- Мы это очень хорошо знаем!..
- Ничего вы не знаете и говорите совсем зря...
- Как зря?..
- Да так...
- Мы это очень хорошо знаем!..-твердят свое студенты.
- Очень хорошо... Ха-ха-ха! Да знаете ли вы, что труп Ющинского у Чеберячки три дня в ковре под диваном завернутым лежал?!
- Что вы, что вы!..
- Вот вам и "что вы": своими глазами я видел..
Этот рассказ ошеломляет всех, находящихся в зале суда.
Даже председатель заерзал на стуле, а прокурор покраснел, как пион. Расспрашивают свидетеля: не были ли они все пьяны во {104} время этого разговора? Оказывается, нет, - всего полбутылки втроем выпили...
Студенты эти были: Голубев и еще кто-то... И Голубев и его товарищ подтверждают, что рассказано было именно так...
- А когда мы шли все вместе назад, то нам показали лазейку в заборе, через которую будто бы труп Андрюши от Черебяковой выносили, - добавляет Голубев.
- А можете вы удостоверить, кто именно это сказал, что труп Андрюши Ющинского три дня лежал под диваном у Чеберяковой, завернутый в ковер у нее на квартире? - спрашивают у Добжинского.
- Отчего же! Можем...
- Кто же это?
- Кирилл Антонов.
- А кто еще с вами был, в присутствии кого это говорилось?
- Другой был Андрей Цинковский...
И все эти ошеломляющие новости сообщались так спокойно, деловито, как будто это дело шло о дровах, что ли...
В субботу, в одиннадцатый день заседания, опять появился на сцене труп Ющинского в том же ковре.
Допрашивали свидетеля Вышемирского. Это католик, старик, ранее долго служил управляющим имением в Витебской губернии. Вызванный защитой по другому поводу, он вдруг рассказал:
- Спрашиваете, что я знаю про это дело? Сам ничего не знаю, а вот мой знакомый Равич, который раньше служил в том же имении винокуром, уезжая в Америку, рассказал мне, что жена его, Равича, имевшая бакалейную лавочку рядом с домом Чеберяковой, как-то зашла по делам в квартиру Веры Чеберяк и видела там труп Андрюши Ющинского, завернутый в ковер и всунутый в ванну.
Эта неожиданность на минуту почти приостанавливает заседание, свидетель стоит, его никто не спрашивает, - до такой степени растерялся суд.
Наконец выясняется, что еще ранее Чеберяк как-то просила лавочницу Равич спрятать у себя ящик с револьверами, что она и сделала, а потом здесь подоспело это убийство Андрюши, стали арестовывать, обыскивать. Равич {105} натолкнулась на труп Андрюши; они стали бояться, как бы все это не открылось, и потому решили, - да их к тому же упрашивали Чеберяки, - уехать в Америку. Равич рассказывал свидетелю, что билеты выправляла им Чеберячка, и что они уезжают в Америку на средства компании Чеберяковых...
Как ни стараются сбить свидетеля, но он стоит на своем и повторяет все одно и то же и даже сердится, что его переспрашивают о том, что он отлично знает, и говорит всю правду потому, что давал присягу, - а, как верный католик, он с присягой не шутит. Председатель все время старается его оборвать. Он заявляет, что ранее он тоже жил там же, на Лукьяновке. А два года тому назад, продав дом, переселился в город, но прекрасно знает всю обстановку Лукьяновки.
Спрашивают, почему ранее он ничего никому не рассказал?
- А зачем же? - удивляется он. - Да это уж все знали: полиция хорошо знала, что убили Андрюшу у Чеберячки, это так потом по-другому стали говорить...
Но как же так, подумал я, обыватель, мало знающий законы; как же это так! Судят человека, обвиняя его в людоедстве, он сидит за решеткой, на скамье подсудимых, и добродушно смотрит на всех, от души, почти навзрыд смеется, когда кто-то назвал его "цадиком" , т. е. по-нашему "старцем", особо уважаемым лицом, к которому ходят за советами, каких много и в православии, и в каждой другой религии...
А вот тут, рядом, свидетельствуют под присягой о том, где находился труп, как его несли, указывают, кто сказал, кто был свидетелем сказанного, кто видел труп и убийц своими глазами...
Ведь все это говорится в официальном заседании окружного суда, при всех присущих ему регалиях.
Мне казалось, что обвинители сейчас же потребуют к немедленному допросу тех, кто утверждал, что видел труп в квартире Чеберяковой своими собственными глазами, или прервут заседание, потребовав доследования. Ведь, что-нибудь одно из двух: или это страшный оговор, который нельзя прощать людям, или это самая истинная правда, восстановляющая полную невинность Бейлиса и открывающая действительных убийц Андрея Ющинского. {106} Но, нет. Я ошибся. Пока бесследно прошли эти показания. В суд никого не позвали, и все сделалось так, как будто бы об этом никто ничего не говорил...
XLIV
Что означают многочисленные раны на теле Андрея Ющинского.
Бывший начальник сыскной полиции, Красовский, для примера и уяснения множественности ран на теле Ющинского стал было рассказывать об убийстве некоей "Варьки Кобылы", совершенном здесь же в Киеве лет пять тому назад.
Эта "Варька-Кобыла" принадлежала к воровской шайке и выдала организацию воров-громил. Они пошли на каторгу. И, как водится у этих людей, решили убить предательницу. Кинули жребий. Тот, кому досталось выполнить это поручение, бежит с каторги, достигает Киева, отыскивает прежнюю свою товарку, вновь дружится с ней, и, когда она совершенно вверяется ему, исполнитель поручения своих товарищей заманивает свою жертву в лес, и здесь предает ее сверхъестественным, хуже чем зверским, мучениям, пыткам, которых, может быть, не знали средние века, и наконец убивает ее, нанося ей множество - более сотни - ран... Ее нашли совершенно искромсанной, изрезанной на куски, и было с непререкаемой ясностью установлено, что именно до убийства, до последнего удара, она была пытаема этим злодеем с применением всего, что только могла придумать разнузданная, злодейская фантазия исступленного преступника...
Оказывается, такие факты весьма нередки в уголовной практике. Убийство с нанесением множества ран - это постоянный прием уничтожения предателей в уголовном мире. Преступники всегда крайне заинтересованы сведениями из своей среды. Они тщательно следят за уголовной хроникой. И, конечно, такое дело, как зверское убийство с нанесением множества ран, не может быть обойдено печатью: наоборот, об нем всегда и много пишут. И естественно, что весь уголовный мир сейчас же узнает, что убит {107} такой-то за предательство, ибо множество ран - это условный знак, это своеобразный пароль, предупреждающий всех уголовников об опасности.
