Страница:
Мсье Пенне, сидя за столом, загроможденном бумагами, бутылочками с китайской тушью, цветами, карандашами, предметами из кожи, среди которых были портупея и кобура револьвера, казалось, размышлял. На стенах висели предметы негритянского вооружения. Диван и пол, на восточный манер, устилали шкуры. Альбер Гиттар никогда не входил в подобного рода святилища и был удивлен. При виде его, мсье Пенне, в противоположность своему поведению в саду, поднялся и очень приветливо вышел навстречу своему гостю, уже приготовив руку обнять его за плечо.
– Я вас все жду.
– Извините меня, но ваша жена…
– Я знаю. Она не переносит одиночества. Ей всегда нужна компания, кто-нибудь, с кем она может поделиться всеми бреднями, которые приходят ей в голову. И если она останавливает свой выбор на вас, то будьте уверены, улизнуть непросто.
Ненависть, которую Гиттар питал к этому человеку, вместо того, чтобы усилиться, как этого можно было ожидать, улеглась. Полковник не был, в конце концов, так неприятен, как он думал, и Клотильда была права, что он выигрывает при ближайшем знакомстве.
– Мне хотелось поговорить с вами с глазу на глаз, – продолжил отставной полковник, – чтобы попросить вас об одной очень деликатной услуге. О! Только не бойтесь, речь не идет о чем-то серьезном. Моя жена рассказала мне, что вы ей говорили, на прошлой неделе, о своем желании совершить путешествие на Восток. Это правда?
При этих словах Гиттару пришлось взять себя в руки, чтобы не показать охватившего его смущения. Ему было досадно слышать из уст самого мужа слова, которые он говорил Клотильде с единственной целью той понравиться. Ему тут же захотелось принизить их важность.
– Я сказал это к слову. Это намерение, которое я питаю с самой юности, и мне было приятно знать, что кто-то, знающий эти загадочные края, испытывал похожее стремление.
Извиняясь таким образом, Гиттар сообразил, что его собеседник, должно быть, полагал, что ему лучше было справиться у него, что и было бы неглупо сделать в свое оправдание.
– К тому же, я очень рад, что вы напомнили мне об этом желании, потому что я как раз собирался с вами поговорить об этом…
– Видите ли, то, о чем я хочу вас попросить, настолько стесняет меня, что прежде чем сделать это, я хотел бы, чтобы вы мне ответили, решились ли вы поехать непременно, или это только желание, которое вы думаете исполнить лишь в том случае, если вам это позволят обстоятельства.
Альбер Гиттар на несколько секунд задумался. Он не очень хорошо понимал, к чему клонил хозяин, и равным образом боялся ответить как да, так и нет. Услуга, за которой к нему намеревались обратиться, могла быть выдумана лишь для удобства расспросить его о своих планах, несомненно, с надеждой узнать, что он уезжает. Возможно, мсье Пенне был гораздо более ревнив, чем желал показаться, и страстно желал избавиться от соперника. Чтобы убедиться в этом, Гиттар ответил утвердительно.
– Я действительно собираюсь совершить такое путешествие осенью.
– Это именно то, что вам и следовало бы сделать. Вы приехали бы туда как раз по окончании сезона дождей и получили бы наибольшее удовольствие от пребывания.
– И я вернусь не раньше, чем к лету следующего года.
Мсье Пенне заколебался. Он прикурил сигарету, долго рассматривал свою зажигалку, затем, пристально – и не без эмоций – глядя на своего собеседника, продолжил:
– Говорить откровенно – всегда трудно, будь то с другом, или посторонним. Есть вещи, которые нужно держать в себе, и когда, по той или иной причине, их открываешь, никогда не знаешь, как отреагирует собеседник. Человек, который, казалось бы, обладает требуемым снисхождением, оказывается как раз тем, кто от вас с отвращением отворачивается, а тот, о ком бы вы никогда не подумали, выслушает вас с самым глубоким пониманием. Я вас мало знаю, и если вы мой друг в повседневных отношениях, я не знаю, останетесь ли вы им в исключительных обстоятельствах. Вы несколько раз приходили ко мне. Вам не доставляет неудовольствия общество моей жены. Мы, в свою очередь, тоже иногда навещаем вас. Те ли это отношения, которые позволяют мне обращаться к вам, как к настоящему другу, спрашиваю я вас?
Эта речь бесконечно понравилась Гиттару. Как мы уже говорили, это был человек, ведущий жизнь монотонную, лишенную радостей и тревог. В подобной ситуации, ему льстило обращение к его непосредственному участию; и если он чего-то опасался, то лишь того, чтобы продолжение не разочаровало его своей пустячностью. Ему было приятно проникнуть в секреты человека, тем более что бессознательно он чувствовал, что это могло пригодиться ему в отношениях с Клотильдой.
– Вы можете всецело полагаться на меня, – сказал он, пытаясь вложить в свои слова ту душевность и искренность, которых он не испытывал.
– Ну, хорошо! Друг мой, да позвольте мне вас так называть, я хотел бы вам сказать…
Он остановился: в дверях неожиданно появилась Клотильда.
– Что у вас за секреты? – сказала она, улыбаясь. – В этой темноте у вас вид двух заговорщиков.
– Мы говорим о том о сем, ничего серьезного, – ответил ее муж.
– Это действительно так, мсье Гиттар?
– Ну конечно, – ответил тот крепя сердце.
– Оставь нас еще на минутку, – попросил мсье Пенне.
– Я охотно оставлю вас, но обещайте мне оба, что сразу же, как закончите, вернетесь ко мне.
Стать невольным сообщником мсье Пенне было Гиттару глубоко неприятно. Однако он ответил то же, что и хозяин:
– Мы сейчас закончим.
Снова оставшись одни, они переглянулись.
– Меня прервала жена, – продолжил полковник. – Вы меня извините за это. Услуга, о которой я хотел вас просить, тем более деликатна, что у вас нет никаких причин принимать мою сторону. Мы оба, моя жена и я, связаны в вашем представлении, и я уверен, что вам будет неприятно скрывать от одного то, о чем вас будет просить другой.
– Действительно, – счел нужным заметить Гиттар, которого начинали тревожить все эти предисловия.
– Между тем, мы с вами оба мужчины, и это образует между нами связи, быть может, более прочные, чем те, которые вас могут соединять с моей женой.
– Действительно, – повторил Гиттар, дабы ослабить все то, что это самое слово могло выражать недружелюбного, когда он произносил его в первый раз.
