Страница:
Другими словами, отрицая необходимость вариирования этого метода, т. Ольминскому придется доказать, что нет никакой принципиальной разницы между капитализмом и коммунизмом. Ибо нами утверждается только следующее:
При анализе общественной структуры товарно-капиталистического типа все закономерности носят характер стихийных закономерностей, "слепой" силы, ибо весь общественно-производственный процесс иррационален. При анализе структуры переходного периода дело обстоит иначе, потому что здесь происходит в возрастающей пропорции рационализация общественно-хозяйственного процесса.
Попробуйте это опровергнуть! Если попробуете - рискуете очутиться в рядах критиков Маркса, ибо должны будете выступить против "Капитала" и "Анти-Дюринга".
Следовательно? "Иной логический тон" означает, что надо уметь применять общественно-объективную точку зрения, сохраняя ее полностью при всех обстоятельствах, учитывая всегда конкретные особенности подлежащего исследованию типа производственной структуры.
Ясно?
2) "Материально-производственная точка зрения в общем тоже остается обязательной. Однако, она претерпевает существенные изменения и ограничения".
Вот тут, кажется, наконец пушка выстрелила не холостым зарядом! Ура! Пересмотр - на-лицо.
Но тут, опять-таки, все дело заключается в том, что т. Ольминский не понимает самой сути вопроса. Что означает "материально-производственная точка зрения"?
То, что при анализе мы устанавливаем примат производства над потреблением. И для капитализма, и для коммунизма, и для какой-угодно иной устойчивой формы эта точка зрения безусловно обязательна. Для переходного периода она обязательна условно. Почему? Да потому, что для серьезного теоретика мыслим вариант гибели всего общества. В дальнейшем теоретик, исследующий причины гибели общества, сможет установить, что разрушение производства убило общество. Поэтому процесс производства мы не можем принимать за данное, изучая лишь условия его непрерывности, а должны ставить перед собой вопрос о возможности производства и отвечать на этот вопрос. Далее, временно, не как постоянное явление, возможна паразитическая жизнь общества не на основе адэкватного производства, а на основе старых запасов, принудительного отчуждения и перераспределения их, военных захватов и т. п. Долго это длиться не может. Но, анализируя механику перехода, мы не можем не ставить перед собой вопрос, возможно ли временно настолько сильное сокращение производства, что обществу придется вести паразитарный образ жизни и лишь затем перейти снова к нормальному производственному удовлетворению своих потребностей. Здесь всегда стоит вопрос - "в какой мере, в какой степени"
и т. п. Не делать этого значит отворачиваться от революционной действительности, значит подлинно оппортунически представлять себе социалистическую революцию не как болезненный процесс ломки, разрушения и созидания, а как процесс органического врастания. Кто не понимает этого, тот не понимает и необходимости соответствующего варианта материально-производственной точки зрения.
3) "Диалектически-исторический подход... выпячивается на первый план", "диалектически-историческая точка зрения, которая выдвигает принцип постоянной изменчивости форм,.. неизбежно должна быть подчеркнута". И тут же, дабы мудрым людям не сбиться с пути, мы добавляем: "относительность "категорий" политической экономии становится ясной до полной очевидности".
Что мы этим хотели сказать? Да только то, что в периоды быстрой ломки особенно опасно оперировать постоянными, застывшими категориями. Если в период капитализма раз установленное понятие "товар" служит верою и правдою и не требует каждодневного рассмотрения того, что же в сущности оно означает, а требует лишь понимания своей исторической ограниченности, то в период краха капитализма и созидания коммунистического хозяйства это понятие становится изменчивым, подвижным, разным в разных местах, и в разное время, и в разных хозяйственных областях. Нашим подчеркиванием принципа "постоянной изменчивости"
мы хотели предостеречь внимательных читателей от пустых выстрелов a la Ольминский, но... не всякому дадено внимать предостережениям, и главная ошибка Ольминского заключается именно в том, что диалектика Маркса ему чужда еще более, чем подлинный текст книг Маркса.
Забавно, как т. Ольминский нас поучает:
На самом деле диалектический метод вовсе не сводится к исторической точке зрения, к признанию только изменчивости, только процесса. Он не может ни "выпячиваться", ни ослабевать: он всегда и неизменно присущ марксистскому исследованию. Этого не может не знать Бухарин, сводящий диалектику к признанию изменчивости там, где все быстро изменяется.
Жаль, что т. Ольминский не дал нам своего понимания диалектического метода - это, поистине, было бы любопытно. Но где это он прочел у нас, что диалектический метод сводится только к признанию изменчивости? Пушкарю следует иметь хорошие глаза, протрите их, т. Ольминский, прочтите внимательно - ничего подобного вы у нас не найдете. Мы говорим, что диалектика выдвигает принцип постоянной изменчивости форм, - значит ли, что она сводится к этому принципу? Если мы не потеряли способности понимать русский язык, то, думаем, не значит. А следовательно? Следовательно, выстрел снова холостой.
Далее. Где это мы сводим диалектику к признанию изменчивости там, где все быстро изменяется?
Ведь надо же понимать то, что пишешь, и не сотрясать воздух холостыми выстрелами!
Где же "пересмотр метода"? Где же расправа с "путеводной звездой"?
В фантазии т. Ольминского, который забыл, основательно забыл, что такое метод Маркса.
Настоящий, однако, теоретический скандал начинается тогда, когда т. Ольминский начинает поучать нас насчет теории хозяйства. Неловко как-то в печати разъяснять самые простые для марксиста вещи, но уже ничего не поделаешь, в наш век основательного засорения мозгов, пожалуй, не вредно вспомнить именно эти самые простые вещи.
Понятие товара, - пишет т. Ольминский, - по Бухарину, исчезает, поскольку на место стихии выступает сознательный общественный регулятор; в этой мере товар теряет свой товарный характер и превращается в продукт. В такой общей, абстрактной форме мысль Бухарина страдает только одним недостатком: в ней нет ничего нового.
Из-за чего же т. Ольминский, можно сказать, свою "пушку" выставил против нас?
