Бушков Александр Александрович. На то и волки-2

Катя Зерникова нервно поправила на плече сумку - самую обычную, женскую, летнюю, но несомненно таившую внутри что-то тяжелое, заставившее тонкий ремешок врезаться в плечо. Шагнула к автобусной остановке. Оглушительно трещащий японский мопед, юркий и легкий, едва не впечатался прямо в нее, и женщина инстинктивно шарахнулась. Мопед вылетел с тротуара на мостовую, ловко разминулся с отчаянно завизжавшим тормозами "жигуленком", свернул вправо и в три секунды исчез за углом. Катя перевела дух. И только теперь сообразила, что ее внезапно ограбили на стандартный западноевропейский манер. На плече уже не было сумки с заряженным холостыми револьвером и большим красивым пропуском на площадь. Гнаться за мопедом было, конечно, бесполезно. Эти детские игрушечки при нужде могут выжать и девяносто. Она стояла, как столб, и до нее медленно начинало доходить, что все пропало. Столица, 09.45 Лейтенант, прикрыв ладонью последний сладкий утренний зевок, поправил фуражку и приказал часовому: - Открывай. - Что, на выезд? - Да говорят... Часовой тоже с удовольствием зевнул бы во всю хавалку, но рядом стоял офицер, и парень, героическим усилием сведя скулы, сдержался. Налег на створку, выкрашенную в защитный цвет, и она, визгнув на роликах, покатилась в сторону. Длинный, отчаянный автомобильный гудок моментально смахнул с часового дремоту,- и он шарахнулся в сторону. Грузовик влетел в ворота задним ходом, наискосок, в секунду их плотно закупорив. Часовой отпрыгнул еще дальше - как раз вовремя. Из кузова обшитого жестью короба - почти на то самое место, где он только что стоял, полетели горящие, дымящие, остро воняющие паленым тряпьем комья. Звонко разлетелась на асфальте огромная бутыль, взвилось желтое пламя, распространилось, отрезая грузовик от оторопевшего часового и застывшего в полуобороте лейтенанта. Еще одна бутыль. Высокое пламя. По асфальтированному плацу загремели сапоги, послышались крики, никто ничего не понимал, пламя вырвалось уже из кузова - и из боковой дверцы спрыгнули две фигуры, бросились к остановившемуся впритык "жигуленку". Взревев мотором, он унесся так быстро, что никто не рассмотрел не только номера, но и цвета, и модели. Взорвался бензобак, столб пламени прямо-таки запечатал ворота единственные ворота, через которые могли покинуть территорию колесные бронетранспортеры с солдатами. Бежавшие к пожарищу военные успели остановиться на безопасном расстоянии, пятились, прикрывая лица локтями, из-за угла караулки улепетывал тоже оставшийся невредимым часовой. Говорить о панике вряд ли стоило, но определенная деморализация личного состава имела место. Военный прокурор, люди из КГБ и милицейские машины к месту происшествия примчались уже через несколько минут. Оперативность эта объяснялась предельно просто: всем им от имени дежурного воинской части было сообщено о ЧП гораздо раньше, чем оно состоялось. Костя Шикин, командовавший крохотной группой поджигателей, имел все основания гордиться собой. Пожар потушат, конечно, быстро, но не это главное. Главное, перед лицом стольких должностных лиц - и, вдобавок, срочно примчавшихся своих собственных высоких командиров - полковник и не подумает вывести бронетранспортеры с территории, не говоря уж о том, чтобы выполнять возложенную на него путчистами задачу. Чтобы решиться на это в присутствии двух начальствующих над ним - и, что характерно, ни во что не посвященных - генералов, полковнику нужно быть либо идиотом, либо самоубийцей. При том, что его солдаты опять-таки ни во что не посвящены, представления не имеют, что ими, как пешками, собирались сыграть втемную. Один-единственный недоуменный взгляд, один-единственный вопрос: "А куда это вы ведете технику, полковник, ежели никто вам такого приказа не давал?" - и можно стреляться... Костя - вернее, Данил Черский - рассчитал все правильно. Когда полковник улучил момент и на секунду остался один, к нему, конечно, кинулся старлей, единственный, кроме командира, знавший. Ничего не сказав, вопросительно уставился одуревшими глазами. - Видел, что делается? - прошептал полковник.