И взялся он, как и прежде, читать над павшими, читал день и второй – и поднимались уже возле монаха горы из людских тел – не успевали могильщики их закапывать. На третий день монах зашатался от усталости, на четвертый пропал его голос, на пятый не слышно стало и шепота, а на шестой сам он свалился и едва дышал – а все подвозили и подносили покойников. Могильщики его пожалели, подняли и сказали с укоризной:
– Иди отсюда подобру-поздорову, иначе закопаем тебя с твоей паствой. Хоть сыскать сто попов по всему городу, хоть тысячу, не отмолят, не проводят всех покойничков. Куда уж тебе, хилому?
Вернулся к товарищу монах. Тот приветствовал его:
– Утешил молитвами народ? Помогли твои причитания?
– Погодите-ка, служивые. Не прихватите частушечника-балагура? За котелок пшенной каши, за сухарь с водой с утра до ночи готов я петь песни, складывать прибаутки. Готов за вашими котлами присматривать, повозиться со всякой провизией. Раздались из рядов голоса:
– Балагурит нам сама смерть, шутит шутки, запевает свои частушки! А к котлам никого не поставим – самим не хватает картофельной шелухи.
Вскричал в отчаянии плут:
– Так возьмите хотя бы монаха! Будет молиться за ваше возвращение, утешать, напутствовать – ему ничего не нужно, корой сыт, снегом талым накормлен. Захватите Божьего человека!
Отмахивались солдаты:
– Зачем нам монах? Мы в Бога не веруем. Нас и так отпоет шрапнель, снаряды нам сотворят молитву.
– Вон, надежда наша последняя ушла вместе с походной кухней.
А мороз все наворачивал. Послышался скрип снега на мертвых улицах. Вздохнул монах из последних сил:
– То Господь идет к нам с Петром да Николой. Передаю душу свою в Его руки. Аминь!
Шептал ему безбожник костенеющим языком:
– Если кто и скрипит – то сама Костлявая. Уж скольких подкосила – чего ей стоит подгрести и наши кости?
И приготовился к смерти.
А это шли санитары, смотреть – есть ли оставшиеся в живых. Обходили дом за домом, улицу за улицей, а за ними двигались сани, туда ослабевших должны были складывать. Но не находили нигде живых, только ноги да руки торчали из-под снега. Увидали в сугробе обессилевших плута с монахом и воскликнули:
– Не чудо ли? Молодые да здоровые замерзли, умерли с голода. А эти еще шевелятся. Давайте, братцы, хоть их вывезем!
Подняли обоих, положили на сани. Укутали спасенных одеялами, дали горячего отвара. Той же ночью пошли сани по ладожскому льду – остались калики живы.
Взошли как-то на холм посреди снежной равнины, по которой гулял ветер – и не было им никакого жилья, негде было согреться: виднелись повсюду лишь одни печные трубы, обожженные пожарами.
Вспомнил монах о царском сыне:
– От великих грехов наказание! Попрали с радостью Божьи законы, сами сгубили Его дома, сделав хлева да конюшни там, где пребывал Господь! Плясали возле костров из икон, попирали святые кресты. Убили самого помазанника. Обагрили руки невинной кровью…
Откликнулся плут:
– Не я завидовал царскому сынку? Не я желал дворца с золотыми стенами, вина да имбирных пряничков? Уж лучше рядом с тобою приплясывать от холода, чем сгинуть, как царский сын!
Вновь твердил он:
– Одному я рад – не родился царевичем. Монах сказал:
– В небесах праведный о нас скорбит, молится!
Плут вздохнул:
– Черви быстро знают дело.
– Возле самого Престола царевич. Господи, упаси и помилуй!
– Вот что нас упасет и помилует, – и показывал плут две мороженые картофелины. И ворчал на спутника:
– Не пора спускаться с холма в укромное место, разводить хоть какой костерок. То-то все тебя, блаженный, тянет на горы – любишь хватать ветер да снег.
И все удивлялся тому, что гуляют они еще по белому свету.
– Стынут ноги, темень подобралась к самому сердцу.
Монах огорчился:
– Неужто уйдешь безбожником? Взялся над ним молиться. А плут стонал:
– Не поднесут мне горькой водочки? Не согреться мне даже самыми сладкими бреднями!
Не слушал больного товарищ, подняв глаза к небу. Отбивался плут из последних сил:
– Вот своего Николу кликаешь. На что мне Никола? Созывай с облаков хоть всех праведников – что толку от зова?
Пока он так говорил, поехали мимо подводы. Пожалели странников добрые люди, взяли с собой, отвезли к жилью.
Когда же плут поднялся, то не поверил, что остался жив. И удивлялся монаху:
– Видно, впрямь спасли меня твои причитания.
Но вот занемог и монах и лежал в забытьи. Когда приходил в себя, лились его слезы. Товарищ спросил:
– Отчего плачешь?
– Оттого, что не сможешь проводить меня молитвой.
Удивился тот.
– Ну, не блаженный? У самого гроба о чем сокрушается!
Взялся плут ходить по заброшенным полям, откапывать болотные луковицы. Отдирал ивовую кору, искал коренья, поил хвоей и травяным отваром спутника.
Когда тот открыл глаза, показал ему луковицы:
– Вот они, мои молитвы.
– Немного от тебя нынче толку. Народу-то не до Господа! Авось, получится у меня.
Прикинувшись слепым, отправился в ближний город. И жалобно попричитывал, волочась по улицам, умоляя встречавшихся подать хоть сухаря, хоть морковинки. Никогда ранее не молил он так слезно, но все отворачивались от него, шарахались от стенаний и плача. Нешуточно возопил слепой:
– Али украли у вас сердца? С каких пор сделались бессердечными? Отказали убогому, мыкающемуся в нужде по дорогам!
