Страница:
– Не надо, Джон. Не надо, – начала она мягко, как ребенка, успокаивать его. – Зачем терзаться попусту? Ты же знаешь: этим горю не поможешь. Ты лучше говори, говори. Ты должен научиться делиться несчастьем со своими друзьями. Вот что, выпей-ка. Ты же извелся весь. Давай налью тебе виски. Нет-нет, не спорь. Совсем чуть-чуть. Ну, давай-ка.
Она снова захлопотала вокруг подноса с напитками. Джини смотрела на напряженную фигуру Хоторна, и внутри ее росло тошнотворное предчувствие неладного. «Что же я наделала? – металась в ее мозгу мысль. – Я не права, кругом не права…»
В комнате повисла тяжелая тишина. Хоторн взял бокал из рук Мэри, и она снова заняла свое место на стуле. Джини заметила, как отец со смущением и тревогой взглянул на Хоторна.
– Может, я продолжу, Джон? Конечно, не исключено, что Джини уже все знает…
– Почему бы и нет? – Хоторн вновь сделал рукою жест, выражавший горестную отрешенность. – Постарайся сам все объяснить. Для меня это становится невыносимым.
Сэм вновь повернулся к Джини. Он вытащил из нагрудного кармана листок бумаги и подал ей.
– Потом почитаешь, – сказал он. – Это копия статьи, написанной мною двадцать пять лет назад. Там говорится о боевом задании, которое выполнял взвод Джона во Вьетнаме в ноябре 1968 года. Я был прикомандирован к этому взводу. Нас отрезали от своих, и мы оказались в глуши, в джунглях к югу от Хюэ, от семнадцатой параллели, вблизи деревушки под названием Майнук. Более пяти дней взвод Джона был прижат к земле огнем вьетконговцев: более половины личного состава выбито. – Он на секунду замолк. – Макмаллен, наверное, уже обращался в твою газету с собственной версией случившегося у той деревни? Если еще нет, то будь уверена, Джини, долго ждать не придется: обратится непременно.
Джини смутилась, в нерешительности потупив взгляд. Все трое не спускали с нее глаз.
– Да ладно тебе, Джини, – нетерпеливо пробурчал отец. – Все мы тут в курсе относительно того, что этот Макмаллен болтает о Джоне и его семейной жизни. Так ответь же мне: он и о Вьетнаме болтал?
– Я уже говорила, что вообще не разговаривала с Макмалленом. Он исчез. Я просто проверяла слухи и больше ничего.
– О моем браке? – резко вскинулся Хоторн.
– Да.
– И о том, что произошло в Майнуке? – на сей раз вопрос принадлежал ее отцу.
Джини пожала плечами.
– Да, мне приходилось слышать утверждения о том, что произошло там во время войны.
– Гос-споди Иисусе! – Отец адресовал Хоторну разъяренный взгляд. – О'кей, Джини. В этом году выходит моя книга о Вьетнаме. Может, Макмаллену именно это и не дает покоя. Но давай говорить начистоту. Макмаллен и раньше поднимал разные вопросы относительно деревни Майнук. Ему не впервой выступать с идиотскими обвинениями на этот счет. Еще двадцать лет назад начал, чтоб ему пусто было! Тебе это известно?
Джини вновь заколебалась.
– Нет, не известно, – тихо ответила она.
– Так вот, знай теперь. Зверства, изнасилования, убийства мирных жителей… В первый раз он вывалил всю эту чушь одному американскому сенатору, которого сейчас уже нет в живых. Эти же россказни он предложил двум американским газетам в 1972 году, когда шесть месяцев жил в Соединенных Штатах. Все это вымысел от начала до конца. Того, о чем он болтает, никогда не было в реальности. Не было! И когда он попытался заинтересовать этими байками газеты, то превратился в посмешище для всего города. Потом и сам был не рад, что высунулся. Послушай, Джини, я был там, в той деревне. И я ни на минуту не расставался с Джоном. Знай же: деревня Майнук была стерта с лица земли еще до нашего прихода. Когда мы добрались до этого места, все уже были мертвы, в том числе та девушка, которую, если верить Макмаллену, сперва изнасиловали. И все, что я тогда об этом написал, – чистая правда, клянусь Богом! Я был свидетелем, черт возьми! Верь мне, Джини.
Наступило молчание, которое на сей раз нарушил Хоторн.
– Макмаллен всегда утверждал, что у него также есть свидетели. Не забывай, Сэм. Думаю, что и Джини знает об этом. Сейчас, когда от тех событий нас отделяют двадцать пять лет, все эти препирательства теряют смысл. На что Джини здесь действительно стоит обратить внимание, так это, по-моему, на то, когда именно Макмаллен выступил со своими обвинениями и что он делал с тех пор. – Медленно повернув голову, Хоторн уперся в нее неподвижным взглядом. – С июля прошлого года, когда Макмаллен повел активную кампанию с целью воздействовать на мою жену – причем, я уверен, прекрасно зная, насколько она больна, – для меня стало делом чести проверить истинность его обвинений. Да и сама его личность, кстати, нуждается в проверке. И оказалось, что женщина, которая, как он уверяет, была изнасилована, отнюдь не какая-нибудь крестьянка из крохотной деревушки, затерянной в джунглях. Начнем с того, что попала она туда из Северного Вьетнама, а вовсе не с юга. Ее отец и брат были заметными функционерами в Ханое. Отец, например, входил в состав постоянного комитета северовьетнамского Национального собрания. Она погибла в двадцать пять лет, а политической деятельностью занималась с шестнадцати. Эта девушка была наполовину француженкой и получила блестящее образование: училась не только в Ханое, но также в Париже, Праге и Москве. Не возникает ли у вас после всего этого вопросов о том, кем была эта женщина и что она делала в Майнуке, на юге страны?
– Кем-кем… Агентом Национального фронта освобождения, вот кем! – выпалил со своего места Сэм. – Она работала на Вьетконг. Неужто трудно догадаться, Джини? – Он в отчаянии воздел руки. – Господи Иисусе, Джон, мы попусту теряем время. Джини ведь не имеет о той войне ни малейшего представления.
– Хорошо. – Хоторн оставался холоден как лед. – В таком случае, быть может, мне лучше попытаться объяснить ей, в каком состоянии пребывал тогда Макмаллен. Уж это она способна понять. Эта женщина была его знакомой по Парижу. В день ее гибели их знакомству исполнилось ровно два месяца. Узнав, что ее нет в живых, он помешался. У него наступило полное психическое расстройство. Родители, конечно, попытались окружить это обстоятельство завесой секретности, но для подобных случаев существуют истории болезни. Когда по моей просьбе британская служба безопасности начала прошлым летом проверять его биографию, оказалось, что Макмаллен бросил учебу в Оксфорде и провел шесть месяцев в частной лечебнице. И вот когда он покинул стены этого скорбного заведения, им овладела навязчивая идея о деревне Майнук. Моим людям удалось даже выяснить, что он трижды письменно обращался в аппарат моих сотрудников, добиваясь информации о моей военной службе. Сам я в глаза не видел эти письма и узнал об их существовании только сейчас. Они попали в руки к какому-то младшему секретарю, были зарегистрированы как обычный запрос и в конце концов забыты.