Из-за чего же весь шум о пересмотре? Правильность этой мысли (хотя бы и не новой) т. Ольминский признает. Он упрекает нас в том, что мы просмотрели суть вопроса:
Весь вопрос именно в том... насколько "сознательный общественный регулятор"
действительно регулирует производство.
Какое производство? Когда? Где? Тов. Ольминский читал книжку и не заметил, что она представляет из себя первую попытку теории переходного хозяйства, а не конкретного анализа хозяйства Р. С. Ф. С. Р. в лето от Р. Х. 1921! Как же мы можем ответить на вопрос: "насколько"? Это требует совершенно другого исследования! Наше дело было дать методологически-руководящие указания для такого рода исследований и мы в отношении "товара" их даем: "поскольку", "в этой мере". А т. Ольминский палит:
Бухарину нет надобности даже ставить вопрос о степени овладения производством со стороны пролетарского "сознательного регулятора": для него полное торжество регулятора начинается, очевидно, с момента нарождения бюрократических учреждений, предназначенных к овладению производством. (Дальше идет патетическая тирада насчет того, что в 1921 г. в Р. С. Ф. С. Р. мы еще далеко не овладели производством. Б. и П.)
Это - неслыханная пустяковина!
Очень жаль, конечно, что до сих пор не вышла вторая часть "Экономики", конкретно-описательный труд по современной русской экономике, о которой говорится в "Предисловии" (стр. 6). Там такая постановка была бы уместна и необходима, но нельзя же из-за того, что в данной связи вопрос рассматривается абстрактно, шуметь о ниспровержении Маркса! Или скажите тогда, что абстракции не нужны, но не забудьте, что в этом случае вы будете стрелять не только по нас, но и по Марксу. Тов. Ольминский, как всякий вульгарный экономист, органически неспособен понять, "что к чему". Он, конечно, и не знает, что его ошибки - очень частое явление. Так критиковал Маркса Оппенгеймер, который "опровергал" теорию накопления указанием на то, что избыточное население идет из деревень и вызывается не ростом постоянного капитала, а дроблением земельных участков; так Бернштейн и К° "опровергали" теорию классовой борьбы указанием на то, что существуют рабочие, у которых в банке лежит пятачок; так опровергают Маркса буржуазные экономисты, когда заставляют своих "хозяйствующих субъектов"
продавать на рынке падающие с неба метеоры и с восторгом сообщают, что этим ниспровергается теория трудовой ценности. Словом, здесь грубое смешение абстрактной теории с конкретным описанием. Конечно, чтобы различать все это, нужна известная подготовка, нужно и знание Маркса. Но увы! - есть люди, которые высшую ступень науки видят в брюзжании. Что же, о вкусах не спорят:
"тебе и горький хрен - малина, а мне и бланманже - полынь"...
Забавно, однако, как т. Ольминский, при своем глубоком понимании Маркса, договаривается действительно до отрицания марксизма. Ведь т. Ольминский признал, что при известных исторических условиях "товар теряет свой товарный характер". А двумя абзацами ниже он опять возвращается к старой песне: Ему (Бухарину, сиречь, нам обоим) "отказалось служить понятие товара. Естественно... отказывается наш автор и от понятия меновой ценности, цены, денег, заработной платы. От марксизма остается одно воспоминание". Вот это так здорово сказано! Выходит, следовательно, что если капитализм будет окончательно изничтожен и установится коммунистическая форма - "от марксизма остается одно воспоминание". Нет, т.
Ольминский, решительно обстреливая нас, обстреливает уже не только Маркса, но и самого себя.
Нам рисуется, в общем, трагическая картина. Тов. Ольминский доживает до коммунизма. Веселые жители коммунистического общества в один прекрасный день видят, как по улицам столицы растерянно и уныло бредет т. Ольминский. Старый марксист мрачен. Он не видит денег. Нигде ничего нельзя купить. Продуктов много, но их нельзя купить, нельзя продать - их раздают в общественных распределителях.
Граждане не получают никакой заработной платы. При всем своем желании т.
Ольминский не смог определить даже цену своих старых штанов. Скорбь запала в душу. Слезы покатились из глаз. И когда жители города подошли к нему и участливо спросили: "что с вами, не больны ли вы?", он им печально ответил: "Все пропало и - от марксизма остается одно воспоминание".
Мы настроены не столь мрачно. Мы думаем, что марксизм здравствует и будет здравствовать еще много времени после того, как от капитализма останется одно воспоминание, но именно потому, что мы видим в марксизме прежде всего великолепное орудие познания живой, меняющейся, текучей действительности. А т.
Ольминский, раздраженный спецами и бюрократизмом, хочет сорвать злобу на нас и пробует взять своего читателя "на пушку".
Но пушка-то оказалась не пушкой, как кавалерийский конь тов. Сарабьянова оказался вовсе не конем...
III. Пролетарский коммунизм против социализма старых баб.
Тов. Ольминский выставляет себя блюстителем ортодоксии. Так как он еще в седой древности слыхал, что хороший марксист должен быть диалектиком, а диалектика предполагает противоречия, то он решил выступить сам в качестве персонифицированного противоречия. Этим объясняется, вероятно, то обстоятельство, что, во-первых, его пушка не убивает, а, во-вторых, что, будучи пушкарем, он питает органическую ненависть к насилию.
Он упрекает нас в том, что, "освободившись от руководящих марксистских понятий в области марксистской методологии, как и в области экономики", мы вынуждены "искать себе руководящей нити поведения в другой сфере, - в сфере своеобразной теории "внеэкономического принуждения". И тут т. Ольминский запихивает в свою пушку последний заряд, который должен нас прямо уничтожить.
Но... страшен сон, да милостив бог. Заряд снова оказывается холостым, и нас обдает только мягкой пылью, прахом бессильной мысли, которая хочет быть злой, но не может.
Тов. Ольминский приводит цитату из нашей книжки, где сказано, что "пролетарское принуждение во всех его формах, начиная от расстрела и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества". По этому поводу он, как добродетельная и приятная во всех отношениях дама, подносит платок к глазам и устраивает настоящую истерику. Но при этом все же не забывает обнаружить и слишком большое "искусство" в цитировании. В самом деле, вот что мы читаем по поводу нашей цитаты:
Все эти утверждения Маркса (о насилии. Бух. и Пят.) неоспоримы. Но нужно же видеть и понимать, что не всякий разбой, не всякое насилие является одним из методов строения нового общества, а только то насилие, которое сопровождается новыми усовершенствованными способами производства.
