— Проклятье! — вырвалось у Джеффа, и голос его дрогнул. — В этом чертовом месте совсем никакой личной жизни нет, что ли?
— Всемогущий Зандру! — со вздохом пробормотал Кеннард и весь как-то обмяк. — Послушай, Джефф, я все понимаю: вы, земляне… Ну как мне тебе объяснить? Таниквель…
— Бросьте, — отрывисто произнес Кервин. — Это касается только меня и Таниквель, и никого больше.
— Ничего подобного, — возразил Кеннард. — В первую очередь, это касается тебя и Остера. Послушай, помнишь, что я тебе говорил в самый первый день? Что бы ни происходило в Башне — это касается всех без исключения. Таниквель — эмпат. Неужели ты не понимаешь, что это значит? Неужели ты не понимаешь, что она чувствует, когда улавливает… подобную жажду? Она ведь женщина. А как может женщина, почувствовав такое, остаться безучастной? Не утолить жажды? Черт побери, — заключил он, — если б только вы с Остером понимали друг друга, если б между вами установилась эмпатия — ты бы тоже это ощутил. И понял, в чем дело.
Сам того не желая, Кервин, кажется, начинал улавливать суть. В обществе телепатов, не способных ничего друг от друга скрывать, в такой тесно спаянной группе, как Башенный Круг, эмоции, страсти, желания влияют не только на тех, кто их испытывает, но и на всех остальных.
Ощутив его одиночество и растерянность, Таниквель проявила понимание, отдала ему свою любовь. Теперь, когда Кервин чувствовал себя победителем, а Остер — разгромленным в пух и прах, она эмпатически реагировала на боль Остера, на его одиночество…
Нет, это выше человеческих сил! Таниквель… Таниквель, которую он любил. Таниквель, которая дала ему так много — и в объятиях человека, которого он ненавидит!
На лице у Кеннарда читалась жалость.
— Должно быть, для тебя все это очень тяжело. Но ты слишком долго прожил среди землян. Ты впитал их неврозы. Ведь на Даркоувере сам институт брака появился не так давно; а моногамия — вообще совсем недавно. Да и то не прижилась толком. Джефф, я тебя ни в чем не обвиняю. Ты никак не можешь изменить свою натуру, точно так же, как мы — свою. Просто… мне бы не хотелось, чтобы ты чувствовал себя таким несчастным. — Он устало зашаркал по коридору, и Джефф на мгновение уловил отблеск его эмоций, воспоминаний… Кеннард, женатый на земной женщине, прекрасно понимал боль человека, разрывающегося между двумя мирами: двое сыновей, подвергнутых остракизму, и все потому же…
Не в силах сомкнуть глаз, снедаемый пламенем ревности, Кервин до утра вел ожесточенную внутреннюю дискуссию и в конце концов вынужден был пойти сам с собой на компромисс. Не стоит ради девушки устраивать сыр-бор. Не хватало еще, чтобы Остер все ему испортил. Так или иначе, все равно им работать вместе.
До чего же паскудно уступить именно Остеру! Но, если Таниквель так больше нравится, — что ж, пожалуйста. Она сделала свой выбор и может смело продолжать в том же духе.
Разумеется, такое решение проблемы было далеким от идеального, но по-своему оно сработало. Кервин стал по-ледяному сдержан; Таниквель переняла его тон. Снова началась работа по надстройке сложных матричных экранов, привязке к выверенным картам. Через пять дней после картирования залежей меди Круг собрался на второй сеанс, и снова замельтешила паутина раппорта — до бесконечности растягивая сознание в пространстве и во времени, выискивая крошечные атомы, из которых складывается металл, известный как цинк, выявляя богатые залежи и месторождения, классифицируя их по степени доступности и глубине залегания. Накануне третьего сеанса, вернувшись с предпринятой в одиночку верховой вылазки в предгорья, Джефф обнаружил, что его ждет Корус, бледный и возбужденный.
— Джефф, Элори велела всем собраться в лаборатории — и как можно быстрее!
Кервин последовал за ним, недоумевая, что могло случиться. Остальные были уже в сборе. Раннирл разложил на столе карту.
— Неприятности, — объявил он. — Пришло сообщение от, наших клиентов — после того, как я передал им эту карту. Клан Альдаранов оформил заявки на три района — здесь, здесь и вот здесь, где, по нашим данным, богатые залежи меди. Вы не хуже меня знаете, что Альдараны — имперские марионетки. Империя дергает за ниточки; в поданных заявках речь шла о том, чтобы основать в этих районах промышленные колонии земного типа! Откуда они узнали про медь?
— Раньше такого никогда не случалось, — сердито заявил Остер. — Стоило Джеффу один раз поработать с нами — тут же имперские марионетки опережают нас с заявками; причем не на одно, а сразу на три месторождения! — Он метнул на Кервина гневный взгляд. — Сколько тебе заплатили за предательство?
— Да ты с ума сошел! — в тон ему отозвался Джефф.
— Просто не повезло, — произнес Кеннард.
— С одним месторождением это еще могло быть простым совпадением, — сказал Остер, — а с двумя — невезением. Но с тремя!
— Есть только один способ разобраться, — произнесла Таниквель, покосилась на Кервина и отвела взгляд. — Кеннард, он не сможет солгать Альтону.
Джефф сразу понял, что она имеет в виду, и в нем всколыхнулась ярость.
— Телепатическое обследование? — поинтересовался он. — Да я сам этого требую, черт побери! А нотой, Остер, я заставлю тебя проглотить свои слова; я забью их тебе кулаками в глотку! — Он развернулся к Кеннарду; ярость заслонила в памяти кошмарные воспоминания о первом зондировании. — Давайте! Выясняйте!
Кеннард возмущенно замахал руками.
— Другого пути у нас не осталось, — тихо сказала Элори.
Джефф зажмурил глаза, приготовившись к болезненному шоку насильственного раппорта. Сколько раз ни проходи через это — легче все равно не становится. Секунду-другую он держался, потом все заволокло благословенным вихрящимся туманом; потом он обнаружил, что стоит, стиснув край столешницы, и в тишине слышно только его шумное дыхание. Кеннард переводил взгляд то на него, то на Остера.
— Ну? — потребовал Джефф.
— Я всегда говорил, что мы можем тебе доверять, — тихо произнес Кеннард, — но чего-то я все равно не понимаю. Джефф, у тебя в памяти есть какой-то блок.
— Может быть, земляне подвергли его пост-гипнотическому внушению? — предположил Остер. — И подсунули нам, как… как бомбу с часовым механизмом.
— Не может такого быть, — презрительно скривилась Элори, но Кеннард хранил молчание.
