Булатникова Дарья
Пороги рая, двери ада
Дарья БУЛАТНИКОВА
ПОРОГИ РАЯ, ДВЕРИ АДА
Анонс
В этой истории переплелись трагическое и смешное. В общем, сплошная эклектика!
Пороги рая, двери ада,
Пути к спасенью...
Олег Ладыженский
В последнее время мои сны были наполнены тягостной и непонятной многозначительностью.
Обычные повседневности в долгих, почти лишенных действия, ночных грезах приобретали странный и тревожный смысл. Причем, значение увиденного было доступно некоторому пониманию только во сне.
Пробуждение всегда оставляло щемящее чувство забытого откровения, неудовлетворенность тем, что наполнявшее густой воздух сна прозрение испарялось с поверхности сознания стремительно, как капли летнего дождя с теплого асфальта. Только большим внутренним усилием удавалось сохранить в себе ночные ощущения, донести их до той минуты, когда можно позволить себе поразмышлять над ними в относительном одиночестве.
Но обычно эфемерные волны растворялись в утренних делах, и оставалась только легкая досада на свое несовершенство, на неумение и в жизни находить в простых вещах поистине космические истины. Таким даром обладают, пожалуй, только японские поэты, умеющие в жухлом листе или облаке увидеть смысл прихода человека в этот мир.
Сегодня, например, мне снилась капель. Не торжествующе-звонкая, апрельская, а осенняя, когда при потеплении после первых морозов обреченно стаивает на крыше снежок, барабаня грязными каплями по жестяному подоконнику. Капли летят вниз, впиваясь в съежившуюся белую шубку, еще вчера радовавшую глаз и душу - наконец-то пришла зима! И эти черные проточины в обреченном снегу похожи сразу и на следы от пуль, и на ужасный рот старухи, наполовину лишенный зубов. Ничего больше - только осенняя капель, но сумрачное ощущение безнадежности оставалось со мной долго, почти до вечера. Даже обычно малочувствительный Севка заметил, что выгляжу я какой-то угнетенной и безрадостной. Это, однако, не помешало ему врубить в машине музыку на полную громкость да еще и фальшиво подсвистывать любимой "Агате Кристи".
Мы ехали в пригородный санаторий, где не очень часто, но регулярно проводили выходные дни - селились в номере "люкс", парились в баньке, плавали в бассейне и танцевали вечером на легкомысленной дискотеке. Летом брали лодку и плавали по озеру или бродили по лесу в поисках ненужных грибов. Севка, если находилась подходящая компания, резался в преферанс или играл на бильярде. Чаще всего с нами ездил и Егорка, но он в четверг засопливил и его оставили дома с Симой. Сима была сестрой Севы и жила с нами почти с рождения Егорки. Как раз тогда она развелась с мужем-наркоманом, и нормальная семья, где не было проблем снижения ежедневных доз, поисков самых лучших наркологов и кошмаров абстинентных состояний, а был смешной кудрявый и пухлогубый младенец, казалась ей истинным раем.
Мы с Севой не возражали, дом большой, места всем хватит. Постепенно Сима стала практически главой семьи - все покупки, уборка, ремонт, а также прочие бытовые проблемы легли на ее плечи. Севка с утра до ночи пропадал на работе, я занималась Егоркой, не доверяя малыша никаким нянькам и гувернанткам, так что все хозяйство оказалось взваленным на мою золовку.
Мы с Севкой иногда с ужасом представляли, что будет, если Сима снова выйдет замуж и переедет, мы тогда просто погибнем. Я до сих пор так и не научилась правильно вести себя с прислугой. Горничные, кухарки и садовники казались мне угнетенными, практически порабощенными существами. Наверное, я из чувства раскаяния сама бы принялась стряпать, стричь газон и убирать в доме, чтобы облегчить им жизнь. Но Сима только смеялась над нашими страхами и заверяла, что сыта замужеством по горло и впредь будет выбирать мужей долго и тщательно, так что время у нас еще есть.
От громкой музыки у меня разболелась голова и на заправочной станции я перебралась на заднее сиденье. Севка, вняв моим намекам, убавил громкость лазерного проигрывателя, и под пенье Алсу я задремала. Очнулась оттого, что машина затормозила. На обочине в свете фар стояла женщина с дорожной сумкой. Я удивилась, потому что муж обычно никого не подвозил, даже женщин с маленькими детьми.
Мотивировал он это тем, что рядом, за кустом или в кювете может прятаться вооруженный мужик, желающий отнять его драгоценную "ауди". Но на этот раз кустов и кюветов не было - просто равное поле, а женщина, одетая в светлый легкий костюмчик и туфли на высоком каблуке, выглядела настолько беззащитной на темной дороге, что каменное сердце Севки дрогнуло.
Незнакомка торопливо уселась на переднее сиденье, поставив в ноги сумку, и облегченно вздохнула.
Оказалось, что она ехала к мужу в тот же санаторий, что и мы, но везший ее частник начал приставать с определенными намерениями. А когда она ему отказала, просто высадил на полпути и уехал. Севка успокоил ее, сказав, что нам по дороге и приключения ее на сегодня закончились. Я снова принялась дремать, свернувшись калачиком на сиденье и подложив под голову Егоркиного голубого медвежонка, валявшегося в машине с прошлой поездки. Но сон мне присниться не успел, хотя в первое мгновение я была уверена, что такое может произойти только в настоящем кошмарном сне.
Оглушительный грохот и треск, прыжок машины с трассы куда-то вбок и страшная тряска мгновенно сбросили меня в пространство между сиденьями. Автомобиль, подскакивая, несся неизвестно куда, грозя вот-вот перевернуться. Я пыталась упереться во что-нибудь руками, чтобы хоть немного уберечься от ударов о сиденья, но меня било сразу со всех сторон, и тогда я просто закрыла голову руками и сжалась в комок. "Ауди" остановилась, врезавшись во что-то не очень твердое, замерла, ревя мотором, и наконец заглохла.
Оглушенная и ошалевшая от ужаса, я лежала, боясь пошевелиться, считая, что переломала себе все, что можно переломать - от позвоночника до носа. Милая девочка Алсу пела: "Если я тебе не приснилась, значит, наступила зима...". Песня закончилась, и я решилась пошевелить ногами и руками. Потом вцепилась руками в спинку переднего сиденья и подтянулась. Они оба, Севка и наша попутчица, сидели, наклонившись вперед.
Система безопасности не сработала, наверное, удар был не слишком сильный и резкий, но лобовое стекло полностью исчезло, и я ощутила на лице свежий, пахнущий июньской зеленью ветерок. Машина, съехав с шоссе и промчавшись по лугу, застряла в густых высоких кустах, в которых терялся свет ее фар.
