Страница:
Долорес вступила в большую, светлую комнату, в дальнем углу которой стояла женщина, также закутанная в плащ, но крупнее и выше той, которая держала ее руку и которая снова заперла дверь.
Не было сказано ни одного слова. Дама, стоявшая в глубине покоя, была неподвижна. Черная путеводительница, лица которой Долорес не могла видеть, потому что оно было закрыто густой, темной вуалью, провела ее через несколько комнат.
Наконец они достигли выхода. Здесь Валентино ожидал задыхавшуюся Долорес. У подъезда стояла карета.
Как только Долорес и незнакомка сели в карету, а Валентино, обрадованный возвращением своей госпожи, взобрался на козлы, карета, с обтянутыми резиной колесами, почти неслышно отъехала от замка. В карете сидела та же гордая дама, мимо которой за несколько минут до того прошла Долорес.
Долорес благодарила Бога, что наконец оставила замок. Все только что случившееся казалось ей каким-то сном. Она схватила руку своей спасительницы.
— Хоть я и не знаю, кто вы, однако должна выразить вам мою душевную благодарность за то, что вы с такой готовностью вывели меня из этого лабиринта, — сказала она.
Незнакомка с холодной важностью ответила на пожатие ее руки.
— Я провожу вас до вашего дома, сеньора, — ответила незнакомка на испанском языке, чем еще более расположила Долорес.
— О, вы тоже испанка! — вскричала она радостно. — По вашему произношению я вижу — вы из Андалузии. Как вас зовут?
— Меня зовут Инессой, — ответила дама, — и я желала бы почаще бывать у вас.
Как было ни холодно и таинственно обращение незнакомки, однако ее испанское происхождение произвело такое сильное впечатление на Долорес, что по возвращении в Париж, расставаясь перед отелем на Вандомской площади, Долорес искренне просила ее побывать у себя.
Приятное впечатление этой встречи несколько смягчило приключение в Версальском замке, о котором Долорес ничего не сказала Валентино. Она думала, что навсегда убила все надежды Людовика Наполеона и что теперь он не будет ее преследовать.
Валентино, рассказавшему ей, как невежливо его приняли в галереях замка, она приказала отказать Бачиоки в приеме, если тот еще раз явится. Этим она думала освободиться от всяких неприятных для нее отношений. Однако приключения этого вечера имели для нее тяжкие последствия.
XIII. МАЛАХОВ КУРГАН
XIV. В ПОДЗЕМНОМ ХОДЕ
Не было сказано ни одного слова. Дама, стоявшая в глубине покоя, была неподвижна. Черная путеводительница, лица которой Долорес не могла видеть, потому что оно было закрыто густой, темной вуалью, провела ее через несколько комнат.
Наконец они достигли выхода. Здесь Валентино ожидал задыхавшуюся Долорес. У подъезда стояла карета.
Как только Долорес и незнакомка сели в карету, а Валентино, обрадованный возвращением своей госпожи, взобрался на козлы, карета, с обтянутыми резиной колесами, почти неслышно отъехала от замка. В карете сидела та же гордая дама, мимо которой за несколько минут до того прошла Долорес.
Долорес благодарила Бога, что наконец оставила замок. Все только что случившееся казалось ей каким-то сном. Она схватила руку своей спасительницы.
— Хоть я и не знаю, кто вы, однако должна выразить вам мою душевную благодарность за то, что вы с такой готовностью вывели меня из этого лабиринта, — сказала она.
Незнакомка с холодной важностью ответила на пожатие ее руки.
— Я провожу вас до вашего дома, сеньора, — ответила незнакомка на испанском языке, чем еще более расположила Долорес.
— О, вы тоже испанка! — вскричала она радостно. — По вашему произношению я вижу — вы из Андалузии. Как вас зовут?
— Меня зовут Инессой, — ответила дама, — и я желала бы почаще бывать у вас.
Как было ни холодно и таинственно обращение незнакомки, однако ее испанское происхождение произвело такое сильное впечатление на Долорес, что по возвращении в Париж, расставаясь перед отелем на Вандомской площади, Долорес искренне просила ее побывать у себя.
Приятное впечатление этой встречи несколько смягчило приключение в Версальском замке, о котором Долорес ничего не сказала Валентино. Она думала, что навсегда убила все надежды Людовика Наполеона и что теперь он не будет ее преследовать.
Валентино, рассказавшему ей, как невежливо его приняли в галереях замка, она приказала отказать Бачиоки в приеме, если тот еще раз явится. Этим она думала освободиться от всяких неприятных для нее отношений. Однако приключения этого вечера имели для нее тяжкие последствия.
XIII. МАЛАХОВ КУРГАН
Как ни славно было для союзников кровавое сражение при Инкермане, однако оно не принесло ожидаемых результатов. Страдания и нужды росли, пишет профессор Вебер, и нужно было решиться здесь зимовать.
Когда подумаешь о пространстве, отделявшем воюющих от Франции и Англии, и услышишь, что для такого случая не было сделано никаких приготовлений, если прибавить еще и то, что уже несколько недель как наступили бури и ливни, которые затопляли палатки, тогда получишь слабое понятие о страданиях и нуждах войск, сражавшихся в неприятельской стране.
Но действительность превосходила всякое воображение. Недостаток в теплом платье, в пище, дурные гигиенические условия вместе с лагерной жизнью при холодной и сырой погоде без навесов и теплых квартир — все это породило различные болезни и приготовило богатую жатву холере, лихорадке и кровавому поносу.
Более всех страдали турки и англичане. У последних обнаружились большие недостатки в управлении, что усугубляло страдания. Часть зимней одежды утонуло с пароходом «Prince», другой корабль с теплым платьем сгорел у Константинополя.
Сестры милосердия и английские девицы, из которых назовем только одну — мисс Найтингейл, полные благородного самоотвержения, облегчали страдания, причиненные несчастным солдатам войной, голодом, холодом и болезнями.
Медлительность военных действий против Севастополя побудила русского императора к решительному сопротивлению. Он отверг предложенные ему условия мира, хотя следствием этого было открытое присоединение Австрии к союзу западных держав и отправка Сардинией в Крым пятнадцати тысяч человек под начальством генерала Ламармора.
Но с наступлением 1855 года Англия под руководством Пальмерстона приготовилась энергичнее вести войну. Нужда была облегчена подвозами припасов, опустевшие полки пополнялись новыми отрядами и военное снаряжение подвозилось на кораблях.