— Одно я могу сказать точно, Остер, — наконец произнес он. — Никакой информации землянам Кервин не передает. Чувства вины в нем нет.
Но холодный, бесформенный ужас сжал горло Джеффа цепкой лапой.
Некая таинственная сила манипулировала им с самого прибытия на Даркоувер. Не комъины же подчистили банки данных в компьютере Имперской Миссии; не комъины же давили ему на нервы, пока не осталось ничего, кроме как бежать без оглядки…
Неужели он действительно подослан к комъинам — шпион, сам не сознающий, что он шпион?
— Дьявольская чушь! — сердито произнес Кеннард. — Такого мне еще не приходилось слышать! А почему тогда не Элори или, скажем, не Остер? От этих раздоров и всеобщей подозрительности выигрывают одни земляне! — Он принялся складывать карту. — Скорее уж кто-нибудь из Альдаранов, — а у них есть несколько телепатов — шпионит с незарегистрированной матрицей. Иногда барьер на втором уровне удается пробить, наверно, в этом-то и дело. Может быть, Остер, твой барьер на мгновение ослаб, вот и все. Просто не повезло; ничего, попробуем еще раз.
— Всемогущий Зандру! — со вздохом пробормотал Кеннард и весь как-то обмяк. — Послушай, Джефф, я все понимаю: вы, земляне… Ну как мне тебе объяснить? Таниквель…
— Бросьте, — отрывисто произнес Кервин. — Это касается только меня и Таниквель, и никого больше.
— Ничего подобного, — возразил Кеннард. — В первую очередь, это касается тебя и Остера. Послушай, помнишь, что я тебе говорил в самый первый день? Что бы ни происходило в Башне — это касается всех без исключения. Таниквель — эмпат. Неужели ты не понимаешь, что это значит? Неужели ты не понимаешь, что она чувствует, когда улавливает… подобную жажду? Она ведь женщина. А как может женщина, почувствовав такое, остаться безучастной? Не утолить жажды? Черт побери, — заключил он, — если б только вы с Остером понимали друг друга, если б между вами установилась эмпатия — ты бы тоже это ощутил. И понял, в чем дело.
Сам того не желая, Кервин, кажется, начинал улавливать суть. В обществе телепатов, не способных ничего друг от друга скрывать, в такой тесно спаянной группе, как Башенный Круг, эмоции, страсти, желания влияют не только на тех, кто их испытывает, но и на всех остальных.
Ощутив его одиночество и растерянность, Таниквель проявила понимание, отдала ему свою любовь. Теперь, когда Кервин чувствовал себя победителем, а Остер — разгромленным в пух и прах, она эмпатически реагировала на боль Остера, на его одиночество…
Нет, это выше человеческих сил! Таниквель… Таниквель, которую он любил. Таниквель, которая дала ему так много — и в объятиях человека, которого он ненавидит!
На лице у Кеннарда читалась жалость.
— Должно быть, для тебя все это очень тяжело. Но ты слишком долго прожил среди землян. Ты впитал их неврозы. Ведь на Даркоувере сам институт брака появился не так давно; а моногамия — вообще совсем недавно. Да и то не прижилась толком. Джефф, я тебя ни в чем не обвиняю. Ты никак не можешь изменить свою натуру, точно так же, как мы — свою. Просто… мне бы не хотелось, чтобы ты чувствовал себя таким несчастным. — Он устало зашаркал по коридору, и Джефф на мгновение уловил отблеск его эмоций, воспоминаний… Кеннард, женатый на земной женщине, прекрасно понимал боль человека, разрывающегося между двумя мирами: двое сыновей, подвергнутых остракизму, и все потому же…
Не в силах сомкнуть глаз, снедаемый пламенем ревности, Кервин до утра вел ожесточенную внутреннюю дискуссию и в конце концов вынужден был пойти сам с собой на компромисс. Не стоит ради девушки устраивать сыр-бор. Не хватало еще, чтобы Остер все ему испортил. Так или иначе, все равно им работать вместе.
До чего же паскудно уступить именно Остеру! Но, если Таниквель так больше нравится, — что ж, пожалуйста. Она сделала свой выбор и может смело продолжать в том же духе.
Разумеется, такое решение проблемы было далеким от идеального, но по-своему оно сработало. Кервин стал по-ледяному сдержан; Таниквель переняла его тон. Снова началась работа по надстройке сложных матричных экранов, привязке к выверенным картам. Через пять дней после картирования залежей меди Круг собрался на второй сеанс, и снова замельтешила паутина раппорта — до бесконечности растягивая сознание в пространстве и во времени, выискивая крошечные атомы, из которых складывается металл, известный как цинк, выявляя богатые залежи и месторождения, классифицируя их по степени доступности и глубине залегания. Накануне третьего сеанса, вернувшись с предпринятой в одиночку верховой вылазки в предгорья, Джефф обнаружил, что его ждет Корус, бледный и возбужденный.
— Джефф, Элори велела всем собраться в лаборатории — и как можно быстрее!
Кервин последовал за ним, недоумевая, что могло случиться. Остальные были уже в сборе. Раннирл разложил на столе карту.
— Неприятности, — объявил он. — Пришло сообщение от, наших клиентов — после того, как я передал им эту карту. Клан Альдаранов оформил заявки на три района — здесь, здесь и вот здесь, где, по нашим данным, богатые залежи меди. Вы не хуже меня знаете, что Альдараны — имперские марионетки. Империя дергает за ниточки; в поданных заявках речь шла о том, чтобы основать в этих районах промышленные колонии земного типа! Откуда они узнали про медь?
— Раньше такого никогда не случалось, — сердито заявил Остер. — Стоило Джеффу один раз поработать с нами — тут же имперские марионетки опережают нас с заявками; причем не на одно, а сразу на три месторождения! — Он метнул на Кервина гневный взгляд. — Сколько тебе заплатили за предательство?
— Да ты с ума сошел! — в тон ему отозвался Джефф.
— Просто не повезло, — произнес Кеннард.
— С одним месторождением это еще могло быть простым совпадением, — сказал Остер, — а с двумя — невезением. Но с тремя!
— Есть только один способ разобраться, — произнесла Таниквель, покосилась на Кервина и отвела взгляд. — Кеннард, он не сможет солгать Альтону.
Джефф сразу понял, что она имеет в виду, и в нем всколыхнулась ярость.
— Телепатическое обследование? — поинтересовался он. — Да я сам этого требую, черт побери! А нотой, Остер, я заставлю тебя проглотить свои слова; я забью их тебе кулаками в глотку! — Он развернулся к Кеннарду; ярость заслонила в памяти кошмарные воспоминания о первом зондировании. — Давайте! Выясняйте!
