Браун Сандра. Фантазия

   Элизабет заколебалась, но, не желая показаться ханжой, сняла гарнитур с вешалки и приложила к себе сорочку.
   — Она еще растянется. Будет как раз, если у нее тридцать второй или тридцать четвертый размер.
   — Размер чего?
   — Бюстгальтера.
   — Ага. — Тэд скосил глаза, уставился на чашки, потом на ее грудь. — Должно подойти. А это расстегивается?
   Он дотронулся рукой до идущих сверху донизу перламутровых пуговиц. Проворными движениями пальцев расстегнул первые две, при этом их глаза на мгновение встретились.
   Элизабет положила гарнитур на прилавок.
   — Вы берете?
   — А это для чего?
   Шокированная, она смотрела, как пальцы мужчины медленно, с остановками, продвигаются по высокому вырезу для ноги до конусообразного отрезка, соединяющего переднюю и заднюю части комбидреса, и едва, сдержала готовый сорваться стон.
   — Это застежка, — ответила Элизабет вдруг охрипшим голосом.
   — Для чего?
   Доведенная до белого каления, она воскликнула:
   — Что вы имеете в виду?
   — Гм, очень удобно. А это для чулок? — Он пробежал указательным пальцем по одной из кружевных подвязок.
   — Да, но их можно снять.
   — Я беру, добавьте сюда еще пару чулок «паутинка».
   — Платить будете наличными или по кредитной карточке?
   — По кредитной карточке.
   — Прекрасно.
   От волнения она едва сумела выписать чек, а каретка аппарата под ее дрожащими пальцами двигалась с таким скрипом, что казалось, съест сейчас его кредитную карточку. Т.Д. Рэндольф. Интересно, его полное имя Тадеуш, и какое имя начинается с буквы «Д», подумала Элизабет, обругав себя за любопытство. Что, черт возьми, ей за дело до его имени!
   — Упаковку сделать подарочную? — спросила женщина, заворачивая злополучную комбидресс и чулки в тонкую оберточную бумагу.
   — Нет, не стоит.
   «Бьюсь об заклад, что он спешит в объятия возлюбленной. Зачем же тратить драгоценное время на развертывание подарка, вместо того чтобы сразу приступить к делу?»
   — Благодарю вас, — сказал Тэд, принимая у нее из рук пакет с эмблемой «Фантазия».
   — Всегда к вашим услугам.
   — До встречи дома.
   К сожалению, да. И тут ничего не поделаешь. Элизабет холодно кивнула и отвернулась еще до того, как он вышел из магазина, но не выдержала и тайком посмотрела в окно, на покидающего гостиницу Тэда. Он шел, как обычно, своей уверенной походкой, казавшейся сейчас Элизабет отвратительной.
   Хорошо еще, что он пошел не в отель на случку со своей дамой, а наверняка в какой-нибудь паршивый мотель на окраине.
   Она отвернулась от окна и швырнула чек от его кредитной карточки в ящик с наличными. В этот момент зазвенел колокольчик. Уверенная, что это Тэд явился еще за чем-нибудь, Элизабет повернулась к дверям. Выражение ее лица напоминало сейчас табличку с надписью «Не беспокоить».
   — Привет! — воскликнула она с досадой.

6

   — Я не помешал? — Это был не Тэд, а Адам Кэйвано.
   — Нет, конечно нет, мистер Кэйвано. Я просто, ах… — Второй раз мужчина, которому она так хотела понравиться, застает ее погруженной в дурацкие мечты. — Я тут просматривала каталоги.
   — Мне показалось, вы о чем-то задумались.
   — Вы совершенно правы. Прошу вас, заходите и располагайтесь поудобнее.
   В этот раз он пришел один.
   — Я на минутку. — Безо всякого стеснения Кэйвано отправил в рот одну за другой несколько шоколадных конфет из коробки для посетителей и, игнорируя всякие приличия, облизал пальцы. — У меня небольшая пауза между двумя встречами. Я заглянул бы к вам давно, но мое расписание забито до предела.
   — Не сомневаюсь, вы ужасно заняты.
   — Я хотел предложить вам поужинать вместе в субботу. Не возражаете?
   — Поужинать? — Элизабет буквально оцепенела. С Адамом Кэйвано, международным прожигателем жизни, одним из самых блестящих холостяков в мире? Просто невероятно!
   — Вы свободны в субботний вечер? Если нет, можем перенести встречу…
   — Нет, я свободна, — поспешно произнесла Элизабет. — Ужин в субботу! Что может быть лучше!
   — Прекрасно. Красивая женщина способна сделать приятными любые деловые переговоры. — Он одарил ее улыбкой, достойной голливудских героев. — Я найду в картотеке ваш адрес и заеду за вами в половине восьмого.
   — О, стоит ли себя так утруждать? Я могла бы встретиться с вами в другом месте.
   — Я предпочитаю заехать за вами. В половине восьмого в субботу?
   — Да, прекрасно.
   — Тогда до встречи, Элизабет.
   После его ухода Элизабет несколько минут не могла прийти в себя. Сам Адам Кэйвано пригласил ее на ужин! Шутка ли! Ей пришлось ущипнуть себя, и не раз, чтобы поверить в случившееся. Такой красивый, обаятельный, ухоженный, такой элегантный. Словом, все, о чем только может мечтать женщина. Да, сам Адам Кэйвано пригласил ее, вдову Бэрк, на ужин!
   Что ей надеть?
 
   Неудачный в смысле покупателей понедельник полностью компенсировал вторник, когда региональная ассоциация ветеринаров собралась в отеле на свой двухдневный семинар. Даже в первой половине дня дверь магазина не закрывалась. И к моменту, когда ветеринары в полдень убрались восвояси, магазин нуждался в косметической операции.
   Элизабет привела в порядок опустевшие полки и снова заполнила их товарами. Работа эта не требовала особых умственных усилий. Снаружи шел дождь. И даже здесь, в помещении, было как-то тоскливо. Элизабет зажгла ароматические свечи, чтобы придать магазину более уютный и приветливый вид.
   Лучше всего сейчас было устроиться поуютнее у камина с хорошей книгой. Или подремать. Но только она села, мысли стали путаться и сон сморил ее.
 
   Винтовая каменная лестница была слабо освещена. На неровных ступеньках отпечатались следы многочисленных предков. Я осторожно ступала по ним, чтобы не расплескать капли из того, что несла на подносе.
   Сквозь узкое окно проникал бледный свет. По мутному стеклу стекали серебряные дождевые струйки. Придерживая поднос бедром, я постучала в другую дверь в конце зала. Он отозвался. Едва распахнув дверь, я услышала звук собственного сердца. Так случалось всегда, стоило мне войти в спальню, где лежал прикованный к постели наш «гость».
   Скоро две недели, как он находится у нас в доме. Хорошо помню тот день, когда увидела его биплан и выбежала из кухни во двор. За аэропланом тянулась струйка черного дыма. Пилоту удалось посадить самолет и выбраться из кабины до того, как аэроплан взорвался и загорелся.
   Мой отец, работавший в поле, тоже оказался свидетелем случившегося. И мы вместе бросились к объятым пламенем обломкам аэроплана. Пилот находился неподалеку и медленно полз по земле. Было видно, что он ранен. Подхватив его с двух сторон, мы внесли его в дом и уложили в постель в комнате на втором этаже.
   Он оказался американцем. Стиснув зубы от боли, пилот попросил отца загасить пожар, опасаясь, как бы его не заметили немцы. Пилот с грехом пополам говорил по-французски, а мы не знали ни слова по-английски. Но прежде чем потерять сознание, он все же сумел объяснить нам свою просьбу. Отец побежал выполнять ее, а я осталась ухаживать за раненым.
   Я сняла с него защитные очки и шлемофон, и, когда смыла сажу с лица, сердце у меня затрепетало. Он был необычайно красив, особенно густые каштановые кудри, ниспадавшие на лоб. Пальцы не слушались, когда я стала снимать с него одежду, но выбора не было. По простыне стало расползаться темно-красное пятно. Позже я узнала, что американца подбил немецкий пулеметчик во время воздушного боя. Остальные самолеты из его эскадрильи были сбиты. Он получил сквозное пулевое ранение, чуть выше пояса. Я промыла и перевязала рану. При этом он так стонал, что я не в силах была сдержать слезы.
   Дело шло на поправку, но о возвращении в строй или хотя бы о перевозке в госпиталь пока не могло быть и речи. Поскольку отец работал с утра до ночи, обязанность ухаживать за пилотом была возложена на меня.
   Сейчас, когда я вошла, он полулежал, откинувшись на подушках. Я отвела взгляд от его голой груди, вызывавшей всякий раз, к моему стыду, неодолимое желание, близкое к оргазму. Его одежду, насквозь пропитанную кровью, пришлось выбросить, остался только белый шелковый шарф, который я осторожно развязала у него на шее и спрятала у себя под подушкой.
   Он лежал под простыней совершенно голый. Я это знала, потому что не раз обмывала его, пока он был без сознания, в лихорадочном бреду.
   Смутившись от его пристального взгляда, я спросила, хочет ли он есть, и получила утвердительный ответ. Половицы в нашем старом доме немилосердно скрипели, когда я шла к его узкой кровати. Поставив поднос на тумбочку, я села на край постели, стараясь не касаться своим задом его бедра, которое четко вырисовывалось под простыней.
   Рука у меня дрожала, когда я принялась кормить его с ложечки. Улыбаясь, он похвалил меня за вкусный суп… После каждой ложки я вытирала ему рот салфеткой. Он съел все до последней капли.
   Прежде чем уйти, я зажгла свечу. День выдался пасмурный, по карнизу стучали капли дождя, и в комнате было темно. Нервно теребя пальцы, я спросила, не надо ли ему вице чего-нибудь.
   Вместо ответа он положил мне руку на талию. Я вздрогнула, как от ожога. Ласковым, но властным движением он усадил меня на кровать. Словно загипнотизированная его сияющими глазами, я потеряла контроль над собой. Он ласково погладил мое лицо, поиграл завитками волос на затылке, сказав, что такую прическу американцы называют «стилем Гибсона». Я попыталась повторить эти слова, дав ему повод посмеяться над моим ужасным произношением.
   Его рука потянулась к воротничку моей английской блузки. Пробежав пальцами по кружевам, он нащупал камею, доставшуюся мне от покойной матери брошь, после чего одну за другой расстегнул пуговицы.
   Сердце мое гулко забилось, когда он легонько сжал пальцами мою грудь, а потом пощекотал кончиком большого пальца сосок. Голова закружилась. Меня бросило в жар от стыда и наслаждения.
   Он обвил рукой мою шею, привлек к себе и, когда голова моя очутилась рядом с ним на подушке, поцеловал. Я едва не потеряла сознание, ощутив у себя во рту его язык. Никогда не думала, что слияние губ дает ощущение интимной близости. На ферме мне не раз приходилось быть свидетельницей случек, и я считала, что процесс воспроизводства у людей происходит так же просто, как у животных. Я просто не представляла себе, что сердце может биться так сильно, а кровь нестись по жилам таким горячим, плотным потоком. Понятия не имела о том, сколько наслаждения таит в себе совокупление.
   Его руки проникли мне под одежду, устремившись к самым чувствительным, интимным частицам моего тела. Я старалась их не касаться даже мочалкой во время мытья. Такие прикосновения церковь считала греховными. Но я не думала ни о грехе, ни об отце, ни о делах, которые ждали меня внизу. Сейчас для меня существовали только американец и его руки, ласкавшие меня.
   Я услышала собственный стон, когда он погладил мягкие волосы у меня между ног, а потом своими умелыми пальцами исторг влагу из самых глубин моего существа. Затем указал на то, что было у него ниже живота, и резко, почти грубо, велел это потрогать. Странно. Я ежедневно касалась его тела, но сейчас, когда он просунул мою руку под простыню, туда, где у него росли мягкие курчавые волосы, испытала совсем другое, не знакомое мне чувство. Да и сам он был совершенно другим. Горячим, но не от температуры. Дышал прерывисто, но не бредил.
   Он задрал мою юбку и потянул меня на себя. Я даже не успела напомнить ему о ране, потому что он сдвинул вверх лифчик и обхватил губами сосок. Я не могла произнести ни слова и, словно завороженная, отдалась…
 
   Услышав телефонный звонок, Элизабет испуганно вскочила, стараясь унять сильно бьющееся сердце. Она несколько раз глубоко вздохнула и все еще дрожащими руками сняла трубку.
   — Алло.
   — Привет. Это я. Что-нибудь случилось? — раздался в трубке голос Лайлы.
   — Нет, все в порядке.
   — Голос у тебя какой-то странный.
   — Просто я занята.
   — Новыми фантазиями? Лиззи, они сногсшибательные.
   Целых три дня от Лайлы не было ни слуху ни духу, и Элизабет решила, что ее опусы либо слишком уж отдают графоманством, либо просто не понравились Лайле. Итак, как писательница она не состоялась и восприняла этот факт со смешанным чувством досады и облегчения.
   — Ты просто щадишь мое самолюбие, — сказала Элизабет сестре.
   — Вовсе нет. Господи Боже мой, Лиззи, я и представить себе не могла, что у тебя такое богатое воображение по части эротики. Я без конца перечитывала твои фантазии, и каждый раз не без удовольствия.
   — Но ты моя сестра и любишь меня. Вполне естественно, что ты…
   — Ты права. Но чтобы убедиться в справедливости собственного мнения, я дала, их почитать четырем своим коллегам.
   — Совершенно напрасно!
   — Успокойся. Я не назвала им автора. К тому же они ни за что не поверили бы, что это ты, моя маленькая мышка.
   — Благодарю, — сухо произнесла Элизабет.
   — В общем, не только женщины, но и мужчины, прочитавшие их…
   — Ты их давала читать мужчинам!
   — Ты же знаешь, женщины пока не установили монополии на рынок фантазий, — возразила Лайла. — И я подумала, что неплохо узнать, какое впечатление твои фантазии произведут на мужчин. И надо сказать, впечатление оказалось соответствующим. Сейчас они уже на пути в Нью-Йорк. Рукописи, а не мужчины, — пояснила Лайла, смеясь.
   — Ты их отправила?
   — Да, чтобы ты не передумала и не помешала мне! Я сама их печатала, наделав при этом кучу ошибок, хотя старалась так, что даже руки стали скользкими от пота… Надеюсь в скором времени получить от тебя еще что-нибудь в этом роде?
   — Еще? Кто тебе сказал, что будет еще?
   — Я говорю. Ты — талант и не ограничишься двумя фантазиями.
   — Талант, пожалуй, тут ни при чем. Да и времени не хватает на это, — произнесла Элизабет нерешительно. — К тому же у меня в субботу свидание.
   — Ты шутишь? — взвизгнула Лайла. — Кто он? Тот тип с клеткой для цыплят?
   — Это была не клетка, а маленький вольер для ирландского сеттера. А типа зовут Тэд Рэндольф. Но свидание у меня не с ним. — Она не стала рассказывать сестре о прошлой субботе и Осеннем фестивале, поскольку та тотчас же сделала бы неправильный вывод. Сказала бы, что Тэд пошел не ради детей, а ради нее. — Адам Кэйвано пригласил меня на ужин.
   — Неужели? Ну, дорогая сестричка, это может послужить великолепным сюжетом для следующей истории. Запомни все, до мельчайших подробностей.
   — Лайла, это всего лишь ужин.
   — Который, если ты правильно себя поведешь, может затянуться до завтрака, а то и до обеда. — Элизабет не удержалась от возгласа возмущения, но Лайла, как ни в чем не бывало, продолжала: — Хватит быть паинькой. Пора реализовать свои фантазии. Развлекайся, но только не влюбляйся в Кэйвано.
   Лайла отвалила вскоре после того, как заручилась обещанием сестры подумать о своей дальнейшей писательской деятельности. Элизабет, к своему удивлению, обнаружила, что задержалась на целых пять минут, закрыла магазин и поспешила домой, чтобы не огорчать миссис Альдер.
   Из-за дождя на дорогах творилось что-то невообразимое. С большим трудом она добралась до дома. Но не успела выйти из машины, как Миган и Мэтт бросились к ней.
   — Мама, с Тэдом случилось что-то ужасное! — с театральными интонациями в голосе воскликнула Миган.
   Отстранив детей, Элизабет вышла из машины и захлопнула дверцу.
   — Что значит «ужасное»? До свидания, миссис Альдер, — бросила она вслед уходившей няне. — Да что же все-таки с ним случилось? — Она снова повернулась к детям, похожим сейчас на плакальщиков, и не сдержала улыбки.
   — Мы думаем, он умер, или еще что-нибудь. Мэтт проговорил это с таким мрачным видом, что мать нарочно закашлялась, стараясь подавить приступ смеха,
   — Но почему?
   — Потому что его машина на месте, а он не отвечает, когда мы стучимся.
   — Может быть, он уехал на мотоцикле?
   — Мотоцикл в гараже.
   — Ну, может, просто не хочет ни с кем общаться.
   Или, что более вероятно, уже с кем-нибудь общается, подумала Элизабет. Она не виделась с ним с тех пор, как он в понедельник покинул «Фантазию», унося в пластиковом пакете подарок для своей возлюбленной.
   Миган замотала головой.
   — На кухонном столе стоят тарелки с едой. А он говорил, и не раз, что не терпит беспорядка.
   — Видимо, у него сегодня просто нет настроения убираться.
   — А может, он все-таки умер. А мы, вместо того чтобы посмотреть, стоим тут и рассуждаем.
   Откуда у Мэтта такие мрачные мысли? Весь в меня, подумала Элизабет.
   — Надо посмотреть, мам. Пошли!
   Дети схватили ее с двух сторон за руки и потащили через двор.
   — Уверена, ничего страшного не случилось, — попыталась она успокоить детей, — скоро вы убедитесь в этом. — Но дети были не на шутку встревожены. Надо развеять их сомнения, иначе этому не будет конца. — Ну ладно, пошли, — согласилась она после долгих уговоров и просьб.
   У входа на веранду Элизабет снова заколебалась, но при одном лишь взгляде на детей набралась духу и постучала. Никто не ответил. Из дома не доносилось ни единого звука. Элизабет опять постучала.
   — Видишь, мам, он не отвечает.
   — Он умер.
   — Не умер, — возразила Элизабет еще больше помрачневшему Мэтту. — Поверьте, все в порядке. — Заслонив лицо руками от света, Элизабет заглянула в дом сквозь решетку. Дети сказали правду. Стол был завален грязными тарелками и остатками еды.
   — Дверь не заперта. Зайди посмотри.
   — Миган, я не могу просто так зайти в дом к мужчине!
   — Почему?
   Вопрос прозвучал так невинно и так серьезно, что Элизабет не сразу ответила:
   — Это невежливо, вот почему. — Что еще могла она сказать? Не объяснять же детям, что мистеру Рэндольфу, скорее всего, не хочется, чтобы его беспокоили, если он резвится с подружкой в постели или отсыпается после пьянки, или… На ум пришло еще несколько вариантов. Элизабет невольно встревожилась. Что же с ним там приключилось?
   — А что, если Тэд заболел и ему надо помочь?
   — Он может умереть, и ты будешь виновата, мам.
   — Ну хорошо! — воскликнула женщина. Весь ее вид говорил о том, как трудно решиться на такой грех, войти в дом к мужчине, и дети видели ее колебания. Наконец она все же толкнула решетчатую дверь, затем — деревянную и обнаружила, что обе двери не заперты. Она осторожно шагнула внутрь, дети следовали за ней по пятам. — Нет, оставайтесь здесь. — Ей не хотелось, чтобы дети увидели свое божество в непристойной позе или просто в обществе представительницы противоположного пола.
   — Мы тоже пойдем.
   — Нет, я войду одна, посмотрю, не случилось ли чего-нибудь плохого, и сразу вернусь назад.
   Опасаясь, что дети не послушаются, Элизабет закрыла за собой решетчатую дверь на задвижку и на цыпочках пошла через веранду. Прежде чем войти в кухню, она окликнула Тэда, и голос ее прозвучал неестественно громко, отдаваясь эхом в пустом доме. Возможно, он сейчас в городе с кем-нибудь из друзей, а она бесцеремонно вторглась в его владения! Как потом объяснить ему свой поступок?
   Но почему тогда весь стол и вся раковина завалены грязной посудой? Без всякой причины Тэд не оставил бы кухню в таком беспорядке.
   Не зная расположения комнат в доме, Элизабет осторожно направилась к центральной двери и снова окликнула Тэда по имени. Гостиная, в которой Элизабет очутилась, была обставлена с большим вкусом. Ничего сногсшибательного, современный стиль и во всем чувство меры. На журнальном столике аккуратной стопкой лежали «Ньюсуик», «Тайм», «Эсквайр». И ни одного журнала с голыми девушками.
   — Вероятно, он держит их в спальне, — прошептала она.
   Сумерки быстро сгущались, и в доме стало темнеть. Начавшийся было дождик, когда она возвращалась с работы, превратился в настоящий ливень и по окнам забарабанили крупные капли. Несмотря на темень, Элизабет не стала включать свет. И комнаты выглядели достаточно мрачно. Ее била нервная дрожь.
   — Мистер Рэндольф? Тэд?
   Снова никто не ответил. Элизабет облегченно вздохнула и направилась к кухне.
   Но не успела сделать и нескольких шагов, как услышала слабый стон. Она замерла, прислушиваясь, не померещилось ли? Стон повторился. На сей раз немного громче.
   Сердце забилось, как сумасшедшее. Что это? Стон боли или страсти? Агонии или экстаза? Возможно, того и другого вместе. О Господи, ей так не хотелось знать это! Но дети! Они не оставят ее в покое.
   Элизабет пошла по коридору в глубь дома. Увидела открытую дверь и услышала шелест простыней. Да, именно простыней, она не ошиблась. Но сколько там тел — одно или два? Она заглянула и тотчас отшатнулась назад, однако успела увидеть достаточно много.
   Это была, несомненно, спальня. У стены, напротив дверей, стояла королевских размеров кровать, на которой возлежал сам хозяин. К счастью, один. Только не похоже было, чтобы он отдыхал.
   Несколько секунд вполне хватило, чтобы понять, что Тэд болен. Он метался в постели.
   Элизабет собрала все свое мужество и вошла в спальню холостяка с тем душевным трепетом, с которым новобранец вступает в свой первый бой. Каждый выполняет свой долг.
   — Тэд? — Ее охрипший голос дрожал. Неудивительно, что Тэд не услышал ее. Стоны становились все громче, и это помогло Элизабет справиться с дрожью в голосе.
   Резким движением Тэд откинул бледно-голубую простыню и предстал перед Элизабет совершенно голым.
   Хорошо еще, что часть простыни задержалась на его бедрах, скрыв от женщины то, что было между ними. Тэд лежал, раздвинув ноги: и одна свисала чуть ли не до пола, а вторая явственно вырисовывелась под простыней. Грудь была обнажена, а плоский живот тяжело поднимался и опускался при каждом вдохе и выдохе. Пупок у него…
   Элизабет отвела взгляд от пупка, успев, однако, заметить, что он сексуальный, глубокий и окружен темными вьющимися волосами, которые уходили вверх узкой дорожкой, разделяя торс на две равные половины, и соединяли грудь с тонкой талией. Против ожидания соски у него были напряжены.
   Элизабет на цыпочках с опаской приблизилась к кровати, словно там лежал дремлющий зверь. Глаза у Тэда были закрыты, а веки судорожно подергивались. Он что-то пробормотал, потом опять издал стон.
   Движимая жалостью, Элизабет склонилась над ним, упершись коленом в постель.
   — Тэд? Вы больны?
   Одной рукой он шарил по постели, а второй… инстинктивно закрыл то самое место. До этого Элизабет не замечала его, просто не могла себе этого позволить. Но сейчас у нее не было выбора.
   Она не в силах была даже моргнуть и прерывисто дышала. В голове били все колокола Квазимодо. И Элизабет едва не потеряла сознание.
   Тэд снова заколотил кулаком по постели, а потом крепко сжатый кулак лег всей своей тяжестью ей на грудь, пальцы разжались и коснулись мягкой округлости. Тэд, должно быть, пробудился от беспокойного сна, потому что глаза у него вдруг открылись. Он ошеломленно уставился на женщину, стоявшую у его постели, она с не меньшим удивлением — на него. Тэд быстро натянул простыню, и под ней на том месте, где он раньше держал руку, образовалась выпуклость. Но ни сам он, ни Элизабет этого не замечали или притворялись, будто не замечают.
   — Что вы здесь делаете? — спросил он охрипшим голосом, облизнув пересохшие губы.
   Элизабет долго не могла ничего объяснить, потом, запинаясь, наконец произнесла:
   — Я… мне… Дети… Вы больны?
   Тэд потрогал ладонью лоб.
   — Ничего страшного, я скоро буду в порядке.
   Он не хотел признаваться, что болен, и это привело Элизабет в ярость.
   — Так больны вы или нет?
   — Похоже, болен, — пробормотал он. — Скорее всего, это грипп. Вам лучше держаться подальше, чтобы не заразиться и не заразить ребятишек.
   — У вас температура?
   — Не знаю. А вы как думаете?
   Элизабет, поколебавшись мгновение, положила свою прохладную руку ему на лоб, липкий от пота, но горячий.
   — Небольшая, но есть.
   — Это я пропотел, а была высокая. Все сбросил с себя! Видите, вон в ногах валяется. Там покрывало, одеяло и простыни.
   — Термометр есть?
   — В шкафчике в ванной комнате.
   Элизабет обрадовалась предлогу хоть на минуту отойти от Тэда и направилась в ванную комнату. Взяла термометр со второй полки в шкафчике над раковиной, с трудом поборов искушение посмотреть, что еще там лежит, и вернулась в спальню, прихватив вместе с термометром аспирин в пузырьке.
   Тэд успел разровнять простыню и еще выше подтянул ее так, что голой осталась только грудь с упругими сосками. Элизабет спокойно, насколько это было возможно в сложившейся ситуации, стряхнула градусник, склонилась над Тэдом и положила термометр ему под язык.
   — Вы что-нибудь принимали? Хотя бы это? — Она протянула Тэду пузырек с аспирином. Он покачал головой. С упреком взглянув на него, она бросила: — Я скоро вернусь. Не забудьте про градусник. Когда в дверях появилась мать, Миган и Мэтт буквально прыгали от нетерпения.
   — Вы оказались правы, — сказала Элизабет, опередив детей, готовых обрушить на нее тысячи вопросов. — Тэд болен.
   — Можно его навестить?
   — Нет.
   — Больных друзей надо навещать. Так говорят в воскресной школе.
   — Но не в тех случаях, когда у друзей заразная болезнь. Вы можете заразиться гриппом.
   — Ты тоже можешь заразиться. Почему же тебе можно, а нам нельзя?
   — Потому что я мама, а мамы не так легко заражаются, как дети.