Франция также стала энергичнее, и русский государь напрягал все силы, чтобы противодействовать усилиям союзников. Отряды ополченцев, собранные по всей стране, дали ему возможность отправить многочисленное войско в Крым; но трудный и долгий путь через снежные поля требовал громадных жертв и замедлил их прибытие. Нападение генерала Хрулева на Евпаторию было отбито благодаря сильным окопам и храбрости турецкого гарнизона под начальством Омир-Паши.
Вскоре Россию постигло несчастье. Император Николай умер. На престол вступил его сын Александр II, гуманный и с благородными устремлениями. Хотя он был более миролюбивого характера, но честь нации и уважение к усопшему императору требовали продолжать войну, уже похитившую жизни более двадцати пяти тысяч человек. Точно также честь Франции требовала славного разрешения этого кровавого столкновения.
В январе Людовик Наполеон послал в Крым артиллерийского генерала Ниэля, опытного военного инженера. Взятие Севастополя было необходимо, и Ниэль указал то место, на которое следовало сделать решительное нападение. Следуя его советам, французы старались приблизить к южному предместью траншеи и окопы. Но русские противопоставляли им сильные укрепления, рвы и мины, которые доходили до неприступного внешнего укрепления — так называемого Малахова кургана.
Осада приняла огромный размах. Силы противников были почти равны. С включением в войну турок, союзная армия увеличилась до ста семидесяти пяти тысяч человек, русская армия насчитывала более ста пятидесяти тысяч человек. В оружии, боевых снарядах и военных талантах одна сторона не уступала другой.
На место Меньшикова заступил князь Горчаков.
В то время когда поля перед Севастопольскими укреплениями днем и ночью обливались кровью погибших при вылазках и схватках, часть союзного флота отплыла в Азовское море, чтобы уничтожить продовольственные запасы русских в портовых городах Керчи, Еникале и Таганроге, что и удалось.
Осадные работы продвигались очень медленно, потому что на каждом шагу приходилось выдерживать жаркие схватки и сталкиваться с новыми укреплениями и минами. Генерал Канробер, действовавший сообща с Регланом, не обладал таким жестким и железным характером, чтобы без всякого уважения к человеческой жизни вести с неумолимой последовательностью осаду. Кроме того он не был в хороших отношениях с английским военачальником, вследствие чего просил увольнения от должности главнокомандующего, которая и была передана генералу Пелисье, представившему в Африке ужасные доказательства своей безжалостной энергии. Он, как Персиньи, задушил дымом в пещере арабское племя, и ни один человек не спасся от этой ужасной смерти.
С благородным самоотвержением Канробер подчинялся приказаниям своего бывшего подчиненного, между тем как Октавио, называвшийся по матери графом д'Онси, увенчанный славой, был послан с этим известием во Францию.
Скоро обнаружились последствия этой перемены.
Несмотря на то, что тысячи пали жертвами неприятельских выстрелов и ярости холеры, траншеи были подведены к самым неприятельским окопам и взяты некоторые отдельные мелкие укрепления.
Но приступ, предпринятый союзниками 18 июня, в день сражения при Ватерлоо, был отбит со страшной потерей людей.
Десять дней спустя лорд Реглан умер от холеры; генерал Симпсон принял командование над англичанами, а 11 июля французская пуля поразила русского адмирала Нахимова в то время, когда он осматривал укрепления Севастополя.
Смерть безжалостно косила всех — как солдат, так и начальников. Брат сардинского генерала Ламармора также погиб от холеры. Нужно было во что бы то ни стало действовать решительно, чтобы прекратить эти ужасы.
Пелисье с неутомимой энергией воплощал свой план: устроить траншеи до самых окопов и таким образом, как в тисках, охватить укрепления. Попытка Горчакова фланговым нападением со стороны
Черной речки прорвать неприятельские линии была тщетна и кончилась отступлением с большими потерями, так как генерал Фоше удержал в тылу русских берег реки и мост.
Теперь французы удвоили свои усилия. С 17 августа нападения непрерывно продолжались, чтобы не давать русским времени восстановить разрушенные укрепления и чтобы число защитников валов уменьшилось от непрерывного града пуль.
Несмотря на все это, Пелисье видел, что Севастополь и в особенности Малахов курган в состоянии выдержать штурм. Потери союзников также росли с каждым днем.
В одной из выстроенных наскоро траншей нашли подземный ход, который, без сомнения, вел к страшному Малахову кургану. Это отверстие было довольно узко и было замаскировано кустарником.
Про эту находку услышал генерал Агуадо и вызвался в сопровождении маркиза де Монтолона проникнуть на следующий день в подземный ход, чтобы по возможности исследовать укрепления и расположение неприятельских войск внутри башневидного наружного укрепления.
Пелисье мало надеялся на эту тайную операцию, предполагая, что русские давно уже загородили ход; он напоминал даже смельчаку о тех опасностях, с которыми сопряжен этот план; но Олимпио решился привести его в исполнение, а маркиз так горячо его поддерживал, что Пелисье наконец согласился.
Весть о предстоящем смелом подвиге распространилась по лагерю. Многие офицеры штаба, услышав об этом предприятии, просили Олимпио взять их с собой, однако он опасался, что большое количество людей может повредить делу.
Страшная бомбардировка окопов, продолжавшаяся непрерывно целый день и вечер, стала слабее с наступлением ночи, но все еще производила страшные опустошения в рядах русских войск.
В это время две фигуры подкрадывались к траншее, откуда уже стал заметен вход, прикрытый густым кустарником. Они нашли ров пустым и незанятым. Осмотревшись, один из них, одетый в офицерский мундир, подошел к входу и стал прислушиваться.
Не было слышно ни одного звука, ни малейшего шума.
— Их еще здесь нет, Джон, — сказал он сдержанным голосом спутнику, который рассматривал кустарник сверху.
— Дело удастся, ваша светлость, — прошептал слуга, — не прибегая к. оружию, мы избавимся от них иным способом, если только они не поставят часовых.
— Ты думаешь, что на наши выстрелы сюда прибегут артиллеристы? — спросил стоявший у входа, в котором наш читатель уже, вероятно, узнал мнимого герцога. — Если мы устроим здесь засаду и выстрелим в ту минуту, когда они подойдут ко входу, то они, без сомнения, погибнут, а мы сможем, пользуясь царящей темнотой, безопасно улизнуть, прежде чем подоспеют артиллеристы.
