А человек, в свое время находившийся в центре событий — майор Рунич, член особой следственной комиссии — отчего-то в своих мемуарах, написанных уже при Николае I, связывал бунт Пугачева с «известиями о ссылке в Сибирь некоторых лейб-гвардии офицеров»…
   Духовенство «государю» присягало практически поголовно. После подавления восстания в Петербурге сгоряча решили было расстричь всех примкнувших к самозванцу священников — но оказалось, что тогда без духовенства окажутся целые губернии, поскольку примкнули, за редчайшими исключениями, чуть ли не все. Во главе крестных ходов к Пугачеву выходили и архимандриты крупных монастырей. Против казанского архиепископа Вениамина существовали серьезные и обширные улики касаемо его тайной связи с Пугачевым — но дело решили замять.
   Священники в немалых духовных чинах, многочисленные офицеры, поляки, немцы, французы, заграничные староверы, квалифицированные артиллеристы, разветвленный аппарат Военной коллегии, стройная система управления… Что-то это решительно не похоже на устроенный неграмотным казаком бунт. Не похоже, и точка. Перед нами, рубите мне голову, что-то совершенно другое — то ли заговор, объединивший наряду с казаками и крестьянами всех недовольных Екатериной, то ли предприятие, руководимое (или по крайней мере консультируемое) из-за границы…
   Вольтер, кстати, отчего-то считал Пугачева турецким агентом. Возможно, ниточки тянутся в Польшу и во Францию: связи поляков с казачеством насчитывают не одно столетие и далеко не всегда были исключительно враждебными, а Французы еще с середины XVII столетия поддерживали с казаками регулярные связи, и их разведчики на юге России были замечены не раз. Документально подтвержденный факт: в первые годы освоения русскими Крыма на черноморских верфях русская контрразведка сцапала французских агентов, пытавшихся поджечь строящиеся корабли. Наконец, старообрядческие «эмигрантские центры», располагавшие разветвленной агентурной сетью в России…
   (Кстати, вопреки пестовавшейся в советские времена версии о союзе восставших с «уральским пролетариатом» достоверно известно, что треть уральских заводов оказала пугачевцам самое яростное сопротивление…)
   Выводы? К сожалению, чтобы их сделать, информации недостаточно. Практически все исторические труды, посвященные пугачевскому бунту, изобилуют общими местами, о многом умалчивают, перепевают одно и то же. Огромное количество документов попросту не введено, как принято выражаться, в научный оборот. А ведь документов должно остаться немало! Невозможно представить, чтобы Следственная комиссия и Тайная экспедиция не допрашивали самым подробным и тщательным образом служивших у самозванца офицеров, поляков, немцев, казацких атаманов. И эти обширные архивы наверняка где-то пялятся — ведь прекрасно сохранилась масса документов тайной полиции дое-катерининских времен, сохранилось следственное дело Степана Разина… Но пугачевские дала почему-то никто не спешит опубликовать — хотя давным-давно опубликованы и материалы по Разину и самые пустяковые протоколы полиции времен Елизаветы… Вот поневоле и закрадываются подозрения, что у событий было «второе дно», нам пока что неведомое. Лично я категорически не верю в «самородков» — не тот случай.
   В конце концов, нет точной уверенности, что казак станицы Зимовейской Емельян Пугачев и человек, выдававший себя за Петра III — одно и то же лицо. Екатерина старательно подчеркивала «официальную» версию, которой мы пользуемся до сих пор — но она могла так поступать и из высоких государственных соображений, чтобы не усложнять ситуацию в непростые времена.
