Страница:
Одно время он передавал свои знания молодому поколению законников, а потом был переброшен на то, что при советской власти называлось организационно-кадровой работой. Кастильцы, всегда питавшие нездоровое пристрастие ко всяким бюрократическим вывертам, по достоинству оценили нововведения Смыкова: личные дела, карточки по учету кадров, анкеты и регистрационные журналы.
Особой виртуозности он достиг в составлении характеристик, которые всегда стряпал на глазах, на основании одних только архивов инквизиции, кстати сказать, весьма обширных. Вот так выглядел, к примеру, один из его шедевров:
"Дон Алонсо де Хименес проявил себя стойким борцом за дело истинной веры. В достаточном объеме владеет рыцарским искусством. Постоянно работает над совершенствованием своих морально-боевых качеств. Здоров, форму одежды соблюдает.
У равных по происхождению пользуется авторитетом, у рядовых рыцарей – уважением.
Имеет отдельные недостатки. Дважды переходил в магометанство, последний раз пробыл в таком состоянии 10 лет. В Кордовском калифате имеет родственников – 6 жен и 18 детей.
При искоренении вышеуказанных недостатков дон Алонсо де Хименес может быть допущен к участию в крестовом походе против неверных".
Делая стремительную, хоть и своеобразную карьеру (он уже жил в верхних покоях замка, хотя ступать за его порог права не имел), Смыков считал себя кем-то вроде Штирлица, внедренного в логово врага. Со всех важных документов, проходящих через его руки, он аккуратно снимал копии. Оставалось только найти надежного связника.
Но тут разразилась новая катастрофа, закончившаяся тем, что власть была свергнута не только в Кастилии и Отчине, но даже в степи. Замученные войной, мором и голодом люди посчитали первопричиной всех несчастий своих собственных вождей. Может, в этом и был резон, но уж больно радикальные меры применялись для исправления допущенных ошибок. Вместе с гнойным нарывом отрезали и голову. По всей Кастилии вновь запылали костры, только жгли на них уже не еретиков, а инквизиторов и их многочисленных пособников.
При штурме Санта-Короны Смыков спасся тем, что вернулся в свою прежнюю камеру и сам на себя надел кандалы.
Приняв непосредственное участие в уничтожении архива святого трибунала, он сумел-таки отыскать в нем мешок со своим имуществом. На родину Смыков прибыл в своем прежнем милицейском мундире, за что едва не был расстрелян Зябликом, принявшим его за тайного агента аггелов. Спасло Смыкова заступничество какого-то степняка, ранее сидевшего в Санта-Короне и хорошо помнившего вежливого, предупредительного переводчика.
Зяблику это место не понравилось.
– Даже заснуть в тенечке негде, – сказал он удрученно.
Зато Смыков остался доволен.
– Никто, однако, незамеченным сюда не подберется. На десять верст вокруг все просматривается.
Показавшуюся на горизонте точку Смыков и Чмыхало заметили одновременно.
– А вот и гонец, – сказал Смыков. – Изо всех сил скачет. Видно, с хорошими вестями.
– Конь плохой, – добавил Чмыхало. – Арык. Кляча. А может, засекся.
– У хорошего ездока конь не засекается. – Зяблик козырьком приложил ладонь ко лбу. – Ты, Смыков, со мной согласен?
– Всякое бывает, братец вы мой, – рассеянно ответил Смыков, тоже всматриваясь в даль.
Когда до всадника осталось метров сто, Зяблик выстрелил в воздух и знаком приказал тому спешиться.
– Скажи, чтобы лапы поднял, – бросил он приятелю. – А не то еще шарахнет гранатой.
– Манос арриба! – крикнул Смыков. Гонец, оставив коня, и вправду незавидного, охотно вскинул вверх руки и засеменил к драндулету. Был он жалок, грязен, чересчур смугл даже для кастильца, плохо одет и походил скорее на бродягу, чем на божьего слугу.
– Поспрошай его, – тихо сказал Зяблик. – Проверь.
– Считаешь, его могли подменить аггелы?
– Чем черт не шутит.
– Рогов-то вроде не видно.
– Что они, совсем дураки, чтобы рогатого посылать? У них всякой твари по паре имеется.
Смыков что-то спросил у гонца, но тот, страдающе скривившись, заскулил и стал тыкать пальцем себе в рот.
– Чего это он? – удивился Зяблик.
– Может, немой, – подал голос Цыпф, все еще. переживающий свой позор.
– Сейчас проверим… Ко мне! Бегом!
Гонец остался стоять на прежнем месте, переводя заискивающий взгляд с одного чужестранца на другого.
– Не понимает вроде по-нашему. Или прикидывается. – Зяблик, шагнув вперед, ухватил гонца за подбородок и заглянул ему в рот. – Мать честная! Языка-то на самом деле нет! По самый корень. Рвала их ваша инквизиция?
– Рвала. Но чрезвычайно редко.
Немой между тем вытащил из-за пазухи свернутую трубкой и запечатанную висячей печатью бумагу. Из рук Зяблика она перекочевала к Смыкову. Тот, осторожно взяв свиток за торцы, внимательно осмотрел его, даже понюхал и лишь после этого развернул.
– Ну что там? – нетерпеливо спросил Зяблик.
– Кардинал шлет нам привет и сообщает, что сей верный человек проводит нас туда, куда нужно.
– Ты почерк кардинала знаешь?
– Станет кардинал перо в руки брать. Для того писцы имеются. Но печать точно его. Могу гарантировать.
– Тогда поехали.
Смыков отдал гонцу короткое распоряжение, и тот принялся торопливо снимать упряжь с коня.
– Волкам на обед оставляет, – недовольно пробурчал Зяблик. – Может, лучше нам его на мясо прирезать? Как ты считаешь, Чмыхало?
– Не-е, – покачал головой Толгай. – Это не мясо, это узагач. Дерево. Зуб сломаешь.
Отпустив расседланного коня на волю, гонец с опаской забрался на заднее сиденье драндулета.
– А дальше? – спросил Смыков. – Куда? Гонец замычал и ладонью указал вперед. Спустя час по его указанию драндулет свернул с Агиларской дороги в чистое поле, долго ехал по высохшему руслу ручья, а потом снова выбрался на какую-то караванную тропу, вдоль которой подозрительно часто торчали деревянные кресты, отмечавшие безымянные могилы путников.
– Таким манером мы скоро в Гиблую Дыру заедем, – сказал Зяблик, озираясь по сторонам. – Ты, Смыков, хоть бывал в этих краях?
– Что я здесь потерял…
– Уж это точно. – Зяблик сплюнул за борт драндулета. – Терять тут нечего. Зато приключений на свою задницу найти можно. Это же надо придумать – немого гонца прислать! Как они еще слепого не прислали. Одно слово – иезуиты!