– Именно как мужчина с мужчиной я и хочу с вами говорить. За те многие годы, что я провел в Сайгоне, мне случилось, не буду от вас этого скрывать, изменить своей жене. Эти города, где французов можно пересчитать по пальцам, изобилуют интригами, канканами, которые хоть как-то разнообразят их монотонную жизнь. Но никогда не хотелось мне предаться распутству, настолько сильно любил я свою жену. Между тем, под конец пребывания, я безумно увлекся женой одного из моих офицеров. Было бы слишком долгим рассказывать вам эту любовную историю. Позвольте мне вам просто сказать, что она была для меня самым дорогим на свете существом. К тому же, мы любили друг друга с равной силой. Наше счастье было безоблачным на протяжении пяти лет. Ее муж был направлен в глубину страны, а Клотильда, то ли из равнодушия, то ли по причинам более деликатным, закрывала свои глаза. Но час моего отъезда приближался. С одной стороны – мое здоровье, с другой – желание моей жены, не позволяли мне отсрочить отъезд, в утешение мне оставалась лишь надежда увидеть ее снова через семь лет, когда бы настал черед возвратиться ее мужу. Мы пообещали друг другу жить только этой встречей. Два раза в месяц мы обменивались письмами, в которых рассказывалось обо всем, что с нами происходило, о надежде снова встретиться, о нашей любви. Вот ее последнее письмо. Оно – от июня прошлого года. С тех пор я не получал от нее никаких известий. Возьмите, прочтите его.
Гиттар жестом отклонил предложение.
– Я понимаю, что вы не желаете его читать. Мне достаточно вам сказать, что его последние слова были следующие: " Я обнимаю тебя со всей силой моей любви. Я напишу тебе со следующим транспортом. Только не поддавайся искушениям Франции и не забывай меня… иначе… Твоя любимая: Андре". Это последние слова, что она мне написала. С тех пор – молчание. Застал ли ее за написанием письма муж, или он нашел мои письма, или она покончила собой с отчаяния, или с ней произошел несчастный случай? Я не знаю. И когда я узнал, что вы собираетесь ехать, я не мог удержаться, чтобы не рассказать об этой драме. Но я ни о чем вас не прошу. Только что я говорил о деликатном поручении. Я неудачно выразился. Единственное, что я хотел, это то, чтобы вы знали про эту историю и, если случай занесет вас в Сайгон, может быть, постарались выяснить причины этого молчания.
– Не о чем и говорить, – машинально ответил Гиттар.
На самом деле он думал совсем о другом. Он думал о Клотильде, которая, без сомнения, не знала о своем несчастье. Разделяя беспокойство мсье Пенне, понимая и жалея его, ему в то же время искал в себе силы презирать его. Разве не получил он подтверждения тому, что думал? Подобное признание узаконивало его ненависть. И, между тем, та совершенно улетучилась. Раньше, когда у него не было никаких оснований для неприязни, тот был ему противен, теперь же, когда тот сам признался в своей вине, он больше не находил в себе сил его ненавидеть. Ах, как бы ему было приятно узнать об этой истории со стороны! Какое бы преимущество почувствовал он по отношению к своему сопернику. Вместо этого, он видел себя сообщником. Он снова подумал о Клотильде. С момента, как он узнал об измене ее мужа, она казалась ему менее желанной. Сострадание, которое он испытывал к мсье Пенне, лишало его желания соперничать. Он не чувствовал в себе смелости усугубить страдания этого и без того удрученного человека. И между тем, обладая этим секретом, он чувствовал себя всемогущим. Это и было причиной его великодушия. Влюбленный в Клотильду, он поклялся, что никогда не воспользуется этим признанием.
– Вы не слишком меня презираете? – с тревогой спросил мсье Пенне.
Гиттару захотелось показать, что он знал жизнь и никакие секреты его не удивляли.
– С чего вы взяли, что я вас презираю? Напротив, ваша боль вызывает у меня уважение. Вы – мужчина.
– Спасибо! – пробормотал несчастный.
– Я понимаю, по причинам, о которых я лучше промолчу, насколько вам должно быть мучительно от того, что ваше сердце находится вдали от семейного очага. В таком случае нас раздирает жалость к существам, которые нас любят, не будучи любимы сами. Мы не хотим причинять им страданий, и поэтому мы причиняем страдания другим.
– Как справедливо то, что вы сказали!
Польщенный, Гиттар продолжил, не прибавляя ничего нового, довольствуясь тем, что развивал уже высказанную мысль:
– Вы желали бы изменить сердца своих ближних, чтобы поделиться разыгрывающейся в вас трагедией, но не решаетесь этого делать и остаетесь наедине со своими страданиями. В любом случае, я могу заверить вас в моей преданности. Если уж я еду на Восток, а это мое твердое намерение, я обещаю вам сделать все, что только будет возможным сделать, чтобы принести вам если не утешение, то, по крайней мере, определенность.
– Спасибо, еще раз спасибо…
– Не благодарите меня. Любой человек с сердцем поступил бы как я. В том нет никакой заслуги, и ваши благодарности меня больше смущают, чем трогают.
– Мсье Гиттар, что же тогда мне вам сказать, чтобы выразить мою бесконечную признательность?
– Ничего! – театрально ответил наш герой.
Они обменялись еще несколькими фразами, затем, покинув кабинет, они присоединились к Клотильде.
– Ну, вот и вы, наконец! – сказала она. – Вы не можете пожаловаться на то, что я не дала вам спокойно поговорить.
– Но мы ни о чем и не говорили, – ответил ее муж.
Глядя на Клотильду, Гиттар неожиданно почувствовал себя властелином своего счастья. Разве не был он хранителем секрета, который мог превратить эту счастливую женщину в отчаявшееся существо? И это всемогущество наполнило его чувством. "Однажды, – подумал он, – вы, может быть, все узнаете и в своем унынии вы обратитесь к человеку, который знал об этом раньше вас, но имел благородство ничего вам не сказать, несмотря на свою любовь к вам. И тогда вы проникнитесь к нему благодарностью, и новое счастье начнется для вас".
– Это не очень-то любезно с вашей стороны так долго оставлять меня одну, – продолжила она с тем трогательным выражением, которое имеют жертвы перед тем, как узнают свою участь.
– Не будем преувеличивать! – сказал Пенне.
– Четверть часа, от силы, – добавил Гиттар, наслаждаясь той новой властью, которой его облекли обстоятельства.