Всякий, знакомый ранее с убитым таким образом лицом. принимает свои меры, чтобы не попасться в чем-либо, ибо никому неизвестно, в каких пределах было совершено разоблачение предателем. Вот, по объяснению сведущих в уголовных делах лиц, сделанных в кулуарах суда, тот мотив, те основания, которыми объясняется множественность ран на убитом Ющинском.
Его, в силу печально сложившихся обстоятельств, воровская шайка группировавшаяся возле квартиры Чеберяк, признала предателем и расправилась с ним по-свойски.
Вот почему на трупе Андрея Ющинского найдено так много ран, и при чем здесь евреи - решительно никому непонятно.
ХLV.
Еврейская молельня.
Но вот явился свидетель, который, очевидно, должен все доказать. Это чиновник особых поручений Мердер. Он во фраке. Так учтив, так деликатен, так вежлив, просто одно очарование... Говорит плавно, ходит размеренно, не спеша, вытаскивает из кармана какие-то бумаги, какие-то планы... Он весь готов к услугам. Только и слышишь:
- Ваше превосходительство, если вам угодно...
- Ваше превосходительство, если вы разрешите...
- Ваше превосходительство...
И весь - дело, весь - исполнение возложенного поручения; ходит, показывает, рассматривает, объясняет...
И так он убежден, что говорит нечто важное, нужное, несомненное и вполне доказывающее, как вы думаете, что?.. Ритуальные мотивы вообще, ритуальные приемы в частности, ритуал, ритуал, ритуал... Посмотрим, что же он дал суду?
Он многословно рассказывает о "преступлении", которое ему удалось открыть...
Дело очень простое и, можно сказать, крайне типичное для современного положения России...
{108} В Киеве давно живут богатые купцы - евреи Зайцевы, очень уважаемые и благочестивые люди. Старику Зайцеву, недавно умершему, пришла счастливая мысль направить часть нажитых им капиталов не на личные какие-либо цели, а на нужды общественные. Он пожертвовал большие деньги, на которые возведена громадная больница для христиан и евреев, "в память бракосочетания государя императора".
Умирая, он завещал громаднейший свой кирпичный завод, - на котором служил несчастный Бейлис, - этой же больнице, на таких условиях, что доходы с него должны идти на содержание больницы. Завод отлично оборудован, имеет колоссальные запасы прекрасной глины и, стало быть, это благотворительное общественное дело поставлено на крепкие ноги.
После смерти старика Зайцева его дети и почитатели собрали деньги для возведения богадельни возле больницы на двадцать человек престарелых евреев - на 10 мужчин и на 10 женщин. По плану, утвержденному правительственными властями, было еще указано одно помещение - "столовая".
Строили это здание - русские рабочие.
Когда все было готово, тогда было подано прошение для разрешения одну комнату, эту самую "столовую", превратить в молельню... Вот тут-то и начинается весьма плодотворная деятельность чиновника особых поручений при киевском генерал-губернаторе, г. Мердера, ведающего еврейские дела...
Это прошение навело его на размышления...
Приезжает на место. Спрашивает у рабочих:
- Что вы тут строили?
- Еврейскую синагогу! - отвечают рабочие.
- Синагогу?..
- Точно так, синагогу...
Осмотрел. Синагоги нет и синагога есть... Синагоги нет, потому что ее не разрешили еще, и она просто комната как комната - в два света, с особым местом для будущего алтаря - если разрешат. А пока что служений нет и по плану значится столовой...
И синагога есть - потому, что, если придет разрешение, устроят ее окончательно, придет раввин, прихожане, и синагога будет.. {109} - Зачем же, спрашивается, евреи так строили: и под столовую, и под синагогу?
- Да потому, что - хотелось мне сказать - так повелевает сама русская жизнь.
- А почему?
- Тому следуют пункты.
Сам г. Мердер заявил, что, во-первых, строители хотели выиграть время, во-вторых, что если бы они написали вместо слова "столовая" слово "молитвенный дом", то пошла бы писать вся губерния, и дело затянулось бы на несколько лет.
Строительный комитет отослал бы чертеж в "специальное ведомство" очевидно, в тот департамент министерства внутренних дел, который заведует иноверными исповеданиями, и все это должно было идти через губернское правление, на утверждение к генерал-губернатору и с его заключением в Петербург и потом тем же путем обратно... А кому из русских обывателей неизвестно, что этот путь бывает частенько несравненно более длинным, в смысле времени, чем путь по экватору земного шара: кругом-кругом и снова домой...
Я не знаю еврейских дел, но дела, которые мне хорошо, известны, дела старообрядцев и сектантов, явно свидетельствуют о том, что прежде, чем добиться не только открытия молитвенного дома, а просто записи умерших или рожденных в метрические книги, проходят целые длинные мучительные годы... Не могу предположить, чтобы современная наша администрация была более милостива в таких вопросах к евреям - Вот именно эти маленькие недостатки механизма, эта-то бюрократически-административная волокита, совершенно не соответствующая темпу жизни России XX века, и заставляет многих часто по пустякам "обходить закон", в то же время не нарушая решительно ничьих интересов, осуществляя естественное право человека. А к этому праву, несомненно, относится всецело удовлетворение всеми и каждым, кто только пожелает, ритуальной потребности, потребности молитвы, в кругу своих единоверцев, по тому обряду, который, по их понятиям, установлен самим господом богом... Вот какой единственный логический вывод можно и {110} должно сделать из всех пространных объяснений чиновника особых поручений г. Мердера..
Но он, конечно, иного мнения и это мнение, в виде своего заключения, он желал сделать на суде, и сейчас же был остановлен председателем.. Как жаль, что строгость закона не позволила г. Мердеру высказаться - мы, вероятно услышали бы, - и весь свет внимал бы этим трелям, - что "столовая", по плану превратившаяся при постройке в будущий "молитвенный дом", где, правда, служений никаких не отправлялось, есть явно безапелляционное и совершенно очевидное доказательство того, что... что... евреи употребляют христианскую кровь.. Ах, как жаль, что мы этого не слышали! Ах, как жаль, что г. председатель суда был так неумолимо строг к чиновнику особых поручений г. Мердеру.
Но еще более жаль, что после провозглашения полной религиозной терпимости и свободы, после того, как дважды была подтверждена высочайшим указом и манифестом эта религиозная свобода - и 17 апреля и 17 октября 1905 года, - однако, по сие время богаделки-старушки и ожидающие скорой кончины набожные старики-евреи должны каждую неделю в своей комнате зажигать по несколько свечек, как заявил г. Мердер, и молиться каждый у себя в одиночку...