- Куда ж тут... - Так что, отбой? Покосившись на кучку генералов, гэбистов, прокурора в полковничьем чине и прочих слетевшихся визитеров, полковник, от неимоверного испуга обретший нечеловеческую ясность мысли, поймал подчиненного-сообщника за рукав и жарко прошептал: - Мы не виноваты, Михалыч, мы ни в чем не виноваты... Хай идет, как идет, а мы знать ничего не знаем... Беги к Жебраку, скажи, что все напутал, что не было никакого приказа... Ну! Мотострелковый батальон остался в казармах - откуда его, впрочем, тут же выгнали с приказом вооружиться всеми имеющимися в наличии средствами пожаротушения и в темпе ликвидировать пламя до приезда пожарных, чтобы не уронить воинскую честь. Окрестности Гракова, 09.46 Их было всего шестеро, а работать приходилось за добрый взвод, причем увильнуть от тяжелых трудов не было, понятно, никакой возможности. Они старательно стянули выцветший брезент с огромной, как амбар, геометрически правильной кучи в виде параллелепипеда - проделав это еще затемно - и вот уже три часа кряду таскали со штабеля плосковатые мешки из пластика (каждый с европейской педантичностью украшен несколькими строчками цифр и букв, гласивших, что мешки содержат гексотан-15, и попутно содержавших еще немало абсолютно бесполезной сейчас информации). Мало было просто перетащить из одного места в другое - уложив ряд, мешки старательно вспарывали отточенными до бритвенной остроты охотничьими ножами, крест-накрест, наискосок, поливали из хранившихся до того в огромной армейской палатке канистр синеватой, резко припахивавшей, слегка пенившейся жидкостью так, чтобы просочилось на совесть, образовало комковатую влажную кашу, а уж на эту кашу выкладывали следующий ряд. Спины, конечно, взмокли от стахановской работы, несмотря на респираторы и заботливо припасенные вместо очков маски для подводного плаванья, гексотановая пыль и пары жидкости с длиннейшим непроизносимым названием проникали в носы, в легкие, в глаза. Как ни заверяли отцы-командиры, что химия, в общем, практически безвредная, организму от этого легче не становилось. Перхали, кашляли, отплевывались и чихали, украдкой матерились, но прерывать работу, конечно, не решались. Куренной атаман торчал тут же, временами, ради ободрения личным примером, сам хватал мешок или канистру. За три часа он разрешил лишь два кратких перекура. И сейчас, поглядывая то на растущую кучу опустевших канистр, то на квадратную неописуемую груду, тихо погонял: - Хлопцы, поспеши, поспеши! Время! Хлопцы поспешали, ворча под нос нечто вовсе уж совершенно непатриотичное, пытаясь отвести душу хотя бы в матерках. Пару раз куренному за-летали в уши особенно смачные эпитеты касавшиеся в том числе и его персоны, но он, как опытный командир, все пропустил мимо ушей. Дал выпустить пар, разрешил в третий раз перекурить на скорую руку. Из-за забившей рты и ноздри химической вони вкус табака не ощущался совершенно, но замотанные "куренные стрельцы" старательно глотали дымок, радуясь передышке. - Подымили? - осклабился командир и, подавая пример, первым натянул болтавшийся на шее "лепесток".