Страница:
Перетц Владимир Николаевич (2(14).03.1870, Санкт-Петербург — 24.09.1935, Саратов) — русский и советский филолог, автор работ по источниковедению, фольклористике, истории белорусской, русской, украинской литературы и театра. Академик Петербургской академии наук (1914), АН Украины (1919), АН СССР (1925). Правнук купца и мецената Абрама Израилевича Перетца, внук декабриста Григория Абрамовича Перетца. В 1893 г. окончил Санкт-Петербургский университет. В 1903–1914 гг. профессор Киевского университета. Занимался вопросами литературоведения, взаимоотношениями литературы и фольклора, литературой славянских народов, историей европейского народного театра XVII XVIII веков. Начал печататься с 1892 г. Автор многочисленных трудов по историографии, театроведению, библиографии, текстологии. Учась в университете, увлекся историей театра кукол, написал первый в России крупный научный труд «Кукольный театр на Руси» (кн. 1 «Приложения «Ежегодника императорских театров сезона 1894–1895 гг.»»), который и сегодня является актуальным. В этой работе одним из первых серьезно проанализировал эстетические аспекты белорусской батлейки. После публикации ученый не оставил кукольной темы. Он разработал и разослал в научные журналы опросный лист, который помог ему собрать значительную информацию о русском кукольном театре. В 1913–1914 гг. перевел на русский язык и опубликовал в «Библиотеке Мира и Искусства» книгу Йорика «История марионеток».
Важно и замечание П. Шейна, который, описывая один из вариантов минской батлейки, отметил, что ею «занимаются ремесленники, особенно сапожники. Ходит их обычно человек пять или шесть, в числе которых двое либо трое мальчиков. Они возят саночки с батлейкой, подают куклы и вообще помогают старшим. Есть семьи, в которых это занятие существует несколько десятков лет; батлеечные песни передаются из рода в род и держатся в секрете от другого гурта батлеечников <…> Собравши все принадлежности своего кукольного театра, такой гурт выезжает в город и останавливается в наиболее людном месте (в Минске — на углу Петропавловской и Юрьевской улиц) или разъезжает по городу в поисках нанимателей. Плата за представление бывает по договоренности от 30 копеек до рубля»[30]. Рассказывая же о нравах батлеечников на примере Могилевской батлейки, П.Шейн замечал, что «вертепы враждуют между собою, как встретятся, так и столкнутся. Доставалось и самим вертепам…»[31].
Действительно, кукольники с батлейкой по своей основной профессии обычно были сапожниками, каменщиками, плиточниками… Их группа обычно состояла из 3–3 человек. Один из них был кукловодом, остальные — певчими. Впрочем, зафиксированы и «немые» рождественские кукольные представления. В Гродно, например, после польского восстания 1863 г. вошло в обычай хождение с «немой шопкой» (в тот период запрещались публичные представления на польском языке). Представления проходили в сопровождении небольшого оркестра (скрипка, бас, кларнет, флейта, гармоника, бубен, колокольчики), который, играя различные мелодии, с успехом заменял слова и песнопения. В представлении «немой шопки» показывалась история царя Ирода, а в интермедиях («Иродиадах») — танцевальные и цирковые номера. Завершалось представление «медвежьей потехой».
В батлейку XIX в. входили «Царь Ирод» и многочисленные жанровые сценки: «Матей и доктор», «Антон с козой и Антониха», «Вольский — купец польский», «Берка-корчмарь», «Цыган и цыганка» и др. Версий текстов батлейки множество, но до нашего времени дошло 14 вариантов. Наиболее полные — с Витебщины и Могилевщины (записи Е. Романова и И. Якимова).
В июне 1889 г. Е.Р. Романов, публикуя на страницах «Могилевских губернских ведомостей»[32] записанные в Витебском уезде тексты батлеечного представления, пишет: «На днях для Могилевского губернского музея <…> приобретен предмет западнорусской старины, представляющий в настоящее время уже большую редкость в Могилевской губернии. Это — известный вертеп, игравший в Западной Руси немаловажную роль в сфере праздничных развлечений, построенных на религиозной подкладке. <…> Величина нашего вертепа следующая: вышина 1 аршин 14 вершков, ширина 1 аршин 2 вершка, глубина 9 вершков. Вышина сцены каждого яруса 10 вершков». Далее автор замечает, что «более или менее полные тексты вертепного действа должны быть в Пропойске, Кричеве, Мстиславле, Орше и Могилеве, где вертепные представления давались еще сравнительно недавно; но за всеми принятыми мерами, добыть их тексты здесь я не имел возможности»[33].