А рядом?..
Рядом большое помещение, годное и приспособленное под "молитвенный дом", обращено в столовую для врачей, где "врачи изволят столоваться, завтракать".
Хотел бы я знать, что сказали бы наши православные отцы и матери, которые, устроив какую-либо богадельню, пожелали бы открыть при ней церковь или часовню, и им вдруг отказали бы и устроили бы там вместо церкви, столовую... для врачей.. Как бы возопили все митрополиты и архиереи, все святейшие синоды, консистории и пр. т. п. учреждения!.. (Потребовались в России огромная политическая революция 1917 г. и новая социалистическая большевистская революция октября 1917 г., . чтобы русский народ возымел бы силу провозгласить полное отделение церкви от государства и школы от церкви.). {111} А евреи?
Евреи должны, они обязаны молчать и терпеть, терпеть и терпеть...
XLVI
Беркины швайки.
Долгое время занимают внимание суда и присяжных заседателей Беркины швайки.
Берко Гулько, рабочий-шорник, работал со своим инструментом на заводе Зайцева: починял и пригонял на лошадей сбрую. Работа уменьшилась, а так как он испортил что-то в работе, то его рассчитали, оставив докончить работу шорника-христианина. Однако, пообещали: зайди еще через несколько дней будет работа, дадим.
Берко Гулько собрал свой инструмент - швайки, буравчики, шило, молоток, - все это тщательно завернул в мешок и на глазах у всех положил в шкафчик, стоявший в коридоре. Этот коридор собственно и был в то же время шорной при конюшне. Что он именно так сделал, видел и подтвердил на суде его товарищ, рабочий-христианин, старший его годами, оставленный доканчивать работу.
Берко зашагал в город. Зашел в шорню...
- Нельзя ли поработаться?
- Можно!.. Становитесь подмастерьем...
Заработал Берко во всю... Инструмент хозяйский... Плата так себе - жить можно... Забыл Берко и об инструментах своих на заводе у Зайцева...
- Ну, что ж, пускай себе лежат!.. Зачем они мне? Будет время, пойду поработаюсь...
Но время создало совершенно иное...
Началось дело Ющинского, арестовали Бейлиса... Стали везде и повсюду искать, обыскивать... Добрались и до шкафчика... Развернули мешок... Швайки... А!.. Вот оно что?.. Вот оно орудие убийства...
Что же делают с ним? Вместо того, чтобы представить к следствию весь этот мешок, полиция вынимает швайки, и вот создается легенда, что именно этими швайками был убит Ющинский... Свидетели показывают, что они все время лежали неподвижно в этом шкафчике; свидетелю-шорнику предъявляют их, он удостоверяет, что {112} именно эти швайки Берка оставил, уйдя с завода. Что из того? Все равно какая-то тень остается...
- А сколько стоют эти швайки и весь этот инструмент, оставленный Беркой в мешке на заводе Зайцева? - задает вопрос товарищ прокурора шорнику-христианину.
Тот подсчитывает в уме и, наконец, заявляет:
- Рубля полтора...
- Только-то!..-невольно вырывается у обвинителя, очевидно крайне недовольного результатами этих долгих вычислений,
Вероятно, ожидалась более солидная сумма, которую Берке должно было бы жаль бросить без особых уважительных причин... И тогда?.. Тогда было бы испечено, новое доказательство убийства Ющинского Бейлисом...
Бедный Бейлис! За все отвечает он: и за корову (См. об этом на стр. 119.), и за швайки...
Как хорошо, что шорный инструмент стоит дешево... Все ясно... Но к этим швайкам еще двадцать раз возвращаются, переспрашивая вновь и старых и новых свидетелей...
Но что можно сделать с швайками, которые лежали и которых никто не трогал?
Конечно, ничего...
XLVII.
Два цадика.
Когда читали обвинительный акт, меня, помимо "Волкивны", заинтересовали особенно два персонажа; два еврея, приезжавшие к Бейлису, гостившие у него... Какая-то таинственность витала над ними, что-то воистину "мистическое", потустороннее окружило их странные облики...
Помните, как описывались они: старые, страшные; дети трепетали, смотря на них. В больших, высоких шапках, в длинных одеяниях; и я мысленно всматривался в них, рисуя в своем воображении их ветхозаветные образы. Вот они, с круглыми, пронзительными - обязательно "пронзительными" - глазами, смотрят так, что на три аршина под землей видят. От них ничто не утаится! От них ничего не {113} скроется!.. Ходят они медленно, тихо поворачивая головы. Длинные, подуседые их бороды, как у самого Моисея, по пояс. Костлявые, постные, изжелта-бледные руки, покрытые густыми седеющими волосами, безжизненно, как плети, выглядывают из-под широких рукавов ветхозаветной, древней библейской одежды, сохранившейся по наследству не меньше как от мистического древнееврейского пророка Даниила... Шапки, эти ужасные, высокие шапки, с широкими полями, должны быть особенно потрясающи...
Мое любопытство просто не знало пределов, особенно с тех пор, как Шмаков каждого еврея (и не еврея, но, у которого мог быть - почем знать! предок еврей) стал строго экзаменовать:
- Слышали: ли вы, кто такие Ландау и Этингер?
- Не слышал.
- А, вы не слышали, - сердито ворчал он, то снимая, то надевая очки, вы не знаете цадиков Ландау и Этингера?
Господа присяжные заседатели...
- Позвольте, г. Шмаков, - прерывает председатель, - сейчас, еще допрос...
Какой там!
Разве можно кому бы то ни было остановить Шмакова, когда он услышит имена знаменитых цадиков Ландау и Этингера, когда этот столп и утверждение истины всего союза русского народа, всех черносотенцев, заснув, просыпается, если только до его чуткого уха долетит созвучие, начинающееся или имеющее слог рав...
Какой-то свидетель упомянул фамилию Бравин... Шмаков в это время, как мне казалось, немножечко вздремнул. И что же? Вдруг оживился, схватился за очки...
- Что? Раввин... - и он грузно, тихо стал подыматься из своего уютного уголка за столом гражданских истцов.
Представьте же себе его негодование, когда он, видя пред собой еврея не мог добиться от него, что он знает знаменитых цадиков Ландау и Этингера!..
Совершенно поневоле и я, никогда в жизни не видавший цадиков, прямо сгорал от нетерпения! - Ну, когда же, когда они придут?
И я представлял себе, как они, чинно и важно, в сознании исполнения своего долга перед господом, войдут в {114} торжественное заседание суда в своих древних одеяниях, и мы перенесемся с ними почти в доисторические времена. - Пригласите Ландау...-и зал закружился у меня перед глазами от напряженного ожидания.