Впереди уже маячили какие-то живописные развалины, и гонец, перехватив взгляд Смыкова, согласно кивнул: прибыли, мол.
– Давай сначала вокруг объедем, – сказал Зяблик Толгаю. – Глянем, что это за осиное гнездо такое.
Лет сто назад, а может, и больше здесь возвышался прекрасный мавританский дворец, от которого остались только груды тесаного камня, несколько толстенных стен с узкими стрельчатыми окнами, две-три чудом уцелевшие ажурные арки да полуобвалившийся купол со следами бирюзовой глазури.
Описав вокруг развалин петлю, Толгай загнал драндулет в какую-то весьма схожую с капониром рытвину.
– Ох, неладно тут, чует моя душа! – Зяблик швырнул в сторону разрушенного дворца камень. – Ни одна ворона даже не чирикнет! А в таком месте птицы должны гнездиться… Эй, кто там есть, отзовись!
Словно в ответ на его крик, в пустом проеме окна показался кардинал. Насколько можно было судить с такого расстояния, одет он был точно так же, как и в момент освобождения. Энергично помахав рукой, он снова скрылся во мраке развалин.
– В прятки играет, старый черт, – скривился Зяблик. – Ты, Лева, остаешься здесь. С этого безъязыкого глаз не спускай. А мы короткими перебежками вперед.
Первым под свод ворот, где все заросло буйной зеленью, вбежал Смыков и словно в пруд нырнул – так здесь было прохладно, сумрачно, влажно. Совсем рядом журчала вода и тихо стрекотали насекомые. Зяблик, тенью проскользнув мимо, исчез где-то в верхних ярусах руин. Чмыхало нырнул в подземелье, прорубаясь саблей сквозь чащу плюща и мирта.
Надо было выбирать позицию получше, и Смыков через внутренний дворик, представляющий собой открытые сверху каменные катакомбы, устремился к увенчанной куполом башне, сквозь дыры в которой, словно спинной хребет мертвеца, проглядывала винтовая лестница. При этом он не забывал посматривать и по сторонам, и себе под ноги – в таких развалинах чужака мог подстерегать любой сюрприз: змея, замаскированная ловчая яма, капкан, мина.
На пределе дыхания Смыков взлетел по лестнице наверх, выбрался на карниз купола, залег и огляделся. Руины дворца и вся прилегающая местность отсюда были как на ладони. Горизонт, насколько хватало глаз, был чист. Единственный хорошо заметный след принадлежал драндулету. Цыпф, словно любопытный сурок, стоял на его капоте и, представляя собой завидную мишень, глядел на разрушенный дворец. Немой гонец, сгорбившись, сидел на прежнем месте.
С той стороны руин, где им показался кардинал и где сейчас должен был находиться Зяблик, раздался резкий короткий свист. Он означал крайнюю степень опасности и не требовал отзыва. По этому сигналу полагалось затаиться и ждать.
Кто – то длинный, темный, кого Смыков поначалу принял за огромную кошку, стремительно метнулся сверху, оттуда, где могли жить одни только птицы. Получив в прыжке пулю, он пролетел мимо, попытался ногтями вцепиться в покатый край крыши и, опознанный уже как человек, заработал еще одну пулю между глаз. Короткий вопль и шум падения еще не успели умолкнуть, а в развалинах часто-часто, почти как автомат, застучал пистолет Зяблика. Все это заняло пару секунд, не больше, затем вновь наступила тишина.
Спустя минут пять раздался голос Зяблика, неузнаваемо искаженный акустикой руин:
– Отдайте наших баб, мудаки, и разойдемся! Нас вы живыми все равно не возьмете!
Кто – то громко, как в рупор, расхохотался и ответил с издевкой:
– Ты нам пока не нужен, Зяблик. Тебе ведено было привести сюда Белого Чужака.
– Это ты, что ли, Песик? – после короткого молчания спросил Зяблик.
– Меня зовут Ламех. Я семя Каиново.
– Говно ты собачье! Зачем старика замучили?
– Он запятнан кровью братьев наших. Нашел кого жалеть.
Снова загрохотал пистолет Зяблика, и развалины словно ожили. Из каменных гротов, из подземных нор, из густых зарослей появились люди в черных колпаках. Смыков оказался на своем куполе, словно медведь, неосмотрительно позарившийся на дупло диких пчел, – пули роем визжали вокруг, обдавая его пылью и каменным крошевом. Попытка отползти назад закончилась неудачей – башню здесь сверху донизу разрывала широкая трещина. Тогда он вскочил и что было мочи побежал вперед, прикрываемый бортиком карниза лишь до колен. Спасло Смыкова только то, что все стрелявшие находились значительно ниже его и вынуждены были палить почти в зенит. Так или иначе, душераздирающий дивертисмент лопающихся струн, сопровождавший этот бег, мог доконать любого менее опытного и более впечатлительного человека.
Преодолев половину окружности башни, Смыков оказался за спинами тех, кто уже собирался с верхней площадки лестницы перебраться на купол. Сквозь какую-то отдушину он хладнокровно перестрелял их всех. Впрочем, большого искусства тут и не требовалось – человека, взбирающегося на такую высоту по узеньким, лишенным перил приступкам, достаточно просто зацепить пулей.
Теперь аггелам, до этого державшим Смыкова под обстрелом, надо было перебираться на другую сторону руин, в обход башни. Он позволил им это сделать, перещелкав половину, как куропаток, а потом бросился по карнизу назад, внутрь купола, и слетел по лестнице вниз.
Двое аггелов, лежащих у ее подножия, не подавали признаков жизни, зато третий, упавший не на камни, а на тела товарищей, еще шевелился. Смыков трогать его не стал, а только выгреб из карманов все патроны и отобрал черный колпак. Рогов у аггела не было, да и выглядел он пацан пацаном.
Из башни Смыков выбрался не через дверной проем, а через ту самую трещину, что до этого едва не погубила его. Натянув колпак на самые глаза, он сетью рвов-катакомб, расположение которых хорошо разглядел сверху, стал пробираться к руинам, где засел Зяблик. Полутемные коридоры первого этажа были полны пороховым дымом, но грохот стрельбы указывал дорогу лучше любого маяка.
Аггелы, осаждавшие помещение, куда им удалось загнать Зяблика, не ожидали удара в спину, к тому же и пресловутый колпак ввел их в заблуждение. Внезапно оказавшись под перекрестным, да еще и кинжальным огнем, они не выдержали: кто-то удрал на верхние ярусы, кто-то выпрыгнул в окно, кто-то попытался сдаться.
Свистнув особым способом – свои, не стреляй! – Смыков воссоединился с приятелем. Тот, припорошенный пылью и слегка закопченный, торопливо набивал патронами последнюю обойму.