Знание того, что могло бы повлиять на жизнь Клотильды, наполняло его снисхождением к ней.
Время от времени его взгляд пересекался с взглядом мсье Пенне, и тогда он ощущал себя так, словно ему доверена секретная миссия. "Она не только не знает, – думал он, – о своем несчастье, но также и о вытекающем из него счастье. Ее будут любить, баловать, – и она об этом не догадывается…" Словно незнакомец, который стучит в вашу дверь, чтобы сообщить о сказочном и неожиданном выигрыше, Гиттар сохранял некоторую суровость. С момента, как он выслушал признание Пенне, его радость только возрастала. Это женщина, которая все еще полагалась на своего мужа, казалась ему такой же одинокой, как если бы у нее не было никого на свете. И он видел ее уже принадлежащей себе. Он не испытывал никакой ревности. Он был уверен в себе. То, что от одного его слова от этого союза могло не остаться камня на камне, наполняло его уверенностью и благодушием. О, конечно не он, не он произнесет это слово! Но он все же мог это сделать. Словно скупец, который довольствуется если не обладанием самими вещами, то, по крайней мере, властью обладать ими, когда ему захочется, Гиттар довольствовался своим всемогуществом.
– Я надеюсь, что вы все-таки не слишком соскучились, мадам, – сказал он с едва различимой ноткой превосходства, которая не ускользнула от Клотильды.
– Разумеется, не более, чем вы, – сухо ответила она.
– О, тогда вы определенно не соскучились.
– Я это знаю.
– Я прошу тебя, Клотильда, – сказал ее муж, – ты помнишь, что мне обещала?
– Да, да, помню. Но в чем ты меня упрекаешь? Я же не сержусь.
– Моя жена чрезвычайно раздражительна и она, конечно, не сочтет неудобным то, что я вам об этом говорю, – заверил мсье Пенне, обращаясь к Гиттару.
– Все женщины в большей или меньшей степени раздражительны.
– В особенности, когда у них есть на то причины, – заметила Клотильда.
– Успокойтесь, успокойтесь, – счел к месту сказать Гиттар, уверенный в новой власти, ему пожалованной.
– Но, мсье Гиттар, мне кажется, что после беседы с моим мужем вы стали настоящим покровителем. Вы не были таким, еще недавно. Уж не откровения ли это моего мужа заставляют вас забываться?
Этот прямой выпад озадачил нашего героя. "Женщины, – подумал он, – обладают предчувствием вещей. Клотильда досадует на меня за то, что, как она полагает, мне мог рассказать о ней ее муж. О, если бы она знала, насколько мало речь касалась ее, она, конечно же, была не столь агрессивна".
– Но что я сделал? – со смирением спросил Гиттар.
– Ничего… Ничего… – повторил мсье Пенне, поворачиваясь то в сторону своей жены, то в сторону своего наперсника с надеждой успокоить их обоих.
– Я же тебе говорила! – продолжила Клотильда, обращаясь к своему мужу.
– Но уверяю тебя, что ничего не случилось.
– Ты что, ослеп?
– Не знаю, – ответил мсье Пенне.
– Во всяком случае, ты не видишь того, что вижу я.
На протяжении всего этого диалога Гиттар выражал признаки самого глубокого удивления. Он догадывался, что какая-то деталь ускользала от него, и пытался ее разгадать. Подозревала ли о чем Клотильда? Подслушала ли она их разговор? Ему не хватило времени для больших раздумий.
– Мсье Гиттар, – сказала Клотильда, – мой муж рассказал вам о своей великой любви. Я считаю нужным, чтобы вы знали, что он не сделал бы этого, не предупредив меня. Очень может быть, что он любит эту женщину, но меня, меня он любит еще больше. Я сочла нужным вам это сказать, потому что вы имели неделикатность пожалеть меня. И в последний момент, если вы это заметили, я не особенно настаивала на том, чтобы вы шли к моему мужу.
– Но, – возразил Пенне, – мсье никогда не сомневался, что ты более, чем кто-либо другой, на моей стороне.
Это откровение совершенно ошеломило Гиттара. Он пробормотал в качестве ответа что-то нечленораздельное. Его удовлетворение враз улетучилось. Он понял, что его разыграли. Он досадовал на себя за те усилия, которые приложил на то, чтобы проникнуться горестями полковника, за радость от мысли, что Клотильда однажды будет принадлежать ему. И в то же время, чета Пенне представала ему в столь странном свете, что он чувствовал, что с этого момента он никогда больше не сможет их понять. "Просто немыслимо!" – подумал он. Эта досада вызывала в нем теперь яростный гнев. Он посмотрел на хозяина. Тот не испытывал ни малейшего смущения. Время от времени он возносил руку к небу – в знак бессилия. "Просто немыслимо! – повторил про себя Гиттар. – Все бы мог подумать, только не это. И в какую грязь я только попал? А я-то, я так верил Клотильде!"
Гиттар встал. Никто его не удерживал. Он с презрением посмотрел на полковника. Последний сделал вид, что не заметил этого.
– Очевидно, я не должен был рассказывать об этом романчике.
– Но почему же, – перебила Клотильда. – Я вовсе не в том тебя упрекаю. Я достаточно знаю мужчин, чтобы не думать, что они способны хранить верность всю свою жизнь, но ты не должен был рассказывать об этом так, чтобы после этого меня начинали жалеть.
– Ах, вот оно что! – воскликнул мсье Пенне, – уверяю тебя, что я этого не делал. Мсье Гиттар мог бы сам тебе это подтвердить. Я всего-навсего попросил его разузнать, что случилось с малышкой Андре, точно так же, как мог, если бы ты меня об этом попросила, поручить справиться о твоем друге, мсье Крюпе.
Гиттар, смущенный этой сценой, захотел показать Пенне широту своей души:
– Действительно, – сказал он, – именно это мне и было сказано.
Но едва он ушел, как пожалел о своих последних словах. "Я должен был им сказать, что думал. Невозможно представить, чтобы можно было так издеваться над друзьями. По сути, они прекрасно знали о том, что делал каждый из них. И они остерегутся впредь со мной об этом разговаривать. Этот человек мне рассказывает о том, как он изменил своей жене, словно бы она этого никогда не знала. А она, которая знает, что ее муж мне все рассказал, притворяется, будто ничего не знает! Надо дожить до моего возраста, чтобы столкнутся с таким неправдоподобием. И у меня хватило наивности все это принять всерьез!"