   Между прочим, в пугачевской практике имелось очевиднейшее противоречие: с одной стороны — манифесты, объявляющие простому народу всяческие вольности и привилегии, с другой — деятельность пугачевской Военной коллегии, полностью противоречившая декларируемым намерениям «поверстать всю страну в вольные казаки». Разрыв теории и практики налицо. Без малейшей натяжки можно предположить, что Пугачев попросту намеревался сменить лишь элиту, не трогая саму систему…
   Так кто же он был, кто за ним стоял, и что за скелеты до сих пор скрыты в пыльных шкафах? Очень хочется верить, что когда-нибудь мы это узнаем…
   А когда Пугачев еще пребывал на свободе, во главе своего мутного воинства, где всякой твари нашлось по паре, в Европах объявилась его родная сестра. По крайне мере, она сама так уверяла. И таинственно намекала. Что Пугачев-то и не донской казак вовсе, а кое-кто познатнее…
   Речь идет о знаменитой самозванке и авантюристке, которую в отечественной литературе до сих пор кое-кто называет «княжной Таракановой» и верит, что бедняжка утонула в своей камере во время петербургского наводнении. Благо существует — и красуется в Третьяковке — нарисованная еще в 1864 г. картина Флорицкого: бурный поток хлещет в зарешеченное окошко, вон и крысы тюремные уже плавают пузом вверх, девушка с распущенными красиво волосами прижалась к стене…
   А пятнадцать лет назад был снят художественных телефильм под названием «Царская охота». Фильм великолепный, актеры отличные. Вот только к исторической правде он не имеет ни малейшего отношения. Во-первых, совершенно осталась за кадром долгая, целеустремленная деятельность «княжны» по облапошиванию на приличные суммы простодушных лохов. «Княжна» показана исключительно в нерабочей, так сказать, обстановке — милая, обаятельная, романтичная девчушка, которую зачем-то с особым цинизмом обманул негодяй Алехан Орлов. Девочка в него всерьез врезалась по самые уши, а он ее коварнейшим образом обманул, завлек на корабль, арестовал и увез на расправу в Россию. По фильму получается — исключительно за то, что эта наивная резвушка, желая пошалить, всего-то навсего назвала себя незаконной дочкой Елизаветы.
   Во-вторых, авторы фильма вытащили на свет Божий — и подробно проиллюстрировали — старую байку про то, что Орлов якобы нарядил одного из своих матросов священником, и тот, поганец, парочку обвенчал, мастерски имитируя настоящий обряд.
   Так вот, это все чушь собачья. Самозванка никогда себя не называла княжной Таракановой, и никто из окружающих ее так не называл. В наводнение она не утонула — а умерла от чахотки, которой хворала давно, еще порхая по Европе в поисках доверчивых богатых простаков. Никакой матрос священником не наряжался, и никто, пусть даже для виду, авантюристку с Орловым не венчал. Наконец, ни о какой ее романтической влюбленности в Алехана и речи быть не может. Перед нами — холодная, расчетливая, циничная аферистка, ни разу не замеченная в романтичности чувств…
   Обычно толковые самозванцы, вообще авантюристы стараются бумаг после себя не оставлять, вообще не обрастать канцелярией. Наша «героиня» оказалась исключением — она тщательно хранила весь свой архив, огромный, целиком попавший в руки российских следователей и сохранившийся до сего времени. К нему присовокуплена обширная переписка «Таракановой», материалы ее допросов, и так далее. Мало сыщется аферистов, чей жизненный путь (по крайней мере, с определенной поры) так обширно и недвусмысленно документирован, как это произошло с «княжной»…
   Но давайте по порядку.
   В 1772 г. в веселом, шумном и богатом городе Париже, куда все мало-мальски серьезные пройдохи слетались, как мухи на мед, объявилась молодая очаровательная особа. Возраст ее ни — как не удавалось установить точно: одни считали, что ей не более двадцати, другие подозревали, что все тридцать. Касаемо имени царил еще более впечатляющий разнобой: незнакомка именовала себя то «госпожой Франк», то «фрейлейн Шёлль», то «мадемуазель Тремуйль». А для разнообразия порой утверждала, что она — персидская принцесса Али, русская «госпожа Азова» (в данном случае это была не фамилия, а, как объясняла красавица, русский дворянский титул, происходящий от города Азова). Но более всего предпочитала называться «черкесская княжна Волдомира».
   В Париже — вот провинция! — все эти штучки прекрасно прокатывали. Народ там обитал незатейливый, представления не имевший, что в Персии «Али» — исключительно мужское имя, что черноморский город Азов сроду не был дворянской собственностью, от которой можно было бы производить титул, что имени «Волдомира» ни у русских, ни у черкесов отродясь не бывало…
   С «княжной» прибыла и небольшая свита: немецкий купеческий сын Вантоэрс, скрывавшийся и от законной супруги, и от кредиторов. В Париже «княжна» придумала ему новое имечко, покрасивее: барон Эмбс. Имелся еще приехавший из Лондона мистер Шенк, как полагают серьезные исследователи — бывший любовник красотки.