– 3-заманили, г-гады, в ловушку! – щелкая зубами от ярости, прохрипел он. – Ну ничего, мы еще посмотрим, кто кому мослы оттопчет!
– Что с кардиналом? – спросил Смыков. – Жив?
– Ага. Почти. Пошли – покажу.
Анфиладой комнат, стены которых были сплошь инкрустированы выщербленной плиткой – голубой, розовой, зеленой, – он провел Смыкова в просторный зал с рухнувшим потолком, судя по всему, ранее служивший купальней. В центральном простенке стоял кардинал и взыскующе взирал на вошедших остекленевшими глазами с пришитыми к бровям веками. В вертикальном положении его поддерживал кол, пронзивший тело от промежности до зоба. Зяблик потянул за веревку, перекинутую под потолком через обломок каменной балки, и мертвец приветливо вскинул руку.
– Наше вам с кисточкой, – сказал Зяблик. – Сидел бы себе в кичмане и горя не знал. А туда же, на волю захотелось… Абсурдно! Тут, кстати, не только он один. Аггелы твоих инквизиторов набили, как поросят перед праздником. Вон, в соседней комнате лежат. С крестом на пистолеты нечего соваться.
Прилетевшая снаружи пуля отколола уголок оконного проема и пошла гулять по залу.
– Что делать будем? – спросил Смыков, ковыряя в ухе.
– Как любила говорить ваша партия: есть две программы. Программа-минимум – уносить отсюда ноги. Программа-максимум – взять того гаврика, который сейчас себя Ламехом называет. Раньше мы вроде знакомы были. Уж он-то нас на Верку выведет.
– Толгая что-то давно не слышно.
– Чмыхало не пропадет. Разве что на шальную пулю нарвется. Но это вряд ли… Шухер!
Железное ребристое яйцо запрыгало по полу. Но Зяблик со Смыковым успели схорониться за грудой камней, сквозь которые проросла целая рощица хилых рожковых деревьев. Рвануло так, что заложило не только в ушах, а даже в носу. Дым и пыль заклубились, как в кратере Везувия.
– Да вы что, гады, в натуре, пришить нас захотели? – Зяблик подскочил к окну и несколько раз пальнул навскидку. – Получайте!
– Пришить мы вас могли еще на Агиларской дороге, – ответил снаружи все тот же громогласный голос. – Сам знаешь, фугас в колею заложить проще простого. А это так… маневры. Пусть молодежь поупражняется. Злее будет.
– Не боишься без подручных остаться?
– Не боюсь. От добровольцев отбоя нет.
– Чем же вы их приманиваете?
– Иди к нам, узнаешь.
– А возьмете? – Зяблик подмигнул Смыкову.
– Мы тебя давно сватаем.
– Больно женихи у вас хреновые.
– Значит – нет?
– Понимай как хочешь.
– Быть по сему… Но ты о своем упрямстве пожалеешь. Дай только срок.
– Большой срок? Может, я кимарнуть успею?
– Не успеешь… Лучше к окну подойди. Стрелять в тебя не будут.
– Я с приятелем, – Зяблик высунул в окно иссеченный осколками труп кардинала и устроился за его спиной.
– Что они там задумали? – спросил из глубины зала Смыков.
– Пока не знаю… Ты за дверью не забывай приглядывать… Ага, начали ямы рыть.
– Могилы, что ли?
– Нет. Узкие. Как шурфы… Четыре штуки. Колья в них вставляют… Закапывают… Острия чем-то смазывают.
Смыков попытался выглянуть в соседнее окно, но с десяток выпущенных одновременно пуль отогнали его обратно.
– Так… – Голос Зяблика едва заметно дрогнул. – Ведут…
– Кого ведут?
– Всех. Левку, баб обеих, Чмыхало…
– И Толгай попался? – изумился Смыков. – Ай-я-яй…
На карачках он подобрался к Зяблику и осторожно выглянул из-под его подмышки.
В заросшем дворике, посредине которого угадывались остатки разрушенного фонтана, суетились аггелы – утрамбовывали землю вокруг четырех высоких кольев, смазывали их острия салом, сооружали переносной помост, похожий на спортивный пьедестал почета. Из-под арки ворот, больше напоминавшей туннель, к фонтану уже двигалась скорбная процессия. Впереди, низко опустив голову, шла Верка в каком-то пестром цыганском одеянии. Лилечка, для которой подобрать подходящий по размеру местный наряд, видимо, не удалось, наоборот, с любопытством пялилась по сторонам. Цыпф, цепляясь за стену, прыгал на правой ноге. При этом его сильно клонило в сторону левой, к щиколотке которой была прикована кисть соответствующей руки. Толгая, чьи нижние и верхние конечности были соединены наручниками крест-накрест, тащили по земле волоком. Брошенный возле крайнего кола, он так и остался сидеть в позе медитирующего Будды.
– Как же это тебя, Чмыхало, так угораздило? – с упреком спросил Зяблик.
– Дурная моя голова, – вздохнул Толгай. – Зачем в подвал полез? Темно совсем было. Челтэр на меня накинули. Сеть. Сабля ее не рубит.
– Из-за дурной головы придется заднице страдать.
– Бехес юк. Не спорю. Только ты за меня, Зябля, не беспокойся.
– Ну все! Поговорили, и хватит, – откуда-то выскользнул человек, называвший себя библейским именем Ламех, и стал за спиной Лилечки, как за щитом. – Начинайте с нехристя.
Толгая, как куль, подхватили на руки и втащили на помост. Он успел прокусить ляжку одному из палачей, но другие уже вспороли на нем штаны и, приподняв в воздух, стали устраивать на острие кола.
– Стой! – Зяблик выстрелил вверх. – Говорить хочу!
– Валяй, – разрешил горластый Ламех.
– Зачем вам нехристь этот и бабы безвинные? Давай один на один сойдемся. Если я верх возьму, всех отпустите. Если ты – делай со мной что хочешь. Хоть на кол сажай, хоть вместо ишака гоняй. Годится?
– Ты еще и условия ставишь… Ну да ладно. Я согласен. Порядки наши знаешь. Испытание будет нелегкое…
– На сковородке заставите скакать?
– Заставим. И предупреждаю заранее, если я тебя одолею, ты с той сковородки уже не сойдешь. – Его хоть и громкий, но бесстрастный голос составлял разительный контраст с сумасшедшим блеском глаз.
– Зажарить хотите? На масле или так?
– Если настаиваешь, можем масла добавить. Только от этого легче будет лишь тем, кому потом сковородку отскребать придется.
– Договорились. Но сначала поклянись.
– А не много ли ты хочешь?
– В самый раз.
