Страница:
– Ты уверена?
– Ах, Джон. Поверь, это повторяется уже в тысячный раз. Иди с Богом. Отвези Джини домой. – Слова словно застряли у нее в горле. Видя ее потрясенное лицо, Джини поняла, что Мэри готова разрыдаться. – Прости, Джини. Не обращай внимания на все, что он тут наболтал. Честное слово, он не хотел. Это не он говорил, а бурбон проклятый. Он ведь на самом деле любит тебя… по-своему. Просто не умеет выразить свою любовь. Только не плачь, милая. Джон правильно предложил. Пусть он отвезет тебя домой.
В прихожей Джон Хоторн заботливо помог ей надеть пальто, потом взял за руку и свел вниз по ступенькам на улицу. Джини оглянулась по сторонам. Нет, Паскаль так и не появился.
– О Ламартине не беспокойтесь, – распахнул перед ней переднюю дверцу своей машины Хоторн. – Когда он появится, если, конечно, соизволит, Мэри скажет ему, где вас искать.
Он помог ей сесть и захлопнул дверцу. Быстро обойдя машину и легко усевшись за руль, Хоторн улыбнулся еле заметной улыбкой.
– Знаю, знаю, о чем вы подумали… Нет, на сей раз никаких головорезов, как любит называть их Мэри. Иногда, как вы видите, вожу машину сам. Правда, с эскортом… – Он небрежно махнул в сторону черной машины, стоявшей сзади метрах в двадцати, которая тронулась с места одновременно с ними. – Что же делать? Все равно, когда сам ведешь машину, на душе как-то легче. Садишься за руль и сразу же чувствуешь себя человеком. Частное лицо. Простой смертный. Передать невозможно, до чего прекрасное чувство!
Доехав до конца улицы, он умолк и вновь взглянул на нее.
– Куда вас везти, Джини?
– Простите? Он улыбнулся.
– Ведь я не знаю, где вы живете.
– О, извините. Я что-то задумалась. – Она немного замялась. – Я живу в Айлингтоне, на Гибсон-сквер. Может, все-таки не стоит? Мне не хотелось бы, чтобы из-за меня вы делали крюк. Можете высадить меня где-нибудь у станции метро.
– Нет, что вы, – удивленно запротестовал он. – Ни в коем случае. Я же сказал, что довезу вас до самого дома.
Больше он не произнес ни слова. Джини тоже молчала. Она все время смотрела на дорогу, пытаясь думать о Паскале и о том, что с ним могло случиться. Наверное, все еще злится, решила про себя Джини, вот и решил не заезжать за ней, а отправиться прямиком в Хэмпстед. Однако в глубине души она знала, что он никогда не поступил бы таким образом, как бы ни был взбешен по поводу ее встречи с отцом. От этой мысли у нее вновь защемило сердце.
Только что ей вновь пришлось выслушать от отца все те же оскорбления, она вновь увидела то хорошо знакомое выражение лица, с которым он выкрикивал эти слова. Джини судорожно сглотнула.
Джон Хоторн повернул лицо в ее сторону.
– Вы не против, если я поставлю музыку? – вежливо осведомился он. – Может, она отвлечет вас от грустных мыслей. Иногда, знаете ли, помогает. По себе знаю. Особенно Моцарт. Люблю Моцарта. У меня здесь есть «Фигаро»… Знаете эту оперу?
– Не очень хорошо.
– Одна из самых моих любимых. Великая радость и великая боль, слитые воедино… – Он задумался. – Абсурдный сюжет, людская неразбериха, поцелуй во тьме спасает сердце от надрыва. Пока звучит музыка, во мне живет надежда.
Потянувшись к приборному щитку, он нажал на кнопку возле гнезда компакт-диска. Машина наполнилась музыкой. Моцарт подхватил их и понес на север, мелодия легко сокращала расстояние. К началу второго акта оперы Хоторн свернул на Гибсон-сквер и припарковал машину. Некоторое время он сидел, в молчании слушая музыку, а затем выключил ее. Потянувшись к Джини, Хоторн мягко взял ее за руку.
– С вами все в порядке?
– Да. Моцарт и в самом деле помог. Я успокоилась.
– Я рад. – Он выдержал паузу. – Поверьте, Джини, я жалею, что впутал во все это Сэма. С того времени, когда я в последний раз видел его, он стал пить намного больше. Если бы я только мог предвидеть, что произойдет… – Он пожал плечами. – Однако… мне нужно кое-что сказать вам. Я не мог сделать этого в присутствии Мэри и Сэма. Можно мне зайти к вам буквально на десять минут? Вы не будете возражать?
Говоря это, он выпустил ее руку и немного отстранился. Затем, так и не дождавшись ответа, вышел из машины, обошел кругом и открыл дверцу, помогая Джини выйти. Выйдя, она сразу же заметила еще один автомобиль, который неотступно следовал за ними. Теперь он стоял неподалеку с работающим двигателем, внутри маячили две мужские фигуры. Хоторн поднял руку и подал им знак. Мотор тут же заглох. В тишине, наполнившей площадь, она расслышала тихое потрескивание раций. Хоторн повел Джини к ее дому, и она увидела, как его взгляд скользнул вверх, остановившись на темных окнах. Почтовый ящик миссис Хеншоу, как заметила Джини, был забит до отказа. На пороге квартиры стояли две бутылки молока, свидетельствуя, что она до сих пор в отъезде. Подойдя к двери, Джини принялась рыться в поисках ключей.
– Вы не будете возражать, если я зайду? – послышался голос Хоторна. – Всего на десять минут. Я не задержусь – мне надо к Лиз.
– Ах, да-да, конечно. Извините, как это я не подумала… – очнулась Джини. – Я вам очень благодарна за то, что подвезли. Сейчас сварю кофе. – Она быстро нагнулась и подняла с коврика у своей двери кипу писем. По их числу несложно было догадаться, что ее уже несколько дней не было дома. Хоторн не подал виду, что заметил это. Он последовал за ней в гостиную и с явным одобрением обвел глазами комнату. Как показалось Джини, его внимание привлекли в первую очередь некоторые предметы несколько потрепанной, но удобной мебели и афиши художественных выставок. Осматриваясь, Хоторн даже прищурился.
– У вас прелестная квартира, Джини. Когда я был таким же молодым, как и вы, то мечтал жить в подобной обстановке. Собственный угол… Кажется, мне удалось создать что-то похожее, когда я учился в Йельском университете. Но уж потом – все. Мой отец неустанно твердил, как мне жить, где… и даже с кем. – Он повернулся к ней и улыбнулся. Улыбка получилась почти горестной. – Как я уже говорил, у нас с вами есть что-то общее. Трудные отцы. Властные…
– Сэм не властен надо мной, – по привычке начала отпираться Джини, однако что-то в выражении лица Хоторна остановило ее.
