Борянский Александр. Гней Гилденхом Артур Грин

   Эргэнэ...
   И тут входит Колдун.
   Я больше не могу. Вот-вот я хрустну пальцами или переступлю с ноги на ногу...
   Колдун в обычной грубой шкуре. И я в такой шкуре, и Эргэнэ, и старцы в драгоценных креслах, и даже Грей-Дварр. Лишь Лайк сияет синевой.
   Первым делом Колдун подходит к золотому Единому и прикасается губами к праху у Его ног. Прах у ног Отца Гор, впрочем, тоже золотой: у ног Единого - золото разных цветов, со своего места я различаю синие, красные, белые отблески. Затем он разгибается во весь рост, отбрасывает капюшон и оборачивается к старцам.
   Это очень древний человек. Очень древний. И мне кажется, что карие глаза его пусты и бессмысленны.
   Впрочем, он далеко. Возможно, мне кажется.
   Колдун делает несколько шагов и останавливается между креслами из рубина и топаза.
   - Можешь ли ты изречь три суждения, о Колдун Черного Камня? спрашивает старец, восседающий в рубиновом кресле.
   Колдун молчит. Он оглядывает старцев. Он не равен им. Не лучше и не хуже. Он другой. Но сейчас готов признать их первенство. В общем, он готов говорить для них.
   И он говорит - так, как должна была бы говорить Эргэнэ. Мягко, размеренно, шелк чередуется с бархатом, речь и внешность обманывают друг друга. Эргэнэ молчалива, молчаливы старцы и замолчал в Темном Аметисте Верховный Стратег Грей-Дварр. Весь мир молчалив.
   Говорит Колдун.
   - Я видел Вселенную. Одиннадцать торнов назад Отец заповедал мне сказать вам об этом. Я видел своими глазами и видел Его глазами. Я видел по-разному. Отец есть Единый, и он подтвердил, что дети гор должны слушать только Его. Но они должны знать о том, что я видел, о Вселенной, дабы Вселенная, дабы другие народы не обольстили детей гор. Итак, знайте.
   Желтый город. Синее знамя. Помните, дварры, посольство Штормхейма? Морские люди обольстили желтоглазое племя. В башне желтого города отныне родятся варвары с синими глазами.
   Город над морем. Серые стены. Люди спешат. Людей много. Их все больше и больше. Музыка на набережной. Звуки, звуки... Плеск волн... Корабли, корабли... Первая земля покрыта кораблями.
   Но и на второй земле есть корабли. За морем, за морем вторая земля. Какая синева глубже? Что происходит, когда сходятся море и море?
   Слушайте, дварры! На север от первых кораблей и на восток от вторых, в пределах этой земли, на запад от Темного Аметиста, за ледяной пустыней на запад - жив Рубиновый Дом!
   Но на восток от Темного Аметиста - новая тьма. Черный город. Отец железа. Закованные в броню воины. Они заняли свою землю. Землю на востоке. За морем, за морем третья земля. Рыцари ее любят бой. Любят звон железа, и пожары любят, красящие все в черноту. Стены Аргронда, помните, дварры? Зола вслед за огнем...
   Одиннадцать торнов назад. Прикоснувшись губами к праху у ног... Я не могу сообразить, и лишь потом вспоминаю, что торном дварры называют наш год. Они растянуты во времени, их время громоздко. Мельчайшая частица - от полнолуния до полнолуния. Хотя что им Луна, что им Солнце? Торн - это когда рубин вернется к рубину... Их боги внизу, а не вверху. Одиннадцать лет назад ушел Колдун в странствие, услыхав Отца Гор.
   - О, дварры! Дабы познать тайный смысл, слушайте учение Отца, переданное через Колдуна Черного Камня!
   Всего у мира есть восемь начал. Восемь стихий, каждая из которых побуждаема источником волевого импульса.
   Золото.
   Земля.
   Камень.
   Огонь.
   Дерево.
   Вода.
   Воздух.
   Железо.
   Разные дети мира считают изначальным только камень, или только огонь, или только воздух, однако начал восемь, и лишь все вместе они образуют материю.