— Очень хорошо, ваша светлость, но не будем медлить. Наверху я предложил бы вам свой план, и готов держать пари, что он вам понравится.
— Взлезай, я последую за тобой. Кажется, в соседних рвах я слышу приближающиеся голоса.
Джон, англичанин с бульдогообразным лицом, тихо и осторожно достиг бруствера; Эндемо следовал за ним с ловкостью кошки.
Вскоре их фигуры исчезли среди кустарников. Они легли на землю и могли сверху видеть все происходившее внизу.
Французские пушки с небольшими перерывами продолжали греметь; земля вокруг дрожала. С валов ближайшего укрепления слабо отвечали на выстрелы. Стало так темно, что стреляли наудачу, держась прежнего направления.
Раскаленные ядра летели по воздуху, но место, где находился подземный ход, было в стороне, так что бомбы падали в отдалении и зарывались в землю. Там и сям они повреждали батареи союзной армии, между тем как ядра последней беспощадно разрушали окопы русских.
Прошло с четверть часа, как Эндемо и Джон сели в засаду. Вскоре через один из поперечных рвов к ним приблизились три фигуры, шедшие одна за другой. Впереди шел Олимпио, которого легко было узнать по мощному телосложению. За ним следовал маркиз Монтолон, замыкал маленький, только что испеченный лейтенант Хуан Кортино. Он нес потайной фонарь, слабо освещавший три фигуры. Они шли между высокими земляными валами, не произнося ни слова.
— Проклятие! — прошептал Эндемо тихо. — Они взяли с собой третьего!
— Мы справимся с ним. Надеюсь, что он со своим фонарем проведет их в ад!
В это время Олимпио, обладавший тонким слухом, приблизившись на десять шагов к подземному ходу и различив шепот, остановился.
— Кажется, я слышу что-то странное, — сказал он тихо маркизу.
— Ты говоришь о шелесте? Это ветер колышет листву. Или ты думаешь, это какой-нибудь отважный русский обход проник в подземелье?
— Нет, нет, это невозможно! Наши форпосты с наступлением ночи продвинулись вперед на сто шагов. Они миновали эту местность, чтобы скрыть от русских этот вход, — возразил Олимпио. — Не будем медлить. Хуан, дай фонарь! Ты останься здесь караулить при входе и не оставляй его ни в коем случае. Если услышишь выстрелы в подземелье, то позови окружающие посты.
— Положитесь на меня. Я взял ружье и пистолет. Извольте фонарь.
— Прощай, Хуан, — сказал Олимпио, вступая в проход, между тем как маркиз, следуя за своим приятелем, также прощался с оставшимся и сжимал ему руку.
— Да поможет вам Пресвятая Дева! До свидания, — крикнул он им. Слова его глухо раздались в подземном ходе; вслед за тем исчез свет фонаря.
Вокруг было темно; облокотившись на земляную стену рва, Хуан стал всматриваться в темноту. Погода стояла приятная и теплая.
Даже в глубоких траншеях, в которых обыкновенно стояла сырость, теперь после жаркого дня было тепло.
Хуан думал о доброй тете Долорес, об опасности, которой подвергались двое друзей, служившие для него примером, о предстоящем штурме крепости. Он также думал о принце Камерата, который, по желанию Канробера, возвратился во Францию под именем Октавио д'Онси. Он хорошо понимал, какая опасность грозит принцу в Париже, если его там узнают, но, вспомнив, как от военной жизни переменилось и загорело лицо принца, Хуан улыбнулся.
Вдруг над ним что-то зашевелилось, он очнулся от своих грез и отступил назад, ко входу, чтобы взглянуть поверх траншеи. Ружье он держал в руках.
— Кто там? — сказал он вполголоса. Ответа не было.
Хуан приблизился к месту, откуда ему можно было взобраться наверх; он хотел убедиться, нет ли поблизости форпостов или землекопов.
Когда он вылез из траншеи, гром пушек еще сильнее раздавался с обеих сторон; это было счастье для мошенников, сидевших в засаде. Хуан обратил все свое внимание на страшное зрелище летящих бомб, так что удовлетворился только беглым осмотром окружающей местности; не заметив людей, он несколько минут прислушивался к пушечной пальбе.
Когда он уже намеревался спуститься в глубокую и темную траншею, сзади между ветвями что-то подозрительно зашумело, и он с удивлением оглянулся и заметил человека, который, замахнувшись ружьем, хотел ударить Хуана прикладом по голове.
Поняв всю опасность, он попробовал было с полным присутствием духа скрыться за стеной, но слуга Эндемо был проворнее его — приклад опустился на голову Хуана, который со слабым криком упал окровавленный в траншею, увлекая за собой глыбы земли и камни.
Никто не слышал этого крика.
Джон спрыгнул вниз и оттащил юношу в отдаленное место траншеи, куда в ту ночь никто не ходил; там он бросил Хуана на сырую землю около земляной стены, где царствовал совершенный мрак, потом возвратился к Эндемо.
— Все идет хорошо, — сказал он вполголоса. — Приступим к делу, ваша светлость! Нам не трудно засыпать вход, и тогда оба они или умрут с голоду, или сдадутся неприятелю, который живо с ним расправится!
План слуги мошенника был ужасен — страшная, верная смерть ожидала обоих друзей! Эндемо одобрил этот план.
— Я помогу тебе, Джон, — прошептал он. — У меня хватит сил поработать над могилой ненавистных мне людей! На этот раз они от нас не уйдут!
— За два-три часа мы успеем выбрать камни и потом засыпать ход землей. Вошедшие в него, вероятно, еще не скоро возвратятся.
— Есть у тебя какое-нибудь орудие? — тихо спросил Эндемо, нагибаясь над земляной стеной.
Слуга кивнул головой и, вынув из-под кафтана короткий, крепкий кинжал, показал его своему господину.
— Он может служить ломом, — прошептал Джон. — Ваша светлость будет караулить наверху, пока я не подам знака, а тогда можно обсыпать землю.
— Скорее за работу! Никто не будет знать, кто обвалил траншею. Будут приписывать это какому-нибудь случаю, сотрясению. Пропали вы у меня оба! Для вас более нет возврата! Туда вы легко вступили, оттуда не выйдете никогда! Долорес, ты моя! Наконец я достигну своей цели.
Он слышал, как его слуга уже начал свою работу, и осторожно отошел от опасного места, озираясь во все стороны, чтобы кто-нибудь не застал их за этим делом.