– Так и быть. Что не сделаешь для старого приятеля… Клянусь именем отца нашего, Кровавого Кузнеца, что не нарушу договора.
– Нашел чем клясться! – возмутился Зяблик. – Ты мамой клянись, хлебом клянись, блатным законом!
– Я из закона давно вышел, мамы не имею, а на хлеб ваш плюю.
– Вот как?…
– Перестань придуриваться! Если сейчас не выйдешь, сидеть всей твоей кодле на кольях. Считаю до трех. Раз. Два. Три… Все!
Чмыхало взвыл так, словно его голая задница коснулась не елового кола, а раскаленного вертела. В тот же момент пистолет Зяблика вылетел в окно.
– Пользуйтесь, гады! Но когда назад его буду забирать, чтоб ни одной лишней пылинки не оказалось. Головы поотрываю.
– Ты лучше о своей голове позаботься, – ответил Ламех все тем же безучастным голосом. – А оружие тебе скорее всего уже не пригодится.
Под разрушенными мавританскими чертогами располагался целый подземный город, центром которого являлся просторный зал, в котором некогда хранились запасы зерна. Сейчас в его центре была установлена огромная сковородка, способная вместить сразу нескольких быков. Аггелы выгребали из-под нее золу и закладывали свежие дрова.
– Это наше святилище, – глухо сказал Ламех. – Человек может войти сюда только по доброй воле. Поэтому снимите со всех оковы.
Больше других этой милости обрадовался Толгай, тут же подхвативший освободившимися руками свои распоротые сверху донизу штаны. Почему-то сильнее всего он стеснялся Верки, в его сторону вообще не смотревшей.
– В нормальных святилищах алтари красивые стоят да иконостасы, – скривился Зяблик. – А у вас сковорода черная. Одно слово, людоеды.
– Это не сковорода, а жаровня отца нашего Каина. – Ламех сделал еле заметный жест рукой, и подручные подожгли солому, которой были обложены дрова. – Посредством ее каждый новообращенный может проверить силу своей веры. Но это не единственное предназначение жаровни. Дети Кровавого Кузнеца, уже прошедшие посвящение, укрепляют на ней свой дух и совершенствуют тело. Кроме того, как и в нашем случае, жаровня может служить орудием высшего суда. Никто не взойдет на нее помимо своей воли. Но не каждому дано покинуть ее по собственному желанию.
Ламех небрежным жестом указал на вделанные в стены кольца, от которых к жаровне тянулись прочные веревки со стальными браслетами на концах.
– Понятно, – ухмыльнулся Зяблик. – Мое добро, да воля ваша.
– Тебе еще не поздно отказаться.
– Чего уж там. Сам напросился.
– Тогда приступим.
– Штиблеты снимать?
– Обязательно. Ради такого случая и клифт не грех сбросить. Потеть меньше будешь.
Зяблик разулся, потом подумал немного и снял куртку. Все это он вручил Смыкову со словами: «Присматривай, а то народ тут ненадежный». Босой Ламех уже взобрался на сковороду и стянул с головы колпак. Сквозь редкую паутину волос жутко торчали рога – два грубых кривоватых нароста, сейчас лишенные золотых чехлов и от этого еще более уродливые.
Зяблик, словно собираясь вступить в ледяную реку, осторожно потрогал сковороду пальцами ноги.
– Еще холодная, – констатировал он, становясь напротив Ламеха.
Тут же аггелы натянули веревки и защелкнули браслеты на кистях Зяблика. Теперь он мог сделать только три-четыре шага в любую сторону. Поверхность сковороды по-прежнему оставалась сравнительно холодной, но дым щипал глаза и першило в носу.
– Никакой заботы о людях, – чихнул Зяблик, – Говорили, святилище, а это коптильня какая-то.
– Сейчас солома сгорит, а дрова сухие, – успокоил его Ламех.
Действительно, дым скоро поредел, а потом и вовсе исчез. Откуда-то потянуло сквозняком, и под сковородой ровно загудело пламя.
– Я вот что давно хочу узнать, – обратился Зяблик к Ламеху. – Каким это образом у вас рога растут? Сначала думал, что это фикция. А потом пришлось одному вашему башку расколоть. Полюбопытствовал. Нет, гляжу, все натуральное.
– Ты в Распятого верил?
– Было дело.
– Значит, не верил. На словах вы все верите. А у нас совсем иначе. Никаких клятв и молитв не надо. Если действительно считаешь себя семенем Кровавого Кузнеца, если помнишь об отце своем постоянно, если хочешь иметь клеймо Каиново – ты его получишь. Не сразу, конечно. Ну а тех, у кого рога не растут, мы через три года изгоняем. За неверие и криводушие.
– Изгоняете вы их, как же, – буркнул Зяблик, уже начиная переминаться с ноги на ногу. – Не изгоняете, а загоняете… На сажень под землю.
– Об этом их предупреждали заранее. Свою участь они выбрали сами… Как, не жгет еще пятки?
– Мне не жгет… Поешь ты гладко, как по нотам, но одна неувязочка все же есть. По-твоему, все от желания зависит. Значит, если, к примеру, я захочу, чтобы у меня на лбу член вырос, он и вырастет?
– Надо очень-очень сильно захотеть. По-настоящему. Слыхал, наверное, о стигматах? У тех, кто фанатично верит в Распятого, на теле появляются раны, похожие на следы крестных мук.
– Так то, извиняюсь, раны, а не рога. И появлялись они за всю христианскую эру считанное число раз. Да и то у самых заматерелых истеричек. А у вас все сплошь рогатые… Нет, тут что-то нечисто.
– В вашем понимании у нас все нечисто. Не вам, рабские души, судить детей Каина. На самом деле мы единственные чистые, оставшиеся на свете. Если пожелаешь, сможешь в этом убедиться. Чистота наша проистекает от места, завещанного нам Кровавым Кузнецом. Ни один из выродков, называющий себя человеком, не осквернил его своим взглядом или дыханием. Деревья, взлелеянные небожителями, до сих пор плодоносят там. А чудодейственные травы помогают нам овеществить свою веру, делать желаемое реальным.
– Ты об Эдеме, что ли, говоришь?
– Можешь называть это место как угодно. Для нас это наследственная усадьба Каина, отца нашего… Ну что, припекает?
– Припекает, мать вашу! – Зяблик потер подошву левой ноги о штанину правой.
– Это ведь только начало. – Ламех сделал подручным какой-то знак.
Сквозняк еще усилился, раздувая жар под сковородкой, но в то же время сгоняя с нее перегретый воздух. Как Зяблик ни крепился, но ему вскоре пришлось пуститься в пляску – что-то среднее между тарантеллой и матросской джигой. Помедлив немного, принялся прыгать и Ламех – равномерно, высоко, мощно.