– Он и мне писал, – рявкнул Сэм, – двадцать лет назад, чтоб его разорвало! Правда, я натравил на него своих адвокатов, и с тех пор от него не было ни слуху ни духу. Я накатал ему решительный ответ и забыл об этом деле. Ты же сама знаешь, Джини, что все журналисты получают подобные письма – то от одного разоблачителя, то от другого. А такому человеку, как Джон, приходится и того хуже. Стоит ему произнести где-нибудь речь или появиться на телевидении, как тут же какая-нибудь задница берется за перо и начинает строчить ему письма о том, что является его незаконнорожденным дитятком или получает от Джона по радио закодированные послания. В общем, придурков хватает. И держаться от них нужно подальше, если не хочешь сам свихнуться. Со временем они, правда, перестают надоедать.
Стрельнув глазами в сторону Хоторна, он снова обратился к Джини:
– Но не забывай и о том, что иногда они не отстают по доброй воле. Это известно любому американцу, в том числе и тебе, Джини. Иной раз такой тип затаится и предается своим больным грезам в одиночестве, а потом возьмет да и выскочит, как чертик из коробки. Вот тогда и выходит такой парень, чтобы убить президента, полоснуть по горлу кинозвезду или перестрелять малышей на детской площадке. – Он взволнованно засопел. – Я, конечно, не утверждаю, что Макмаллен из разряда именно таких психопатов. Но то, что с головой у него серьезные проблемы, – это уж точно. И еще не вызывает сомнений, что он со своими вывихнутыми мозгами уже четверть века не дает Джону никакого житья.
– Не дает житья? – переспросила Джини. Хоторн вздохнул.
– Посмотрите, какая получается картина, – произнес он бесстрастным тоном. – Макмаллен целых три года раздувал страсти вокруг вопроса о деревне Майнук. Он писал и мне, и Сэму. Теперь нам известно, что за этот период он выступал и с более острыми обвинениями, обратившись вскоре после психического расстройства сначала к сенатору Мелвиллу, а затем в две американские газеты. Но и это еще не все. Как уже упомянул здесь Сэм, в конце вышеупомянутого периода он шесть месяцев провел в Соединенных Штатах.
А знаете ли вы, с кем он провел эти шесть месяцев? С друзьями своей матери, с которыми та никогда не поддерживала близких отношений. Речь идет о семье Гренвилль. Лиз доводится им дальней родственницей. Я же состою с ними в гораздо более тесном родстве. Они мои кузены, и я часто их навещаю. Именно у них я впервые повстречался с Джеймсом Макмалленом – их любезным другом, молодым англичанином, восстанавливавшим силы после какой-то не совсем понятной болезни. Наша первая встреча произошла в их доме в 1972 году. Тогда же с ним познакомилась и Лиз. Они с Макмалленом стали близкими друзьями, сохранив дружбу и в дальнейшем. Оба они одинаково увлекались искусством и пылали любовью к Италии. Я подозревал, что Макмаллен немножко влюблен в нее. Что же касается Лиз, то ее всегда забавляла его собачья преданность. Мы с ней постоянно шутили на эту тему, поддразнивая друг друга. Однажды он и в самом деле сделал ей предложение. Во всяком случае, она так мне говорила.
Его взгляд стал сосредоточенным.
– Оглядываясь назад, я полагаю, что не сразу распознал то значение, которым были наполнены и эта встреча, и продолжавшиеся контакты Макмаллена с Лиз. Наверное, он действительно любит ее какой-то странной любовью, но в то же время готов использовать ее в своих целях. Через Лиз он не прерывает связи и со мной. Он уверен, что, используя Лиз и ее болезнь, наконец сумеет меня раздавить. Целых двадцать пять лет он добивается этого. Воистину, месть тем более сладка, чем дольше ее готовишь.
Говоря это, он резко взмахнул рукой и отвернулся, снова уставившись в огонь. Глядя на его бледный, напряженный профиль, Джини подумала: «А все же я была права». Не исключено, что именно сейчас Хоторн раскрыл перед ней ту деталь, которой до сих пор недоставало в ее логических построениях. Макмаллен тщательно обходил эту деталь стороной. Однако суть того, что только что поведал Хоторн, сама Джини ранее уже высказывала Макмаллену в виде предположения. Последнее слово, разрушающее остатки сомнений, оставалось за ее отцом, и он не замедлил высказаться.
– Да будет тебе, Джини! – Отпив большой глоток бурбона, он поставил бокал рядом, громко хлопнув донышком о стол. – Не прикидывайся дурочкой. Здесь же ясно видна определенная логика. Этот парень долгое время носит в душе обиду. А тут моя книга выходит, да еще Лиз с ее болезнью и бредовыми фантазиями относительно Джона – во всем этом он увидел подходящую возможность осуществить свой давний замысел. Вот он и готовится к решающему броску. На сей раз, обращаясь в газету, он предусмотрительно заготовил совершенно иную историю: сексуальный скандал вокруг выдающейся личности, американского политика, у которого – уж ты, ради Бога, поверь мне – с этим все абсолютно чисто. И кто же клюет на эту наживку? Ты, Джини. Ты вместе с этим подонком Ламартином.
Он отвернулся, передернувшись от отвращения. Потом, невзирая на протесты Мэри, набулькал себе еще бокал бурбона. Джини ничего не успела ответить, когда отец разъяренно вскинул руки.
– Уж лучше ты, Джон, разговаривай с ней, – вскричал он. – Я уже сыт по горло. Может, тебе удастся втолковать ей, что к чему. А я сдаюсь. Я знаю, что означает это ослиное выражение у нее на лице: она меня и слушать не желает. Сам с ней говори.
– Хорошо. – Хоторн тоже поставил свой стакан с виски и встал вполоборота, чтобы лучше видеть Джини. – Я скажу. Не знаю точно, какую именно ложь Макмаллен пустил в ход на сей раз, однако имею на этот счет довольно ясное представление. Кстати, ему даже нет нужды выдумывать все эти истории, разве что приукрасить кое-что. Он получает их в готовом виде от Лиз. Потому что Лиз сгорает от ревности – Мэри была свидетелем этого. Ревность разрывает ей душу. Она воображает, что у меня полно других женщин, что все свободное время я провожу в любовных интрижках. Она видит моих любовниц во всех особах женского пола, с которыми мне приходится иметь дело по службе. И что бы я ни говорил, что бы ни делал, ничто не может разубедить ее. А Макмаллен только подливает масла в огонь, причем особую активность в этом деле, насколько мне известно, проявляет с лета прошлого года.
