Страница:
– Ну, вообще-то... – сказал Мазур с некоторым превосходством, чтобы не думал, сопляк, будто имеет право диктовать условия. – Я еще не видел товара. Сначала стулья, а потом деньги...
– Какие еще стулья? – искренне изумился парень.
– Да так, классика, – терпеливо сказал Мазур. – Ну, могу я войти?
Лязгнула цепочка. Хозяин отскочил в глубину длинной и узкой прихожей, держа правую руку согнутой в локте, прикрытой чем-то вроде простыни.
Мазуру это ужасно не понравилось – дураку ясно, что у болвана в клешне, – но он все же вошел, тщательно прикрыл за собой дверь и задвинул одной рукой щеколду, все время держа парня в поле зрения.
Тот, похоже, немного успокоился, обнаружив, что вслед за визитером в квартиру никто не ломанулся.
– Вы что, постирушку устроили?
– А? – не понял незнакомец.
– Простынку держите. – Мазур преспокойно указал пальцем на помянутый кусок материи. – Стирать, что ли, взялись от нечего делать?
– Да нет... Я, это... Заходите.
И он направился в комнату, все еще держа руку полусогнутой и прикрывая ее простыней, и в самом деле нуждавшейся в стирке. Войдя следом, Мазур огляделся. Квартирка, судя по всему, состояла из этой самой единственной комнаты, изрядно захламленной. Правда, в отличие от квартиры того алкаша, мусор здесь составляли не пустые бутылки, а газеты, пакеты из-под чипсов, видеокассеты и холсты, холсты в устрашающем количестве, чистые и, если можно так выразиться, изрядно перепачканные красками. Мельком обозрев картины, Мазур моментально отнес их автора к тому направлению, которое незабвенный Никитка терпеть не мог. Чистой воды абстракционизм. И черт с ним, не до того...
– Ваши? – все же поинтересовался он, показав на полотна.
– Ага, – настороженно отозвался парень. – Ну, деньги покажите!
– Родной, – задушевно сказал ему Мазур. – Ты бы спрятал волыну, честное слово. Ну не умеешь ты с ней обращаться, у тебя ж курок в простыне запутался...
Собеседник отпрянул к противоположной стене и лихорадочно принялся высвобождать конечность. Мазур разочарованно фыркнул – на него уставился потертый наган самого прозаического облика, немало повидавший на своем веку. После всех стволов, что имелись в хозяйстве Гвоздя, человечка в э т о м плане максимально цивилизованного, этот жалкий любитель смотрелся реликтом позапрошлого века.
– Опусти, дурень, пушку, – сказал Мазур с той же сердечностью. – Она, знаешь ли, стреляет, если вон ту хреновину нажать...
– Я знаю, – грозно обронил парень, но ствол опустил.
В следующий миг Мазур крутнулся, простейшим ударом выбил у него наган, угодив носком туфли по нужной косточке, подхватил оружие на лету, отступил на два шага. Крутанул барабан – надо же, ветеран оказался заряжен на все гнезда...
– Да успокойся ты, фотолюбитель, – хмыкнул Мазур, всерьез опасаясь, что парень обделается с перепугу. – Я, конечно, смерть, но не за тобой пришла, а за твоей канарейкой...
Он высыпал патроны в горсть, огляделся и с того места, где стоял, запустил их под кровать, отправил следом наган, сел на единственный стул, закурил и сказал мирно:
– Ну вот, теперь и перетереть можно вопрос чисто конкретно...
«Бог ты мой, ну я и нахватался... – покаянно подумал он. – А впрочем, с кем поведешься, с тем и наберешься...»
– Деньги покажите.
Мазур достал одну из пачек, крепко держа за уголок, издали продемонстрировал во всей красе. Сказал:
– Товара не вижу...
Парень повозился на столе, сбрасывая на пол газеты, кисти, какие-то наброски, в подметки не годившиеся, понятно, тому великому этюду, чьим обладателем Мазур нечаянно оказался. Достал стопочку фотографий, подошел поближе и вывалил на колени Мазуру, другой рукой ухватившись за пачку.