Особой виртуозности он достиг в составлении характеристик, которые всегда стряпал на глазах, на основании одних только архивов инквизиции, кстати сказать, весьма обширных. Вот так выглядел, к примеру, один из его шедевров:
"Дон Алонсо де Хименес проявил себя стойким борцом за дело истинной веры. В достаточном объеме владеет рыцарским искусством. Постоянно работает над совершенствованием своих морально-боевых качеств. Здоров, форму одежды соблюдает.
У равных по происхождению пользуется авторитетом, у рядовых рыцарей – уважением.
Имеет отдельные недостатки. Дважды переходил в магометанство, последний раз пробыл в таком состоянии 10 лет. В Кордовском калифате имеет родственников – 6 жен и 18 детей.
При искоренении вышеуказанных недостатков дон Алонсо де Хименес может быть допущен к участию в крестовом походе против неверных".
Делая стремительную, хоть и своеобразную карьеру (он уже жил в верхних покоях замка, хотя ступать за его порог права не имел), Смыков считал себя кем-то вроде Штирлица, внедренного в логово врага. Со всех важных документов, проходящих через его руки, он аккуратно снимал копии. Оставалось только найти надежного связника.
Но тут разразилась новая катастрофа, закончившаяся тем, что власть была свергнута не только в Кастилии и Отчине, но даже в степи. Замученные войной, мором и голодом люди посчитали первопричиной всех несчастий своих собственных вождей. Может, в этом и был резон, но уж больно радикальные меры применялись для исправления допущенных ошибок. Вместе с гнойным нарывом отрезали и голову. По всей Кастилии вновь запылали костры, только жгли на них уже не еретиков, а инквизиторов и их многочисленных пособников.
При штурме Санта-Короны Смыков спасся тем, что вернулся в свою прежнюю камеру и сам на себя надел кандалы.
Приняв непосредственное участие в уничтожении архива святого трибунала, он сумел-таки отыскать в нем мешок со своим имуществом. На родину Смыков прибыл в своем прежнем милицейском мундире, за что едва не был расстрелян Зябликом, принявшим его за тайного агента аггелов. Спасло Смыкова заступничество какого-то степняка, ранее сидевшего в Санта-Короне и хорошо помнившего вежливого, предупредительного переводчика.
***
Агиларская дорога оказалась обыкновенной караванной тропой, а часовня Святого Доминика – собачьей будкой, в которой еле помещалось грубое изваяние соответствующего мученика. Вокруг расстилалась плоская, как стол, известняковая равнина, кое-где опушенная скудной травой.Зяблику это место не понравилось.
– Даже заснуть в тенечке негде, – сказал он удрученно.
Зато Смыков остался доволен.
– Никто, однако, незамеченным сюда не подберется. На десять верст вокруг все просматривается.
Показавшуюся на горизонте точку Смыков и Чмыхало заметили одновременно.
– А вот и гонец, – сказал Смыков. – Изо всех сил скачет. Видно, с хорошими вестями.
– Конь плохой, – добавил Чмыхало. – Арык. Кляча. А может, засекся.
– У хорошего ездока конь не засекается. – Зяблик козырьком приложил ладонь ко лбу. – Ты, Смыков, со мной согласен?
– Всякое бывает, братец вы мой, – рассеянно ответил Смыков, тоже всматриваясь в даль.
Когда до всадника осталось метров сто, Зяблик выстрелил в воздух и знаком приказал тому спешиться.
– Скажи, чтобы лапы поднял, – бросил он приятелю. – А не то еще шарахнет гранатой.
– Манос арриба! – крикнул Смыков. Гонец, оставив коня, и вправду незавидного, охотно вскинул вверх руки и засеменил к драндулету. Был он жалок, грязен, чересчур смугл даже для кастильца, плохо одет и походил скорее на бродягу, чем на божьего слугу.
– Поспрошай его, – тихо сказал Зяблик. – Проверь.
– Считаешь, его могли подменить аггелы?
– Чем черт не шутит.
– Рогов-то вроде не видно.
– Что они, совсем дураки, чтобы рогатого посылать? У них всякой твари по паре имеется.
Смыков что-то спросил у гонца, но тот, страдающе скривившись, заскулил и стал тыкать пальцем себе в рот.
– Чего это он? – удивился Зяблик.
– Может, немой, – подал голос Цыпф, все еще. переживающий свой позор.
– Сейчас проверим… Ко мне! Бегом!
Гонец остался стоять на прежнем месте, переводя заискивающий взгляд с одного чужестранца на другого.
– Не понимает вроде по-нашему. Или прикидывается. – Зяблик, шагнув вперед, ухватил гонца за подбородок и заглянул ему в рот. – Мать честная! Языка-то на самом деле нет! По самый корень. Рвала их ваша инквизиция?
– Рвала. Но чрезвычайно редко.
Немой между тем вытащил из-за пазухи свернутую трубкой и запечатанную висячей печатью бумагу. Из рук Зяблика она перекочевала к Смыкову. Тот, осторожно взяв свиток за торцы, внимательно осмотрел его, даже понюхал и лишь после этого развернул.
– Ну что там? – нетерпеливо спросил Зяблик.
– Кардинал шлет нам привет и сообщает, что сей верный человек проводит нас туда, куда нужно.
– Ты почерк кардинала знаешь?
– Станет кардинал перо в руки брать. Для того писцы имеются. Но печать точно его. Могу гарантировать.
– Тогда поехали.
Смыков отдал гонцу короткое распоряжение, и тот принялся торопливо снимать упряжь с коня.
– Волкам на обед оставляет, – недовольно пробурчал Зяблик. – Может, лучше нам его на мясо прирезать? Как ты считаешь, Чмыхало?
– Не-е, – покачал головой Толгай. – Это не мясо, это узагач. Дерево. Зуб сломаешь.
Отпустив расседланного коня на волю, гонец с опаской забрался на заднее сиденье драндулета.
– А дальше? – спросил Смыков. – Куда? Гонец замычал и ладонью указал вперед. Спустя час по его указанию драндулет свернул с Агиларской дороги в чистое поле, долго ехал по высохшему руслу ручья, а потом снова выбрался на какую-то караванную тропу, вдоль которой подозрительно часто торчали деревянные кресты, отмечавшие безымянные могилы путников.
– Таким манером мы скоро в Гиблую Дыру заедем, – сказал Зяблик, озираясь по сторонам. – Ты, Смыков, хоть бывал в этих краях?
– Что я здесь потерял…
– Уж это точно. – Зяблик сплюнул за борт драндулета. – Терять тут нечего. Зато приключений на свою задницу найти можно. Это же надо придумать – немого гонца прислать! Как они еще слепого не прислали. Одно слово – иезуиты!