- За работу швыдче, труд из обезьяны человека сделал... Глянь, мало осталось! И они вновь ухватились за плосковатые мешки, казавшиеся все более тяжелыми. Последние три рядка носили почти бегом, то и дело с хрипом оглядываясь за спину, чтобы еще раз убедиться: клятой тяжести все меньше, меньше, меньше... Все. Буздыган с напарником, по колени увязая во влажной каше, из розовой уже ставшей грязно-бурой, двигались задом наперед, держа перед собой в затекших руках наклоненные канистры, все чаще плеская себе на ноги. - Добре! Горючку тащите! Теперь уже все до одного, вкупе с командиром, старательно поливали уродливую гору бензином - обильно, тщательно, стараясь не наплескать на себя. В воздухе повис густой странноватый запах - окропленная бензином смесь припахивала сладковато, пронзительно. - Дорожку делайте! Тройную! Трое попятились к лесу, осторожненько переставляя ноги, за ними оставалась тройная влажная полоса. Командир проверил часы, предусмотрительно завернутые в полиэтилен. Без нужды, просто чтобы снять напряжение, почесал в затылке. Встал возле поваленного ствола, держа часы перед глазами. Времени оставалось минут восемь. Остальные кучкой сбились за его спиной, шумно переводя дух, отряхиваясь, кое-кто жадно дымил. - Здоровы будете! Что это вы тут мастерите? Командир взвился, словно его ткнули шилом куда-нибудь в чувствительное место. На опушке стоял мужичок лет пятидесяти, низенький и лысоватый, в кирзачах, мятых штанах и неопределенно-серого колера пиджачке. В руке у него была длинная неоструганная палочка, у ноги, высунув язык, смирно сидела поджарая овчарка без ошейника. Командир поборол удивление в секунду. Он прекрасно знал, что возведенный ими штабель со стороны выглядит самой что ни на есть чудасией: квадрат пятнадцать на пятнадцать метров, высотой человеку под горло, исполинская груда влажной рыхлой субстанции, из которой там и сям торчали уголки мутно-прозрачных мешков. Удивляться нежданному гостю не стоило - гораздо практичнее было подумать: где караульные, мать их? Трое, на трех направлениях, хоть один да обязан был заметить и если не удержать, то хотя бы свистнуть... - Ну ничего себе! - абориген прошелся вдоль штабеля, косясь на него с почтительным недоумением.- Это что ж такое будет, хлопцы? На удобрение похоже... - Кино снимаем,- сказал командир, прекрасно помня, в каком кармане у него пистолет. Нет, даже сейчас нужно работать без шума. Особенно теперь... Кинуть его на штабель, когда полыхнет,- одни косточки останутся... Он легким мановением подбородка подал Буз-дыгану сигнал, тот понятливо кивнул и выдвинулся вперед, притворяясь, будто всего-навсего хозяйственно осматривает груду. - Кино? - удивился мужичонка.- А камера где? Ох и смердит оно у вас, дядьки... Все хмуро смотрели на этого живого мертвеца, которому, к его невезению, жить оставались какие-то секунды. И потому им, просчитавшим в голове все наперед, понадобилось не менее десяти секунд, чтобы осознать: длинная череда взлетевших меж ними и штабелем фонтанчиков пыли - автоматная очередь. Которой отчего-то не было слышно... В течение неуловимого мига ситуация повернулась на сто восемьдесят. Они застыли, понимая, но не в силах окончательно поверить, а из леса вышел человек, держа наизготовку автомат с очень толстым дулом. Осклабился, в рыжей кучерявой бороде блеснули великолепные зубы: - Капитан Довнар, Советский Союз. Кина не будет, обормоты! Рванувшегося к лесу Буздыгана сшибла с ног, прижала к земле овчарка. Командир рывком бросил руку в карман - но неоструганная палочка, взлетев, угодила ему по глазам, и он, взвыв от боли, разжал пальцы, успевшие было стиснуть рубчатую рукоять. Еще два голоса прикрикнули за спиной: - Р-руки! И подкрепили приказ лязгом затворов. Сопротивления они больше не встретили. Окрестности Гракова, 09.52 Курить хотелось адски, как оно всегда и бывает. Время ползло, словно трехногая, да еще вдобавок обкурившаяся черепаха. Лемке достал из набедренного кармана сигарету, плавным движением поднес ее ко рту, откусил половинку, сунул под язык и принялся медленно жевать. Он залег грамотно -так, чтобы полностью