Пройдя около десяти шагов по траншее, слуга мог удобно доставать камни, ставшие рыхлыми от сырости, и скоро с помощью кинжала сделал отверстие, которое расширил к выходу. Он осторожно подрывал землю с двух сторон, чтобы она потом легче обрушилась. Хотя цемент и куски земли падали ему прямо на лицо, он не обращал на это внимания. Темная ночь окружала его, и он должен был полагаться только на свои чувства. Слуга Эндемо обладал замечательной ловкостью и удивительной невозмутимостью, когда нужно было совершить какое-нибудь злодеяние; он знал щедрость мнимого герцога и хотел выманить у него все деньги до последней золотой монеты.
Через час работа продвинулась только на пять шагов, оставалось сделать столько же. Но когда он вынимал следующий камень, то часть, которую он уже успел подкопать, упала с сильным треском и засыпала вход — Джон отскочил.
— Это совершилось скорее и легче, чем я ожидал, — прошептал он. — Если сверху подсыпать еще земли, то все дело будет окончено.
Он стал торопиться, камень за камнем падал на дно хода, и вскоре обрушена была даже внешняя его часть. Оба злодея могли признаться, что им отлично удалось справиться со своим черным делом. Они приготовили двум друзьям могилу, в которой те были заживо погребены.
Когда подумаешь о пространстве, отделявшем воюющих от Франции и Англии, и услышишь, что для такого случая не было сделано никаких приготовлений, если прибавить еще и то, что уже несколько недель как наступили бури и ливни, которые затопляли палатки, тогда получишь слабое понятие о страданиях и нуждах войск, сражавшихся в неприятельской стране.
Но действительность превосходила всякое воображение. Недостаток в теплом платье, в пище, дурные гигиенические условия вместе с лагерной жизнью при холодной и сырой погоде без навесов и теплых квартир — все это породило различные болезни и приготовило богатую жатву холере, лихорадке и кровавому поносу.
Более всех страдали турки и англичане. У последних обнаружились большие недостатки в управлении, что усугубляло страдания. Часть зимней одежды утонуло с пароходом «Prince», другой корабль с теплым платьем сгорел у Константинополя.
Сестры милосердия и английские девицы, из которых назовем только одну — мисс Найтингейл, полные благородного самоотвержения, облегчали страдания, причиненные несчастным солдатам войной, голодом, холодом и болезнями.
Медлительность военных действий против Севастополя побудила русского императора к решительному сопротивлению. Он отверг предложенные ему условия мира, хотя следствием этого было открытое присоединение Австрии к союзу западных держав и отправка Сардинией в Крым пятнадцати тысяч человек под начальством генерала Ламармора.
Но с наступлением 1855 года Англия под руководством Пальмерстона приготовилась энергичнее вести войну. Нужда была облегчена подвозами припасов, опустевшие полки пополнялись новыми отрядами и военное снаряжение подвозилось на кораблях.
Франция также стала энергичнее, и русский государь напрягал все силы, чтобы противодействовать усилиям союзников. Отряды ополченцев, собранные по всей стране, дали ему возможность отправить многочисленное войско в Крым; но трудный и долгий путь через снежные поля требовал громадных жертв и замедлил их прибытие. Нападение генерала Хрулева на Евпаторию было отбито благодаря сильным окопам и храбрости турецкого гарнизона под начальством Омир-Паши.
Вскоре Россию постигло несчастье. Император Николай умер. На престол вступил его сын Александр II, гуманный и с благородными устремлениями. Хотя он был более миролюбивого характера, но честь нации и уважение к усопшему императору требовали продолжать войну, уже похитившую жизни более двадцати пяти тысяч человек. Точно также честь Франции требовала славного разрешения этого кровавого столкновения.
В январе Людовик Наполеон послал в Крым артиллерийского генерала Ниэля, опытного военного инженера. Взятие Севастополя было необходимо, и Ниэль указал то место, на которое следовало сделать решительное нападение. Следуя его советам, французы старались приблизить к южному предместью траншеи и окопы. Но русские противопоставляли им сильные укрепления, рвы и мины, которые доходили до неприступного внешнего укрепления — так называемого Малахова кургана.
Осада приняла огромный размах. Силы противников были почти равны. С включением в войну турок, союзная армия увеличилась до ста семидесяти пяти тысяч человек, русская армия насчитывала более ста пятидесяти тысяч человек. В оружии, боевых снарядах и военных талантах одна сторона не уступала другой.
На место Меньшикова заступил князь Горчаков.
В то время когда поля перед Севастопольскими укреплениями днем и ночью обливались кровью погибших при вылазках и схватках, часть союзного флота отплыла в Азовское море, чтобы уничтожить продовольственные запасы русских в портовых городах Керчи, Еникале и Таганроге, что и удалось.
Осадные работы продвигались очень медленно, потому что на каждом шагу приходилось выдерживать жаркие схватки и сталкиваться с новыми укреплениями и минами. Генерал Канробер, действовавший сообща с Регланом, не обладал таким жестким и железным характером, чтобы без всякого уважения к человеческой жизни вести с неумолимой последовательностью осаду. Кроме того он не был в хороших отношениях с английским военачальником, вследствие чего просил увольнения от должности главнокомандующего, которая и была передана генералу Пелисье, представившему в Африке ужасные доказательства своей безжалостной энергии. Он, как Персиньи, задушил дымом в пещере арабское племя, и ни один человек не спасся от этой ужасной смерти.
С благородным самоотвержением Канробер подчинялся приказаниям своего бывшего подчиненного, между тем как Октавио, называвшийся по матери графом д'Онси, увенчанный славой, был послан с этим известием во Францию.
Скоро обнаружились последствия этой перемены.
Несмотря на то, что тысячи пали жертвами неприятельских выстрелов и ярости холеры, траншеи были подведены к самым неприятельским окопам и взяты некоторые отдельные мелкие укрепления.
Но приступ, предпринятый союзниками 18 июня, в день сражения при Ватерлоо, был отбит со страшной потерей людей.
Десять дней спустя лорд Реглан умер от холеры; генерал Симпсон принял командование над англичанами, а 11 июля французская пуля поразила русского адмирала Нахимова в то время, когда он осматривал укрепления Севастополя.
Смерть безжалостно косила всех — как солдат, так и начальников. Брат сардинского генерала Ламармора также погиб от холеры. Нужно было во что бы то ни стало действовать решительно, чтобы прекратить эти ужасы.