Скосив глаза себе на колени, Мазур разжал пальцы, предупредил честно:
– Там только половина, ты пока посчитай, а я посмотрю...
И принялся перебирать фотографии, поневоле ощутив мимолетный сердечный укол – все мы к пожилым годам становимся чуточку сентиментальны, особенно матерые живорезы. Бог ты мой, как она была хороша, прилежно запечатленная лет десять назад – совсем юная, Лара-Ларочка, золотые волосы до пояса тяжелой волной, вовсе даже нераспустившийся цветок...
На всех снимках она представала в костюме праматери Евы, или, учено выражаясь, голышом – сидела в мягком кресле, перекинув ногу через спинку, лежала на каком-то клетчатом покрывале то на пузе, то на спине, в относительно скромных позах, в позах вовсе уж вызывающих. Сразу видно было, насколько она еще н е у к л ю ж а и молода – ни следа нынешней отточенной грации, зрелого мастерства... Этакий молоденький щенок, которому еще предстояло вырасти в красивую, утонченную зверюгу...
Ай-яй-яй... Ежели половина снимков была, так сказать, с о л о, то на последующих наблюдалось известное многолюдство – наша обнаженная Ларочка в компании двух столь же не отягощенных одеждой молодых людей, в одном из которых без труда узнается хозяин квартиры. Старательно дурачится молодежь, выбирая позы попикантнее и устраивая замысловатые композиции в стиле «шведский бутерброд». Вот тут – чистой воды имитация, зато здесь – без дураков ей заправляют и там, и сям, и всяко...
– Нравится? – спросил парень с кривой усмешечкой.
– Ну, на любителя вообще-то, – сказал Мазур, прилежно складывая снимки аккуратной стопочкой. – Я человек не озабоченный...
– Я не про то. Есть контраст меж известной своей добропорядочностью скромницей и... этим?
– И еще какой, – сказал Мазур честно. – Студенческие забавы, а?
– Было дело...
– Негативы?
– Деньги?
Поколебавшись, Мазур достал вторую пачку. Бегло ее пересчитав, парень сложил обе в пластиковый пакет, подошел к распахнутому окну, перевесился через подоконник и свистнул. Оказавшись рядом с ним одним прыжком, Мазур увидел, как затормозившая под окном девушка на велосипеде хватает брошенный ей пакет и рвет с места на максимальной скорости, какую только смогло развить ее безмоторное транспортное средство. Вжить – и след простыл, за углом скрылась...
– Разумные меры предосторожности, а? – спросил Мазур с ухмылкой.
– Вот именно.
– Верная любящая подруга?
– Вот ее вы не троньте, – хмуро пробасил парень.
– Помилуй бог, я и не пытаюсь... – пожал плечами Мазур. – Ну?
Парень выдвинул ящик, запустил туда руку до плеча, извлек кассету в черном пластмассовом футляре и протянул Мазуру уже без особой опаски. Мазур извлек рулончик пленки, бегло просмотрел некоторые кадрики и, убедившись, что имеет дело с качественным товаром, с негативами, спрятал во внутренний карман.
– С ней учились? – спросил он.
– Ага. Ей тут девятнадцать, умела еще расслабляться, терять бдительность, потом-то это прошло...
Похоже, ему самому ужасно хотелось выговориться. То и дело выхватывая из мятой пачки на столе кривые сигаретки, он говорил и говорил, расхаживая по комнате, присаживаясь на незаправленную постель.
Картина помаленьку вырисовывалась небезынтересная. Жила-была студенточка из маленького городка, решившая зубами зацепиться если не за столицу нашей необъятной родины, то хотя бы за град-столицу Шантарской губернии. Умненькая девочка, с характером, первый год, выражаясь фигурально, плыла по течению, давая волю несложным желаниям и нехитрым страстям – но очень, очень быстро подернулась ледком, отвадила прежних кавалеров, являя на взгляд со стороны образец благонамеренности и невинности – но люди особо посвященные кое-что знали. Сплошные банальности – сначала старенький, но влиятельный ректор, потом еще парочка не менее дряхлых, но очень уж нужных, потом диплом и уютное местечко, зависевшее от очередного престарелого ловеласа, потом...