держать в поле зрения доставшийся ему сектор, чтобы ни одна веточка не перекрывала обзор. Никого из своих он не видел вот уже полчаса, а это в первую очередь означало, что ребята отлично выполнили приказ, растаяли среди леса, замерли, словно их здесь и не было вовсе. В таких-то комбезах от лучших заокеанских фирм в лесной прохладе легко стать невидимкой, а поди-ка на сером склоне, где твоя хэбэшка издали бросается в глаза, где ни за что не прикинуться кустиком, потому что кустики в последний раз тут росли не ранее каменноугольного периода... Стоп! Почувствовав, что непозволительно поплыл мыслью, Лемке постарался вытряхнуть из головы все побочное. Плавным движением подставил сложенную чашечкой ладонь, выпустил на нее струю перемешанной с табаком слюны, растер смесь по траве. Помогло, кажется, успокоил жаждущий никотина организм, словно дите пустышкой обманул... Где-то на периферии сознания по-прежнему сидел легонько зудящий страх: а что, если Черский ошибся и они пройдут в другой стороне? Это была блажь чистейшей воды. Черский не ошибается, снова и снова напоминал себе Лемке,- он же Капитан, он же Крокодил, он же Наша Рэм-ба. Черский не умеет ошибаться. Он, как все живые люди, может лопухнуться, недоглядеть, недооценить, но вот ошибаться не умеет. Сам Лемке тоже повел бы диверсантов к месту именно этой ложбинкой. Задумано неплохо: когда всего в полукилометре отсюда рванут шумовые заряды и на полнеба медленно вспучится неотличимый от ядерного гриб, расчет ракетных установок и их охрана пусть ненадолго, но потеряют себя. Особенно если там есть вербанутый, в чью задачу входит диким голосом орать насчет атомного взрыва, а такой там должен быть, Лемке непременно ввел бы туда своего человечка на их месте, поручил бы ему осторожненько, за пару дней пустить нужный слушок, пошептать насчет ядерных зарядов, будто бы дислоцированных по соседству, только что привезенных. Военные любят страшные слухи не менее всего остального человечества. Никто ничего и не заподозрит, конечно, даже если дойдет до офицеров... А потом навалятся диверсанты. Черт их знает, из каких они, где готовлены и на каком наречии брешут. Главное, они должны быть суперами. Ставки очень уж велики - электронные блоки из пультов управления. Это не просто С-300, сами по себе во многом превосходящие любые забугорные аналоги - это изделие под шифром Ум-5. У янкесов нет ничего даже отдаленно похожего, хотя иные шизы, характеризуя наше многострадальное отечество, и талдычат что-то про Верхнюю Вольту с ракетами. Нет, хоть ты тресни. А хочется позарез... Так что это и есть главная цель, ради которой случилось столько смертей, ради которой плелись все эти непонятки. Блоки, которые можно уместить в среднем чемоданишке. Или... Он мгновенно подобрался. Метрах в ста чирикнула птица - вроде бы самая обычная птаха... Набрав побольше слюны, смачно плюнул в глушитель: чтобы самый первый выстрел получился вовсе уж бесшумным. "Не мушкетерствуйте,наставлял Черский.- Рискованно. Будьте негуманными с самого начала, мы, в конце концов, никого не заставляли играть в эти игры..." Золотые слова, сеньоры, сам Лемке считал точно так же... Он непроизвольно расслабился на миг, увидев, как среди сосен перемещается бесшумная цепочка зеленых силуэтов. Молодец Черский, чтоб ему на том свету не провалиться на мосту. Рассчитал все точно. Комбезы явно из того же ателье, а вот стволы другие, но это, ребята, детали... Молниеносная стычка битых волков лишена всякой красивости. Любой. Лемке просунул автоматный глушитель меж двух веточек так, что не шелохнулся ни один листик, даже пузатый паучок, висевший перед глазами, ничуть не обеспокоился. Небывало остро ощутив неведомый непосвященным миг рубежа меж тишиной и боем, меж смертью и жизнью,- плавно потянул