Пелисье с неутомимой энергией воплощал свой план: устроить траншеи до самых окопов и таким образом, как в тисках, охватить укрепления. Попытка Горчакова фланговым нападением со стороны
Черной речки прорвать неприятельские линии была тщетна и кончилась отступлением с большими потерями, так как генерал Фоше удержал в тылу русских берег реки и мост.
Теперь французы удвоили свои усилия. С 17 августа нападения непрерывно продолжались, чтобы не давать русским времени восстановить разрушенные укрепления и чтобы число защитников валов уменьшилось от непрерывного града пуль.
Несмотря на все это, Пелисье видел, что Севастополь и в особенности Малахов курган в состоянии выдержать штурм. Потери союзников также росли с каждым днем.
В одной из выстроенных наскоро траншей нашли подземный ход, который, без сомнения, вел к страшному Малахову кургану. Это отверстие было довольно узко и было замаскировано кустарником.
Про эту находку услышал генерал Агуадо и вызвался в сопровождении маркиза де Монтолона проникнуть на следующий день в подземный ход, чтобы по возможности исследовать укрепления и расположение неприятельских войск внутри башневидного наружного укрепления.
Пелисье мало надеялся на эту тайную операцию, предполагая, что русские давно уже загородили ход; он напоминал даже смельчаку о тех опасностях, с которыми сопряжен этот план; но Олимпио решился привести его в исполнение, а маркиз так горячо его поддерживал, что Пелисье наконец согласился.
Весть о предстоящем смелом подвиге распространилась по лагерю. Многие офицеры штаба, услышав об этом предприятии, просили Олимпио взять их с собой, однако он опасался, что большое количество людей может повредить делу.
Страшная бомбардировка окопов, продолжавшаяся непрерывно целый день и вечер, стала слабее с наступлением ночи, но все еще производила страшные опустошения в рядах русских войск.
В это время две фигуры подкрадывались к траншее, откуда уже стал заметен вход, прикрытый густым кустарником. Они нашли ров пустым и незанятым. Осмотревшись, один из них, одетый в офицерский мундир, подошел к входу и стал прислушиваться.
Не было слышно ни одного звука, ни малейшего шума.
— Их еще здесь нет, Джон, — сказал он сдержанным голосом спутнику, который рассматривал кустарник сверху.
— Дело удастся, ваша светлость, — прошептал слуга, — не прибегая к. оружию, мы избавимся от них иным способом, если только они не поставят часовых.
— Ты думаешь, что на наши выстрелы сюда прибегут артиллеристы? — спросил стоявший у входа, в котором наш читатель уже, вероятно, узнал мнимого герцога. — Если мы устроим здесь засаду и выстрелим в ту минуту, когда они подойдут ко входу, то они, без сомнения, погибнут, а мы сможем, пользуясь царящей темнотой, безопасно улизнуть, прежде чем подоспеют артиллеристы.
— Очень хорошо, ваша светлость, но не будем медлить. Наверху я предложил бы вам свой план, и готов держать пари, что он вам понравится.
— Взлезай, я последую за тобой. Кажется, в соседних рвах я слышу приближающиеся голоса.
Джон, англичанин с бульдогообразным лицом, тихо и осторожно достиг бруствера; Эндемо следовал за ним с ловкостью кошки.
Вскоре их фигуры исчезли среди кустарников. Они легли на землю и могли сверху видеть все происходившее внизу.
Французские пушки с небольшими перерывами продолжали греметь; земля вокруг дрожала. С валов ближайшего укрепления слабо отвечали на выстрелы. Стало так темно, что стреляли наудачу, держась прежнего направления.
Раскаленные ядра летели по воздуху, но место, где находился подземный ход, было в стороне, так что бомбы падали в отдалении и зарывались в землю. Там и сям они повреждали батареи союзной армии, между тем как ядра последней беспощадно разрушали окопы русских.
Прошло с четверть часа, как Эндемо и Джон сели в засаду. Вскоре через один из поперечных рвов к ним приблизились три фигуры, шедшие одна за другой. Впереди шел Олимпио, которого легко было узнать по мощному телосложению. За ним следовал маркиз Монтолон, замыкал маленький, только что испеченный лейтенант Хуан Кортино. Он нес потайной фонарь, слабо освещавший три фигуры. Они шли между высокими земляными валами, не произнося ни слова.
— Проклятие! — прошептал Эндемо тихо. — Они взяли с собой третьего!
— Мы справимся с ним. Надеюсь, что он со своим фонарем проведет их в ад!
В это время Олимпио, обладавший тонким слухом, приблизившись на десять шагов к подземному ходу и различив шепот, остановился.
— Кажется, я слышу что-то странное, — сказал он тихо маркизу.
— Ты говоришь о шелесте? Это ветер колышет листву. Или ты думаешь, это какой-нибудь отважный русский обход проник в подземелье?
— Нет, нет, это невозможно! Наши форпосты с наступлением ночи продвинулись вперед на сто шагов. Они миновали эту местность, чтобы скрыть от русских этот вход, — возразил Олимпио. — Не будем медлить. Хуан, дай фонарь! Ты останься здесь караулить при входе и не оставляй его ни в коем случае. Если услышишь выстрелы в подземелье, то позови окружающие посты.
— Положитесь на меня. Я взял ружье и пистолет. Извольте фонарь.
— Прощай, Хуан, — сказал Олимпио, вступая в проход, между тем как маркиз, следуя за своим приятелем, также прощался с оставшимся и сжимал ему руку.
— Да поможет вам Пресвятая Дева! До свидания, — крикнул он им. Слова его глухо раздались в подземном ходе; вслед за тем исчез свет фонаря.
Вокруг было темно; облокотившись на земляную стену рва, Хуан стал всматриваться в темноту. Погода стояла приятная и теплая.
Даже в глубоких траншеях, в которых обыкновенно стояла сырость, теперь после жаркого дня было тепло.
Хуан думал о доброй тете Долорес, об опасности, которой подвергались двое друзей, служившие для него примером, о предстоящем штурме крепости. Он также думал о принце Камерата, который, по желанию Канробера, возвратился во Францию под именем Октавио д'Онси. Он хорошо понимал, какая опасность грозит принцу в Париже, если его там узнают, но, вспомнив, как от военной жизни переменилось и загорело лицо принца, Хуан улыбнулся.