   Начала входят в сложные отношения друг с другом. Одни всегда против других. Третьи вместе с четвертыми.
   Железом берется золото, но золото покупает железо.
   Земля и воздух.
   Огонь и дерево.
   Вода и камень.
   Огонь уничтожает все живое, но гасится водой, которая уходит в землю.
   Железо закаляется в огне.
   Камню хорошо с землей.
   Луна и Солнце делят небо.
   Смысл первооснов скрыт, труднодоступен, но именно они определяют характер народов, ход войн, движение истории.
   - Длинная речь! - перебил Колдуна старец Рубина. - Скорее открой три суждения, рожденный Черным Камнем!
   Колдун замолчал.
   Старец Рубина даже пошевелился. Он был очень недоволен. Прочие старцы, казалось, навсегда слились со своими креслами.
   - А звезды? Чьи они? - раздался вдруг резкий голос Эргэнэ. И сразу повисло напряжение в огромном зале, сразу явилась неловкость, своды кричали о бестактности поступка будущей гриффины. Возможно, кому-то другому пришлось бы серьезно поплатиться за нарушение таинства беседы с Колдуном, но Эргэнэ, последнему произведению Единого, многое прощалось, и старцы сделали вид, будто не слышали вскрика, и хранители остались недвижимы.
   - Открой три суждения! - повторил старец Рубина.
   И Колдун повиновался.
   - Скоро, уже скоро вспомнят дварры разницу между мужчинами и женщинами, - сказал Колдун.
   - Вода, замерзая, образует лед. Лед обладает свойствами камня. Величайшие вершины украшены льдом, - сказал Колдун.
   - Отцу железа нужны горы. Черным рыцарям нужны дварры. Лорду Востока нужен Гриффинор, - сказал Колдун.
   Первым поднялся старец Аметиста, сидевший в топазовом кресле.
   - О, народ дварров! - произнес старец Аметиста слова окончания обряда. - Вы слышали голос знания. Оставьте иное скрытому совету.
   Старец, сидевший в кресле из камня, имя которого я так и не припомнил, указал на Колдуна, гриффину Раамэ, восемь старцев второго круга и Лайка Александра.
   Лайка пригласили одного, но Грей-Дварр двинулся за ним с видом, не допускающим противоречий.
   Хнумы, гриффины, я и Эргэнэ направились к выходу из прекрасного зала.
   Все происходило в тишине. Лишь ножны Стратега отчетливо лязгнули, когда их кольца соприкоснулись друг с другом.
   Вечер
   - Я спросила неправильный вопрос!
   Она не боится. Ее душа полна раскаяньем, мне непонятным.
   Спрашивать можно кого угодно. Можно спросить Короля, а можно Верховного Стратега. Подданный обязан отвечать на вопросы, зато свободный гражданин имеет право их задавать. Лучше, конечно, не спрашивать под руку во время боя. В любое другое время право вопроса у гражданина всегда с собой.
   Но Эргэнэ принадлежит к народу хнумов. Она не должна, не должна была говорить одновременно со старцем и задавать вопросы Колдуну.
   - Идем! - зовет она, и я не спрашиваю "Куда?", потому что спрашивать Эргэнэ, конечно же, можно, но бесполезно.
   Эргэнэ... Примирившая меня с народом серых теней. Однажды я понял, что, если она принадлежит к хнумам, хнумы не обязательно должны быть врагами.
   Мы петляем в лабиринте каменных коридоров, и в этих узких проходах, в этих холодных угрюмых лазах Эргэнэ спокойно и благостно. Мне приходится нагибаться, как-никак любой из нас - я, Лайк, Грей-Дварр - выше любого хнума на голову.
   Эргэнэ неслышно скользит впереди, я еле успеваю за ней. Я хочу чего-то странного... Мне хорошо от того, что я иду сейчас за ней, и хочется... Мне хочется, чтобы мы стояли рядом с оружием в руках, и чтобы судьба одного из нас висела на острие меча другого. Но глаза наши разной масти, мы служим разным богам - разве возможно нам сражаться вместе?..