Кеннард возмущенно замахал руками.
— Другого пути у нас не осталось, — тихо сказала Элори.
Джефф зажмурил глаза, приготовившись к болезненному шоку насильственного раппорта. Сколько раз ни проходи через это — легче все равно не становится. Секунду-другую он держался, потом все заволокло благословенным вихрящимся туманом; потом он обнаружил, что стоит, стиснув край столешницы, и в тишине слышно только его шумное дыхание. Кеннард переводил взгляд то на него, то на Остера.
— Ну? — потребовал Джефф.
— Я всегда говорил, что мы можем тебе доверять, — тихо произнес Кеннард, — но чего-то я все равно не понимаю. Джефф, у тебя в памяти есть какой-то блок.
— Может быть, земляне подвергли его пост-гипнотическому внушению? — предположил Остер. — И подсунули нам, как… как бомбу с часовым механизмом.
— Не может такого быть, — презрительно скривилась Элори, но Кеннард хранил молчание.
— Одно я могу сказать точно, Остер, — наконец произнес он. — Никакой информации землянам Кервин не передает. Чувства вины в нем нет.
Но холодный, бесформенный ужас сжал горло Джеффа цепкой лапой.
Некая таинственная сила манипулировала им с самого прибытия на Даркоувер. Не комъины же подчистили банки данных в компьютере Имперской Миссии; не комъины же давили ему на нервы, пока не осталось ничего, кроме как бежать без оглядки…
Неужели он действительно подослан к комъинам — шпион, сам не сознающий, что он шпион?
— Дьявольская чушь! — сердито произнес Кеннард. — Такого мне еще не приходилось слышать! А почему тогда не Элори или, скажем, не Остер? От этих раздоров и всеобщей подозрительности выигрывают одни земляне! — Он принялся складывать карту. — Скорее уж кто-нибудь из Альдаранов, — а у них есть несколько телепатов — шпионит с незарегистрированной матрицей. Иногда барьер на втором уровне удается пробить, наверно, в этом-то и дело. Может быть, Остер, твой барьер на мгновение ослаб, вот и все. Просто не повезло; ничего, попробуем еще раз.
11
Кервин пытался избавиться от этой мысли. В конце концов, Кеннард провел же телепатическое обследование и доказал, что Джефф невиновен. Но, раз возникнув, мысль не желала никуда уходить и зудела, как больной запущенный зуб. «Я ведь могу об этом ничего и не знать. Неужели действительно меня подослали земляне? Да, конечно — комъины засекли меня еще из Арилинна. А я так рад был избавиться от давления, что не задавал никаких вопросов. Например, кто подчистил банк данных в компьютере приютского архива? И, кстати, Остер тоже родился среди землян ».
Молча, заторможенно Кервин проживал день за днем. В одиночку совершал верховые прогулки в предгорья, часами валялся на кровати у себя в комнате и старался ни о чем не думать.
Каждый раз при общих сборищах в гостиной он ловил на себе сочувственный взгляд Таниквель. («Чертова сука! Не нужна мне твоя жалость!») и ощущал отголосок ее боли. И вообще, он старался ее избегать. Воспоминания об их недолгих днях вместе были как острый нож. Поскольку это коснулось Джеффа гораздо глубже, чем какая-нибудь мимолетная связь, обрезать одним беззаботным движением все концы он не мог.
Он смутно осознавал, что она пытается застать его наедине, чтобы поговорить. Избегать ее стало доставлять ему своего рода извращенное удовольствие. Но однажды утром они нос к носу столкнулись на лестнице.
— Джефф, — произнесла она, вытягивая руку, — подожди. Не убегай. Мне надо поговорить с тобой.
Он пожал плечами, сосредоточенно глядя поверх ее головы.
— О чем поговорить?
Глаза девушки, когда-то искрившиеся озорством, вдруг наполнились слезами.
— Я так больше не могу! Мы словно враги — и вся Башня смердит ревностью и ненавистью!
Перед искренностью этой боли лед его отчуждения дрогнул.
— Тани, — произнес он, — мне это нравится ничуть не больше. Но разве я первый начал?
— Ну сколько можно… — Она осеклась на полуслове и закусила губу. — Джефф, мне больно, что ты такой несчастный. Кеннард немного рассказал мне…
— И что, я достаточно несчастен, чтобы ты вернулась ко мне? — поинтересовался он, с убийственным сарказмом отчеканивая каждое слово, и тяжело положил руки Таниквель на плечи. — Наверно, Остер и тебя уже убедил в худшем, что я шпионю на землян?
— Джефф, но Остер тоже не врет, — негромко отозвалась она, не пытаясь вырваться. — Он просто говорит то, во что верит. И если ты думаешь, что его все это радует, то глубоко ошибаешься.
— Ага, значит, если меня выгонят, он такого горя не переживет!
— Не знаю, но он вовсе не тот гнусный тип, каким тебе кажется. Посмотри мне в глаза, Джефф, неужели ты не чувствуешь, что я говорю правду?
«В этом-то вся беда, — устало подумал Джефф, — все они говорят правду, — как ее видят».
Плечи Таниквель мелко дрожали, и один вид плачущей Тани — когда-то бывшей воплощением озорства и беззаботности, — почему-то ранил Кервина гораздо глубже, чем все подозрения остальных, вместе взятых. Она не нападала и не защищала, она просто разделяла его боль. Беспомощно рыдая, она приникла к нему.
— О, Джефф, мы были так рады, когда ты появился — и для нас это так много значит, что ты здесь. Если бы только можно было точно узнать…
Вечером того же дня в гостиной, дождавшись, пока все соберутся со своими бокалами вокруг камина, Кервин агрессивно вскочил, сжал кулаки за спиной и выступил с краткой речью (демонстративно на кахуенге):
— Остер, ты выдвинул в мой адрес обвинение; зондирование Кеннарда показалось тебе недостаточным доказательством. Какого доказательства ты хочешь? Что тебя убедит?
С кошачьей грацией Остер поднялся из кресла.
— Комъинская неприкосновенность не позволяет мне… — вежливо начал он.
— Знаешь, куда можешь засунуть свою комъинскую неприкосновенность?.. — Кервин употребил весьма специфический термин из портового жаргона. — Я десять лет прожил на Земле, и там есть по этому поводу одно хорошее выражение: выкладывай или заткнись. Или скажи, какое доказательство ты сочтешь достаточным, и дай мне возможность его представить, или… даю слово, братец: если услышу или телепатически уловлю от тебя хоть словечко, что я, мол, продался землянам или кому-то там еще — я тебя отделаю так, что живого места не останется!