Вдруг над ним что-то зашевелилось, он очнулся от своих грез и отступил назад, ко входу, чтобы взглянуть поверх траншеи. Ружье он держал в руках.
— Кто там? — сказал он вполголоса. Ответа не было.
Хуан приблизился к месту, откуда ему можно было взобраться наверх; он хотел убедиться, нет ли поблизости форпостов или землекопов.
Когда он вылез из траншеи, гром пушек еще сильнее раздавался с обеих сторон; это было счастье для мошенников, сидевших в засаде. Хуан обратил все свое внимание на страшное зрелище летящих бомб, так что удовлетворился только беглым осмотром окружающей местности; не заметив людей, он несколько минут прислушивался к пушечной пальбе.
Когда он уже намеревался спуститься в глубокую и темную траншею, сзади между ветвями что-то подозрительно зашумело, и он с удивлением оглянулся и заметил человека, который, замахнувшись ружьем, хотел ударить Хуана прикладом по голове.
Поняв всю опасность, он попробовал было с полным присутствием духа скрыться за стеной, но слуга Эндемо был проворнее его — приклад опустился на голову Хуана, который со слабым криком упал окровавленный в траншею, увлекая за собой глыбы земли и камни.
Никто не слышал этого крика.
Джон спрыгнул вниз и оттащил юношу в отдаленное место траншеи, куда в ту ночь никто не ходил; там он бросил Хуана на сырую землю около земляной стены, где царствовал совершенный мрак, потом возвратился к Эндемо.
— Все идет хорошо, — сказал он вполголоса. — Приступим к делу, ваша светлость! Нам не трудно засыпать вход, и тогда оба они или умрут с голоду, или сдадутся неприятелю, который живо с ним расправится!
План слуги мошенника был ужасен — страшная, верная смерть ожидала обоих друзей! Эндемо одобрил этот план.
— Я помогу тебе, Джон, — прошептал он. — У меня хватит сил поработать над могилой ненавистных мне людей! На этот раз они от нас не уйдут!
— За два-три часа мы успеем выбрать камни и потом засыпать ход землей. Вошедшие в него, вероятно, еще не скоро возвратятся.
— Есть у тебя какое-нибудь орудие? — тихо спросил Эндемо, нагибаясь над земляной стеной.
Слуга кивнул головой и, вынув из-под кафтана короткий, крепкий кинжал, показал его своему господину.
— Он может служить ломом, — прошептал Джон. — Ваша светлость будет караулить наверху, пока я не подам знака, а тогда можно обсыпать землю.
— Скорее за работу! Никто не будет знать, кто обвалил траншею. Будут приписывать это какому-нибудь случаю, сотрясению. Пропали вы у меня оба! Для вас более нет возврата! Туда вы легко вступили, оттуда не выйдете никогда! Долорес, ты моя! Наконец я достигну своей цели.
Он слышал, как его слуга уже начал свою работу, и осторожно отошел от опасного места, озираясь во все стороны, чтобы кто-нибудь не застал их за этим делом.
Пройдя около десяти шагов по траншее, слуга мог удобно доставать камни, ставшие рыхлыми от сырости, и скоро с помощью кинжала сделал отверстие, которое расширил к выходу. Он осторожно подрывал землю с двух сторон, чтобы она потом легче обрушилась. Хотя цемент и куски земли падали ему прямо на лицо, он не обращал на это внимания. Темная ночь окружала его, и он должен был полагаться только на свои чувства. Слуга Эндемо обладал замечательной ловкостью и удивительной невозмутимостью, когда нужно было совершить какое-нибудь злодеяние; он знал щедрость мнимого герцога и хотел выманить у него все деньги до последней золотой монеты.
Через час работа продвинулась только на пять шагов, оставалось сделать столько же. Но когда он вынимал следующий камень, то часть, которую он уже успел подкопать, упала с сильным треском и засыпала вход — Джон отскочил.
— Это совершилось скорее и легче, чем я ожидал, — прошептал он. — Если сверху подсыпать еще земли, то все дело будет окончено.
Он стал торопиться, камень за камнем падал на дно хода, и вскоре обрушена была даже внешняя его часть. Оба злодея могли признаться, что им отлично удалось справиться со своим черным делом. Они приготовили двум друзьям могилу, в которой те были заживо погребены.
XIV. В ПОДЗЕМНОМ ХОДЕ
Олимпио пошел вперед, маркиз следовал за ним: ход был таким узким и тесным, что они не могли идти рядом; Олимпио приходилось немного нагибаться.
Воздух подземелья был сырым и заражен гнилью, дышать становилось все тяжелее. Стены и пол были скользкими и покрыты плесенью. Там и сям двигались черные, гладкие тела слизней, в трещинах и щелях прятались черви.
Проход был очень длинным, и мнение Олимпио, что он ведет до самого Малахова кургана, казалось, оправдывалось.
Маркиз дотронулся до плеча шедшего впереди Олимпио.
— Нужно потушить фонарь, — сказал он. — Если газы воспламенятся, то взорвут этот ход, и мы погибнем без всякой пользы.
— Ты прав, я не думал об этом. Но, — продолжал Олимпио, остановившись перед маркизом, — продолжать путь без света кажется мне опасным.
— Мы должны идти осторожнее, чтобы не попасть в воду или куда-нибудь еще. Посмотри, здесь недавно проходили русские.
Клод нагнулся и поднял немного заржавевший патронташ, без сомнения, потерянный русским, который или не имел времени или не мог его отыскать.
— В таком случае, мы можем, кажется, идти без опасения дальше, — сказал Олимпио. — Еще одно, Клод. Если я не выйду отсюда, то поручаю тебе заботиться о моей Долорес! Не оставляй ее и скажи ей, что я ее любил и был ей верен до самой смерти, ты согласен?
— Если я останусь в живых, то Долорес будет для меня священным залогом, который ты мне оставишь! Ты знаешь меня, Олимпио!
— Благодарю тебя. Итак — вперед. Да защитит нас Иисус и Матерь Божья!
Олимпио потушил маленький фонарь и спрятал его. Вокруг стало темно, как в гробу, впрочем, они действительно находились как в могиле.
На пятнадцать футов ниже поверхности земли, отделенные зверским поступком мнимого герцога и его слуги от света, имея перед собой укрепление русских, они все далее и далее проникали в сырой, узкий и низкий проход.
Если они, как надеялись, счастливо пройдут этот опасный путь, если они незаметно достигнут ночью Малахова кургана, на который преимущественно было обращено внимание, и разузнают о силе и расположении укреплений, то окажут союзникам великую услугу.