Растворяется дверь - возле двери, особенно почтительно стояли курьеры, заглядывая туда, в коридор, напряжение вытягивая шеи...
Секунда ожидания, показавшаяся вечностью... И в залу вошел... он, этот знаменитейший цадик: тонкий, в пиджаке, бритый, с лицом артиста, манжеты, манишка, цепочка, лакированные, модные ботинки...
- Что же это такое?..
- Как позволяют...
- Изменил наружность!..-промелькнуло у меня в голове
Но нет, оказывается - это настоящий, неподдельный Ландау. Говорит вибрирующим баском, говорит гладко, и мне почему-то все кажется, что он сейчас перейдет на французский язык... Время от времени рассматривает хорошо отточенные ногти... Отвечает небрежно... Он начинает скучать...
Оказывается, он жил за границей, больше всего в Париже, приезжал в Киев к своей матери, которая живет в том участке, где он, сын своей матери, проживать не может, в силу той "комедии", - как угодно было одному из обвинителей обозвать на суде тот трагический порядок, который установлен для жительства евреев в Киеве.
Ему хотелось жить с матерью. Он как-то там жил, а прописали его где-то, кажется, в Плоском участке... Ну, какое ему, собственно, до этого дело?
- А вы цадиков видели?-гудит, как шмель, г. Шмаков
- Цадики, цадики!.. А? Что!.. Что такое цадики?..
Если бы вы только видели, каким уничтожающим взглядом окинул его г. Шмаков! Вот тебе и цадик!.. Как же это так? Господин Шмаков, разъясните...
Но нет, ни Шмаков, ни Замысловский, ни даже юнейший и храбрейший из них, г. Дурасевич, - и тот молчит, как убитый. Все молчат... (см. статью на стр.- Л. Троцкий "Под знаком Дела Бейлиса" http://ldn-knigi.lib.ru/JUDAICA/Beilis_Trotzki.htm ;"...Упорно и настойчиво допрашивало обвинение всех свидетелей о двух страшных "цадиках", Эттингер и Ландау..." ldn-knigi)
В публике движение, слышен тихий смешок, который разразился бы в гомерический хохот, если бы только это было возможно...
Я угнетен, разочарован... {116} - Ландау, Ландау...- начинаю припоминать, - не тот ли это, который пишет оперетки и ставит их в Париже?!
Навожу справки - тот самый...
Мне говорят, что он и сюда, в Киев, сейчас привез оперетку, только, будто бы, столь она весела и задорна, что киевская сцена не выдержит, а благочестивое начальство не разрешит...
Вот тебе и на?.. Опереточные цадики превращаются в "цадиков", пишущих оперетки... Это действительно по-русски...
Говорить ли о другом "знаменитом" цадике Этингере? Это форменный немец с типично немецкой наружностью. Он ни слова не знает по-русски, его допрашивают через переводчика. Он был настолько любезен, что прибыл к нам, в Россию, в Киев, дать показания в окружном суде, лишь бы послужить правде в деле разогнания тумана в этом страшном обвинении...
И мне, вдруг, стало так стыдно, так больно; что прямо хоть не живи на свете... Воображаю, как хохочут над нами в Западной Европе! Воображаю, сколько смеха вызвал этот вызов австрийского землевладельца и купца, ведущего мучное и лесное дело, вызов туда, где люди стараются доказать, что век людоедства - это ваш век, это наша жизнь...
Но господа гражданские истцы не успокоились. Они сейчас же забили тревогу... Очевидно, это не те Ландау и Этингер, - приезжали в это время в Киев какие-то другие... Стали наводить справки. Оказалось, что в Киеве имеется несколько десятков Ландау и столько же Этингеров ... Неужели их всех будут допрашивать? Гражданские истцы этого желали... - Прежде всего схватились за отца Ландау... Навели официально справки через полицию, оказалось, что отец Ландау умер, и, к счастью для еврейства, умер он значительно раннее убийства Ющинского и, к еще большему счастью, похоронен тут же в Киеве, что и засвидетельствовала полиция... Случись это иначе, еще неизвестно, что придумали бы г.г. ритуалисты.
Замысловский сейчас же хотел идти в поисках дальше, но суд остановил расследование всех Ландау и Этингеров, удовлетворившись вторым поколением этих людей.
{116}
XLVIII
Его надо убрать.
Суду свидетельствует молодая женщина Гаевская. Она случайно попала к Чеберяковой. У нее были неприятности с родителями. Чеберякова пригласила ее погостить к себе, где она и прожила полтора месяца. Ушла тогда, когда вполне убедилась, что Чеберякова "темная личность". Ее прежде всего смутили посетители, которых Чеберякова звала своими братьями: придут в одних костюмах, уйдут в других... Когда свидетельница спросила об этом хозяйку дома, то получила лаконический ответ: зачем все знать? Следи лучше за собой!
Это очень удивило Гаевскую.
Только после убийства Андрюши, она придала значение разговору, происходившему у Чеберяковой с ее посетителями в гостиной. Свидетельница была в соседней комнате.
- Трое было мужчин у нее в гостях. Фамилий их не знаю, но в лицо всегда узнаю - заявила она на суде. - В доме был Андрюша Ющинский и Женя. Это было в январе 1911 г...
Свидетельница попутно устанавливает чрезвычайно важное обстоятельство, что она лично видела до дня убийства Андрюшу не менее, как четыре раза в квартире Веры Чеберяк. Надо помнить, что все Чеберяки решительно отрицают, что он был у них в гостях хоть один раз.
- Так вот, они сидели все в гостиной, а я была в соседней комнате... Дети не шалили, были тихи, девочек не было дома, они играли на дворе... Чеберякова говорит своим гостям: "его надо убрать, он мешает", - я хорошо запомнила эти слова. Это было днем, около четырех часов дня. Я больше ничего не слыхала и сначала не придала никакого значения этому разговору, но потом, когда началось все это дело, я поняла, какие ужасные были эти слова.
Здесь находим мы необходимым напомнить читателям, о давно промелькнувшем в показаниях свидетелей сказании о прутиках.
Андрюша как-то гулял с Женей: они вырезывали прутики - делали себе хлыстики. Женя вырезал хороший {117} прутик, а Андрюша никак не мог себе подыскать подходящий. Ему было обидно. Он стал приставать к Жене - отдай, да отдай мне...
Женя уперся:
- Ни за что не отдам!..
Стали ссориться...
- А, ты так? - воскликнул рассерженный и вспыливший Андрюша,-вот я пойду и расскажу, что твоя мама краденым торгует...
