своего тупоумного брата.
Красовский., Караев, Махалин вырабатывают новые планы, но здесь Бразуль-Брушковский портит все, публикуя новые данные! - Громилам становится все известно, а Красовского и Караева в то же время арестовывают, и дело убийства Андрея Ющинского погружается в тот же первобытный мрак.
- А Бейлис?
О нем вот уже много дней, как все совершенно забыли. И вот, наконец, мы вспомнили его... Бейлис сам о себе заговорил... Когда допрашивали Махалина и когда он рассказывал о своем первом свидании с действительным убийцей, и когда все слушали его, затаив дыхание, вдруг этот Бейлис зарыдал, как ребенок, изо всех сил, на всю залу, уткнув голову в колени... Все смутились...
- Зачем он плачет?
- Зачем он здесь?
- Отправьте его домой, этого нервного Менделя, не переносящего рассказов об убийстве Андрея Ющинского.
- Зачем он пришел сюда? Только мешает всем...
- Перерыв на десять минут...-пусть успокоится подсудимый,-объявляет председатель.
- Что? Подсудимый!..
- А Чеберячка?.. Ведь она... О, она весела, она хохочет!...
LVIII.
Арестант Сингаевский.
Тихо, понуро, озираясь по сторонам, входит тот, чье имя теперь у всех на устах.
Вот он, окруженный конвоем, Сингаевский, родной брат Веры Чеберяк. В арестантском платье, коротко стриженный, черный, как смоль... Молодая бородка шелковистыми, чуть вьющимися прядями, обрамляет тупое лицо. Ни в черных {149} глазах, ни во всем облике нет и тени мысли, даже хитрость не блестит в этом упорном, безразлично-упрямом взгляде... Ломброзо рад был бы поместить его портрет в свою коллекцию преступных типов.
Он держит себя невинной овечкой, он ничего не знает, ничего не слышал по делу Ющинского, да и кто такой Ющинский он и понятия не имеет...
Попался случайно за кражу, занимаясь этим ремеслом всего два года.
- Но почему вы сами сознались в краже, в разгроме магазина, который учинили 12 марта вечером, почему сознались через полгода?
- Меня стали "пришивать" к делу Ющинского - вот я и сознался...
Сингаевский на суде весьма неполно рассказывает; как провел он этот день.
- А дальше что было?...
- Поехали все втроем, работали мы вместе,-я, Рудзинский, Латышев, поехали в Москву, чтобы краденное продать, Москву посмотреть, а может быть и дельце какое сделать..
- Ну, и что же?
- Да вот Латышев закутил, давай сотни в пивной менять, а тут сыщик устремился и арестовал нас... Потребовали паспорта... Забрали в участок, а потом этапом погнали в Киев.
Оказывается, он, этот громила, всегда жил каким-то отшельником: никого не видел, никого не знал, ни с кем знакомства не водил...
Отвечает глухо, тупо...
- А вот Караева вы знаете?..
- Знаю...
- Что же он, как?
- Мы его уважали, начальства не боялся, все что-нибудь ему наперекор делал... Воры его любили, уважали...
- Ну и вам он предлагал что-либо серьезное?..
- Предлагал кражу сделать...
- А вы ему сознавались, что убили Андрюшу?
- Я? я? Никогда ничего не говорил...
Но почему он так заторопился?
- А молодой человек там был?
- Был... {150} - Вы его узнали бы?..
- Узнал...
- Махалин, подойдите, сюда...
В зале водворяется небывалая тишина. Махалин спокойно поднимается из рядов свидетелей, идет своей оригинальной походкой, все время ныряя между плеч головой и нервно поводя спиной, идет, останавливается сзади солдат...
Кто-то из сторон предлагает еще какие-то вопросы Сингаевскому...
Зачем это?
Скорей бы встретились они с глазу на глаз... Узнает?.. Нет?...
Но что это с Чеберяковой?.. Что это с ней?..
Она плачет... Всхлипывает... Мечется по скамейке и рвет, и мнет платок...
Почему такое волнение?...
Неужели, неужели сознается!?.
Об этом так много говорили еще вчера и сегодня в суде... Смотрите, как озабочены гражданские истцы! Как мечутся они по коридорам, спеша на совещание в перерывах!..
- Не может быть? Ведь это ужасно... Вдруг сознание? Что тогда?
Я чувствую, что именно так толкуют они там, между собой, впопыхах, забывши все... Тогда, что тогда? Пропало дело!.. Пропал ритуал... Пропала вся затрата сил столь длительной, коварной работы...
Так же обеспокоены корреспонденты "Нового Времени", столь оригинально воспринимающие впечатления о процессе, что если бы не указания, что это из Киева, можно было бы подумать, что идет где-то какой-то другой процесс, процесс длинный, затяжной, идет там, где еще люди с удовольствием едят людей...