Что, ко всему прочему, особенно угнетало Гиттара, так это сознание своей ошибки. Не должен ли он был разглядеть за этим внешним непониманием, которое они проявляли друг к другу, того, что чета Пенне была великолепно слажена? А он, словно дитя, бросился промеж них, полагая, что сможет их разлучить.
Глава 2
– Я вас все жду.
– Извините меня, но ваша жена…
– Я знаю. Она не переносит одиночества. Ей всегда нужна компания, кто-нибудь, с кем она может поделиться всеми бреднями, которые приходят ей в голову. И если она останавливает свой выбор на вас, то будьте уверены, улизнуть непросто.
Ненависть, которую Гиттар питал к этому человеку, вместо того, чтобы усилиться, как этого можно было ожидать, улеглась. Полковник не был, в конце концов, так неприятен, как он думал, и Клотильда была права, что он выигрывает при ближайшем знакомстве.
– Мне хотелось поговорить с вами с глазу на глаз, – продолжил отставной полковник, – чтобы попросить вас об одной очень деликатной услуге. О! Только не бойтесь, речь не идет о чем-то серьезном. Моя жена рассказала мне, что вы ей говорили, на прошлой неделе, о своем желании совершить путешествие на Восток. Это правда?
При этих словах Гиттару пришлось взять себя в руки, чтобы не показать охватившего его смущения. Ему было досадно слышать из уст самого мужа слова, которые он говорил Клотильде с единственной целью той понравиться. Ему тут же захотелось принизить их важность.
– Я сказал это к слову. Это намерение, которое я питаю с самой юности, и мне было приятно знать, что кто-то, знающий эти загадочные края, испытывал похожее стремление.
Извиняясь таким образом, Гиттар сообразил, что его собеседник, должно быть, полагал, что ему лучше было справиться у него, что и было бы неглупо сделать в свое оправдание.
– К тому же, я очень рад, что вы напомнили мне об этом желании, потому что я как раз собирался с вами поговорить об этом…
– Видите ли, то, о чем я хочу вас попросить, настолько стесняет меня, что прежде чем сделать это, я хотел бы, чтобы вы мне ответили, решились ли вы поехать непременно, или это только желание, которое вы думаете исполнить лишь в том случае, если вам это позволят обстоятельства.
Альбер Гиттар на несколько секунд задумался. Он не очень хорошо понимал, к чему клонил хозяин, и равным образом боялся ответить как да, так и нет. Услуга, за которой к нему намеревались обратиться, могла быть выдумана лишь для удобства расспросить его о своих планах, несомненно, с надеждой узнать, что он уезжает. Возможно, мсье Пенне был гораздо более ревнив, чем желал показаться, и страстно желал избавиться от соперника. Чтобы убедиться в этом, Гиттар ответил утвердительно.
– Я действительно собираюсь совершить такое путешествие осенью.
– Это именно то, что вам и следовало бы сделать. Вы приехали бы туда как раз по окончании сезона дождей и получили бы наибольшее удовольствие от пребывания.
– И я вернусь не раньше, чем к лету следующего года.
Мсье Пенне заколебался. Он прикурил сигарету, долго рассматривал свою зажигалку, затем, пристально – и не без эмоций – глядя на своего собеседника, продолжил:
– Говорить откровенно – всегда трудно, будь то с другом, или посторонним. Есть вещи, которые нужно держать в себе, и когда, по той или иной причине, их открываешь, никогда не знаешь, как отреагирует собеседник. Человек, который, казалось бы, обладает требуемым снисхождением, оказывается как раз тем, кто от вас с отвращением отворачивается, а тот, о ком бы вы никогда не подумали, выслушает вас с самым глубоким пониманием. Я вас мало знаю, и если вы мой друг в повседневных отношениях, я не знаю, останетесь ли вы им в исключительных обстоятельствах. Вы несколько раз приходили ко мне. Вам не доставляет неудовольствия общество моей жены. Мы, в свою очередь, тоже иногда навещаем вас. Те ли это отношения, которые позволяют мне обращаться к вам, как к настоящему другу, спрашиваю я вас?
Эта речь бесконечно понравилась Гиттару. Как мы уже говорили, это был человек, ведущий жизнь монотонную, лишенную радостей и тревог. В подобной ситуации, ему льстило обращение к его непосредственному участию; и если он чего-то опасался, то лишь того, чтобы продолжение не разочаровало его своей пустячностью. Ему было приятно проникнуть в секреты человека, тем более что бессознательно он чувствовал, что это могло пригодиться ему в отношениях с Клотильдой.
– Вы можете всецело полагаться на меня, – сказал он, пытаясь вложить в свои слова ту душевность и искренность, которых он не испытывал.
– Ну, хорошо! Друг мой, да позвольте мне вас так называть, я хотел бы вам сказать…
Он остановился: в дверях неожиданно появилась Клотильда.
– Что у вас за секреты? – сказала она, улыбаясь. – В этой темноте у вас вид двух заговорщиков.
– Мы говорим о том о сем, ничего серьезного, – ответил ее муж.
– Это действительно так, мсье Гиттар?
– Ну конечно, – ответил тот крепя сердце.
– Оставь нас еще на минутку, – попросил мсье Пенне.
– Я охотно оставлю вас, но обещайте мне оба, что сразу же, как закончите, вернетесь ко мне.
Стать невольным сообщником мсье Пенне было Гиттару глубоко неприятно. Однако он ответил то же, что и хозяин:
– Мы сейчас закончим.
Снова оставшись одни, они переглянулись.
– Меня прервала жена, – продолжил полковник. – Вы меня извините за это. Услуга, о которой я хотел вас просить, тем более деликатна, что у вас нет никаких причин принимать мою сторону. Мы оба, моя жена и я, связаны в вашем представлении, и я уверен, что вам будет неприятно скрывать от одного то, о чем вас будет просить другой.
– Действительно, – счел нужным заметить Гиттар, которого начинали тревожить все эти предисловия.
– Между тем, мы с вами оба мужчины, и это образует между нами связи, быть может, более прочные, чем те, которые вас могут соединять с моей женой.
– Действительно, – повторил Гиттар, дабы ослабить все то, что это самое слово могло выражать недружелюбного, когда он произносил его в первый раз.