– Если и не властен, – заметил он сухо, – то уж, во всяком случае, прилагает немалые усилия, чтобы утвердить свою власть. Судя по его выступлению сегодня вечером… – Хоторн подошел ближе, чтобы помочь ей снять пальто. – Если вам любопытно знать, то мне было значительно больше лет, чем вам сейчас, когда я наконец нашел способ справиться с этой проблемой. И даже сейчас… даже сейчас влияние моего отца на меня очень велико. Ребенком я часто ненавидел его – но и любил тоже. Знаете, как трудно бывает, когда эти два чувства обуревают вас одновременно. Гремучая смесь… – Пожав плечами, он замолк. – И все же, думаю, большинство детей испытывают нечто подобное. Наверное, эта проблема – общая для нас обоих, Джини. Нам с вами так и не удалось разорвать эту цепь.
Он стоял совсем рядом, глядя ей прямо в лицо, и говорил тихим, немного насмешливым голосом. На его лице было написано сочувствие с примесью иронии. Помогая Джини снять пальто, он будто невзначай легко провел рукой по ее шее. Глядя на него, девушка все еще чувствовала это прикосновение. Она отчетливо ощущала его близость, понимая, что и он чувствует сейчас то же самое. В Джини неожиданно для нее самой зазвучал зов влечения к этому человеку, но потом так же быстро смолк. Стало любопытно, испытал ли он то же самое, почувствовал ли ее реакцию. Во всяком случае, взгляд Хоторна напряженно застыл на ней. Однако длилось это совсем недолго. Будто движимые одним и тем же инстинктом, они отстранились друг от друга.
Джини пошла на кухню, чтобы приготовить кофе, открыла холодную воду и ополоснула руки и лицо. Она чувствовала себя не совсем уверенно, не вполне владела собой, как если бы бурные события минувшего вечера парализовали ее мысли и чувства. «Все это из-за отца, – говорила себе Джини. – Если бы не его поведение, я была бы в полном порядке». Однако в глубине души она сознавала, что виною ее теперешнему состоянию был не только отец. Немаловажное значение имело и то, как защищал ее Хоторн, то, как он разговаривал с ней вечером, потом в машине и, наконец, здесь, в ее квартире. Этот Хоторн был совсем не таким, каким она привыкла его воспринимать. Он оказался совершенно другим человеком – гораздо более сложным и… интересным.
Войдя в гостиную с подносом, она застала Хоторна стоящим у окна. Он задумчиво вглядывался в темноту ночи. В черном оконном стекле отчетливо отражалось его лицо. Посол казался рассеянным. Он обернулся, лишь увидев в стекле отражение ее лица рядом со своим.
Улыбнувшись, Хоторн явно сделал усилие стряхнуть с себя озабоченность. Он ловко принял у нее из рук поднос с кофе и поставил на стол. Затем задернул шторы и, подождав, когда она разожжет огонь в камине и сядет, сел напротив нее.
– До чего же милая комната, – заметил гость, когда хозяйка наливала кофе.
– Самая обычная, – ответила Джини. – Здесь нет того великолепия, к которому привыкли вы.
– Наверное, именно поэтому она и мне понравилась, – сказал Хоторн. – Великолепие не в моем вкусе. Возможно, оно нравится моему отцу, да и Лиз в какой-то степени не чуждается роскоши. Но что касается меня, то мне такие вещи никогда не согревали сердца. Мэри когда-нибудь рассказывала вам о доме моего детства? – Он вопросительно вскинул глаза. – Уверен, что рассказывала. Жуткий муравейник. Громада с пятьюдесятью спальнями, набитыми добром, которое скопили по меньшей мере пять поколений скаредных Хоторнов, – иронично ухмыльнулся посол. – Я ненавидел свой дом. И до сих пор ненавижу. Стараюсь бывать там как можно реже, но это не помогает. Дом сам навещает меня, причем очень часто, – в моих снах. Мне постоянно снятся его бесконечные коридоры, по которым я все иду, иду и никуда не могу прийти. Ну и, конечно, иногда бывают случаи, когда я просто обязан посетить семейное гнездо наяву. Нужно навещать отца, и я регулярно езжу повидаться с ним и с моими мальчишками.
– Но ведь сейчас ваш отец здесь, в Англии? – поинтересовалась Джини. – Кто-то показал мне его на том ужине в «Савое».
– Да, он здесь. Выбрался на празднование моего дня рождения, если будет что праздновать. Что-то все меньше верится, что эта затея удастся. Заодно ему надо уладить здесь кое-какие дела, вот он и приехал пораньше. Сейчас отец живет с нами. Боюсь, это не лучшим образом сказывается на моей семейной жизни. Они с Лиз никогда не ладили.
Хоторн немного помолчал.
– Может быть, вам удастся с ним познакомиться, если Лиз будет сносно себя чувствовать и пресловутое празднество все-таки состоится. Мне бы очень хотелось, чтобы вы познакомились. Мой отец – человек в высшей степени необычный.
Говоря это, он отвернулся. Его взгляд устремился куда-то далеко, и Джини почувствовала, что Хоторн ушел из окружающего мира, оставшись наедине со своим прошлым. Он откинулся на спинку стула. Так в молчании прошли несколько минут. Потом, будто почувствовав ее взгляд на своем лице, Хоторн возвратился к реальности.
– Знаете, сколько мне было лет, когда я впервые понял, что вся моя жизнь наперед расписана отцом по минутам? – спросил он со вздохом. – Восемь. Вы представляете? Был мой день рождения. Мать купила мне в подарок игрушечную железную дорогу. За год до своей смерти. А вот у моего отца родилась куда более оригинальная идея относительно подарка для восьмилетнего мальчишки. Знаете, что он мне приготовил? – улыбнулся Хоторн краешком рта. – Напольные часы.
– Часы?
– О, да. Весьма ценные, – неопределенно дернул он плечом. – В длинном футляре. Антикварная вещь. Говорят, эти часы принадлежали Томасу Джефферсону. [11]Завода хватало ровно на неделю. Знаете, все эти рычажки, блоки, гирьки… Каждое воскресенье мы с отцом заводили их. Это была особая церемония. Мой отец просто обожал всевозможные церемонии и ритуалы. Думаю, для него они и сейчас имеют немалое значение.
Тон Хоторна стал более резким.
– Этой истории вы не найдете в газетных вырезках. Я всегда хранил ее при себе. Знаете, почему он подарил мне эти часы? Чтобы научить меня понимать время. Он хотел, чтобы я видел, сколь оно быстротечно, чтобы мог чувствовать его бег в движении зубчатых колес, маятников, гирек и противовесов. Даря мне эти часы, он торжественно изрек: «Через сорок лет, Джон, ты станешь президентом своей страны…» И еще он сказал, что для ребенка сорок лет – срок немыслимый. Слишком долго ждать. И каждый раз, заводя часы, я должен был вспоминать об этом сроке. Сорок лет – две тысячи восемьдесят недель…
Он вновь замолчал, устремив взгляд в никуда, как если бы отправился путешествовать в прошлое, оставив ее одну в настоящем.
– Две тысячи восемьдесят недель… – эхом откликнулась Джини. – Получается уйма времени.