И скулил, стонал пуще прежнего, протягивая руку, постукивая палкой. Однако был ему один ответ:
– Не потеряны наши сердца! Но, видно, ты к нам еще не хаживал. С войны столько вернулось сюда слепцов, что бродят они по площадям да улицам толпами, да все просят подаяния. Нет у нас столько хлеба, сколько нынче слепцов. Все-то война, все-то горе-горюшко.
– Эге, – смекнул плут, услышав такую отповедь. – Есть у меня иное в припасочке.
Явившись в другой город, подворачивал ногу. И обратился к народу:
– Помогите изувеченному! Дайте отведать, хоть лучины, хоть чесночины!
Бабы взялись его пристыживать:
– Помолчал бы, бессовестный! Ты еще здоров – здоровехонек. Истинные-то калеки – с руками, ногами оторванными, истинные горемыки – вовсе обрубочки! Погляди, сколько их нынче по Руси! Не иначе, остались лишь покалеченные мужики! Не они ли взывают к милосердию? Не они повсюду ползают? Нет им ни хлеба, ни лучины. Что уж с тобой, здоровым, разговаривать?
И погнали его с улиц:
– Эка, выдумал покалеченность!
Не сдался плут, посмотрел на свои руки и молвил:
– А ну-ка десять братцев, не забыли вы прошлое ремесло? Вижу – не спасает меня глотка, выручайте хоть вы хозяина!
Пронырливые братцы вспомнили дело и ловко усердствовали – но ничего не принесли хозяину. Плут испугался:
– Неужели и вы добро не ущучили? Зря запускал вас в карманы, в корзины с баулами – что там осталось, кроме махорочной пыли, кроме семечной шелухи?
Воскликнул:
– Неужто так обеднел народ! Не отыскалось ни гроша ни в одном кармане! Видно, правду мне молвили люди. Не помогают прежде проворные братцы, и язык, прежде золотой, меня не накормил!
И, пристыженный, возвратился к монаху.
– Что же со мной нынче сделалось? Седеет борода, спина сама собой сгибается… Ноги молят об отдыхе да все тянут на обочину.
Сказал, поглядев на монаха:
– И тебе, видно, брат, небо не помогает, сколько ни кланяйся ему!
И, запнувшись уже непослушными ногами, молвил:
– Вот сынок-то царский в землю ушел молоденьким… Не успел стянуться морщинами, и старость его уже не подточит. Не согнулся, не скорчился.
Монах откликался:
– Возле Престола Господня царевич сияет своим юным ликом.
Отмахивался товарищ:
– Ах, остались от царевича кости с глиной!
– Никогда не бывать Веселии. Где вольные кабаки, реки с молоком и медовые горы?
Монах молчал, сжимая посох, и отмеривал версту за верстой. Слезились его глаза, когда вглядывался он вдаль – клубилась там пылью дорога. Плут утверждал:
– То не твой Господь с апостолами, а солдатские полки.
Когда монах приникал к земле и прислушивался, плут его спрашивал:
– Что еще можно слышать по Руси, как не топот солдатских сапог?
– Отчего не ликуете? Отчего вместе с нами не радуетесь? В такой день печалиться могут лишь безумные!
И подносили чарочки, наливали водку, щедро насыпали сухарей, одаривали хлебом, а сами веселились, танцевали и пели без устали. За долгое время впервые услышали странники, как терзаются гармошки, заливаются веселые голоса; оказались посреди такого праздника, который не чаяли уже и встретить. Тогда плут вскричал с забившимся сердцем:
– Не потекли молочные реки на нашу землю? Не открылись внезапно винные фонтаны? Не принялись в кабаках подносить бесплатно теребням стаканчики? А может, теперь гуляк дорожных досыта накормят пряниками и пирогами? Скажите мне, бабоньки, не воцарилась ли Веселия?
Монах восклицал:
– Не иначе, сошел на землю Господь, коль так светлы повсюду лица! Сам Христос спустился с Николой – тому лишь так радуются, ликуют и празднуют!
Им сказали:
– Да вы, поистине, умишком тронутые. Проснитесь, если сможете! Очнитесь, если не помрачен до конца ваш разум! Война победой закончилась – не будет больше слез, сирот и вдов!
Монах с плутом воскликнули:
– И только! На них обоих набросились:
– Убирайтесь отсюда, безумные, если тому не рады, пока не надавали вам по шее натерпевшиеся бабы, пока на поколотили вас костылями своими покалеченные на фронте мужики, пока сироты не закидали вас камнями за такие слова, убирайтесь отсюда блаженные! Не посмотрим на вашу старость. Подите прочь!
Они и пошли.
Глава XIII
– Вот уже мы и сгорбились. Кому нужен я? И кому ты сгодишься со своей святостью? Пуста Русь, сколько вдаль ни засматривай, все видно, как ветер гоняет пыль.
В который раз поливал их, неприкаянных, дождь. Проходили они, мокрые, озябшие, деревню: были там на месте сгоревших домов выкопаны землянки. На пороге одной землянки увидели монах с плутом мальчишечку, который сидел один-одинешенек. Вздохнул плут, промокший до нитки, измученный дорогой:
– Вот малой имеет хоть прохудившуюся, но крышу, не заливает его дождь, есть где спрятаться от мороза – хоть земляные стены, но спасают они от стужи.
Мальчишка, услышав это, взмолился:
– Не нужна мне крыша, возьмите меня с собою!
Странники его спросили:
– Как тебя зовут? Где твои родители? Тот ответил:
– Зовут меня Алешкой. А откуда мамка с папкой и кто они, я не ведаю. Меня, сиротину, пригрели здешние люди, да и те померли этой весной.
Оставалось у калик в суме немного хлеба, дали сироте, он же все с ними просился:
– Готов идти с вами куда глаза глядят! Насиделся я под крышей! Тошно мне от стен!
Монах подумал:
– Хоть одного подниму, научу Божьему слову на безбожной земле.
Плут решил:
– Этот малой кого угодно разжалобит… Будет нам с ним хорошая милостыня.