- Ничего вы не знаете и говорите совсем зря...
- Как зря?..
- Да так...
- Мы это очень хорошо знаем!..-твердят свое студенты.
- Очень хорошо... Ха-ха-ха! Да знаете ли вы, что труп Ющинского у Чеберячки три дня в ковре под диваном завернутым лежал?!
- Что вы, что вы!..
- Вот вам и "что вы": своими глазами я видел..
Этот рассказ ошеломляет всех, находящихся в зале суда.
Даже председатель заерзал на стуле, а прокурор покраснел, как пион. Расспрашивают свидетеля: не были ли они все пьяны во {104} время этого разговора? Оказывается, нет, - всего полбутылки втроем выпили...
Студенты эти были: Голубев и еще кто-то... И Голубев и его товарищ подтверждают, что рассказано было именно так...
- А когда мы шли все вместе назад, то нам показали лазейку в заборе, через которую будто бы труп Андрюши от Черебяковой выносили, - добавляет Голубев.
- А можете вы удостоверить, кто именно это сказал, что труп Андрюши Ющинского три дня лежал под диваном у Чеберяковой, завернутый в ковер у нее на квартире? - спрашивают у Добжинского.
- Отчего же! Можем...
- Кто же это?
- Кирилл Антонов.
- А кто еще с вами был, в присутствии кого это говорилось?
- Другой был Андрей Цинковский...
И все эти ошеломляющие новости сообщались так спокойно, деловито, как будто это дело шло о дровах, что ли...
В субботу, в одиннадцатый день заседания, опять появился на сцене труп Ющинского в том же ковре.
Допрашивали свидетеля Вышемирского. Это католик, старик, ранее долго служил управляющим имением в Витебской губернии. Вызванный защитой по другому поводу, он вдруг рассказал:
- Спрашиваете, что я знаю про это дело? Сам ничего не знаю, а вот мой знакомый Равич, который раньше служил в том же имении винокуром, уезжая в Америку, рассказал мне, что жена его, Равича, имевшая бакалейную лавочку рядом с домом Чеберяковой, как-то зашла по делам в квартиру Веры Чеберяк и видела там труп Андрюши Ющинского, завернутый в ковер и всунутый в ванну.
Эта неожиданность на минуту почти приостанавливает заседание, свидетель стоит, его никто не спрашивает, - до такой степени растерялся суд.
Наконец выясняется, что еще ранее Чеберяк как-то просила лавочницу Равич спрятать у себя ящик с револьверами, что она и сделала, а потом здесь подоспело это убийство Андрюши, стали арестовывать, обыскивать. Равич {105} натолкнулась на труп Андрюши; они стали бояться, как бы все это не открылось, и потому решили, - да их к тому же упрашивали Чеберяки, - уехать в Америку. Равич рассказывал свидетелю, что билеты выправляла им Чеберячка, и что они уезжают в Америку на средства компании Чеберяковых...
Как ни стараются сбить свидетеля, но он стоит на своем и повторяет все одно и то же и даже сердится, что его переспрашивают о том, что он отлично знает, и говорит всю правду потому, что давал присягу, - а, как верный католик, он с присягой не шутит. Председатель все время старается его оборвать. Он заявляет, что ранее он тоже жил там же, на Лукьяновке. А два года тому назад, продав дом, переселился в город, но прекрасно знает всю обстановку Лукьяновки.
Спрашивают, почему ранее он ничего никому не рассказал?
- А зачем же? - удивляется он. - Да это уж все знали: полиция хорошо знала, что убили Андрюшу у Чеберячки, это так потом по-другому стали говорить...
Но как же так, подумал я, обыватель, мало знающий законы; как же это так! Судят человека, обвиняя его в людоедстве, он сидит за решеткой, на скамье подсудимых, и добродушно смотрит на всех, от души, почти навзрыд смеется, когда кто-то назвал его "цадиком" , т. е. по-нашему "старцем", особо уважаемым лицом, к которому ходят за советами, каких много и в православии, и в каждой другой религии...
А вот тут, рядом, свидетельствуют под присягой о том, где находился труп, как его несли, указывают, кто сказал, кто был свидетелем сказанного, кто видел труп и убийц своими глазами...
Ведь все это говорится в официальном заседании окружного суда, при всех присущих ему регалиях.
Мне казалось, что обвинители сейчас же потребуют к немедленному допросу тех, кто утверждал, что видел труп в квартире Чеберяковой своими собственными глазами, или прервут заседание, потребовав доследования. Ведь, что-нибудь одно из двух: или это страшный оговор, который нельзя прощать людям, или это самая истинная правда, восстановляющая полную невинность Бейлиса и открывающая действительных убийц Андрея Ющинского. {106} Но, нет. Я ошибся. Пока бесследно прошли эти показания. В суд никого не позвали, и все сделалось так, как будто бы об этом никто ничего не говорил...
XLIV
Что означают многочисленные раны на теле Андрея Ющинского.
Бывший начальник сыскной полиции, Красовский, для примера и уяснения множественности ран на теле Ющинского стал было рассказывать об убийстве некоей "Варьки Кобылы", совершенном здесь же в Киеве лет пять тому назад.
Эта "Варька-Кобыла" принадлежала к воровской шайке и выдала организацию воров-громил. Они пошли на каторгу. И, как водится у этих людей, решили убить предательницу. Кинули жребий. Тот, кому досталось выполнить это поручение, бежит с каторги, достигает Киева, отыскивает прежнюю свою товарку, вновь дружится с ней, и, когда она совершенно вверяется ему, исполнитель поручения своих товарищей заманивает свою жертву в лес, и здесь предает ее сверхъестественным, хуже чем зверским, мучениям, пыткам, которых, может быть, не знали средние века, и наконец убивает ее, нанося ей множество - более сотни - ран... Ее нашли совершенно искромсанной, изрезанной на куски, и было с непререкаемой ясностью установлено, что именно до убийства, до последнего удара, она была пытаема этим злодеем с применением всего, что только могла придумать разнузданная, злодейская фантазия исступленного преступника...
Оказывается, такие факты весьма нередки в уголовной практике. Убийство с нанесением множества ран - это постоянный прием уничтожения предателей в уголовном мире. Преступники всегда крайне заинтересованы сведениями из своей среды. Они тщательно следят за уголовной хроникой. И, конечно, такое дело, как зверское убийство с нанесением множества ран, не может быть обойдено печатью: наоборот, об нем всегда и много пишут. И естественно, что весь уголовный мир сейчас же узнает, что убит {107} такой-то за предательство, ибо множество ран - это условный знак, это своеобразный пароль, предупреждающий всех уголовников об опасности.