   Мы входим в полукруглую пещеру, где в центре освещенный тремя яркими факелами стоит хнум-хранитель. Вдоль стен темнеют каменные ниши. Я знаю, что некоторые из них уходят вглубь на десятки свордов. В нишах ждут своего торна слезы гор. Здесь дварры от начала времен беседовали с Единым.
   Слезы гор - это удивительные образования. Их рождают скалы, и похожи они больше всего на ледяное дерево, растущее сверху вниз. Для хнумов подобные рассуждения недопустимы. Слезы гор - это слезы гор, произведения Отца. Под ними дварры говорят с Ним. Такое рассуждение, впрочем, тоже недопустимо: не дварры говорят с Отцом, а Отец говорит с дваррами. И когда Он считает нужным, слеза срывается со своего места и убивает дварра. Прежде так бывало. Но последний раз слеза гор решила судьбу дварра одиннадцать лет назад.
   Хнум-хранитель указывает направо. Там две слезы в одной нише. Эргэнэ простирает руку, предлагая мне войти. Она видит, что я не могу решиться и кивает головой, поощряя. Мол, ты не наш, ты из морских людей, воин чужой западной страны, но ничего, Отец Гор примет тебя...
   А я думаю, что вот сейчас-то слезка и оторвется. Может, она одиннадцать лет ждала именно этого момента?
   Нет, не то. Я не о том думаю.
   Я думаю, что Луна не видна отсюда. Хнумам Луна ни к чему, им незачем видеть ее. Что Луна, что Солнце... Нужен ли мне тогда их Единый? Каменный бог... Но тут я вспоминаю о пещере Грей-Дварра... и о чувстве вседозволенности...
   Я вхожу в нишу и, поджав ноги, сажусь под слезой гор.
   Я жду...
   Но свобода - та, первобытная, - не приходит. Я ищу ощущение остроты жизни от сознания близкой смерти, ведь эта штука запросто может убить меня, - но ничего похожего нет. Ничего нет. Здесь не так, как было в пещере. Я сижу... Я уже просто дожидаюсь Эргэнэ. Интересно, что она чувствует под своей слезой, нашептывает ли ей указания неведомый повелитель? Я просто сижу... Я задумываюсь о чем-то, мои мысли убегают из-под контроля...
   И вдруг я понимаю, что не больше торна назад Единый незаметно украдкой, исподтишка, - вложил в меня знание хнумов.
   Все виды оружия, известные людям, появились на свет одновременно: в эпоху молодых гор, когда первый дварр услышал Отца. И тогда же разделил Отец народ дварров на способных хранить знание и неспособных. Первым он дал цельные самостоятельные души, а вторым повелел делить свой образ с третьими детьми, крылатыми детьми высоты - грифонами.
   Первые стали мужчинами, вторые - женщинами. Дабы как-то различать первых и вторых.
   Взрослели горы, дварры познавали Единого, осваивая многообразие видов. И чем больше умел дварр, тем глубже постигал он суть вещей, порожденную волей Отца.
   А потом разошлись по земле, распространились, расхватались чужими народами мечи, копья, щиты, луки, дротики, кинжалы, палицы, глюки произведения фантазии Единого. И дварры, не желая быть среди прочих, навсегда выпустили из своих рук любое оружие. Как родоначальник, как хозяин дварр должен уметь отобрать у врага его меч, или его глюк, или его копье. А точнее, свой меч, свой глюк, свое копье. Отобрать отданное когда-то. Ведь, познавая Единого, дварр познает все мечи, все глюки, все копья. Но дварр ни в коем случае, ни под какими соблазнами не должен заранее вооружать себя, потому что тогда он сужает свой путь, он теряет образ Единого во всей Его цельности и обрекает себя на вечную службу примитивному мертвому инструменту.
   Какие топоры, какие стрелы?!
   Отобрать - устранить угрозу - и бросить отобранное, чтобы дальше идти налегке.
   Без оружия хорошо обороняться. Без оружия трудно нападать.
   Для этого в народе дварров присутствовали вторые.
   Нет, вторые могли слушать Единого, и слушали, и слышали, но по природе своей они были не способны познать Его полностью. А значит, истинное знание было скрыто от них.
