Булыга Сергей. Шпоры на босу ногу

Отряд медленно ехал по едва приметной лесной дороге. Снег скрипел под копытами, светило солнце. Ветра не было. В такую погоду приятно думать о доме, о матушке... Но вспоминались почему-то лишь ушедшие солдаты: Курт, Хосе, Сайд. И, мало этого, сержант никак не мог отделаться от мысли - а кто ж последует за ними? Быть может, Чико? Он неосторожен. Гаспар? Или сержант? Подумав так, сержант с удивлением отметил, что о своей смерти он подумал словно о чужой. Хотя чему здесь удивляться, он человек военный, а военные все... не такие, как статские. Так, говорят, когда вошли в один из русских городов, брат императора, гуляя по саду, рубил саблей мелкие деревья и приговаривал: "Пусть все чувствуют, что здесь война!" А когда в Могилеве прошел слух о возможном мятеже, военный губернатор отдал приказ подвязать все колокола, дабы жители не смогли ударить в набат... Нет, что ни говори, война изменяет характер, влияет на привычки. Когда сержант был маленьким, он ходил босиком, а теперь он не мыслит остаться без шпор. Без шпор как без рук, а сабля - продолжение руки. Саблей можно сражаться, бриться, резать хлеб... И защищать Мадам. Сержант обернулся - Мадам смотрела на него. Глаза у нее темно-серые, глубокие и непонятные. - Вы, наверное, устали,- сказал сержант.- Можно сделать привал. Мадам покачала головой. Удивительно! А еще говорят, будто светские дамы все как одна капризны и своенравны. Сержант не думал говорить, но все-таки сказал: - Вы славная женщина. Вы ни на что не жалуетесь. Мне даже трудно представить, насколько счастлив ваш супруг... Мадам улыбнулась и вновь покачала головой. - Как, вы не замужем? - с надеждой удивился солдат. Мадам согласно опустила ресницы, подумала немного и добавила: - Я даже не обручена. - Мадемуазель!.. - И все-таки зовите меня как и прежде: Мадам. Я привыкла. - Нельзя поверить! - совсем не к месту воскликнул Дюваль.- Ведь вы такая... - Никакая,- подсказала Мадам. Сержант смешался, не зная, как лучше возразить. Поехали молча. Молчание красит мужчину и глупую женщину; умная женщина много при этом теряет. Глупая женщина с превеликой охотой говорит обо всем, а умная - лишь о том, что может пойти ей на пользу. И все-таки самая умная женщина всегда остается женщиной, а женщинам время от времени свойственно плакать или же говорить 6 себе самую горькую правду. Вот отчего Мадам вздохнула и сказала: - Мать моя сбежала с пехотным офицером, отец мой беден и брюзглив. Завидных партий мне не предлагали... И вот я порхаю как бабочка! - Голос у нее дрогнул, но она все равно продолжала: - Я порхаю, порхаю, а кругом война! Я обо всем забыла, а ведь скоро спросят...- Но о чем у нее спросят, Мадам не сказала. Она поспешно отвернулась и уже спокойно добавила: - Зря вы меня похвалили, я такая же, как все. - Мадам! - обиделся сержант. Мадам нехотя обернулась. На свете иногда встречаются такие серые глаза: красивые, бездонные... в такие, кажется, можно падать всю жизнь - лететь, поражаться, замирать от восторга и ужаса... и так и не достичь дна, ибо жизни не хватит. Приветливые, добрые глаза - и тем не менее вы совершенно уверены, что эта пропасть не для вас, вас там не ждут, вы там не разобьетесь, и не только вы, но и никто другой - бездонные, но недоступные глаза. И тем не менее... - Мадам! - Сержант собрался с духом.