Брайдер Юрий Михайлович. Миры под лезвием секиры

   Смыков во весь рост встал на переднем сиденье и страстно заговорил на пиджике, прижимая правую руку к сердцу и все время упоминая имя Сквотала Лютого. Паче чаяния это не успокоило, а, наоборот, еще больше взбудоражило горцев. Пики и ножи, казалось, уже готовы были пойти в дело, но, к счастью, на сцене появилось новое действующее лицо – тот самый одноглазый тип, который на памятной встрече в Подсосонье клял пропавшего в Эдеме болтуна и авантюриста Сарычева.
   – Ну привет, – не очень дружелюбно буркнул он. – Что надо в наших краях?
   – Проехать надо! – взбеленился Смыков. – Вы, братец мой, глаз-то свой протрите, протрите! Или не узнаете нас?
   – Узнаю, почему же… Только следует предупреждать заранее. У нас тут неспокойно последнее время. Зачем зря народ мутить?
   – Да мы к вам не по своей воле, – сказал Смыков примирительно. – Мы через Гиблую Дыру хотели пробраться, да чуть не утопли. Наводнение там со всеми вытекающими последствиями.
   – В Эдем, значит, намылились, – одноглазый неодобрительно покачал головой. – Ну дело ваше… Попробуйте…
   Затем он обернулся к продолжающим возмущенно галдеть горцам и что-то сказал на их отрывистом, тявкающем языке. Те неохотно отступили и расселись на корточках – кто под стенами ущелья, кто прямо на дороге.
   – Барахло какое-нибудь есть для подарков? – поинтересовался одноглазый.
   – А то как же! И не только барахло.
   – Валите прямо на землю. Они после сами все поделят.
   Смыков швырнул на обочину пару горстей серебра, выставил кувшин вина похуже сортом, а уж потом, очень гордясь собой, запустил руку в насквозь промокший мешок. Продемонстрировав публике здоровенную снулую рыбину, он, шутки ради, шлепнул ее хвостом ближайшего горца по роже.
   – Жрите на здоровье, братцы. Любимое ваше блюдо.
   Шутка, надо сказать, не удалась.
   Вся шайка дружно взвыла и, как по команде, вскочила на ноги. Горец, получивший рыбьим хвостом по физиономии, едва не проткнул Смыкова пикой, и того спасло лишь собственное проворство и та самая рыбина, использованная теперь вместо щита.
   Одноглазый вскочил на подножку драндулета и страдальчески заорал:
   – Гони назад на всю катушку!
   Смыкова втащили в машину уже на ходу. Вслед им летели дротики, ножи, пики и даже камни, но драндулет успел нырнуть во мглу ущелья. Цыпф заметил, что горцы, шустрые и настырные, как сперматозоиды, бросились в погоню, и с ненавистью подумал о козах, закупоривших узкое «дефиле». Услужливое воображение тут же нарисовало ему картину кровавой схватки в самом центре блеющего, обезумевшего от страха стада. Неужели им суждено умереть в этой мрачной щели, на камнях, загаженных козьим пометом?
   К счастью, козлы и козы уже одолели перевал и сейчас, белыми пушинками рассеявшись по кручам, уничтожали все виды растительности подряд.
   На выезде из ущелья Толгай развернулся и глубокомысленно заметил:
   – Козел такой дурной – понятно. Человек такой дурной – непонятно.
   – В общем, так, – сказал одноглазый, спрыгнув на землю. – Дали вы, конечно, копоти… Я этих головорезов постараюсь угомонить, но чтобы вашего духа здесь и в помине не было… И так все наперекос идет, а тут еще вас нелегкая принесла…
   – Что мы, интересно, такого плохого сделали? – возмутился Смыков. – Нет, вы скажите – что? Привет Сквоталу Лютому передали. Деньгами людей одарили, вином, рыбой деликатесной.
   – Так вы, значит, еще и Сквотала припомнили? – понимающе кивнул одноглазый. – А клану Орла, случайно, не пожелали удачи на войне и охоте?