– Именно как мужчина с мужчиной я и хочу с вами говорить. За те многие годы, что я провел в Сайгоне, мне случилось, не буду от вас этого скрывать, изменить своей жене. Эти города, где французов можно пересчитать по пальцам, изобилуют интригами, канканами, которые хоть как-то разнообразят их монотонную жизнь. Но никогда не хотелось мне предаться распутству, настолько сильно любил я свою жену. Между тем, под конец пребывания, я безумно увлекся женой одного из моих офицеров. Было бы слишком долгим рассказывать вам эту любовную историю. Позвольте мне вам просто сказать, что она была для меня самым дорогим на свете существом. К тому же, мы любили друг друга с равной силой. Наше счастье было безоблачным на протяжении пяти лет. Ее муж был направлен в глубину страны, а Клотильда, то ли из равнодушия, то ли по причинам более деликатным, закрывала свои глаза. Но час моего отъезда приближался. С одной стороны – мое здоровье, с другой – желание моей жены, не позволяли мне отсрочить отъезд, в утешение мне оставалась лишь надежда увидеть ее снова через семь лет, когда бы настал черед возвратиться ее мужу. Мы пообещали друг другу жить только этой встречей. Два раза в месяц мы обменивались письмами, в которых рассказывалось обо всем, что с нами происходило, о надежде снова встретиться, о нашей любви. Вот ее последнее письмо. Оно – от июня прошлого года. С тех пор я не получал от нее никаких известий. Возьмите, прочтите его.
Гиттар жестом отклонил предложение.
– Я понимаю, что вы не желаете его читать. Мне достаточно вам сказать, что его последние слова были следующие: " Я обнимаю тебя со всей силой моей любви. Я напишу тебе со следующим транспортом. Только не поддавайся искушениям Франции и не забывай меня… иначе… Твоя любимая: Андре". Это последние слова, что она мне написала. С тех пор – молчание. Застал ли ее за написанием письма муж, или он нашел мои письма, или она покончила собой с отчаяния, или с ней произошел несчастный случай? Я не знаю. И когда я узнал, что вы собираетесь ехать, я не мог удержаться, чтобы не рассказать об этой драме. Но я ни о чем вас не прошу. Только что я говорил о деликатном поручении. Я неудачно выразился. Единственное, что я хотел, это то, чтобы вы знали про эту историю и, если случай занесет вас в Сайгон, может быть, постарались выяснить причины этого молчания.
– Не о чем и говорить, – машинально ответил Гиттар.
На самом деле он думал совсем о другом. Он думал о Клотильде, которая, без сомнения, не знала о своем несчастье. Разделяя беспокойство мсье Пенне, понимая и жалея его, ему в то же время искал в себе силы презирать его. Разве не получил он подтверждения тому, что думал? Подобное признание узаконивало его ненависть. И, между тем, та совершенно улетучилась. Раньше, когда у него не было никаких оснований для неприязни, тот был ему противен, теперь же, когда тот сам признался в своей вине, он больше не находил в себе сил его ненавидеть. Ах, как бы ему было приятно узнать об этой истории со стороны! Какое бы преимущество почувствовал он по отношению к своему сопернику. Вместо этого, он видел себя сообщником. Он снова подумал о Клотильде. С момента, как он узнал об измене ее мужа, она казалась ему менее желанной. Сострадание, которое он испытывал к мсье Пенне, лишало его желания соперничать. Он не чувствовал в себе смелости усугубить страдания этого и без того удрученного человека. И между тем, обладая этим секретом, он чувствовал себя всемогущим. Это и было причиной его великодушия. Влюбленный в Клотильду, он поклялся, что никогда не воспользуется этим признанием.
– Вы не слишком меня презираете? – с тревогой спросил мсье Пенне.
Гиттару захотелось показать, что он знал жизнь и никакие секреты его не удивляли.
– С чего вы взяли, что я вас презираю? Напротив, ваша боль вызывает у меня уважение. Вы – мужчина.
– Спасибо! – пробормотал несчастный.
– Я понимаю, по причинам, о которых я лучше промолчу, насколько вам должно быть мучительно от того, что ваше сердце находится вдали от семейного очага. В таком случае нас раздирает жалость к существам, которые нас любят, не будучи любимы сами. Мы не хотим причинять им страданий, и поэтому мы причиняем страдания другим.
– Как справедливо то, что вы сказали!
Польщенный, Гиттар продолжил, не прибавляя ничего нового, довольствуясь тем, что развивал уже высказанную мысль:
– Вы желали бы изменить сердца своих ближних, чтобы поделиться разыгрывающейся в вас трагедией, но не решаетесь этого делать и остаетесь наедине со своими страданиями. В любом случае, я могу заверить вас в моей преданности. Если уж я еду на Восток, а это мое твердое намерение, я обещаю вам сделать все, что только будет возможным сделать, чтобы принести вам если не утешение, то, по крайней мере, определенность.
– Спасибо, еще раз спасибо…
– Не благодарите меня. Любой человек с сердцем поступил бы как я. В том нет никакой заслуги, и ваши благодарности меня больше смущают, чем трогают.
– Мсье Гиттар, что же тогда мне вам сказать, чтобы выразить мою бесконечную признательность?
– Ничего! – театрально ответил наш герой.
Они обменялись еще несколькими фразами, затем, покинув кабинет, они присоединились к Клотильде.
– Ну, вот и вы, наконец! – сказала она. – Вы не можете пожаловаться на то, что я не дала вам спокойно поговорить.
– Но мы ни о чем и не говорили, – ответил ее муж.
Глядя на Клотильду, Гиттар неожиданно почувствовал себя властелином своего счастья. Разве не был он хранителем секрета, который мог превратить эту счастливую женщину в отчаявшееся существо? И это всемогущество наполнило его чувством. "Однажды, – подумал он, – вы, может быть, все узнаете и в своем унынии вы обратитесь к человеку, который знал об этом раньше вас, но имел благородство ничего вам не сказать, несмотря на свою любовь к вам. И тогда вы проникнитесь к нему благодарностью, и новое счастье начнется для вас".
– Это не очень-то любезно с вашей стороны так долго оставлять меня одну, – продолжила она с тем трогательным выражением, которое имеют жертвы перед тем, как узнают свою участь.
– Не будем преувеличивать! – сказал Пенне.
– Четверть часа, от силы, – добавил Гиттар, наслаждаясь той новой властью, которой его облекли обстоятельства.
Знание того, что могло бы повлиять на жизнь Клотильды, наполняло его снисхождением к ней.