   Это гоп-компания быстро свела знакомство и с парижскими богачами, и с польским «политэмигрантом», бывшим великим гетманом литовским Михаилом Огиньским, автором того самого знаменитого «Полонеза».
   На Западе тогда обосновалось немалое количество польских шляхтичей, участников Барской конфедерации, разнесенной в пух и прах русскими войсками. За иными впечатлительными романтиками остается полное право считать эту публику светлыми рыцарями и борцами за свободу, но есть и другие точки зрения. Во-первых, шляхта подняла в Баре мятеж главным образом из-за того, что Екатерина II ультимативно потребовало от Польши, чтобы православные подданные польской короны, украинцы и белорусы, получили такие же права, как католики, и не подвергались впредь откровенной дискриминации по религиозному признаку. Ну, а панам ляхам как раз хотелось и далее «прессовать» православных, как людей второго сорта…
   Во-вторых, в первую очередь наши буйные паны дрались за те самые собственные необозримые привилегии, что как раз и поставили польское государство на грань исчезновения. Чтобы и впредь торговать крепостными, как горшками, оставаться неподсудными, что бы ни вытворяли, мятежи против властей устраивать на законном основании… В свои ряды эти «борцы за свободу» принимали исключительно лиц благородного происхождения, из-за чего и проиграли: простой народ, самый что ни на есть польский и католический, равнодушно отнесся к очередной шляхетской забаве…
   В-третьих, существуют и чисто польские источники, рисующие конфедератом в несколько ином свете, например, вышедшая в 1844 г. книга ксендза Пстроконского: «Всякий бездельник, всякий резник, сапожник, ремесленник, лакей, дурак, сделавшись товарищем[4], офицером, ротмистром, полковником, хотел иметь подчиненными самых лучших людей, обирал, грабил, тянул с деревни налоги, не так, как абсолютный монарх, а как деспот, как тиран: еще и до сих пор он носит на себе печать бесчеловечности до такой степени, что по физиономии многих из этих пьяниц, какого-нибудь бесчестного пьянчужки узнаешь, что он был конфедератом и угрожает, что еще им и будет».
   После поражения изрядное число благородной шляхты сумело утечь за границу и болталось по Европе, существуя впроголодь (поначалу конфедератам, преследуя собственные политические цели, ради пущего ослабления России помогали и Париж, и Стамбул, и Вена, но, присмотревшись поближе и сообразив, что народец крайне несерьезный и вложенных в него денег ни за что не отработает, помогать перестали). Одним из таких были и Огиньский. В карманах у него посвистывал ветерок, а потому поиметь с него «княжне», казалось бы, было нечего. Не спешите…
 
   «Персидская принцесса», будучи при деньгах после какой-то очередной удачной аферы, сама подкинула монет Огиньскому, но отнюдь не из благородства чувств. Дело в том, что бывший гетман (нечто вроде командующего военным округом, военного министра и главного кадровика в одном лице), убегая и Польши, прихватил с собой малую печать военной канцелярии. Вот «персиянка» и уговорила его выписать «барону Эмбсу» патент на чин капитана литовской армии. В восемнадцатом веке такие бумажки прибавляли авторитета и уважения в обществе — невзирая даже не то, что беглец-эмигрант, строго говоря, уже не имел никакого права кого-то производить в офицеры. Но как отказать очаровательной девушке, которая не только деньгами ссужает, но и откровенно намекает, что готова переспать?
   В общем, Огиньский патент выдал. Однако «барону» это помогло, как мертвому припарка: в Париже объявились назойливые кредиторы, прекрасно знавшие, что никакой это не барон — и в два счета упрятали «капитана» в долговую тюрьму.
   Компашка его, однако, выкупила, поскольку «княжна», стреляя глазками и сделав вырез поглубже, сумела обаять очередного старого дурака, французского аристократа де Марине, и тот подкинул денег. Однако в Париже становилось как-то неуютно, и все подались в германские земли, прихватив с собой и де Марине — авось еще на что-нибудь пригодится.
   А заодно взяли в странствия еще двух французов, Поцета и Маская, по живости характера и симпатии к «персиянке» охотно последовавших за авантюристкой. Тем более что и денежки у обоих водились, и с моральным обликом обстояло не лучшим образом.