Делая каждый шаг осторожно, ощупывая ногой, нет ли какого-нибудь углубления, они медленно продвигались вперед. Вдруг они почувствовали, что стены с обеих сторон образуют углы.
— Здесь начинаются два хода, — сказал Олимпио вполголоса, ощупывая руками вокруг себя, — они ведут к наружным укреплениям кургана — через несколько минут мы будем у наших врагов.
— Если бы они знали о нашем плане, то легко могли бы отрезать нам возвращение, разрушив позади нас ход и потом напасть на нас, — сказал маркиз.
— Черт возьми, Клод, это было бы скверно, — возразил Олимпио, который до сих пор не думал о возможности засыпать выход. — Я бы не желал быть похороненным в этой проклятой яме! Но что это такое! — вскричал он, сделав еще несколько шагов.
Олимпио наступил на какой-то предмет, лежавший около самой стены хода, и чуть не упал.
— Что здесь за скверный запах, — проговорил маркиз, идя за своим другом.
Олимпио нагнулся и крепко схватил предмет, лежавший у стены хода; он подумал сначала, что это зверь, устроивший здесь свое логово, и стал ощупывать его; но в ту же минуту отскочил, почувствовав, что схватил нечто, отчего дрожь пробежала по его телу.
— Черт возьми, — прошептал он, — это человек, я схватил его голову; он, кажется, уже разлагается, будь что будет, я зажгу фонарь. Мы должны видеть, что мы нашли!
— Хорошо, есть у тебя спички?
— Есть, — отвечал Олимпио.
— Подойди поближе к поперечному ходу, там воздух лучше. Олимпио последовал совету и попробовал зажечь спичку.
— Они отсырели, — сказал он сердито, бросив третью незагорев-шуюся спичку.
Наконец ему удалось зажечь одну из них; он вынул фонарь и зажег его. Фонарь слабо освещал весьма ограниченное пространство.
Олимпио, держа фонарь ближе к земле, приблизился к месту, где лежал труп; маркиз тоже подошел к нему.
— Наполовину истлевший русский солдат, — бормотал он, не без сильного страха и отвращения. — Бездельники не потрудились даже вынести труп.
— Он, вероятно, уже давно лежит. Но посмотри сюда. — Олимпио осветил место, где лежала голова мертвого. — Он захлебнулся — это видно по его почерневшему и распухшему лицу.
По телу маркиза пробежала дрожь.
— Если его не внесли сюда, чего нельзя предполагать, то в этом ходе была вода. Эта мысль прежде уже приходила мне в голову, — сказал он.
Олимпио встал и посмотрел в лицо своему старому другу и товарищу по войне.
— Так ты думаешь, что этот ход можно наполнить водой из рвов и что солдат погиб, застигнутый волнами? — спросил он глухим голосом.
— Не знаю, но это возможно.
— Вперед, Клод! Когда начинаешь задумываться, теряешь напрасно время и покой! Мы будем скоро у Малахова кургана. Этот мертвец не должен нас пугать. Нам следует выполнить нашу задачу.
Олимпио потушил фонарь и прошел мимо трупа, занявшего большую часть хода; он мог бы служить им предостережением! Если бы они возвратились, то застали бы слугу Эндемо за работой и могли бы еще найти выход; но довести до конца взятую на себя задачу они считали долгом чести и не подумали об опасности, о которой предостерегал их труп погибшего в воде солдата.
Молча шли они по мокрому, темному ходу. Они находились уже почти под валами укрепления, известного под названием Малахов курган; занимая большой четырехугольник, это укрепление служило ключом к Севастополю. Грохот пушечных выстрелов глухо отдавался в ходе, но ядра попадали в отдаленные части крепости. Союзные батареи, чтобы не повредить опасной экспедиции в подземелье, обстреливали не Малахов курган, а Севастополь, стараясь привлечь туда главные силы защитников и облегчить таким образом задачу наших смельчаков.
Друзья не заметили, что по левой стороне хода была заржавевшая дверь, которую можно было поднять вверх, как большой засов; так как она находилась у самого пола, то они не могли ее нащупать.
Уже было за полночь, когда они пришли к концу темного хода. Ни один луч света, ни один звук не давали им знать, что они находятся у выхода.
Нога Олимпио ударилась о ступеньку. Он понял, что здесь начинается лестница. Он подождал маркиза, который был в нескольких шагах от него.
— Мы у лестницы, которая, вероятно, ведет во внутреннюю часть кургана, — сказал он тихо. — Наверху, кажется, есть дверь, которой оканчивается лестница.
— Пойдем наверх — мы достигли своей цели, — возразил Клод де Монтолон.
Олимпио прислушивался — наверху поблизости не было слышно ни голосов, ни шагов; оглушительные крики пожарной команды, разрушавшей дома, зажженные неприятельскими бомбами, и топот скачущих лошадей доносился до них издали.
— Я думаю, что мы пришли в хорошее время, — прошептал Олимпио, ступая по сырым и скользким ступеням.
Лестница была сложена из камней; ее верхние ступени были совершенно сухи. Выход состоял из высокого свода, в котором находилась деревянная дверь, ведущая во внутреннюю часть кургана.
Олимпио долго ощупывал ее и наконец обнаружил замок. Он нажал левым плечом на дверь — послышался треск. Они стали прислушиваться, не идет ли кто, услышав шум.
Воздух подземелья был сырым и заражен гнилью, дышать становилось все тяжелее. Стены и пол были скользкими и покрыты плесенью. Там и сям двигались черные, гладкие тела слизней, в трещинах и щелях прятались черви.
Проход был очень длинным, и мнение Олимпио, что он ведет до самого Малахова кургана, казалось, оправдывалось.
Маркиз дотронулся до плеча шедшего впереди Олимпио.
— Нужно потушить фонарь, — сказал он. — Если газы воспламенятся, то взорвут этот ход, и мы погибнем без всякой пользы.
— Ты прав, я не думал об этом. Но, — продолжал Олимпио, остановившись перед маркизом, — продолжать путь без света кажется мне опасным.
— Мы должны идти осторожнее, чтобы не попасть в воду или куда-нибудь еще. Посмотри, здесь недавно проходили русские.
Клод нагнулся и поднял немного заржавевший патронташ, без сомнения, потерянный русским, который или не имел времени или не мог его отыскать.