Осторожно протянув дрожащую руку, я прикоснулась к такому знакомому стриженому затылку Севки и пальцами почувствовала вязкую теплую влагу. Муж никак не прореагировал на это прикосновение... Спазм сжал мне горло, и я не смогла его окликнуть, только судорожно дергала заклинившуюся дверь. И тут вдруг послышались звуки торопливых шагов и приглушенные голоса - кто-то спешил к машине, запинаясь в высокой траве.
Нужно было закричать, позвать на помощь, но тут внезапный животный страх буквально парализовал меня. Не осознавая, что делаю, я сползла опять между сиденьями, забилась в щель испуганным зверьком.
Почему я сделала это? Что заставило меня затаиться и молчать? Позже, размышляя об этом, я поняла, что единственной причиной было то, что я подсознательно узнала один из голосов. А голос этот принадлежал человеку, которого никак не могло быть в этот день рядом с нашей машиной. Он должен был находиться за тысячи километров отсюда, в другой стране... И что могло означать то, что он сейчас был здесь?
Шаги замерли около машины, кто-то попытался открыть переднюю дверь со стороны водителя, долго дергал прежде, чем она поддалась.
- Ну, вот и все, Палыч. Оба клиента мертвые, - процедил хрипловатый баритон.
- Ты уверен? - спросил второй, и я едва не закричала, потому что голос этот слышала много раз - резкий, драматично звучащий, он принадлежал заместителю Севки, Игорьку Пестову, в обиходе именовавшемуся Палычем. Впрочем, я звала его всегда Игорьком.
- А ты думаешь, что получив пару автоматных пуль в голову, можно остаться живым? Ну да чего рассуждать, сейчас машину сожжем, и сомнений у тебя не останется.
Я впилась зубами в подвернувшегося под руку плюшевого мишку, мне казалось, что стук моих зубов и даже стук сердца могут выдать меня. Хотя какая теперь разница - все равно живой мне не остаться, если не убьют, обнаружив, то сгорю живьем. Находясь в полуобморочном от ужаса состоянии, я то покрывалась липким холодным потом, то заливалась неестественным жаром от пяток до самой макушки. Наверное, так чувствуют себя животные на бойне, зная о неизбежной смерти.
Краем сознания я слышала какую-то возню около радиатора, потом послышалось отборное ругательство.
- Что такое? - всполошенно спросил Игорек.
- Да зажигалка, блин корявый! Не работает, дешевка китайская! Дай твою!
- Я свою в куртке в машине оставил, - пробубнил растерянно Игорек.
- Так сходи за ней! И не психуй ты, все уже позади.
- Ладно, я мигом! - и раздались торопливые удаляющиеся шаги.
Я, наконец, смогла перевести дыханье и вытащила зубы из несчастной игрушки. Неизвестный мне человек шуршал неподалеку, что-то бормотал и даже громко зевал. Потом звуки стали глуше. Я осмелилась приподнять голову и в рассеянном листвой свете фар увидела высокую сутулую фигуру, направляющуюся к ближайшему дереву. Подойдя к нему, мужчина принял характерную позу, послышалось журчанье, и я поняла, что могу использовать крошечный, почти микроскопический шанс, пока он справляет нужду.
Стараясь двигаться бесшумно, я почти без надежды потянула ручку двери, с которой до этого не могла справиться. И произошло чудо - она открылась сразу и бесшумно. Но прежде, чем выскользнуть в образовавшуюся щель, я наклонилась к телу своего мертвого мужа, с трудом нашарила и вытащила из внутреннего кармана его ветровки бумажник. Потом схватила Егоркиного мишку и выползла из машины.
Почему-то мне казалось, что бросить игрушку невозможно, как невозможно оставить на сожжение собственного ребенка.
Моля Бога, чтобы убийца не услышал, я осторожно закрыла дверь. Как хорошо, что у дорогих машин они захлопываются почти беззвучно! Мужчина удовлетворенно крякнул и тихо засвистел. Понимая, что он вот-вот вернется, я торопливо поползла в глубь кустов, опираясь на локти и прижимая к груди медвежонка и бумажник Севки. Я успела отползти только на несколько метров и затаилась в зарослях, понимая, что если негодяи подожгут машину, то шансов уцелеть при взрыве бензобака у меня очень мало. Но мысль о том, что после моей смерти Егорка останется на этом свете совершенно один, а подлые убийцы безнаказанно достигнут своей цели, заставляла меня действовать отчаянно и одновременно расчетливо. Я загнала в глубину своего естества боль, страх и горе и замерла без движения, вжавшись в палые прошлогодние листья и молодую траву.
Наконец Игорь вернулся, сам поджег какую-то бумагу, наверное, прихваченную из машины газету, и швырнул ее через разбитое лобовое стекло в салон. Пламя разгоралось вначале медленно, но потом, видимо, занялась обивка сидений, огонь вспыхнул и загудел. Мужчины торопливо пошли прочь. Я встала на четвереньки и, стараясь, чтобы между ними и мной была машина, поползла в противоположную сторону.
Ужасное чувство, что в пламени сгорает человек, которого я когда-то так сильно любила, отец моего ребенка, такой близкий и родной Севка, вызывало у меня судорожные всхлипы и дикое желание наброситься на проклятого Игорька и вцепиться ему в кадыкастое горло.
Когда бензобак, наконец, взорвался, я была уже так далеко, что не пострадала, только упала лицом в землю и лежала так несколько минут. Потом, приподнявшись, увидела вдалеке габаритные огни удаляющейся машины.
***
Сколько я брела по кустарнику, перешедшему затем в реденький лес, не знаю. Утро застало меня спящей в обнимку с грязным голубым медвежонком на краю вспаханного поля. Наверное, я просто упала в изнеможении и отключилась. Все мое тело болело и, кажется, представляло собой один большой синяк. Нос распух и ныл, кофта на локтях была изодрана, а сами локти саднили. Тупо мотая головой, я уселась на земле и огляделась. Вокруг не было видно ни людей, ни каких-либо строений, только поле да росшие купами кустарники и невысокие деревья.
Я встала и наугад побрела вдоль поля, надеясь, что увижу хоть какую-нибудь дорогу. Ведь если поле вспахано, значит, к нему должны были как-то подъехать. В голове царило такое смятение, что я могла выделить только самые простые мысли, все остальное было сплошным ужасом. Неужели это действительно произошло с нами - со мной и Севкой? Может быть, я просто сошла с ума, брожу неизвестно где, все меня ищут, муж ждет дома вне себя от беспокойства, Егорка спрашивает Симу: "А где мамуля?"