– У нас все знали, что эта старая сука – записная лесбиянка. Только я в жизни не слышал, чтобы кто-то из девчонок таким вот образом строил карьеру. За исключением Ларочки – Лара наша моментально смекнула, что к чему... И вообще... Хотите знать, как она ухитрилась окрутить господина Панкратова? Да она его тачки по номерам откуда-то знала наперечет, месяца три на разных углах то под дождем мокла, то неподъемные чемоданы с понтом таскала, пока не клюнуло наконец... Пару раз попадала в неприятности, когда ее д р у г и е пытались в тачку затащить... Ну, она ж у нас упорная, выбрала случай и уцепилась зубками... И стала обитать на другом уровне.
– Информированный ты парень, я смотрю, – усмехнулся Мазур.
– Шантарск только на вид большой. А на деле – одна маленькая деревня. Между своими много полезной информации крутится. Наружу такое выпускать не станешь – жизнь дороже...
– Это точно, – убежденно сказал Мазур. – На т а к о м уровне человека достать трудно, а вот он пакостей может наделать много.
– Уже наделала.
– То есть?
– Лева... ну, тот, что с нами на снимках... сдуру распустил язык. Про эти снимочки, про старые времена...
– И что? – терпеливо спросил Мазур.
– Схоронили Леву. Полгода тому. Как в песенке поется – но вчера с ножом в лопатке мусора его нашли...
– А может, чистой воды совпадение? – спросил Мазур с подначкой.
– Ага, совпадение... Вот только дня за три до т о г о Лара его отыскала и потребовала кассету. Даже денег не предлагала, стерва. Или кассета, или – «крайние меры». Лева посмеялся, послал ее подальше, дурик... А потом... Воды много утекло, она и забыла про эти снимочки, надо полагать... и вдруг аукнулось... Пустяк, если подумать... Или нет?
«Да нет, не пустяк, – подумал Мазур, представив решительное, холодное, о б т я н у т о е лицо Гвоздя. – Отнюдь не пустяк. Она ведь, насколько удалось вычислить, л е п и л а образ насквозь домашней тихони, ангела светлого не от мира сего. А тут, изволите ли видеть, в цвете показано, как наш ангелочек один п р и ч и н д а л в рот затянул на всю длину, а второй с противоположного конца засадили... Допустим, это еще не смерть и не развод, – но ведь отношение резко переменится, жить станет не в пример труднее. Жена Цезаря должна быть вне подозрений, сие не нами придумано и – не сегодня. Имидж трещинами пошел бы, а имидж ей чертовски дорог. И не говорите мне, что она не способна послать у б и в ц е в... Ого-го, я-то ее уже знаю немножко...»
– Я уже месяц дома не живу, – сообщил его собеседник. – А как же, приходили... Сообразила: если кассета сохранилась, быть она может только у меня. Вот только я ухитрился слинять вовремя, а про Нинку, – он обвел рукой комнату, – она пока не знает... Вообще, надо из этого милого города сваливать, хоть и жалко – я ж здешний...
– Твое дело, – сказал Мазур. – Ты человек взрослый... Я так понял, старая лесбиянка – это госпожа Нечаева, Анна Всеволодовна?
– А кто ж еще? Там у них хорошее гнездышко – она, Танька из «Радости», еще парочка... Я ж все подробно рассказал вашей девочке, когда вели переговоры... Она что, не рассказала?
«И никому уже ничего не расскажет, – подумал Мазур, понурясь. – Опасные игры имеют тенденцию кончаться, и печально...»
– Только меня вы ни во что не впутывайте, – заявил парень с забавной смесью воинственности и уныния. – Я вам товар отдал, бабки получил – и разбежались, как тараканы от «Рейда». Ясно?