Смотрите, как сроднились они с этой безумной идеей ритуальности убийства, что им кажется, что было бы великим несчастьем, если бы восторжествовала истина и настоящие убийцы Андрея Ющинского были бы открыты.
Зачем им истина?
Им нужна вражда и ненависть, им нужен кровавый навет так же, как голодным хлеб... {151} И все притаились перед лицом этой ужасной очной ставки.
- Подойдите ближе...
И Махалин подошел к стойке, подошел тихо, незаметно, словно демон вырос он перед глазами Сингаевского и с высоты своего большого роста устремил прямой, упорный взгляд в него...
Сингаевский вдруг съежился, присел и, не отводя глаз, широких, полных животного ужаса, смотрел на него: - он не ожидал увидеть того, кто знает его тайну, похороненную, казалось, навеки...
- Узнаете ли вы его?
Молчание...
- Узнаете ли?..
Гробовое молчание...
- Узнаете?..
- Да, знаю, это он...
И Сингаевский нахмурился, потупился, готовый исчезнуть провалиться сквозь землю...
Как тихо, как жутко в зале! Как заметался он, словно мышь в мышеловке, и злоба и месть замелькали в его глазах... И жутко, и жалко, тоскливо на сердце...
Как все это ужасно! Ведь это все люди! Что довело их до этого безумного ужаса, не знающего пределов?.. Кто виноват в их полной потере человеческого облика, творящих зло и смерть, ради веселья, хмеля, женщин и денег?..
Вот мы, смотрящие на них оттуда, из публики, собравшиеся, как на зрелище, мы, чистые и радостные, о, мы нисколько не чувствуем себя виновными в том, что они несчастны, лживы, тупы, кровожадны... А ведь они - оборотная сторона всей жизни обеспеченных, главенствующих в обществе людей и классов...
- Посмотрите ему в глаза, - говорит обвинитель, - и скажите, повторите все то, что вы говорили о Рудзинском, о его собственном сознании...
- Что говорил он вам о "министерский голове" Рудзинского?
И он, - этот странный Махалин, - глубоко погружается взором в темный, омраченный взгляд, смотрит прямо, твердо, в упор в глаза арестанта и ровно и тихо повторяет слово за словом весь свой рассказ о сознании Сингаевского... {152} А тот? Тот отрицает все: и знакомства, и отдельные факты, и даже знание воровского языка, который он, словно наивная институтка, никогда не слыхал...
И чем более он все отрицал, тем веселей становился Замысловский, тем радостней, тем спокойней вела себя Чеберякова...
А Замысловский положительно обнаружил талант при рассказе и расспросе о том, как нужно совершать преступление. Смотрите, как он подвел: если, говорит, вы одним делом заняты, то, пока его не кончите, за другое не принимаетесь? Правда? да?
- Да, не принимаемся...
- Ну, вот...-закивал Замысловский головой. - Так... Прекрасно...
- Скажите, стало быть, если бы вы убивали...
- Я? Нет, нет... я не убивал...
- Да, нет? постойте, послушайте...- раздосадовал Замысловский, - я говорю, примерно, если бы вы убивали, ведь надо было бы и труп убрать, и все прочее... Скоро не справишься... Где же бы успеть утром, а к вечеру новую кражу, новый разгром сделать?
- Да, оно точно, это так. - мычит Сингаевский.
А Замысловский?
Он рад-радёшенек... Потирает руки, очевидно, забыв, что ведь не всегда уж так предупредительно, галантно убивают, что и труп, и "все прочее" кладут на место...
- А вы грамотны?
- Я-то?
- Ну да...
- Чуток... До восемнадцати лет учился, так малограмотный: читаем по складам, а писать... фамилию подписываем.
LIX.
Сообщник Сингаевского - Рудзинский.
Его пригнали из каторги, которую он только что отбыл; из Сибири пришел он по этапу... Вошел в залу суда широкой, размашистой походкой, которой привыкают ходить {153} каторжане-кандальники, переставляя ногу за ногу, волоча тяжелые и неудобные кандалы, перехваченные на поясе...
Упругий, словно молодой медведь, он знать ничего не знает, уверен в себе, тверд, стойко хранит он тайны каторги, не нарушая ни одного ими усвоенного, признанного правильным, обычая...
Как легко и как твердо отпирается он от всего, даже от ясной очевидности!
- Вы знакомы с сестрой Сингаевского?..
- С Зинаидой...
- С какой?
- Да, да, знаком...
А на самом деле он более, чем знаком, он близок с ней...
И что же? Вы думаете он знает других членов семьи своей невесты? Отнюдь нет...