Время от времени его взгляд пересекался с взглядом мсье Пенне, и тогда он ощущал себя так, словно ему доверена секретная миссия. "Она не только не знает, – думал он, – о своем несчастье, но также и о вытекающем из него счастье. Ее будут любить, баловать, – и она об этом не догадывается…" Словно незнакомец, который стучит в вашу дверь, чтобы сообщить о сказочном и неожиданном выигрыше, Гиттар сохранял некоторую суровость. С момента, как он выслушал признание Пенне, его радость только возрастала. Это женщина, которая все еще полагалась на своего мужа, казалась ему такой же одинокой, как если бы у нее не было никого на свете. И он видел ее уже принадлежащей себе. Он не испытывал никакой ревности. Он был уверен в себе. То, что от одного его слова от этого союза могло не остаться камня на камне, наполняло его уверенностью и благодушием. О, конечно не он, не он произнесет это слово! Но он все же мог это сделать. Словно скупец, который довольствуется если не обладанием самими вещами, то, по крайней мере, властью обладать ими, когда ему захочется, Гиттар довольствовался своим всемогуществом.
– Я надеюсь, что вы все-таки не слишком соскучились, мадам, – сказал он с едва различимой ноткой превосходства, которая не ускользнула от Клотильды.
– Разумеется, не более, чем вы, – сухо ответила она.
– О, тогда вы определенно не соскучились.
– Я это знаю.
– Я прошу тебя, Клотильда, – сказал ее муж, – ты помнишь, что мне обещала?
– Да, да, помню. Но в чем ты меня упрекаешь? Я же не сержусь.
– Моя жена чрезвычайно раздражительна и она, конечно, не сочтет неудобным то, что я вам об этом говорю, – заверил мсье Пенне, обращаясь к Гиттару.
– Все женщины в большей или меньшей степени раздражительны.
– В особенности, когда у них есть на то причины, – заметила Клотильда.
– Успокойтесь, успокойтесь, – счел к месту сказать Гиттар, уверенный в новой власти, ему пожалованной.
– Но, мсье Гиттар, мне кажется, что после беседы с моим мужем вы стали настоящим покровителем. Вы не были таким, еще недавно. Уж не откровения ли это моего мужа заставляют вас забываться?
Этот прямой выпад озадачил нашего героя. "Женщины, – подумал он, – обладают предчувствием вещей. Клотильда досадует на меня за то, что, как она полагает, мне мог рассказать о ней ее муж. О, если бы она знала, насколько мало речь касалась ее, она, конечно же, была не столь агрессивна".
– Но что я сделал? – со смирением спросил Гиттар.
– Ничего… Ничего… – повторил мсье Пенне, поворачиваясь то в сторону своей жены, то в сторону своего наперсника с надеждой успокоить их обоих.
– Я же тебе говорила! – продолжила Клотильда, обращаясь к своему мужу.
– Но уверяю тебя, что ничего не случилось.
– Ты что, ослеп?
– Не знаю, – ответил мсье Пенне.
– Во всяком случае, ты не видишь того, что вижу я.
На протяжении всего этого диалога Гиттар выражал признаки самого глубокого удивления. Он догадывался, что какая-то деталь ускользала от него, и пытался ее разгадать. Подозревала ли о чем Клотильда? Подслушала ли она их разговор? Ему не хватило времени для больших раздумий.
– Мсье Гиттар, – сказала Клотильда, – мой муж рассказал вам о своей великой любви. Я считаю нужным, чтобы вы знали, что он не сделал бы этого, не предупредив меня. Очень может быть, что он любит эту женщину, но меня, меня он любит еще больше. Я сочла нужным вам это сказать, потому что вы имели неделикатность пожалеть меня. И в последний момент, если вы это заметили, я не особенно настаивала на том, чтобы вы шли к моему мужу.
– Но, – возразил Пенне, – мсье никогда не сомневался, что ты более, чем кто-либо другой, на моей стороне.
Это откровение совершенно ошеломило Гиттара. Он пробормотал в качестве ответа что-то нечленораздельное. Его удовлетворение враз улетучилось. Он понял, что его разыграли. Он досадовал на себя за те усилия, которые приложил на то, чтобы проникнуться горестями полковника, за радость от мысли, что Клотильда однажды будет принадлежать ему. И в то же время, чета Пенне представала ему в столь странном свете, что он чувствовал, что с этого момента он никогда больше не сможет их понять. "Просто немыслимо!" – подумал он. Эта досада вызывала в нем теперь яростный гнев. Он посмотрел на хозяина. Тот не испытывал ни малейшего смущения. Время от времени он возносил руку к небу – в знак бессилия. "Просто немыслимо! – повторил про себя Гиттар. – Все бы мог подумать, только не это. И в какую грязь я только попал? А я-то, я так верил Клотильде!"
Гиттар встал. Никто его не удерживал. Он с презрением посмотрел на полковника. Последний сделал вид, что не заметил этого.
– Очевидно, я не должен был рассказывать об этом романчике.
– Но почему же, – перебила Клотильда. – Я вовсе не в том тебя упрекаю. Я достаточно знаю мужчин, чтобы не думать, что они способны хранить верность всю свою жизнь, но ты не должен был рассказывать об этом так, чтобы после этого меня начинали жалеть.
– Ах, вот оно что! – воскликнул мсье Пенне, – уверяю тебя, что я этого не делал. Мсье Гиттар мог бы сам тебе это подтвердить. Я всего-навсего попросил его разузнать, что случилось с малышкой Андре, точно так же, как мог, если бы ты меня об этом попросила, поручить справиться о твоем друге, мсье Крюпе.
Гиттар, смущенный этой сценой, захотел показать Пенне широту своей души:
– Действительно, – сказал он, – именно это мне и было сказано.
Но едва он ушел, как пожалел о своих последних словах. "Я должен был им сказать, что думал. Невозможно представить, чтобы можно было так издеваться над друзьями. По сути, они прекрасно знали о том, что делал каждый из них. И они остерегутся впредь со мной об этом разговаривать. Этот человек мне рассказывает о том, как он изменил своей жене, словно бы она этого никогда не знала. А она, которая знает, что ее муж мне все рассказал, притворяется, будто ничего не знает! Надо дожить до моего возраста, чтобы столкнутся с таким неправдоподобием. И у меня хватило наивности все это принять всерьез!"
Что, ко всему прочему, особенно угнетало Гиттара, так это сознание своей ошибки. Не должен ли он был разглядеть за этим внешним непониманием, которое они проявляли друг к другу, того, что чета Пенне была великолепно слажена? А он, словно дитя, бросился промеж них, полагая, что сможет их разлучить.
Глава 2
Вернувшись домой, Гиттар сел на диван и стал размышлять. "Они читали мои мысли, как им хотелось. Эти люди насмеялись надо мной". Какое-то время он оставался озадачен. Затем он отправился в спальню и, в электрическом свете, оглядел себя с головы до ног в высокое зеркало. Он был поражен своей бледностью, чем-то старческим, исходящим от него и контрастировавшим с живостью его духа. Но он не задержался на этом зрелище. Он спустился, приказал принести стакан портвейна, зажег сигару. "Люди глупы, – сказал он себе, – Стоит им вообразить, что кто-то дорожит ими, как они считают, что им все дозволено. Знал бы я, не стал тратить своего времени. Сегодня после обеда была регата, и это наверняка было позабавней, чем слушать все эти истории.
Поскольку Гиттар был из тех мужчин, кто живет один, то стоило ему оказаться дома, он становился циничен: циничен, дотошен и полон привычек. Он надел халат и, взяв журнал, пролистал его. Он испытывал необходимость восстановить свое достоинство, которого его лишили эти события. Он забудет свои желания – вот чем он достигнет этого. Он чувствовал, что авантюра Пенне подорвала его престиж, и к своему слуге он обратился не иначе, как с суровостью. Он испытывал глубокое облегчение оттого, что находил себя таким же, как прежде, что снова был главой, что все зависело от него. Что особенно запомнилось ему из визита, так это глубокое унижение. Подобные моменты нередки в жизни. Он отправился, чтобы самому сказать о своей любви, и вернулся, так и не обмолвившись на эту тему. И вместо того, чтобы отчаиваться, наедине с собой, он сердился, что поступил так по-детски, упрекал себя, находя, что человеку его достоинства было недостойно так смешно выйти из тупикового положения. Разве не выказал он, в момент паники, вызванной падением франка, удивительного чутья, не потеряв к нему доверия? Он снова увидел себя, раздающим советы, рекомендации, излагающим причины своей уверенности, в то время как все слушали его скептически. И сегодня: он-то, который оказался правее всех? Он решил показать мадам Пенне и ее мужу, кем он был, насколько они ошибались на его счет. Он был глубоко задет в самое свое самолюбие, и, дабы отомстить, он задумал забыть о них.
Прошло несколько дней, как он не подавал Пенне ни знака о своем существовании, провожая время с той радостью, какую испытывают, когда каждый истекший час увеличивает ваш грубость по отношению к тем, кому вы хотите быть неприятны. До сих пор, на следующий день после визита, он всегда звонил Пенне узнать новости, но на этот раз он не сделал ничего подобного. Он желал показать им, что не держался за них, что ему было на них наплевать. Когда он выходил, его главной заботой было не встретиться с ними, и когда однажды, издали, он их заметил, то развернулся так удачно, как это случается, – чему он обрадовался – когда ты уверен, что первым увидел другого. Между тем, ему казалось, что время тянулось долго, и ему начинало казаться смешным, что он лишает себя возможности видеться с друзьями из одного только страха повстречать Пенне.
Не зная, что делать, однажды после обеда он решил нанести визит к мадам Бофорт, молодой вдове, которая очень славилась своей красотой. Памятуя об этом, он приказал ехать в Босолей. Сказать по справедливости, мадам Бофорт не любила чету Пенне. Она упрекала их в том, что они использовали свои отношения и испытывали уважение или дружеские чувства лишь по отношению к тем, кто мог быть им полезен, что по серьезности для нее равнялось пороку. Поскольку, прежде чем осесть в Ницце, мадам Бофорт много вращалась в обществе. Жена дипломата, она посетила все города Европы и сохранила от этих путешествий привычку к кочевней жизни, быстрым сборам, а также некоторое отвращение к интригам, поскольку ее муж, будучи сильно богат, мало заботился о том, чтобы нравиться или не нравиться.
Она жила одна в огромной вилле, названной, еще до того, как быть купленной, "Пальмовая". Это имя сохранилось, несмотря на то, что у мадам Бофорт имелось в запасе более красивое. Она часто принимала в ней заезжих друзей, как и некоторых из здешних, в числе которых был Гиттар. Он находил ее привлекательной, но если, до сих пор, ему случалось с ней заигрывать, то это делалось настолько скромно, что трудно было заметить. Она оказывала на него такое воздействие, настолько подавляла его всем своим изяществом, что он никак не ожидал добиться у нее какого бы то ни было успеха. Он довольствовался этой благовоспитанной галантностью, проявляемой достаточно, чтобы персона, желавшая сойтись, могла это сделать без ущерба своему самолюбию, а в противном случае способствовать приятельским отношениям. С того момента, как он познакомился с мадам Бофорт, Гиттар зарекся хоть сколько-нибудь изменить своему обычному поведению. Все, что он сделал, это постарался скрыть свои ожидания. В последнее время, каждый раз, когда он наносил визит мадам Бофорт, тщательно избегая произносить при этом имя мадам Пенне, он выказывал все большую сердечность, все большее добронравие.
Так, в этот день, возвращаясь в Босолей после десяти дней отсутствия, он более заботился о том, чтобы вернуть себе настроение, которое у него было тогда, когда он желал любви Клотильды, нежели предаваться своей злобе. Обладая честным характером, он боялся того, что могли постигнуть истинные мотивы его действий, и опасался, не очень понимая почему, как бы мадам Бофорт не была поставлена в известность того, что произошло, и, глядя на него, в то время как он ничего не подозревал, не подумала, что он пытался отыграться на ней, потерпев неудачу в другом месте.
– Как поживаете, милый друг, – сказал он, как только его провели к ней.
– Очень хорошо, просто великолепно. А вы-то сами? Как так случилось, что вы так долго не вспоминали о том, чтобы прийти сюда? Напрасно. На днях я принимала одну молодую женщину утонченной красоты, которая бы, я в этом просто уверена, вам непомерно понравилась.
Гиттар и бровью не повел. Он всегда боялся выдать свое разочарование. Как свойственно человеку улыбаться, когда ему больно, так скрывает он свое разочарование, как скрывают все, что вас принижает. Гиттар испытывал смущение. Он был уверен, что мадам Бофорт виделась с Пенне, и опасался, как бы те не представили его в неприглядном свете. Как если бы возвратившись из путешествия, он боялся массы вещей, и его главным желанием было убедиться, что ничего не изменилось, узнать то, что могли о нем рассказать, тут же поправить ошибки, дабы вместо того, чтобы поддержать его врагов, его собеседница разделила, хотя бы внешне, его точку зрения. И, вместо этого, он узнавал, что приходила молодая женщина, и, вслед за его инстинктивным страхом перед всем новым, последовало горькое чувство, какое испытывают, когда счастье проходит мимо.
Поскольку Гиттар был из тех мужчин, кто живет один, то стоило ему оказаться дома, он становился циничен: циничен, дотошен и полон привычек. Он надел халат и, взяв журнал, пролистал его. Он испытывал необходимость восстановить свое достоинство, которого его лишили эти события. Он забудет свои желания – вот чем он достигнет этого. Он чувствовал, что авантюра Пенне подорвала его престиж, и к своему слуге он обратился не иначе, как с суровостью. Он испытывал глубокое облегчение оттого, что находил себя таким же, как прежде, что снова был главой, что все зависело от него. Что особенно запомнилось ему из визита, так это глубокое унижение. Подобные моменты нередки в жизни. Он отправился, чтобы самому сказать о своей любви, и вернулся, так и не обмолвившись на эту тему. И вместо того, чтобы отчаиваться, наедине с собой, он сердился, что поступил так по-детски, упрекал себя, находя, что человеку его достоинства было недостойно так смешно выйти из тупикового положения. Разве не выказал он, в момент паники, вызванной падением франка, удивительного чутья, не потеряв к нему доверия? Он снова увидел себя, раздающим советы, рекомендации, излагающим причины своей уверенности, в то время как все слушали его скептически. И сегодня: он-то, который оказался правее всех? Он решил показать мадам Пенне и ее мужу, кем он был, насколько они ошибались на его счет. Он был глубоко задет в самое свое самолюбие, и, дабы отомстить, он задумал забыть о них.
Прошло несколько дней, как он не подавал Пенне ни знака о своем существовании, провожая время с той радостью, какую испытывают, когда каждый истекший час увеличивает ваш грубость по отношению к тем, кому вы хотите быть неприятны. До сих пор, на следующий день после визита, он всегда звонил Пенне узнать новости, но на этот раз он не сделал ничего подобного. Он желал показать им, что не держался за них, что ему было на них наплевать. Когда он выходил, его главной заботой было не встретиться с ними, и когда однажды, издали, он их заметил, то развернулся так удачно, как это случается, – чему он обрадовался – когда ты уверен, что первым увидел другого. Между тем, ему казалось, что время тянулось долго, и ему начинало казаться смешным, что он лишает себя возможности видеться с друзьями из одного только страха повстречать Пенне.
Не зная, что делать, однажды после обеда он решил нанести визит к мадам Бофорт, молодой вдове, которая очень славилась своей красотой. Памятуя об этом, он приказал ехать в Босолей. Сказать по справедливости, мадам Бофорт не любила чету Пенне. Она упрекала их в том, что они использовали свои отношения и испытывали уважение или дружеские чувства лишь по отношению к тем, кто мог быть им полезен, что по серьезности для нее равнялось пороку. Поскольку, прежде чем осесть в Ницце, мадам Бофорт много вращалась в обществе. Жена дипломата, она посетила все города Европы и сохранила от этих путешествий привычку к кочевней жизни, быстрым сборам, а также некоторое отвращение к интригам, поскольку ее муж, будучи сильно богат, мало заботился о том, чтобы нравиться или не нравиться.
Она жила одна в огромной вилле, названной, еще до того, как быть купленной, "Пальмовая". Это имя сохранилось, несмотря на то, что у мадам Бофорт имелось в запасе более красивое. Она часто принимала в ней заезжих друзей, как и некоторых из здешних, в числе которых был Гиттар. Он находил ее привлекательной, но если, до сих пор, ему случалось с ней заигрывать, то это делалось настолько скромно, что трудно было заметить. Она оказывала на него такое воздействие, настолько подавляла его всем своим изяществом, что он никак не ожидал добиться у нее какого бы то ни было успеха. Он довольствовался этой благовоспитанной галантностью, проявляемой достаточно, чтобы персона, желавшая сойтись, могла это сделать без ущерба своему самолюбию, а в противном случае способствовать приятельским отношениям. С того момента, как он познакомился с мадам Бофорт, Гиттар зарекся хоть сколько-нибудь изменить своему обычному поведению. Все, что он сделал, это постарался скрыть свои ожидания. В последнее время, каждый раз, когда он наносил визит мадам Бофорт, тщательно избегая произносить при этом имя мадам Пенне, он выказывал все большую сердечность, все большее добронравие.
Так, в этот день, возвращаясь в Босолей после десяти дней отсутствия, он более заботился о том, чтобы вернуть себе настроение, которое у него было тогда, когда он желал любви Клотильды, нежели предаваться своей злобе. Обладая честным характером, он боялся того, что могли постигнуть истинные мотивы его действий, и опасался, не очень понимая почему, как бы мадам Бофорт не была поставлена в известность того, что произошло, и, глядя на него, в то время как он ничего не подозревал, не подумала, что он пытался отыграться на ней, потерпев неудачу в другом месте.
– Как поживаете, милый друг, – сказал он, как только его провели к ней.
– Очень хорошо, просто великолепно. А вы-то сами? Как так случилось, что вы так долго не вспоминали о том, чтобы прийти сюда? Напрасно. На днях я принимала одну молодую женщину утонченной красоты, которая бы, я в этом просто уверена, вам непомерно понравилась.
Гиттар и бровью не повел. Он всегда боялся выдать свое разочарование. Как свойственно человеку улыбаться, когда ему больно, так скрывает он свое разочарование, как скрывают все, что вас принижает. Гиттар испытывал смущение. Он был уверен, что мадам Бофорт виделась с Пенне, и опасался, как бы те не представили его в неприглядном свете. Как если бы возвратившись из путешествия, он боялся массы вещей, и его главным желанием было убедиться, что ничего не изменилось, узнать то, что могли о нем рассказать, тут же поправить ошибки, дабы вместо того, чтобы поддержать его врагов, его собеседница разделила, хотя бы внешне, его точку зрения. И, вместо этого, он узнавал, что приходила молодая женщина, и, вслед за его инстинктивным страхом перед всем новым, последовало горькое чувство, какое испытывают, когда счастье проходит мимо.