Представления начинались либо с появления на верхнем этаже батлеечного шкафчика Ангела, который зажигал свечи, кланялся публике и ждал, пока хор споет первый кант о Рождестве, либо с появления Пономаря, который делал то же самое. Затем Пономарь поздравлял Святое Семейство с Рождеством, снова кланялся публике и уходил. На сцене появлялись два пастуха (иногда — пастух с пастушкой), которые кланялись младенцу Христу и дарили ему ягненка (иногда перед сценой пастухов показывалась интермедия об изгоняемых из рая Адаме и Еве).
В некоторых вариантах пастухи громко ссорились, и Ангелу приходилось их успокаивать. Затем внутри Вифлеемской звезды зажигалась свеча, и выходили три волхва. Эти три куклы, надетые на один стержень, часто представляли собой три человеческие расы: лица у волхвов были покрашены в желтый, черный и белый цвета. В руках — котомочки с дарами: золотом, ладаном и смирной.
Волхвы спускались на первый этаж батлейки — во дворец царя Ирода. Сам Ирод (самая большая кукла) — иногда плюгавый, иногда высокий, в короне, с черной бородой и выпученными глазами, узнав о рождении Христа, требовал: «Разведайте о Младенце, и когда найдете, известите меня». Волхвы продолжали свой путь, поднимались на первый этаж, кланялись новорожденному и подносили свои дары. Затем являлся Ангел и велел Иосифу бежать в Египет. Действие снова переносилось во дворец Ирода, который, узнав о том, что волхвы ушли, не сообщив о местонахождении Младенца, зовет Чернокнижника. Тот советует ему смириться, но Ирод велит перебить всех младенцев в Вифлееме.
Воины убивают младенцев, и в доказательство Солдат (Казак) приносит Ироду голову последнего — Королевича, сына самого Ирода. В других вариантах воин приводит Рахиль, которая не позволила убить своего сына и молит Ирода о пощаде. Царь не соглашается, и воин убивает сына Рахили. Следует сцена ее плача.
В конце представления на сцену снова выходит Чернокнижник и предупреждает Ирода о приближении Смерти; Ирод в панике. Он зовет свое войско и требует, чтобы солдаты защитили его. Услышав о приближении Смерти, войско в страхе бежит, и… вместо Смерти на сцену выходит Ксёндз.
Он пытается склонить Ирода принять католичество. Ирод возмущен. Воины прогоняют Ксёндза, и тут появляется Смерть. Выходя на сцену, она стонет, кашляет и завывает (иногда Смерть появляется в виде дракона). Ирод просит отсрочки на год, на месяц, на час, на минуту… Но торговаться со Смертью бессмысленно. Тогда Ирод начинает ей угрожать.
Смерть зовет на помощь своего брата Сатану. Князь тьмы — черный, рогатый, голодный, косматый, с вилами. Увидев Ирода, он радуется: «Ух! Много сала! Наше сало! Добрая будет похлебка!» Смерть взмахивает косой — и голова Ирода слетает с плеч, повисая на красной нитке. Сделав свое дело, она уходит, а Сатана, обхватив доставшееся ему «сало», прощается со зрителями и проваливается в ад. Так заканчивается первая часть батлейки.
Вторая часть, подобно многим интермедиям школьного театра XVII–XVIII вв., состояла из цепочки формально едва связанных друг с другом сцен. Эти сцены — пародии, сатиры на быт, типажи, нравы и характеры народов, населявших Белоруссию. Кукольные персонажи плясали, дрались, произносили монологи, рассказывали анекдоты, целовались, лечились, торговали, обманывали друг друга и объедались.
При всей кажущейся хаотичности эта кукольная комедия была отражением действительности, своеобразной энциклопедией жизни и быта белорусского общества своего времени. Об этом задумываешься, когда читаешь многочисленные описания белорусских ярмарок.