Тут я споткнулась и уронила мишку. Нагнувшись и протянув за ним руку, я заметила, что моя ладонь и пальцы покрыты странными грязно-коричневыми пятнами. Такие же пятна были на голубой шкурке медвежонка. Еще не понимая, что это такое, я поднесла пальцы к носу и ощутила слабый кисловатый запах засохшей крови, крови моего мужа. Уткнувшись лицом в голубое пушистое тельце, я просидела в густой траве неизвестно сколько времени, но так и не смогла заплакать. Казалось, внутри меня не осталось ни капли влаги, чтобы выдавить хоть одну слезинку. Потом снова поднялась и пошла.
Наконец, обойдя почти половину поля, я увидела измятый участок травы под несколькими старыми березами и ровную проселочную дорогу. Очевидно, здесь совсем недавно был лагерь трактористов. Около берез виднелось свежее костровище и лежало бревнышко для сиденья. За бревнышком я отыскала ржавое ведро, в котором было немного воды, пару пустых бутылок из-под водки и размокшую от росы красную пачку с надписью "Прима".
Пить воду я не рискнула, только осторожно умылась и вымыла руки выше локтя. Рукава пришлось закатать, так хоть не было видно дыр. К счастью, джинсы не порвались, только были сильно испачканы на коленях. Хорошо, что вчера я одела не какой-нибудь светлый костюмчик или сарафанчик. Поехала в чем была - в черных джинсах, кроссовках и темно-зеленой кофточке, просто из-за головной боли переодеваться не хотелось.
Я принялась отряхивать одежду от грязи, прилепившихся колючек и паутины и внезапно ощутила, что в кармане джинсов что-то лежит. До сих пор не понимаю, как я ночью не потеряла Севкин бумажник, не помню, когда сунула его в карман, напрочь забыв о нем. Я поднесла портмоне к лицу и ощутила запах кожи и едва уловимый, до боли знакомый запах любимого Севкиного одеколона. Кажется, у меня появилась странная звериная привычка обнюхивать предметы...
Открыв бумажник, я обнаружила в нем три кредитные карточки и какую-то сумму денег в рублях и долларах, считать я не стала. Кроме того, там были наша с Егоркой фотография в целлулоидном окошке, водительские права Севки, несколько разных визитных карточек и маленький ключик, скорее всего от кейса.
Уже собираясь сложить все это обратно, я заметила в одном отделении смявшуюся в гармошку потертую бумажку. Неизвестно зачем я извлекла и ее.
Это была какая-то квитанция, кажется за парковку. На обороте квитанции черной гелевой ручкой был набросан портрет Севки. Скорее, это было похоже на шарж, но обычно шаржи преувеличивают недостатки изображаемого человека, а этот рисунок, сделанный буквально несколькими линиями, явно льстил, усиливал своеобразную красоту моего мужа. Крупный выступающий вперед нос, подбородок с едва заметной ямкой, густые дугообразные брови - все было нарисовано в такой своеобразной гармонии, что было понятно - рисовал человек, талантливый и к тому же очень хорошо относящийся к Севке. Рисунок поставил меня в тупик, мой муж был тщеславным человеком и наверняка должен был показать мне такой удачный портретик, тем более, что, судя по виду бумажки, он довольно долго таскал ее в бумажнике. Почему же не похвастался? А, вот почему - я рассмотрела внизу крошечные, миллиметровые буквочки, почти стершиеся, и с трудом прочитала: "I love you". Выходит, рисунок был сделан женщиной, влюбленной в моего мужа.
Ну и что? Севка всегда пользовался успехом у слабого пола и не скрывал этого. Ему доставляло удовольствие красоваться среди дам, но при этом я была уверена, что заводить настоящие романы ему было просто недосуг, главным романом его жизни была работа, вернее делание денег на работе. Это по-настоящему увлекало его, как других увлекает игра в казино. Он тоже играл, но его игры были более разнообразны и требовали истинного мастерства. Да, Севка был просто помешан на своей работе. Иногда мне казалось, что и меня-то он выбрал в жены, только потому, что я никогда не лезла в его дела, не упрекала за постоянную занятость, спокойно относилась к поздним приходам домой и срочным отъездам в любое время суток.
Словом, не мешала, не пилила и не требовала повышенного внимания.
Севка панически боялся стерв, вцепляющихся в мужчин и высасывающих из них не только шубки, драгоценности и деньги, но и их время, свободу и здоровье. А таких дамочек среди жен и любовниц Севкиных приятелей было предостаточно. Одна супруга банкира Ганина чего стоила, - обвешавшись бриллиантами, она заставляла несчастного финансиста сопровождать ее повсюду - на модных курортах и светских раутах. Могла ворваться на деловое совещание, чтобы продемонстрировать ему новый шиншилловый свингер, а также регулярно устраивала непомерно шумные и помпезные приемы в их загородном доме. Я сама слышала, как Ганин, скрипя зубами, жаловался Севке на супругу, потребовавшую, чтобы он вместо почечного санатория, куда его настоятельно направляли доктора, ехал вместе с нее на карнавал в Рио-де-Жанейро. "Загнусь я на этом карнавале!" - стенал бедняга. На лице своего мужа в этот момент я увидела столь редкое для него выражение искреннего сочувствия и понимания.
Тогда я дала себе слово постараться не стать похожей на мадам Ганину. "Да тебе это никогда и не удастся, потому что требует много сил и энергии, а ты, дорогуша, слишком большая лентяйка", - досадливо пробубнил при этом мой пресловутый внутренний голос. Пресловутый, потому что мой внутренний голос отличался редким занудством и критичностью по отношению к моей персоне.
Везет же другим - их внутренние голоса превозносят их достоинства до небес, дают практические советы и вообще, помогают людям в жизни. Мой же, зачастую, просто вредил. Например, решала я заняться литературой или научиться вышивать крестиком, а мой внутренний немедленно начинал зудеть: "Твоя графомания всех достанет, все равно таланта у тебя никакого нет. А вышивание вообще глупость, имитация полезной деятельности. И куда ты денешь свои жалкие шедевры крестиком, неужели на стенку повесишь? Не позорь семью!" Так что мне приходилось постоянно жить в разладе с самой собой ночью проникаться странными ассоциативными снами, а днем получать регулярные щелчки по самолюбию от язвительного и необъективного внутреннего голоса.
Затыкался голос только по отношению к Егорке, видимо ему просто не было к чему придраться - я была образцовой матерью. Ни разу за все пять лет своей жизни мой ребенок не вызвал у меня чувство раздражения или желания отдохнуть от него. Конечно, причина была в самом Егорке, он был на редкость милым и смешным малышом, и я просто обожала проводить с ним все свое время. Кормила, одевала, читала ему сказки, водила цирк и зоопарк, гуляла с ним в парке, плавала в бассейне. Господи, что сейчас твориться у меня дома, как там мой сынишка?