   Управляли народом первые. И прозревали волю первые. И на стенах стояли надежным оплотом всегда первые. Воины-тени. Однако...
   Однако вторые, растящие грифонов, готовящие из неразумных чудищ бойцов во имя Отца, вторые покоряли для дварров пространства и вселяли ужас в сердца изнеженных жителей южных городов. Они летели убивать, и хранители-дварры сами не всегда понимали, откуда такая ярость в женщинах-гриффинах. Конечно, первые указывали, куда лететь. Но сами первые, если бы им все-таки пришлось нападать, воевали бы иначе...
   Не все женщины становились гриффинами. Чтобы стать гриффиной, женщине-гриме нужно было найти в горах яйцо грифона, и гримы штурмовали самые крутые скалы в поисках своей судьбы. Женщина, вырастившая боевого грифона, получала статус, ее неполная душа обретала недостающую треть, новый образ Отца наделялся именем, а безымянные гримы, вернувшиеся ни с чем, могли лишь сидеть в бою позади гриффины да прислуживать ей и дваррам в повседневной вечной жизни.
   Дваррам скоро придется вспомнить разницу между мужчинами и женщинами, сказал Колдун. Значит, скоро будет война. Черные рыцари... Дьявол блаберонский, но откуда они взялись?! Черная сила проиграла свой последний бой давным-давно, чуть ли не триста лет назад...
   Я встал и вышел из-под слезы.
   Последние мысли были уже только моими. Единый больше не говорил со мной.
   Ночь
   Шаги на лестнице разбудили тишину. Спустя три торна я услышал приглушенный голос Лайка:
   - Гилденхом!
   Я не спал. Я размышлял о слезах гор.
   Лайк Александр вошел и присел на краешек одной из расстеленных шкур.
   Однажды он уже приходил вот так, среди ночи. Тогда он посидел рядом, постоял у окна над темной равниной, а потом сказал: "Они очень нужны нам, Гилденхом. От этого зависит все, судьба мира и судьба Луны."
   Что он скажет сегодня?
   Лайк Александр сидит в сворде от меня. Я слушаю его молчание. В его молчании смешаны удивление и растерянность. Редкая смесь для обладателя Светлого Клинка Диайона.
   Он встает и, отпечатывая шаги по каменным плитам, подходит к окну. Доля Апвэйна. Мерзлая равнина под студеными звездами. Луна сейчас не видна, но она, конечно же, стремится к полнолунию.
   - Знаешь, Гилденхом, почему они не убили нас сразу? - произносит Лайк.
   Я молчу, и он продолжает:
   - Они увидели звезду. Звезда сказала им, что к ним должен прийти герой. Их герой. С волшебным мечом и одним другом. Посланец Отца Гор.
   - Лайк Александр, - выговаривают мои губы, а руки сами тянутся за мечом. - Ты - хнум?!!!
   - Нет, - отвечает Лайк. - Я селентинец. Но я их герой. И они готовы в меня верить.
   Мы молчим вместе. В моем молчании присутствует раздвоение сознания, желаний, обязанностей. Молчание Лайка постепенно обретает логическую стройность, в конце которой вот-вот появится решение.
   Наконец, Лайк оборачивается и сообщает:
   - А Колдуна они убили. За учение о восьми стихиях.
   Новое утро
   Я проснулся под сшитыми вместе грубыми шкурами. Жесткий мех северной свиньи лучше других защищал от холода. Я осторожно освободил голову.
   Ритм. Каждое утро похоже на предыдущие. Может быть, в этом секрет счастья? Только нужно иногда менять ритмы. В моей жизни их сменилось уже несколько. Ритм Златограда. Ритм монотонных дорог. Ритм Храма. И теперь ритм Темного Аметиста.
   Опять за пределами нагретого пространства был холод, а за пределами башни - страшный холод; опять я пил горячий отвар, и отвращение боролось с удовольствием; тысячелетняя магия напитка дварров одолевала всепроникающий северный ветер, но я старался не думать, что вслед за временем оникса неминуемо наступит время ясписа. Сегодняшнее утро повторяло своих собратьев-близнецов, точно так же долю назад я старался не думать, что вслед за временем хрисолита неминуемо наступит время оникса. Утро было точь-в-точь таким же.