спусковой крючок второй фалангой указательного пальца. Легонький толчок в плечо. Потом толчки слились в серию. И настал суд божий, парни, суд божий... Из засады обрушился на застигнутую врасплох семерку ливень бесшумного огня. И падали они, как и жили, ничуть не зрелищно - нелепое дерганье пробитых пулями тел, корчи, рывки по инерции, тут же обрывавшиеся на полудвижении... Тухло воняла пороховая гарь, от которой никуда не деться. Услышав свист, Лемке выпрямился, обогнул дерево и в полный рост зашагал на поляну, держа автомат в опущенной руке, оскалив рот в улыбке облегчения. Кровь бурлила, как только что откупоренное шампанское, он мало что видел вокруг, себя не помнил от ликующего азарта, чертовски приятно было выигрывать. Из-за сосны показался Володя, значит, "второго эшелона" нет, была только эта группа, одна... - Й-ю-ху-ху! -весело рявкнул он, взмахнув автоматом над головой.- Господа мушкетеры... - Капитан!!! Он успел еще развернуться, успел заметить конвульсивный рывок гада, только что вроде бы лежавшего бездыханным, успел увидеть бледно-желтую вспышку, озарившую черный глушак,- а больше ничего не успел. Даже не услышал выстрела. Скорость пули превосходит скорость звука, и, если тебя убивает наповал, звука твоего выстрела ты уже никогда не услышишь... Лемке уже не видел, как очухавшегося, непроверенного подранка решетили в четыре ствола. Капитана Лемке больше не было, он летел куда-то в ослепительный мрак, мрак, мрак... Площадь Победы, 10.08 Удивительно, но курить не хотелось. Больше всего хотелось пить - с пяти утра Данил не отпил ни глотка, да и в течение ночи не увлекался водичкой, чтобы не задавать мочевому пузырю излишнего беспокойства. С пяти утра он сидел в этой тесной клетушке, откуда, естественно, не мог убрать пыль и мусор. Хорошо еще, хватало места, чтобы разминать ноги, вставать и даже делать шаг - один-единственный, налево-направо... Глаза давно привыкли к сумраку, и он не боялся за что-нибудь зацепиться, нашуметь. Лемке, конечно, крутил носом, но Данилу удалось все же настоять на своем и пойти в "РутА" одному. Это было не так уж трудно - с помощью Волчка около полуночи аккуратненько убрать печать с двери и, отперев ее, проскользнуть внутрь. Потом Волчок аккуратно придал печати прежний вид и убрался. Ни капли гусарства и прочего пижонства, один холодный расчет: двоих могли засечь, потому что места в чуланчике хватало аккурат для одного, второму пришлось бы прятаться где-то в кабинетах, а это чересчур рискованно. Кабинеты они осмотрят не в пример тщательнее, а вот тесная клетушка удостоится лишь беглого взгляда с порога - очень уж много там хлама, сваленного как попало после недавнего обыска... И одному можно превосходно укрыться за прислоненной к стеночке деревопли-той, там есть нечто вроде ниши, куда как раз втиснется одиночка, а снаружи покажется, что плита стоит вплотную к стене... Трудно определить, о чем он думал ночью. Ни о чем, наверное. Почти все время просидел у окна так, чтобы не заметили снаружи, смотрел на пустую площадь и с упорством испорченного патефона неизвестно в который раз прокручивал в голове все случившееся, снова и снова проверял комбинации, оценивал свои ходы и ходы противника, искал свою возможную ошибку и неожиданные каверзы, которых не предусмотрел в процессе. И всякий раз возвращался к прежнему результату - он не мог ошибиться, потому что не имел такого права. Он рассчитал все точно. Он опережал на полшага, и этого хватало. Но теория теорией, а жизнь жизнью - окончательно убедиться в своей правоте можно только после финала. А потому он все время старательно прогонял маячившую где-то в отдалении тоскливую тревогу. Поводов для нее, увы, хватало - когда игра начнется, когда ничего нельзя будет остановить, отменить, переиграть, случайности