Решили, не сговариваясь:
– Не пропадать сироте, пока еще таскаем ноги. Возьмем кровинку.
Взяли – и повели с собой.
Тотчас взялся плут скулить, у добрых людей прося подаяние, выставляя вперед мальчишечку:
– Не нам надо еды, накормите хоть малую сиротинку!
Смотрели люди на малого, жалели его и делились, чем могли. Монах благословлял дающих, а плут шептал:
– Клад для нас с тобой выкопан – накормит, напоит досыта.
Алешка же приплясывал впереди их да все удивлялся на леса, на поля, радостно было ему разглядывать синее небо. Скакал по дороге без устали, срывал придорожные цветы, готов был таращиться на каждую травинку с былинкой. Калики тому удивлялись:
– Видно, впрямь насиделся ягненок!
– Пусть в его безрадостной жизни будет радость поесть, попить.
И одаривали, кто сухарем, кто луковицей. Алеша радовался черному хлебу, простой воде.
Вздыхал на то праведный:
– Видно, никогда не едал сиротина пирог с конфетами, не знает, что есть еще мед с пряниками…
Плут между тем рассудил:
– Не его, несмышленого пострела, обучить мастерству да проделочкам? Молоды его пальчики, проворен ум – коль дам науку, буду жить весело!
Схватился учить Алешу карточной игре, присказкам да частушкам, показывать, как проворны могут быть пальчики за чужими поясами. Да вот только не желал тому учиться мальчишка! Спрашивал с досадой учитель:
– Не в темнице ты насиделся, раз на пустое никак не нарадуешься?! Что увидал в траве? Что разглядел на обочине? Ну, не проклятую пыль? Что без толку пялиться на облака с деревьями?!
Не слушал его малой! Убеждал плут:
– От моего учения будет сытым твое брюхо, как сыр в масле покатишься! Вот тебе богатство сую в самые руки – возьмемся шустрить по базарам, вокзалам. Не останемся без пропитания!
Монах качал головой:
– Тюрьма в конце твоего учения! Плут отвечал ему с усмешкой:
– То-то ты, праведный, не здоровался с ямами! Не вперед ли тот пропадет, кто тебя послушает? Со мной-то можно отыграться, вывернуться – а по твоим следам побежать – знаться наверняка с дыбой!
Монах между тем просил Алешу:
– Глаза твои молодые, зоркие, вперед нас разглядишь Господа! Смотри лишь внимательнее на дорогу, не идет кто навстречу?
Просил он бестолку! Алеша все не на то заглядывался, не было дела ему до монашьих просьб.
Вновь тогда плут принимался учить мальчишечку:
– Проси подаяние со слезой, с протянутой ручкой. В пояс кланяйся, плачь, приговаривай: «Некому пожалеть горемычного». Вдвое будет хлеба у нас в суме!
А монах сокрушался, слыша такие речи:
– Грех калечить лукавством неоперившуюся душу, безгрешного вводить в искушение!
– Коли дадут, благодарствуй с достоинством! Приговаривай: «Помоги вам Господь». Коль откажут – скажи то же, без обиды, со смирением…
Плут шептал на другое ухо:
– Поглядывай, не распахнута где дверца в хлев с погребом. Шустри за всякую приоткрытую дверь, есть ли что, лежащее без присмотра.
Вошли они как-то в одну избу, увидал монах в углу икону. Опустился на колена перед Богородицей, так поучал Алешу:
– Вместе со мною молись Матушке, радуйся Заступнице! О тебе Она печалится!
Плут добавил:
– За иконы заглядывать надобно – часто прячут за ними денежки в тряпицах. Частенько, бывало, так меня одаривали Божья Матерь с Заступником!
– Не от твоих молитв так скачет малой? Нет уже его сил тебя выслушивать!
Монах отвечал:
– От карт, от лукавства готов он бежать куда глаза глядят!
А малой нашел на дороге оброненную свирельку. И еще больше обрадовался:
– Никогда не играл я на дудочке! Твердил ему плут:
– Хороши бывают тайники за иконами.
Опускал ему за пазуху колоду меченых карт:
– Не пригодятся тебе те карты? А малой все показывал находку, от нее не мог отвести глаз:
– Хочу играть на дудочке. Вперед убегал да подпрыгивал. Только и вздыхали калики на подобную прыть.
– Мы в Бога давно не веруем. Да и товарищ твой больно подозрителен – ступайте-ка подобру-поздорову. Дадим лишь сиротине.
Мало кто отказывал Алеше, как не пожалеть бедненького, убогого – ему выносили снетков и хлеба, наливали квасу, привечали ласками.
Плут мечтал:
– Уже дрожат мои пальцы, отказали хозяину, язык мой путается, нет прежней сметливости. А вот парень? – иное дело! Остры глаза, шустры ноги, лишь ему дают подаяние. Отчего не приманить к себе мальчишку? Потечет моя жизнь тогда и в старости безбедно. Разве девки и бабы не любят удачливых? Пригож он собою, вырастет, растопит не одно сердце, опустошит не одну кубышку… Да и меня не обнесет, грешного!
Мальчишка тем временем бежал впереди с дудкой.
Монах вздыхал, любуясь им:
– Хорош будет он с Богом в сердце, с сумой да дорожным посохом!..
И утирал слезившиеся глаза. А мальчишка знай себе перебирал впереди ногами.