   – Конечно, пожелали, – подтвердил Смыков. – Уж это как водится. Я местный этикет хорошо знаю.
   – Этикет вы, может, и знаете… А того, что вашему Сквоталу еще три дня назад рыбку заделали, узнать не удосужились?
   – Какую рыбку? – удивился Смыков.
   – Самую обыкновенную, – одноглазый сплюнул в сторону. – А говорили, этикет знаете… Клан Орла из пленников птичек делает, а клан Форели – рыбок. Засовывают тебе в задний проход специальный крюк и вытаскивают весь кишечник наружу. Можете мне не верить, но некоторое сходство с рыбьим хвостом имеется.
   – Вы хотите сказать… что перевалом сейчас владеет не клан Орла, а клан Форели? – дошло наконец до Смыкова.
   – А вы не поняли сразу? Те, которые за Орла, ромбиками разрисованы, а те, которые за Форель, – кружочками. Они к рыбе, хоть сырой, хоть жареной, и пальцем не притронутся. Птица всякая или там омлет – другое дело.
   Зяблик не преминул поддеть Смыкова:
   – Мы с Левкой козу с собакой спутали, да и то в темноте, а ты рыбу за птицу принял. Это уж, научно говоря, маразм.
   Раздосадованный Смыков на это замечание никак не отреагировал, а продолжал наседать на одноглазого:
   – Хорошо. А как нам теперь быть?
   – Езжайте туда, откуда приехали, да побыстрее.
   – А договориться с этими дикарями никак нельзя?
   – Как вы, чудаки, с ними договоритесь после такого. Это же смертельное оскорбление… И не думайте даже… На части разорвут…
   – Разжиться бы десятком гранат, – мечтательно произнес Зяблик. – Тогда прорвались бы.
   – Вы мне такие намеки не делайте, – нахмурился одноглазый. – Я лицо нейтральное… По статусу… Мне здесь еще жить да жить… Я вам даже спичку не дам…
   – А если переждать? – не отставал от него Смыков. – Вдруг все само собой уладится?
   – Тут и через сто лет ничего не уладится. Не такой народ… А вот хозяин у перевала поменяться может. Ходит слух, что клан Змеи на него зарится. Вот с этими и договаривайтесь. Они и рыбу, и птицу лопают.
   – А из пленников змею делают? – догадалась Верка.
   – Запросто. Руки-ноги долой, вот и змея.
   – Скоро этот переворот намечается? – поинтересовался Смыков.
   – Дней через двадцать, не раньше…
   – Нет, это нам не подходит! – заявил Смыков таким тоном, словно торговался на рынке.
   – Как хотите, – одноглазый пожал плечами. – Помочь вам не имею возможности… Если только советом…
   – Совет задаром?
   – За пару рыбок.
   – Ну?
   – Говорят, в те края, куда вы нацелились, через Хохму пробраться можно.
   – На машине? – подозрительно прищурился Смыков.
   – Зачем на машине… На местной тягловой силе… Машину бросить придется… А другого пути все равно нет… Или ждите, когда здесь Змея верх возьмет. Их вояки спиралями разрисованы, не спутайте.
   – Через Хохму… – задумчиво повторил Смыков. – Это как раньше говорили – из Ростова в Одессу через Северный полюс.
   – Ладно, пора прощаться, – заторопился одноглазый. – Не надо, чтобы нас лишний раз вместе видели.
   Действительно, из глубины ущелья уже доносилось улюлюканье приближающихся горцев.
   – Как я посмотрю, братец вы мой, несладко вам здесь живется.
   – Ничего, привык… – ответил одноглазый сдержанно.
   – За себя не опасаетесь?
   – Нет, меня не тронут. Я им всем почти родня.
   – Каким же образом?
   – Двенадцать жен имею, – скромно признался одноглазый. – Из каждого клана по штуке… Вот и выходит… одни свояки кругом…
   Дорогу из Трехградья в Хохму не знал ни Смыков ни Зяблик. Пришлось полагаться на очень приблизительную карту, нарисованную Цыпфом по памяти, да на подсказки редких путников.