   Во Франкфурте-на-Майне навалилось катастрофическое невезение. Так и осталось неизвестным, что они там все вместе наворотили, но «барона» упрятали в тюрьму, куда всерьез собирались засунуть и троих оставшихся. А «персидскую княжну», как весьма подозрительную личность, отчего-то выселили из гостиницы и в другие уже не пускали.
   Быть может, ее попросту опознали ?
   Дело в том, что в 1770 г. из тюрьмы в Брюсселе освободили раньше срока и от греха подальше выслали за границу некую восемнадцатилетнюю самозванку, которая довольно долго выдавала себя за побочную дочь австрийского императора Франциска I. Показывала купцам и дворянам в Бордо вроде бы подлинные «письма папеньки» и под этим соусом выманивала немного денег у простаков. В конце концов, когда в Австрии прослышали об этакой «родственнице», императрица Мария-Терезия попросила французов что-нибудь предпринять. Те и предприняли — изловили, увезли в Брюссель и посадили. Но выпустили, впрочем, по-тихому, чтобы не раздувать скандала вокруг приличных людей…
   Почерк этой особы крайне похож на ухватки «персиянки». Неизвестно, была ли это одна и та же женщина, но совпадение многозначительное: после выхода из брюссельской тюрьмы «дочь императора» бесследно исчезает, и навсегда, а в Париже вскоре нарисовалась «черкесская княжна Волдомир», пользовавшаяся в точности такими же ухватками…
   В общем, во Франкфурте категорически не климатило. И тут нашей красавице подвернулся сиятельный господин, в отличие от нее самой имевший длинный ряд вполне законных титулов: Филипп Фердинанд, граф Лимбурга, владетель Штирума и совладелец графства Оберштейн. Вдобавок он (чисто на бумаге) считался князем Северной Фризии и Вагрии, наследником Гельдерна и графства Зутфен, Пиннеберг, господином Виш, Боркелоэ, Гемена и прочая, и прочая, и прочая.
   Все эти Лимбурги, Штирумы и Оберштейны являли особою очередные крохотулечки размеров пару гектаров — но все же были самыми настоящими (правда, Северная Фризия и прочая, и прочая… давным-давно находились в чужих руках, откуда их выцарапать не представлялось возможным. Но граф все равно эти титулы солидности ради присовокуплял к реальным). И ухитрялся вести более-менее сытную жизнь: драл налоги с подданных, содержал крохотную армию, а для пополнения казны придумал изящный финт: учредил аж три новых ордена с пышными названиями «Орден Льва голштинско-лимбургского», «Орден соединенного родовитого дворянства и четырех царей», «Крест азиатского ордена, основанного султаном Али». И за приличные деньги этими орденами награждал честолюбивых дураков.
   В общем, как-то крутился человек. Голодным спать не ложился. С одним из его приближенных «персиянка» познакомилась в Париже — и вот теперь это сработало. Граф увидел «персидскую княжну Али» — и влюбился, как простой мальчуган. Особа как-никак, говоря современным языком, была весьма сексапильная —да вдобавок настоящая экзотическая принцесса из далекой таинственной Персии! Сама сказала!
   Хотя персидским красавицам, судя по тамошней литературе, положено быть скромными и застенчивыми, наша «персиянка» без особых церемоний пригласила графа в постель — и очаровала окончательно. Он моментально успокоил франкфуртских кредиторов деньгами и помянутыми орденами, вызволил из тюрьмы сообщников «принцессы», а ее саму увез в один из своих замков, окружил всей возможной роскошью и почувствовал себя на седьмом небе.
   «Принцесса» (отчего-то именовавшаяся теперь Элеонорой) графа ублажала со всем усердием — но в промежутках меж теми эпизодами, которых несовершеннолетним смотреть не рекомендуется. Стала уговаривать упорно и навязчиво: пупсик, отдай мне твой Оберштейн! Ну что тебе стоит? Ты такой милый! А уж я со всей душой… а хочешь, вот так? А можешь даже…
   Губа у нее была не дура: Оберштейн, хоть и размером с гулькин нос, давал право на взаправдашний графский титул. Однако, как ни млел граф, Оберштена за просто так, даром, все же не отдавал — жаба давила.