Вот одно из них, принадлежащее П. Шпилевскому: «…пятницы (в Клецке) всегда бывают оживлены: съезжаются крестьяне, однодворцы и мелкая шляхта с окрестных застенков; кто везет рожь, пшеницу и гречиху, кто — полотно, лен, сохи, колеса и другие изделия сельской мануфактуры, а кто тащит кур, гусей, индеек, баранов и кабанов. Все это сбывают выгодно и на вырученные деньги закупают у татар кожи, лук, картофель, горох, кукурузу, репу, морковь и прочее, а у жидов — главных представителей… гостиного двора — красные и галантерейные товары, а также табак и готовое платье. Площадь покрыта народом всех типов: здесь бегают жид и жидовка, здесь глазеют шераки и долгополые однодворцы; здесь плетется баба в наметке и синем андараке; здесь рыщут черноволосый цыган и белозубая, смуглая цыганка; здесь, наконец, солидно расхаживает и, покуривая трубку, разговаривает с белорусским хлопцем и батьком серьезный татарин»[34].
Шпилевский Павел Михайлович (12.11.1823, д. Шипиловичи Минской губернии — 29.10.1861, Санкт-Петербург) — этнограф, публицист, театральный критик, популяризатор белорусского народного культурного наследия, кандидат богословия (1847). Родился в семье священника, в 1837–1843 гг. учился в Минской духовной семинарии в Слуцке, в 1843–1847 — в Петербургской духовной академии. По окончании назначен преподавателем словесности Варшавского уездного духовного училища. В 1952 г. переехал в Санкт-Петербург, где работал в Главном педагогическом институте, а затем — учителем в школе при экспедиции подготовки государственных бумаг. В 1846 г. в «Журнале Министерства народного просвещения» под псевдонимом П. Древлянский изданы его первые статьи по белорусской мифологии. Среди многочисленных работ Шпилевского — «Описание посольства Льва Сапеги в Московию», «Исследование о вовкулаках[35] на основании белорусских поверий», «Белоруссия в характеристических описаниях и фантастических сказках», «Путешествие по Полесью и Белорусскому краю», «Белорусские пословицы», «Дожинка, белорусский обычай. Сценическое представление». «Западнорусские очерки» и др. Важное место в работах Шпилевского занимало описание народных традиций, обрядов и верований.
В комической части играли и некоторые куклы из первого отделения представления. Это воины иродова войска, пастухи, Ксёндз, жена Ирода — Иродиада, Чернокнижник (в образе Берки-корчмаря или Еврея), Сатана.
Иродиада, бывшая в первой части царицей-страдалицей, во второй появляется в образе «гулящей», флиртующей со Щеголем. Среди персонажей комической части батлейки были и простаки-селяне, и хвастуны-паны, и Цыган, Щеголь, Лекарь и другие, сходные с типажами итальянской комедии импровизации и европейской уличной кукольной комедии.
Немалым и устойчивым успехом в интермедийном отделении батлейки пользовалась сцена битвы Александра Македонского с Пором Индийским. Эта сцена была отголоском тех традиционных популярных европейских кукольных представлений, которые имитировали различные исторические сражения.
Музыканты играли марш, кукольник объявлял о том, что сейчас на сцену выезжают Александр Македонский и Пор Индийский, которые будут сражаться друг с другом. Появлялись конные ратники: Македонский на лихом коне, Пор Индийский на хромой кобыле, взятой на время у Цыгана. После короткой и отнюдь не рыцарской перебранки герои начинали сражаться на пиках или мечах. Но вот Пор повержен, Александр с конем танцуют и уходят со сцены. Появляется жена Пора Индийского и начинается сцена пародийного плача жены по мужу, который ее «по разу в день кормил, по два раза в день бил».
Во второй половине XIX века Александр Македонский становится русским царем, а Пор Индийский — турецким пашой. В некоторых вариантах вместо Александра и Пора сражались русский Генерал и Турок, после чего Черт забирал Турка в Преисподнюю, а войска парадным строем под командованием Генерала уходили со сцены. После этого начиналась сцена бродячего Лекаря-шарлатана, часто называемого в батлейке «венгр». Венгр «лечит» своих пациентов — Панночку, Солдата — веселыми танцами, «венгерским спиртом» и березовой корой и требует за лечение «хабар».