   Внешне.
   На самом деле все изменилось.
   Появилась двойственность.
   Царство камня, в котором я находился, безусловно, совершенно точно было созданием Единого. Каменный стол на тысячи йонов, от замка до перевала, принадлежал Ему. Все в Темном Аметисте состояло из камня, и сам народ дварров был недвижим и неизменен. Я понимал: об него можно разбиться, в крайнем случае сдвинуть с места, но его нельзя изменить. Миссия Лайка представилась мне невыполнимой.
   Однако в самого Лайка я продолжал верить.
   Почему?
   Потому что царством непрерывного преображения были мы. Мы разлились по земле, стремясь заполнить свободное место (я опять повторяю, каждый день я повторяю одно и то же), мы растворили в себе культуры, теории, учения, ни от чего не отказываясь, ничему не подчиняясь. Луна ежегодно переливала нас из одного сосуда в другой, чтобы мы не застаивались, не замирали, ведь стоячая вода - это болото, это ярки, бездарный несчастный народ.
   Однако не верить в Единого Отца неизменности и неподвижности я теперь не мог.
   Почему?
   Потому что благодаря одной Его слезе я узнал, понял, нашел то, чего не знал раньше.
   Я почувствовал зов и обернулся. На пороге комнаты стояла Эргэнэ. Она приглашала меня в угол грифонов.
   Существо взирало на меня из вольера.
   - Как его зовут?
   - Эргэнэ!
   Рыжее туловище завершалось пушистым хвостом с золотистой кисточкой. Задние лапы неуклюже прогибались: в планы Отца Гор, как видно, не входило, чтобы существо быстро бегало или крадучись пробиралось через лес. Шерсть на загривке по молодости стояла дыбом. Крылья были сложены, а угрожающе вздернутый клюв с трудом уживался рядом с глубокими карими глазами.
   Я уже видел грифонов издалека, но на расстоянии двух свордов от "страшного чудовища" находился впервые.
   Взгляд его был почти осознанным.
   - Эргэнэ? - переспросил я.
   А возможно, мне показалось, что я произнес вслух ее имя.
   Эргэнэ накинула на грифона странное сплетение кожаных ремней и удобно устроилась между крыльев. Ремень на себя, крылья расправились - и грифон, вдруг сделавшись собранным целенаправленным зверем, поднялся в воздух.
   - Выше! - вскричал я.
   Пройдет три года, три торна вечных дварров, и он станет настоящим боевым грифоном, взрослым, и тогда никто, кроме Эргэнэ, не сможет даже подойти к нему.
   - Еще выше!
   Грифон взбирался на высоту кругами, его крылья совершали несколько взмахов - и выигрывали по восемь-десять свордов на каждый взмах. Все выше и выше... Дети гор, дети высоты. Я вспомнил касаток, управляющихся с парусами. Они тоже смотрели на мир сверху. Сейчас Эргэнэ увидит море...
   И вдруг грифон бросился вниз, стремительно отдавая понемногу завоеванные сворды, он не летел, он падал, падение было неотвратимым, оба не могли не разбиться, я зажмурился...
   Когда я открыл глаза, Эргэнэ бежала ко мне и кричала. Это было невероятно, кричащая Эргэнэ, но она кричала и размахивала руками. Она подбежала ближе, и я увидел, что крик Эргэнэ обращен не ко мне. Я обернулся. Вдалеке стоял хнум-хранитель. Вдруг он тоже развернулся и побежал.
   Лишь теперь я разложил ее крик на отдельные слова.
   - Черный корабль! - кричала Эргэнэ. - Дварры! Черный корабль!!!
   СОСТОЯНИЕ СЕДЬМОЕ. МЕЛОДИИ ЛИЛОВОГО ЦВЕТКА
   ...И молния после долгого перерыва снова запела свою песню. И меч заныл, как ноет часть тела, уставшая быть без движения. И торны зазвенели над головой. Уходя в никуда, отсчитывая шансы.