могут хлынуть, как зерно из распоротого мешка. Эти случайности сорвали столько безукоризненных операций, что невозможно и сосчитать... В пять утра они пришли. Бегло осмотрели помещения. Данил слышал, втиснувшись в нишу, как совсем рядом раздается тоненькое электронное по-пискивание их раций. Приди в голову какому-нибудь ретивому служаке отвалить плиту - и рухнет все к чертовой матери. Обошлось... Они ушли. Часа на четыре настала полная тишина - здесь, но не на площади, там уже после восьми ожили многочисленные громкоговорители, Данил переслушал превеликое множество напрочь, касалось бы, забытых песен, явственно долетавших до его укрытия. И приходилось напрягать слух, чтобы не упустить прихода... Он пришел в восемь двадцать девять. Громко щелкнул замок на лестничной площадке, потом дверь захлопнули, не шумно и не тихо. Снайперу не было необходимости красться на мягких лапках - он потому и попал сюда, что его пропустил охранник, отвечавший за эти именно помещения. Еще одна ссученная рожа. Но план, надо признать, составлен безукоризненно: здешнее управление охраны президента работать умеет, площадь и ее окрестности взяты под контроль так, что любое покушение невозможно. И щелочка в этой непроницаемой броне может отыскаться в одном-единствен-ном случае: ежели измена окажется внутри. Так и вышло. Вот только ни один аналитик не предусмотрел Данила Черского - что ж, бывает и на старуху проруха, то, что выдумал один человек, другой всегда сможет разгрызть... если только су-мест. Это разные понятия - "уметь" и "смочь"... Судя по звукам, снайпер чувствовал себя уверенно и даже непринужденно - он пару раз выходил в туалет, один раз напился воды из-под крана. А это уже ключ, подумал Данил, стоя за своей деревяшкой, ни один западный человек из-под крана пить ни за что не станет, это только мы способны, тутошние... В девять пятьдесят пять Данил обеими руками отстранил шершавую деревоплиту и, скользя по стеночке, потихоньку выбрался из своего убежища. Достал из внутреннего кармана пистолет с глушителем - теперь можно было и плюнуть на предосторожности,- сунул его за ремень сзади. Постоял у двери (петли он смазал еще ночью, скрипнуть они не должны). Девять пятьдесят девять. Тишина на площади. Потом, словно по мановению волшебной палочки,- волна рукоплесканий и криков. И вновь тяжело опустилась тишина... Голос Лукашевича: - Земляки! Собрались мы здесь сегодня ради нашего старого праздника... Все. Время принятия решения. Пошел отсчет. Бесшумно приоткрыв дверь, Данил выскользнул в коридор, на ходу достал пистолет и, держа его стволом вверх, двинулся по недлинному коридору. Если этот скот запрет дверь изнутри, придется шуметь, ничего тут не поделаешь, лучше попасться, но не оставить снайперу ни единого шанса... Он скользил словно во сне, чувствуя себя невесомым и бестелесным. Бывший охранник Брежнева, меченный вечным клеймом "девятки", Данил Черский впервые в жизни вышел предотвратить настоящее покушение на главу государства- пусть и чужого. Он много лет был "человеком за спиной" - и ни разу не выпало случая заслонить первое лицо от реального супостата. И надо же, сподобил бог на старости лет... Распахнув левой дверь, он ворвался в комнату, как учили. И обрушился на стоявшего у окна человека, когда тот еще не успел к нему развернуться. Удар. Еще один. Третий - уже проформы ради. Потому что хотелось бить и бить... Перевернув лежащего, Данил пару секунд разглядывал незнакомую, чисто выбритую физиономию, потом спеленал снайпера тем же скотчем. Обыскал. Не было ничего, кроме мелочей, решительно не способных вызвать подозрения. Осмотрелся. В уголке стволом вверх стоит винтовка - весьма даже неплохой "Бреннер-56", с просветленной хитрой оптикой, благодаря которой можно без проблем