И тут до меня дошло то, о чем я раньше не подумала. А ведь в сгоревшей машине обнаружат два тела - мужское и женское - и решат, что погибли мы оба, Севка и я! Да и убийца около машины сказал Игорьку: "Оба клиента мертвы". И это может означать только одно - хотели убить именно нас обоих. Но почему они не поняли, что рядом с Севкой сидела не я? Хотя... Волосы нашей случайной попутчицы были похожи на мои - короткое светлое каре, а то, что ростом она была повыше, так это не заметно, когда человек сидит, тем более, нагнувшись вперед. Они даже не взглянули на ее лицо, так были уверены, что Севка мог ехать в машине только со мной. Значит, Игорек решил прибрать к рукам Севкину фирму, убив и ее владельца, и его наследницу-жену. Но ведь после нашей смерти все наследует наш сын, наш Егорка!
И вот тут мне стало по-настоящему плохо, так плохо, что я подняла лицо к безоблачному голубому небу и завыла волчицей. Потом упала на колени и стала биться головой о бревнышко, рукой зажимая в горле дикий крик. Остановилась, только почувствовав на губах соленый вкус крови из рассеченной брови.
Как ни странно, он мгновенно отрезвил меня. Я не дам этой мрази расправиться с моим сыном и избежать наказания за убийство мужа и неизвестной женщины! Они считают, что убили нас обоих. Но сразу же после этого убить и нашего сына они не решатся, это будет слишком подозрительно. Да и Егорка пока очень мал, не понимает ничего, а значит управлять фирмой и распоряжаться деньгами спокойно может Игорек. К тому же есть еще Сима, а она единственная наша родственница и если с Егоркой что-то случится, то станет наследницей она! А справиться с взрослой женщиной трудней, чем с ребенком. Так что время у меня пока есть, правда не знаю, сколько. Дома появляться мне нельзя, потому что убийцы наверняка крутятся рядом и тогда могут пострадать и Егорка с Симой. Значит, мне просто необходимо найти убежище, приложить все силы для спасения ребенка и постараться отомстить за смерть Севки.
Сформулировав свою задачу, я вскочила на ноги, словно пружина, опять умылась остатками воды, к рассеченной брови приклеила листочек подорожника и, затолкав в карман бумажник со всем его содержимым, решительно двинулась по дороге.
Пройдя метров двадцать, я спохватилась, вернулась и разыскала завалившегося за бревнышко мишку.
Так мы с ним и потопали. И прошли, наверное, километра четыре. К этому времени солнце уже было в зените, мне хотелось есть и просто смертельно хотелось пить. Наконец я добрела до крохотного озерца, вернее прудика, и, наплевав на кишечные инфекции, легла на бережок и, не отрываясь, напилась под завязку самой вкусной на свете воды. Потом разделась и выкупалась, отклеив заодно со ссадины увядший подорожник.
Обсыхая голышом на солнышке, я вдруг услышала вдалеке тарахтенье мотора и поспешила натянуть одежду.
На дороге я долго оглядывалась, пытаясь уловить, откуда доносится явно приближающийся звук.
Внезапно из-за поворота появился странно вихляющийся мотоцикл с коляской. В седле очень прямо сидел пожилой дядька в затертом бушлате и детском оранжевом беретике. Увидев меня, он еще больше завилял и как-то боком остановился. Я поспешно подошла и поинтересовалась, где здесь ближайший населенный пункт и далеко ли до него.
- Да идить...те все прямо и до доидить...те в Варенцово, - толково ответил абориген. И, поразмыслив, добавил:
- Дашь на бутылку, мигом довезу!
Дядька настолько явственно источал сивушные ароматы, что соглашаться ехать с ним было просто самоубийством, но желание поскорее оказаться в обитаемом месте было сильнее чувства самосохранения, и я только спросила:
- Куда садиться?
Дядька ткнул заскорузлым пальцем в люльку, где красовался мешок с зерном. Вздохнув, я мысленно перекрестилась и взгромоздилась на мешок, вцепившись обеими руками в торчащую впереди скобу. Мишку я зажала между коленками. Пьяный водитель с третьего раза попал по педали, мотоцикл взревел и мы резво повихляли по дороге, чудом избегая наиболее глубоких рытвин. Подскакивая на мешке, слегка гасящем удары, я все же немедленно ощутила все свои ушибы. Это немного отвлекало, и я уже не думала ни о чем, кроме того, как бы не вылететь из люльки. Если это произойдет, то вряд ли дядька заметит мое исчезновение до самого Варенцова.
Вздымая клубы пыли, мы ехали и ехали вдоль бесконечных полей и пастбищ. Наконец вдали среди деревьев показались крыши домов. Мой водитель взмахнул рукой и гаркнул:
- Варенцово! Вон оно, итить твою налево!
С этими словами он выхватил из-за пазухи бутылку с мутной голубоватой жидкостью, ловко выдернул зубами бумажную затычку, выплюнул ее на дорогу и одним махом допил содержимое. Бутылку он опять любовно спрятал на груди, после чего ослепительно улыбнулся мне, продемонстрировав два железных и пять кариесных зубов. Я постаралась сохранить спокойствие и даже ободряюще улыбнулась в ответ.
- Сейчас прямо к Сидоровне, за горючим! - еще громче завопил проклятый возница и мы въехали в деревню, распугав кур и жирных гусей.
Наконец мотоцикл замер у дощатого дома, чуть не наехав на огромного козла, пасущегося у забора.
Козел мекнул дурью и ускакал прочь, тряся от негодования бородой. Из дома появилась дородная женщина лет пятидесяти и остановилась на крыльце, уперев руки в крутые бедра.
- Здорово, Сидоровна! - завопил дядька и, соскочив с седла, резво поковылял к ней, на ходу доставая бутылку. При этом он вихлялся точно так же, как его мотоцикл по дороге.
Сидоровна критически оглядела неустойчивую фигуру и поинтересовалась:
- И чего приперси, Мурзилка, должок, что ли, принес?
- Да какой там должок, Сидоровна, всего-то четвертак!
- А хоть и червонец! Раз сказала, не налью, пока не вернешь, значит, не налью!
Несчастный Мурзилка обиженно затормозил и растерянно оглянулся на меня. Я вспомнила о нашей договоренности и извлекла из бумажника сотенную бумажку. Потом вылезла из люльки и отдала ее Сидоровне.
- Ладно, сейчас сдачу принесу! - подобрела та.