– Чего уж яснее... – вздохнул Мазур, вставая. – Всего хорошего!
Оказавшись на улице, он не сразу вернулся к машине. Купил на углу конверт, засунул в него одну из особенно пикантных фотографий, предварительно коряво нацарапав на обороте гелевой ручкой:
«Пятьдесят тысяч баксов – в пакет. Оставишь на главпочтамте «предъявителю купюры ЬТ 6430206». Срок – три дня, иначе возьмет другой покупатель, в генеральских погонах, столичный гость. И без фокусов». Запечатал, сунул в карман и направился к машине, пробуя даже насвистывать от охватившего охотничьего азарта.
Через каких-то четверть часа получивший от него сотню тинэйджер скрылся в кондиционированной прохладе картинной галереи «Сибирия-Арт», уже через минуту появился на улице, Мазур вышел из своего укрытия, подошел к нему и выслушал доклад – конверт взяли «два качка в приемной» и обещали передать хозяйке, не распечатывая, после чего один из них скрылся в кабинете, откуда вернулся уже без конверта. Вот так, простенько и со вкусом. Честно выдав юнцу вторую сотню, Мазур вернулся в машину, сел, не включая мотора, закурил и подумал, что события вышли на самую что ни на есть финишную прямую. Начиналось самое веселое и незамысловатое – всего-то сидеть спокойно и ждать, когда тебя начнут убивать...
Глава пятая
– Какие еще стулья? – искренне изумился парень.
– Да так, классика, – терпеливо сказал Мазур. – Ну, могу я войти?
Лязгнула цепочка. Хозяин отскочил в глубину длинной и узкой прихожей, держа правую руку согнутой в локте, прикрытой чем-то вроде простыни.
Мазуру это ужасно не понравилось – дураку ясно, что у болвана в клешне, – но он все же вошел, тщательно прикрыл за собой дверь и задвинул одной рукой щеколду, все время держа парня в поле зрения.
Тот, похоже, немного успокоился, обнаружив, что вслед за визитером в квартиру никто не ломанулся.
– Вы что, постирушку устроили?
– А? – не понял незнакомец.
– Простынку держите. – Мазур преспокойно указал пальцем на помянутый кусок материи. – Стирать, что ли, взялись от нечего делать?
– Да нет... Я, это... Заходите.
И он направился в комнату, все еще держа руку полусогнутой и прикрывая ее простыней, и в самом деле нуждавшейся в стирке. Войдя следом, Мазур огляделся. Квартирка, судя по всему, состояла из этой самой единственной комнаты, изрядно захламленной. Правда, в отличие от квартиры того алкаша, мусор здесь составляли не пустые бутылки, а газеты, пакеты из-под чипсов, видеокассеты и холсты, холсты в устрашающем количестве, чистые и, если можно так выразиться, изрядно перепачканные красками. Мельком обозрев картины, Мазур моментально отнес их автора к тому направлению, которое незабвенный Никитка терпеть не мог. Чистой воды абстракционизм. И черт с ним, не до того...
– Ваши? – все же поинтересовался он, показав на полотна.
– Ага, – настороженно отозвался парень. – Ну, деньги покажите!
– Родной, – задушевно сказал ему Мазур. – Ты бы спрятал волыну, честное слово. Ну не умеешь ты с ней обращаться, у тебя ж курок в простыне запутался...
Собеседник отпрянул к противоположной стене и лихорадочно принялся высвобождать конечность. Мазур разочарованно фыркнул – на него уставился потертый наган самого прозаического облика, немало повидавший на своем веку. После всех стволов, что имелись в хозяйстве Гвоздя, человечка в э т о м плане максимально цивилизованного, этот жалкий любитель смотрелся реликтом позапрошлого века.
– Опусти, дурень, пушку, – сказал Мазур с той же сердечностью. – Она, знаешь ли, стреляет, если вон ту хреновину нажать...
– Я знаю, – грозно обронил парень, но ствол опустил.