   Огромное пространство, с трех сторон ограниченное рубежами Кастилии, Хохмы и Отчины, а с четвертой – Замковыми горами, было почти не заселено, и о нем ходила самая дурная слава.
   Плодородные пашни родили здесь все, что угодно, но только не то, что на них сеяли. Скот, хоть однажды пасшийся на этих тучных лугах, через два-три поколения вырождался в нежизнеспособных уродов. Переселенцами, как правило, овладевали гнусные пороки, включая содомию, кровосмешение и людоедство. В заброшенных городах тлела какая-то своя, скрытая от чужих глаз загадочная жизнь. На великолепных, неизвестно кем построенных дорогах попадались иногда такие путники, что истории об Агасфере, Диком Охотнике или пророке Илии начинали казаться реальностью.
   Даже аггелы чурались этого края, где законы природы как бы утратили свою незыблемость и были словно мартовский лед – с виду монолит, а в любом месте может подкарауливать скрытая от глаз трещина. Здесь скитались только охотники за всякими диковинками, давно махнувшие рукой на свою жизнь, да торговцы, ради выгоды способные даже на подвиг самопожертвования.
   В конце концов ватаге повезло – забубенный бродяга неопределенной национальности, уже не раз водивший караваны из Кастилии в Хохму за бегемотовым мясом, стоившим там раз в пять дешевле, чем в Лимпопо, нарисовал им довольно сносную схему пути с указанием всех ориентиров.
   С тех пор, как они отправились на поиски Эдема, пошли уже вторые сутки, и Зяблику вновь стало худо. Сначала он еще крепился, скрипел зубами и мелкими глотками тянул вино, но потом впал в такой буйный бред, что его пришлось вязать полотенцами. Лилечка тихо плакала, а Верка, израсходовавшая почти все медикаменты, кусала побелевшие губы.
   Драндулет мчал, почти не сбавляя скорости, а короткие остановки делались лишь для того, чтобы запастись дровами. Миновав последний ориентир, носивший название «Каменная ступа», Толгай сбился с пути среди голых, совершенно одинаковых на вид увалов, и Хохма открылась перед ними несколько позже, чем ожидалось.
   Чем – то она напоминала Гиблую Дыру -необъятная, затопленная водой низина, пристыкованная к крутому берегу другого, совсем иначе скроенного мира, – но на этом сходство и кончалось.
   Здесь не бушевала необузданная стихия, не кипели гейзеры, потоки не меняли свое русло, твердь каждодневно не оборачивалась хлябью, а свирепые доисторические крокодилы не сшибались в смертельных схватках с не менее свирепыми морскими гиенами.
   Это был болотный рай – тихий, пышноцветный, обильный всякой безвредной живностью, почти безопасный, хотя и непроходимый. Огромные мелководные плесы так густо заросли лотосом, кубышкой, ряской, камышом и осокой, что сквозь эти своеобразные джунгли не мог пробиться и самый узкий челнок. Даже не верилось, что совсем еще недавно здесь громоздились ледяные торосы, от полыньи к полынье бродили белые медведи, а в небе полыхало северное сияние.
   Единственными транспортными магистралями в Хохме были тропы, сначала проеденные, а затем протоптанные бегемотами в озерных и болотных зарослях. Они соединяли между собой немногочисленные песчаные острова и косы, на которых располагались стойбища плосколицых, узкоглазых аборигенов, по воле невероятного случая сменивших полярную тундру на теплое болото, чумы – на тростниковые шалаши, оленей – на бегемотов, а нарты – на вместительные плоскодонки. Только с кухлянками своими они так и не расстались, хотя шили их нынче не из пыжиков и неблюев, а из меха выдр и ондатр.
   На берегу раскинулся не очень многолюдный рынок, торговавший всем, что можно получить от бегемота: мясом соленым, вяленым и копченым, шкурами сырыми и дублеными, полуметровыми клыками, не менее ценными, чем слоновая кость, сухожилиями, ливером и даже копытами.
   В мутном заливчике фыркали, дремали и харчились заранее припасенной травой (в столь бойком месте собственная водная растительность просто не успевала отрасти) распряженные бегемоты, сверху похожие на черные, глянцево поблескивающие швартовочные бочки.
   Толгай долго смотрел на них с обрыва, качал головой и бормотал:
   – Котокчыч… Чудовища…
   Наскоро перекусив жаренным на углях, смехотворно дешевым мясом. Смыков и Цыпф под видом крупных оптовиков отправились на разведку. Публика тут околачивалась разноплеменная, но все в большей или меньшей степени владели пиджиком – жизнь торговая научила, и вскоре выяснилось, что миссия Отчины находится довольно далеко отсюда, на острове под названием Илиркей, но ее глава, которого местные кличут Колей Мутные Глаза, сейчас в глухом запое что добраться туда при желании можно без проблем – любой местный отвезет за осколок бутылочного стекла или пару железных гвоздей; что до дальних границ Хохмы никто вроде не добирался и неизвестно, что там за ними находится, но скорее всего та же самая Нейтральная зона, огибающая Гиблую Дыру и Трехградье; что людей с рогами здесь никто не видел, хотя слухи об этих душегубах ходят, и слухи самые жуткие; что ни о каких чудесных снадобьях в этих краях ничего не ведомо, местные лечатся исключительно нутряным салом бегемотов, заговорами и кровопусканиями; и что совсем недавно в Хохме имело место странное, никогда раньше не виданное природное явление – из одного бочага выползло нечто несусветное, не то шестипалая каменная лапа, не то каменный цветок вроде лотоса, только весь серый и размером с доброе дерево, и торчало такое чудо посреди болота несколько дней кряду, медленно сжимая и разжимая свои пальцы-лепестки, отчего воздух вокруг светился, вода покрывалась мелкой рябью, а все бегемоты в округе просто обезумели, потом эта громадина рассыпалась в прах, но воздух в том месте до сих пор продолжает светиться, растительность сплошь завяла, как после заморозков, да и вода уже будто бы не вода, а какой-то мерзкий студень.
   С чумазым, тучным туземцем, уже окончившим торговлю и собиравшимся в обратный путь, договорились быстро – приметив на курточке Смыкова армейские пуговицы со звездами, он просто осатанел от вожделения. Драндулет поручили попечению случайно встреченного земляка, державшего здесь коптильню и хорошо представлявшего, с кем он имеет дело.
   Впереди ватагу ждала полная неизвестность, и сразу встал вопрос, как быть с Лилечкой. (Верка считалась человеком проверенным – и кору вместе со всеми жрала, и чащобами лазила, и во многих переделках была крещена своей и чужой кровью.)
   – А что, если вы нас здесь подождете? – деликатно обратился к ней Смыков. – Жилье какое-нибудь вам снимем. А то дорога у нас хоть и не дальняя, да колдобистая. Лиха хлебнем.
   – За кого вы меня принимаете? – обиделась девушка. – Думаете, я квашня неподъемная? Когда нам есть нечего было, мы с бабушкой всю Отчину пешком обошли. Играли и пели за сухую корку. Так и знайте, я здесь одна не останусь.
   – Не забывайте, что Лиля в некотором роде наш талисман, – заступился за нее Цыпф. – Совсем недавно мы в этом убедились. Ей покровительствуют кое-какие… сверхъестественные силы.
   Так впервые после чудесного спасения в Гиблой Дыре зашел разговор о варнаках – раньше просто не до этого было.
   – Не верю я им, – сказал Смыков, пакуя дорожные мешки. – То, что они один раз нас спасли, еще ничего не значит. Тактика такая есть: разделяй и властвуй. Жидомасоны придумали. Не удивлюсь, если эти к твари и аггелам помогают. Будут людей до тех пор стравливать, пока они друг друга не изживут.
   – В корне не согласен с вашими измышлениями, – взволновался Цыпф. – Нам, конечно, мало что известно о варнаках, но лично я вижу в них потенциальных союзников. Постарайтесь меня правильно поднять… Одно дело, если бы наш мир пострадал только в смысле искажения пространственных координат. Но и координаты времени расползлись по швам. Катастрофа затронула самые фундаментальные структуры вселенной. Это не могло не сказаться и на мирах, сопредельных с нашим. Причем сказаться самым отрицательным образом. Я имею в виду мир варнаков, где мы все недавно побывали. Не исключено, что они такие же жертвы грандиозного вселенского бедствия, что и мы. Вот они и мечутся из мира в мир, словно птицы, потерявшие гнездо.
   – Хороши птички, – буркнул Смыков. – Вот они и совьют здесь свое новое гнездышко. А нас переклюют, как мошек.
   – Вряд ли наш мир может привлекать варнаков. Они привыкли к мраку, жаре, огромной силе тяжести. Вспомните свои ощущения. Ведь недаром они такие здоровенные, толстокожие, да еще и слепые вдобавок. Варнакам здесь так же плохо, как людям – там. Если бы только мы могли договориться… Уверен, это пошло бы на пользу обеим расам.
   – Избавь меня, господи, от друзей, а с врагами я сам справлюсь. Наш прокурор так любил говорить, – продолжал гнуть свое Смыков. – Не верю я в добрых дядюшек. Каждый на себя одеяло тянет.
   – Ну, во-первых, так говорил не только ваш прокурор, но и Наполеон тоже. А во-вторых, тут совсем иная ситуация. Нет у нас с варнаками общего одеяла. И делить нам нечего.
   – Как это нечего? – Смыков понизил голос и взглядом указал на Лилечку, помогавшую Верке бинтовать Зяблика. – А тот случай… Помните?
   – Помню, – Цыпф потупился, будто это его изнасиловали неземные существа. – На этот счет есть у меня одна теория, но я бы не хотел ее сейчас оглашать.
   – Вы, братец мой, сами одна сплошная теория… Шансонетку мы, так и быть, возьмем с собой. Может, и в самом деле пригодится. Но только заботиться о ней вы будете. Нам и с Зябликом хлопот хватит.
   Спустя полчаса все уже сидели в плоскодонке, каркас которой был сработан из костей бегемота, а обшивка из его же шкуры, и с интересом наблюдали, как туземец сноровисто запрягает страшного стопудового зверя – накладывает на его шею кожаную лямку и пропускает под брюхом одну-единственную широкую постромку, посредством валька соединенную с носом лодки.
   – Запоминайте, товарищ Толгай, – наставительно сказал Смыков. – Не исключено, что этот опыт вам пригодится.
   – Не-е-е, – покачал головой Чмыхало, забившийся на самую корму лодки. – Лучше я черта запрягать буду… Лучше тебя, Смыков, запрягу… А это проклятое коточкыч запрягать не буду…
   Как бы в подтверждение его слов бегемот разинул пасть, размером и формой схожую с ковшом экскаватора, и угрожающе заревел. От этого рева очнулся Зяблик, обвел всех безумными глазами и спросил слабым голосом:
   – А почему так воняет? Я уже гнию, что ли? Впрочем, все и так обратили внимание на зловоние, исходившее от туземца. Издавать такой смрад мог только человек, регулярно окунающийся в нечистоты. Увидев, что пассажиры морщатся и зажимают носы, туземец широко улыбнулся щербатым ртом.
   – Терпите, однако, – сказал он писклявым бабьим голосом. – Скоро бегемошка и вас обкакает.
   – Вы где так научились говорить? – удивился Смыков.
   – Колька научил, – с уважением объяснил туземец. – Мутные Глаза.
   – А больше он вас ничему не научил? Например, водку пить?
   Улыбка на лице туземца сменилась выражением детской обиды.
   – Зачем плохо говоришь? Зачем Кольку обижаешь? – накинулся он на Смыкова. – Вылезай. Не повезу.
   Смыков принялся с жаром доказывать, что ничего плохого о Кольке Мутные Глаза сказать не хотел, а, наоборот, всегда был о нем самого высокого мнения. В конце концов выяснилось, что произошло недоразумение. Туземец совершенно ничего не знал о водке и других спиртных напитках, а фраза Смыкова обидела его не смыслом, а интонацией. Когда ему дали понюхать спирта, он с отвращением скривился. – Не будет Колька такую отраву пить! В дальнейшей беседе выяснилось, что Колька человек хороший и уважаемый, а главное – умеет обращаться с духами как верхнего, так и нижнего мира. Выражается это в том, что он регулярно впадает в экстаз, недоступный самому могущественному шаману, при этом пляшет, поет песни и произносит загадочные пророчества. Когда Колька находится в таком состоянии, попадаться ему на глаза не следует. Недавно он чуть не перебил всех своих жен, огульно обвинив их в измене. Пришлось спешно собирать по соседним стойбищам жен новых, мужчин еще не знавших.
   – Типичная белая горячка, – сказала Верка.
   – Ага, – кивнул туземец. – Он тогда совсем горячий становится. И белый-белый.
   – Хватит лясы точить, – сказал Смыков. – Поехали.
   Туземец влез в плоскодонку, заорал что-то, понятное одному только бегемоту, и ткнул копьем в огромный лоснящийся зад. Чудовище громко фыркнуло и, потянув за собой лодку, плюхнулось в воду.
   Передвигался бегемот довольно резво, примерно как лошадь рысью. На мелких, заросших водяными травами участках он пробовал кормиться, за что всякий раз получал копьем по крупу, а на глубоких местах плыл, выставив наружу только ноздри, глаза и уши. В эти минуты туземец брался левой рукой за валек, к которому крепилась сбруя, чтобы выдернуть его в том случае, если бегемоту вздумается нырнуть.
   – А зачем нам, спрашивается, в миссию заезжать? – Цыпф обвел спутников вопросительным взглядом. – Не лучше ли будет проследовать через всю Хохму без остановок?
   Смыков хоть и не сразу, хоть и неохотно (яйца курицу не учат), но все же одобрил его предложение и вступил в переговоры с туземцем. К сожалению, они окончились безрезультатно. Плыть дальше Илиркея можно было только с разрешения Кольки, как видно, имевшего в Хохме большую власть, да и бегемошу положено менять – он такой путь без отдыха не одолеет.
   – Смотри, притомился уже, – туземец похлопал копьем по крутому боку зверя, сплошь покрытому ярко-алыми потеками.
   – Боже мой! – воскликнула впечатлительная Лилечка. – Да он же, бедняжка, весь в крови!
   – Это у него пот, – успокоил ее Цыпф. – Такая уж странная физиология.
   Довольно скоро всем пришлось убедиться, что странности бегемотьей физиологии одним лишь кровавым потом не ограничиваются. Сбылось предсказание туземца, на которое сначала не обратили внимания, приняв его за неудачную шутку. Лопатообразный хвост зверя внезапно завертелся пропеллером, и из-под него была извергнута могучая струя жидкого помета.
   По достоинству оценить ощущения незадачливых путешественников смог бы только тот, кто хоть однажды оказался в зоне действия навозоразбрасывателя. Хуже всего пришлось Смыкову, устроившемуся на самом носу да вдобавок как раз в этот момент собиравшемуся что-то сказать. Зеленая, отвратительно пахнущая жижа покрыла равномерным слоем толщиной в два пальца не только лодку и ее пассажиров, но еще и приличный кусок окружающей акватории.
   – Как же это понимать? – отплевываясь, промычал Смыков. – Натуральное вредительство! Да за это к стенке полагается ставить!
   – Привыкайте, однако, – спокойно сказал туземец, вытирая пальцем одни только глазницы. – Бегемоша такой… Кушает много, какает много… Разве ему запретишь?
   Непосредственно за этими словами последовал еще один фекальный залп, но уже меньшей интенсивности, и хвост бегемота расслабленно повис. Цыпфу показалось, что зверь от удовольствия даже хрюкнул.
   Пришлось у первого же островка делать незапланированную остановку. Пока все, кроме привычного к таким передрягам туземца, умывались и стирали одежду, бегемот спешно наполнял опустевшую утробу. Кушал он действительно много.
   Когда с водными процедурами было покончено, наученные горьким (вернее, вонючим) опытом пассажиры сбились в кучу на корме и с головой накрылись куском брезента. Так они и прибыли на Илиркей – узкий песчаный остров, почти незаметный со стороны в густых камышовых зарослях.
   Миссия располагалась в просторном шатре из бегемотовых шкур, перед входом в который торчал шест, украшенный атрибутами шаманского ремесла: хвостами выдр, птичьими лапками, бронзовыми колокольчиками, деревянными масками и разноцветными лентами. Неподалеку размещалось десять – по числу жен – шатров куда более скромного вида. На мелководье вокруг острова кормилось не меньше полусотни бегемотов разного возраста.
   Смыков оторвал от куртки драгоценную пуговицу, издали показал туземцу, но в руки не дал, а спрятал в карман.
   – Ожидай нас здесь, – строго сказал он.
   – Ладно, – флегматично кивнул тот. – Только бегемошу отпущу. Пусть пасется.
   – Хорошо-то как! – Цыпф оглянулся по сторонам. – Тишина. Приволье.
   – Приволье, – повторил Смыков с совсем другой интонацией. – Вот и бродит всякая публика по этому приволью. Полюбуйтесь.
   Он указал на отпечаток рубчатой подошвы, резко выделяющийся среди следов, оставленных мягкой обувью туземцев.
   – Сорок четвертый размер, – Смыков зорко оглядел истоптанный пляж. – А вон еще. Сорок второй. Подметка военного образца. И здесь. Целая компания гуляла. Эй, отец! – окликнул он туземца. – Кольку в Последнее время навещал кто-нибудь?
   – Не знаю, – тот отвернулся. – Мое дело маленькое. Мое дело бегемошу туда-сюда гонять.
   – Ясно, – процедил сквозь зубы Смыков. – Уклонение от дачи показаний. Так и запишем.
   Из ближайшего шатра выглянула девушка в одной набедренной повязке и тут же шмыгнула обратно. Смыков вытащил пистолет, передернул затвор, по привычке дунул в ствол и сказал:
   – Всем оставаться на месте. Мы с товарищем Толгаем отправляемся на разведку.
   – Что-то ты сильно раскомандовался, – подбоченилась Верка. – Думаешь, если с Зябликом несчастье случилось, тебе и отпор никто не даст?
   – Вера Ивановна, не усугубляйте… И без вас тошно. Хватит того, что меня бегемот с ног до головы обгадил. Дайте в обстановке разобраться. Не нравится мне тут что-то.
   Смыкова неожиданно поддержал и Зяблик. Впрочем, его слова могли быть и бредом.
   – Верка, не лезь… Не твоего ума дело… Смыков подошел к шатру первым иЮ откинув полог, проскользнул вовнутрь. Толгай, ковыряя саблей песок, остался сторожить у входа. Время от времени они переговаривались через стенку шатра, но до берега доносились лишь бессвязные обрывки фраз.
   В тростнике кричали утки. Бегемоша, так некрасиво обошедшийся со своими пассажирами, давно куда-то уплыл, и туземец подманивал на его место нового, сытого и отдохнувшего. Из-за полога шатра высунулась голова Смыкова.
   – Вера Ивановна, – громко позвал он, – попрошу сюда. И нашатырь прихватите.
   В шатре было темновато, но Верка сразу разглядела Кольку, валявшегося едва ли не нагишом среди полного разгрома. Казалось, что здесь только что закончился турнир по скоростному уничтожению предметов домашней утвари. Все, что нельзя было порвать и поломать руками, искрошили топором (в данный момент заменявшим Кольке подушку), а сверху еще и посыпали мукой из распоротого мешка. Каким-то чудом уцелел только самодельный дощатый стол, да и он валялся ножками кверху.