   Я стоял на стене между левой и средней башнями. Внизу строились для атаки черные рыцари.
   Корабль, обнаруженный Эргэнэ, был не один. Спустя час наблюдатель-дварр из морской башни сообщил о появлении эскадры.
   Я вспомнил: история этой земли могла быть совсем иной, если бы Черный Властелин однажды вышел из своей столицы.
   Эргэнэ - уже не грима, но еще не гриффина - была единственной в народе дварров, кто принял оружие для битвы. Два коротких копья. И кроме меня ей не нашлось пары.
   Я считал железных бойцов, то и дело сбиваясь со счета. Больше тысячи. И столько же хнумов на стенах. Диких, мудрых, одетых в шкуры безоружных хранителей против закованных в броню рыцарей с прекрасным, должно быть, оружием.
   Я вспомнил: серые убили тьму и покорили черную цитадель. Эй, Путник, а это кто тогда по-твоему?
   Рыцари вытянулись правильными рядами, ровными, как горизонт. Ряды двигались к нам, к подножию скалы, расцветающей Темным Аметистом. Они маршировали так, словно вот сейчас согласно плану колонны воинов, не теряя строя, перейдут в наступление по вертикальной стене и каждый упавший будет считаться преступником, нарушителем боевого порядка.
   Колонн было уже шестнадцать, первые три подошли вплотную и уперлись в скалу. Рыцари собирались атаковать по всей длине стен, крайняя левая колонна нацелилась на угол грифонов. Сомнений в том, что атака состоится, быть не могло.
   Но как?! Я не видел пока ни одного осадного приспособления.
   Вдруг все хнумы замерли. Каждый опустил голову и защитился от звуков мира ладонями. Они что-то говорили, как всегда, молча, и мне, как всегда, оставалось только догадываться, но Эргэнэ, быстро взглянув на меня, произнесла:
   - Повторяй!
   Был день. Луна отдыхала с той стороны неба, и потому я тоже посмотрел вниз, стараясь прозреть нечто глубоко под землей. Я повторял за женщиной-дварром, чей грифон еще не стал боевым:
   - Поднимись, Отец, в гневе и силе.
   - Поднимись, Отец, в гневе и силе.
   - Восстань против врагов наших, моих и Твоих, пробудись, Отец, ради суда.
   - Восстань против врагов наших, моих и Твоих, пробудись, Отец, ради суда.
   Ради синевы...
   - Поднимись из глубин, Отец. Суди мое искусство, суди Свой народ, по закону и по желанию Своему.
   - Поднимись из глубин, Отец. Суди мое искусство, суди Свой народ, по закону и по желанию Своему.
   Ради свободной стихии готов я идти в бой...
   - Да разобьется о камень злоба врагов, да разобьется о горы их победоносность. Неси, Отец, оружие мое, ведь в Твоих руках мое оружие.
   - Да разобьется о камень злоба врагов, да разобьется о горы их победоносность. Неси, Отец, оружие мое, ведь в Твоих руках мое оружие.
   Мы не говорим речи перед битвой, но мы знаем, что за нами прекрасные города...
   - Да обратится железо врагов в их руках, да упадут их замыслы на их головы. Ради Тебя, Отец, выступаем мы в бой.
   - Да обратится железо врагов в их руках, да упадут их замыслы на их головы. Ради Тебя, Отец, выступаем мы в бой.
   "Луна зовет на золотую службу..." Что дальше? Дьявол, я должен, я обязан вспомнить, что дальше!..
   - Услышь, Отец, слова мои, слова наши. Приди, Отец, поддержать нас.
   - Услышь, Отец, слова мои, слова наши. Приди, Отец, поддержать нас.
   - Славим Тебя, Отец, и слушаем Твой голос.
   - Славим Тебя, Отец, и слушаем Твой голос.
   О Луна, помоги мне, дай хотя бы маленькую частицу твоей силы, и тогда никто не сможет одолеть меня в предстоящей битве!
   - Славим Тебя, Отец, и слушаем Твой голос.
   - Славим Тебя, Отец, и слушаем Твой голос.