В конце сцены Шарлатан обычно побит Солдатом (популярен в батлейке и вариант «Матей и Доктор», записанный в 1902 г. П. Шейном в Минске. Здесь Доктор-шарлатан лечит мужика Матея от «бурчания в животе»).
«Особенно характерны и типичны, — писал в статье “Святочный народный театр в Белоруссии” К. Богдановский, — лица мужика Матея и Доктора. Белорус Матей характеризуется как большой руки простак и обжора. Появившись на сцене кукольного театра, он прежде всего выражает простодушное изумление: все вокруг ему кажется “чирвоно-зелено, як у костеле”. Заявив себя “простотой-деревенщиной”, Матей принимается рассказывать о том, как ему в рождественский сочельник случилось быть у какого-то пана. Здесь он наелся кутьи до того, что не в состоянии “ни храпти, ни до жонки дойти”. Поэтому Матей прибегает к помощи доктора. Услужливый режиссер кукольного театра выдвигает на сцену куклу, облеченную в европейский костюм и изображающую собою врача. Появление Доктора на сцене сопровождается с его стороны соответствующей рекомендацией в комико-сатирическом тоне. Затем Доктор подвергает несчастного обжору лечению от явившейся вследствие неумеренного употребления рождественской кутьи болезни. Лечение в высшей степени просто и не требует от врача положительно никаких специальных медицинских познаний. Поставивши диагноз и решив, что в данном случае требуются потогонные средства, Доктор принимается без дальнейших околичностей тузить мужика-обжору, приговаривая при этом для большей убедительности: “Матей, потей! Матей, потей!
С такими характерными чертами являются в белорусской кукольной комедии два ее главные героя. Сцена появления Матея и Доктора, а также проходящий между ними диалог исполнены неподдельного, чисто белорусского народного юмора. В том же духе — и остальные сцены белорусской кукольной комедии»[36].
Практически в каждом комическом представлении была и сцена с Цыганом, его женой и их сыном Михаськой. Цыганка приходит кормить мужа «раковой юшкой» и получает от него заслуженную «науку» — трепку. Цыган спрашивает, украла ли Цыганка для него на обед куренка и поросенка, и когда узнает, что украла, оба пляшут цыганочку и поют цыганские песни. Часто в «цыганской» сцене Цыган сначала ищет своего хромого коня, которого одолжил Пору Индийскому, и, отыскав его, пытается продать пьяному Казаку (или Мужику).
Если предыдущие варианты этой сценки типичны не только для батлейки, но и для украинского вертепа, то вариант Цыгана с дрессированным медведем типичен именно для белорусской батлейки. Батлеечник громко объявляет выход «сморгонского учителя с учеником»[37], и выходит Цыган с медведем на цепи. Пародируя скоморохов-поводчиков, он заставляет медведя выделывать разные трюки, а помощники кукольника собирают за это со зрителей дополнительные деньги.
Обязательной в батлейке была и сцена с евреем-Беркой. Этот комический тип лавочника-скупердяя выходил на кукольную сцену с бочонком водки. Здесь Берка иногда вспоминал свою жизнь в качестве Чернокнижника при царе Ироде, жаловался на то, что Ирод у него отобрал все имущество, и мечтал о том, чтобы стать «королем над евреями». Для выполнения своей мечты он пытался купить у казака Федора за три чарки водки корону Ирода. Как правило, в батлеечном представлении Берка всегда был бит (а часто и убит) пьяным Казаком.
В сцене «Казак и Берка» много разнообразных вариантов. Например, в «бычанском вертепе» (начало XX в.) действуют крестьяне Филимон с Солохой, их сын Василь, Чёрт и хор. Причем действие происходит во дворце Ирода, где оказываются хватившие лишку крестьяне. Солоха с интересом рассматривает тронный зал, забирается на трон и велит мужу сходить к Берке за водкой. Появляется Берка и начинает торговаться с Филимоном. Торг заканчивается тем, что Берка бьет пьяного Филимона, после чего сам оказывается побит дубиной Василя. Приходит Чёрт и забирает Еврея в ад; есть и вариант, где еврей Иосель покупает у Антона козу.