Внезапно его жестикуляция стала ожесточенной.
– Вот какой это человек! Он намерен воспользоваться болезнью моей жены, но я не намерен более терпеть. Все это ложь – ложь от начала до конца! Я люблю мою жену, а что касается Макмаллена, то это мой собственный грех, которому нет прощения. Если, конечно, не ставить мне в вину то, что я женился на Лиз. Через десять лет после того, как она отказала ему – и правильно сделала.
Хоторн резко оборвал свою взволнованную речь и заглянул Джини в глаза.
– Вот и все, – подытожил он. – Больше на эту тему я распространяться не буду. Меня просто тошнит от подобных откровений о Лиз и нашей с ней жизни. Так что решайте сами, Джини. Но если вы, несмотря на все то, что услышали сейчас от меня и Сэма, по-прежнему намерены продолжать в том же духе, то имейте в виду хотя бы одно: Лиз – на краю пропасти, и достаточно даже малейшего толчка, чтобы она туда шагнула. Вы хоть понимаете, что если все эти бредни будут опубликованы, она может вновь попытаться покончить с собой? Понимаете или нет? Давайте говорить без обиняков: ставка в этой игре – ее жизнь. Жизнь Лиз, а не моя репутация или мое будущее. Я уже дошел до точки, и меня подобные вещи больше не волнуют. Но меня беспокоит будущее моих сыновей. И судьба Лиз. – Его глаза цепко впились в лицо Джини. – Так что же вы скажете? Думается, я вправе рассчитывать на ваш ответ. Вы будете продолжать? Да или нет?
Вопрос был поставлен ребром, однако за его решительностью Джини расслышала мольбу. Она растерянно посмотрела на Хоторна. Сейчас в силе чувств, которые обуревали его, сомневаться не приходилось. Она ясно слышала, как задрожал его голос, когда он упомянул о детях, в глазах его по-прежнему читались боль и смертельная усталость. На какую-то долю секунды выражением лица он напомнил ей Паскаля. Иногда, говоря о своем разводе или вспоминая годы, проведенные с фотоаппаратом на полях сражений, тот выглядел точно так же. И к сердцу Джини подкатила горячая волна сострадания. Она могла поклясться, что Хоторн заметил это. Лицо его изменилось. Можно было почти наверняка предугадать, что он вот-вот заговорит или возьмет ее за руку.
Однако прежде чем это произошло, внезапно налетел очередной разрушительный шквал со стороны отца. По всей видимости, он счел, что пауза слишком затянулась.
– Боже милосердный, да что же это за хреновина такая! – разбушевался он. – Тебе задают прямой вопрос, Джини, вопрос, что называется, в лоб. Так будь добра, отвечай прямо. Будешь продолжать или не будешь? Потому что если будешь, то заранее будь готова к последствиям. Здесь, знаешь ли, тоже есть законы о защите от клеветы, причем построже, чем на нашей с тобой родине. Так что изучи получше свой контракт с «Ньюс» или любой другой газетой, куда ты намерена сунуться. Убедись, милочка моя, что ты надежно застрахована от иска, да попроси своего адвоката растолковать тебе все до последней мелочи. Хотя можешь и не трудиться, потому что ни одна газета не защитит тебя от уголовного преследования по делу о клевете. А уж если вляпаешься в такое дело, то будь уверена: тебя постигнет двойная расплата. Во-первых, судебные издержки разорят тебя дотла, и, во-вторых, ты сядешь за решетку…
– Будет тебе, Сэм, – оборвал его Хоторн с плохо скрываемым раздражением. – Я хочу уладить все без всяких угроз. Если мне придется предпринять решительные действия, то можешь не сомневаться, за мной дело не станет. Джини далеко не глупа и понимает это. Но я не хочу, чтобы она принимала важное решение исключительно под воздействием угроз. Прежде всего я добиваюсь, чтобы она осознала, какие последствия вся эта грязная возня может иметь для других людей. Ведь она не собирается превратить разрушение чужих жизней в дело собственной жизни! Правда, она, к сожалению, работает совместно с Ламартином, а тот как раз такими делами и занимается. – Он взглянул на часы. – Уже девятый час. Что ж, Сэм, вам с Мэри пора. Мы поступили с Джини не лучшим образом. В течение всего вечера у нее практически не было возможности высказать свою позицию.
Хоторн вновь повернулся к Джини.
– Уже поздно. Моя машина ждет на улице. Не позволите ли подвезти вас домой?
Поначалу ответить на это предложение отказом не составило труда. Труднее оказалось во второй раз, полчаса спустя, когда Паскаль так и не появился. Несмотря на ее отказы, Хоторн не торопился уезжать. Мэри тем временем пыталась умаслить Сэма, который становился все более невыносим.
– Прекрасно, – прорычал он, когда стрелки часов показали полвосьмого. – Великолепно! Ну и черт с вами со всеми. Я тоже буду ждать. – Он принялся ожесточенно стаскивать с себя пальто, которое только что натянул. – И в самом деле, какого дьявола кто-то должен волноваться? Ну пропущу эту чертову встречу со своим издателем. Что тут такого! Подумаешь, мелочь какая! Посидим все вместе еще часик. Почему бы и нет? Повиляем хвостом перед этим французским ублюдком. В самом деле, если разобраться, то я просто-таки обязан остаться. На хрен все мои дела со всеми моими книжками! Я ведь тоже не прочь перекинуться парой слов с этим Ламартином. С чего бы это ему улизнуть отсюда как ни в чем не бывало? Я ведь заметил, что у него, гада, не хватило духу зайти сюда, на наш концерт. Не-ет, этот мотылек быстренько упорхнул в прохладу ночи и прилетит обратно только тогда, когда сочтет нужным. Ну и прекрасно. Просто отлично! Нам с ним есть о чем поболтать. Завершим кое-какие незавершенные дела. Ты ждешь его, Джини? Ну вот и я подожду. А чтобы скрасить ожидание, опрокину-ка еще один бурбончик.
Пока Мэри возилась в прихожей со своим пальто, Сэм, улучив удобный момент, трусцой подбежал к столику с напитками и наклонил бутылку над стаканом. Джини беспомощно наблюдала за этой сценой. Позади нее, у камина, по-прежнему стоял Хоторн, который тоже следил за происходящим. Беззвучно.