Остер отступил на шаг в сторону; и Джефф сделал шаг, не сводя с противника напряженного взгляда, не разжимая стиснутых кулаков.
— Я повторяю: или выкладывай, или заткнись, и тогда уж пасти больше не разевай.
— Это его право, Остер, — проговорил Кеннард. — Нельзя же все время только шушукаться за спиной. Или докажи свои подозрения, или извинись перед Джеффом, и вопрос закрыт. Ну сколько можно грызться! — Лицо его, прорезанное складками, скривила гримаса боли. — У нас и без того забот полон рот.
Остер покосился на Кервина. «Если бы взглядом можно было убить, — подумал Джефф, — у Остера никаких проблем не возникло бы». Но когда тот заговорил, голос его прозвучал на удивление ровно:
— Элори, ты не соберешь матричный капкан?
— И не подумаю! — вспыхнула та. — Сам делай свою грязную работу!
— Можно было бы попросить Кеннарда, но он предубежден в пользу Джеффа.
— Давайте я соберу, — вызвался Раннирл. — Не подумай только, Остер, что я тебя поддерживаю. Но если оставить сборку тебе, результат нетрудно предсказать. Джефф, мне ты доверяешь?
Кервин кивнул. Он понятия не имел, что такое матричный капкан, и на кого тот расставляется. Но если за дело брался Раннирл, можно было быть уверенным — не на Кервина.
Как-то днем, когда заканчивалась настройка очередного экрана, и Джефф держал узор, ни с того, ни с сего картинка на мониторе задрожала и слилась в яркую зеленую полосу. Кервина пронизала боль; толком не осознавая, что делает, он разорвал раппорт между Раннирлом и Элори, отключил экраны и, сам не поняв, когда успел вскочить с места, подхватил безжизненно обмякшую Элори. В первое паническое мгновение ему показалось, что она не дышит. Потом темно-дымчатые ресницы ее дрогнули, и девушка прерывисто вздохнула.
— Переутомилась, — произнес Кеннард, поднялся с места и накрыл большой кристалл куском шелковистой ткани. — Умолял же я ее передохнуть — так она и слушать не желала.
— Хорошо, что Джефф успел ее подхватить, — сказал Раннирл. — Он вытащил Элори прежде, чем она успела нарушить кристаллическую структуру. Как это у тебя получилось, Джефф?
— Понятия не имею, — Джефф действовал совершенно рефлекторно, словно в сознании сработал какой-то переключатель. — Удача. Инстинкт. Откуда мне знать?
Элори еле слышно плакала; лицо ее стало мертвенно-бледным, а рыдания звучали глухо и прерывисто, словно у нее не было сил толком вдохнуть. Раннирл взял ее на руки, как ребенка, и направился к выходу из лаборатории, бросив через плечо:
— Позовите Тани — и побыстрее!
— Таниквель улетела с Остером, — отозвался Кеннард. — Я попробую, конечно, вызвать их, а пока…
Раннирл пинком отворил ближайшую дверь; это оказалась одна из множества пустых комнат. Он положил Элори на кушетку, прикрытую пыльным вышитым покрывалом.
— Я… могу чем-то помочь? — беспомощно поинтересовался от дверей Джефф.
— Ты же эмпат, — отозвался Раннирл.
И вдруг Джефф вспомнил, что сделала для него Таниквель в тот первый вечер, когда Кеннард взламывал его телепатический барьер.
— Я… постараюсь.
Элори, как капризный ребенок, замотала головой из стороны в сторону.
— Нет, — раздраженно произнесла она, — нет, оставьте меня в покое. Со мной все в порядке. — Но чтобы сказать это, девушке пришлось дважды перевести дыхание, и лицо ее походило цветом на костяной лом.
— Она всегда так, — вздохнул Раннирл. — Джефф, постарайся.
Он вышел. Кервин приблизился к кушетке и неуклюже опустился на колени рядом с Хранительницей.
— Элори, я в этом почти ничего не понимаю, — начал он, — но сделаю все, что смогу. — Вспомнив, что делала Таниквель для восстановления его сил, он взял Элори за руки. Пальцы ее были напряжены и холодны, как лед. Повинуясь какому-то импульсу, он принялся растирать их, возвращая гибкость. Джефф пытался повысить и обострить свою эмпатическую чувствительность, ощутить слабость Элори как свою…
И он ощутил ее как внезапный укол боли, эту слабость полного бессилия, мелеющий поток сознания… девушка была на грани обморока. Кервин осторожно попробовал установить раппорт, чувствуя своим обострившимся восприятием, насколько Элори измождена, выискивая, как взять эту усталость на себя и передать девушке часть своей энергии. Стоя на коленях рядом с кушеткой, сжимая неподвижные ладони Элори, он ощутил, как в ее измученное тело по капле начинает возвращаться жизнь. Казалось, прошла целая вечность, — хотя на самом деле, наверно, всего несколько минут, — прежде чем Элори открыла свои серые глаза и посмотрела на Кервина. Но детское личико ее оставалось таким же бледным, а губы — совершенно бесцветными.
— Спасибо, Джефф, — прошептала она.
Такой волны эмоций, как та, что взметнулась в нем при этих словах, Кервин не ощущал еще ни разу в жизни. Он развел руки, и девушка оказалась у него в объятиях, поднимая к нему лицо. И, когда губы их встретились, без малейшего удивления, Джефф почувствовал дивное слияние двух нематериальных субстанций. Крепко обнимая теплую тоненькую фигурку, невероятно обостренным двойным восприятием он уловил, как смешаны в Элори хрупкость и стальная сила, детская наивность и древняя бесстрастная мудрость касты Хранителей. (И через все это он смутно ощутил вместе с Элори необычное и едва ли наполовину осознаваемое пробуждение чувств; апатию и одновременно готовность, с какими она принимает его поцелуй. Он разделил с девушкой изумление, вызванное объятием, какого ей еще не доводилось испытывать — не отеческим и не безлично-добродушным — разделил ее робкое и не ведающее стыда удивление от того, сколько силы в мужском теле, какая в нем поднимается волна тепла… )
— Элори, — прошептал он, но шепот прозвучал триумфальным кличем. — Любовь моя, любовь…
Какое-то мгновение длился спазматический, конвульсивный, терзающий каждый нерв ужас; потом раппорт разорвался, как разлетевшийся в кусочки кристалл — и вот уже побелевшая, как снег, Элори, извиваясь кошкой, пыталась вырваться из объятий Кервина.