– Не так уж много, – вздрогнул Хоторн, вернувшись к реальности. – Сейчас идет две тысячи семьдесят девятая. – Его улыбка стала напряженной. – Отстаю от графика. На что мне уже было строго указано отцом.
Его голос стал еще печальнее. Джини молчала, боясь нарушить ход беседы, которая неожиданно приняла оттенок исповеди. Однако Хоторн не проявил желания развить эту тему, и, желая вызвать его на откровенность, она решилась на осторожный шаг.
– Но вы ведь, кажется, намерены наверстать упущенное? Во всяком случае, так утверждают некоторые…
– Возможно. Я знаю, что мог бы попытаться. Мой отец желал бы этого. – Он на секунду прервал разговор и взглянул на нее.
– Вы, наверное, очень удивились бы, если бы я сейчас сказал вам, что отказался от всего: от грандиозных планов, от честолюбивых устремлений. А ведь я в самом деле едва не отказался – четыре года назад, когда заболел мой сын. Решил – и ушел из сената. Были, конечно, и сопутствующие обстоятельства, в том числе плачевное состояние моей семейной жизни, но не это главное. Ночь, когда мой сын едва не умер, ночь кризиса, я провел в одиночестве, один, около его больничной кровати. – На лице Хоторна появилась вымученная улыбка – Я молился, и тогда это было вполне естественно, хотя в душе моей почти не осталось веры. Я заново увидел самого себя, всю мою прошлую жизнь. В конце концов, примерно в три часа утра, я заключил с Господом сделку.
Хоторн опять повел плечом.
– Наверное, многие поступают так в подобных случаях. В ту ночь это казалось мне единственно возможным выходом. Оглядываясь на прожитое, я увидел многое, что было достойно презрения, и очень мало того, чем можно было бы гордиться. Вот я и пошел на сделку. Пусть мой сын поправится, а я откажусь от остального. От власти и славы, от лицемерия и суеты… – Он снова замер в молчании. – Господь оказался верным своему обязательству. Он выполнил свою часть сделки. Мой сын выздоровел, и на той же неделе я покинул сенат. – Хоторн посмотрел ей в глаза. – Вы и этой истории не раскопаете в газетных досье. Тем не менее это чистая правда.
Хоторн говорил с ней напряженным, почти резким тоном, который совершенно не вязался с теми поступками, которые он описывал. Джини едва не пожалела его.
– Но в таком случае, – мягко заговорила она, – вы и сейчас должны чувствовать себя связанным словом? Если, конечно, будучи католиком до мозга костей, вы в самом деле дали такой обет…
– Наверное. Правда, сейчас я смотрю на это несколько по-иному. – Ответ прозвучал чрезмерно резко. Поколебавшись, Хоторн заговорил спокойнее и мягче: – Не могу же я жить до скончания века под гнетом предрассудка. А иначе, как предрассудком, мою религию не назовешь. Где вера? Говорю вам: ее больше нет в моей душе. Мне нужно подумать и об отце. Полжизни он связывал со мной свои амбициозные планы. Он стар, ему осталось не так уж много дней на нашей грешной земле. А мне так хотелось бы сделать ему последний подарок. – На губах Хоторна мелькнула мимолетная улыбка – К тому же я человек не без способностей. И мне во многом недостает моей прежней жизни. Я скучаю по этой сумасшедшей жизни, которая называется политикой. Скучаю по той единственной ясной цели, которая манила бы меня. Ведь почти всю мою жизнь эта единственная цель светила мне, как путеводная звезда.
– Значит, вы вернетесь в мир большой политики? Вы все еще не оставили надежду стать президентом?
– Нет, не оставил. И, как вы можете догадаться, мой отец тоже.
– И у вас действительно разработан график? Хоторн широко улыбнулся.
– Конечно. Причем весьма реалистичный. И гибкий. Сорок лет, или две тысячи восемьдесят недель, не распишешь по минутам. Приходится делать поправки: отчасти на состояние здоровья Лиз, отчасти на нынешнего президента и то, насколько успешно он действует на своем посту. Ну и еще кое-какие мелочи…
Обнаружив внезапное беспокойство, Хоторн резко поднялся на ноги и принялся вышагивать взад-вперед по комнате. Джини молча следовала за ним взглядом. Вдруг он остановился, быстро повернулся кругом и впился в нее взглядом.
– Честное слово, я пытался, – взволнованно произнес Хоторн. – Одному Богу известно, каких усилий мне стоили попытки заново построить свою жизнь. Однако повестка дня была определена заранее. Понимаете? Еще до того дня, когда я появился на свет. Ступенька за ступенькой – к вершине.
Таков неумолимый закон нашего семейства. Для меня уже недостаточно было стать просто сенатором. Сенатором был мой дед. Сенатором стал мой отец. Мне необходимо было перешагнуть этот рубеж. Без этой цели вся моя жизнь становилась пустой и бессмысленной. Вы способны это понять? Четыре года я существовал без жизненной цели, а теперь – все, хватит. Да, у меня есть сыновья. Но что еще, кроме них, может послужить мне отрадой? Отнимите у меня честолюбие, и вы оставите меня ни с чем.
Хоторн раздраженно оборвал тираду. Джини попыталась что-то сказать, но он не дал ей произнести ни слова.
– Знаю, что вы скажете. Слава? Без власти это ничто. Деньги? Да у меня их при рождении было больше, чем может пожелать себе любой смертный. Веры у меня нет – вы уже знаете. Что остается? Только не напоминайте мне о моем браке. Вас не так легко провести, как Мэри или Сэма. Думаю, это не ускользнуло от вашего внимания. Мой брак мертв. Он мертв по меньшей мере уже девять лет из тех десяти, что прошли с момента моей свадьбы.
Внезапно он остановился. Перед этим голос его от волнения возвысился, а потому наступившая тишина казалась звенящей. У Джини было такое ощущение, что невысказанное и непроизносимое вот-вот прозвучит эхом, отразившись от стен комнаты. Взгляд Хоторна лег на ее лицо.
Чуть погодя Джини осторожно возобновила разговор.
– Это совсем не то, на что вы намекали чуть раньше сегодня вечером.
– Знаю. И не сомневаюсь, что вы заметили, сколь тщательно я подбирал слова. Я солгал вам лишь однажды, но ни разу больше. Я сказал, что люблю жену. Нет, я не люблю Лиз и не любил никогда. На самом деле она мне просто отвратительна.
И опять – тишина. Взгляд его глаз был пристален. Джини смотрела на Хоторна со смятением в душе. Она чувствовала, что настоящий, реальный Хоторн где-то очень близко, возможно, на расстоянии всего лишь одного вопроса. Склонив голову, она чуть-чуть подтянула рукав блузки – на каких-нибудь пару сантиметров, чтобы увидеть краем глаза циферблат часов. Было полдесятого. Паскаль опаздывал на полтора часа. Беспокойство снова шевельнулось в ее душе, сменяясь страхом, но она заглушила его в себе. Подняв глаза на Хоторна, Джини увидела, что лицо его по-прежнему искажено от волнения и боли.