Впереди уже маячили какие-то живописные развалины, и гонец, перехватив взгляд Смыкова, согласно кивнул: прибыли, мол.
– Давай сначала вокруг объедем, – сказал Зяблик Толгаю. – Глянем, что это за осиное гнездо такое.
Лет сто назад, а может, и больше здесь возвышался прекрасный мавританский дворец, от которого остались только груды тесаного камня, несколько толстенных стен с узкими стрельчатыми окнами, две-три чудом уцелевшие ажурные арки да полуобвалившийся купол со следами бирюзовой глазури.
Описав вокруг развалин петлю, Толгай загнал драндулет в какую-то весьма схожую с капониром рытвину.
– Ох, неладно тут, чует моя душа! – Зяблик швырнул в сторону разрушенного дворца камень. – Ни одна ворона даже не чирикнет! А в таком месте птицы должны гнездиться… Эй, кто там есть, отзовись!
Словно в ответ на его крик, в пустом проеме окна показался кардинал. Насколько можно было судить с такого расстояния, одет он был точно так же, как и в момент освобождения. Энергично помахав рукой, он снова скрылся во мраке развалин.
– В прятки играет, старый черт, – скривился Зяблик. – Ты, Лева, остаешься здесь. С этого безъязыкого глаз не спускай. А мы короткими перебежками вперед.
Первым под свод ворот, где все заросло буйной зеленью, вбежал Смыков и словно в пруд нырнул – так здесь было прохладно, сумрачно, влажно. Совсем рядом журчала вода и тихо стрекотали насекомые. Зяблик, тенью проскользнув мимо, исчез где-то в верхних ярусах руин. Чмыхало нырнул в подземелье, прорубаясь саблей сквозь чащу плюща и мирта.
Надо было выбирать позицию получше, и Смыков через внутренний дворик, представляющий собой открытые сверху каменные катакомбы, устремился к увенчанной куполом башне, сквозь дыры в которой, словно спинной хребет мертвеца, проглядывала винтовая лестница. При этом он не забывал посматривать и по сторонам, и себе под ноги – в таких развалинах чужака мог подстерегать любой сюрприз: змея, замаскированная ловчая яма, капкан, мина.
На пределе дыхания Смыков взлетел по лестнице наверх, выбрался на карниз купола, залег и огляделся. Руины дворца и вся прилегающая местность отсюда были как на ладони. Горизонт, насколько хватало глаз, был чист. Единственный хорошо заметный след принадлежал драндулету. Цыпф, словно любопытный сурок, стоял на его капоте и, представляя собой завидную мишень, глядел на разрушенный дворец. Немой гонец, сгорбившись, сидел на прежнем месте.
С той стороны руин, где им показался кардинал и где сейчас должен был находиться Зяблик, раздался резкий короткий свист. Он означал крайнюю степень опасности и не требовал отзыва. По этому сигналу полагалось затаиться и ждать.
Кто – то длинный, темный, кого Смыков поначалу принял за огромную кошку, стремительно метнулся сверху, оттуда, где могли жить одни только птицы. Получив в прыжке пулю, он пролетел мимо, попытался ногтями вцепиться в покатый край крыши и, опознанный уже как человек, заработал еще одну пулю между глаз. Короткий вопль и шум падения еще не успели умолкнуть, а в развалинах часто-часто, почти как автомат, застучал пистолет Зяблика. Все это заняло пару секунд, не больше, затем вновь наступила тишина.
Спустя минут пять раздался голос Зяблика, неузнаваемо искаженный акустикой руин:
– Отдайте наших баб, мудаки, и разойдемся! Нас вы живыми все равно не возьмете!
Кто – то громко, как в рупор, расхохотался и ответил с издевкой:
– Ты нам пока не нужен, Зяблик. Тебе ведено было привести сюда Белого Чужака.
– Это ты, что ли, Песик? – после короткого молчания спросил Зяблик.
– Меня зовут Ламех. Я семя Каиново.
– Говно ты собачье! Зачем старика замучили?
– Он запятнан кровью братьев наших. Нашел кого жалеть.
Снова загрохотал пистолет Зяблика, и развалины словно ожили. Из каменных гротов, из подземных нор, из густых зарослей появились люди в черных колпаках. Смыков оказался на своем куполе, словно медведь, неосмотрительно позарившийся на дупло диких пчел, – пули роем визжали вокруг, обдавая его пылью и каменным крошевом. Попытка отползти назад закончилась неудачей – башню здесь сверху донизу разрывала широкая трещина. Тогда он вскочил и что было мочи побежал вперед, прикрываемый бортиком карниза лишь до колен. Спасло Смыкова только то, что все стрелявшие находились значительно ниже его и вынуждены были палить почти в зенит. Так или иначе, душераздирающий дивертисмент лопающихся струн, сопровождавший этот бег, мог доконать любого менее опытного и более впечатлительного человека.
Преодолев половину окружности башни, Смыков оказался за спинами тех, кто уже собирался с верхней площадки лестницы перебраться на купол. Сквозь какую-то отдушину он хладнокровно перестрелял их всех. Впрочем, большого искусства тут и не требовалось – человека, взбирающегося на такую высоту по узеньким, лишенным перил приступкам, достаточно просто зацепить пулей.
Теперь аггелам, до этого державшим Смыкова под обстрелом, надо было перебираться на другую сторону руин, в обход башни. Он позволил им это сделать, перещелкав половину, как куропаток, а потом бросился по карнизу назад, внутрь купола, и слетел по лестнице вниз.
Двое аггелов, лежащих у ее подножия, не подавали признаков жизни, зато третий, упавший не на камни, а на тела товарищей, еще шевелился. Смыков трогать его не стал, а только выгреб из карманов все патроны и отобрал черный колпак. Рогов у аггела не было, да и выглядел он пацан пацаном.
Из башни Смыков выбрался не через дверной проем, а через ту самую трещину, что до этого едва не погубила его. Натянув колпак на самые глаза, он сетью рвов-катакомб, расположение которых хорошо разглядел сверху, стал пробираться к руинам, где засел Зяблик. Полутемные коридоры первого этажа были полны пороховым дымом, но грохот стрельбы указывал дорогу лучше любого маяка.
Аггелы, осаждавшие помещение, куда им удалось загнать Зяблика, не ожидали удара в спину, к тому же и пресловутый колпак ввел их в заблуждение. Внезапно оказавшись под перекрестным, да еще и кинжальным огнем, они не выдержали: кто-то удрал на верхние ярусы, кто-то выпрыгнул в окно, кто-то попытался сдаться.
Свистнув особым способом – свои, не стреляй! – Смыков воссоединился с приятелем. Тот, припорошенный пылью и слегка закопченный, торопливо набивал патронами последнюю обойму.