- Скажите мне... - Нет-нет! - Глаза испуганно погасли. - Мадам... О, как ей не хотелось отвечать! Что, если он спросит... И, словно ища спасения, Мадам с надеждой оглянулась по сторонам... и радостно воскликнула: - Смотрите! Они остановились. Придержали своих лошадей и солдаты. Неподалеку от обочины грелись у чахлого костра двое пехотинцев, а третий лежал на снегу и едва слышно стонал. Сидевшие безо всякого интереса посмотрели на отряд и вновь отвернулись. Девятый корпус маршала Виктора, если судить по мундирам. Досадно! Девятый корпус в жарких делах не участвовал, он мог бы служить надежным подкреплением. Ну что ж... - Ребята,- обратился к сидевшим Дюваль,- Я с поруче нием к императору. Вы не подскажете дорогу? Один из сидевших беззвучно выругался, второй же оказался словоохотливей: - Вот там, за поворотом, вы встретите до батальона сброда... Таких же, как и мы. И с ними император.- Солдат внимательно посмотрел на сержанта и спросил: - А ты случайно не из Лангедока, приятель? - Нет. Бордо. - Ну да, ну да,- согласился сидевший, давая понять, что и здесь ему не повезло.- И все-таки, сержант: меня зовут Жанно, Жан Бриали, трубач четвертого артиллерийского обозного батальона. Быть может, спросят... - Хорошо, я запомню,- пообещал сержант и в свою очередь спросил: - А что неприятель, разбит? Сказать по правде, сержант спросил почти безо всякой надежды, а так, по привычке. Он ожидал услышать брань, проклятия, упреки нерадивым маршалам... а услышал смех. Смеялся трубач, смеялся его хмурый товарищ, смеялся даже умирающий. Нет ничего печальнее, нежели смех умирающего. Кто слышал, тот знает, а кто не слышал, пусть лучше останется в неведении. Отсмеявшись, трубач вновь сталь серьезным и сказал: - Великой Армии больше нет. Какого черта вас несет к императору? У вас есть лошади, спешите домой. - Но у меня приказ. И я на службе. - Служба, приказ! - едва ли не кричал трубач.- А кто приказал императору топить и убивать своих собственных солдат? Сержант не нашелся, что и ответить. Молчали и солдаты. Тогда Мадам осторожно спросила: - А что случилось? Мы ничего не знаем. Трубач долго и пристально рассматривал всадников, а затем недоверчиво спросил: - Откуда вы взялись? - Бежали из русского плена,- уклончиво ответил сержант. - Напрасно. - Не думаю. И вот уже несколько дней мы не имеем никаких вестей. - Понятно. Что ж, слушайте вести. Мы подошли к Березине, а там уже нас поджидала вся русская артиллерия. Император отдал приказ, и навели мосты. Под неприятельским огнем. Затем... Первым делом он переправил гвардию. Затем... К русским подошло подкрепление, а нам все казалось, что стоит только перейти через реку - и мы спасены. Мы шли, толкали, давили друг друга... И вдруг на том берегу показались казаки! Поднялась паника, один из мостов не выдержал и рухнул, все бросились ко второму... А в это время император приказал поджечь переправу! - Поджечь?! - не поверил Гаспар. - А зачем? - Не знаю. Но видели бы вы, что там творилось! Девятый корпус поджарили в самый трескучий мороз. Вот, полюбуйтесь! - И трубач кивнул на умирающего. Все молчали. Умирающий, понимая, что все смотрят на него, не стонал. Гаспар склонился в седле, глянул на обезображенное лицо солдата и, сознавая, что это- глупо, тем не менее сказал: - От ожога хорошо помогает березовая пыль. Приложить и покрыть полотном. - Пыль,- задумчиво повторил трубач.- От наших надежд. Что ж, спасибо и на этом. Ну а теперь,- и он отвернулся к костру,- уходите. Нечего славным солдатам болтать с дезертирами. Никто не тронулся с места. Тогда трубач схватил горящую головню, вскочил и дико закричал: - Проваливайте прочь! Прочь! Цепные псы, саранча! Лакеи коронованного ублюдка! Я вас всех ненавижу! - Трубач швырнул в сержанта головней, но промахнулся. Головня упала в снег и зашипела, угасая. Трубач закрыл лицо руками, стал на колени, потом ничком повалился в сугроб и затих. Было видно, как судорожно подрагивали его плечи. Все молчали. Умирающий что-то прошептал, и неразговорчивый солдат спросил, обращаясь к сержанту: - Ну, что вам еще рассказать? Вместо ответа Дюваль развернул лошадь и поехал прочь Туда, где за ближайшим поворотом