- Не надо сдачу, - махнула я рукой:
ПОРОГИ РАЯ, ДВЕРИ АДА
Анонс
В этой истории переплелись трагическое и смешное. В общем, сплошная эклектика!
Пороги рая, двери ада,
Пути к спасенью...
Олег Ладыженский
В последнее время мои сны были наполнены тягостной и непонятной многозначительностью.
Обычные повседневности в долгих, почти лишенных действия, ночных грезах приобретали странный и тревожный смысл. Причем, значение увиденного было доступно некоторому пониманию только во сне.
Пробуждение всегда оставляло щемящее чувство забытого откровения, неудовлетворенность тем, что наполнявшее густой воздух сна прозрение испарялось с поверхности сознания стремительно, как капли летнего дождя с теплого асфальта. Только большим внутренним усилием удавалось сохранить в себе ночные ощущения, донести их до той минуты, когда можно позволить себе поразмышлять над ними в относительном одиночестве.
Но обычно эфемерные волны растворялись в утренних делах, и оставалась только легкая досада на свое несовершенство, на неумение и в жизни находить в простых вещах поистине космические истины. Таким даром обладают, пожалуй, только японские поэты, умеющие в жухлом листе или облаке увидеть смысл прихода человека в этот мир.
Сегодня, например, мне снилась капель. Не торжествующе-звонкая, апрельская, а осенняя, когда при потеплении после первых морозов обреченно стаивает на крыше снежок, барабаня грязными каплями по жестяному подоконнику. Капли летят вниз, впиваясь в съежившуюся белую шубку, еще вчера радовавшую глаз и душу - наконец-то пришла зима! И эти черные проточины в обреченном снегу похожи сразу и на следы от пуль, и на ужасный рот старухи, наполовину лишенный зубов. Ничего больше - только осенняя капель, но сумрачное ощущение безнадежности оставалось со мной долго, почти до вечера. Даже обычно малочувствительный Севка заметил, что выгляжу я какой-то угнетенной и безрадостной. Это, однако, не помешало ему врубить в машине музыку на полную громкость да еще и фальшиво подсвистывать любимой "Агате Кристи".
Мы ехали в пригородный санаторий, где не очень часто, но регулярно проводили выходные дни - селились в номере "люкс", парились в баньке, плавали в бассейне и танцевали вечером на легкомысленной дискотеке. Летом брали лодку и плавали по озеру или бродили по лесу в поисках ненужных грибов. Севка, если находилась подходящая компания, резался в преферанс или играл на бильярде. Чаще всего с нами ездил и Егорка, но он в четверг засопливил и его оставили дома с Симой. Сима была сестрой Севы и жила с нами почти с рождения Егорки. Как раз тогда она развелась с мужем-наркоманом, и нормальная семья, где не было проблем снижения ежедневных доз, поисков самых лучших наркологов и кошмаров абстинентных состояний, а был смешной кудрявый и пухлогубый младенец, казалась ей истинным раем.
Мы с Севой не возражали, дом большой, места всем хватит. Постепенно Сима стала практически главой семьи - все покупки, уборка, ремонт, а также прочие бытовые проблемы легли на ее плечи. Севка с утра до ночи пропадал на работе, я занималась Егоркой, не доверяя малыша никаким нянькам и гувернанткам, так что все хозяйство оказалось взваленным на мою золовку.
Мы с Севкой иногда с ужасом представляли, что будет, если Сима снова выйдет замуж и переедет, мы тогда просто погибнем. Я до сих пор так и не научилась правильно вести себя с прислугой. Горничные, кухарки и садовники казались мне угнетенными, практически порабощенными существами. Наверное, я из чувства раскаяния сама бы принялась стряпать, стричь газон и убирать в доме, чтобы облегчить им жизнь. Но Сима только смеялась над нашими страхами и заверяла, что сыта замужеством по горло и впредь будет выбирать мужей долго и тщательно, так что время у нас еще есть.
От громкой музыки у меня разболелась голова и на заправочной станции я перебралась на заднее сиденье. Севка, вняв моим намекам, убавил громкость лазерного проигрывателя, и под пенье Алсу я задремала. Очнулась оттого, что машина затормозила. На обочине в свете фар стояла женщина с дорожной сумкой. Я удивилась, потому что муж обычно никого не подвозил, даже женщин с маленькими детьми.
Мотивировал он это тем, что рядом, за кустом или в кювете может прятаться вооруженный мужик, желающий отнять его драгоценную "ауди". Но на этот раз кустов и кюветов не было - просто равное поле, а женщина, одетая в светлый легкий костюмчик и туфли на высоком каблуке, выглядела настолько беззащитной на темной дороге, что каменное сердце Севки дрогнуло.
Незнакомка торопливо уселась на переднее сиденье, поставив в ноги сумку, и облегченно вздохнула.
Оказалось, что она ехала к мужу в тот же санаторий, что и мы, но везший ее частник начал приставать с определенными намерениями. А когда она ему отказала, просто высадил на полпути и уехал. Севка успокоил ее, сказав, что нам по дороге и приключения ее на сегодня закончились. Я снова принялась дремать, свернувшись калачиком на сиденье и подложив под голову Егоркиного голубого медвежонка, валявшегося в машине с прошлой поездки. Но сон мне присниться не успел, хотя в первое мгновение я была уверена, что такое может произойти только в настоящем кошмарном сне.
Оглушительный грохот и треск, прыжок машины с трассы куда-то вбок и страшная тряска мгновенно сбросили меня в пространство между сиденьями. Автомобиль, подскакивая, несся неизвестно куда, грозя вот-вот перевернуться. Я пыталась упереться во что-нибудь руками, чтобы хоть немного уберечься от ударов о сиденья, но меня било сразу со всех сторон, и тогда я просто закрыла голову руками и сжалась в комок. "Ауди" остановилась, врезавшись во что-то не очень твердое, замерла, ревя мотором, и наконец заглохла.
Оглушенная и ошалевшая от ужаса, я лежала, боясь пошевелиться, считая, что переломала себе все, что можно переломать - от позвоночника до носа. Милая девочка Алсу пела: "Если я тебе не приснилась, значит, наступила зима...". Песня закончилась, и я решилась пошевелить ногами и руками. Потом вцепилась руками в спинку переднего сиденья и подтянулась. Они оба, Севка и наша попутчица, сидели, наклонившись вперед.
Система безопасности не сработала, наверное, удар был не слишком сильный и резкий, но лобовое стекло полностью исчезло, и я ощутила на лице свежий, пахнущий июньской зеленью ветерок. Машина, съехав с шоссе и промчавшись по лугу, застряла в густых высоких кустах, в которых терялся свет ее фар.