Взъярился плут:
– Так и будешь твердить малому о прогулках Господних? Будешь натаскивать на апостолов?.. Сам жил хуже любого нищего и его отвернешь от жизни! Да кто еще накормлен был одними молитвами?! Кто напился одними причитаниями?! Все твердишь о Божьих странниках – где они, страннички? Да были ли? Ну, разве проживет с убогим мальчишка? Гонят тебя отовсюду взашей с твоей-то святостью – и его будут гнать, бедного! Не скопца ль сделаешь из того, о ком сохнуть должны бабы с девками? Ай, дурья твоя голова, бестолковая… И всю-то жизнь променял на бредни, на сказки да причитания! Погляди на себя, юродивый, едва стоишь, а все туда же – талдычишь о Господе! Не тошнит ли уже сейчас мальца от твоих наставлений? Да ему не на небе, а здесь поживать надобно, да миловаться с пухлыми девушками, едать прянички, запивать винами. Ему колесом ходить, радоваться! Нет, не отдам сиротину! Верная будет ему с тобою пропажа!
Мальчишечка тем временем сладко спал и во сне посапывал. А плут подступал к товарищу:
– Хоть со мной он поест, попьет, погуляет с гармоникой, переймет присказки, научится проделочкам! Всему научу приемыша!
Разгневался монах, потрясал посохом:
– Замолчи, безумный! Не с такою жизнью оказались мы на самом краю? Догулялись, допили! Не оттого сейчас корчимся, нищие, убогие, что отвернулись от Святой Правды? Да разве можно отдать тебе безгрешную душу? От гульбы да веселья давно потеряна твоя совесть! Не ты есть сама ложь?.. Познает он с грешником радость? Под силу будет ему истинная любовь? Пропадет, сгинет безвинная душа…
А мальчишка спал – уж больно умаялся за день.
Плут тогда не выдержал:
– Бродить с юродивым – хватать беду на свою голову! Пропади ты пропадом! Давно распрощались бы мы, если б не сиротина.
Воскликнул монах:
– Не потерпит Господь, коли с тобой оставлю малого! Разве будет мне после того прощение?
Сильно и он гневался. Алеша спал, их не слыша, да все улыбался во сне.
А праведник расспрашивал Алешку, не видно где впереди Петра с Николою. Готов был отдать ему последнее, саму ветхую одежу снять с себя и укрыть ею, если будет тому холодно. Когда засматривался тот по ночам на звезды, радовался монах, как малый ребенок, ликовало его сердце:
– То есть миры Отца нашего! Зорче гляди их, Алешенька. Согреет тебя их огонь!
Плут тому только злился да поддувал костерок, дрожа от холода. Но случалось им проходить мимо базарной толпы, мимо цыганских таборов, расцветал и он! Загорались Алешкины глазенки на ту толчею и сутолоку, на ученых медведей, которых тащили за собой цыгане.
Несказанно радовался плут и приговаривал, чуть ли не приплясывая:
– Чую, тянет мальчишку к толчее да песням, как меня, бывало, в детстве тянуло.
Да все подталкивал Алешку к лавкам. Накидывался на него монах, он говаривал невинно:
– Пусть малой поглядит на пляски, наигрыши. Пусть попривыкнет к вольнице!
Сам про себя думал:
– Недолго быть нам со святошей!
Друг с другом они теперь не заговаривали. Боялся на привалах сомкнуть глаза пройдоха, сделался хуже последнего купчика. Все просыпался да посматривал на монаха. И нешуточно подумывал:
– Сморюсь, засну, украдет юродивый малого, умыкнет почище цыгана!
Видя, что и монах бодрствует, спрашивал:
– Отчего не спишь, блаженный? Отвечал тот, не скрывая отчаяния:
– Что ждать от тебя, коли вдов с сиротами обирать не стесняешься? Разве сомкнуть с тобою глаза?
И сторожил, опираясь на посох, – точно солдат на карауле.
А мальчишка спал как ни в чем не бывало.
И убегал далеко от них по дороге! Старались они, зевая от бессонницы, за ним поспеть, да без толку. Настолько оба выбились из сил, что сделались тенями. Перестал даже плут шутить свои шутки, стал бледен, зол, да все приглядывал за товарищем. Монах был чуть жив. Едва брели, не осталось у них сил на то, чтобы просить милостыню. Часто малой, вперед забегая к жилью, сам выпрашивал хлеба да луковиц. И поджидал их, играя на свирели-дудочке. Вовсе оба измучились!
– Видно, и нам расходиться в стороны! Куда только денем приемного сына? Как разделим? Не разорвать нам его на две половины. Давай решим полюбовно, обдумаем по-хорошему – вон, вдали виднеются два холма. Пусть один из нас пойдет к одному, а другой – к другому, остановимся на тех холмах. И к кому побежит сиротина, того и будет наследником!
Сам с надеждой, втайне от монаха, подмигивал сироте. И вытащил истинное в то время богатство, припасенный кусок сахара, зная – всякий малой любит сладкое.
Монах подумал и сказал:
– Быть тому. Пусть решает Господь!
И направились каждый к своему холму.
Монах шел, не оглядываясь. Горел крест, выжженный на его груди! А плут показывал тайно малому сладость, все спотыкался да посматривал назад.
Встали они, как было уговорено, на далеких холмах и ждали – да только напрасно! Он, Алеша, ни к кому из них не пошел. Сел в дорожную пыль и заиграл дудочкой, засвистел своей свирелькой. Да все тому радовался, что поют птицы и ласкает солнце, стрекочут ему кузнецы в траве. Все ликовал – никак не мог надышаться свободой!
Шли мимо три странника – и его дудочкой заслушались. Так-то оно и было!
– Иди отсюда подобру-поздорову, иначе закопаем тебя с твоей паствой. Хоть сыскать сто попов по всему городу, хоть тысячу, не отмолят, не проводят всех покойничков. Куда уж тебе, хилому?
Вернулся к товарищу монах. Тот приветствовал его:
– Утешил молитвами народ? Помогли твои причитания?
6
Шагали мимо них солдаты, звякая котелками. Их плут окликнул:– Погодите-ка, служивые. Не прихватите частушечника-балагура? За котелок пшенной каши, за сухарь с водой с утра до ночи готов я петь песни, складывать прибаутки. Готов за вашими котлами присматривать, повозиться со всякой провизией. Раздались из рядов голоса:
– Балагурит нам сама смерть, шутит шутки, запевает свои частушки! А к котлам никого не поставим – самим не хватает картофельной шелухи.