Всякий, знакомый ранее с убитым таким образом лицом. принимает свои меры, чтобы не попасться в чем-либо, ибо никому неизвестно, в каких пределах было совершено разоблачение предателем. Вот, по объяснению сведущих в уголовных делах лиц, сделанных в кулуарах суда, тот мотив, те основания, которыми объясняется множественность ран на убитом Ющинском.
Его, в силу печально сложившихся обстоятельств, воровская шайка группировавшаяся возле квартиры Чеберяк, признала предателем и расправилась с ним по-свойски.
Вот почему на трупе Андрея Ющинского найдено так много ран, и при чем здесь евреи - решительно никому непонятно.
ХLV.
Еврейская молельня.
Но вот явился свидетель, который, очевидно, должен все доказать. Это чиновник особых поручений Мердер. Он во фраке. Так учтив, так деликатен, так вежлив, просто одно очарование... Говорит плавно, ходит размеренно, не спеша, вытаскивает из кармана какие-то бумаги, какие-то планы... Он весь готов к услугам. Только и слышишь:
- Ваше превосходительство, если вам угодно...
- Ваше превосходительство, если вы разрешите...
- Ваше превосходительство...
И весь - дело, весь - исполнение возложенного поручения; ходит, показывает, рассматривает, объясняет...
И так он убежден, что говорит нечто важное, нужное, несомненное и вполне доказывающее, как вы думаете, что?.. Ритуальные мотивы вообще, ритуальные приемы в частности, ритуал, ритуал, ритуал... Посмотрим, что же он дал суду?
Он многословно рассказывает о "преступлении", которое ему удалось открыть...
Дело очень простое и, можно сказать, крайне типичное для современного положения России...
{108} В Киеве давно живут богатые купцы - евреи Зайцевы, очень уважаемые и благочестивые люди. Старику Зайцеву, недавно умершему, пришла счастливая мысль направить часть нажитых им капиталов не на личные какие-либо цели, а на нужды общественные. Он пожертвовал большие деньги, на которые возведена громадная больница для христиан и евреев, "в память бракосочетания государя императора".
Умирая, он завещал громаднейший свой кирпичный завод, - на котором служил несчастный Бейлис, - этой же больнице, на таких условиях, что доходы с него должны идти на содержание больницы. Завод отлично оборудован, имеет колоссальные запасы прекрасной глины и, стало быть, это благотворительное общественное дело поставлено на крепкие ноги.
После смерти старика Зайцева его дети и почитатели собрали деньги для возведения богадельни возле больницы на двадцать человек престарелых евреев - на 10 мужчин и на 10 женщин. По плану, утвержденному правительственными властями, было еще указано одно помещение - "столовая".
Строили это здание - русские рабочие.
Когда все было готово, тогда было подано прошение для разрешения одну комнату, эту самую "столовую", превратить в молельню... Вот тут-то и начинается весьма плодотворная деятельность чиновника особых поручений при киевском генерал-губернаторе, г. Мердера, ведающего еврейские дела...
Это прошение навело его на размышления...
Приезжает на место. Спрашивает у рабочих:
- Что вы тут строили?
- Еврейскую синагогу! - отвечают рабочие.
- Синагогу?..
- Точно так, синагогу...
Осмотрел. Синагоги нет и синагога есть... Синагоги нет, потому что ее не разрешили еще, и она просто комната как комната - в два света, с особым местом для будущего алтаря - если разрешат. А пока что служений нет и по плану значится столовой...
И синагога есть - потому, что, если придет разрешение, устроят ее окончательно, придет раввин, прихожане, и синагога будет.. {109} - Зачем же, спрашивается, евреи так строили: и под столовую, и под синагогу?
- Да потому, что - хотелось мне сказать - так повелевает сама русская жизнь.
- А почему?
- Тому следуют пункты.
Сам г. Мердер заявил, что, во-первых, строители хотели выиграть время, во-вторых, что если бы они написали вместо слова "столовая" слово "молитвенный дом", то пошла бы писать вся губерния, и дело затянулось бы на несколько лет.
Строительный комитет отослал бы чертеж в "специальное ведомство" очевидно, в тот департамент министерства внутренних дел, который заведует иноверными исповеданиями, и все это должно было идти через губернское правление, на утверждение к генерал-губернатору и с его заключением в Петербург и потом тем же путем обратно... А кому из русских обывателей неизвестно, что этот путь бывает частенько несравненно более длинным, в смысле времени, чем путь по экватору земного шара: кругом-кругом и снова домой...
Я не знаю еврейских дел, но дела, которые мне хорошо, известны, дела старообрядцев и сектантов, явно свидетельствуют о том, что прежде, чем добиться не только открытия молитвенного дома, а просто записи умерших или рожденных в метрические книги, проходят целые длинные мучительные годы... Не могу предположить, чтобы современная наша администрация была более милостива в таких вопросах к евреям - Вот именно эти маленькие недостатки механизма, эта-то бюрократически-административная волокита, совершенно не соответствующая темпу жизни России XX века, и заставляет многих часто по пустякам "обходить закон", в то же время не нарушая решительно ничьих интересов, осуществляя естественное право человека. А к этому праву, несомненно, относится всецело удовлетворение всеми и каждым, кто только пожелает, ритуальной потребности, потребности молитвы, в кругу своих единоверцев, по тому обряду, который, по их понятиям, установлен самим господом богом... Вот какой единственный логический вывод можно и {110} должно сделать из всех пространных объяснений чиновника особых поручений г. Мердера..
Но он, конечно, иного мнения и это мнение, в виде своего заключения, он желал сделать на суде, и сейчас же был остановлен председателем.. Как жаль, что строгость закона не позволила г. Мердеру высказаться - мы, вероятно услышали бы, - и весь свет внимал бы этим трелям, - что "столовая", по плану превратившаяся при постройке в будущий "молитвенный дом", где, правда, служений никаких не отправлялось, есть явно безапелляционное и совершенно очевидное доказательство того, что... что... евреи употребляют христианскую кровь.. Ах, как жаль, что мы этого не слышали! Ах, как жаль, что г. председатель суда был так неумолимо строг к чиновнику особых поручений г. Мердеру.
Но еще более жаль, что после провозглашения полной религиозной терпимости и свободы, после того, как дважды была подтверждена высочайшим указом и манифестом эта религиозная свобода - и 17 апреля и 17 октября 1905 года, - однако, по сие время богаделки-старушки и ожидающие скорой кончины набожные старики-евреи должны каждую неделю в своей комнате зажигать по несколько свечек, как заявил г. Мердер, и молиться каждый у себя в одиночку...