Ну, разве это не "искусство"? Где же это тов. Ольминский вычитал у нас, что мы считаем разбой, да притом всякий, методом строительства социализма? И почему в таком случае мужественный тов. Ольминский, который с "гуманным" видом обвиняет нас в ревизионизме, почему он не обвиняет нас в укрывательстве всяких разбойников? Все это так нелепо, так глупо, что просто диву даешься, как это человек может писать такие вещи. Но т. Ольминскому наплевать на все это с высокого дерева. Он даже как будто бы не понимает, что он пишет: лишь бы по внешности было благопристойно: стиль a la жеваная манная каша - значит, можно, пользуясь им, валить на нас, как на мертвых, все что угодно... Но мы, т.
Ольминский, не отличаемся христианскими добродетелями.
Характерно для тов. Ольминского то, что даже зерно истины, которое есть в конце вышеприведенной цитаты, он ухитряется преподнести в такой вульгарной форме, что она превращается в нелепость. Ибо всякому понятно, что революционное насилие непосредственно вовсе не сопровождается "усовершенствованными способами производства" (кстати ad notam т. Ольминского: в марксистской литературе под способами производства разумеются не орудия труда, а экономические структуры; это популярно разъяснено в "Азбуке коммунизма", которую так хвалит т. Ольминский и которую он, повидимому, читал). В самом деле, разве вооруженное восстание сопровождается усовершенствованными "способами производства"? Или красный террор движет вперед производительные силы? Или гражданская война напоминает тов.
Ольминскому рог изобилия?
Мы в своей книге дали специальную главу о производительных силах и издержках революции. Тов. Ольминский ее не опротестовывает и не может опротестовать. Но это не мешает ему разводить маниловщину и грубо искажать теорию. Смысл революционного насилия состоит вовсе не в том, что оно "сопровождается"
усовершенствованной техникой. Это бессмыслица, а не смысл. Смысл же состоит в том, что революционное насилие расчищает дорогу будущему подъему. И как раз тогда, когда начинается этот подъем, насилие теряет девять десятых своего смысла. Но все это - книга за семью печатями для тов. Ольминского. После награждения нас почетным чином социал-разбойников ему, очевидно, все трын-трава.
"Умные речи приятно слушать". Т. Ольминский пишет:
Для повышения же производительных сил, как и для "выработки коммунистического человечества", марксисты вовсе не склонны ограничиваться (наш курсив. Бух. и Пят.) бухаринским методом каторги и расстрела. В этом глубокий марксистский смысл того, что тов. Ленин постоянно твердит о тракторах и электрификации.
Тут, что ни слово, то настоящий перл.
Оказывается, во-первых, что марксисты "не ограничиваются" применением расстрела и каторги, т.-е. все же применяют их для повышения производительных сил.
Во-вторых, каторгой, как явствует из других мест статьи т. Ольминский, называет систему трудовой повинности при диктатуре пролетариата. В-третьих, т. Ольминский на-ряду с каторгой рекомендует применять и тракторы.
Замечательную похлебку сварил наш ядовитый критик!
Но тут уж позвольте вас поймать, тов. Ольминский. Вы упрекали нас в сходстве с Мартовым, но делали это без всяких оснований, если не считать за таковое основание ignorantiam. А мы имеем полное право обратить этот упрек против вас:
ибо тот, кто осмеливается называть каторгой трудовую повинность при пролетарской диктатуре, тот просто-на-просто либерал, самый обыкновенный, самый ординарный.
Так говорил г. Абрамович на 3 съезде совнархозов, так выступают эсеры и Каутские с Мартовыми. Это - неоспоримо. В основе лежит непонимание классового существа диктатуры, т.-е. либеральная, а не марксистская постановка вопроса.
Но т. Ольминский снова начинает обнаруживать проворство рук. Он, ничтоже сумняшеся, пишет:
Между тем, ставши на точку зрения своего метода выработки коммунистического человечества и отказавшись от марксистского метода той же выработки, Бухарин неизбежно должен был докатиться до того, до чего он докатился, - до поголовного принуждения, руководимого относительно небольшой частью коммунистической партии.
Хуже всего "докатиться" до пошлости. А здесь тов. Ольминскому поистине есть чем хвастать. Из сличения двух цитат, последней и предпоследней, явствует, что тов.
Ольминский обвиняет нас в том, что мы против тракторов. Это, конечно, опровергать не стоит. Но все же, как объяснить тот факт, что тов. Ольминский "не заметил" в книге ни тракторов, ни электрификации, ни технической революции на основе этой электрификации? Или, быть может, тов. Ольминский учился эристике одновременно у Шопенгауэра и у Сарабьянова? Как тов. Ольминский не заметил, что стержнем всей книжки является как раз учение о производительных силах, которым мы впервые даем совершенно точное математическое определение? Или тов.
Ольминский страдает своеобразным дальтонизмом и слеп на все то, что противоречит его неумеренному желанию представить из нас социал-разбойников?
"Все это было б так смешно, когда бы не было так грустно".
Смешна логика тов. Ольминского. Грустно за самого тов. Ольминского.
В заключение отметим два выпада. Тов. Ольминский пишет:
Характерна... последняя глава... книги. В ней он (Бухарин) говорит о том, чего должно или можно ожидать в будущем, но говорит о будущем в настоящем времени, как будто все ожидаемые завоевания уже достигнуты.
Ах, тов. Ольминский, тов. Ольминский! Не вспоминается ли вам автор "Капитала", на знание которого вы претендуете?
А еще в I томе "Капитала" имеется небезызвестное место, которое Маркс писал до всяких социалистических революций, место, где говорится "о будущем в настоящем":
"Бьет час капиталистической собственности. Экспроприаторы экспроприируются".
Не был ли и Маркс, грешным делом, "левым ревизионистом"?