Вскричал в отчаянии плут:
– Так возьмите хотя бы монаха! Будет молиться за ваше возвращение, утешать, напутствовать – ему ничего не нужно, корой сыт, снегом талым накормлен. Захватите Божьего человека!
Отмахивались солдаты:
– Зачем нам монах? Мы в Бога не веруем. Нас и так отпоет шрапнель, снаряды нам сотворят молитву.
7
А пушки все грохотали, и тряслась земля, повсюду светило холодное зарево. Сели на снег калики. Плут сказал горько:– Вон, надежда наша последняя ушла вместе с походной кухней.
А мороз все наворачивал. Послышался скрип снега на мертвых улицах. Вздохнул монах из последних сил:
– То Господь идет к нам с Петром да Николой. Передаю душу свою в Его руки. Аминь!
Шептал ему безбожник костенеющим языком:
– Если кто и скрипит – то сама Костлявая. Уж скольких подкосила – чего ей стоит подгрести и наши кости?
И приготовился к смерти.
А это шли санитары, смотреть – есть ли оставшиеся в живых. Обходили дом за домом, улицу за улицей, а за ними двигались сани, туда ослабевших должны были складывать. Но не находили нигде живых, только ноги да руки торчали из-под снега. Увидали в сугробе обессилевших плута с монахом и воскликнули:
– Не чудо ли? Молодые да здоровые замерзли, умерли с голода. А эти еще шевелятся. Давайте, братцы, хоть их вывезем!
Подняли обоих, положили на сани. Укутали спасенных одеялами, дали горячего отвара. Той же ночью пошли сани по ладожскому льду – остались калики живы.
8
Вновь шатались они по дорогам.Взошли как-то на холм посреди снежной равнины, по которой гулял ветер – и не было им никакого жилья, негде было согреться: виднелись повсюду лишь одни печные трубы, обожженные пожарами.
Вспомнил монах о царском сыне:
– От великих грехов наказание! Попрали с радостью Божьи законы, сами сгубили Его дома, сделав хлева да конюшни там, где пребывал Господь! Плясали возле костров из икон, попирали святые кресты. Убили самого помазанника. Обагрили руки невинной кровью…
Откликнулся плут:
– Не я завидовал царскому сынку? Не я желал дворца с золотыми стенами, вина да имбирных пряничков? Уж лучше рядом с тобою приплясывать от холода, чем сгинуть, как царский сын!
Вновь твердил он:
– Одному я рад – не родился царевичем. Монах сказал:
– В небесах праведный о нас скорбит, молится!
Плут вздохнул:
– Черви быстро знают дело.
– Возле самого Престола царевич. Господи, упаси и помилуй!
– Вот что нас упасет и помилует, – и показывал плут две мороженые картофелины. И ворчал на спутника:
– Не пора спускаться с холма в укромное место, разводить хоть какой костерок. То-то все тебя, блаженный, тянет на горы – любишь хватать ветер да снег.
И все удивлялся тому, что гуляют они еще по белому свету.
9
Когда же пришла весна – занемог. Сделалось ему холодно. Лег пройдоха на землю и пожаловался:– Стынут ноги, темень подобралась к самому сердцу.
Монах огорчился:
– Неужто уйдешь безбожником? Взялся над ним молиться. А плут стонал:
– Не поднесут мне горькой водочки? Не согреться мне даже самыми сладкими бреднями!
Не слушал больного товарищ, подняв глаза к небу. Отбивался плут из последних сил:
– Вот своего Николу кликаешь. На что мне Никола? Созывай с облаков хоть всех праведников – что толку от зова?
Пока он так говорил, поехали мимо подводы. Пожалели странников добрые люди, взяли с собой, отвезли к жилью.
Когда же плут поднялся, то не поверил, что остался жив. И удивлялся монаху:
– Видно, впрямь спасли меня твои причитания.
Но вот занемог и монах и лежал в забытьи. Когда приходил в себя, лились его слезы. Товарищ спросил:
– Отчего плачешь?
– Оттого, что не сможешь проводить меня молитвой.
Удивился тот.
– Ну, не блаженный? У самого гроба о чем сокрушается!
Взялся плут ходить по заброшенным полям, откапывать болотные луковицы. Отдирал ивовую кору, искал коренья, поил хвоей и травяным отваром спутника.
Когда тот открыл глаза, показал ему луковицы:
– Вот они, мои молитвы.
10
Решил он, оглядев монаха:– Немного от тебя нынче толку. Народу-то не до Господа! Авось, получится у меня.
Прикинувшись слепым, отправился в ближний город. И жалобно попричитывал, волочась по улицам, умоляя встречавшихся подать хоть сухаря, хоть морковинки. Никогда ранее не молил он так слезно, но все отворачивались от него, шарахались от стенаний и плача. Нешуточно возопил слепой:
– Али украли у вас сердца? С каких пор сделались бессердечными? Отказали убогому, мыкающемуся в нужде по дорогам!
И скулил, стонал пуще прежнего, протягивая руку, постукивая палкой. Однако был ему один ответ:
– Не потеряны наши сердца! Но, видно, ты к нам еще не хаживал. С войны столько вернулось сюда слепцов, что бродят они по площадям да улицам толпами, да все просят подаяния. Нет у нас столько хлеба, сколько нынче слепцов. Все-то война, все-то горе-горюшко.
– Эге, – смекнул плут, услышав такую отповедь. – Есть у меня иное в припасочке.
Явившись в другой город, подворачивал ногу. И обратился к народу:
– Помогите изувеченному! Дайте отведать, хоть лучины, хоть чесночины!