— В таком случае, мы можем, кажется, идти без опасения дальше, — сказал Олимпио. — Еще одно, Клод. Если я не выйду отсюда, то поручаю тебе заботиться о моей Долорес! Не оставляй ее и скажи ей, что я ее любил и был ей верен до самой смерти, ты согласен?
— Если я останусь в живых, то Долорес будет для меня священным залогом, который ты мне оставишь! Ты знаешь меня, Олимпио!
— Благодарю тебя. Итак — вперед. Да защитит нас Иисус и Матерь Божья!
Олимпио потушил маленький фонарь и спрятал его. Вокруг стало темно, как в гробу, впрочем, они действительно находились как в могиле.
На пятнадцать футов ниже поверхности земли, отделенные зверским поступком мнимого герцога и его слуги от света, имея перед собой укрепление русских, они все далее и далее проникали в сырой, узкий и низкий проход.
Если они, как надеялись, счастливо пройдут этот опасный путь, если они незаметно достигнут ночью Малахова кургана, на который преимущественно было обращено внимание, и разузнают о силе и расположении укреплений, то окажут союзникам великую услугу.
Делая каждый шаг осторожно, ощупывая ногой, нет ли какого-нибудь углубления, они медленно продвигались вперед. Вдруг они почувствовали, что стены с обеих сторон образуют углы.
— Здесь начинаются два хода, — сказал Олимпио вполголоса, ощупывая руками вокруг себя, — они ведут к наружным укреплениям кургана — через несколько минут мы будем у наших врагов.
— Если бы они знали о нашем плане, то легко могли бы отрезать нам возвращение, разрушив позади нас ход и потом напасть на нас, — сказал маркиз.
— Черт возьми, Клод, это было бы скверно, — возразил Олимпио, который до сих пор не думал о возможности засыпать выход. — Я бы не желал быть похороненным в этой проклятой яме! Но что это такое! — вскричал он, сделав еще несколько шагов.
Олимпио наступил на какой-то предмет, лежавший около самой стены хода, и чуть не упал.
— Что здесь за скверный запах, — проговорил маркиз, идя за своим другом.
Олимпио нагнулся и крепко схватил предмет, лежавший у стены хода; он подумал сначала, что это зверь, устроивший здесь свое логово, и стал ощупывать его; но в ту же минуту отскочил, почувствовав, что схватил нечто, отчего дрожь пробежала по его телу.
— Черт возьми, — прошептал он, — это человек, я схватил его голову; он, кажется, уже разлагается, будь что будет, я зажгу фонарь. Мы должны видеть, что мы нашли!
— Хорошо, есть у тебя спички?
— Есть, — отвечал Олимпио.
— Подойди поближе к поперечному ходу, там воздух лучше. Олимпио последовал совету и попробовал зажечь спичку.
— Они отсырели, — сказал он сердито, бросив третью незагорев-шуюся спичку.
Наконец ему удалось зажечь одну из них; он вынул фонарь и зажег его. Фонарь слабо освещал весьма ограниченное пространство.
Олимпио, держа фонарь ближе к земле, приблизился к месту, где лежал труп; маркиз тоже подошел к нему.
— Наполовину истлевший русский солдат, — бормотал он, не без сильного страха и отвращения. — Бездельники не потрудились даже вынести труп.
— Он, вероятно, уже давно лежит. Но посмотри сюда. — Олимпио осветил место, где лежала голова мертвого. — Он захлебнулся — это видно по его почерневшему и распухшему лицу.
По телу маркиза пробежала дрожь.
— Если его не внесли сюда, чего нельзя предполагать, то в этом ходе была вода. Эта мысль прежде уже приходила мне в голову, — сказал он.
Олимпио встал и посмотрел в лицо своему старому другу и товарищу по войне.
— Так ты думаешь, что этот ход можно наполнить водой из рвов и что солдат погиб, застигнутый волнами? — спросил он глухим голосом.
— Не знаю, но это возможно.
— Вперед, Клод! Когда начинаешь задумываться, теряешь напрасно время и покой! Мы будем скоро у Малахова кургана. Этот мертвец не должен нас пугать. Нам следует выполнить нашу задачу.
Олимпио потушил фонарь и прошел мимо трупа, занявшего большую часть хода; он мог бы служить им предостережением! Если бы они возвратились, то застали бы слугу Эндемо за работой и могли бы еще найти выход; но довести до конца взятую на себя задачу они считали долгом чести и не подумали об опасности, о которой предостерегал их труп погибшего в воде солдата.
Молча шли они по мокрому, темному ходу. Они находились уже почти под валами укрепления, известного под названием Малахов курган; занимая большой четырехугольник, это укрепление служило ключом к Севастополю. Грохот пушечных выстрелов глухо отдавался в ходе, но ядра попадали в отдаленные части крепости. Союзные батареи, чтобы не повредить опасной экспедиции в подземелье, обстреливали не Малахов курган, а Севастополь, стараясь привлечь туда главные силы защитников и облегчить таким образом задачу наших смельчаков.
Друзья не заметили, что по левой стороне хода была заржавевшая дверь, которую можно было поднять вверх, как большой засов; так как она находилась у самого пола, то они не могли ее нащупать.
Уже было за полночь, когда они пришли к концу темного хода. Ни один луч света, ни один звук не давали им знать, что они находятся у выхода.
Нога Олимпио ударилась о ступеньку. Он понял, что здесь начинается лестница. Он подождал маркиза, который был в нескольких шагах от него.
— Мы у лестницы, которая, вероятно, ведет во внутреннюю часть кургана, — сказал он тихо. — Наверху, кажется, есть дверь, которой оканчивается лестница.
— Пойдем наверх — мы достигли своей цели, — возразил Клод де Монтолон.
Олимпио прислушивался — наверху поблизости не было слышно ни голосов, ни шагов; оглушительные крики пожарной команды, разрушавшей дома, зажженные неприятельскими бомбами, и топот скачущих лошадей доносился до них издали.
— Я думаю, что мы пришли в хорошее время, — прошептал Олимпио, ступая по сырым и скользким ступеням.
Лестница была сложена из камней; ее верхние ступени были совершенно сухи. Выход состоял из высокого свода, в котором находилась деревянная дверь, ведущая во внутреннюю часть кургана.
Олимпио долго ощупывал ее и наконец обнаружил замок. Он нажал левым плечом на дверь — послышался треск. Они стали прислушиваться, не идет ли кто, услышав шум.