– Послушай, папа, – подалась вперед Джини. – Я не хочу, чтобы из-за меня ты опоздал. Тебе нельзя пропускать этот ужин. Я сама попросила Паскаля не приходить сюда. Сегодня вечером он хотел быть именно здесь. Это же глупо. Мы с ним ни о чем конкретно не договаривались. Что-то, должно быть, его задержало.
Говоря это, она мельком взглянула на часы. Паскаль обещал приехать за ней в восемь, а на часах уже было без двадцати пяти девять.
– «Ни о чем конкретно»? – язвительно протянул Сэм, отхлебнув бурбона. – Ну конечно, это на него похоже. Расплывчатые обещания вполне в его духе. Кажется, он и раньше давал их тебе. Или я ошибаюсь?
– Уймись, Сэм. Прекрати немедленно, – прозвучал холодный голос Хоторна. – Ты и так уже достаточно выпил. Тебе пора отправляться по делам.
– Нет! Ты бы, Джон, не совал свой нос не в свое дело. Ты ничего не понимаешь. А Джини знает, о чем я говорю. – Прикончив свой бурбон, он снова потянулся за бутылкой.
– Ну, папочка, пожалуйста… – Джини попыталась убрать бутылку подальше от отца. – Не надо. Не пей больше. Я и сама как-нибудь доберусь. Вот прямо сейчас и пойду.
– Ты просто безмозглая вонючая сука! – С внезапной силой оттолкнув ее, отец ухватил бутылку и снова наполнил бокал. – Не тебе меня учить! Разберись лучше в своей собственной жизни и не являйся ко мне в соплях, когда снова перекрутишь ее наизнанку! Уже в который раз.
Повисло зловещее молчание. Джини неподвижно смотрела на отца.
– Явиться к тебе? – начала она срывающимся голосом. – За всю свою жизнь я ни разу не явилась к тебе в соплях. Зачем? Ты бы попросту не стал меня слушать. Я усвоила этот урок еще в трехлетнем возрасте.
– Ох, да неужто? В самом деле? А как же тот случай, когда тебе исполнилось пятнадцать? А то утро в Бейруте, когда ты заявилась со своими дурацкими жалкими причитаниями? «Папочка, я хочу стать журналисткой. Такой же, как ты, папочка…»
Он изобразил, как канючит ребенок, причем сделал это весьма похоже и зло. Джини отшатнулась. Мэри, которая только что вошла в комнату, хотела что-то сказать, но Сэма продолжало нести, и ее слова утонули в потоке пьяных оскорблений. Вперив взгляд в Джини, он сделал неверный шаг вперед и застыл на месте.
– Безмозглая ты дура, Джини! Приперлась, засранка, в самое пекло – ты, нахальная девчонка, вообразившая о себе невесть что! Чтобы путаться у меня под ногами да позорить перед друзьями, то и дело приставая со своими идиотскими вопросами…
– Сэм, – повысила голос Мэри, – прекрати! Немедленно…
– А потом что? – Он сделал еще один неуклюжий шаг. – Что вышло из твоей идеи стать эдакой журналисткой-амазонкой, мастерицей пера высшего класса? А то, что ты завалилась в постель с первым же засранцем, который распустил перед тобой хвост, и последующие три недели тебя трахали в хвост и в гриву. И кто трахал-то? Да тот же самый ублюдок, который долбит тебя и теперь. Только, ради Христа, не отпирайся. У тебя все на роже написано. Я понял все в тот же момент, как только ты перешагнула порог этого дома Пора бы и повзрослеть, Джини. Взглянуть, знаешь ли, на мир трезвыми глазами. Ведь он долбит не только тебя, но и твои мозги! И знаешь, почему?
Потому что он – паскуда, а ты – идиотка! Тобою вертят, как куклой, а ты ни хрена понять не можешь…
– Все! Точка! – Внезапно Джини почувствовала, как безудержный гнев пеленой застилает ей глаза. Она вырвала стакан из его руки. – Ты слишком много пьешь. Причем пьешь безобразно. Мне тошно на тебя смотреть. И я ненавижу тебя за то, как ты пьешь! Я ненавижу тебя за то, как ты разговариваешь со мной! Очень бурбона хочется? Вот тебе бурбон, папочка! На!
И она выплеснула остатки виски прямо ему в лицо. Сэм неловко попытался сграбастать ее за талию. Половина спиртного попала ему на рубашку, половина пролилась ей на блузку. Пошатнувшись, Сэм грузно оперся о столик с напитками. Раздался треск, по полу в разные стороны покатились бутылки. Казалось, отец ослеп от ярости. Он таращил глаза, словно пытался увидеть ее, но не мог. Потом нетвердой походкой пошел вперед. Началась суета, от которой у Джини зарябило в глазах. Суетилась Мэри, суетился отец, суетился Джон Хоторн. Отец начал медленно поднимать руку. Запах бурбона стал невыносимым – от него можно было задохнуться.
– Ах ты, сучка! – прохрипел он. – Подлая, тупая потаскушка…
Его рука была занесена над головой. Джини сжалась в ожидании удара, но между нею и отцом встал Джон Хоторн. Перед ее глазами выросла его спина в темном пиджаке. Безучастно, будто издалека, Джини наблюдала за молниеносными движениями Хоторна.
– Назад, Сэм! – приказал он голосом, хрустнувшим от гнева, как тонкий лед. Схватив ее отца за грудки, Хоторн едва не оторвал грузную тушу от пола, а затем с раз маху опустил его на стул.
– Возьми себя в руки. И протрезвей. Ты перешел все границы дозволенного и прекрасно это знаешь. Попробуй только подняться еще раз, и я сшибу тебя с ног.
Он стоял, грозно глядя на ее отца сверху вниз. Сэм еще немного побарахтался для виду, но вскоре сдался. Джини тупо смотрела на них обоих. Хоторн, высокий и сильный, слегка взъерошенный после стычки, с побелевшим от гнева лицом. И отец – расползшийся на стуле, не в силах отдышаться. Голова его запрокинулась, рот безвольно приоткрылся. Сэм Хантер изнеможденно закрыл глаза.
В который уже раз за вечер наступило тягостное молчание. Хоторн повернулся к Джини.
– Прошу прощения. Все это произошло из-за меня.
Он целый день подогревал себя, готовясь к этому разговору. С вами все в порядке?
– Все нормально. Я и не такое видела. Мне подобные его выходки не в диковинку.
Хоторн озабоченно поджал губы.
– Глядя на вас, не скажешь, что все нормально. Ну все, хватит. Довольно споров. Я вас сейчас же отвезу домой. – Он ненадолго задумался. – Что будем делать с Сэмом, Мэри? Может, вызвать такси? Я мог бы поручить это Мэлоуну. Он доставит Сэма обратно в отель…
– Нет, Джон. Оставь его. Меня тоже подобными сценами не удивишь. Пусть немного поспит. Потом я напою его черным кофе. Потом он извинится. Потом прослезится. И в конце концов отправится восвояси.