   - Славим и слушаем.
   - Славим и слушаем.
   Больше слов не было. Я поднял голову.
   И тогда каждый хнум подошел к стоящему рядом и прикоснулся губами к его лбу. А стоящий рядом проделал то же со следующим.
   О, дьявол!..
   И Эргэнэ, приподнявшись на носках (мне пришлось наклониться), прикоснулась губами к моему лбу.
   О, дьявол!..
   Это было отвратительно.
   Я взглянул на следующего по стене - на Лайка. Дикий обряд! Неужели и с ним?.. Однако Лайк посмотрел на меня точно так же и прикоснулся губами к одному из клинков Грей-Дварра. Я поднял меч и сделал то же самое.
   В мире много обычаев, у разных народов разные. Селентинцы терпимее других относятся к чужим обрядам. Но прикосновение тела к телу у всех без исключения всегда вызывало крайне неприятные ощущения. И никто не пытался бороться с этим законом природы. Конечно, в битве могут соприкоснуться незащищенные части, или один из противников схватит другого за шею... Но даже в битвах, где не до мелочей, каждый старается ухватить за одежду или за волосы. Альфы, например, специально воевали голыми и обритыми, чтобы враги боялись к ним прикоснуться. И наши акулы, когда приходилось драться на кораблях, частенько прибегали к тому же приему. Однажды, года три назад, во время чаепития я соприкоснулся пальцами с Гаем. Тогда мне тоже было очень нехорошо. И сейчас... Мерзкое чувство скользкого и шершавого одновременно, да еще рыхлого, проваливающегося... Смысл битвы - не дать никому притронуться к твоему телу. Может быть, хнумы как раз и хотят подчеркнуть такой смысл? Только сам, только сам ты владеешь своим лицом, руками, мышцами...
   Тем временем из прохода между скалами на равнину потекли новые рыцари. Торны звенели, стучали над головой, а внизу аккуратно, неторопливо выстраивались вторые шестнадцать колонн.
   Что они будут делать?! Блаберонить гору насквозь своими шлемами?..
   - Пора! - закричал, не выдержав, Грей-Дварр. Он кричал вниз, рыцарям. - Пора! В бой!!!
   Да, без сомнения он первый воин. Но, если честно, я не понимаю, как такой человек мог быть Верховным Стратегом Селентины.
   Вторые шестнадцать колонн встали позади первых. Однако новые рыцари уже создавали следующие шестнадцать колонн.
   Они встанут на плечи друг другу, и тогда верхушка пирамиды начнет бой на стенах замка.
   Вся равнина была заполнена темными сверкающими доспехами. Лайк внимательно рассматривал врагов. Эргэнэ, кажется, нервничала. Красота ужаса. Красота смерти. Впрочем, я видел красоту, я ощущал смерть, но не чувствовал никакого ужаса.
   И от красоты смерти, лишенной страха, мне вдруг стало невероятно хорошо.
   Славим и слушаем Отца Гор.
   Славим и слушаем.
   Сорок восемь черно-багровых знамен взвились над колоннами.
   И все-таки: как?!
   Но едва я задал себе этот вопрос... Но как только сорок восьмое знамя заколыхалось и распрямилось под ониксовым ветром...
   Крики хнумов-хранителей, вопль воплощенного молчания, заставили меня оглянуться и увидеть. Со стороны горы, сверху, величественно и страшно летели, спускались на Темный Аметист два громадных, чудовищных, нереальных создания...
   Два дракона.
   Изображения в свитках. Сказочные рисунки на вазах. Древний значок далекого южного Мартона.
   Темно-зеленый трехголовый зверь размерами с дом коменданта Луция редко взмахивал десятисвордовыми крыльями с красным отливом; он медленно приближался к правой угловой башне. Второй, абсолютно черный, сверкал так, словно его остроугольное тело было сделано из неизвестного академикам Лунной Заводи металла. У него имелась одна голова, всего одна, прямоугольная и металлическая, но на ней, вернее над ней, в том месте, где голова переходит в шею, - повтор или издевательство, маленькое точное подобие, такая же прямоугольная головка раз в пять меньше.