— Нет, — беззвучно шептала она, ловя воздух перекошенным ртом. — Нет, нет…
Оцепеневший от шока Кервин разжал объятия. Элори тут же отпрянула, прижав руки к груди, словно защищаясь; все ее худенькое тельце сотрясали беззвучные рыдания. В глазах ее застыл ужас, но она успела уже отгородиться от Кервина барьером. Узкогубый детский рот ее открывался и закрывался, не издавая ни звука; личико перекосила гримаска, как у еле сдерживающей слезы маленькой девочки.
— Нет, — наконец снова прошептала она. — Ну как ты мог забыть, кто я? О, сжалься надо мной, Аварра! — сбивчивой скороговоркой выпалила она и, спрятав лицо в ладони, устремилась прочь из комнаты; едва не споткнулась о табурет, увернулась от машинально шагнувшего за ней Джеффа и стрелой вылетела за дверь. Легкие шаги дробно простучали по коридору, по ступенькам; в конце концов откуда-то сверху донесся грохот захлопнувшейся двери.
Он не видел Элори целых три дня. Впервые за все время с появления Кервина в Арилинне она пренебрегала вечерами в гостиной; Кеннард, пожав плечами, объяснил Кервину, что время от времени такое случается со всеми Хранительницами. Джефф, дабы случайно не опустить барьера и не выдать себя, промолчал. Но каждую бессонную ночь ему казалось, будто из темноты снова выплывают глаза Элори и вспыхивают внезапным ужасом, что на губах снова возникает вкус того поцелуя, а руки никак не могут забыть трепещущего в объятиях хрупкого перепуганного тельца.
В первые мгновения после того, как разорвался раппорт, он просто ничего не соображал, застывши в онемении и оцепенении от этого чудовищного, шквального обвала; недоумевая, то ли печалиться, то ли гневаться столь внезапной перемене чувств.
А потом, медленно и мучительно, пришло понимание.
Он нарушил строжайший закон комъинов. Не зря ведь Хранительница давала обет девственности, и душой, и телом отдаваясь своей трудной и опасной работе. В глазах любого даркованина Элори была неприкосновенна; ни о страсти, ни о чистейшей платонической любви и речи быть не могло.
Он слышал, что в Арилиннской башне говорили (и хуже того, чувствовал, что они чувствовали) по поводу Клейндори, преступившей обет (и ради кого — презренного землянина!).
Другой бы на его месте мог начать громоздить кучу оправданий — мол, Элори сама была не против, и он лишь взял то, что было предложено. Но для Кервина такой легкий путь к отступлению был закрыт. Ему с самого начала бросилось в глаза, как по-детски невинно ведет себя Элори с мужчинами в Башне. Для них она была все равно, что беспола, словно еще один мужчина или ребенок; и она доверяла защищавшему ее табу.
Так же невинно, беззаботно она доверилась Джеффу — и он предал ее доверие!
Но еще ужасней был скребущий на сердце страх. Кеннард ведь предупреждал его: не следует эмоционально напрягаться в те несколько дней, что предшествуют работе с матрицами; лучше оставить пока Таниквель в покое — во избежание нервного переутомления. Таниквель! Можно подумать, все это был сон; да, он любил ее — но, скорее, из благодарности за ее доброту и понимание. Ничего похожего на то могучее чувство, что сотрясает сейчас все его существо.
Телом и душой подстраивались Хранительницы под свои гигантские матричные кристаллы. Вот почему им следовало воздерживаться от бурных эмоциональных проявлений. Память Джеффа скачком вернулась к первому вечеру в Арилинне; к панической реакции Элори на его комплимент, к словам: «С самого рождения нас готовят к этому, и иногда… мы теряем свои способности всего за несколько лет».
А теперь, может быть, судьба всего Даркоувера зависела от успеха или неудачи Арилиннской Башни. А успех или неудача зависят от того, насколько сильна Хранительница, насколько тщательно оберегаема и лелеема она. А Джефф Кервин, затесавшийся среди комъинов чужак, предал их доверие, обошел барьеры и поразил Хранительницу в самое сердце.
Добравшись до этого места в своих размышлениях, Кервин зарылся лицом в ладони и попытался полностью отключиться. Это еще хуже, чем обвинения Остера в шпионаже в пользу землян.
Утром четвертого дня он услышал с лестницы голос Элори. Что ж, в ночной битве он, пусть с невероятным трудом, но одержал над собой победу. Единственное, что теперь предстояло ему — это смирение.
Он любил Элори — но любовь эта могла привести к тому, что она потеряет способности Хранительницы, а это поставит под угрозу работу, от которой зависит будущее всего Даркоувера. В случае их неудачи Пандаркованский Синдикат немедленно обратится к земным специалистам и примется преобразовывать даркованскую экономику на земной лад.
«А разве это так плохо? — предательски шепнуло его второе „я“. — Раньше или позже, но все равно Даркоуверу предстоит перестроиться на земной лад. Оно и к лучшему! Даже для Элори — слишком тяжелый это для нее груз; нельзя молодой девушке жить в заточении, хоронясь ото всего, что есть хорошего в жизни. И если у нас ничего не получится… если у нас ничего не получится, то какая разница, Хранительница там Элори или не Хранительница, и тогда она сможет быть моей…»
«Предатель! — бросил он себе горькое обвинение. — Эти люди приютили тебя, дали возможность остаться на Даркоувере, приняли как своего… А ты готов погубить их! Что бы ни случилось, главное — чтобы Элори сохраняла спокойствие духа».
Но со звуками ее голоса в душе у Кервина снова все забурлило. «О Боже, Боже, Элори, Элори…» Он направился было к двери, но, не видя ничего перед собой, развернулся обратно и рухнул ничком поперек кровати. Все существо Джеффа корчилось от боли и бунтовало. Нет, видеть ее — это выше его сил.
— Кервин? — послышался через некоторое время из-за двери голос Раннирла. — Ты спустишься?
Собрав в кулак остатки воли, Джефф спустился вслед за Раннирлом в гостиную. Как обычно, комъины расселись полукольцом перед камином, но Кервин видел одну Элори — снова в легком, как паутинка, вышитом цветочными узорами платье с пряжкой из одного-единственного кристалла, висящего у ворота, словно вопреки законам гравитации. Медные кудри украшал венок ослепительно-белых цветов. Когда вошел Кервин, она подняла голову; и Джефф, собираясь с духом, вдруг ощутил воздушное, прозрачное спокойствие, потому что улыбка Элори была такой же мягкой, отстраненной, спокойной, как всегда.
Неужели она на самом деле ничего не почувствовала? Неужели все это ему лишь почудилось?