Часто среди комических сцен батлейки показывалась и сценка «Мужик и Шляхтич», в которой простовато-хитрый мужичок с легкостью дурачит Шляхтича.
Рядом с этими сценами игралась и сцена с Франтом — обедневшим глупым молодым шляхтичем или селянином, выдающим себя за шляхтича. Свою родословную Франт выводил от библейского Ноя и хотел казаться образованным городским паном (этот комедийный персонаж широко использован в белорусской классической драматургии).
В сценках селян игрались и интермедия «Вольский — купец польский», и сцена мужика Лобаса с его придурковатым сорокапятилетним сыном Максимкой (ельнинский вертеп), который ходит по зимнему лесу в поисках грибов.
Представление заканчивалось обычно выходом Монаха или Нищего, которые, обращаясь к публике, просили бросить «грошик в кошик». Дети и взрослые с удовольствием бросали в маленькую торбочку куклы свои монеты (торбочкой для пожертвований часто служила и пустая кобура «городового Микиты»).
Прототипами батлеечных персонажей были вполне конкретные, реальные люди — селяне, солдаты, торговцы, монахи и нищие. Яркой иллюстрацией этому служит докшицкая батлейка начала XX в., игравшаяся неким Потупчиком. Колоритные воспоминания о его представлениях оставил А. Дздешавый. Сам Потупчик (имевший, вероятно, отношение к профессиональному театру или, по крайней мере, в нем бывавший) использовал в своих представлениях сменные подвижные декорации и поднимающийся и опускающийся занавес.
А. Дздешавый, видевший эти представления на коляды в 1909–1916 гг., писал, что «постановки Потупчика имели двоякий характер. Когда его приглашали в дома докшицкого начальства — а это бывало в дни церковных праздников, — он демонстрировал репертуар на темы библейских и евангельских событий. Библейские персонажи одевались бедно, и всё сводилось до чудес Моисея, который счастливо вывел странствующих по Египту. Такие спектакли обходились без эксцессов. Несколько иначе воспринимались начальством постановки на темы Евангелия. Потупчик этих персонажей копировал с лубочных картинок. Не обходилось и без курьёзов. Апостолов и пророков он создавал по “образу и подобию” местного попа и тех священников, которые приезжали на праздник.
Потупчик не пользовался симпатией местного и окружного начальства и духовенства. Часто за искажение образов библейских и евангельских героев он попадал в немилость. Были случаи, когда на глазах у публики у него забирали и ломали куклы»[38]. Зато как смеялся народ, когда на его кукольную сцену выходил сам городовой Микита и начинал собирать со зрителей взятки и класть их в пустую кобуру «от ливорверта».
Батлейка Потупчика была похожа на витебский жлоб и представляла собой двухъярусную коробку — «скрыню» величиной 1,5 на 1,5 м, декорации в которой не только менялись, но были прозрачными и подсвечивались по бокам сцены дополнительными свечами. Кукловодами в этой батлейке выступали жена и сын Потупчика (в особых случаях — он сам).
Чаще же Потупчик брал на себя всю разговорную и музыкальную части (декламировал и играл на скрипке). Он был прекрасным импровизатором и, безусловно, остроумным человеком. Среди придуманных и сыгранных Потупчиком новых батлеечных комических сцен — «Про панну Мальвину и малину», «Как злодеи быков в лапти одевали» и др. Его спектакли пользовались успехом не только в Докшицах и окрестностях, но и во всем Борисовском павете.
С окончанием XIX столетия заканчивался и «золотой век» рождественской кукольной драмы. Народная кукольная комедия стала повсеместно запрещаться. Разносчиков батлеек, шопок и вертепов обвиняли в безнравственности, нищенстве, воровстве (вероятно, в этом была и доля истины). Батлейка так далеко отошла от своего религиозного канона, настолько обмирщилась, что иногда ее представления действительно нельзя было назвать нравственно безупречными.