В следующий миг Мазур крутнулся, простейшим ударом выбил у него наган, угодив носком туфли по нужной косточке, подхватил оружие на лету, отступил на два шага. Крутанул барабан – надо же, ветеран оказался заряжен на все гнезда...
– Да успокойся ты, фотолюбитель, – хмыкнул Мазур, всерьез опасаясь, что парень обделается с перепугу. – Я, конечно, смерть, но не за тобой пришла, а за твоей канарейкой...
Он высыпал патроны в горсть, огляделся и с того места, где стоял, запустил их под кровать, отправил следом наган, сел на единственный стул, закурил и сказал мирно:
– Ну вот, теперь и перетереть можно вопрос чисто конкретно...
«Бог ты мой, ну я и нахватался... – покаянно подумал он. – А впрочем, с кем поведешься, с тем и наберешься...»
– Деньги покажите.
Мазур достал одну из пачек, крепко держа за уголок, издали продемонстрировал во всей красе. Сказал:
– Товара не вижу...
Парень повозился на столе, сбрасывая на пол газеты, кисти, какие-то наброски, в подметки не годившиеся, понятно, тому великому этюду, чьим обладателем Мазур нечаянно оказался. Достал стопочку фотографий, подошел поближе и вывалил на колени Мазуру, другой рукой ухватившись за пачку.
Скосив глаза себе на колени, Мазур разжал пальцы, предупредил честно:
– Там только половина, ты пока посчитай, а я посмотрю...
И принялся перебирать фотографии, поневоле ощутив мимолетный сердечный укол – все мы к пожилым годам становимся чуточку сентиментальны, особенно матерые живорезы. Бог ты мой, как она была хороша, прилежно запечатленная лет десять назад – совсем юная, Лара-Ларочка, золотые волосы до пояса тяжелой волной, вовсе даже нераспустившийся цветок...
На всех снимках она представала в костюме праматери Евы, или, учено выражаясь, голышом – сидела в мягком кресле, перекинув ногу через спинку, лежала на каком-то клетчатом покрывале то на пузе, то на спине, в относительно скромных позах, в позах вовсе уж вызывающих. Сразу видно было, насколько она еще н е у к л ю ж а и молода – ни следа нынешней отточенной грации, зрелого мастерства... Этакий молоденький щенок, которому еще предстояло вырасти в красивую, утонченную зверюгу...
Ай-яй-яй... Ежели половина снимков была, так сказать, с о л о, то на последующих наблюдалось известное многолюдство – наша обнаженная Ларочка в компании двух столь же не отягощенных одеждой молодых людей, в одном из которых без труда узнается хозяин квартиры. Старательно дурачится молодежь, выбирая позы попикантнее и устраивая замысловатые композиции в стиле «шведский бутерброд». Вот тут – чистой воды имитация, зато здесь – без дураков ей заправляют и там, и сям, и всяко...
– Нравится? – спросил парень с кривой усмешечкой.
– Ну, на любителя вообще-то, – сказал Мазур, прилежно складывая снимки аккуратной стопочкой. – Я человек не озабоченный...
– Я не про то. Есть контраст меж известной своей добропорядочностью скромницей и... этим?
– И еще какой, – сказал Мазур честно. – Студенческие забавы, а?
– Было дело...
– Негативы?
– Деньги?
Поколебавшись, Мазур достал вторую пачку. Бегло ее пересчитав, парень сложил обе в пластиковый пакет, подошел к распахнутому окну, перевесился через подоконник и свистнул. Оказавшись рядом с ним одним прыжком, Мазур увидел, как затормозившая под окном девушка на велосипеде хватает брошенный ей пакет и рвет с места на максимальной скорости, какую только смогло развить ее безмоторное транспортное средство. Вжить – и след простыл, за углом скрылась...
– Разумные меры предосторожности, а? – спросил Мазур с ухмылкой.
– Вот именно.
– Верная любящая подруга?
– Вот ее вы не троньте, – хмуро пробасил парень.