- Видали ли вы Веру Чеберяк, сестру Зинаиды Сингаевской...
- Никогда!..
- Как никогда?!. На одном дворе жила, в одной семье бывали и не встречались!
- Нет, не знаю!
- Но может быть вы слышали в тюрьме про Верку-чиновницу?..
- Никогда не слыхал...
Вот она твердость, вот они нравы этой своеобразной среды.
- А что, предателей в тюрьме не хвалят?.. - гудит Шмаков...
- Нет, - оправляется Рудзинский, - у нас таких не любят...
- А болтливые среди вас бывают?
- Кто ж их знает, может и бывают...
- А вы как?
- Я - молчалив...
Вот они, эти товарищи Латышева, который не вынес натиска жизни и бросился вниз головой с третьего этажа...
- Кто же убил Ющинского?
И когда выходили в перерыве видевшие очную ставку - везде только и было слышно: преступление открыто, мы видели убийц. {154}
LX.
Латышев.
Загадочный член шайки громил, группировавшейся возле Чеберяковой, третий из тех, кого видела Дьяконова у этой чиновницы через несколько часов после убийства Андрея Ющинского, Васька Рыжий, он же Латышев, был душой и вдохновителем всей этой шайки. С сильной волей, полный самообладания, это он разрабатывал различные планы самых рискованных разгромов, тех преступлений, где нужно было вершить "мокрое" дело, т. е. не щадить человеческую жизнь, приводя в исполнение грабежи и разбои, которые давали этой шайке средства к жизни, веселию и попойкам.
Если Сингаевский, тупой и злостный, играл здесь роль простого исполнителя намеченных злодеяний, если Рудзинский был "министерской головой", расписывающей различные узоры на теле ими же убитого Андрея Ющинского, лишь бы скрыть следы преступления, то Латышев был вдохновителем, главным лицом при исполнении всего дела, не любивший вмешиваться в подробности и мелочи, редко когда прикладывавший непосредственно руку для убийства, но всем всегда распоряжавшийся, наблюдавший за ходом дела, чьи приказания исполнялись беспрекословно.
В кулуарах суда много рассказывалось про этого героя киевского уголовного мира. Говорилось, что он, Латышев, ненавидел кровь, совершенно не переносил ее вида и очень был недоволен, когда "работали" не чисто и намеченная жертва отправлялась на тот свет не сразу, а продолжала жить, мучилась - это было вне правил этого своеобразного героя. Говорили, что когда полупьяные убийцы Андрея Ющинского нанесли ему много ударов, и кровь полилась из мальчика ручьями, - Латышев возмутился, выругал своих сообщников, не мог вынести вида крови и его... стошнило!.. А когда через некоторое время Ющинский стал вновь обнаруживать признаки жизни, зашевелился и исступленные и обезумевшие убийцы, все залитые кровью, стали неверной рукой вновь и вновь наносить удары этому несчастному мальчику, попадая, куда попало, он, этот рыцарь киевских громил, со злобой и ненавистью обрушился на своих {155} сообщников, выхватил швайку, - и нанес смертельный удар юноше, прекратив его мучения.
И когда окровавленные убийцы, бросив труп мальчика, спасались у своих родственников, меняя пальто и костюмы, залитые кровью, он обдумывал новый план. Он знал, что в Киеве для них почва слишком горяча; он знал, что такое дело не могло не обратить на себя внимания всех, почему сейчас же бросается энергично заметать следы. Со своими товарищами делает он ночной набег на магазин на Крещатике, таким образом добывает средства и все втроем, эти неразлучные друзья, едут в Москву, где кутят и попадаются...
А дальше? Дальше, когда ему, этому Латышеву, напомнили об убийстве Ющинского и чуть только прикоснулись к этому делу, заподозрив его в причастности к нему, он... он бросается вниз головой из окна камеры судебного следователя и расшибается на смерть.
Так отчаянно кончил свою бурную, мятущуюся жизнь этот яркий тип киевской уголовщины.
Поразительно только то, почему эти регистрованные громилы,-так несомненно близко стоявшие к тому дому, где был убит Андрей Ющинский и где они были своими людьми, деятели, чьи руки несомненно обагрила кровь этого юноши, - так и не были привлечены к судебному следствию.
LXI.
Супруги Малицкие.
Она жила под квартирой Чеберяковой. Из квартиры Малицкой прямой ход в винную лавку, в "монополию", где она сиделица. Служит девять лет.
С Чеберяковой стала знакомиться. Потом, "раскусив ее", отвернулась...
- Она мне раньше всякие вещички предлагала, покупать... Хорошо, что я не покупала... Все у ней краденое оказалось.