– 3-заманили, г-гады, в ловушку! – щелкая зубами от ярости, прохрипел он. – Ну ничего, мы еще посмотрим, кто кому мослы оттопчет!
– Что с кардиналом? – спросил Смыков. – Жив?
– Ага. Почти. Пошли – покажу.
Анфиладой комнат, стены которых были сплошь инкрустированы выщербленной плиткой – голубой, розовой, зеленой, – он провел Смыкова в просторный зал с рухнувшим потолком, судя по всему, ранее служивший купальней. В центральном простенке стоял кардинал и взыскующе взирал на вошедших остекленевшими глазами с пришитыми к бровям веками. В вертикальном положении его поддерживал кол, пронзивший тело от промежности до зоба. Зяблик потянул за веревку, перекинутую под потолком через обломок каменной балки, и мертвец приветливо вскинул руку.
– Наше вам с кисточкой, – сказал Зяблик. – Сидел бы себе в кичмане и горя не знал. А туда же, на волю захотелось… Абсурдно! Тут, кстати, не только он один. Аггелы твоих инквизиторов набили, как поросят перед праздником. Вон, в соседней комнате лежат. С крестом на пистолеты нечего соваться.
Прилетевшая снаружи пуля отколола уголок оконного проема и пошла гулять по залу.
– Что делать будем? – спросил Смыков, ковыряя в ухе.
– Как любила говорить ваша партия: есть две программы. Программа-минимум – уносить отсюда ноги. Программа-максимум – взять того гаврика, который сейчас себя Ламехом называет. Раньше мы вроде знакомы были. Уж он-то нас на Верку выведет.
– Толгая что-то давно не слышно.
– Чмыхало не пропадет. Разве что на шальную пулю нарвется. Но это вряд ли… Шухер!
Железное ребристое яйцо запрыгало по полу. Но Зяблик со Смыковым успели схорониться за грудой камней, сквозь которые проросла целая рощица хилых рожковых деревьев. Рвануло так, что заложило не только в ушах, а даже в носу. Дым и пыль заклубились, как в кратере Везувия.
– Да вы что, гады, в натуре, пришить нас захотели? – Зяблик подскочил к окну и несколько раз пальнул навскидку. – Получайте!
– Пришить мы вас могли еще на Агиларской дороге, – ответил снаружи все тот же громогласный голос. – Сам знаешь, фугас в колею заложить проще простого. А это так… маневры. Пусть молодежь поупражняется. Злее будет.
– Не боишься без подручных остаться?
– Не боюсь. От добровольцев отбоя нет.
– Чем же вы их приманиваете?
– Иди к нам, узнаешь.
– А возьмете? – Зяблик подмигнул Смыкову.
– Мы тебя давно сватаем.
– Больно женихи у вас хреновые.
– Значит – нет?
– Понимай как хочешь.
– Быть по сему… Но ты о своем упрямстве пожалеешь. Дай только срок.
– Большой срок? Может, я кимарнуть успею?
– Не успеешь… Лучше к окну подойди. Стрелять в тебя не будут.
– Я с приятелем, – Зяблик высунул в окно иссеченный осколками труп кардинала и устроился за его спиной.
– Что они там задумали? – спросил из глубины зала Смыков.
– Пока не знаю… Ты за дверью не забывай приглядывать… Ага, начали ямы рыть.
– Могилы, что ли?
– Нет. Узкие. Как шурфы… Четыре штуки. Колья в них вставляют… Закапывают… Острия чем-то смазывают.
Смыков попытался выглянуть в соседнее окно, но с десяток выпущенных одновременно пуль отогнали его обратно.
– Так… – Голос Зяблика едва заметно дрогнул. – Ведут…
– Кого ведут?
– Всех. Левку, баб обеих, Чмыхало…
– И Толгай попался? – изумился Смыков. – Ай-я-яй…
На карачках он подобрался к Зяблику и осторожно выглянул из-под его подмышки.
В заросшем дворике, посредине которого угадывались остатки разрушенного фонтана, суетились аггелы – утрамбовывали землю вокруг четырех высоких кольев, смазывали их острия салом, сооружали переносной помост, похожий на спортивный пьедестал почета. Из-под арки ворот, больше напоминавшей туннель, к фонтану уже двигалась скорбная процессия. Впереди, низко опустив голову, шла Верка в каком-то пестром цыганском одеянии. Лилечка, для которой подобрать подходящий по размеру местный наряд, видимо, не удалось, наоборот, с любопытством пялилась по сторонам. Цыпф, цепляясь за стену, прыгал на правой ноге. При этом его сильно клонило в сторону левой, к щиколотке которой была прикована кисть соответствующей руки. Толгая, чьи нижние и верхние конечности были соединены наручниками крест-накрест, тащили по земле волоком. Брошенный возле крайнего кола, он так и остался сидеть в позе медитирующего Будды.
– Как же это тебя, Чмыхало, так угораздило? – с упреком спросил Зяблик.
– Дурная моя голова, – вздохнул Толгай. – Зачем в подвал полез? Темно совсем было. Челтэр на меня накинули. Сеть. Сабля ее не рубит.
– Из-за дурной головы придется заднице страдать.
– Бехес юк. Не спорю. Только ты за меня, Зябля, не беспокойся.
– Ну все! Поговорили, и хватит, – откуда-то выскользнул человек, называвший себя библейским именем Ламех, и стал за спиной Лилечки, как за щитом. – Начинайте с нехристя.
Толгая, как куль, подхватили на руки и втащили на помост. Он успел прокусить ляжку одному из палачей, но другие уже вспороли на нем штаны и, приподняв в воздух, стали устраивать на острие кола.
– Стой! – Зяблик выстрелил вверх. – Говорить хочу!
– Валяй, – разрешил горластый Ламех.
– Зачем вам нехристь этот и бабы безвинные? Давай один на один сойдемся. Если я верх возьму, всех отпустите. Если ты – делай со мной что хочешь. Хоть на кол сажай, хоть вместо ишака гоняй. Годится?
– Ты еще и условия ставишь… Ну да ладно. Я согласен. Порядки наши знаешь. Испытание будет нелегкое…
– На сковородке заставите скакать?
– Заставим. И предупреждаю заранее, если я тебя одолею, ты с той сковородки уже не сойдешь. – Его хоть и громкий, но бесстрастный голос составлял разительный контраст с сумасшедшим блеском глаз.
– Зажарить хотите? На масле или так?
– Если настаиваешь, можем масла добавить. Только от этого легче будет лишь тем, кому потом сковородку отскребать придется.
– Договорились. Но сначала поклянись.
– А не много ли ты хочешь?
– В самый раз.
– Так и быть. Что не сделаешь для старого приятеля… Клянусь именем отца нашего, Кровавого Кузнеца, что не нарушу договора.
– Нашел чем клясться! – возмутился Зяблик. – Ты мамой клянись, хлебом клянись, блатным законом!
– Я из закона давно вышел, мамы не имею, а на хлеб ваш плюю.
– Вот как?…
– Перестань придуриваться! Если сейчас не выйдешь, сидеть всей твоей кодле на кольях. Считаю до трех. Раз. Два. Три… Все!
Чмыхало взвыл так, словно его голая задница коснулась не елового кола, а раскаленного вертела. В тот же момент пистолет Зяблика вылетел в окно.
– Пользуйтесь, гады! Но когда назад его буду забирать, чтоб ни одной лишней пылинки не оказалось. Головы поотрываю.
– Ты лучше о своей голове позаботься, – ответил Ламех все тем же безучастным голосом. – А оружие тебе скорее всего уже не пригодится.
Под разрушенными мавританскими чертогами располагался целый подземный город, центром которого являлся просторный зал, в котором некогда хранились запасы зерна. Сейчас в его центре была установлена огромная сковородка, способная вместить сразу нескольких быков. Аггелы выгребали из-под нее золу и закладывали свежие дрова.
– Это наше святилище, – глухо сказал Ламех. – Человек может войти сюда только по доброй воле. Поэтому снимите со всех оковы.
Больше других этой милости обрадовался Толгай, тут же подхвативший освободившимися руками свои распоротые сверху донизу штаны. Почему-то сильнее всего он стеснялся Верки, в его сторону вообще не смотревшей.
– В нормальных святилищах алтари красивые стоят да иконостасы, – скривился Зяблик. – А у вас сковорода черная. Одно слово, людоеды.
– Это не сковорода, а жаровня отца нашего Каина. – Ламех сделал еле заметный жест рукой, и подручные подожгли солому, которой были обложены дрова. – Посредством ее каждый новообращенный может проверить силу своей веры. Но это не единственное предназначение жаровни. Дети Кровавого Кузнеца, уже прошедшие посвящение, укрепляют на ней свой дух и совершенствуют тело. Кроме того, как и в нашем случае, жаровня может служить орудием высшего суда. Никто не взойдет на нее помимо своей воли. Но не каждому дано покинуть ее по собственному желанию.
Ламех небрежным жестом указал на вделанные в стены кольца, от которых к жаровне тянулись прочные веревки со стальными браслетами на концах.
– Понятно, – ухмыльнулся Зяблик. – Мое добро, да воля ваша.
– Тебе еще не поздно отказаться.
– Чего уж там. Сам напросился.
– Тогда приступим.
– Штиблеты снимать?
– Обязательно. Ради такого случая и клифт не грех сбросить. Потеть меньше будешь.
Зяблик разулся, потом подумал немного и снял куртку. Все это он вручил Смыкову со словами: «Присматривай, а то народ тут ненадежный». Босой Ламех уже взобрался на сковороду и стянул с головы колпак. Сквозь редкую паутину волос жутко торчали рога – два грубых кривоватых нароста, сейчас лишенные золотых чехлов и от этого еще более уродливые.
Зяблик, словно собираясь вступить в ледяную реку, осторожно потрогал сковороду пальцами ноги.
– Еще холодная, – констатировал он, становясь напротив Ламеха.
Тут же аггелы натянули веревки и защелкнули браслеты на кистях Зяблика. Теперь он мог сделать только три-четыре шага в любую сторону. Поверхность сковороды по-прежнему оставалась сравнительно холодной, но дым щипал глаза и першило в носу.
– Никакой заботы о людях, – чихнул Зяблик, – Говорили, святилище, а это коптильня какая-то.
– Сейчас солома сгорит, а дрова сухие, – успокоил его Ламех.
Действительно, дым скоро поредел, а потом и вовсе исчез. Откуда-то потянуло сквозняком, и под сковородой ровно загудело пламя.
– Я вот что давно хочу узнать, – обратился Зяблик к Ламеху. – Каким это образом у вас рога растут? Сначала думал, что это фикция. А потом пришлось одному вашему башку расколоть. Полюбопытствовал. Нет, гляжу, все натуральное.
– Ты в Распятого верил?
– Было дело.
– Значит, не верил. На словах вы все верите. А у нас совсем иначе. Никаких клятв и молитв не надо. Если действительно считаешь себя семенем Кровавого Кузнеца, если помнишь об отце своем постоянно, если хочешь иметь клеймо Каиново – ты его получишь. Не сразу, конечно. Ну а тех, у кого рога не растут, мы через три года изгоняем. За неверие и криводушие.
– Изгоняете вы их, как же, – буркнул Зяблик, уже начиная переминаться с ноги на ногу. – Не изгоняете, а загоняете… На сажень под землю.
– Об этом их предупреждали заранее. Свою участь они выбрали сами… Как, не жгет еще пятки?
– Мне не жгет… Поешь ты гладко, как по нотам, но одна неувязочка все же есть. По-твоему, все от желания зависит. Значит, если, к примеру, я захочу, чтобы у меня на лбу член вырос, он и вырастет?
– Надо очень-очень сильно захотеть. По-настоящему. Слыхал, наверное, о стигматах? У тех, кто фанатично верит в Распятого, на теле появляются раны, похожие на следы крестных мук.
– Так то, извиняюсь, раны, а не рога. И появлялись они за всю христианскую эру считанное число раз. Да и то у самых заматерелых истеричек. А у вас все сплошь рогатые… Нет, тут что-то нечисто.
– В вашем понимании у нас все нечисто. Не вам, рабские души, судить детей Каина. На самом деле мы единственные чистые, оставшиеся на свете. Если пожелаешь, сможешь в этом убедиться. Чистота наша проистекает от места, завещанного нам Кровавым Кузнецом. Ни один из выродков, называющий себя человеком, не осквернил его своим взглядом или дыханием. Деревья, взлелеянные небожителями, до сих пор плодоносят там. А чудодейственные травы помогают нам овеществить свою веру, делать желаемое реальным.
– Ты об Эдеме, что ли, говоришь?
– Можешь называть это место как угодно. Для нас это наследственная усадьба Каина, отца нашего… Ну что, припекает?
– Припекает, мать вашу! – Зяблик потер подошву левой ноги о штанину правой.
– Это ведь только начало. – Ламех сделал подручным какой-то знак.
Сквозняк еще усилился, раздувая жар под сковородкой, но в то же время сгоняя с нее перегретый воздух. Как Зяблик ни крепился, но ему вскоре пришлось пуститься в пляску – что-то среднее между тарантеллой и матросской джигой. Помедлив немного, принялся прыгать и Ламех – равномерно, высоко, мощно.