Или, быть может, тов. Ольминский вспомнит конец гильфердингова "Финансового Капитала", где мы находим все тот же так ненавистный т. Ольминскому praesens:
"In dem gewaltigen Zusammenprallen der feindlichen Elementen schlagt sich die Diktatur der Kapitalmagnaten um in die Diktatur des Proletariats"? ("В гигантском столкновении враждебных элементов диктатура магнатов капитала превращается в диктатуру пролетариата"). Должно быть, и умеренный Гильфердинг, теоретический вождь каутскианства, превращается у нашего критика в лицо, страдающее сверхреволюционным зудом?
Не ясно ли, какие все это "сумасшедшие пустяки"?
И когда тов. Ольминский говорит, что "у нас (у партии) закружилась голова", мы можем ему вежливенько "намекнуть": parlez pour vous, camarade! Говорите это про самого себя, товарищ!
Суровый критик подводит такой итог нашей работе: "Она в целом - не научное произведение, а беллетристика, отражающая настроения части партии к средине 1920 года".
Покорно благодарим за отзыв. И на том спасибо. Нам только кажется, что посылки тов. Ольминского, на которых он строит свое заключение, даже не беллетристика.
Это просто наивная болтовня. Болтовня эта продиктована добрыми чувствами.
Доброта вообще свойственна хорошим людям. Но этого еще далеко не достаточно для пролетарского коммунизма. Энгельс писал об "истинных социалистах":
"Немного "человечности", немного реализации этой человечности.., очень немного о собственности..., немного о страданиях пролетариата, организации труда, насаждении... кружков для поднятия низших классов народа. И на-ряду с этим безграничное невежество в вопросах... действительной общественной жизни". А Маркс называл такой добренький социализм социализмом старых баб.
Выступая с нашей критикой некритической критики тов. Ольминского, мы защищаем теорию пролетарского коммунизма против размагниченного "социализма" старых баб.
IV. В чем смысл философии всей?
Отзыв проф. А. Чаянова, в противоположность отзыву т. Ольминского, весьма благосклонен:
Бухаринская книжка, - пишет проф. А. Чаянов, - хотя и принадлежит к составу немецкой экономической мысли, является тем не менее столь крупным событием в нашей научной литературе, что каждый экономист не имеет права обойти ее вниманием, а, следовательно, при возможности к тому и высказать свое суждение.
Насколько в этом отзыве сквозит любезность, являющаяся непременной принадлежностью академической среды, и насколько это соответствует истине, мы из понятной скромности предоставляем судить товарищам читателям.
Но нам все же хочется сказать несколько слов и о замечаниях проф. Чаянова, хотя все они носят чрезвычайно общий характер. Проф. Чаянов помнит заповеди Козьмы Пруткова: "Бди!" и "Смотри в корень". Он усердно "смотрит в корень" и в конце концов находит, что оный корень изрядно гниловат. Постараемся восстановить поруганную репутацию этого "корня", руководствуясь при этом теми же двумя методологическими требованиями бессмертного Козьмы.
Проф. Чаянов пишет:
Работа является типичной прагматической рационализацией совершаемых кругом явлений. Автору практически удобно мыслить окружающее и свои активные действия именно в форме такой концепции, и концепция этим удобством утверждается.
Вы сами, - обращается к нам автор отзыва, - повидимому, считаете ее (книгу)
абстрактным номографическим исследованием о мыслимом переходном периоде безотносительно его времени и места. Действительно, формально (курсив А.
Чаянова. Бух. и Пят.) книга носит такой характер, но по своему существу она исключительно идиографична.
Как видит читатель, проф. Чаянов имеет в своем распоряжении самую дальнобойную, методологическую, чуть-чуть не теоретико-познавательную пушку. Это даже не пушка. Проф. Чаянов закладывает прямо-таки фугасы, чтобы взорвать нас со всеми нашими монатками. При этом он на всем протяжении своей статьи чрезвычайно деликатен "Легко ходяй, аки пардус".
Как это ни странно, но проф. Чаянов - отнюдь не марксист - сходится здесь с "марксистом" Ольминским. У того - отражение "настроений", у этого - прагматическая рационализация "для удобства".
Мы, однако, требовали бы фактов. На каком основании? По какому римскому праву?
Но проф. Чаянов отходит здесь на заранее подготовленные позиции. Он пишет:
Я утверждаю идиографический и прагматический характер книги и в дальнейшем из этого буду исходить.
Еще кооперативы не успели взять в свои руки власти, а идеолог их, проф. Чаянов, очевидно, "антиципируя" для прагматического удобства свои желания, как сущее, начинает говорить в декретном порядке с поправкой на неизбежный крестьянский индивидуализм: "утверждаю". Это звучит гордо. Но это - не доказательство.
Укрывшись под сень "декрета", проф. А. Чаянов продолжает "нападение от идиографии". Мы не отказываемся от сражения и на этом поприще. Ибо если идиографическая постановка вопроса сразу же показала бы несоответствие с нашей теорией, тогда нужно было бы поставить следующий вопрос: о причинах этого несоответствия. И тут могло бы оказаться что-либо одно из двух: или это несоответствие объясняется исключительно специфическими особенностями абстрактного анализа, как такового; или же эмпирические данные, от которых исходит всякая, даже самая абстрактная, теория, оказались бы несуществующими. Во втором случае проф. Чаянову удалось бы нас взорвать так, что не осталось бы следа ни от марксизма, ни от левого ревизионизма.
В отличие от похвального свойства коммунистических вождей признавать многие из своих действий ошибочными, Бухарин столь удачно строит свою прагматическую теорию, что по ней все экономические действия Советской власти протекают с папской непогрешимостью...
Конечно, если вы, - пишет далее автор, - исповедуете гегелевский принцип, что все существующее разумно и что оно иначе и быть не могло, то вы методологически правы... Однако, я полагаю, что экономическая политика не есть безвольное плавание по потоку истории (картинка! Бух. и Пят.) и в то же время не есть командование солдатскими массами на николаевском плацдарме.
Тов. Ольминский! Кричите стихами из Гейне профессору Чаянову: "Узнаю в тебе собрата!". Однако, продолжим слово нашему оппоненту:
Смысл этих сентенций тот, что многие (курсив наш) из явлений распада нашего народного хозяйства суть не органическая принадлежность переходного периода, а неизбежные последствия необдуманных мероприятий, ненужных и необязательных...
При анализе общественной структуры товарно-капиталистического типа все закономерности носят характер стихийных закономерностей, "слепой" силы, ибо весь общественно-производственный процесс иррационален. При анализе структуры переходного периода дело обстоит иначе, потому что здесь происходит в возрастающей пропорции рационализация общественно-хозяйственного процесса.
Попробуйте это опровергнуть! Если попробуете - рискуете очутиться в рядах критиков Маркса, ибо должны будете выступить против "Капитала" и "Анти-Дюринга".
Следовательно? "Иной логический тон" означает, что надо уметь применять общественно-объективную точку зрения, сохраняя ее полностью при всех обстоятельствах, учитывая всегда конкретные особенности подлежащего исследованию типа производственной структуры.
Ясно?
2) "Материально-производственная точка зрения в общем тоже остается обязательной. Однако, она претерпевает существенные изменения и ограничения".
Вот тут, кажется, наконец пушка выстрелила не холостым зарядом! Ура! Пересмотр - на-лицо.
Но тут, опять-таки, все дело заключается в том, что т. Ольминский не понимает самой сути вопроса. Что означает "материально-производственная точка зрения"?
То, что при анализе мы устанавливаем примат производства над потреблением. И для капитализма, и для коммунизма, и для какой-угодно иной устойчивой формы эта точка зрения безусловно обязательна. Для переходного периода она обязательна условно. Почему? Да потому, что для серьезного теоретика мыслим вариант гибели всего общества. В дальнейшем теоретик, исследующий причины гибели общества, сможет установить, что разрушение производства убило общество. Поэтому процесс производства мы не можем принимать за данное, изучая лишь условия его непрерывности, а должны ставить перед собой вопрос о возможности производства и отвечать на этот вопрос. Далее, временно, не как постоянное явление, возможна паразитическая жизнь общества не на основе адэкватного производства, а на основе старых запасов, принудительного отчуждения и перераспределения их, военных захватов и т. п. Долго это длиться не может. Но, анализируя механику перехода, мы не можем не ставить перед собой вопрос, возможно ли временно настолько сильное сокращение производства, что обществу придется вести паразитарный образ жизни и лишь затем перейти снова к нормальному производственному удовлетворению своих потребностей. Здесь всегда стоит вопрос - "в какой мере, в какой степени"
и т. п. Не делать этого значит отворачиваться от революционной действительности, значит подлинно оппортунически представлять себе социалистическую революцию не как болезненный процесс ломки, разрушения и созидания, а как процесс органического врастания. Кто не понимает этого, тот не понимает и необходимости соответствующего варианта материально-производственной точки зрения.
3) "Диалектически-исторический подход... выпячивается на первый план", "диалектически-историческая точка зрения, которая выдвигает принцип постоянной изменчивости форм,.. неизбежно должна быть подчеркнута". И тут же, дабы мудрым людям не сбиться с пути, мы добавляем: "относительность "категорий" политической экономии становится ясной до полной очевидности".
Что мы этим хотели сказать? Да только то, что в периоды быстрой ломки особенно опасно оперировать постоянными, застывшими категориями. Если в период капитализма раз установленное понятие "товар" служит верою и правдою и не требует каждодневного рассмотрения того, что же в сущности оно означает, а требует лишь понимания своей исторической ограниченности, то в период краха капитализма и созидания коммунистического хозяйства это понятие становится изменчивым, подвижным, разным в разных местах, и в разное время, и в разных хозяйственных областях. Нашим подчеркиванием принципа "постоянной изменчивости"
мы хотели предостеречь внимательных читателей от пустых выстрелов a la Ольминский, но... не всякому дадено внимать предостережениям, и главная ошибка Ольминского заключается именно в том, что диалектика Маркса ему чужда еще более, чем подлинный текст книг Маркса.
Забавно, как т. Ольминский нас поучает:
На самом деле диалектический метод вовсе не сводится к исторической точке зрения, к признанию только изменчивости, только процесса. Он не может ни "выпячиваться", ни ослабевать: он всегда и неизменно присущ марксистскому исследованию. Этого не может не знать Бухарин, сводящий диалектику к признанию изменчивости там, где все быстро изменяется.
Жаль, что т. Ольминский не дал нам своего понимания диалектического метода - это, поистине, было бы любопытно. Но где это он прочел у нас, что диалектический метод сводится только к признанию изменчивости? Пушкарю следует иметь хорошие глаза, протрите их, т. Ольминский, прочтите внимательно - ничего подобного вы у нас не найдете. Мы говорим, что диалектика выдвигает принцип постоянной изменчивости форм, - значит ли, что она сводится к этому принципу? Если мы не потеряли способности понимать русский язык, то, думаем, не значит. А следовательно? Следовательно, выстрел снова холостой.
Далее. Где это мы сводим диалектику к признанию изменчивости там, где все быстро изменяется?
Ведь надо же понимать то, что пишешь, и не сотрясать воздух холостыми выстрелами!
Где же "пересмотр метода"? Где же расправа с "путеводной звездой"?
В фантазии т. Ольминского, который забыл, основательно забыл, что такое метод Маркса.
Настоящий, однако, теоретический скандал начинается тогда, когда т. Ольминский начинает поучать нас насчет теории хозяйства. Неловко как-то в печати разъяснять самые простые для марксиста вещи, но уже ничего не поделаешь, в наш век основательного засорения мозгов, пожалуй, не вредно вспомнить именно эти самые простые вещи.
Понятие товара, - пишет т. Ольминский, - по Бухарину, исчезает, поскольку на место стихии выступает сознательный общественный регулятор; в этой мере товар теряет свой товарный характер и превращается в продукт. В такой общей, абстрактной форме мысль Бухарина страдает только одним недостатком: в ней нет ничего нового.
Из-за чего же т. Ольминский, можно сказать, свою "пушку" выставил против нас?
Из-за чего же весь шум о пересмотре? Правильность этой мысли (хотя бы и не новой) т. Ольминский признает. Он упрекает нас в том, что мы просмотрели суть вопроса:
Весь вопрос именно в том... насколько "сознательный общественный регулятор"
действительно регулирует производство.
Какое производство? Когда? Где? Тов. Ольминский читал книжку и не заметил, что она представляет из себя первую попытку теории переходного хозяйства, а не конкретного анализа хозяйства Р. С. Ф. С. Р. в лето от Р. Х. 1921! Как же мы можем ответить на вопрос: "насколько"? Это требует совершенно другого исследования! Наше дело было дать методологически-руководящие указания для такого рода исследований и мы в отношении "товара" их даем: "поскольку", "в этой мере". А т. Ольминский палит:
Бухарину нет надобности даже ставить вопрос о степени овладения производством со стороны пролетарского "сознательного регулятора": для него полное торжество регулятора начинается, очевидно, с момента нарождения бюрократических учреждений, предназначенных к овладению производством. (Дальше идет патетическая тирада насчет того, что в 1921 г. в Р. С. Ф. С. Р. мы еще далеко не овладели производством. Б. и П.)
Это - неслыханная пустяковина!
Очень жаль, конечно, что до сих пор не вышла вторая часть "Экономики", конкретно-описательный труд по современной русской экономике, о которой говорится в "Предисловии" (стр. 6). Там такая постановка была бы уместна и необходима, но нельзя же из-за того, что в данной связи вопрос рассматривается абстрактно, шуметь о ниспровержении Маркса! Или скажите тогда, что абстракции не нужны, но не забудьте, что в этом случае вы будете стрелять не только по нас, но и по Марксу. Тов. Ольминский, как всякий вульгарный экономист, органически неспособен понять, "что к чему". Он, конечно, и не знает, что его ошибки - очень частое явление. Так критиковал Маркса Оппенгеймер, который "опровергал" теорию накопления указанием на то, что избыточное население идет из деревень и вызывается не ростом постоянного капитала, а дроблением земельных участков; так Бернштейн и К° "опровергали" теорию классовой борьбы указанием на то, что существуют рабочие, у которых в банке лежит пятачок; так опровергают Маркса буржуазные экономисты, когда заставляют своих "хозяйствующих субъектов"
продавать на рынке падающие с неба метеоры и с восторгом сообщают, что этим ниспровергается теория трудовой ценности. Словом, здесь грубое смешение абстрактной теории с конкретным описанием. Конечно, чтобы различать все это, нужна известная подготовка, нужно и знание Маркса. Но увы! - есть люди, которые высшую ступень науки видят в брюзжании. Что же, о вкусах не спорят:
"тебе и горький хрен - малина, а мне и бланманже - полынь"...
Забавно, однако, как т. Ольминский, при своем глубоком понимании Маркса, договаривается действительно до отрицания марксизма. Ведь т. Ольминский признал, что при известных исторических условиях "товар теряет свой товарный характер". А двумя абзацами ниже он опять возвращается к старой песне: Ему (Бухарину, сиречь, нам обоим) "отказалось служить понятие товара. Естественно... отказывается наш автор и от понятия меновой ценности, цены, денег, заработной платы. От марксизма остается одно воспоминание". Вот это так здорово сказано! Выходит, следовательно, что если капитализм будет окончательно изничтожен и установится коммунистическая форма - "от марксизма остается одно воспоминание". Нет, т.
Ольминский, решительно обстреливая нас, обстреливает уже не только Маркса, но и самого себя.
Нам рисуется, в общем, трагическая картина. Тов. Ольминский доживает до коммунизма. Веселые жители коммунистического общества в один прекрасный день видят, как по улицам столицы растерянно и уныло бредет т. Ольминский. Старый марксист мрачен. Он не видит денег. Нигде ничего нельзя купить. Продуктов много, но их нельзя купить, нельзя продать - их раздают в общественных распределителях.
Граждане не получают никакой заработной платы. При всем своем желании т.
Ольминский не смог определить даже цену своих старых штанов. Скорбь запала в душу. Слезы покатились из глаз. И когда жители города подошли к нему и участливо спросили: "что с вами, не больны ли вы?", он им печально ответил: "Все пропало и - от марксизма остается одно воспоминание".
Мы настроены не столь мрачно. Мы думаем, что марксизм здравствует и будет здравствовать еще много времени после того, как от капитализма останется одно воспоминание, но именно потому, что мы видим в марксизме прежде всего великолепное орудие познания живой, меняющейся, текучей действительности. А т.
Ольминский, раздраженный спецами и бюрократизмом, хочет сорвать злобу на нас и пробует взять своего читателя "на пушку".
Но пушка-то оказалась не пушкой, как кавалерийский конь тов. Сарабьянова оказался вовсе не конем...
III. Пролетарский коммунизм против социализма старых баб.
Тов. Ольминский выставляет себя блюстителем ортодоксии. Так как он еще в седой древности слыхал, что хороший марксист должен быть диалектиком, а диалектика предполагает противоречия, то он решил выступить сам в качестве персонифицированного противоречия. Этим объясняется, вероятно, то обстоятельство, что, во-первых, его пушка не убивает, а, во-вторых, что, будучи пушкарем, он питает органическую ненависть к насилию.
Он упрекает нас в том, что, "освободившись от руководящих марксистских понятий в области марксистской методологии, как и в области экономики", мы вынуждены "искать себе руководящей нити поведения в другой сфере, - в сфере своеобразной теории "внеэкономического принуждения". И тут т. Ольминский запихивает в свою пушку последний заряд, который должен нас прямо уничтожить.
Но... страшен сон, да милостив бог. Заряд снова оказывается холостым, и нас обдает только мягкой пылью, прахом бессильной мысли, которая хочет быть злой, но не может.
Тов. Ольминский приводит цитату из нашей книжки, где сказано, что "пролетарское принуждение во всех его формах, начиная от расстрела и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества". По этому поводу он, как добродетельная и приятная во всех отношениях дама, подносит платок к глазам и устраивает настоящую истерику. Но при этом все же не забывает обнаружить и слишком большое "искусство" в цитировании. В самом деле, вот что мы читаем по поводу нашей цитаты:
Все эти утверждения Маркса (о насилии. Бух. и Пят.) неоспоримы. Но нужно же видеть и понимать, что не всякий разбой, не всякое насилие является одним из методов строения нового общества, а только то насилие, которое сопровождается новыми усовершенствованными способами производства.