А потом, смотрите, какая она: все прислугу мне навязывала, я чуть было не взяла, а как стали об ней сомневаться, - мне в полиции карточки воровок показали, я и {156} опознала ту, которую мне в прислуги-то хотели поставить... А у меня ведь казенные деньги, обокрали бы, а мне отвечать...
И вот эта женщина, которой Чеберякова грозила выжечь глаза, рассказывает, что 12 марта она слышала возню там, во втором этаже, в квартире Чеберяковой, сильный детский крик, торопливые шаги нескольких мужчин, и перенесение чего-то тяжелого..
Показание ее маленькое, на которое в другое время, может быть, не стоило бы обращать внимания, но теперь, когда так сгустились тучи над квартирой этой чиновницы, право, каждая мелочь становится важна...
- А что скажете про собак?
- Собаки-то? Их отравили, они же отравили их...
- А сколько их было?
- Да вот одна белая с желтеньким, да другая черноватая, а третья к ним в гости ходила... Всех их и уморили.
Этот комичный оборот речи с собачьими гостями оживляет зал, где трудно дышать от жары...
Муж Малицкой подтверждает рассказ жены, говоря, что, как только он услышал все это от жены, сейчас же "наказал" ей пойти все рассказать начальству, что она и сделала.
LXII.
О том, как евреи подкупают свидетелей.
Сижу я на этом процессе вот уже больше двух недель и все слышу перекрестную перекличку со стороны обвинителей: все намеки какие-то, дурные, скверные. Определенно не говорят, что именно, а в публике отражается словами: "подкупили", "купленный". И все евреи! Мне было очень обидно думать: как это так? Идет эдакая обыкновенная русская женщина, - дурна-ли, хороша-ли, - но совесть-то у ней не продажная, по глазам видно...
- Нет, говорят, вы не знаете, подкупили... И ее подкупили.
Идут дети, мужчины, интеллигентные, полуинтеллигентные, наконец, чиновники полиции, сыщики ("лягавые", как их, оказывается, зовут воры), - и всех купили, всех {157} подкупили... Кое о ком из породы "лягавых" я не стал бы биться об заклад насчет "злата", но и здесь все-таки... присяга, ответственность не только на "страшном суде Его", но и перед гражданской властью, которая лжесвидетеля карает по всей строгости закона... И всех, и всех, только и. слышишь: "подкупили", "подкупили"... Да что же это у нас в России нет ничего заветного, все можно купить?.. Так прикажете понимать!.. Нет, этому не верю... Неподкупными здесь оказались только черносотенцы, члены "Двуглавого Орла", с паном Розмитальским во главе - это, помните, с тем, кто имел ссудную кассу и какую-то крайне подозрительную гостиницу...
И мне было обидно и грустно.
Думаю: хоть одного изловили бы с поличным, хоть как-нибудь накрыли бы этого вездесущего еврея... Наконец, я был удовлетворен. Теперь все, решительно все знают, всем стало известно, как евреи подкупают свидетелей.
Узнали мы все это не через простое какое-либо лицо, а через духовного отца, священника Синькевича.
Только ему, этому батюшке, обязаны мы тем, что теперь все знаем...
Батюшке отцу Синькевичу стало известно, что свидетельницу Пимоненко подкупали евреи. Эту свидетельницу допрашивали, и она подробно рассказывала о всем уже известном обстоятельстве с "прутиками". И вот, когда она кончила, - батюшка стал изобличать ее и неизвестного еврея, что ее, свидетельницу, хотели подкупить.
- Но почему же батюшка за это взялся?-подумал я.
Однако... Истина всего дороже, кто бы за нее ни брался. Дело в том, что эта самая Пимоненко строит что-то. Была как-то на заводе Зайцева по кирпичному делу... Вдруг к ней является еврей:
- Вам, говорит, деньги нужны... Я слышал... Пожалуйста, возьмите... Тысячу рублей...
- Нет, говорю, мне не нужны.
"А он все свое: возьми да возьми!..
"Я к подрядчику:
"- Вот, мол, денег тысячу рублей под постройку навязывает. {158} "- Кто? Жид?.. Гони его вон!.. С ними дело не надо иметь...-усовещал подрядчик, полагавший, что все строительницы должны иметь именно только с ним дело и более ни с кем...
Так и выгнали этого услужливого еврея.
Подкуп, конечно, ясен...
Но как предлагал он деньги? Под каким предлогом хотел этот еврей "подкупить" эту христианку? - вот вопросы, на которые всем хотелось иметь ответ...
- Слышали, вот батюшка-то говорит - деньги вам еврей предлагал...
- Слышали, слышали... Как не предлагать, предлагал...
- Ну, что ж, вы взяли?
- Нет, не взяли...
- Почему же?