   Тогда «принцесса» стала уверять, что она графство честным образом выкупит. Не сегодня-завтра ее дядя, персидский принц, пришлет ей кучу персидских денег, и она аккуратнейшим образом расплатится.
   Граф в принципе соглашался, но никаких дарственных все же не подписывал. К тому времени и родственники, и министры ему уже наперебой пытались объяснить суровую истину, заключавшуюся в нехитром вопросе: «Дурень, ты что, не понимаешь, с кем связался?»
   Будучи, как вы уже понимаете, не великого ума, Лимбург тем не менее в любимой засомневался. Почувствовав это, «принцесса» однажды заявилась к нему с сокрушительным видом и заявила, что суровый дядя отзывает ее в родную Персию, чтобы там без ее согласия, как это у варваров-персов принято, выдать замуж за какого-то злыдня. Так что прощай, любимый, не суждено нам быть вместе, шариатские законы против…
   Лимбург сдуру ляпнул, что он в таком случае моментально отречется от престола в пользу младшего брата и поедет вслед за любимой в Персию, чтобы сберечь ее от навязанного жениха и объяснить дяде-принцу, что в наш просвещенный восемнадцатый век с девушками так поступать не годится даже в Персии.
   Можно представить, что наша авантюристка думала про любовничка, когда он этакое плел. Кое-как она графа отговорила от этаких безрассудных замыслов. Тогда он, не в силах перенести грядущую разлуку, возопил: коли так, я на тебе сам женюсь! Станешь графиней Лимбург, и прочая, и прочая…
   Вот это было уже совсем другое дело! «Принцесса», для порядка потупившись, согласилась практически мгновенно. И даже на радостях обещала жениху, что пришлет ему энное количество «персидских солдат», чтобы он смог выиграть затянувшийся спор с Пруссией.
   К слову сказать, «нарушение Пруссией суверенитета Лимбурга», из-за которого граф долгие годы вел с Фридрихом Великим судебный процесс, заключалось исключительно в том, что однажды некий капитан прусской армии спьяну надавал по физиономии егерю Лимбурга, а кинувшихся было на помощь лимбургских гусар в два счета разогнал то ли саблей, то ли подсвечником.
   (Повторяю на всякий случай: я излагаю подлинную историю похождений «княжны» с невымышленными подробностями).
   Услышав про персидские полки и живо представив, как он с их помощью в два счета раскатает самого Фридриха, граф окончательно разомлел и стал торопить со свадьбой.
   Но тут вновь вмешались зловредные родственники с министрами и стали растолковывать влюбленному пингвину очевидные вещи: Филиппушка, Фердинандушка, родной наш, спать ты можешь с кем попало, дело житейское, век на дворе галантный, но вот насчет законного брака — такие дела с кондачка не решаются. У невесты нужно для порядка документы посмотреть… ага, мамзель, вы и сами пришли! Не соблаговолите ли — тысяча извинений! — нам рассказать. Кто вы такая? И нет ли у вас приличествующей случаю родословной?
   Невеста ужасно оскорбилась: то есть как это, кто такая? Ну объясняю же: владетельница города Азова, наследница дома Волдомир. Имущества — немеряно. Вот только оно было взято в казну, не насовсем, правда, на двадцать лет, и они вчера истекли, так что я скоро буду богаче жениха…
   На что родственники и министры, вежливо кивая, ответили: это все очень благородно, но документики у вас какие-нибудь найдутся? Ах, скоро пришлют? Вот когда пришлют, тогда и поговорим серьезно, а пока, извините, не будем насчет венца…
   Грустновато что-то становилось «княжне» в Лимбурге. В особенности если учесть, что все это время ее «свита» торчала тут же, при дворе. Да не просто торчала, а через графа делала крупные займы (у «принцессы» ни одного приличного платья нету! И туфельки нужны!), торговала от имени графа теми самыми орденами в диких количествах, в общем, развернула широчайшие махинации. Все больше и больше людей начинали скрести в затылках: черт побери, что это за гоп-компанию граф пригрел? И с чего это «персидская княжна» как две капли воды походит на аферистку, недавно наворотившую дел в Берлине, Генте и Лондоне? Воля ваша, но надо бы через полицию кое-что проверить…
   Возвышенная и романтичная душа княжны всегда противилась столкновению со столь грубой прозой жизни, каковой безусловно является полиция. А платонически в княжну влюбленный Огиньский писал, что он перебрался в Венецию, где собралось приятное общество — эмигранты-конфедераты, люди знатнейшие…
   «Принцесса Али» поняла, что пора собираться в дорогу, пока придирчивая немецкая полиция не накопала, чего не следует.