– Вы хотите, чтобы я ушел? – отрывисто спросил он. – Наверное, мне в самом деле пора.
– Вы говорили, что хотели мне что-то рассказать, – напомнила Джини с замиранием сердца. – О вашем браке? О Лиз?
– Косвенно – да. – Он быстро поднял руку, словно слабо защищаясь. – Только таким образом я могу разговаривать о Лиз. С моей стороны это не очень честно… – В его взгляде читалась нерешительность. – Я не мог открыто говорить в присутствии вашего отца и Мэри, но вы, должно быть, слышали немало сплетен обо мне, о других женщинах, о супружеской неверности с моей стороны… Так?
– Так.
Казалось, прямой ответ обрадовал его. На губах Хоторна появилась кривая усмешка.
– Вот об этом я и хотел поговорить с вами сейчас. О других женщинах в моей жизни. Думаю, что могу поведать вам правду.
– С чего бы это?
– С чего бы? Ну-у, отчасти оттого, что вы, как ни отрицайте, все же охотитесь за мной. Вот я и подумал: ну и пусть, отчего бы не сдаться? К тому же, – запнулся он, нахмурившись, – вы мне нравитесь.
– В самом деле?
– В самом деле. – Он отошел от нее на несколько шагов. – Вы понравились мне с первого взгляда, с первой встречи. Вам тогда было тринадцать лет, и были вы со своей юной подружкой, которой отчаянно хотелось пофлиртовать, но как-то все не получалось. Помните? Вы мне понравились и тогда, когда я вновь встретил вас у Мэри. Не думаю, что стоит доискиваться причин, почему вы мне нравитесь. Иногда человек просто нравится, иногда – нет. Может быть, в другой обстановке я невзлюбил бы вас и не стал бы вам доверять. А может, я вовсе не люблю вас и не доверяю вам, но вы просто оказались рядом со мной в нужный момент… Кто знает?
Хоторн подошел к столику у стены, на котором стояла бутылка шотландского виски и несколько стаканов. Взяв бутылку, он принялся отвинчивать пробку.
– Вы позволите? Может, составите компанию? – Он улыбнулся, но улыбка быстро сошла с его лица. Хоторн замер на месте. Джини поняла, что он к чему-то прислушивается. Она с удивлением огляделась по сторонам в комнате, где царила тишина, и тоже услышала. За окнами, на улице, раздавались чьи-то мерные шаги.
Хоторн по-прежнему сжимал в руке горлышко бутылки. Выражение его лица было теперь настороженным.
– В квартире безопасно?
– Безопасно?
– Она прослушивается?
– Не знаю, – огорошенно промямлила Джини. – Может быть.
Хоторн издал долгий, медленный вздох.
– Знаете, а мне наплевать, – произнес он с какой-то странной бесшабашностью. – Хоть так, хоть эдак – гори все синим пламенем. Прямо сейчас и прямо здесь.
Подавая ей стакан, он дотронулся до ее руки. Хоторн опять не подал виду, что почувствовал это прикосновение. Снова сев на стул напротив нее, он принялся задумчиво созерцать девушку. Внутри Джини вновь забился мелкий, нервный пульс.
– Вы помните мою речь в «Савое»? – спросил Хоторн. – О гласности. О частной жизни общественного деятеля.
– Да, помню. Вы тогда еще сказали, что когда известному человеку нечего скрывать, то нечего и бояться.
– Именно. Исходя из этого принципа, если бы заявления о моей семейной жизни, сделанные чуть раньше сегодня вечером, соответствовали действительности, то у меня не было бы причин опасаться Макмаллена, не так ли? В худшем случае он мог распускать слухи, сплетни. А я бы уж как-нибудь с этим справился. Ни он, ни вы, ни кто-либо еще не смог бы раздобыть доказательства моей вины. – Его глаза обдали Джини холодом. – К сожалению, не все так просто. И вы, полагаю, это поняли. Да, в моей жизни были другие женщины, были супружеские измены. Стоило вам поднатужиться и покопаться как следует, и вы наверняка в конце концов откопали бы кое-что пикантное. Что ж, я вам помогу в этом. Я все расскажу сам.
Откинувшись на спинку стула, он смерил ее долгим, оценивающим взглядом.
– Вы молоды и многого можете не понять. И все же… Вот как все началось…
Глава 31
– Ах, Джон. Поверь, это повторяется уже в тысячный раз. Иди с Богом. Отвези Джини домой. – Слова словно застряли у нее в горле. Видя ее потрясенное лицо, Джини поняла, что Мэри готова разрыдаться. – Прости, Джини. Не обращай внимания на все, что он тут наболтал. Честное слово, он не хотел. Это не он говорил, а бурбон проклятый. Он ведь на самом деле любит тебя… по-своему. Просто не умеет выразить свою любовь. Только не плачь, милая. Джон правильно предложил. Пусть он отвезет тебя домой.
В прихожей Джон Хоторн заботливо помог ей надеть пальто, потом взял за руку и свел вниз по ступенькам на улицу. Джини оглянулась по сторонам. Нет, Паскаль так и не появился.
– О Ламартине не беспокойтесь, – распахнул перед ней переднюю дверцу своей машины Хоторн. – Когда он появится, если, конечно, соизволит, Мэри скажет ему, где вас искать.
Он помог ей сесть и захлопнул дверцу. Быстро обойдя машину и легко усевшись за руль, Хоторн улыбнулся еле заметной улыбкой.
– Знаю, знаю, о чем вы подумали… Нет, на сей раз никаких головорезов, как любит называть их Мэри. Иногда, как вы видите, вожу машину сам. Правда, с эскортом… – Он небрежно махнул в сторону черной машины, стоявшей сзади метрах в двадцати, которая тронулась с места одновременно с ними. – Что же делать? Все равно, когда сам ведешь машину, на душе как-то легче. Садишься за руль и сразу же чувствуешь себя человеком. Частное лицо. Простой смертный. Передать невозможно, до чего прекрасное чувство!
Доехав до конца улицы, он умолк и вновь взглянул на нее.
– Куда вас везти, Джини?
– Простите? Он улыбнулся.
– Ведь я не знаю, где вы живете.
– О, извините. Я что-то задумалась. – Она немного замялась. – Я живу в Айлингтоне, на Гибсон-сквер. Может, все-таки не стоит? Мне не хотелось бы, чтобы из-за меня вы делали крюк. Можете высадить меня где-нибудь у станции метро.
– Нет, что вы, – удивленно запротестовал он. – Ни в коем случае. Я же сказал, что довезу вас до самого дома.
Больше он не произнес ни слова. Джини тоже молчала. Она все время смотрела на дорогу, пытаясь думать о Паскале и о том, что с ним могло случиться. Наверное, все еще злится, решила про себя Джини, вот и решил не заезжать за ней, а отправиться прямиком в Хэмпстед. Однако в глубине души она знала, что он никогда не поступил бы таким образом, как бы ни был взбешен по поводу ее встречи с отцом. От этой мысли у нее вновь защемило сердце.