Она снова захлопотала вокруг подноса с напитками. Джини смотрела на напряженную фигуру Хоторна, и внутри ее росло тошнотворное предчувствие неладного. «Что же я наделала? – металась в ее мозгу мысль. – Я не права, кругом не права…»
В комнате повисла тяжелая тишина. Хоторн взял бокал из рук Мэри, и она снова заняла свое место на стуле. Джини заметила, как отец со смущением и тревогой взглянул на Хоторна.
– Может, я продолжу, Джон? Конечно, не исключено, что Джини уже все знает…
– Почему бы и нет? – Хоторн вновь сделал рукою жест, выражавший горестную отрешенность. – Постарайся сам все объяснить. Для меня это становится невыносимым.
Сэм вновь повернулся к Джини. Он вытащил из нагрудного кармана листок бумаги и подал ей.
– Потом почитаешь, – сказал он. – Это копия статьи, написанной мною двадцать пять лет назад. Там говорится о боевом задании, которое выполнял взвод Джона во Вьетнаме в ноябре 1968 года. Я был прикомандирован к этому взводу. Нас отрезали от своих, и мы оказались в глуши, в джунглях к югу от Хюэ, от семнадцатой параллели, вблизи деревушки под названием Майнук. Более пяти дней взвод Джона был прижат к земле огнем вьетконговцев: более половины личного состава выбито. – Он на секунду замолк. – Макмаллен, наверное, уже обращался в твою газету с собственной версией случившегося у той деревни? Если еще нет, то будь уверена, Джини, долго ждать не придется: обратится непременно.
Джини смутилась, в нерешительности потупив взгляд. Все трое не спускали с нее глаз.
– Да ладно тебе, Джини, – нетерпеливо пробурчал отец. – Все мы тут в курсе относительно того, что этот Макмаллен болтает о Джоне и его семейной жизни. Так ответь же мне: он и о Вьетнаме болтал?
– Я уже говорила, что вообще не разговаривала с Макмалленом. Он исчез. Я просто проверяла слухи и больше ничего.
– О моем браке? – резко вскинулся Хоторн.
– Да.
– И о том, что произошло в Майнуке? – на сей раз вопрос принадлежал ее отцу.
Джини пожала плечами.
– Да, мне приходилось слышать утверждения о том, что произошло там во время войны.
– Гос-споди Иисусе! – Отец адресовал Хоторну разъяренный взгляд. – О'кей, Джини. В этом году выходит моя книга о Вьетнаме. Может, Макмаллену именно это и не дает покоя. Но давай говорить начистоту. Макмаллен и раньше поднимал разные вопросы относительно деревни Майнук. Ему не впервой выступать с идиотскими обвинениями на этот счет. Еще двадцать лет назад начал, чтоб ему пусто было! Тебе это известно?
Джини вновь заколебалась.
– Нет, не известно, – тихо ответила она.
– Так вот, знай теперь. Зверства, изнасилования, убийства мирных жителей… В первый раз он вывалил всю эту чушь одному американскому сенатору, которого сейчас уже нет в живых. Эти же россказни он предложил двум американским газетам в 1972 году, когда шесть месяцев жил в Соединенных Штатах. Все это вымысел от начала до конца. Того, о чем он болтает, никогда не было в реальности. Не было! И когда он попытался заинтересовать этими байками газеты, то превратился в посмешище для всего города. Потом и сам был не рад, что высунулся. Послушай, Джини, я был там, в той деревне. И я ни на минуту не расставался с Джоном. Знай же: деревня Майнук была стерта с лица земли еще до нашего прихода. Когда мы добрались до этого места, все уже были мертвы, в том числе та девушка, которую, если верить Макмаллену, сперва изнасиловали. И все, что я тогда об этом написал, – чистая правда, клянусь Богом! Я был свидетелем, черт возьми! Верь мне, Джини.
Наступило молчание, которое на сей раз нарушил Хоторн.
– Макмаллен всегда утверждал, что у него также есть свидетели. Не забывай, Сэм. Думаю, что и Джини знает об этом. Сейчас, когда от тех событий нас отделяют двадцать пять лет, все эти препирательства теряют смысл. На что Джини здесь действительно стоит обратить внимание, так это, по-моему, на то, когда именно Макмаллен выступил со своими обвинениями и что он делал с тех пор. – Медленно повернув голову, Хоторн уперся в нее неподвижным взглядом. – С июля прошлого года, когда Макмаллен повел активную кампанию с целью воздействовать на мою жену – причем, я уверен, прекрасно зная, насколько она больна, – для меня стало делом чести проверить истинность его обвинений. Да и сама его личность, кстати, нуждается в проверке. И оказалось, что женщина, которая, как он уверяет, была изнасилована, отнюдь не какая-нибудь крестьянка из крохотной деревушки, затерянной в джунглях. Начнем с того, что попала она туда из Северного Вьетнама, а вовсе не с юга. Ее отец и брат были заметными функционерами в Ханое. Отец, например, входил в состав постоянного комитета северовьетнамского Национального собрания. Она погибла в двадцать пять лет, а политической деятельностью занималась с шестнадцати. Эта девушка была наполовину француженкой и получила блестящее образование: училась не только в Ханое, но также в Париже, Праге и Москве. Не возникает ли у вас после всего этого вопросов о том, кем была эта женщина и что она делала в Майнуке, на юге страны?
– Кем-кем… Агентом Национального фронта освобождения, вот кем! – выпалил со своего места Сэм. – Она работала на Вьетконг. Неужто трудно догадаться, Джини? – Он в отчаянии воздел руки. – Господи Иисусе, Джон, мы попусту теряем время. Джини ведь не имеет о той войне ни малейшего представления.
– Хорошо. – Хоторн оставался холоден как лед. – В таком случае, быть может, мне лучше попытаться объяснить ей, в каком состоянии пребывал тогда Макмаллен. Уж это она способна понять. Эта женщина была его знакомой по Парижу. В день ее гибели их знакомству исполнилось ровно два месяца. Узнав, что ее нет в живых, он помешался. У него наступило полное психическое расстройство. Родители, конечно, попытались окружить это обстоятельство завесой секретности, но для подобных случаев существуют истории болезни. Когда по моей просьбе британская служба безопасности начала прошлым летом проверять его биографию, оказалось, что Макмаллен бросил учебу в Оксфорде и провел шесть месяцев в частной лечебнице. И вот когда он покинул стены этого скорбного заведения, им овладела навязчивая идея о деревне Майнук. Моим людям удалось даже выяснить, что он трижды письменно обращался в аппарат моих сотрудников, добиваясь информации о моей военной службе. Сам я в глаза не видел эти письма и узнал об их существовании только сейчас. Они попали в руки к какому-то младшему секретарю, были зарегистрированы как обычный запрос и в конце концов забыты.