он думал встретить императора. Копыта утопали мягко в снегу. Похрапывали лошади. Солдаты о чем-то вполголоса спорили. Сержант молчал. Зимой, конечно, холодно, но зимний лес благоприятствует спокойному течению мыслей. Воображение дремлет, желания смиряют свой пыл. А может, мысли просто замерзают? Человек покоряется холоду, кровь стынет в жилах - но не от страха, а от лени, - и ничего не хочется, ни к чему не стремишься. Доедешь - хорошо, а если нет, так и это не страшно. Да и зачем? Можно т думать, его кто-то ждет. Можно представить, что император окружении верных маршалов стоит на высоком холме и не отрываясь смотрит - а где же сержант, наш верный и славный, надежда Франции, опора династии? Ах, он запаздывает, гонит вестовых, доставьте его живым или мертвым - нет, только живым!.. Дюваль улыбнулся и понял, что далеко не все еще потеряно, если он не разучился смеяться над собой. И услышал: - Сержант, а как вы думаете, что ждет меня в ставке? Дюваль посмотрел на Мадам, которая ехала рядом. Лицо Мадам не выражало ничего, кроме едва ли не праздного любопытства. Дюваль пожал плечами: - Не знаю. Да и действительно, странный вопрос! На то ведь и война, чтобы никто не знал, что ждет его в ближайшую минуту. - Я тоже не знаю,- призналась Мадам.- А вас? Сержант не ответил. Что его ждет? Повышение в чине или совсем ничего. Но это неважно, у него будет чистая совесть. По отношению к себе... - Давайте я угадаю,- предложила Мадам, - Что? - не понял сержант. - Я угадаю, что ждет вас в ставке. Вас восстановят в звании. Откуда ей это известно? Дюваль настороженно посмотрел на Мадам, а та как ни в чем не бывало добавила: - Давайте мне вашу руку, и я по линиям ладони объясню подробнее. Сержант руки, конечно, не подал. Он еще раз внимательно посмотрел на Мадам, а после сказал: - Один из моих солдат говорит, что вы и есть та самая Белая Дама. Я этому не верю, и тем не менее... Вы часто меня удивляете. - Вам это в тягость? Сержант не ответил. В тягость, не в тягость - неважно, он знает одно: рядом с Мадам он все чаще поступает не так, как должно. Того и гляди... - Поверьте, сержант, это скоро пройдет, - как можно спокойнее сказала Мадам.- Очень скоро всем вашим удивлениям будет положен предел. - Возможно,- в тон ей согласился Дюваль и мрачно подумал: да что это?! он ничего не понимает! проклятая усталость! так отупеть... или замерзнуть? - Но я бы не хотела этого, - тут в голосе Мадам послышался упрек. - Там, куда мы направляемся, я ничего хорошего не жду. - Я тоже,- почти запальчиво ответил сержант.- И тем не менее, как видите... - Сержант, да вы не человек! - Да, я солдат! Он солдат, черт возьми! Он делает то, что умеет, он не вертит хвостом, изъясняется четко и ясно, он прям как шомпол, а она... - Я так и думала, - с грустью сказала Мадам и отвернулась. Но женские слезы - вода. Никогда не узнать, что у Мадам, на душе. Она страшится ставки, говорит, что там ее ждут большие неприятности. За что, он не знает, а нелишне было бы и объяснить, ведь он, как-никак... А кто он .такой? Он дотошный служака, ему поручили, и он выполняет приказ. Вот, правда, женщина... Хитрая, скрытная, все время говорит одними недомолвками... красивая, добрая и, кажется... Сержант посмотрел на Мадам. Мадам отвернулась. - Простите меня,- неуверенно начал сержант.- Все так нескладно получилось, да и приказ... Мадам устало махнула рукой, и сержант замолчал. Шагов двадцать они проехали молча, но более сержант не выдержал и сказал: - Но если с вами обойдутся плохо, то я... я не вернусь домой, Мадам! Мадам с удивлением посмотрела на сержанта, словно хотела сказать: зачем, я вас о чем-либо просила? Ах, увольте, сержант! Однако же сержант не успокоился. - Клянусь честью, Мадам! - сказал он, повышая голос. Подумал и добавил: Остатками чести...