Кеннард встретился с Джеффом взглядом и по-отечески положил руку на плечо. Казалось, прикосновением этим передавалось какое-то знание, и внезапно Джефф угадал правду: «Ты даже представить себе не можешь, что это такое — подготовить Хранительницу». Каким-то непостижимым образом за эти три дня Элори умудрилась восстановить прежнее холодное, отстраненное самообладание. Она улыбнулась Кервину — вроде бы улыбка оставалась прежней, дружелюбной, благосклонной — но своим новым обостренным чутьем под маской спокойствия Кервин уловил шрамы незатянувшихся трещин, воспоминание о катастрофе.
— Джефф, Остер говорит, что матричный капкан готов. Мы запланировали операцию на сегодняшний вечер. Установить капкан хочет Остер. Я сказал, что ты не будешь возражать.
— Да, конечно… — сказал Джефф. — Кстати, а что такое матричный капкан?
Элори состроила детскую гримаску.
— Это… это грязное извращение честной науки, — горячо заявила она.
— Не обязательно, — возразил Кеннард. — Бывают самые разные матричные капканы. Например, Вуаль перед входом в Башню, пропускающая одних комъинов. Остер, какого типа твой?
— Барьерный. Через мозг одного из нас кто-то подслушивает, что делается в Круге. Ну, а если он и сегодня попробует пробиться сквозь барьер, капкан парализует его и даст нам на него хорошенько взглянуть.
Молча, заторможенно Кервин проживал день за днем. В одиночку совершал верховые прогулки в предгорья, часами валялся на кровати у себя в комнате и старался ни о чем не думать.
Каждый раз при общих сборищах в гостиной он ловил на себе сочувственный взгляд Таниквель. («Чертова сука! Не нужна мне твоя жалость!») и ощущал отголосок ее боли. И вообще, он старался ее избегать. Воспоминания об их недолгих днях вместе были как острый нож. Поскольку это коснулось Джеффа гораздо глубже, чем какая-нибудь мимолетная связь, обрезать одним беззаботным движением все концы он не мог.
Он смутно осознавал, что она пытается застать его наедине, чтобы поговорить. Избегать ее стало доставлять ему своего рода извращенное удовольствие. Но однажды утром они нос к носу столкнулись на лестнице.
— Джефф, — произнесла она, вытягивая руку, — подожди. Не убегай. Мне надо поговорить с тобой.
Он пожал плечами, сосредоточенно глядя поверх ее головы.
— О чем поговорить?
Глаза девушки, когда-то искрившиеся озорством, вдруг наполнились слезами.
— Я так больше не могу! Мы словно враги — и вся Башня смердит ревностью и ненавистью!
Перед искренностью этой боли лед его отчуждения дрогнул.
— Тани, — произнес он, — мне это нравится ничуть не больше. Но разве я первый начал?
— Ну сколько можно… — Она осеклась на полуслове и закусила губу. — Джефф, мне больно, что ты такой несчастный. Кеннард немного рассказал мне…
— И что, я достаточно несчастен, чтобы ты вернулась ко мне? — поинтересовался он, с убийственным сарказмом отчеканивая каждое слово, и тяжело положил руки Таниквель на плечи. — Наверно, Остер и тебя уже убедил в худшем, что я шпионю на землян?
— Джефф, но Остер тоже не врет, — негромко отозвалась она, не пытаясь вырваться. — Он просто говорит то, во что верит. И если ты думаешь, что его все это радует, то глубоко ошибаешься.
— Ага, значит, если меня выгонят, он такого горя не переживет!
— Не знаю, но он вовсе не тот гнусный тип, каким тебе кажется. Посмотри мне в глаза, Джефф, неужели ты не чувствуешь, что я говорю правду?
«В этом-то вся беда, — устало подумал Джефф, — все они говорят правду, — как ее видят».
Плечи Таниквель мелко дрожали, и один вид плачущей Тани — когда-то бывшей воплощением озорства и беззаботности, — почему-то ранил Кервина гораздо глубже, чем все подозрения остальных, вместе взятых. Она не нападала и не защищала, она просто разделяла его боль. Беспомощно рыдая, она приникла к нему.
— О, Джефф, мы были так рады, когда ты появился — и для нас это так много значит, что ты здесь. Если бы только можно было точно узнать…
Вечером того же дня в гостиной, дождавшись, пока все соберутся со своими бокалами вокруг камина, Кервин агрессивно вскочил, сжал кулаки за спиной и выступил с краткой речью (демонстративно на кахуенге):
— Остер, ты выдвинул в мой адрес обвинение; зондирование Кеннарда показалось тебе недостаточным доказательством. Какого доказательства ты хочешь? Что тебя убедит?
С кошачьей грацией Остер поднялся из кресла.
— Комъинская неприкосновенность не позволяет мне… — вежливо начал он.
— Знаешь, куда можешь засунуть свою комъинскую неприкосновенность?.. — Кервин употребил весьма специфический термин из портового жаргона. — Я десять лет прожил на Земле, и там есть по этому поводу одно хорошее выражение: выкладывай или заткнись. Или скажи, какое доказательство ты сочтешь достаточным, и дай мне возможность его представить, или… даю слово, братец: если услышу или телепатически уловлю от тебя хоть словечко, что я, мол, продался землянам или кому-то там еще — я тебя отделаю так, что живого места не останется!
Остер отступил на шаг в сторону; и Джефф сделал шаг, не сводя с противника напряженного взгляда, не разжимая стиснутых кулаков.
— Я повторяю: или выкладывай, или заткнись, и тогда уж пасти больше не разевай.
— Это его право, Остер, — проговорил Кеннард. — Нельзя же все время только шушукаться за спиной. Или докажи свои подозрения, или извинись перед Джеффом, и вопрос закрыт. Ну сколько можно грызться! — Лицо его, прорезанное складками, скривила гримаса боли. — У нас и без того забот полон рот.
Остер покосился на Кервина. «Если бы взглядом можно было убить, — подумал Джефф, — у Остера никаких проблем не возникло бы». Но когда тот заговорил, голос его прозвучал на удивление ровно:
— Элори, ты не соберешь матричный капкан?
— И не подумаю! — вспыхнула та. — Сам делай свою грязную работу!
— Можно было бы попросить Кеннарда, но он предубежден в пользу Джеффа.
— Давайте я соберу, — вызвался Раннирл. — Не подумай только, Остер, что я тебя поддерживаю. Но если оставить сборку тебе, результат нетрудно предсказать. Джефф, мне ты доверяешь?
Кервин кивнул. Он понятия не имел, что такое матричный капкан, и на кого тот расставляется. Но если за дело брался Раннирл, можно было быть уверенным — не на Кервина.
Как-то днем, когда заканчивалась настройка очередного экрана, и Джефф держал узор, ни с того, ни с сего картинка на мониторе задрожала и слилась в яркую зеленую полосу. Кервина пронизала боль; толком не осознавая, что делает, он разорвал раппорт между Раннирлом и Элори, отключил экраны и, сам не поняв, когда успел вскочить с места, подхватил безжизненно обмякшую Элори. В первое паническое мгновение ему показалось, что она не дышит. Потом темно-дымчатые ресницы ее дрогнули, и девушка прерывисто вздохнула.
— Переутомилась, — произнес Кеннард, поднялся с места и накрыл большой кристалл куском шелковистой ткани. — Умолял же я ее передохнуть — так она и слушать не желала.
— Хорошо, что Джефф успел ее подхватить, — сказал Раннирл. — Он вытащил Элори прежде, чем она успела нарушить кристаллическую структуру. Как это у тебя получилось, Джефф?
— Понятия не имею, — Джефф действовал совершенно рефлекторно, словно в сознании сработал какой-то переключатель. — Удача. Инстинкт. Откуда мне знать?
Элори еле слышно плакала; лицо ее стало мертвенно-бледным, а рыдания звучали глухо и прерывисто, словно у нее не было сил толком вдохнуть. Раннирл взял ее на руки, как ребенка, и направился к выходу из лаборатории, бросив через плечо:
— Позовите Тани — и побыстрее!
— Таниквель улетела с Остером, — отозвался Кеннард. — Я попробую, конечно, вызвать их, а пока…
Раннирл пинком отворил ближайшую дверь; это оказалась одна из множества пустых комнат. Он положил Элори на кушетку, прикрытую пыльным вышитым покрывалом.
— Я… могу чем-то помочь? — беспомощно поинтересовался от дверей Джефф.
— Ты же эмпат, — отозвался Раннирл.
И вдруг Джефф вспомнил, что сделала для него Таниквель в тот первый вечер, когда Кеннард взламывал его телепатический барьер.
— Я… постараюсь.
Элори, как капризный ребенок, замотала головой из стороны в сторону.
— Нет, — раздраженно произнесла она, — нет, оставьте меня в покое. Со мной все в порядке. — Но чтобы сказать это, девушке пришлось дважды перевести дыхание, и лицо ее походило цветом на костяной лом.
— Она всегда так, — вздохнул Раннирл. — Джефф, постарайся.
Он вышел. Кервин приблизился к кушетке и неуклюже опустился на колени рядом с Хранительницей.
— Элори, я в этом почти ничего не понимаю, — начал он, — но сделаю все, что смогу. — Вспомнив, что делала Таниквель для восстановления его сил, он взял Элори за руки. Пальцы ее были напряжены и холодны, как лед. Повинуясь какому-то импульсу, он принялся растирать их, возвращая гибкость. Джефф пытался повысить и обострить свою эмпатическую чувствительность, ощутить слабость Элори как свою…
И он ощутил ее как внезапный укол боли, эту слабость полного бессилия, мелеющий поток сознания… девушка была на грани обморока. Кервин осторожно попробовал установить раппорт, чувствуя своим обострившимся восприятием, насколько Элори измождена, выискивая, как взять эту усталость на себя и передать девушке часть своей энергии. Стоя на коленях рядом с кушеткой, сжимая неподвижные ладони Элори, он ощутил, как в ее измученное тело по капле начинает возвращаться жизнь. Казалось, прошла целая вечность, — хотя на самом деле, наверно, всего несколько минут, — прежде чем Элори открыла свои серые глаза и посмотрела на Кервина. Но детское личико ее оставалось таким же бледным, а губы — совершенно бесцветными.
— Спасибо, Джефф, — прошептала она.
Такой волны эмоций, как та, что взметнулась в нем при этих словах, Кервин не ощущал еще ни разу в жизни. Он развел руки, и девушка оказалась у него в объятиях, поднимая к нему лицо. И, когда губы их встретились, без малейшего удивления, Джефф почувствовал дивное слияние двух нематериальных субстанций. Крепко обнимая теплую тоненькую фигурку, невероятно обостренным двойным восприятием он уловил, как смешаны в Элори хрупкость и стальная сила, детская наивность и древняя бесстрастная мудрость касты Хранителей. (И через все это он смутно ощутил вместе с Элори необычное и едва ли наполовину осознаваемое пробуждение чувств; апатию и одновременно готовность, с какими она принимает его поцелуй. Он разделил с девушкой изумление, вызванное объятием, какого ей еще не доводилось испытывать — не отеческим и не безлично-добродушным — разделил ее робкое и не ведающее стыда удивление от того, сколько силы в мужском теле, какая в нем поднимается волна тепла… )
— Элори, — прошептал он, но шепот прозвучал триумфальным кличем. — Любовь моя, любовь…
Какое-то мгновение длился спазматический, конвульсивный, терзающий каждый нерв ужас; потом раппорт разорвался, как разлетевшийся в кусочки кристалл — и вот уже побелевшая, как снег, Элори, извиваясь кошкой, пыталась вырваться из объятий Кервина.
— Нет, — беззвучно шептала она, ловя воздух перекошенным ртом. — Нет, нет…
Оцепеневший от шока Кервин разжал объятия. Элори тут же отпрянула, прижав руки к груди, словно защищаясь; все ее худенькое тельце сотрясали беззвучные рыдания. В глазах ее застыл ужас, но она успела уже отгородиться от Кервина барьером. Узкогубый детский рот ее открывался и закрывался, не издавая ни звука; личико перекосила гримаска, как у еле сдерживающей слезы маленькой девочки.
— Нет, — наконец снова прошептала она. — Ну как ты мог забыть, кто я? О, сжалься надо мной, Аварра! — сбивчивой скороговоркой выпалила она и, спрятав лицо в ладони, устремилась прочь из комнаты; едва не споткнулась о табурет, увернулась от машинально шагнувшего за ней Джеффа и стрелой вылетела за дверь. Легкие шаги дробно простучали по коридору, по ступенькам; в конце концов откуда-то сверху донесся грохот захлопнувшейся двери.
Он не видел Элори целых три дня. Впервые за все время с появления Кервина в Арилинне она пренебрегала вечерами в гостиной; Кеннард, пожав плечами, объяснил Кервину, что время от времени такое случается со всеми Хранительницами. Джефф, дабы случайно не опустить барьера и не выдать себя, промолчал. Но каждую бессонную ночь ему казалось, будто из темноты снова выплывают глаза Элори и вспыхивают внезапным ужасом, что на губах снова возникает вкус того поцелуя, а руки никак не могут забыть трепещущего в объятиях хрупкого перепуганного тельца.