   И как раз именно в это время в германских землях начали оживленно болтать о незаконной дочери Елизаветы и Алексея Разумовского, которая вроде бы инкогнито странствует по Европе, намереваясь предъявить свои права на русский престол.
   Эти слухи распустила вовсе не «княжна». Она их услышала далеко не первая.
   Но именно ее осенило !
   Теперь она уже знала, кем отныне будет…
   И, не теряя времени, выложила любовнику-графу свою «подлинную» историю, которую раньше по соображениям высокой политики должна была скрывать. Она и есть та самая дочь императрицы Елизаветы и Разумовского (Правда, русские реалии самозванка знала плохо, как и имена тамошних сановников, а потому объявила, что тайным супругом Елизаветы и ее отцом был именно Кирилл). Но граф о России знал еще меньше и потому в очередной раз поверил, придурок. Очень уж завлекательный план подруга ему предложила: она, мол, спишется с деятелями польской эмиграции, с Фридрихом Великим, подключит Турцию, соберет войско, вторгнется в Россию и махом прогонит узурпаторшу Екатерину. После чего, как легко догадаться, Россию поделят меж Турцией, Польшей, Пруссией… и, ясен, пень, Лимбургом.
   Посмотрев на карте Россию и сообразив, насколько она превосходит размерами Лимбург, граф одурел окончательно. Ни о какой проверке документов уже и речи не шло. Выпросив приличную сумму на дорогу, «княжна» отправилась в Венецию, ухитрившись смыться чисто: никто ее не собирался объявлять в розыск, никто пока что не рвался проверять ее документы. В общем, утро вечера мудренее…
   В Венеции ее, как родную, принял знаменитый князь Радзи-вилл, в свое время считавшийся некоронованным королем Литвы (т. е. современной Белоруссии). Один из богатейших магнатов королевства, он теперь, увы, был не более чем эмигрантом без особенных средств к существованию. Но весом среди конфедератов пользовался немалым.
   «Принцесса Али» отошла в прошлое. Теперь самозванка в открытую называла себя Елизаветой II, без запинки объясняя: матушка, Елизавета I, особым документом передала ей все права на российский престол, а Петру III поручила воспитать девочку должным образом. Однако коварный Петр, желая царствовать сам, безжалостно отправил Лизаньку в Сибирь. Нашелся добрый священник, который ее оттуда увез, и они бежали в «столицу донских казаков», название которой самозванка благоразумно не приводила, поскольку и сама не знала. Там ее посланцы Петра пытались отравить, но как-то обошлось, и девушка бежала в Персию, куда еще во времена шаха Танаса (истории решительно не известного — А. Б.) переселился родственник ее отца, Кирилла Разумовского. Ну, а теперь настала пора вернуть свой престол, захваченный приблудной немкой Катькой Аггальтской…
   Эта история имела среди поляков и венецианцев большой успех. Трудно сегодня сказать, насколько верил в нее сам князь Радзивилл, неофициальный глава эмигрантов. По одним воспоминаниям, верил всецело. По другим, не особенно. В любом случае он явно видел великолепный повод для очередной смуты, которую можно устроить в России. Цинично выражаясь с точки зрения большой политики, какая, собственно, разница, настоящая она принцесса или шлюха подзаборная? Главное, можно заварить неплохую кашу, вспомнить хотя бы Лжедмитриев…
   По некоторым данным Елизавета (как мы ее отныне и будем называть) не замедлила затащить в постель и Радзивилла. Точных данных нет, но, зная ее привычки, на правду похоже.
   Одна беда: почета было много, а вот денег никак не удалось срубить. У поляков у самих карманы были пустые, а венецианские банкиры, с удовольствие слушавшие повествование о мытарствах законной наследницы русского престола, денежек тем не менее не спешили занять. Все, что у них удалось выцарапать — жалкие двести дукатов. Каковые моментально прожрала образовавшаяся вокруг принцессы «свита». Пора было менять дислокацию.