Бабы взялись его пристыживать:
– Помолчал бы, бессовестный! Ты еще здоров – здоровехонек. Истинные-то калеки – с руками, ногами оторванными, истинные горемыки – вовсе обрубочки! Погляди, сколько их нынче по Руси! Не иначе, остались лишь покалеченные мужики! Не они ли взывают к милосердию? Не они повсюду ползают? Нет им ни хлеба, ни лучины. Что уж с тобой, здоровым, разговаривать?
И погнали его с улиц:
– Эка, выдумал покалеченность!
Не сдался плут, посмотрел на свои руки и молвил:
– А ну-ка десять братцев, не забыли вы прошлое ремесло? Вижу – не спасает меня глотка, выручайте хоть вы хозяина!
Пронырливые братцы вспомнили дело и ловко усердствовали – но ничего не принесли хозяину. Плут испугался:
– Неужели и вы добро не ущучили? Зря запускал вас в карманы, в корзины с баулами – что там осталось, кроме махорочной пыли, кроме семечной шелухи?
Воскликнул:
– Неужто так обеднел народ! Не отыскалось ни гроша ни в одном кармане! Видно, правду мне молвили люди. Не помогают прежде проворные братцы, и язык, прежде золотой, меня не накормил!
И, пристыженный, возвратился к монаху.
11
Наклонившись над дождевой лужей, загоревал он:– Что же со мной нынче сделалось? Седеет борода, спина сама собой сгибается… Ноги молят об отдыхе да все тянут на обочину.
Сказал, поглядев на монаха:
– И тебе, видно, брат, небо не помогает, сколько ни кланяйся ему!
И, запнувшись уже непослушными ногами, молвил:
– Вот сынок-то царский в землю ушел молоденьким… Не успел стянуться морщинами, и старость его уже не подточит. Не согнулся, не скорчился.
Монах откликался:
– Возле Престола Господня царевич сияет своим юным ликом.
Отмахивался товарищ:
– Ах, остались от царевича кости с глиной!
12
Брели они, словно две тени. Озирался плут и, видя лишь разорение, сокрушался:– Никогда не бывать Веселии. Где вольные кабаки, реки с молоком и медовые горы?
Монах молчал, сжимая посох, и отмеривал версту за верстой. Слезились его глаза, когда вглядывался он вдаль – клубилась там пылью дорога. Плут утверждал:
– То не твой Господь с апостолами, а солдатские полки.
Когда монах приникал к земле и прислушивался, плут его спрашивал:
– Что еще можно слышать по Руси, как не топот солдатских сапог?
13
Как-то вошли они в один город и оказались посреди ликующего народа. Окружили их бабы:– Отчего не ликуете? Отчего вместе с нами не радуетесь? В такой день печалиться могут лишь безумные!
И подносили чарочки, наливали водку, щедро насыпали сухарей, одаривали хлебом, а сами веселились, танцевали и пели без устали. За долгое время впервые услышали странники, как терзаются гармошки, заливаются веселые голоса; оказались посреди такого праздника, который не чаяли уже и встретить. Тогда плут вскричал с забившимся сердцем:
– Не потекли молочные реки на нашу землю? Не открылись внезапно винные фонтаны? Не принялись в кабаках подносить бесплатно теребням стаканчики? А может, теперь гуляк дорожных досыта накормят пряниками и пирогами? Скажите мне, бабоньки, не воцарилась ли Веселия?
Монах восклицал:
– Не иначе, сошел на землю Господь, коль так светлы повсюду лица! Сам Христос спустился с Николой – тому лишь так радуются, ликуют и празднуют!
Им сказали:
– Да вы, поистине, умишком тронутые. Проснитесь, если сможете! Очнитесь, если не помрачен до конца ваш разум! Война победой закончилась – не будет больше слез, сирот и вдов!
Монах с плутом воскликнули:
– И только! На них обоих набросились:
– Убирайтесь отсюда, безумные, если тому не рады, пока не надавали вам по шее натерпевшиеся бабы, пока на поколотили вас костылями своими покалеченные на фронте мужики, пока сироты не закидали вас камнями за такие слова, убирайтесь отсюда блаженные! Не посмотрим на вашу старость. Подите прочь!
Они и пошли.
Глава XIII
1
Плут вскричал:– Вот уже мы и сгорбились. Кому нужен я? И кому ты сгодишься со своей святостью? Пуста Русь, сколько вдаль ни засматривай, все видно, как ветер гоняет пыль.
В который раз поливал их, неприкаянных, дождь. Проходили они, мокрые, озябшие, деревню: были там на месте сгоревших домов выкопаны землянки. На пороге одной землянки увидели монах с плутом мальчишечку, который сидел один-одинешенек. Вздохнул плут, промокший до нитки, измученный дорогой:
– Вот малой имеет хоть прохудившуюся, но крышу, не заливает его дождь, есть где спрятаться от мороза – хоть земляные стены, но спасают они от стужи.
Мальчишка, услышав это, взмолился:
– Не нужна мне крыша, возьмите меня с собою!
Странники его спросили:
– Как тебя зовут? Где твои родители? Тот ответил:
– Зовут меня Алешкой. А откуда мамка с папкой и кто они, я не ведаю. Меня, сиротину, пригрели здешние люди, да и те померли этой весной.
Оставалось у калик в суме немного хлеба, дали сироте, он же все с ними просился:
– Готов идти с вами куда глаза глядят! Насиделся я под крышей! Тошно мне от стен!
Монах подумал:
– Хоть одного подниму, научу Божьему слову на безбожной земле.
Плут решил:
– Этот малой кого угодно разжалобит… Будет нам с ним хорошая милостыня.
Решили, не сговариваясь:
– Не пропадать сироте, пока еще таскаем ноги. Возьмем кровинку.
Взяли – и повели с собой.
Тотчас взялся плут скулить, у добрых людей прося подаяние, выставляя вперед мальчишечку:
– Не нам надо еды, накормите хоть малую сиротинку!