– Он и мне писал, – рявкнул Сэм, – двадцать лет назад, чтоб его разорвало! Правда, я натравил на него своих адвокатов, и с тех пор от него не было ни слуху ни духу. Я накатал ему решительный ответ и забыл об этом деле. Ты же сама знаешь, Джини, что все журналисты получают подобные письма – то от одного разоблачителя, то от другого. А такому человеку, как Джон, приходится и того хуже. Стоит ему произнести где-нибудь речь или появиться на телевидении, как тут же какая-нибудь задница берется за перо и начинает строчить ему письма о том, что является его незаконнорожденным дитятком или получает от Джона по радио закодированные послания. В общем, придурков хватает. И держаться от них нужно подальше, если не хочешь сам свихнуться. Со временем они, правда, перестают надоедать.
Стрельнув глазами в сторону Хоторна, он снова обратился к Джини:
– Но не забывай и о том, что иногда они не отстают по доброй воле. Это известно любому американцу, в том числе и тебе, Джини. Иной раз такой тип затаится и предается своим больным грезам в одиночестве, а потом возьмет да и выскочит, как чертик из коробки. Вот тогда и выходит такой парень, чтобы убить президента, полоснуть по горлу кинозвезду или перестрелять малышей на детской площадке. – Он взволнованно засопел. – Я, конечно, не утверждаю, что Макмаллен из разряда именно таких психопатов. Но то, что с головой у него серьезные проблемы, – это уж точно. И еще не вызывает сомнений, что он со своими вывихнутыми мозгами уже четверть века не дает Джону никакого житья.
– Не дает житья? – переспросила Джини. Хоторн вздохнул.
– Посмотрите, какая получается картина, – произнес он бесстрастным тоном. – Макмаллен целых три года раздувал страсти вокруг вопроса о деревне Майнук. Он писал и мне, и Сэму. Теперь нам известно, что за этот период он выступал и с более острыми обвинениями, обратившись вскоре после психического расстройства сначала к сенатору Мелвиллу, а затем в две американские газеты. Но и это еще не все. Как уже упомянул здесь Сэм, в конце вышеупомянутого периода он шесть месяцев провел в Соединенных Штатах.
А знаете ли вы, с кем он провел эти шесть месяцев? С друзьями своей матери, с которыми та никогда не поддерживала близких отношений. Речь идет о семье Гренвилль. Лиз доводится им дальней родственницей. Я же состою с ними в гораздо более тесном родстве. Они мои кузены, и я часто их навещаю. Именно у них я впервые повстречался с Джеймсом Макмалленом – их любезным другом, молодым англичанином, восстанавливавшим силы после какой-то не совсем понятной болезни. Наша первая встреча произошла в их доме в 1972 году. Тогда же с ним познакомилась и Лиз. Они с Макмалленом стали близкими друзьями, сохранив дружбу и в дальнейшем. Оба они одинаково увлекались искусством и пылали любовью к Италии. Я подозревал, что Макмаллен немножко влюблен в нее. Что же касается Лиз, то ее всегда забавляла его собачья преданность. Мы с ней постоянно шутили на эту тему, поддразнивая друг друга. Однажды он и в самом деле сделал ей предложение. Во всяком случае, она так мне говорила.
Его взгляд стал сосредоточенным.
– Оглядываясь назад, я полагаю, что не сразу распознал то значение, которым были наполнены и эта встреча, и продолжавшиеся контакты Макмаллена с Лиз. Наверное, он действительно любит ее какой-то странной любовью, но в то же время готов использовать ее в своих целях. Через Лиз он не прерывает связи и со мной. Он уверен, что, используя Лиз и ее болезнь, наконец сумеет меня раздавить. Целых двадцать пять лет он добивается этого. Воистину, месть тем более сладка, чем дольше ее готовишь.
Говоря это, он резко взмахнул рукой и отвернулся, снова уставившись в огонь. Глядя на его бледный, напряженный профиль, Джини подумала: «А все же я была права». Не исключено, что именно сейчас Хоторн раскрыл перед ней ту деталь, которой до сих пор недоставало в ее логических построениях. Макмаллен тщательно обходил эту деталь стороной. Однако суть того, что только что поведал Хоторн, сама Джини ранее уже высказывала Макмаллену в виде предположения. Последнее слово, разрушающее остатки сомнений, оставалось за ее отцом, и он не замедлил высказаться.
– Да будет тебе, Джини! – Отпив большой глоток бурбона, он поставил бокал рядом, громко хлопнув донышком о стол. – Не прикидывайся дурочкой. Здесь же ясно видна определенная логика. Этот парень долгое время носит в душе обиду. А тут моя книга выходит, да еще Лиз с ее болезнью и бредовыми фантазиями относительно Джона – во всем этом он увидел подходящую возможность осуществить свой давний замысел. Вот он и готовится к решающему броску. На сей раз, обращаясь в газету, он предусмотрительно заготовил совершенно иную историю: сексуальный скандал вокруг выдающейся личности, американского политика, у которого – уж ты, ради Бога, поверь мне – с этим все абсолютно чисто. И кто же клюет на эту наживку? Ты, Джини. Ты вместе с этим подонком Ламартином.
Он отвернулся, передернувшись от отвращения. Потом, невзирая на протесты Мэри, набулькал себе еще бокал бурбона. Джини ничего не успела ответить, когда отец разъяренно вскинул руки.
– Уж лучше ты, Джон, разговаривай с ней, – вскричал он. – Я уже сыт по горло. Может, тебе удастся втолковать ей, что к чему. А я сдаюсь. Я знаю, что означает это ослиное выражение у нее на лице: она меня и слушать не желает. Сам с ней говори.
– Хорошо. – Хоторн тоже поставил свой стакан с виски и встал вполоборота, чтобы лучше видеть Джини. – Я скажу. Не знаю точно, какую именно ложь Макмаллен пустил в ход на сей раз, однако имею на этот счет довольно ясное представление. Кстати, ему даже нет нужды выдумывать все эти истории, разве что приукрасить кое-что. Он получает их в готовом виде от Лиз. Потому что Лиз сгорает от ревности – Мэри была свидетелем этого. Ревность разрывает ей душу. Она воображает, что у меня полно других женщин, что все свободное время я провожу в любовных интрижках. Она видит моих любовниц во всех особах женского пола, с которыми мне приходится иметь дело по службе. И что бы я ни говорил, что бы ни делал, ничто не может разубедить ее. А Макмаллен только подливает масла в огонь, причем особую активность в этом деле, насколько мне известно, проявляет с лета прошлого года.
Внезапно его жестикуляция стала ожесточенной.
– Вот какой это человек! Он намерен воспользоваться болезнью моей жены, но я не намерен более терпеть. Все это ложь – ложь от начала до конца! Я люблю мою жену, а что касается Макмаллена, то это мой собственный грех, которому нет прощения. Если, конечно, не ставить мне в вину то, что я женился на Лиз. Через десять лет после того, как она отказала ему – и правильно сделала.
Хоторн резко оборвал свою взволнованную речь и заглянул Джини в глаза.
– Вот и все, – подытожил он. – Больше на эту тему я распространяться не буду. Меня просто тошнит от подобных откровений о Лиз и нашей с ней жизни. Так что решайте сами, Джини. Но если вы, несмотря на все то, что услышали сейчас от меня и Сэма, по-прежнему намерены продолжать в том же духе, то имейте в виду хотя бы одно: Лиз – на краю пропасти, и достаточно даже малейшего толчка, чтобы она туда шагнула. Вы хоть понимаете, что если все эти бредни будут опубликованы, она может вновь попытаться покончить с собой? Понимаете или нет? Давайте говорить без обиняков: ставка в этой игре – ее жизнь. Жизнь Лиз, а не моя репутация или мое будущее. Я уже дошел до точки, и меня подобные вещи больше не волнуют. Но меня беспокоит будущее моих сыновей. И судьба Лиз. – Его глаза цепко впились в лицо Джини. – Так что же вы скажете? Думается, я вправе рассчитывать на ваш ответ. Вы будете продолжать? Да или нет?
Вопрос был поставлен ребром, однако за его решительностью Джини расслышала мольбу. Она растерянно посмотрела на Хоторна. Сейчас в силе чувств, которые обуревали его, сомневаться не приходилось. Она ясно слышала, как задрожал его голос, когда он упомянул о детях, в глазах его по-прежнему читались боль и смертельная усталость. На какую-то долю секунды выражением лица он напомнил ей Паскаля. Иногда, говоря о своем разводе или вспоминая годы, проведенные с фотоаппаратом на полях сражений, тот выглядел точно так же. И к сердцу Джини подкатила горячая волна сострадания. Она могла поклясться, что Хоторн заметил это. Лицо его изменилось. Можно было почти наверняка предугадать, что он вот-вот заговорит или возьмет ее за руку.
Однако прежде чем это произошло, внезапно налетел очередной разрушительный шквал со стороны отца. По всей видимости, он счел, что пауза слишком затянулась.
– Боже милосердный, да что же это за хреновина такая! – разбушевался он. – Тебе задают прямой вопрос, Джини, вопрос, что называется, в лоб. Так будь добра, отвечай прямо. Будешь продолжать или не будешь? Потому что если будешь, то заранее будь готова к последствиям. Здесь, знаешь ли, тоже есть законы о защите от клеветы, причем построже, чем на нашей с тобой родине. Так что изучи получше свой контракт с «Ньюс» или любой другой газетой, куда ты намерена сунуться. Убедись, милочка моя, что ты надежно застрахована от иска, да попроси своего адвоката растолковать тебе все до последней мелочи. Хотя можешь и не трудиться, потому что ни одна газета не защитит тебя от уголовного преследования по делу о клевете. А уж если вляпаешься в такое дело, то будь уверена: тебя постигнет двойная расплата. Во-первых, судебные издержки разорят тебя дотла, и, во-вторых, ты сядешь за решетку…
– Будет тебе, Сэм, – оборвал его Хоторн с плохо скрываемым раздражением. – Я хочу уладить все без всяких угроз. Если мне придется предпринять решительные действия, то можешь не сомневаться, за мной дело не станет. Джини далеко не глупа и понимает это. Но я не хочу, чтобы она принимала важное решение исключительно под воздействием угроз. Прежде всего я добиваюсь, чтобы она осознала, какие последствия вся эта грязная возня может иметь для других людей. Ведь она не собирается превратить разрушение чужих жизней в дело собственной жизни! Правда, она, к сожалению, работает совместно с Ламартином, а тот как раз такими делами и занимается. – Он взглянул на часы. – Уже девятый час. Что ж, Сэм, вам с Мэри пора. Мы поступили с Джини не лучшим образом. В течение всего вечера у нее практически не было возможности высказать свою позицию.
Хоторн вновь повернулся к Джини.
– Уже поздно. Моя машина ждет на улице. Не позволите ли подвезти вас домой?
Поначалу ответить на это предложение отказом не составило труда. Труднее оказалось во второй раз, полчаса спустя, когда Паскаль так и не появился. Несмотря на ее отказы, Хоторн не торопился уезжать. Мэри тем временем пыталась умаслить Сэма, который становился все более невыносим.
– Прекрасно, – прорычал он, когда стрелки часов показали полвосьмого. – Великолепно! Ну и черт с вами со всеми. Я тоже буду ждать. – Он принялся ожесточенно стаскивать с себя пальто, которое только что натянул. – И в самом деле, какого дьявола кто-то должен волноваться? Ну пропущу эту чертову встречу со своим издателем. Что тут такого! Подумаешь, мелочь какая! Посидим все вместе еще часик. Почему бы и нет? Повиляем хвостом перед этим французским ублюдком. В самом деле, если разобраться, то я просто-таки обязан остаться. На хрен все мои дела со всеми моими книжками! Я ведь тоже не прочь перекинуться парой слов с этим Ламартином. С чего бы это ему улизнуть отсюда как ни в чем не бывало? Я ведь заметил, что у него, гада, не хватило духу зайти сюда, на наш концерт. Не-ет, этот мотылек быстренько упорхнул в прохладу ночи и прилетит обратно только тогда, когда сочтет нужным. Ну и прекрасно. Просто отлично! Нам с ним есть о чем поболтать. Завершим кое-какие незавершенные дела. Ты ждешь его, Джини? Ну вот и я подожду. А чтобы скрасить ожидание, опрокину-ка еще один бурбончик.
Пока Мэри возилась в прихожей со своим пальто, Сэм, улучив удобный момент, трусцой подбежал к столику с напитками и наклонил бутылку над стаканом. Джини беспомощно наблюдала за этой сценой. Позади нее, у камина, по-прежнему стоял Хоторн, который тоже следил за происходящим. Беззвучно.
– Послушай, папа, – подалась вперед Джини. – Я не хочу, чтобы из-за меня ты опоздал. Тебе нельзя пропускать этот ужин. Я сама попросила Паскаля не приходить сюда. Сегодня вечером он хотел быть именно здесь. Это же глупо. Мы с ним ни о чем конкретно не договаривались. Что-то, должно быть, его задержало.
Говоря это, она мельком взглянула на часы. Паскаль обещал приехать за ней в восемь, а на часах уже было без двадцати пяти девять.
– «Ни о чем конкретно»? – язвительно протянул Сэм, отхлебнув бурбона. – Ну конечно, это на него похоже. Расплывчатые обещания вполне в его духе. Кажется, он и раньше давал их тебе. Или я ошибаюсь?
– Уймись, Сэм. Прекрати немедленно, – прозвучал холодный голос Хоторна. – Ты и так уже достаточно выпил. Тебе пора отправляться по делам.
– Нет! Ты бы, Джон, не совал свой нос не в свое дело. Ты ничего не понимаешь. А Джини знает, о чем я говорю. – Прикончив свой бурбон, он снова потянулся за бутылкой.
– Ну, папочка, пожалуйста… – Джини попыталась убрать бутылку подальше от отца. – Не надо. Не пей больше. Я и сама как-нибудь доберусь. Вот прямо сейчас и пойду.
– Ты просто безмозглая вонючая сука! – С внезапной силой оттолкнув ее, отец ухватил бутылку и снова наполнил бокал. – Не тебе меня учить! Разберись лучше в своей собственной жизни и не являйся ко мне в соплях, когда снова перекрутишь ее наизнанку! Уже в который раз.
Повисло зловещее молчание. Джини неподвижно смотрела на отца.
– Явиться к тебе? – начала она срывающимся голосом. – За всю свою жизнь я ни разу не явилась к тебе в соплях. Зачем? Ты бы попросту не стал меня слушать. Я усвоила этот урок еще в трехлетнем возрасте.
– Ох, да неужто? В самом деле? А как же тот случай, когда тебе исполнилось пятнадцать? А то утро в Бейруте, когда ты заявилась со своими дурацкими жалкими причитаниями? «Папочка, я хочу стать журналисткой. Такой же, как ты, папочка…»
Он изобразил, как канючит ребенок, причем сделал это весьма похоже и зло. Джини отшатнулась. Мэри, которая только что вошла в комнату, хотела что-то сказать, но Сэма продолжало нести, и ее слова утонули в потоке пьяных оскорблений. Вперив взгляд в Джини, он сделал неверный шаг вперед и застыл на месте.
– Безмозглая ты дура, Джини! Приперлась, засранка, в самое пекло – ты, нахальная девчонка, вообразившая о себе невесть что! Чтобы путаться у меня под ногами да позорить перед друзьями, то и дело приставая со своими идиотскими вопросами…
– Сэм, – повысила голос Мэри, – прекрати! Немедленно…
– А потом что? – Он сделал еще один неуклюжий шаг. – Что вышло из твоей идеи стать эдакой журналисткой-амазонкой, мастерицей пера высшего класса? А то, что ты завалилась в постель с первым же засранцем, который распустил перед тобой хвост, и последующие три недели тебя трахали в хвост и в гриву. И кто трахал-то? Да тот же самый ублюдок, который долбит тебя и теперь. Только, ради Христа, не отпирайся. У тебя все на роже написано. Я понял все в тот же момент, как только ты перешагнула порог этого дома Пора бы и повзрослеть, Джини. Взглянуть, знаешь ли, на мир трезвыми глазами. Ведь он долбит не только тебя, но и твои мозги! И знаешь, почему?
Потому что он – паскуда, а ты – идиотка! Тобою вертят, как куклой, а ты ни хрена понять не можешь…
– Все! Точка! – Внезапно Джини почувствовала, как безудержный гнев пеленой застилает ей глаза. Она вырвала стакан из его руки. – Ты слишком много пьешь. Причем пьешь безобразно. Мне тошно на тебя смотреть. И я ненавижу тебя за то, как ты пьешь! Я ненавижу тебя за то, как ты разговариваешь со мной! Очень бурбона хочется? Вот тебе бурбон, папочка! На!
И она выплеснула остатки виски прямо ему в лицо. Сэм неловко попытался сграбастать ее за талию. Половина спиртного попала ему на рубашку, половина пролилась ей на блузку. Пошатнувшись, Сэм грузно оперся о столик с напитками. Раздался треск, по полу в разные стороны покатились бутылки. Казалось, отец ослеп от ярости. Он таращил глаза, словно пытался увидеть ее, но не мог. Потом нетвердой походкой пошел вперед. Началась суета, от которой у Джини зарябило в глазах. Суетилась Мэри, суетился отец, суетился Джон Хоторн. Отец начал медленно поднимать руку. Запах бурбона стал невыносимым – от него можно было задохнуться.
– Ах ты, сучка! – прохрипел он. – Подлая, тупая потаскушка…
Его рука была занесена над головой. Джини сжалась в ожидании удара, но между нею и отцом встал Джон Хоторн. Перед ее глазами выросла его спина в темном пиджаке. Безучастно, будто издалека, Джини наблюдала за молниеносными движениями Хоторна.
– Назад, Сэм! – приказал он голосом, хрустнувшим от гнева, как тонкий лед. Схватив ее отца за грудки, Хоторн едва не оторвал грузную тушу от пола, а затем с раз маху опустил его на стул.
– Возьми себя в руки. И протрезвей. Ты перешел все границы дозволенного и прекрасно это знаешь. Попробуй только подняться еще раз, и я сшибу тебя с ног.
Он стоял, грозно глядя на ее отца сверху вниз. Сэм еще немного побарахтался для виду, но вскоре сдался. Джини тупо смотрела на них обоих. Хоторн, высокий и сильный, слегка взъерошенный после стычки, с побелевшим от гнева лицом. И отец – расползшийся на стуле, не в силах отдышаться. Голова его запрокинулась, рот безвольно приоткрылся. Сэм Хантер изнеможденно закрыл глаза.
В который уже раз за вечер наступило тягостное молчание. Хоторн повернулся к Джини.
– Прошу прощения. Все это произошло из-за меня.
Он целый день подогревал себя, готовясь к этому разговору. С вами все в порядке?
– Все нормально. Я и не такое видела. Мне подобные его выходки не в диковинку.
Хоторн озабоченно поджал губы.
– Глядя на вас, не скажешь, что все нормально. Ну все, хватит. Довольно споров. Я вас сейчас же отвезу домой. – Он ненадолго задумался. – Что будем делать с Сэмом, Мэри? Может, вызвать такси? Я мог бы поручить это Мэлоуну. Он доставит Сэма обратно в отель…
– Нет, Джон. Оставь его. Меня тоже подобными сценами не удивишь. Пусть немного поспит. Потом я напою его черным кофе. Потом он извинится. Потом прослезится. И в конце концов отправится восвояси.