Ну, разве это не "искусство"? Где же это тов. Ольминский вычитал у нас, что мы считаем разбой, да притом всякий, методом строительства социализма? И почему в таком случае мужественный тов. Ольминский, который с "гуманным" видом обвиняет нас в ревизионизме, почему он не обвиняет нас в укрывательстве всяких разбойников? Все это так нелепо, так глупо, что просто диву даешься, как это человек может писать такие вещи. Но т. Ольминскому наплевать на все это с высокого дерева. Он даже как будто бы не понимает, что он пишет: лишь бы по внешности было благопристойно: стиль a la жеваная манная каша - значит, можно, пользуясь им, валить на нас, как на мертвых, все что угодно... Но мы, т.
Ольминский, не отличаемся христианскими добродетелями.
Характерно для тов. Ольминского то, что даже зерно истины, которое есть в конце вышеприведенной цитаты, он ухитряется преподнести в такой вульгарной форме, что она превращается в нелепость. Ибо всякому понятно, что революционное насилие непосредственно вовсе не сопровождается "усовершенствованными способами производства" (кстати ad notam т. Ольминского: в марксистской литературе под способами производства разумеются не орудия труда, а экономические структуры; это популярно разъяснено в "Азбуке коммунизма", которую так хвалит т. Ольминский и которую он, повидимому, читал). В самом деле, разве вооруженное восстание сопровождается усовершенствованными "способами производства"? Или красный террор движет вперед производительные силы? Или гражданская война напоминает тов.
Ольминскому рог изобилия?
Мы в своей книге дали специальную главу о производительных силах и издержках революции. Тов. Ольминский ее не опротестовывает и не может опротестовать. Но это не мешает ему разводить маниловщину и грубо искажать теорию. Смысл революционного насилия состоит вовсе не в том, что оно "сопровождается"
усовершенствованной техникой. Это бессмыслица, а не смысл. Смысл же состоит в том, что революционное насилие расчищает дорогу будущему подъему. И как раз тогда, когда начинается этот подъем, насилие теряет девять десятых своего смысла. Но все это - книга за семью печатями для тов. Ольминского. После награждения нас почетным чином социал-разбойников ему, очевидно, все трын-трава.
"Умные речи приятно слушать". Т. Ольминский пишет:
Для повышения же производительных сил, как и для "выработки коммунистического человечества", марксисты вовсе не склонны ограничиваться (наш курсив. Бух. и Пят.) бухаринским методом каторги и расстрела. В этом глубокий марксистский смысл того, что тов. Ленин постоянно твердит о тракторах и электрификации.
Тут, что ни слово, то настоящий перл.
Оказывается, во-первых, что марксисты "не ограничиваются" применением расстрела и каторги, т.-е. все же применяют их для повышения производительных сил.
Во-вторых, каторгой, как явствует из других мест статьи т. Ольминский, называет систему трудовой повинности при диктатуре пролетариата. В-третьих, т. Ольминский на-ряду с каторгой рекомендует применять и тракторы.
Замечательную похлебку сварил наш ядовитый критик!
Но тут уж позвольте вас поймать, тов. Ольминский. Вы упрекали нас в сходстве с Мартовым, но делали это без всяких оснований, если не считать за таковое основание ignorantiam. А мы имеем полное право обратить этот упрек против вас:
ибо тот, кто осмеливается называть каторгой трудовую повинность при пролетарской диктатуре, тот просто-на-просто либерал, самый обыкновенный, самый ординарный.
Так говорил г. Абрамович на 3 съезде совнархозов, так выступают эсеры и Каутские с Мартовыми. Это - неоспоримо. В основе лежит непонимание классового существа диктатуры, т.-е. либеральная, а не марксистская постановка вопроса.
Но т. Ольминский снова начинает обнаруживать проворство рук. Он, ничтоже сумняшеся, пишет:
Между тем, ставши на точку зрения своего метода выработки коммунистического человечества и отказавшись от марксистского метода той же выработки, Бухарин неизбежно должен был докатиться до того, до чего он докатился, - до поголовного принуждения, руководимого относительно небольшой частью коммунистической партии.
Хуже всего "докатиться" до пошлости. А здесь тов. Ольминскому поистине есть чем хвастать. Из сличения двух цитат, последней и предпоследней, явствует, что тов.
Ольминский обвиняет нас в том, что мы против тракторов. Это, конечно, опровергать не стоит. Но все же, как объяснить тот факт, что тов. Ольминский "не заметил" в книге ни тракторов, ни электрификации, ни технической революции на основе этой электрификации? Или, быть может, тов. Ольминский учился эристике одновременно у Шопенгауэра и у Сарабьянова? Как тов. Ольминский не заметил, что стержнем всей книжки является как раз учение о производительных силах, которым мы впервые даем совершенно точное математическое определение? Или тов.
Ольминский страдает своеобразным дальтонизмом и слеп на все то, что противоречит его неумеренному желанию представить из нас социал-разбойников?
"Все это было б так смешно, когда бы не было так грустно".
Смешна логика тов. Ольминского. Грустно за самого тов. Ольминского.
В заключение отметим два выпада. Тов. Ольминский пишет:
Характерна... последняя глава... книги. В ней он (Бухарин) говорит о том, чего должно или можно ожидать в будущем, но говорит о будущем в настоящем времени, как будто все ожидаемые завоевания уже достигнуты.
Ах, тов. Ольминский, тов. Ольминский! Не вспоминается ли вам автор "Капитала", на знание которого вы претендуете?
А еще в I томе "Капитала" имеется небезызвестное место, которое Маркс писал до всяких социалистических революций, место, где говорится "о будущем в настоящем":
"Бьет час капиталистической собственности. Экспроприаторы экспроприируются".
Не был ли и Маркс, грешным делом, "левым ревизионистом"?
Или, быть может, тов. Ольминский вспомнит конец гильфердингова "Финансового Капитала", где мы находим все тот же так ненавистный т. Ольминскому praesens:
"In dem gewaltigen Zusammenprallen der feindlichen Elementen schlagt sich die Diktatur der Kapitalmagnaten um in die Diktatur des Proletariats"? ("В гигантском столкновении враждебных элементов диктатура магнатов капитала превращается в диктатуру пролетариата"). Должно быть, и умеренный Гильфердинг, теоретический вождь каутскианства, превращается у нашего критика в лицо, страдающее сверхреволюционным зудом?
Не ясно ли, какие все это "сумасшедшие пустяки"?
И когда тов. Ольминский говорит, что "у нас (у партии) закружилась голова", мы можем ему вежливенько "намекнуть": parlez pour vous, camarade! Говорите это про самого себя, товарищ!
Суровый критик подводит такой итог нашей работе: "Она в целом - не научное произведение, а беллетристика, отражающая настроения части партии к средине 1920 года".
Покорно благодарим за отзыв. И на том спасибо. Нам только кажется, что посылки тов. Ольминского, на которых он строит свое заключение, даже не беллетристика.
Это просто наивная болтовня. Болтовня эта продиктована добрыми чувствами.
Доброта вообще свойственна хорошим людям. Но этого еще далеко не достаточно для пролетарского коммунизма. Энгельс писал об "истинных социалистах":
"Немного "человечности", немного реализации этой человечности.., очень немного о собственности..., немного о страданиях пролетариата, организации труда, насаждении... кружков для поднятия низших классов народа. И на-ряду с этим безграничное невежество в вопросах... действительной общественной жизни". А Маркс называл такой добренький социализм социализмом старых баб.
Выступая с нашей критикой некритической критики тов. Ольминского, мы защищаем теорию пролетарского коммунизма против размагниченного "социализма" старых баб.
IV. В чем смысл философии всей?
Отзыв проф. А. Чаянова, в противоположность отзыву т. Ольминского, весьма благосклонен:
Бухаринская книжка, - пишет проф. А. Чаянов, - хотя и принадлежит к составу немецкой экономической мысли, является тем не менее столь крупным событием в нашей научной литературе, что каждый экономист не имеет права обойти ее вниманием, а, следовательно, при возможности к тому и высказать свое суждение.
Насколько в этом отзыве сквозит любезность, являющаяся непременной принадлежностью академической среды, и насколько это соответствует истине, мы из понятной скромности предоставляем судить товарищам читателям.
Но нам все же хочется сказать несколько слов и о замечаниях проф. Чаянова, хотя все они носят чрезвычайно общий характер. Проф. Чаянов помнит заповеди Козьмы Пруткова: "Бди!" и "Смотри в корень". Он усердно "смотрит в корень" и в конце концов находит, что оный корень изрядно гниловат. Постараемся восстановить поруганную репутацию этого "корня", руководствуясь при этом теми же двумя методологическими требованиями бессмертного Козьмы.
Проф. Чаянов пишет:
Работа является типичной прагматической рационализацией совершаемых кругом явлений. Автору практически удобно мыслить окружающее и свои активные действия именно в форме такой концепции, и концепция этим удобством утверждается.
Вы сами, - обращается к нам автор отзыва, - повидимому, считаете ее (книгу)
абстрактным номографическим исследованием о мыслимом переходном периоде безотносительно его времени и места. Действительно, формально (курсив А.
Чаянова. Бух. и Пят.) книга носит такой характер, но по своему существу она исключительно идиографична.
Как видит читатель, проф. Чаянов имеет в своем распоряжении самую дальнобойную, методологическую, чуть-чуть не теоретико-познавательную пушку. Это даже не пушка. Проф. Чаянов закладывает прямо-таки фугасы, чтобы взорвать нас со всеми нашими монатками. При этом он на всем протяжении своей статьи чрезвычайно деликатен "Легко ходяй, аки пардус".
Как это ни странно, но проф. Чаянов - отнюдь не марксист - сходится здесь с "марксистом" Ольминским. У того - отражение "настроений", у этого - прагматическая рационализация "для удобства".
Мы, однако, требовали бы фактов. На каком основании? По какому римскому праву?
Но проф. Чаянов отходит здесь на заранее подготовленные позиции. Он пишет:
Я утверждаю идиографический и прагматический характер книги и в дальнейшем из этого буду исходить.
Еще кооперативы не успели взять в свои руки власти, а идеолог их, проф. Чаянов, очевидно, "антиципируя" для прагматического удобства свои желания, как сущее, начинает говорить в декретном порядке с поправкой на неизбежный крестьянский индивидуализм: "утверждаю". Это звучит гордо. Но это - не доказательство.
Укрывшись под сень "декрета", проф. А. Чаянов продолжает "нападение от идиографии". Мы не отказываемся от сражения и на этом поприще. Ибо если идиографическая постановка вопроса сразу же показала бы несоответствие с нашей теорией, тогда нужно было бы поставить следующий вопрос: о причинах этого несоответствия. И тут могло бы оказаться что-либо одно из двух: или это несоответствие объясняется исключительно специфическими особенностями абстрактного анализа, как такового; или же эмпирические данные, от которых исходит всякая, даже самая абстрактная, теория, оказались бы несуществующими. Во втором случае проф. Чаянову удалось бы нас взорвать так, что не осталось бы следа ни от марксизма, ни от левого ревизионизма.
В отличие от похвального свойства коммунистических вождей признавать многие из своих действий ошибочными, Бухарин столь удачно строит свою прагматическую теорию, что по ней все экономические действия Советской власти протекают с папской непогрешимостью...
Конечно, если вы, - пишет далее автор, - исповедуете гегелевский принцип, что все существующее разумно и что оно иначе и быть не могло, то вы методологически правы... Однако, я полагаю, что экономическая политика не есть безвольное плавание по потоку истории (картинка! Бух. и Пят.) и в то же время не есть командование солдатскими массами на николаевском плацдарме.
Тов. Ольминский! Кричите стихами из Гейне профессору Чаянову: "Узнаю в тебе собрата!". Однако, продолжим слово нашему оппоненту:
Смысл этих сентенций тот, что многие (курсив наш) из явлений распада нашего народного хозяйства суть не органическая принадлежность переходного периода, а неизбежные последствия необдуманных мероприятий, ненужных и необязательных...