Смотрели люди на малого, жалели его и делились, чем могли. Монах благословлял дающих, а плут шептал:
– Клад для нас с тобой выкопан – накормит, напоит досыта.
Алешка же приплясывал впереди их да все удивлялся на леса, на поля, радостно было ему разглядывать синее небо. Скакал по дороге без устали, срывал придорожные цветы, готов был таращиться на каждую травинку с былинкой. Калики тому удивлялись:
– Видно, впрямь насиделся ягненок!
2
Полегче обоим сделалось – раньше их нещадно выгоняли хозяева, но как теперь замечали малую сиротину – выносили последнее, делились, чем могли, жалея убогого да бедного ребенка:– Пусть в его безрадостной жизни будет радость поесть, попить.
И одаривали, кто сухарем, кто луковицей. Алеша радовался черному хлебу, простой воде.
Вздыхал на то праведный:
– Видно, никогда не едал сиротина пирог с конфетами, не знает, что есть еще мед с пряниками…
Плут между тем рассудил:
– Не его, несмышленого пострела, обучить мастерству да проделочкам? Молоды его пальчики, проворен ум – коль дам науку, буду жить весело!
Схватился учить Алешу карточной игре, присказкам да частушкам, показывать, как проворны могут быть пальчики за чужими поясами. Да вот только не желал тому учиться мальчишка! Спрашивал с досадой учитель:
– Не в темнице ты насиделся, раз на пустое никак не нарадуешься?! Что увидал в траве? Что разглядел на обочине? Ну, не проклятую пыль? Что без толку пялиться на облака с деревьями?!
Не слушал его малой! Убеждал плут:
– От моего учения будет сытым твое брюхо, как сыр в масле покатишься! Вот тебе богатство сую в самые руки – возьмемся шустрить по базарам, вокзалам. Не останемся без пропитания!
Монах качал головой:
– Тюрьма в конце твоего учения! Плут отвечал ему с усмешкой:
– То-то ты, праведный, не здоровался с ямами! Не вперед ли тот пропадет, кто тебя послушает? Со мной-то можно отыграться, вывернуться – а по твоим следам побежать – знаться наверняка с дыбой!
Монах между тем просил Алешу:
– Глаза твои молодые, зоркие, вперед нас разглядишь Господа! Смотри лишь внимательнее на дорогу, не идет кто навстречу?
Просил он бестолку! Алеша все не на то заглядывался, не было дела ему до монашьих просьб.
Вновь тогда плут принимался учить мальчишечку:
– Проси подаяние со слезой, с протянутой ручкой. В пояс кланяйся, плачь, приговаривай: «Некому пожалеть горемычного». Вдвое будет хлеба у нас в суме!
А монах сокрушался, слыша такие речи:
– Грех калечить лукавством неоперившуюся душу, безгрешного вводить в искушение!
3
Когда подходили к деревне, учил:– Коли дадут, благодарствуй с достоинством! Приговаривай: «Помоги вам Господь». Коль откажут – скажи то же, без обиды, со смирением…
Плут шептал на другое ухо:
– Поглядывай, не распахнута где дверца в хлев с погребом. Шустри за всякую приоткрытую дверь, есть ли что, лежащее без присмотра.
Вошли они как-то в одну избу, увидал монах в углу икону. Опустился на колена перед Богородицей, так поучал Алешу:
– Вместе со мною молись Матушке, радуйся Заступнице! О тебе Она печалится!
Плут добавил:
– За иконы заглядывать надобно – часто прячут за ними денежки в тряпицах. Частенько, бывало, так меня одаривали Божья Матерь с Заступником!
4
И без конца упрекал монаха:– Не от твоих молитв так скачет малой? Нет уже его сил тебя выслушивать!
Монах отвечал:
– От карт, от лукавства готов он бежать куда глаза глядят!
А малой нашел на дороге оброненную свирельку. И еще больше обрадовался:
– Никогда не играл я на дудочке! Твердил ему плут:
– Хороши бывают тайники за иконами.
Опускал ему за пазуху колоду меченых карт:
– Не пригодятся тебе те карты? А малой все показывал находку, от нее не мог отвести глаз:
– Хочу играть на дудочке. Вперед убегал да подпрыгивал. Только и вздыхали калики на подобную прыть.
5
Долго они еще расхаживали вместе. В селах и деревнях говорили люди монаху:– Мы в Бога давно не веруем. Да и товарищ твой больно подозрителен – ступайте-ка подобру-поздорову. Дадим лишь сиротине.
Мало кто отказывал Алеше, как не пожалеть бедненького, убогого – ему выносили снетков и хлеба, наливали квасу, привечали ласками.
Плут мечтал:
– Уже дрожат мои пальцы, отказали хозяину, язык мой путается, нет прежней сметливости. А вот парень? – иное дело! Остры глаза, шустры ноги, лишь ему дают подаяние. Отчего не приманить к себе мальчишку? Потечет моя жизнь тогда и в старости безбедно. Разве девки и бабы не любят удачливых? Пригож он собою, вырастет, растопит не одно сердце, опустошит не одну кубышку… Да и меня не обнесет, грешного!
Мальчишка тем временем бежал впереди с дудкой.
Монах вздыхал, любуясь им:
– Хорош будет он с Богом в сердце, с сумой да дорожным посохом!..
И утирал слезившиеся глаза. А мальчишка знай себе перебирал впереди ногами.
6
Ночью одной, когда возле костерка заснул счастливый Алеша, схватились они над сиротиной.Взъярился плут:
– Так и будешь твердить малому о прогулках Господних? Будешь натаскивать на апостолов?.. Сам жил хуже любого нищего и его отвернешь от жизни! Да кто еще накормлен был одними молитвами?! Кто напился одними причитаниями?! Все твердишь о Божьих странниках – где они, страннички? Да были ли? Ну, разве проживет с убогим мальчишка? Гонят тебя отовсюду взашей с твоей-то святостью – и его будут гнать, бедного! Не скопца ль сделаешь из того, о ком сохнуть должны бабы с девками? Ай, дурья твоя голова, бестолковая… И всю-то жизнь променял на бредни, на сказки да причитания! Погляди на себя, юродивый, едва стоишь, а все туда же – талдычишь о Господе! Не тошнит ли уже сейчас мальца от твоих наставлений? Да ему не на небе, а здесь поживать надобно, да миловаться с пухлыми девушками, едать прянички, запивать винами. Ему колесом ходить, радоваться! Нет, не отдам сиротину! Верная будет ему с тобою пропажа!
Мальчишечка тем временем сладко спал и во сне посапывал. А плут подступал к товарищу:
– Хоть со мной он поест, попьет, погуляет с гармоникой, переймет присказки, научится проделочкам! Всему научу приемыша!
Разгневался монах, потрясал посохом:
– Замолчи, безумный! Не с такою жизнью оказались мы на самом краю? Догулялись, допили! Не оттого сейчас корчимся, нищие, убогие, что отвернулись от Святой Правды? Да разве можно отдать тебе безгрешную душу? От гульбы да веселья давно потеряна твоя совесть! Не ты есть сама ложь?.. Познает он с грешником радость? Под силу будет ему истинная любовь? Пропадет, сгинет безвинная душа…
А мальчишка спал – уж больно умаялся за день.
Плут тогда не выдержал:
– Бродить с юродивым – хватать беду на свою голову! Пропади ты пропадом! Давно распрощались бы мы, если б не сиротина.
Воскликнул монах:
– Не потерпит Господь, коли с тобой оставлю малого! Разве будет мне после того прощение?
Сильно и он гневался. Алеша спал, их не слыша, да все улыбался во сне.
7
Уцепились они с тех пор за мальчишку и не спускали глаз друг с друга. Как приходило время спать, посередке его укладывали, стараясь согреть высохшими своими телами. Читал сироте молитвы монах и просил Бога за его здоровье. А плут вспомнил старое: умыкнул где-то картузик, стащил детские сапожки – и тому несказанно радовался, как бежит, поспешает мальчишка в тех сапожках, в картузике. Всегда наготове была его карточная колода, а уж распевал пройдоха частушки так, как не пел и в молодости.А праведник расспрашивал Алешку, не видно где впереди Петра с Николою. Готов был отдать ему последнее, саму ветхую одежу снять с себя и укрыть ею, если будет тому холодно. Когда засматривался тот по ночам на звезды, радовался монах, как малый ребенок, ликовало его сердце:
– То есть миры Отца нашего! Зорче гляди их, Алешенька. Согреет тебя их огонь!
Плут тому только злился да поддувал костерок, дрожа от холода. Но случалось им проходить мимо базарной толпы, мимо цыганских таборов, расцветал и он! Загорались Алешкины глазенки на ту толчею и сутолоку, на ученых медведей, которых тащили за собой цыгане.
Несказанно радовался плут и приговаривал, чуть ли не приплясывая:
– Чую, тянет мальчишку к толчее да песням, как меня, бывало, в детстве тянуло.
Да все подталкивал Алешку к лавкам. Накидывался на него монах, он говаривал невинно:
– Пусть малой поглядит на пляски, наигрыши. Пусть попривыкнет к вольнице!
Сам про себя думал:
– Недолго быть нам со святошей!
Друг с другом они теперь не заговаривали. Боялся на привалах сомкнуть глаза пройдоха, сделался хуже последнего купчика. Все просыпался да посматривал на монаха. И нешуточно подумывал:
– Сморюсь, засну, украдет юродивый малого, умыкнет почище цыгана!
Видя, что и монах бодрствует, спрашивал:
– Отчего не спишь, блаженный? Отвечал тот, не скрывая отчаяния:
– Что ждать от тебя, коли вдов с сиротами обирать не стесняешься? Разве сомкнуть с тобою глаза?
И сторожил, опираясь на посох, – точно солдат на карауле.
А мальчишка спал как ни в чем не бывало.
И убегал далеко от них по дороге! Старались они, зевая от бессонницы, за ним поспеть, да без толку. Настолько оба выбились из сил, что сделались тенями. Перестал даже плут шутить свои шутки, стал бледен, зол, да все приглядывал за товарищем. Монах был чуть жив. Едва брели, не осталось у них сил на то, чтобы просить милостыню. Часто малой, вперед забегая к жилью, сам выпрашивал хлеба да луковиц. И поджидал их, играя на свирели-дудочке. Вовсе оба измучились!
8
Оказались они с мальчишечкой в чистом поле. Расходились здесь две дороги. Не выдержал первым плут, сказал давно задуманное:– Видно, и нам расходиться в стороны! Куда только денем приемного сына? Как разделим? Не разорвать нам его на две половины. Давай решим полюбовно, обдумаем по-хорошему – вон, вдали виднеются два холма. Пусть один из нас пойдет к одному, а другой – к другому, остановимся на тех холмах. И к кому побежит сиротина, того и будет наследником!
Сам с надеждой, втайне от монаха, подмигивал сироте. И вытащил истинное в то время богатство, припасенный кусок сахара, зная – всякий малой любит сладкое.
Монах подумал и сказал:
– Быть тому. Пусть решает Господь!
И направились каждый к своему холму.
Монах шел, не оглядываясь. Горел крест, выжженный на его груди! А плут показывал тайно малому сладость, все спотыкался да посматривал назад.
Встали они, как было уговорено, на далеких холмах и ждали – да только напрасно! Он, Алеша, ни к кому из них не пошел. Сел в дорожную пыль и заиграл дудочкой, засвистел своей свирелькой. Да все тому радовался, что поют птицы и ласкает солнце, стрекочут ему кузнецы в траве. Все ликовал – никак не мог надышаться свободой!
Шли мимо три странника – и его дудочкой заслушались. Так-то оно и было!