Осторожно протянув дрожащую руку, я прикоснулась к такому знакомому стриженому затылку Севки и пальцами почувствовала вязкую теплую влагу. Муж никак не прореагировал на это прикосновение... Спазм сжал мне горло, и я не смогла его окликнуть, только судорожно дергала заклинившуюся дверь. И тут вдруг послышались звуки торопливых шагов и приглушенные голоса - кто-то спешил к машине, запинаясь в высокой траве.
Нужно было закричать, позвать на помощь, но тут внезапный животный страх буквально парализовал меня. Не осознавая, что делаю, я сползла опять между сиденьями, забилась в щель испуганным зверьком.
Почему я сделала это? Что заставило меня затаиться и молчать? Позже, размышляя об этом, я поняла, что единственной причиной было то, что я подсознательно узнала один из голосов. А голос этот принадлежал человеку, которого никак не могло быть в этот день рядом с нашей машиной. Он должен был находиться за тысячи километров отсюда, в другой стране... И что могло означать то, что он сейчас был здесь?
Шаги замерли около машины, кто-то попытался открыть переднюю дверь со стороны водителя, долго дергал прежде, чем она поддалась.
- Ну, вот и все, Палыч. Оба клиента мертвые, - процедил хрипловатый баритон.
- Ты уверен? - спросил второй, и я едва не закричала, потому что голос этот слышала много раз - резкий, драматично звучащий, он принадлежал заместителю Севки, Игорьку Пестову, в обиходе именовавшемуся Палычем. Впрочем, я звала его всегда Игорьком.
- А ты думаешь, что получив пару автоматных пуль в голову, можно остаться живым? Ну да чего рассуждать, сейчас машину сожжем, и сомнений у тебя не останется.
Я впилась зубами в подвернувшегося под руку плюшевого мишку, мне казалось, что стук моих зубов и даже стук сердца могут выдать меня. Хотя какая теперь разница - все равно живой мне не остаться, если не убьют, обнаружив, то сгорю живьем. Находясь в полуобморочном от ужаса состоянии, я то покрывалась липким холодным потом, то заливалась неестественным жаром от пяток до самой макушки. Наверное, так чувствуют себя животные на бойне, зная о неизбежной смерти.
Краем сознания я слышала какую-то возню около радиатора, потом послышалось отборное ругательство.
- Что такое? - всполошенно спросил Игорек.
- Да зажигалка, блин корявый! Не работает, дешевка китайская! Дай твою!
- Я свою в куртке в машине оставил, - пробубнил растерянно Игорек.
- Так сходи за ней! И не психуй ты, все уже позади.
- Ладно, я мигом! - и раздались торопливые удаляющиеся шаги.
Я, наконец, смогла перевести дыханье и вытащила зубы из несчастной игрушки. Неизвестный мне человек шуршал неподалеку, что-то бормотал и даже громко зевал. Потом звуки стали глуше. Я осмелилась приподнять голову и в рассеянном листвой свете фар увидела высокую сутулую фигуру, направляющуюся к ближайшему дереву. Подойдя к нему, мужчина принял характерную позу, послышалось журчанье, и я поняла, что могу использовать крошечный, почти микроскопический шанс, пока он справляет нужду.
Стараясь двигаться бесшумно, я почти без надежды потянула ручку двери, с которой до этого не могла справиться. И произошло чудо - она открылась сразу и бесшумно. Но прежде, чем выскользнуть в образовавшуюся щель, я наклонилась к телу своего мертвого мужа, с трудом нашарила и вытащила из внутреннего кармана его ветровки бумажник. Потом схватила Егоркиного мишку и выползла из машины.
Почему-то мне казалось, что бросить игрушку невозможно, как невозможно оставить на сожжение собственного ребенка.
Моля Бога, чтобы убийца не услышал, я осторожно закрыла дверь. Как хорошо, что у дорогих машин они захлопываются почти беззвучно! Мужчина удовлетворенно крякнул и тихо засвистел. Понимая, что он вот-вот вернется, я торопливо поползла в глубь кустов, опираясь на локти и прижимая к груди медвежонка и бумажник Севки. Я успела отползти только на несколько метров и затаилась в зарослях, понимая, что если негодяи подожгут машину, то шансов уцелеть при взрыве бензобака у меня очень мало. Но мысль о том, что после моей смерти Егорка останется на этом свете совершенно один, а подлые убийцы безнаказанно достигнут своей цели, заставляла меня действовать отчаянно и одновременно расчетливо. Я загнала в глубину своего естества боль, страх и горе и замерла без движения, вжавшись в палые прошлогодние листья и молодую траву.
Наконец Игорь вернулся, сам поджег какую-то бумагу, наверное, прихваченную из машины газету, и швырнул ее через разбитое лобовое стекло в салон. Пламя разгоралось вначале медленно, но потом, видимо, занялась обивка сидений, огонь вспыхнул и загудел. Мужчины торопливо пошли прочь. Я встала на четвереньки и, стараясь, чтобы между ними и мной была машина, поползла в противоположную сторону.
Ужасное чувство, что в пламени сгорает человек, которого я когда-то так сильно любила, отец моего ребенка, такой близкий и родной Севка, вызывало у меня судорожные всхлипы и дикое желание наброситься на проклятого Игорька и вцепиться ему в кадыкастое горло.
Когда бензобак, наконец, взорвался, я была уже так далеко, что не пострадала, только упала лицом в землю и лежала так несколько минут. Потом, приподнявшись, увидела вдалеке габаритные огни удаляющейся машины.
***
Сколько я брела по кустарнику, перешедшему затем в реденький лес, не знаю. Утро застало меня спящей в обнимку с грязным голубым медвежонком на краю вспаханного поля. Наверное, я просто упала в изнеможении и отключилась. Все мое тело болело и, кажется, представляло собой один большой синяк. Нос распух и ныл, кофта на локтях была изодрана, а сами локти саднили. Тупо мотая головой, я уселась на земле и огляделась. Вокруг не было видно ни людей, ни каких-либо строений, только поле да росшие купами кустарники и невысокие деревья.
Я встала и наугад побрела вдоль поля, надеясь, что увижу хоть какую-нибудь дорогу. Ведь если поле вспахано, значит, к нему должны были как-то подъехать. В голове царило такое смятение, что я могла выделить только самые простые мысли, все остальное было сплошным ужасом. Неужели это действительно произошло с нами - со мной и Севкой? Может быть, я просто сошла с ума, брожу неизвестно где, все меня ищут, муж ждет дома вне себя от беспокойства, Егорка спрашивает Симу: "А где мамуля?"