Только что ей вновь пришлось выслушать от отца все те же оскорбления, она вновь увидела то хорошо знакомое выражение лица, с которым он выкрикивал эти слова. Джини судорожно сглотнула.
Джон Хоторн повернул лицо в ее сторону.
– Вы не против, если я поставлю музыку? – вежливо осведомился он. – Может, она отвлечет вас от грустных мыслей. Иногда, знаете ли, помогает. По себе знаю. Особенно Моцарт. Люблю Моцарта. У меня здесь есть «Фигаро»… Знаете эту оперу?
– Не очень хорошо.
– Одна из самых моих любимых. Великая радость и великая боль, слитые воедино… – Он задумался. – Абсурдный сюжет, людская неразбериха, поцелуй во тьме спасает сердце от надрыва. Пока звучит музыка, во мне живет надежда.
Потянувшись к приборному щитку, он нажал на кнопку возле гнезда компакт-диска. Машина наполнилась музыкой. Моцарт подхватил их и понес на север, мелодия легко сокращала расстояние. К началу второго акта оперы Хоторн свернул на Гибсон-сквер и припарковал машину. Некоторое время он сидел, в молчании слушая музыку, а затем выключил ее. Потянувшись к Джини, Хоторн мягко взял ее за руку.
– С вами все в порядке?
– Да. Моцарт и в самом деле помог. Я успокоилась.
– Я рад. – Он выдержал паузу. – Поверьте, Джини, я жалею, что впутал во все это Сэма. С того времени, когда я в последний раз видел его, он стал пить намного больше. Если бы я только мог предвидеть, что произойдет… – Он пожал плечами. – Однако… мне нужно кое-что сказать вам. Я не мог сделать этого в присутствии Мэри и Сэма. Можно мне зайти к вам буквально на десять минут? Вы не будете возражать?
Говоря это, он выпустил ее руку и немного отстранился. Затем, так и не дождавшись ответа, вышел из машины, обошел кругом и открыл дверцу, помогая Джини выйти. Выйдя, она сразу же заметила еще один автомобиль, который неотступно следовал за ними. Теперь он стоял неподалеку с работающим двигателем, внутри маячили две мужские фигуры. Хоторн поднял руку и подал им знак. Мотор тут же заглох. В тишине, наполнившей площадь, она расслышала тихое потрескивание раций. Хоторн повел Джини к ее дому, и она увидела, как его взгляд скользнул вверх, остановившись на темных окнах. Почтовый ящик миссис Хеншоу, как заметила Джини, был забит до отказа. На пороге квартиры стояли две бутылки молока, свидетельствуя, что она до сих пор в отъезде. Подойдя к двери, Джини принялась рыться в поисках ключей.
– Вы не будете возражать, если я зайду? – послышался голос Хоторна. – Всего на десять минут. Я не задержусь – мне надо к Лиз.
– Ах, да-да, конечно. Извините, как это я не подумала… – очнулась Джини. – Я вам очень благодарна за то, что подвезли. Сейчас сварю кофе. – Она быстро нагнулась и подняла с коврика у своей двери кипу писем. По их числу несложно было догадаться, что ее уже несколько дней не было дома. Хоторн не подал виду, что заметил это. Он последовал за ней в гостиную и с явным одобрением обвел глазами комнату. Как показалось Джини, его внимание привлекли в первую очередь некоторые предметы несколько потрепанной, но удобной мебели и афиши художественных выставок. Осматриваясь, Хоторн даже прищурился.
– У вас прелестная квартира, Джини. Когда я был таким же молодым, как и вы, то мечтал жить в подобной обстановке. Собственный угол… Кажется, мне удалось создать что-то похожее, когда я учился в Йельском университете. Но уж потом – все. Мой отец неустанно твердил, как мне жить, где… и даже с кем. – Он повернулся к ней и улыбнулся. Улыбка получилась почти горестной. – Как я уже говорил, у нас с вами есть что-то общее. Трудные отцы. Властные…
– Сэм не властен надо мной, – по привычке начала отпираться Джини, однако что-то в выражении лица Хоторна остановило ее.
– Если и не властен, – заметил он сухо, – то уж, во всяком случае, прилагает немалые усилия, чтобы утвердить свою власть. Судя по его выступлению сегодня вечером… – Хоторн подошел ближе, чтобы помочь ей снять пальто. – Если вам любопытно знать, то мне было значительно больше лет, чем вам сейчас, когда я наконец нашел способ справиться с этой проблемой. И даже сейчас… даже сейчас влияние моего отца на меня очень велико. Ребенком я часто ненавидел его – но и любил тоже. Знаете, как трудно бывает, когда эти два чувства обуревают вас одновременно. Гремучая смесь… – Пожав плечами, он замолк. – И все же, думаю, большинство детей испытывают нечто подобное. Наверное, эта проблема – общая для нас обоих, Джини. Нам с вами так и не удалось разорвать эту цепь.
Он стоял совсем рядом, глядя ей прямо в лицо, и говорил тихим, немного насмешливым голосом. На его лице было написано сочувствие с примесью иронии. Помогая Джини снять пальто, он будто невзначай легко провел рукой по ее шее. Глядя на него, девушка все еще чувствовала это прикосновение. Она отчетливо ощущала его близость, понимая, что и он чувствует сейчас то же самое. В Джини неожиданно для нее самой зазвучал зов влечения к этому человеку, но потом так же быстро смолк. Стало любопытно, испытал ли он то же самое, почувствовал ли ее реакцию. Во всяком случае, взгляд Хоторна напряженно застыл на ней. Однако длилось это совсем недолго. Будто движимые одним и тем же инстинктом, они отстранились друг от друга.
Джини пошла на кухню, чтобы приготовить кофе, открыла холодную воду и ополоснула руки и лицо. Она чувствовала себя не совсем уверенно, не вполне владела собой, как если бы бурные события минувшего вечера парализовали ее мысли и чувства. «Все это из-за отца, – говорила себе Джини. – Если бы не его поведение, я была бы в полном порядке». Однако в глубине души она сознавала, что виною ее теперешнему состоянию был не только отец. Немаловажное значение имело и то, как защищал ее Хоторн, то, как он разговаривал с ней вечером, потом в машине и, наконец, здесь, в ее квартире. Этот Хоторн был совсем не таким, каким она привыкла его воспринимать. Он оказался совершенно другим человеком – гораздо более сложным и… интересным.
Войдя в гостиную с подносом, она застала Хоторна стоящим у окна. Он задумчиво вглядывался в темноту ночи. В черном оконном стекле отчетливо отражалось его лицо. Посол казался рассеянным. Он обернулся, лишь увидев в стекле отражение ее лица рядом со своим.
Улыбнувшись, Хоторн явно сделал усилие стряхнуть с себя озабоченность. Он ловко принял у нее из рук поднос с кофе и поставил на стол. Затем задернул шторы и, подождав, когда она разожжет огонь в камине и сядет, сел напротив нее.
– До чего же милая комната, – заметил гость, когда хозяйка наливала кофе.
– Самая обычная, – ответила Джини. – Здесь нет того великолепия, к которому привыкли вы.