А рядом?..
Рядом большое помещение, годное и приспособленное под "молитвенный дом", обращено в столовую для врачей, где "врачи изволят столоваться, завтракать".
Хотел бы я знать, что сказали бы наши православные отцы и матери, которые, устроив какую-либо богадельню, пожелали бы открыть при ней церковь или часовню, и им вдруг отказали бы и устроили бы там вместо церкви, столовую... для врачей.. Как бы возопили все митрополиты и архиереи, все святейшие синоды, консистории и пр. т. п. учреждения!.. (Потребовались в России огромная политическая революция 1917 г. и новая социалистическая большевистская революция октября 1917 г., . чтобы русский народ возымел бы силу провозгласить полное отделение церкви от государства и школы от церкви.). {111} А евреи?
Евреи должны, они обязаны молчать и терпеть, терпеть и терпеть...
XLVI
Беркины швайки.
Долгое время занимают внимание суда и присяжных заседателей Беркины швайки.
Берко Гулько, рабочий-шорник, работал со своим инструментом на заводе Зайцева: починял и пригонял на лошадей сбрую. Работа уменьшилась, а так как он испортил что-то в работе, то его рассчитали, оставив докончить работу шорника-христианина. Однако, пообещали: зайди еще через несколько дней будет работа, дадим.
Берко Гулько собрал свой инструмент - швайки, буравчики, шило, молоток, - все это тщательно завернул в мешок и на глазах у всех положил в шкафчик, стоявший в коридоре. Этот коридор собственно и был в то же время шорной при конюшне. Что он именно так сделал, видел и подтвердил на суде его товарищ, рабочий-христианин, старший его годами, оставленный доканчивать работу.
Берко зашагал в город. Зашел в шорню...
- Нельзя ли поработаться?
- Можно!.. Становитесь подмастерьем...
Заработал Берко во всю... Инструмент хозяйский... Плата так себе - жить можно... Забыл Берко и об инструментах своих на заводе у Зайцева...
- Ну, что ж, пускай себе лежат!.. Зачем они мне? Будет время, пойду поработаюсь...
Но время создало совершенно иное...
Началось дело Ющинского, арестовали Бейлиса... Стали везде и повсюду искать, обыскивать... Добрались и до шкафчика... Развернули мешок... Швайки... А!.. Вот оно что?.. Вот оно орудие убийства...
Что же делают с ним? Вместо того, чтобы представить к следствию весь этот мешок, полиция вынимает швайки, и вот создается легенда, что именно этими швайками был убит Ющинский... Свидетели показывают, что они все время лежали неподвижно в этом шкафчике; свидетелю-шорнику предъявляют их, он удостоверяет, что {112} именно эти швайки Берка оставил, уйдя с завода. Что из того? Все равно какая-то тень остается...
- А сколько стоют эти швайки и весь этот инструмент, оставленный Беркой в мешке на заводе Зайцева? - задает вопрос товарищ прокурора шорнику-христианину.
Тот подсчитывает в уме и, наконец, заявляет:
- Рубля полтора...
- Только-то!..-невольно вырывается у обвинителя, очевидно крайне недовольного результатами этих долгих вычислений,
Вероятно, ожидалась более солидная сумма, которую Берке должно было бы жаль бросить без особых уважительных причин... И тогда?.. Тогда было бы испечено, новое доказательство убийства Ющинского Бейлисом...
Бедный Бейлис! За все отвечает он: и за корову (См. об этом на стр. 119.), и за швайки...
Как хорошо, что шорный инструмент стоит дешево... Все ясно... Но к этим швайкам еще двадцать раз возвращаются, переспрашивая вновь и старых и новых свидетелей...
Но что можно сделать с швайками, которые лежали и которых никто не трогал?
Конечно, ничего...
XLVII.
Два цадика.
Когда читали обвинительный акт, меня, помимо "Волкивны", заинтересовали особенно два персонажа; два еврея, приезжавшие к Бейлису, гостившие у него... Какая-то таинственность витала над ними, что-то воистину "мистическое", потустороннее окружило их странные облики...
Помните, как описывались они: старые, страшные; дети трепетали, смотря на них. В больших, высоких шапках, в длинных одеяниях; и я мысленно всматривался в них, рисуя в своем воображении их ветхозаветные образы. Вот они, с круглыми, пронзительными - обязательно "пронзительными" - глазами, смотрят так, что на три аршина под землей видят. От них ничто не утаится! От них ничего не {113} скроется!.. Ходят они медленно, тихо поворачивая головы. Длинные, подуседые их бороды, как у самого Моисея, по пояс. Костлявые, постные, изжелта-бледные руки, покрытые густыми седеющими волосами, безжизненно, как плети, выглядывают из-под широких рукавов ветхозаветной, древней библейской одежды, сохранившейся по наследству не меньше как от мистического древнееврейского пророка Даниила... Шапки, эти ужасные, высокие шапки, с широкими полями, должны быть особенно потрясающи...
Мое любопытство просто не знало пределов, особенно с тех пор, как Шмаков каждого еврея (и не еврея, но, у которого мог быть - почем знать! предок еврей) стал строго экзаменовать:
- Слышали: ли вы, кто такие Ландау и Этингер?
- Не слышал.
- А, вы не слышали, - сердито ворчал он, то снимая, то надевая очки, вы не знаете цадиков Ландау и Этингера?
Господа присяжные заседатели...
- Позвольте, г. Шмаков, - прерывает председатель, - сейчас, еще допрос...
Какой там!
Разве можно кому бы то ни было остановить Шмакова, когда он услышит имена знаменитых цадиков Ландау и Этингера, когда этот столп и утверждение истины всего союза русского народа, всех черносотенцев, заснув, просыпается, если только до его чуткого уха долетит созвучие, начинающееся или имеющее слог рав...
Какой-то свидетель упомянул фамилию Бравин... Шмаков в это время, как мне казалось, немножечко вздремнул. И что же? Вдруг оживился, схватился за очки...
- Что? Раввин... - и он грузно, тихо стал подыматься из своего уютного уголка за столом гражданских истцов.
Представьте же себе его негодование, когда он, видя пред собой еврея не мог добиться от него, что он знает знаменитых цадиков Ландау и Этингера!..
Совершенно поневоле и я, никогда в жизни не видавший цадиков, прямо сгорал от нетерпения! - Ну, когда же, когда они придут?
И я представлял себе, как они, чинно и важно, в сознании исполнения своего долга перед господом, войдут в {114} торжественное заседание суда в своих древних одеяниях, и мы перенесемся с ними почти в доисторические времена. - Пригласите Ландау...-и зал закружился у меня перед глазами от напряженного ожидания.
Растворяется дверь - возле двери, особенно почтительно стояли курьеры, заглядывая туда, в коридор, напряжение вытягивая шеи...
Секунда ожидания, показавшаяся вечностью... И в залу вошел... он, этот знаменитейший цадик: тонкий, в пиджаке, бритый, с лицом артиста, манжеты, манишка, цепочка, лакированные, модные ботинки...
- Что же это такое?..
- Как позволяют...
- Изменил наружность!..-промелькнуло у меня в голове
Но нет, оказывается - это настоящий, неподдельный Ландау. Говорит вибрирующим баском, говорит гладко, и мне почему-то все кажется, что он сейчас перейдет на французский язык... Время от времени рассматривает хорошо отточенные ногти... Отвечает небрежно... Он начинает скучать...
Оказывается, он жил за границей, больше всего в Париже, приезжал в Киев к своей матери, которая живет в том участке, где он, сын своей матери, проживать не может, в силу той "комедии", - как угодно было одному из обвинителей обозвать на суде тот трагический порядок, который установлен для жительства евреев в Киеве.
Ему хотелось жить с матерью. Он как-то там жил, а прописали его где-то, кажется, в Плоском участке... Ну, какое ему, собственно, до этого дело?
- А вы цадиков видели?-гудит, как шмель, г. Шмаков
- Цадики, цадики!.. А? Что!.. Что такое цадики?..
Если бы вы только видели, каким уничтожающим взглядом окинул его г. Шмаков! Вот тебе и цадик!.. Как же это так? Господин Шмаков, разъясните...
Но нет, ни Шмаков, ни Замысловский, ни даже юнейший и храбрейший из них, г. Дурасевич, - и тот молчит, как убитый. Все молчат... (см. статью на стр.- Л. Троцкий "Под знаком Дела Бейлиса" http://ldn-knigi.lib.ru/JUDAICA/Beilis_Trotzki.htm ;"...Упорно и настойчиво допрашивало обвинение всех свидетелей о двух страшных "цадиках", Эттингер и Ландау..." ldn-knigi)
В публике движение, слышен тихий смешок, который разразился бы в гомерический хохот, если бы только это было возможно...
Я угнетен, разочарован... {116} - Ландау, Ландау...- начинаю припоминать, - не тот ли это, который пишет оперетки и ставит их в Париже?!
Навожу справки - тот самый...
Мне говорят, что он и сюда, в Киев, сейчас привез оперетку, только, будто бы, столь она весела и задорна, что киевская сцена не выдержит, а благочестивое начальство не разрешит...
Вот тебе и на?.. Опереточные цадики превращаются в "цадиков", пишущих оперетки... Это действительно по-русски...
Говорить ли о другом "знаменитом" цадике Этингере? Это форменный немец с типично немецкой наружностью. Он ни слова не знает по-русски, его допрашивают через переводчика. Он был настолько любезен, что прибыл к нам, в Россию, в Киев, дать показания в окружном суде, лишь бы послужить правде в деле разогнания тумана в этом страшном обвинении...
И мне, вдруг, стало так стыдно, так больно; что прямо хоть не живи на свете... Воображаю, как хохочут над нами в Западной Европе! Воображаю, сколько смеха вызвал этот вызов австрийского землевладельца и купца, ведущего мучное и лесное дело, вызов туда, где люди стараются доказать, что век людоедства - это ваш век, это наша жизнь...
Но господа гражданские истцы не успокоились. Они сейчас же забили тревогу... Очевидно, это не те Ландау и Этингер, - приезжали в это время в Киев какие-то другие... Стали наводить справки. Оказалось, что в Киеве имеется несколько десятков Ландау и столько же Этингеров ... Неужели их всех будут допрашивать? Гражданские истцы этого желали... - Прежде всего схватились за отца Ландау... Навели официально справки через полицию, оказалось, что отец Ландау умер, и, к счастью для еврейства, умер он значительно раннее убийства Ющинского и, к еще большему счастью, похоронен тут же в Киеве, что и засвидетельствовала полиция... Случись это иначе, еще неизвестно, что придумали бы г.г. ритуалисты.
Замысловский сейчас же хотел идти в поисках дальше, но суд остановил расследование всех Ландау и Этингеров, удовлетворившись вторым поколением этих людей.
{116}
XLVIII
Его надо убрать.
Суду свидетельствует молодая женщина Гаевская. Она случайно попала к Чеберяковой. У нее были неприятности с родителями. Чеберякова пригласила ее погостить к себе, где она и прожила полтора месяца. Ушла тогда, когда вполне убедилась, что Чеберякова "темная личность". Ее прежде всего смутили посетители, которых Чеберякова звала своими братьями: придут в одних костюмах, уйдут в других... Когда свидетельница спросила об этом хозяйку дома, то получила лаконический ответ: зачем все знать? Следи лучше за собой!
Это очень удивило Гаевскую.
Только после убийства Андрюши, она придала значение разговору, происходившему у Чеберяковой с ее посетителями в гостиной. Свидетельница была в соседней комнате.
- Трое было мужчин у нее в гостях. Фамилий их не знаю, но в лицо всегда узнаю - заявила она на суде. - В доме был Андрюша Ющинский и Женя. Это было в январе 1911 г...
Свидетельница попутно устанавливает чрезвычайно важное обстоятельство, что она лично видела до дня убийства Андрюшу не менее, как четыре раза в квартире Веры Чеберяк. Надо помнить, что все Чеберяки решительно отрицают, что он был у них в гостях хоть один раз.
- Так вот, они сидели все в гостиной, а я была в соседней комнате... Дети не шалили, были тихи, девочек не было дома, они играли на дворе... Чеберякова говорит своим гостям: "его надо убрать, он мешает", - я хорошо запомнила эти слова. Это было днем, около четырех часов дня. Я больше ничего не слыхала и сначала не придала никакого значения этому разговору, но потом, когда началось все это дело, я поняла, какие ужасные были эти слова.
Здесь находим мы необходимым напомнить читателям, о давно промелькнувшем в показаниях свидетелей сказании о прутиках.
Андрюша как-то гулял с Женей: они вырезывали прутики - делали себе хлыстики. Женя вырезал хороший {117} прутик, а Андрюша никак не мог себе подыскать подходящий. Ему было обидно. Он стал приставать к Жене - отдай, да отдай мне...
Женя уперся:
- Ни за что не отдам!..
Стали ссориться...
- А, ты так? - воскликнул рассерженный и вспыливший Андрюша,-вот я пойду и расскажу, что твоя мама краденым торгует...