- но вдруг спохватился, воскликнул: - Но хватит об этом! - А после дал лошади шпоры и быстро поехал вперед. Вскоре лес кончился, и сержант увидел, что Мари вынесла его на широкую дорогу, которая была сплошь покрыта множеством совершенно свежих следов. Сержант посмотрел по сторонам и увидел, что шагах в двухстах от него к небу поднимается с десяток дымов. Самих костров не было видно, они скрывались за холмом, но тем не менее сомнений быть не могло - это колонна! Император! Франция! Ну, радуйся, сержант, кричи, ликуй! Чего ж ты молчишь? Сержант молчал. Неторопливо развернув теперь уже ненужную карту, он сверился с местностью, еще раз посмотрел на дымы... и уронил карту в сугроб. Все, теперь ему не нужно ни чего. Вот только немного решимости. Сейчас раскроют клетку и вытряхнут его на тесный пятачок. Вокруг стеной стоят большие незнакомые люди. Они кричат от нетерпения и спорят бьются об заклад, и голоса хозяина совсем не слышно... А у него на тонких ногах большие железные шпоры, которые острее бритвы... Сержант вздохнул и оглянулся, К нему подъехала Мадам , остановилась несколько поодаль. Солдаты - те еще только выезжали из леса. - Ну, скоро вы там? - раздраженно прикрикнул сержант Он был зол на солдат, на Мадам, на войну, на Россию - и всех, кроме себя. Себя он просто ненавидел и желал лишь одного - чтоб все, что он задумал, свершилось как можно скорее. Свершится, куда оно денется, главное, не смотреть на Мадам., Подъехали солдаты, посмотрели на дымы, переглянулись Сержант, откашлявшись, сказал: - Ну вот и все, путешествие наше закончено. Там, за холмом, император и армия. Мы выполнили свой воинский долг.. Но не будем спешить. - Сержант помолчал, давая солдата время собраться с мыслями, а затем продолжал: Надеюсь никто не забыл, как нас встречали на переправе? Так вот, на этот раз поеду я один. Посмотрю и вернусь,- и сержант при встал в стременах. - А если? - спросил Чико. - Считайте, что Дюваль... полковник Дюваль подписал вам отставку! Сержант дал лошади шпоры и поскакал по дороге. Оставшиеся некоторое время молчали, а потом Франц удивленно спросил: - Какой полковник? - Дюваль, он же ясно сказал,- ответил Гаспар.- Он был полковником в Тильзите. - А ты откуда знаешь? - удивился Чико. - Знаю. Сам видел. - А почему он сейчас не полковник? Гаспар уклончиво пожал плечами. Мадам внимательно посмотрела на бывшего кучера, но ничего не сказала. Ну а сержант тем временем взъехал на холм и увидел колонну Великой Армии, расположившуюся на отдых. Счастливчики, которым удалось перейти Березину, грелись у чахлых костров. (Если, конечно, у них нашлось по 6 франков за место у огня.- майор Ив. Скрига). Последние крохи дисциплины и самолюбия были утеряны на переправах у Студянки. Рваные салопы, бабья платки, обмотки поверх сапог, слезящиеся голодные глаза... А во главе колонны стояла карета императора со слетевшим .колесом. Тощие клячи понурили головы, а офицеров свиты - тех и вовсе не было видно. Вид императорской колонны окончательно убедил сержанта, что война уже закончена. Однако приказ есть приказ, и Дюваль направил лошадь к карете. Проезжая мимо костров, сержант старался не смотреть но сторонам, не замечать всех этих злых и жадных взглядов, не слышать дерзких выкриков. Он выполняет приказ, он спешит к императору, ему и дела нет до этих опустившихся людей... своих, кстати сказать, соотечественников. 'Подъехав к карете, сержант подчеркнуто легко соскочил с седла и, ведя Мари на поводу, столкнулся с неизвестно откуда взявшимся офицером свиты. - Вашу лошадь, сержант! - властно потребовал офицер, протягивая руку в ослепительно белой перчатке. Сержант препоручил ему Мари и, теперь уже налегке, подступил к самой карете. Дверца, увенчанная императорским вензелем, была распахнута. Сержант сделал еще один шаг и замер в невольном почтении: в карете сидел невысокий человек в собольей шубе, покрытой зеленым бархатом и украшенной золотыми шнурами. Тяжелая меховая шапка была надвинута до самых щек. Круглых, упитанных щек.... - Сир...- неуверенно начал Дюваль. Человек в собольей шубе пробудился ото сна, медленно поднял голову... И голова эта несказанно удивилась при виде сержанта: - Шарль! Сержант был не менее удивлен, и все же нашел в себе силы ответить: - Добрый день, Оливье,- рад видеть тебя в добром здравии. Оливье, а это был именно он, расплылся в доброжелательной улыбке. - И я, и я, мой друг! - воскликнул генерал. Но сержанту было не до любезностей. - Где император? - спросил он. - Император? Император на вершине славы! - высокопарно воскликнул генерал.- Он всех их перехитрил. - Кого? - Русских, а кого же еще!- Глаза у Оливье горели от напускного восторга.Мы навели ложные переправы, они бросились туда, а мы сюда! Чичагов перепугался, Витгенштейн растерялся... - А император сжег мосты и погубил армию. - Но-но! - И лицо Оливье стало таким же острым, как и пять лет назад.Боеспособные части переправились почти все. А трусы и мародеры остались на том берегу. Стратегия, сержант, стратегия! - Ясно,- Дюваль был мрачен как никогда.- Так где же он сейчас? Оливье неопределенно махнул рукой на запад. - Там! Война окончена, армии, сам видишь, больше нет. А император в Тюильри; ведь надо же спасать династию... Э! Да что я! Весной мы вернемся... - Понятно. А как же мои солдаты, Мадам? - Мадам? Какая Мадам? Ах, да...- Глаза Оливье забегали.- Мадам - гадалка императора, его довереннейшее лицо. Я не знаю, что там у них произошло, но... храни ее пуще собственной чести, Шарль. Ступай с богом, мой друг, и да вернутся на твои плечи эполеты! - Тут генерал увидел в руках сержанта тот самый пакет, с которым отправлял его к императору.- А это можешь оставить у меня. Сержант отрицательно покачал головой. - Оливье, ты обманул не только меня,- сказал Дюваль.- Что я теперь скажу своим солдатам? - Приказ отменяется,- и генерал протянул руку за пакетом.- Отпусти их, пусть каждый добирается домой как сумеет. Сейчас, сам видишь, не до союзников... - Молчи! - перебил его Дюваль и спрятал пакет под мундир,- Наполеон,- тут он впервые за много лет назвал императора по имени - Наполеон бежал. Так что, Оливье, повторяется каирская история? - Может, и так, может, и так. О, какой у тебя нездоровый вид! Перекусим? А что, у меня есть еда и выпивка. А у тебя женщина. Мы неплохо устроились, не так ли? - Не смей так говорить о даме! - вспыхнул сержант. - О даме? - рассмеялся Оливье.- Может, ты еще и веришь ее россказням? Перевидали мы таких дам под телегами!... Дюваль не сдержался и дал Оливье пощечину. - Полегче, полегче! - прикрикнул Оливье.- Не забывай, что ты разговариваешь с генералом. А твоя девка... И получил еще одну пощечину. А потом он мог получить и саблей в грудь, но тут подскочивший офицер стал между сержантом и генералом. - Оч-чень хорошо! - обрадовался сержант.- Теперь-то я уверен, что "император" не откажет мне в чести! - Я слушаю вас,- с готовностью сказал офицер. - Так вот, я посылаю вызов этой коронованной особе. Сабли, пистолеты? - А где Мадам, где солдаты? - в свою очередь спросил Оливье. - Тебе их не достать. Так что же: сабли, пистолеты? На что Оливье улыбнулся и мило ответил: - И сабли, и пистолеты, мой друг, а также просто голыми руками. Вот полюбуйся! - И он сделал широкий приглашающий жест. Дюваль обернулся. От ближайшего костра к нему поднимались с десятка полтора солдат, вооруженных чем попало. Всего лишь двое оставались у костра. Ну что ж, вот сержант и дождался, его убьют свои же. Он жил грешно, а умрет... Но перед смертью... Сержант, не сводя глаз с Оливье, стал медленно вытаскивать саблю. И вдруг за спиной у него засмеялись! Сержант оглянулся... Что это? Те двое, что остались у костра, со смехом свежевали красотку Мари! (Каннибалы! - майор Ив. Скрига.-Каннибалы!) Сержант уронил саблю в ножны, отвернулся... И услышал: - Судьба! - печально сказал генерал.- Если жеребенок родится с зубами, его обязательно скушают волки. Сержант не ответил, уткнувшись лицом в стенку кареты. А что говорить? Кому говорить? Он только слушал, хоть и не хотел, но слушал голос Оливье, который продолжал: - Я был плохим кавалеристом, Шарль, ты знаешь это лучше других. Да разве только кавалеристом?! Но тем не менее, поверь мне, здесь я ни при чем...И вдруг генерал сорвался на крик: - Подите прочь, ублюдки! Я вас не звал! Люсьен, гони их отсюда! Пусть обжираются кониной! Сержант, не оборачиваясь, слышал, как солдаты глухо возмущались, как что-то доказывал Люсьен - должно быть, тот самый офицер, что принял у сержанта Мари... Потом все стихло, было долго тихо... и вновь заговорил генерал: - Шарль, ты даже не представляешь, что здесь творится. Не сегодня, так завтра они поджарят меня. Уходи. У тебя есть Мадам, есть солдаты. Даст бог, ты вернешься во Францию. Я был неправ, я был несправедлив к тебе и к этой женщине. Я не прошу прощения, я просто говорю, что думаю. Дюваль отступил на шаг от кареты и посмотрел на генерала. Вид у Оливье был растерянный и непривычно виноватый. - Ты первый честный человек, которого я встретил, Шарль... _Сержант не ответил. Сержант развернулся и пошел прочь. Никто его не останавливал. Подойдя к своим, Дюваль через силу улыбнулся и сказал: - Вы все получили отставку, друзья. Наш император был весьма любезен, - и замолчал. Он более не мог и не желал продолжать. А Чико спросил: - Где ваша лошадь, сержант? Дюваль задумчиво посмотрел в сторону и не сразу ответил: - Все дело в том, что я оставлен при армии. Повышен в чине. Обласкан... Сержант посмотрел на солдат, на Мадам и спросил: - Чего вы ждете? Езжайте домой. Солдаты не тронулись с места. Тогда... - Мадам, - как можно уверенней заговорил сержант. - Император весьма лестно отозвался о вас и желает вам счастливого возвращения на родину. Прощайте! - И он развернулся... - Шарль! Это неправда! Куда вы?! - К Мари. - Гаспар! - Мадам с надеждой посмотрела на бывшего кучера. Гаспар понуро сошел с лошади и сказал: - Простите, но я подсматривал за вами, сержант. - Ты?! - Я. Ординарец Оливье. В то утро, если помните, лейтенант Лабуле... - Довольно! - Как прикажете. Но я хотел сказать другое. Я, знаете ли, кучер, и мне верхом несподручно; другое дело карета. Позвольте мне вернуться к генералу! Сержант молчал. Тогда сказал неаполитанец: - Если он останется с нами, я его ночью зарежу. Не так ли, Франц? Франц растерялся, не зная, что и ответить. Тогда заговорил Гаспар: - Мадам, о том, что вас интересует, я, к сожалению, не имею ни малейшего понятия. - О чем вы? - Вы знаете, о чем. Прощайте! И, видимо, чтоб не расчувствоваться, Гаспар резко развернулся и побежал к колонне, по колено утопая в снегу. Сержант нахмурился и опустил голову. Чико подвел ему лошадь Гаспара и тихо сказал: - Пока вас не было, Мадам едва ли не лишилась чувств. Я сам растирал ее снегом. Простите... Сержант улыбнулся. Тогда неаполитанец осмелел и взял на душу еще один грех, заявив еще громче: - Гаспар проболтался. Он рассказал, как вы в Тильзите - в две колоды вчистую обыграли русского царя. Тут Оливье, конечно же, неправ, за это нужно награждать, а не рвать эполеты! Сержант рассмеялся, легко вскочил в седло и приказал: - За мной! А в это время бывший кучер подбежал к карете и, запыхавшись, отрапортовал: - Жду... дальнейших... приказаний! И тут взбешенный Оливье выместил все зло на ординарце. - Мерзавец! Все из-за тебя! - и наотмашь ударил женевца по лицу. Из разбитой губы у того потекла кровь. В подобных случаях Гаспар прежде молчал, а теперь... - Снег! Отменное средство снег! - сказал он, боком опустился в сугроб и принялся прикладывать снег к разбитой губе.- А вам, генерал, я посоветую вот что: пьявки, пьявки и еще раз пьявки. За уши, к вискам и на спину. Пьявки помогают от запоя, при ударе и при неспособности к учению... - Расстрелять! - закричал Оливье.- Расстрелять негодяя! Вы что, оглохли все?! Но все молчали.
   Артикул одиннадцатый
   Тайна уходит сквозь пальцы
   Они проехали вот уже несколько верст и все молча. Нет больше красотки Мари, нет Гаспара. Нет армии, нет императора. Все рухнуло, все гибнет; разумные сдаются в плен, а неразумные замерзнут в снегу или будут подняты на казачьи пики. Гаспар отдал сержанту лошадь, Гаспар прекрасно понимал, что пешком ему не выбраться отсюда. Гаспар - шпион, доверенная крыса Оливье, Гаспара нужно презирать... А вот сержант - он отдал бы Гаспару лошадь?! Нет, лучше об этом не думать. Сержант оглянулся - Мадам отвернулась. Оно и понятно: сержант ведь сказал, что он все равно доставит ее к императору, прямо во Францию. Дорога предстоит неблизкая, они будут добираться целый месяц, а то и два. Конечно, это глупо, но ведь не сказать же ей прямо: Мадам, я вас никуда не отпущу, вы будете со мной и только со мной, меня не интересует, кто вы - француженка или... Но ладно об этом, пусть обижается, пусть. Зато как непривычно легко, когда ты никому не подчиняешься. Захочешь - поедешь направо, захочешь - налево... Подумав так, сержант посмотрел налево и увидел, как Франц приложил к губам флейту и затянул бесконечную грустную мелодию. Напрасно он это! Музыка на марше должна быть бодрой и вселять уверенность, которой на войне частенько не хватает. Что же касается печальных песен, так они позволительны лишь людям пресыщенным, уверенным в завтрашнем дне. А посему... - Франц! - строго окликнул Дюваль. Австриец перестал играть и с сожалением сказал: - Я так и думал, что вам не понравится. Дрожащими от обиды и холода пальцами австриец стал раскручивать флейту. Смешно!.. Но если вспомнить, так бывший кучер тоже был смешон. Сержант почувствовал неловкость и попытался оправдаться. - Франц, ты не понял. Мне нравится, как ты играешь. - Ну что вы, сержант,- отмахнулся Франц.- Мне с детства запрещали играть, я привык. Мне говорили, зачем тебе это, ты ведь прекрасный повар! Но что поделаешь,- тут Франц вздохнул и долго молчал, рассматривая флейту, - но что поделаешь, если музыка для меня все равно что для кого-то неразделенная любовь. Сказав такое, Франц испугался насмешки и замолчал. И все молчали, даже Чико, который прежде непременно поднял бы австрийца на смех. Ободренный этим молчанием, австриец осмелел и сказал: - И все-таки однажды... Я очень просил, и меня взяли музыкальную команду! - Не может быть! - не к месту удивился сержант. - А вот представьте! Взяли! Это было...- Франц вспомнил, как это было, и сразу перестал улыбаться.- Это было под Оршей, совсем недавно, можете спросить. - А, под Оршей,- как эхо отозвался Чико. - Да, - и добродушное лицо австрийца стало непривычно мрачным, и даже голос у него переменился..- Два дня мы били в барабаны и кричали, что именем императора всем дезертирам даруется прощение и что все они будут накормлены; Лошади, готовые к закланию, стояли у него за спиной, кипели котлы... Но, увы, я, наверное, действительно плохой музыкант: ни один человек не вышел из лесу, и у меня отняли барабан. У моих товарищей тоже... Франц растерянно посмотрел на. слушателей и медленно захлопал ресницами, на которых намерзли ледышки.