Тут я споткнулась и уронила мишку. Нагнувшись и протянув за ним руку, я заметила, что моя ладонь и пальцы покрыты странными грязно-коричневыми пятнами. Такие же пятна были на голубой шкурке медвежонка. Еще не понимая, что это такое, я поднесла пальцы к носу и ощутила слабый кисловатый запах засохшей крови, крови моего мужа. Уткнувшись лицом в голубое пушистое тельце, я просидела в густой траве неизвестно сколько времени, но так и не смогла заплакать. Казалось, внутри меня не осталось ни капли влаги, чтобы выдавить хоть одну слезинку. Потом снова поднялась и пошла.
Наконец, обойдя почти половину поля, я увидела измятый участок травы под несколькими старыми березами и ровную проселочную дорогу. Очевидно, здесь совсем недавно был лагерь трактористов. Около берез виднелось свежее костровище и лежало бревнышко для сиденья. За бревнышком я отыскала ржавое ведро, в котором было немного воды, пару пустых бутылок из-под водки и размокшую от росы красную пачку с надписью "Прима".
Пить воду я не рискнула, только осторожно умылась и вымыла руки выше локтя. Рукава пришлось закатать, так хоть не было видно дыр. К счастью, джинсы не порвались, только были сильно испачканы на коленях. Хорошо, что вчера я одела не какой-нибудь светлый костюмчик или сарафанчик. Поехала в чем была - в черных джинсах, кроссовках и темно-зеленой кофточке, просто из-за головной боли переодеваться не хотелось.
Я принялась отряхивать одежду от грязи, прилепившихся колючек и паутины и внезапно ощутила, что в кармане джинсов что-то лежит. До сих пор не понимаю, как я ночью не потеряла Севкин бумажник, не помню, когда сунула его в карман, напрочь забыв о нем. Я поднесла портмоне к лицу и ощутила запах кожи и едва уловимый, до боли знакомый запах любимого Севкиного одеколона. Кажется, у меня появилась странная звериная привычка обнюхивать предметы...
Открыв бумажник, я обнаружила в нем три кредитные карточки и какую-то сумму денег в рублях и долларах, считать я не стала. Кроме того, там были наша с Егоркой фотография в целлулоидном окошке, водительские права Севки, несколько разных визитных карточек и маленький ключик, скорее всего от кейса.
Уже собираясь сложить все это обратно, я заметила в одном отделении смявшуюся в гармошку потертую бумажку. Неизвестно зачем я извлекла и ее.
Это была какая-то квитанция, кажется за парковку. На обороте квитанции черной гелевой ручкой был набросан портрет Севки. Скорее, это было похоже на шарж, но обычно шаржи преувеличивают недостатки изображаемого человека, а этот рисунок, сделанный буквально несколькими линиями, явно льстил, усиливал своеобразную красоту моего мужа. Крупный выступающий вперед нос, подбородок с едва заметной ямкой, густые дугообразные брови - все было нарисовано в такой своеобразной гармонии, что было понятно - рисовал человек, талантливый и к тому же очень хорошо относящийся к Севке. Рисунок поставил меня в тупик, мой муж был тщеславным человеком и наверняка должен был показать мне такой удачный портретик, тем более, что, судя по виду бумажки, он довольно долго таскал ее в бумажнике. Почему же не похвастался? А, вот почему - я рассмотрела внизу крошечные, миллиметровые буквочки, почти стершиеся, и с трудом прочитала: "I love you". Выходит, рисунок был сделан женщиной, влюбленной в моего мужа.
Ну и что? Севка всегда пользовался успехом у слабого пола и не скрывал этого. Ему доставляло удовольствие красоваться среди дам, но при этом я была уверена, что заводить настоящие романы ему было просто недосуг, главным романом его жизни была работа, вернее делание денег на работе. Это по-настоящему увлекало его, как других увлекает игра в казино. Он тоже играл, но его игры были более разнообразны и требовали истинного мастерства. Да, Севка был просто помешан на своей работе. Иногда мне казалось, что и меня-то он выбрал в жены, только потому, что я никогда не лезла в его дела, не упрекала за постоянную занятость, спокойно относилась к поздним приходам домой и срочным отъездам в любое время суток.
Словом, не мешала, не пилила и не требовала повышенного внимания.
Севка панически боялся стерв, вцепляющихся в мужчин и высасывающих из них не только шубки, драгоценности и деньги, но и их время, свободу и здоровье. А таких дамочек среди жен и любовниц Севкиных приятелей было предостаточно. Одна супруга банкира Ганина чего стоила, - обвешавшись бриллиантами, она заставляла несчастного финансиста сопровождать ее повсюду - на модных курортах и светских раутах. Могла ворваться на деловое совещание, чтобы продемонстрировать ему новый шиншилловый свингер, а также регулярно устраивала непомерно шумные и помпезные приемы в их загородном доме. Я сама слышала, как Ганин, скрипя зубами, жаловался Севке на супругу, потребовавшую, чтобы он вместо почечного санатория, куда его настоятельно направляли доктора, ехал вместе с нее на карнавал в Рио-де-Жанейро. "Загнусь я на этом карнавале!" - стенал бедняга. На лице своего мужа в этот момент я увидела столь редкое для него выражение искреннего сочувствия и понимания.
Тогда я дала себе слово постараться не стать похожей на мадам Ганину. "Да тебе это никогда и не удастся, потому что требует много сил и энергии, а ты, дорогуша, слишком большая лентяйка", - досадливо пробубнил при этом мой пресловутый внутренний голос. Пресловутый, потому что мой внутренний голос отличался редким занудством и критичностью по отношению к моей персоне.
Везет же другим - их внутренние голоса превозносят их достоинства до небес, дают практические советы и вообще, помогают людям в жизни. Мой же, зачастую, просто вредил. Например, решала я заняться литературой или научиться вышивать крестиком, а мой внутренний немедленно начинал зудеть: "Твоя графомания всех достанет, все равно таланта у тебя никакого нет. А вышивание вообще глупость, имитация полезной деятельности. И куда ты денешь свои жалкие шедевры крестиком, неужели на стенку повесишь? Не позорь семью!" Так что мне приходилось постоянно жить в разладе с самой собой ночью проникаться странными ассоциативными снами, а днем получать регулярные щелчки по самолюбию от язвительного и необъективного внутреннего голоса.
Затыкался голос только по отношению к Егорке, видимо ему просто не было к чему придраться - я была образцовой матерью. Ни разу за все пять лет своей жизни мой ребенок не вызвал у меня чувство раздражения или желания отдохнуть от него. Конечно, причина была в самом Егорке, он был на редкость милым и смешным малышом, и я просто обожала проводить с ним все свое время. Кормила, одевала, читала ему сказки, водила цирк и зоопарк, гуляла с ним в парке, плавала в бассейне. Господи, что сейчас твориться у меня дома, как там мой сынишка?