лупить прямо через стекло. Дергал хорошо смазанный затвор, пока из казенника не выскочили все пять остроконечных патронов. Подошел к подоконнику и, приложив к плечу удобный приклад, посмотрел вниз сквозь оптический прицел. Лукашевич был от него, казалось, в полуметре. Жестикулировал он скупо, телом не качал - идеальная мишень. На мгновение Данила охватило дикое, иррациональное желание нажать на курок -так вполне разумного человека искушает какая-то неведомая сила кинуться вниз с высоты или встать на рельсы перед несущимся поездом. Палец даже коснулся гладкого железа - и тут же отпрянул. Поставив обратно в угол разряженную винтовку, Данил переступил через лежащего - тот как раз начинал оживать,- сел в кресло Максима и придвинул к себе телефон, который, конечно же, никто не вздумал бы отключать. Второго снайпера, засевшего где-то в столь же удобном месте, он не опасался ничуть - и не потому, что Пацей был искренен, борясь за свою поганую шкуру. Не может тут оказаться второго. В этой броне может отыскаться лишь одна-единственная щелочка. Преспокойно набрал номер. - Слушаю,- раздался почти спокойный голос Волчка. Охваченный жаркой волной нетерпения, Данил сказал: - Отчет. - Ноль по всем группам. Повторяю - ноль по всем группам... - И я - ноль,- сказал Данил, зажав в кулак эмоции.-Начинайте меня отсюда вытаскивать, все по плану... Бережно положил трубку на рычаг. Оставались пустяки - продержаться минут десять, пока не ворвутся люди, от которых вряд ли стоит ждать подвоха. Басенок должен прекрасно сработать, он слишком многое теряет со смертью Батьки, на него можно положиться, он рванется с цепи, как злющий кобель, или, по-местному говоря,- кусливый собака. Ну, а если наверх вздумает подняться тот сучонок, что пустил сюда снайпера, разговор с ним будет короткий. Ноль по всем группам. Это означало, что не случилось ни единого прокола. Что ж, бывают в жизни чудеса - особенно если готовить их долго и вдумчиво, сжигая мозг сложными комбинациями, плюнув на нервы, плюнув на сердце... И преспокойно растворяться потом в безвестной безымяннос-ти, нимало этим не терзаясь. Потом его, без всякого перехода, скрутила слабость - реакция на все пережитое. Он поник, сгорбившись, с некоторым стыдом ощущая, как по лицу ползут слезы - мы стареем быстрее, чем нам хочется,- тело пару раз передернулось в спазмах плача, потому что слишком много отличных парней погибло здесь, и он, позволив себе на пару минут расслабиться абсолютно, слушал беззаботный рев динамиков на площади: Только несколько минут, Только несколько минут Между нами длилась та беседа... "Как, скажи, тебя зовут?", "Как, скажи, тебя зовут?", И она ответила: "Победа..." А потом тот Черский, которого никто не видел таким, и, надо верить, никто и не увидит, превратился в того Черского, которого знали все. Потому что это была еще неполная победа. Потому что он еще не доиграл партии. И когда в коридор, сгоряча не помня о предосторожностях, влетел белобрысый гад с бесшум-кой - конечно же, озабоченный тем, что на площади все шло нормально,- Данил был готов, с ходу срубил его двумя ударами, как сухую сосенку, принес из комнаты "Бреннер", держа за конец ствола, отпечатал на прикладе еще и пальчики бесчувственного. Строго говоря, это никак нельзя было назвать фальсификацией: коли уж белобрысый пустил сюда снайпера и подстраховывал его, отвечать должен был за компанию, а как же иначе? Потом было совсем просто. Данил видел все из окна коридора: как легкие броневики влетели во двор, впопыхах круша клумбы и деревянные лавочки, как сыпанул из люков спецназ в своих марсианских нарядах, как несся впереди всех опальный генерал Басенок, судя по яростно-азартной роже, готовый, наконец-то, отплатить полновесной монетой за далекий девяносто первый год...