– Наверное, именно поэтому она и мне понравилась, – сказал Хоторн. – Великолепие не в моем вкусе. Возможно, оно нравится моему отцу, да и Лиз в какой-то степени не чуждается роскоши. Но что касается меня, то мне такие вещи никогда не согревали сердца. Мэри когда-нибудь рассказывала вам о доме моего детства? – Он вопросительно вскинул глаза. – Уверен, что рассказывала. Жуткий муравейник. Громада с пятьюдесятью спальнями, набитыми добром, которое скопили по меньшей мере пять поколений скаредных Хоторнов, – иронично ухмыльнулся посол. – Я ненавидел свой дом. И до сих пор ненавижу. Стараюсь бывать там как можно реже, но это не помогает. Дом сам навещает меня, причем очень часто, – в моих снах. Мне постоянно снятся его бесконечные коридоры, по которым я все иду, иду и никуда не могу прийти. Ну и, конечно, иногда бывают случаи, когда я просто обязан посетить семейное гнездо наяву. Нужно навещать отца, и я регулярно езжу повидаться с ним и с моими мальчишками.
– Но ведь сейчас ваш отец здесь, в Англии? – поинтересовалась Джини. – Кто-то показал мне его на том ужине в «Савое».
– Да, он здесь. Выбрался на празднование моего дня рождения, если будет что праздновать. Что-то все меньше верится, что эта затея удастся. Заодно ему надо уладить здесь кое-какие дела, вот он и приехал пораньше. Сейчас отец живет с нами. Боюсь, это не лучшим образом сказывается на моей семейной жизни. Они с Лиз никогда не ладили.
Хоторн немного помолчал.
– Может быть, вам удастся с ним познакомиться, если Лиз будет сносно себя чувствовать и пресловутое празднество все-таки состоится. Мне бы очень хотелось, чтобы вы познакомились. Мой отец – человек в высшей степени необычный.
Говоря это, он отвернулся. Его взгляд устремился куда-то далеко, и Джини почувствовала, что Хоторн ушел из окружающего мира, оставшись наедине со своим прошлым. Он откинулся на спинку стула. Так в молчании прошли несколько минут. Потом, будто почувствовав ее взгляд на своем лице, Хоторн возвратился к реальности.
– Знаете, сколько мне было лет, когда я впервые понял, что вся моя жизнь наперед расписана отцом по минутам? – спросил он со вздохом. – Восемь. Вы представляете? Был мой день рождения. Мать купила мне в подарок игрушечную железную дорогу. За год до своей смерти. А вот у моего отца родилась куда более оригинальная идея относительно подарка для восьмилетнего мальчишки. Знаете, что он мне приготовил? – улыбнулся Хоторн краешком рта. – Напольные часы.
– Часы?
– О, да. Весьма ценные, – неопределенно дернул он плечом. – В длинном футляре. Антикварная вещь. Говорят, эти часы принадлежали Томасу Джефферсону. [11]Завода хватало ровно на неделю. Знаете, все эти рычажки, блоки, гирьки… Каждое воскресенье мы с отцом заводили их. Это была особая церемония. Мой отец просто обожал всевозможные церемонии и ритуалы. Думаю, для него они и сейчас имеют немалое значение.
Тон Хоторна стал более резким.
– Этой истории вы не найдете в газетных вырезках. Я всегда хранил ее при себе. Знаете, почему он подарил мне эти часы? Чтобы научить меня понимать время. Он хотел, чтобы я видел, сколь оно быстротечно, чтобы мог чувствовать его бег в движении зубчатых колес, маятников, гирек и противовесов. Даря мне эти часы, он торжественно изрек: «Через сорок лет, Джон, ты станешь президентом своей страны…» И еще он сказал, что для ребенка сорок лет – срок немыслимый. Слишком долго ждать. И каждый раз, заводя часы, я должен был вспоминать об этом сроке. Сорок лет – две тысячи восемьдесят недель…
Он вновь замолчал, устремив взгляд в никуда, как если бы отправился путешествовать в прошлое, оставив ее одну в настоящем.
– Две тысячи восемьдесят недель… – эхом откликнулась Джини. – Получается уйма времени.
– Не так уж много, – вздрогнул Хоторн, вернувшись к реальности. – Сейчас идет две тысячи семьдесят девятая. – Его улыбка стала напряженной. – Отстаю от графика. На что мне уже было строго указано отцом.
Его голос стал еще печальнее. Джини молчала, боясь нарушить ход беседы, которая неожиданно приняла оттенок исповеди. Однако Хоторн не проявил желания развить эту тему, и, желая вызвать его на откровенность, она решилась на осторожный шаг.
– Но вы ведь, кажется, намерены наверстать упущенное? Во всяком случае, так утверждают некоторые…
– Возможно. Я знаю, что мог бы попытаться. Мой отец желал бы этого. – Он на секунду прервал разговор и взглянул на нее.
– Вы, наверное, очень удивились бы, если бы я сейчас сказал вам, что отказался от всего: от грандиозных планов, от честолюбивых устремлений. А ведь я в самом деле едва не отказался – четыре года назад, когда заболел мой сын. Решил – и ушел из сената. Были, конечно, и сопутствующие обстоятельства, в том числе плачевное состояние моей семейной жизни, но не это главное. Ночь, когда мой сын едва не умер, ночь кризиса, я провел в одиночестве, один, около его больничной кровати. – На лице Хоторна появилась вымученная улыбка – Я молился, и тогда это было вполне естественно, хотя в душе моей почти не осталось веры. Я заново увидел самого себя, всю мою прошлую жизнь. В конце концов, примерно в три часа утра, я заключил с Господом сделку.
Хоторн опять повел плечом.
– Наверное, многие поступают так в подобных случаях. В ту ночь это казалось мне единственно возможным выходом. Оглядываясь на прожитое, я увидел многое, что было достойно презрения, и очень мало того, чем можно было бы гордиться. Вот я и пошел на сделку. Пусть мой сын поправится, а я откажусь от остального. От власти и славы, от лицемерия и суеты… – Он снова замер в молчании. – Господь оказался верным своему обязательству. Он выполнил свою часть сделки. Мой сын выздоровел, и на той же неделе я покинул сенат. – Хоторн посмотрел ей в глаза. – Вы и этой истории не раскопаете в газетных досье. Тем не менее это чистая правда.
Хоторн говорил с ней напряженным, почти резким тоном, который совершенно не вязался с теми поступками, которые он описывал. Джини едва не пожалела его.
– Но в таком случае, – мягко заговорила она, – вы и сейчас должны чувствовать себя связанным словом? Если, конечно, будучи католиком до мозга костей, вы в самом деле дали такой обет…
– Наверное. Правда, сейчас я смотрю на это несколько по-иному. – Ответ прозвучал чрезмерно резко. Поколебавшись, Хоторн заговорил спокойнее и мягче: – Не могу же я жить до скончания века под гнетом предрассудка. А иначе, как предрассудком, мою религию не назовешь. Где вера? Говорю вам: ее больше нет в моей душе. Мне нужно подумать и об отце. Полжизни он связывал со мной свои амбициозные планы. Он стар, ему осталось не так уж много дней на нашей грешной земле. А мне так хотелось бы сделать ему последний подарок. – На губах Хоторна мелькнула мимолетная улыбка – К тому же я человек не без способностей. И мне во многом недостает моей прежней жизни. Я скучаю по этой сумасшедшей жизни, которая называется политикой. Скучаю по той единственной ясной цели, которая манила бы меня. Ведь почти всю мою жизнь эта единственная цель светила мне, как путеводная звезда.
– Значит, вы вернетесь в мир большой политики? Вы все еще не оставили надежду стать президентом?
– Нет, не оставил. И, как вы можете догадаться, мой отец тоже.
– И у вас действительно разработан график? Хоторн широко улыбнулся.
– Конечно. Причем весьма реалистичный. И гибкий. Сорок лет, или две тысячи восемьдесят недель, не распишешь по минутам. Приходится делать поправки: отчасти на состояние здоровья Лиз, отчасти на нынешнего президента и то, насколько успешно он действует на своем посту. Ну и еще кое-какие мелочи…
Обнаружив внезапное беспокойство, Хоторн резко поднялся на ноги и принялся вышагивать взад-вперед по комнате. Джини молча следовала за ним взглядом. Вдруг он остановился, быстро повернулся кругом и впился в нее взглядом.
– Честное слово, я пытался, – взволнованно произнес Хоторн. – Одному Богу известно, каких усилий мне стоили попытки заново построить свою жизнь. Однако повестка дня была определена заранее. Понимаете? Еще до того дня, когда я появился на свет. Ступенька за ступенькой – к вершине.
Таков неумолимый закон нашего семейства. Для меня уже недостаточно было стать просто сенатором. Сенатором был мой дед. Сенатором стал мой отец. Мне необходимо было перешагнуть этот рубеж. Без этой цели вся моя жизнь становилась пустой и бессмысленной. Вы способны это понять? Четыре года я существовал без жизненной цели, а теперь – все, хватит. Да, у меня есть сыновья. Но что еще, кроме них, может послужить мне отрадой? Отнимите у меня честолюбие, и вы оставите меня ни с чем.
Хоторн раздраженно оборвал тираду. Джини попыталась что-то сказать, но он не дал ей произнести ни слова.
– Знаю, что вы скажете. Слава? Без власти это ничто. Деньги? Да у меня их при рождении было больше, чем может пожелать себе любой смертный. Веры у меня нет – вы уже знаете. Что остается? Только не напоминайте мне о моем браке. Вас не так легко провести, как Мэри или Сэма. Думаю, это не ускользнуло от вашего внимания. Мой брак мертв. Он мертв по меньшей мере уже девять лет из тех десяти, что прошли с момента моей свадьбы.
Внезапно он остановился. Перед этим голос его от волнения возвысился, а потому наступившая тишина казалась звенящей. У Джини было такое ощущение, что невысказанное и непроизносимое вот-вот прозвучит эхом, отразившись от стен комнаты. Взгляд Хоторна лег на ее лицо.
Чуть погодя Джини осторожно возобновила разговор.
– Это совсем не то, на что вы намекали чуть раньше сегодня вечером.
– Знаю. И не сомневаюсь, что вы заметили, сколь тщательно я подбирал слова. Я солгал вам лишь однажды, но ни разу больше. Я сказал, что люблю жену. Нет, я не люблю Лиз и не любил никогда. На самом деле она мне просто отвратительна.
И опять – тишина. Взгляд его глаз был пристален. Джини смотрела на Хоторна со смятением в душе. Она чувствовала, что настоящий, реальный Хоторн где-то очень близко, возможно, на расстоянии всего лишь одного вопроса. Склонив голову, она чуть-чуть подтянула рукав блузки – на каких-нибудь пару сантиметров, чтобы увидеть краем глаза циферблат часов. Было полдесятого. Паскаль опаздывал на полтора часа. Беспокойство снова шевельнулось в ее душе, сменяясь страхом, но она заглушила его в себе. Подняв глаза на Хоторна, Джини увидела, что лицо его по-прежнему искажено от волнения и боли.
– Вы хотите, чтобы я ушел? – отрывисто спросил он. – Наверное, мне в самом деле пора.
– Вы говорили, что хотели мне что-то рассказать, – напомнила Джини с замиранием сердца. – О вашем браке? О Лиз?
– Косвенно – да. – Он быстро поднял руку, словно слабо защищаясь. – Только таким образом я могу разговаривать о Лиз. С моей стороны это не очень честно… – В его взгляде читалась нерешительность. – Я не мог открыто говорить в присутствии вашего отца и Мэри, но вы, должно быть, слышали немало сплетен обо мне, о других женщинах, о супружеской неверности с моей стороны… Так?
– Так.
Казалось, прямой ответ обрадовал его. На губах Хоторна появилась кривая усмешка.
– Вот об этом я и хотел поговорить с вами сейчас. О других женщинах в моей жизни. Думаю, что могу поведать вам правду.
– С чего бы это?
– С чего бы? Ну-у, отчасти оттого, что вы, как ни отрицайте, все же охотитесь за мной. Вот я и подумал: ну и пусть, отчего бы не сдаться? К тому же, – запнулся он, нахмурившись, – вы мне нравитесь.
– В самом деле?
– В самом деле. – Он отошел от нее на несколько шагов. – Вы понравились мне с первого взгляда, с первой встречи. Вам тогда было тринадцать лет, и были вы со своей юной подружкой, которой отчаянно хотелось пофлиртовать, но как-то все не получалось. Помните? Вы мне понравились и тогда, когда я вновь встретил вас у Мэри. Не думаю, что стоит доискиваться причин, почему вы мне нравитесь. Иногда человек просто нравится, иногда – нет. Может быть, в другой обстановке я невзлюбил бы вас и не стал бы вам доверять. А может, я вовсе не люблю вас и не доверяю вам, но вы просто оказались рядом со мной в нужный момент… Кто знает?
Хоторн подошел к столику у стены, на котором стояла бутылка шотландского виски и несколько стаканов. Взяв бутылку, он принялся отвинчивать пробку.
– Вы позволите? Может, составите компанию? – Он улыбнулся, но улыбка быстро сошла с его лица. Хоторн замер на месте. Джини поняла, что он к чему-то прислушивается. Она с удивлением огляделась по сторонам в комнате, где царила тишина, и тоже услышала. За окнами, на улице, раздавались чьи-то мерные шаги.
Хоторн по-прежнему сжимал в руке горлышко бутылки. Выражение его лица было теперь настороженным.
– В квартире безопасно?
– Безопасно?
– Она прослушивается?
– Не знаю, – огорошенно промямлила Джини. – Может быть.
Хоторн издал долгий, медленный вздох.
– Знаете, а мне наплевать, – произнес он с какой-то странной бесшабашностью. – Хоть так, хоть эдак – гори все синим пламенем. Прямо сейчас и прямо здесь.
Подавая ей стакан, он дотронулся до ее руки. Хоторн опять не подал виду, что почувствовал это прикосновение. Снова сев на стул напротив нее, он принялся задумчиво созерцать девушку. Внутри Джини вновь забился мелкий, нервный пульс.
– Вы помните мою речь в «Савое»? – спросил Хоторн. – О гласности. О частной жизни общественного деятеля.
– Да, помню. Вы тогда еще сказали, что когда известному человеку нечего скрывать, то нечего и бояться.
– Именно. Исходя из этого принципа, если бы заявления о моей семейной жизни, сделанные чуть раньше сегодня вечером, соответствовали действительности, то у меня не было бы причин опасаться Макмаллена, не так ли? В худшем случае он мог распускать слухи, сплетни. А я бы уж как-нибудь с этим справился. Ни он, ни вы, ни кто-либо еще не смог бы раздобыть доказательства моей вины. – Его глаза обдали Джини холодом. – К сожалению, не все так просто. И вы, полагаю, это поняли. Да, в моей жизни были другие женщины, были супружеские измены. Стоило вам поднатужиться и покопаться как следует, и вы наверняка в конце концов откопали бы кое-что пикантное. Что ж, я вам помогу в этом. Я все расскажу сам.
Откинувшись на спинку стула, он смерил ее долгим, оценивающим взглядом.
– Вы молоды и многого можете не понять. И все же… Вот как все началось…
Глава 31
Было уже полседьмого, когда Паскаль отъехал от дома Мэри. Оглянувшись единственный раз, он увидел Джини и Мэри у входной двери. Больше Паскаль не оглядывался, зная, что, стоит ему дать слабину, и он не выдержит – развернется на полном ходу и понесется обратно. Джини только что весьма раздраженным тоном дала понять, что не желает его присутствия, поэтому он мчался прочь во весь опор, чтобы не подвергать себя искушению.
Мотоцикл летел по темным мокрым улицам и площадям Кенсингтона. Ему было все равно, куда ехать. Потом, поняв, что на такой скорости недолго свернуть себе шею, он заехал в неприметную улочку и нажал на тормоз.
Предстояло убить полтора часа. Паскаль медленно побрел на Кенсингтон-Черч-стрит, не обращая внимания ни на прохожих, ни на ярко освещенные витрины магазинов. Ноги сами привели его в укромный переулок, где гостеприимно светилась вывеска бара. Судя по рекламе, там подавали не только спиртное, но и кофе. Бар оказался наполовину пустым. Паскаль устроился в закутке, в глубине зала, и заказал себе тройной эспрессо. На соседнем стуле кто-то забыл вечерний выпуск «Стандард». Взяв газету, он по профессиональной привычке быстро пробежал глазами основные разделы. Строчки сливались в однообразное месиво. Паскаль свернул газету и отложил в сторону.
В голову назойливо лезли мысли о Джини и словесной перепалке между ними, предшествовавшей поездке к Мэри. Он вновь и вновь проигрывал в уме фрагменты этой сцены: полупризнания, недомолвки, тягостные паузы, затаенная неприязнь. Был момент, когда оба испытали приступ безмолвного панического страха, чувствуя, как теряют нечто очень ценное для них двоих. Эта потеря взаимного доверия наступила как-то внезапно. Еще минуту назад Паскаль непреклонно верил: надо поговорить с ней, задать еще один вопрос – и намечающуюся трещину удастся замазать. Но эта минута прошла, и он увидел, что заблуждался. Следующий вопрос и последовавший ответ безнадежно все испортили. Трещина превратилась в пропасть. Тут уж Паскаль испугался не на шутку.
Открывшиеся перед ним зловещие дебри были хорошо ему знакомы. Он провел там, как в западне, значительную часть своей супружеской жизни. Ему было известно, что и Джини было знакомо это состояние. Об этом свидетельствовала цепь ее скоротечных любовных увлечений, хотя она и рассказывала о своем прошлом очень скупо. Теперь он понимал, что после Венеции проявлял недопустимое благодушие. И Джини, наверное, тоже. Они беспечно поселились в райских кущах, где царили взаимная привязанность и доверие, не омрачаемые ссорами и спорами. Теперь же обоим было больно видеть, насколько быстро эта взаимная привязанность рассыпается в прах. Они вдруг вновь оказались в постылом, мелком мирке – два любовника, воюющих друг с другом, чье несогласие с пугающей скоростью превращалось во враждебность, презрение и пошлую подозрительность.
Мотоцикл летел по темным мокрым улицам и площадям Кенсингтона. Ему было все равно, куда ехать. Потом, поняв, что на такой скорости недолго свернуть себе шею, он заехал в неприметную улочку и нажал на тормоз.
Предстояло убить полтора часа. Паскаль медленно побрел на Кенсингтон-Черч-стрит, не обращая внимания ни на прохожих, ни на ярко освещенные витрины магазинов. Ноги сами привели его в укромный переулок, где гостеприимно светилась вывеска бара. Судя по рекламе, там подавали не только спиртное, но и кофе. Бар оказался наполовину пустым. Паскаль устроился в закутке, в глубине зала, и заказал себе тройной эспрессо. На соседнем стуле кто-то забыл вечерний выпуск «Стандард». Взяв газету, он по профессиональной привычке быстро пробежал глазами основные разделы. Строчки сливались в однообразное месиво. Паскаль свернул газету и отложил в сторону.
В голову назойливо лезли мысли о Джини и словесной перепалке между ними, предшествовавшей поездке к Мэри. Он вновь и вновь проигрывал в уме фрагменты этой сцены: полупризнания, недомолвки, тягостные паузы, затаенная неприязнь. Был момент, когда оба испытали приступ безмолвного панического страха, чувствуя, как теряют нечто очень ценное для них двоих. Эта потеря взаимного доверия наступила как-то внезапно. Еще минуту назад Паскаль непреклонно верил: надо поговорить с ней, задать еще один вопрос – и намечающуюся трещину удастся замазать. Но эта минута прошла, и он увидел, что заблуждался. Следующий вопрос и последовавший ответ безнадежно все испортили. Трещина превратилась в пропасть. Тут уж Паскаль испугался не на шутку.
Открывшиеся перед ним зловещие дебри были хорошо ему знакомы. Он провел там, как в западне, значительную часть своей супружеской жизни. Ему было известно, что и Джини было знакомо это состояние. Об этом свидетельствовала цепь ее скоротечных любовных увлечений, хотя она и рассказывала о своем прошлом очень скупо. Теперь он понимал, что после Венеции проявлял недопустимое благодушие. И Джини, наверное, тоже. Они беспечно поселились в райских кущах, где царили взаимная привязанность и доверие, не омрачаемые ссорами и спорами. Теперь же обоим было больно видеть, насколько быстро эта взаимная привязанность рассыпается в прах. Они вдруг вновь оказались в постылом, мелком мирке – два любовника, воюющих друг с другом, чье несогласие с пугающей скоростью превращалось во враждебность, презрение и пошлую подозрительность.