И тут до меня дошло то, о чем я раньше не подумала. А ведь в сгоревшей машине обнаружат два тела - мужское и женское - и решат, что погибли мы оба, Севка и я! Да и убийца около машины сказал Игорьку: "Оба клиента мертвы". И это может означать только одно - хотели убить именно нас обоих. Но почему они не поняли, что рядом с Севкой сидела не я? Хотя... Волосы нашей случайной попутчицы были похожи на мои - короткое светлое каре, а то, что ростом она была повыше, так это не заметно, когда человек сидит, тем более, нагнувшись вперед. Они даже не взглянули на ее лицо, так были уверены, что Севка мог ехать в машине только со мной. Значит, Игорек решил прибрать к рукам Севкину фирму, убив и ее владельца, и его наследницу-жену. Но ведь после нашей смерти все наследует наш сын, наш Егорка!
И вот тут мне стало по-настоящему плохо, так плохо, что я подняла лицо к безоблачному голубому небу и завыла волчицей. Потом упала на колени и стала биться головой о бревнышко, рукой зажимая в горле дикий крик. Остановилась, только почувствовав на губах соленый вкус крови из рассеченной брови.
Как ни странно, он мгновенно отрезвил меня. Я не дам этой мрази расправиться с моим сыном и избежать наказания за убийство мужа и неизвестной женщины! Они считают, что убили нас обоих. Но сразу же после этого убить и нашего сына они не решатся, это будет слишком подозрительно. Да и Егорка пока очень мал, не понимает ничего, а значит управлять фирмой и распоряжаться деньгами спокойно может Игорек. К тому же есть еще Сима, а она единственная наша родственница и если с Егоркой что-то случится, то станет наследницей она! А справиться с взрослой женщиной трудней, чем с ребенком. Так что время у меня пока есть, правда не знаю, сколько. Дома появляться мне нельзя, потому что убийцы наверняка крутятся рядом и тогда могут пострадать и Егорка с Симой. Значит, мне просто необходимо найти убежище, приложить все силы для спасения ребенка и постараться отомстить за смерть Севки.
Сформулировав свою задачу, я вскочила на ноги, словно пружина, опять умылась остатками воды, к рассеченной брови приклеила листочек подорожника и, затолкав в карман бумажник со всем его содержимым, решительно двинулась по дороге.
Пройдя метров двадцать, я спохватилась, вернулась и разыскала завалившегося за бревнышко мишку.
Так мы с ним и потопали. И прошли, наверное, километра четыре. К этому времени солнце уже было в зените, мне хотелось есть и просто смертельно хотелось пить. Наконец я добрела до крохотного озерца, вернее прудика, и, наплевав на кишечные инфекции, легла на бережок и, не отрываясь, напилась под завязку самой вкусной на свете воды. Потом разделась и выкупалась, отклеив заодно со ссадины увядший подорожник.
Обсыхая голышом на солнышке, я вдруг услышала вдалеке тарахтенье мотора и поспешила натянуть одежду.
На дороге я долго оглядывалась, пытаясь уловить, откуда доносится явно приближающийся звук.
Внезапно из-за поворота появился странно вихляющийся мотоцикл с коляской. В седле очень прямо сидел пожилой дядька в затертом бушлате и детском оранжевом беретике. Увидев меня, он еще больше завилял и как-то боком остановился. Я поспешно подошла и поинтересовалась, где здесь ближайший населенный пункт и далеко ли до него.
- Да идить...те все прямо и до доидить...те в Варенцово, - толково ответил абориген. И, поразмыслив, добавил:
- Дашь на бутылку, мигом довезу!
Дядька настолько явственно источал сивушные ароматы, что соглашаться ехать с ним было просто самоубийством, но желание поскорее оказаться в обитаемом месте было сильнее чувства самосохранения, и я только спросила:
- Куда садиться?
Дядька ткнул заскорузлым пальцем в люльку, где красовался мешок с зерном. Вздохнув, я мысленно перекрестилась и взгромоздилась на мешок, вцепившись обеими руками в торчащую впереди скобу. Мишку я зажала между коленками. Пьяный водитель с третьего раза попал по педали, мотоцикл взревел и мы резво повихляли по дороге, чудом избегая наиболее глубоких рытвин. Подскакивая на мешке, слегка гасящем удары, я все же немедленно ощутила все свои ушибы. Это немного отвлекало, и я уже не думала ни о чем, кроме того, как бы не вылететь из люльки. Если это произойдет, то вряд ли дядька заметит мое исчезновение до самого Варенцова.
Вздымая клубы пыли, мы ехали и ехали вдоль бесконечных полей и пастбищ. Наконец вдали среди деревьев показались крыши домов. Мой водитель взмахнул рукой и гаркнул:
- Варенцово! Вон оно, итить твою налево!
С этими словами он выхватил из-за пазухи бутылку с мутной голубоватой жидкостью, ловко выдернул зубами бумажную затычку, выплюнул ее на дорогу и одним махом допил содержимое. Бутылку он опять любовно спрятал на груди, после чего ослепительно улыбнулся мне, продемонстрировав два железных и пять кариесных зубов. Я постаралась сохранить спокойствие и даже ободряюще улыбнулась в ответ.
- Сейчас прямо к Сидоровне, за горючим! - еще громче завопил проклятый возница и мы въехали в деревню, распугав кур и жирных гусей.
Наконец мотоцикл замер у дощатого дома, чуть не наехав на огромного козла, пасущегося у забора.
Козел мекнул дурью и ускакал прочь, тряся от негодования бородой. Из дома появилась дородная женщина лет пятидесяти и остановилась на крыльце, уперев руки в крутые бедра.
- Здорово, Сидоровна! - завопил дядька и, соскочив с седла, резво поковылял к ней, на ходу доставая бутылку. При этом он вихлялся точно так же, как его мотоцикл по дороге.
Сидоровна критически оглядела неустойчивую фигуру и поинтересовалась:
- И чего приперси, Мурзилка, должок, что ли, принес?
- Да какой там должок, Сидоровна, всего-то четвертак!
- А хоть и червонец! Раз сказала, не налью, пока не вернешь, значит, не налью!
Несчастный Мурзилка обиженно затормозил и растерянно оглянулся на меня. Я вспомнила о нашей договоренности и извлекла из бумажника сотенную бумажку. Потом вылезла из люльки и отдала ее Сидоровне.
- Ладно, сейчас сдачу принесу! - подобрела та.
- Не надо сдачу, - махнула я рукой: