Бушков Александр Александрович. Великолепные гепарды

   Зипперлейн тормозит перед железными воротами, и створки начинают медленно раздвигаться. Тюрьма выглядит, как все тюрьмы, к сожалению, сохранившиеся еще на планете, — угрюмые здания с зарешеченными окошечками и вовсе без окон, ни клочка живой земли, сплошной бетон и асфальт, спирали проволоки по гребню высоких стен, сторожевые вышки.
   Мы сдали на контроле оружие и направились к главному корпусу, экспортируемые сержантом в голубой униформе. Из вольера на нас залаяли здоровенные овчарки. Каждый раз испытываю досадный стыд и мучительную неловкость, шагая по этим коридорам. Немало народу попало сюда в результате моих трудов, но от этого не легче — всегда кажется, что мы работаем плохо, что все, кому надлежит здесь сидеть, еще сюда не попали…
   У входа сержант препоручил нас молодому лейтенанту. Тот провел нас по длинному коридору с нумерованными дверями, мы миновали три препятствия в виде глухих решеток — при каждой имелся надзиратель со связкой магнитных ключей и «Штарком» через плечо, — спустились в полуподвал и вошли в маленькую комнатку с прикрепленными к полу столом и табуретками. Лейтенант жестом пригласил нас сесть, четко козырнул и вышел.
   — Вам обязательно нужно, чтобы я присутствовал? — недовольно спросил Зипперлейн.
   — Вы же печетесь о секретности, — сказал я. — Посудите сами: какой-то инспектор остался с подследственным, а комиссар ждет под дверью. Несуразица, а?
   Он не нашел, что ответить, присел и зябко поежился. Ничего, подумал я. Происходящие вокруг чудеса — еще не основание для того, чтобы опускать руки и жаждать отставки…
   Ввели подследственного. Мужчина несколькими годами старше меня, светловолосый, с аккуратной шкиперской бородкой. При других обстоятельствах производил бы впечатление приятного, обаятельнейшего человека, души компании, хорошего семьянина и любящего мужа — каким он и был до недавнего времени, судя по досье.
   — Садитесь — сказал я ему. — Конвой свободен.
   Зипперлейн откинулся к стене и прикрыл глаза — ах ты, сукин кот с тридцатилетним стажем…
   — Садитесь, — повторил я. — Курите?
   Он сел, положил на стол большие сильные руки и с гримасой принял от меня сигарету:
   — Как в кино… Кто вы такой? Все вроде записали…
   — Инспектор, — сказал я. — Хочу задать вам несколько вопросов.
   Глаза у него были не просто отрешенные — какая-то немыслимая пустота, не отражавшая ни света, ни меня, склонившегося к нему, ничего.
   — Какие могут быть вопросы? — сказал он. — Я во всем сознался, я психически нормален и требую, чтобы меня повесили.
   — За что вы убили свою жену?
   — Поди вы! — Он отвернулся. Я встал, обошел стол и навис над ним, вплотную к нему:
   — Тамп, что произошло с вашим будущим ребенком? (Он вздрогнул и сгорбился еще больше, и я понял, что взял след.) Что случилось с вашим будущим ребенком? Вы ведь ее убили из-за ребенка? Я знаю, что из-за ребенка! Ну! Тамп!
   — Да при чем тут! — зло крикнул он, глядя на меня снизу вверх. — Она мне изменяла, вот что!
   — Врешь, тряпка!
   — Сам ты!..
   — Врешь, Тамп! — Я наклонился и заглянул ему в глаза. — Вы же любили друг друга, у вас все было хорошо! И ты еще на мертвую клевещешь, дешевка такая! Слюнтяй, баба! В петлю захотел? Так не будет петли! Получишь двадцатник, останешься наедине с собой, столько будет времени подумать — башку об стену расшибешь! Не будет петли! В лепешку разобьюсь, а добьюсь, чтобы петли не было! Жить будешь и мучиться, тряпка! Ну? Что было с ребенком? Ты ведь из-за ребенка убил!
   Он закричал что-то непечатное в мой адрес и попытался встать, но я изо всех сил прижимал ему плечи и орал в лицо — провоцировал на истерику, на крик, чтобы он не выдержал, сорвался и в запальчивости выложил хоть что-то. Мы, раскрасневшись, орали друг на друга, комната наполнилась гулким эхом, кто-то в форме встревоженно просунулся в дверь, но я рявкнул на него так, что его словно ветром сдуло, а мы снова орали что-то, уже абсолютно бессмысленное, и я должен был переломить его, переупрямить, пересилить, расколоть, и вдруг, когда мы одновременно замолчали, чтобы глотнуть воздуха, прозвучал тихий голос Зипперлейна:
   — Адам, оставьте вы насчет ребенка. Она в тот день сделала аборт, мы вчера выяснили…
   Отдуваясь, я плюхнулся на табурет и непослушными пальцами стал выковыривать сигарету из пачки, а Тамп уронил голову на стол, и его плечи затряслись.
   — Комиссар… — сказал я.
   Он тихонько выскользнул за дверь — как мне показалось, с огромным облегчением.
   — Уйдите вы… — тихонько сказал Тамп, не поднимая головы.
   — Не могу, — сказал я. — Не имею права. Поймите вы, я приехал сюда выяснить, что происходит с детьми и во что это может вылиться. Вы перенесли тяжелую утрату, я понимаю. Мне приходилось не единожды хоронить близких людей… Тамп, это ведь не только ваше горе. Завтра в таком же положении может оказаться кто-то другой, мы могли бы это предотвратить, если бы знали заранее, и потому вы не должны молчать. Простите за банальность, но вы должны… Неужели вам настолько все равно? Ведь кто-то будет следующим…
   — Кто вы такой? — спросил он, к моей радости, почти нормальным голосом.
   — Полковник Кропачев, Международная службы безопасности. Отдел кризисных ситуаций. Слышали, что это такое? Теперь понимаете? Неужели думаете — я пострадал, пусть теперь и другие помучаются? Если так, вы подлец, простите, подонок… Я не глажу вас по голове, да. У меня нет времени на дипломатию, нет времени быть добрым. Над городом висит беда. Что у вас вышло с женой?
   — Вряд ли вы поймете, а если поймете, не поверите.
   — Я уже успел понять, что здесь следует верить всему. Так что рассказывайте. Правду и внятно.
   — Это началось с первых недель беременности, — тихо начал он. — Анита… Суть… Суть в том, что ребенок начал осознавать себя как личность и беседовать с матерью. Телепатически.
   — Что?!
   — Вот именно… Учтите, я мало что знаю, она рассказывала об этом неохотно и невразумительно, каждое слово приходилось клещами вытягивать. Плохо спала, плакала, жаловалась, что не выдержит этого ужаса.
   — Но могло…
   — Нет, — сказал он. — Психиатр у нее ничего не нашел. Думаете, я сразу не подумал? И еще… Ребенок… он говорил с ней и обо мне и при этом приводил такие факты из жизни моих отца и деда, о которых Анита никак не могла знать. Это к нему могло попасть только от меня. Наследственная память, очевидно. Генетическая. Вот так… А она кричала, что не выдержит этого ужаса…
   — Почему ужаса? — спросил я довольно глупо.
   — Ну, нам с вами никогда не приходилось быть беременным, так что представить ее ощущения и страдания мы не сможем.
   — Резонно, — сказал я. — А вы? Вы тоже считали, что это ужас?
   — Нет. Может быть, потому что я наблюдал все со стороны, и мне, сами понимаете, было легче. Я категорически запретил ей делать аборт — когито, эрго… Он уже мыслил, он осознавал себя как личность, можете вы это понять? Я запретил. Она сделала. На меня что-то нашло, не мог совладать с собой… Я охотник, у меня был нарезной карабин…
   — Получается, что она хладнокровно совершила убийство, вот ведь что, — сказал я. — Убийство мыслящего существа. Так ведь выходит?
   — Да. Но и я совершил убийство. Разница только в том, что мое преступление предусмотрено уголовным кодексом, а ее преступление — нет…
   — Ваш случай единственный, других не было?
   — Не знаю.
   — Кто такой Даниэль Регар?
   — Не знаю, — сказал он, и я понял, что доверительный разговор кончился, что пошла ложь. И позвал: — Зипперлейн! Зипперлейн вошел и хмуро спросил:
   — Вы кончили?
   — Кажется, да.
   — Можно в таком случае задать вопрос? Тамп, что вы думаете об исчезновении трупа вашей жены?
   — Что? — в один голос спросили мы с Тампом.
   — Труп исчез из морга сегодня ночью, — сказал Зипперлейн. — Вот так…
   — Ничего я не думаю, — сказал Тамп, и его лицо окаменело. — Лично у меня непробиваемое алиби — я сидел в камере…
   Зипперлейн крикнул охранника. Тампа увели, комиссар двинулся было следом, но я задержал его.
   — Комиссар, я сейчас напишу отношение… Тампа нужно немедленно отправить в столицу, в нашу резиндентуру.
   — Ох, будут хлопоты… — покачал головой Зипперлейн. — Согласно существующему порядку ваше региональное управление должно обратиться в столичный…
   — К черту, — прервал я его. — Город на чрезвычайном положении, вы не забыли? Обратитесь к начальнику тюрьмы, и чтобы Тамп через час ехал в столицу, под конвоем, понятно. И еще. Честно говоря, у меня чешутся руки немедленно взять вас под стражу, как лицо, злостно мешающее ходу следствия, умышленно скрывающее важные данные. Я не шучу! Я старше вас по званию, просьба не забывать, а вы в данную минуту мне подчинены. Как вы могли умолчать об аборте и исчезновении трупа? Он посмотрел мне в глаза без всякого страха и смущения. Тихо сказал:
   — Вы думаете, мы с нашими погонами и пистолетами можем стать на пути промысла божего?.. Мы…
   Распахнулась дверь, и в камеру вошел молодой человек в штатском. Вошел — не то слово. Сей ладный мускулистый парень спортивно-полицейского облика не вошел, а бесшумно вплыл, медленно проплелся от двери к нам, именно проплелся невеликое расстояние в три шага, и бледен был как смерть. Он мельком глянул на меня, подал Зипперлейну какой-то синий бланк донельзя официального вида, вопреки уставу повернулся через правое плечо и покинул камеру, балансируя по невидимой жердочке. Дверь он оставил открытой. Зипперлейн прочитал бумагу, побледнел и ватной куклой сел на табурет.
   — Что? — бросился я к нему. — Комиссар, вам плохо? Кто-нибудь, эй! В дверь просунулась любопытная физиономия лейтенанта.
   — Адам, закройте дверь, — неожиданно сильным голосом сказал Зипперлейн. — Никого не пускать! (Я захлопнул дверь перед носом лейтенанта.) Идите сюда, я вам прочитаю… Я подошел, и он прочитал вслух, негромко, жестяным голосом робота:
   — "Совершенно секретно, криминальная полиция, группа «Болид», комиссару Зипперлейну. Час назад задержана женщина, фотографию которой мы получили в связи с вашей ориентировкой о пропаже трупа. Задержанная назвала себя Анитой Тамп, личность идентифицирована по отпечаткам пальцев и спектру голоса, идентичность сомнений не вызывает. Согласно ее показаниям муж выстрелил в нее из охотничьего карабина, больше она ничего не помнит, как попала сюда, объяснить не в состоянии. При медицинском осмотре обнаружен шрам. Не исключено, что его происхождение — выстрел в упор из огнестрельного оружия. Нарезной карабин также не исключен. Судя по состоянию шрама, выстрел был произведен самое малое полгода назад. Срочно сообщите, как поступить. Гарта просят немедленно связаться с Центром. 264/5, Клебан".
   Я глянул на код — полицейское управление окружного города, миль за пятьдесят от нас.
   — Вот ваш труп и нашелся, — сказал я, чувствуя странное кружение в голове. — Правда, как я понял, она уже жива… Кажется, две тысячи лет назад в Палестине случилось что-то похожее?
   — Но ведь она тридцать восемь часов лежала в морге, — говорил Зипперлейн, медленно комкая бланк. — Я ее видел. Это был труп. Врачи констатировали смерть. День гнева, господи… Ниспошли просветление на души наши и мысли, отведи адский огонь, боже всемилостивейший, ибо вездесущ и всевидящ еси, будь же милосерден к рабам твоим…
   Он бормотал молитву и смотрел на меня стеклянными глазами. И что тут поделать? В мою задачу не входит вести антирелигиозную пропаганду среди комиссаров полиции. Самому вдруг ужасно захотелось искать поддержку и опору в ком-то сильном, большом, всемогущем, способном защитить и уберечь от безумия.
   Вот вам и великолепные гепарды… Один журналист, не из самых талантливых, в одном трескучем репортаже как-то окрестил нас «великолепными гепардами эпохи». Название, прямо скажем, неточное, ибо гепард знаменит стремительным бегом, а мы большую часть времени работаем скорее как ищейки, распутывая сложнейшие петли «заячьего скока». Но все равно слово многим нравилось. Великолепные гепарды. Щенки слепые…
   Рука не поднялась надавать ему оплеух, хотя это и апробированный метод обрывать истерики. Я молча сидел рядом, время от времени покрикивая на возникавшего в дверях лейтенанта. Комиссар понемногу отошел, но стал чересчур уж невозмутимым и очень уж покладистым. Мы вместе отправились к начальнику тюрьмы и всего за пять минут уладили все насчет отправки Тампа в столицу. Потом Зипперлейн из кабинета начальника позвонил в секретариат мэра и предупредил о моем визите. В машине он совсем оттаял и здраво, трезво рассуждал, какой получается парадокс — ведь если жена Тампа чудесным образом воскресла, какие у нас основания держать Тампа под стражей и предъявлять ему обвинение в убийстве? Головоломный юридический казус. Как ни странно, он явно воспрянул духом и избавился от страхов. Видимо, признав происходящее божьим промыслом, он решил, что отныне следует покорно плыть по течению. Спасибо и на том.
   Вторая моя беседа с Центром была лаконичной. Меня спросили, вышел ли я на Регара. Я сказал, что вышел, но контактировать пока не собираюсь. Святой Георгий попросил сказать честно, какое у меня настроение и каково мое состояние. Я честно признался, что успел увидеть немало странных вещей, порой открыто противоречащих современной науке и попахивающих мистикой. Но остаюсь на позициях материализма и готов работать далее. Тут я не удержался и заявил, что мог бы работать, сдается мне, гораздо эффективнее, будь заранее проинформирован и о присутствии в городе Чавдара со своими людьми, и о сути проекта «Гаммельн». Впрочем, мне кажется, что проект этот представляет собой попытку как-то урегулировать положение. Скажем, эвакуировав отсюда детей, то бишь ретцелькиндов, — созвучие названия проекта с известной сказкой наталкивает на такие именно расшифровки…
   Святой Георгий ответил, что каждый знает ровно столько, сколько ему необходимо знать в данную минуту. А завтра, в восемь часов утра, мне надлежит встретиться на площади у собора с Ксаной Монаховой. Конец связи и наилучшие пожелания.
   Настроение у меня чуточку поднялось — Ксану не пошлют сюда по пустякам. Что-то у них есть, что-то изменилось, так будем бодрыми и целеустремленными, господа великолепные гепарды…
   Я остановил такси и поехал в ратушу. Ратуша оказалась красным кирпичным зданием, позднейшей подделкой под средневековье. Тем не менее она была красива. Даже свои химеры имелись на крыше, а в стену было вделано чугунное ядро, якобы угодившее сюда во времена старинной войны. На стоянке рядом с цивильными автомобилями помещался джип с эмблемой Войск ООН, в нем сидели пятеро солдат, и пулемет был развернут в сторону площади. Вот это мне очень не понравилось. Солдаты появляются возле административных зданий в преддверии серьезных событий строго определенного разряда. Что же здесь назревает?
   Я расплатился с шофером и поднялся по мраморным ступеням, чувствуя на себе пристальные взгляды солдат. В большой приемной, чья аскетическая сухость несколько смягчалась произраставшей в майоликовой кадке пальмой, за полированным столом сидела милая девушка в сиреневом платье. Посетителей не было. Мертвый сезон, очевидно.
   — Что вам угодно? — обаятельно улыбнулась девушка.
   — Адам Гарт — обозреватель «Географического еженедельника», — улыбнулся я не менее обаятельно, подал ей визитную карточку. — Господин мэр предупрежден о моем визите.
   — Простите, кем предупрежден? — она опустила под стол правую руку — нажимала какую-то кнопку.
   — Комиссаром полиции Зипперлейном.
   — Простите, вы политический или научный обозреватель?
   — Какое это имеет значение?
   — О, никакого, — с улыбкой сказала девушка. — Просто я иначе представляла себе обозревателей.
   — Более вальяжным, с благородными сединами?
   — Что-то вроде того…
   Игра в вопросы и ответы начала мне надоедать. Да и никакая это не игра. Девица неумело тянула время. Интересно, зачем?
   Ага. С грохотом распахнулась дверь из приемной в коридор, влетели двое крепких парней в штатском, один остался у косяка и навел на меня «штарк», второй подошел и деловым тоном предложил, поигрывая наручниками:
   — Прошу сдать оружие.
   Я медленно вынул «хауберк» и отдал ему. Девица взирала на сцену разоружения с восторженным ужасом. На моих запястьях впервые в жизни защелкнулись браслеты, и меня повлекли в коридор. Я, конечно, не сопротивлялся. Вот так. В приемной, несомненно, был выявляющий оружие детектор.
   Меня провели на третий этаж и втолкнули в комнату с изящной, но надежной решеткой на окне. Среди сейфов и дисплеев восседал краснолицый мужчина в штатском.
   — Здравствуйте, — нахально сказал я ему.
   — Почему носите оружие? Где взяли? — рявкнул он вместо ответного приветствия.
   — Нашел на улице, — сказал я. Терпеть не могу, когда на меня рявкают, особенно такие вот краснолицые. — Валялось на тротуаре, знаете ли.
   — Обыскать! — рявкнул он.
   Я поднял над головой скованный руки, и мои провожатые накинулись на меня с проворством опытных скокарей. Добычу они выложили на стол перед шефом, тот покопался в ней, отодвинул в сторону житейские мелочи — авторучку, зажигалку, карманный путеводитель, ключи. Наступила напряженная тишина.
   Ситуация сложилась пикантная. Перед ним лежали три документа, все с моей фотографией, и все на разные фамилии. Зеленая книжечка обозревателя «Географического еженедельника», бордовая книжечка криминальной полиции, которую я из-за переполоха с оживающими непоседливыми трупами забыл вернуть Зипперлейну, а он забыл ее забрать, и, наконец, удостоверение сотрудника МСБ, прямоугольник из особого сплава, защищенный от подделки кое-какими хитроумными способами. Краснолицый их, без сомнения, знал. Он жестом указал мне на стул, придвинул белую коробочку акустического анализатора.
   — Сижу за решеткой в темнице сырой, — сказал я, наклоняясь к прибору. Спектр голоса столь же уникален и неповторим, как отпечатки пальцев.
   Краснолицый пару минут забавлялся с дисплеями и сверхсекретными кодами. Потом жестом приказал молодому поколению снять с меня наручники и выметаться.
   — Радужку проверять будете? — спросил я.
   — Нет нужды. Мне извиняться?
   — Ладно уж, — великодушно сказал я, распихивая по карманам свое добро. — Спишем на издержки вредного цеха. Лучше объясни, к чему такие предосторожности?
   — Вы — Голем?
   — Так точно.
   — У нас неспокойно, — сказал он. Вынул из стола пачку фотографий и веером, словно опытная цыганка, стал раскладывать передо мной. — Все они здесь. Вот… вот… вот…
   Я узнал многих старых знакомых — главарей, атаманов подполья. Едва ли не с каждым у меня нашлось бы о чем побеседовать и немедленно.
   — Вот так, — сказал он. — По неполным сведениям, — в городе до двухсот их мальчиков с оружием. Целый зверинец. Дело пахнет «концертом». Притом не простым «концертом», понимаете? И вот теперь полковник Артан, — он ткнул себя большим пальцем в грудь, — сидит и ломает голову, чего от них ждать. Ломает совместно с Конни Чавдаром. На днях мы перехватили шифровку от Дикого Охотника к Дальрету, и в ней Охотник с несвойственным ему пафосом, едва ли не поэтическим слогом сообщает, что они собираются провернуть «небывалое» по масштабам, поистине «эпохальное дело», в результате чего «нынешняя система правления рухнет навсегда, и мы будем господами мира». Я цитировал подлинник.
   — Бред, — сказал я. — Охотника я знаю. Мерзавец он умный, экстремист заматеревший, но фантазером его нельзя назвать. Приземлен, как крот.
   — Вот именно, — согласился Артан. — Но объясните вы мне, отчего вдруг такая трезвая и приземленная до идиотизма личность, как Дикий Охотник, вдруг начинает изъясняться так поэтически и обещать коллегам сияющие горизонты?
   — В принципе можно объяснить…
   — Объяснить? — гаркнул он, по-медвежьи вскидываясь на дыбки. — Вы мне вот это объясните!
   Он рывком распахнул дверцу высокого сейфа и через стол швырнул мне короткий десантный автомат. Я поймал его за цевье. Покачал головой и присвистнул — дуло автомата завязано узлом, но металл нисколько не деформировался, даже воронение не пострадало…
   — Впечатляет? — спросил полковник Артан, забрал у меня автомат и водворил его в сейф. — Вот такие метаморфозы иногда происходят по ночам с автоматами патрульных. Можете также посетить вычислительный центр. Тоже… метаморфозы. Загляните еще на завод реактивных авиадвигателей — право слово, не пожалеете…
   — Кто такой Даниэль Регар?
   — Астроном местной обсерватории, — ничуть не удивившись, ответил полковник. — У вас на него что-нибудь есть?
   — Нет. Пока нет. А у вас?
   — Все, что у меня на него есть, это обвинение в сотрудничестве с дьяволом или марсианами — в зависимости от интеллекта информатора. Какие события привели к возникновению таких слухов — неизвестно.
   — Так, — сказал я. — Полковник, а как по-вашему, что происходит с детьми? Как вы объясните происходящее?
   — Не знаю.
   — Честное слово, неплохой ответ, — сказал я. — По чести, он удовлетворяет меня больше, чем попытки свалить вину на бога или дьявола…
   — Вообще-то у меня была версия…
   — Ну-ка!
   — Инопланетная агрессия, — признался он стыдливо. — Пришельцы с коварными целями обучили детей всякой чертовщине. Или — с благими целями. Попытка контакта…
   — Но доказательств нет… — сказал я. — Ну ладно, всего хорошего, я пошел к мэру.
   Увидев меня вторично, девица в приемной опешила. Видимо, предвкушала уже, как будет рассказывать подругам о своем героическом участии в поиске опасного террориста. Я молча показал ей удостоверение криминальной полиции. Залившись краской, она молча показала на дверь в кабинет мэра. Я прошел по зеркальному паркету и представился:
   — Адам Гарт, обозреватель «Географического еженедельника».
   — Садитесь, — сказал мэр, мужчина лет шестидесяти с длинным интеллигентным лицом. Седой, похожий на пианиста. — Меня зовут Адриан Тарнот. Вы давно у нас?
   — Второй день.
   — Успели что-нибудь узнать?
   — И не так уж мало, — сказал я. — Я узнал, что с помощью старины Льва можно заглянуть в прошлое, что иногда с автоматами патрульных случаются странные метаморфозы, что человек по фамилии Тамп убил свою жену, но потом она воскресла…
   — Что? — подался он вперед. — Что вы сказали о Льве?
   Я кратко рассказал, подчеркнув, что версию с гипнозом не исключаю — о случае с Дарином, естественно, умолчав. Он как будто ничуть не удивился. Может быть, они здесь ничему больше не удивляются, и я их прекрасно понимаю…
   — Что происходит с детьми? — спросил я. — И каково количество ретцелькиндов, кстати?
   — Девять тысяч шестьсот тридцать пять, в возрасте от пяти до восьми лет. Но число наверняка неточное — ЭТО настигает, когда ребенку переваливает за пять лет, и наверняка, пока мы здесь с вами беседуем…
   — Понятно. Продолжайте, прошу вас.
   — Во-первых, они замкнулись в себе, сведя контакты с родителями и прочими неретцелькиндами к минимуму. Во-вторых, те из них, кто достиг школьного возраста, категорически отказываются посещать школу. Младшие классы практически прекратили существование. В-третьих, доказано, что они обладают способностями, которые принято называть сверхъестественными, и само существование их отвергалось современной наукой — телепатия, телекинез, левитация. Есть скудные метры видеопленки и заслуживающие доверия свидетельства очевидцев. О некоторых способностях, которыми обладают ретцелькинды, я не в силах сказать ничего определенного — этим явлениям мы не в состоянии дать название и подобрать аналогии в земных языках… Вы понимаете, что я имею в виду?
   — Скажем, дружеское общение с ядовитыми змеями?
   — Это еще цветочки… Итак, мы не знаем, чем вызван процесс превращения нормального ребенка в ретцелькинда, мы знаем лишь, что он настигает ребенка к пяти годам… При соблюдении некоторых условий. Если поместить ретцелькинда в группу нормальных детей — в девяноста трех процентах случаев его чудесные способности исчезают, а у семи процентов количество способностей сокращается до, какой-то одной, проявляющейся спорадически, слабо. Если же поместить в группу нормальных детей двух и более ретцелькиндов, максимум через две недели ретцелькиндами станут все остальные дети. Ставилось много экспериментов — за пределами города.
   — И они позволяли… помещать себя?
   — Ну, это обставлялось тонко — выезд родителей на жительство в другие города и так далее… Похоже, они ничего не заподозрили, это все-таки дети… Короче, говоря, один ретцелькинд подчиняется влиянию среды, два и более — перестраивают среду по своему образу и подобию. Эти выводы и привели к рождению проекта «Гаммельн» (я навострил уши) — вывезти отсюда всех до единого ретцелькиндов, понятно, вместе с родителями, в другие города нашей страны, Европы и всего мира, для вящей надежности по одному на город. Проект, конечно, требует гигантских затрат, но осуществить его нужно как можно скорее. Они ведь уничтожают материальные ценности! Второй по величине в Европе завод авиадвигателей безвозвратно разрушен. Мы лишились вычислительного центра. Не знаю, когда нам удастся пустить вновь нефтепромыслы — с оборудованием происходят пугающие метаморфозы, на пособие по безработице пришлось перевести несколько тысяч человек…