В первые мгновения после того, как разорвался раппорт, он просто ничего не соображал, застывши в онемении и оцепенении от этого чудовищного, шквального обвала; недоумевая, то ли печалиться, то ли гневаться столь внезапной перемене чувств.
А потом, медленно и мучительно, пришло понимание.
Он нарушил строжайший закон комъинов. Не зря ведь Хранительница давала обет девственности, и душой, и телом отдаваясь своей трудной и опасной работе. В глазах любого даркованина Элори была неприкосновенна; ни о страсти, ни о чистейшей платонической любви и речи быть не могло.
Он слышал, что в Арилиннской башне говорили (и хуже того, чувствовал, что они чувствовали) по поводу Клейндори, преступившей обет (и ради кого — презренного землянина!).
Другой бы на его месте мог начать громоздить кучу оправданий — мол, Элори сама была не против, и он лишь взял то, что было предложено. Но для Кервина такой легкий путь к отступлению был закрыт. Ему с самого начала бросилось в глаза, как по-детски невинно ведет себя Элори с мужчинами в Башне. Для них она была все равно, что беспола, словно еще один мужчина или ребенок; и она доверяла защищавшему ее табу.
Так же невинно, беззаботно она доверилась Джеффу — и он предал ее доверие!
Но еще ужасней был скребущий на сердце страх. Кеннард ведь предупреждал его: не следует эмоционально напрягаться в те несколько дней, что предшествуют работе с матрицами; лучше оставить пока Таниквель в покое — во избежание нервного переутомления. Таниквель! Можно подумать, все это был сон; да, он любил ее — но, скорее, из благодарности за ее доброту и понимание. Ничего похожего на то могучее чувство, что сотрясает сейчас все его существо.
Телом и душой подстраивались Хранительницы под свои гигантские матричные кристаллы. Вот почему им следовало воздерживаться от бурных эмоциональных проявлений. Память Джеффа скачком вернулась к первому вечеру в Арилинне; к панической реакции Элори на его комплимент, к словам: «С самого рождения нас готовят к этому, и иногда… мы теряем свои способности всего за несколько лет».
А теперь, может быть, судьба всего Даркоувера зависела от успеха или неудачи Арилиннской Башни. А успех или неудача зависят от того, насколько сильна Хранительница, насколько тщательно оберегаема и лелеема она. А Джефф Кервин, затесавшийся среди комъинов чужак, предал их доверие, обошел барьеры и поразил Хранительницу в самое сердце.
Добравшись до этого места в своих размышлениях, Кервин зарылся лицом в ладони и попытался полностью отключиться. Это еще хуже, чем обвинения Остера в шпионаже в пользу землян.
Утром четвертого дня он услышал с лестницы голос Элори. Что ж, в ночной битве он, пусть с невероятным трудом, но одержал над собой победу. Единственное, что теперь предстояло ему — это смирение.
Он любил Элори — но любовь эта могла привести к тому, что она потеряет способности Хранительницы, а это поставит под угрозу работу, от которой зависит будущее всего Даркоувера. В случае их неудачи Пандаркованский Синдикат немедленно обратится к земным специалистам и примется преобразовывать даркованскую экономику на земной лад.
«А разве это так плохо? — предательски шепнуло его второе „я“. — Раньше или позже, но все равно Даркоуверу предстоит перестроиться на земной лад. Оно и к лучшему! Даже для Элори — слишком тяжелый это для нее груз; нельзя молодой девушке жить в заточении, хоронясь ото всего, что есть хорошего в жизни. И если у нас ничего не получится… если у нас ничего не получится, то какая разница, Хранительница там Элори или не Хранительница, и тогда она сможет быть моей…»
«Предатель! — бросил он себе горькое обвинение. — Эти люди приютили тебя, дали возможность остаться на Даркоувере, приняли как своего… А ты готов погубить их! Что бы ни случилось, главное — чтобы Элори сохраняла спокойствие духа».
Но со звуками ее голоса в душе у Кервина снова все забурлило. «О Боже, Боже, Элори, Элори…» Он направился было к двери, но, не видя ничего перед собой, развернулся обратно и рухнул ничком поперек кровати. Все существо Джеффа корчилось от боли и бунтовало. Нет, видеть ее — это выше его сил.
— Кервин? — послышался через некоторое время из-за двери голос Раннирла. — Ты спустишься?
Собрав в кулак остатки воли, Джефф спустился вслед за Раннирлом в гостиную. Как обычно, комъины расселись полукольцом перед камином, но Кервин видел одну Элори — снова в легком, как паутинка, вышитом цветочными узорами платье с пряжкой из одного-единственного кристалла, висящего у ворота, словно вопреки законам гравитации. Медные кудри украшал венок ослепительно-белых цветов. Когда вошел Кервин, она подняла голову; и Джефф, собираясь с духом, вдруг ощутил воздушное, прозрачное спокойствие, потому что улыбка Элори была такой же мягкой, отстраненной, спокойной, как всегда.
Неужели она на самом деле ничего не почувствовала? Неужели все это ему лишь почудилось?
Кеннард встретился с Джеффом взглядом и по-отечески положил руку на плечо. Казалось, прикосновением этим передавалось какое-то знание, и внезапно Джефф угадал правду: «Ты даже представить себе не можешь, что это такое — подготовить Хранительницу». Каким-то непостижимым образом за эти три дня Элори умудрилась восстановить прежнее холодное, отстраненное самообладание. Она улыбнулась Кервину — вроде бы улыбка оставалась прежней, дружелюбной, благосклонной — но своим новым обостренным чутьем под маской спокойствия Кервин уловил шрамы незатянувшихся трещин, воспоминание о катастрофе.
— Джефф, Остер говорит, что матричный капкан готов. Мы запланировали операцию на сегодняшний вечер. Установить капкан хочет Остер. Я сказал, что ты не будешь возражать.
— Да, конечно… — сказал Джефф. — Кстати, а что такое матричный капкан?
Элори состроила детскую гримаску.
— Это… это грязное извращение честной науки, — горячо заявила она.
— Не обязательно, — возразил Кеннард. — Бывают самые разные матричные капканы. Например, Вуаль перед входом в Башню, пропускающая одних комъинов. Остер, какого типа твой?
— Барьерный. Через мозг одного из нас кто-то подслушивает, что делается в Круге. Ну, а если он и сегодня попробует пробиться сквозь барьер, капкан парализует его и даст нам на него хорошенько взглянуть.