В 1897 г. в Варшаве, как и во многих других городах Российской империи, стали выходить административные распоряжения: «В последнее время в канцелярию оберполицмейстера г. Варшавы хлынул значительный поток прошений на разнос по городу яселек, известных под популярным названием “шопка”. Усматривая в этой процедуре определенного рода нищенство, сопряженное с опасностью для неприкосновенности имущества жителей города, г-н оберполицмейстер отказался утвердить прошения, а кроме того, поручил подчиненным полицейским органам, чтобы владельцы “шопок” ни под каким видом не были допущены в дома и квартиры и им не позволено было дальнейшее занятие подобного рода»[39].
По свидетельству современников, польская пресса выступила против этого запрета. Батлейка воспринималась образованной частью общества как образ, символ народной культуры. Недаром все основные записи и статьи о батлеечной драме относятся ко второй половине XIX — началу XX в.
В начале XX столетия писательница Тётка (Элоиза Пашкевич) мечтала о создании фундаментального труда о колядной драме и даже начала собирать материалы, обратившись в 1910 г. за помощью к читателям «Нашай нiвы»[40]. К сожалению, Тётка не успела исполнить задуманное.
Элоиза (Алоиза) Степановна Пашкевич (3(15).07.1876, д. Пещино Лидского уезда Виленской губернии — 5(18).02.1916) — белорусская поэтесса, просветитель, педагог. Первое образование получила в Виленской частной женской гимназии Прозоровой. Также училась на высших образовательных курсах Лесгофта в Петербурге. В 1904 г. экстерном сдала экзамены за полный курс в Александровской женской гимназии. Затем вернулась в Вильно. Литературную деятельность начала в 1902 г. В годы революции 1905 г. работала фельдшером в Ново-Вилейской лечебнице. Одновременно занималась агитацией крестьян и распространением прокламаций. В 1906 г. эмигрировала в Галицию, где была слушательницей философского отделения Львовского университета. Здесь же издала сборники стихов «Хрэст на свабоду» и «Скрыпка беларуская». В 1906 г. в Петербурге вышла в свет ее книга «Першае чытанне для дзетак беларусау» (под псевдонимом Тётка). Книги Тётки предопределили развитие белорусской детской и учебной литературы.
Под давлением официальных властей и цензуры рождественская народная кукольная драма была вытеснена из крупных городов. Представления стали даваться в пригородах и небольших местечках. Последние их них были даны в первых десятилетиях XX в.
Одними из самых эффектных были спектакли, показанные в Минске в 1915 г. под патронатом Белорусского комитета помощи пострадавшим от войны. Известный драматург Змитрок Бядуля вспоминал о них как о выдающемся празднике батлейки, ее последнем триумфе. Спектакли игрались 90 раз с оглушительным успехом.
Бядуля Змитрок (наст, имя Самуил Ефимович Плавник. 23.04.1886, Посадец — 3.11.1941, Уральск) — белорусский писатель, театральный критик, драматург. Сотрудничал с газетой «Наша нива» (1912–1915), заведовал отделом культуры журнала «Наш край» (1925–1930). Принимал активное участие в театральной жизни, автор ряда статей и рецензий. Был сторонником возрождения батлейки и использования ее традиций в профессиональном драматическом театре (см. Батлейка // Вестник Народного Комиссариата просвещения ССРБ. 1922. 5–6. № 3–4). Оставил воспоминания о представлениях батлейки в Минске в 1925 г. Автор пьесы «Серебряная табакерка» для Государственного Белорусского театра кукол. (1940).
В первые годы советской власти батлейку пытались адаптировать к задачам нового времени и использовать для пропаганды и агитации. В своей статье «Каляды», опубликованной в газете «Звязда», 3. Бядуля писал: «Нашу батлейку можно было бы использовать и теперь для политической сатиры — батлейку не из марионеток, а из живых людей. Это, согласно замыслу режиссера БелГосАкад. театра т. Мировича, можно было бы выполнить очень оригинально и интересно»[41].
В первой четверти XX в. рождественские кукольные представления привлекли внимание театральных режиссеров. Так, реформатор украинской сцены Лесь Курбас писал: «Украинский вертеп — чрезвычайно интересная страница в истории нашей драмы и театра. Его создал сам народ по известному библейскому сюжету. Сколько народного юмора! Всё это надлежит воссоздать как яркую картину нашего прошлого. Вы должны хорошо разобраться во всём, что таит в себе это творение, вышедшее из народных масс и ставшее проявлением народной души» [42].