– Помилуй бог, я и не пытаюсь... – пожал плечами Мазур. – Ну?
Парень выдвинул ящик, запустил туда руку до плеча, извлек кассету в черном пластмассовом футляре и протянул Мазуру уже без особой опаски. Мазур извлек рулончик пленки, бегло просмотрел некоторые кадрики и, убедившись, что имеет дело с качественным товаром, с негативами, спрятал во внутренний карман.
– С ней учились? – спросил он.
– Ага. Ей тут девятнадцать, умела еще расслабляться, терять бдительность, потом-то это прошло...
Похоже, ему самому ужасно хотелось выговориться. То и дело выхватывая из мятой пачки на столе кривые сигаретки, он говорил и говорил, расхаживая по комнате, присаживаясь на незаправленную постель.
Картина помаленьку вырисовывалась небезынтересная. Жила-была студенточка из маленького городка, решившая зубами зацепиться если не за столицу нашей необъятной родины, то хотя бы за град-столицу Шантарской губернии. Умненькая девочка, с характером, первый год, выражаясь фигурально, плыла по течению, давая волю несложным желаниям и нехитрым страстям – но очень, очень быстро подернулась ледком, отвадила прежних кавалеров, являя на взгляд со стороны образец благонамеренности и невинности – но люди особо посвященные кое-что знали. Сплошные банальности – сначала старенький, но влиятельный ректор, потом еще парочка не менее дряхлых, но очень уж нужных, потом диплом и уютное местечко, зависевшее от очередного престарелого ловеласа, потом...
– У нас все знали, что эта старая сука – записная лесбиянка. Только я в жизни не слышал, чтобы кто-то из девчонок таким вот образом строил карьеру. За исключением Ларочки – Лара наша моментально смекнула, что к чему... И вообще... Хотите знать, как она ухитрилась окрутить господина Панкратова? Да она его тачки по номерам откуда-то знала наперечет, месяца три на разных углах то под дождем мокла, то неподъемные чемоданы с понтом таскала, пока не клюнуло наконец... Пару раз попадала в неприятности, когда ее д р у г и е пытались в тачку затащить... Ну, она ж у нас упорная, выбрала случай и уцепилась зубками... И стала обитать на другом уровне.
– Информированный ты парень, я смотрю, – усмехнулся Мазур.
– Шантарск только на вид большой. А на деле – одна маленькая деревня. Между своими много полезной информации крутится. Наружу такое выпускать не станешь – жизнь дороже...
– Это точно, – убежденно сказал Мазур. – На т а к о м уровне человека достать трудно, а вот он пакостей может наделать много.
– Уже наделала.
– То есть?
– Лева... ну, тот, что с нами на снимках... сдуру распустил язык. Про эти снимочки, про старые времена...
– И что? – терпеливо спросил Мазур.
– Схоронили Леву. Полгода тому. Как в песенке поется – но вчера с ножом в лопатке мусора его нашли...
– А может, чистой воды совпадение? – спросил Мазур с подначкой.
– Ага, совпадение... Вот только дня за три до т о г о Лара его отыскала и потребовала кассету. Даже денег не предлагала, стерва. Или кассета, или – «крайние меры». Лева посмеялся, послал ее подальше, дурик... А потом... Воды много утекло, она и забыла про эти снимочки, надо полагать... и вдруг аукнулось... Пустяк, если подумать... Или нет?
«Да нет, не пустяк, – подумал Мазур, представив решительное, холодное, о б т я н у т о е лицо Гвоздя. – Отнюдь не пустяк. Она ведь, насколько удалось вычислить, л е п и л а образ насквозь домашней тихони, ангела светлого не от мира сего. А тут, изволите ли видеть, в цвете показано, как наш ангелочек один п р и ч и н д а л в рот затянул на всю длину, а второй с противоположного конца засадили... Допустим, это еще не смерть и не развод, – но ведь отношение резко переменится, жить станет не в пример труднее. Жена Цезаря должна быть вне подозрений, сие не нами придумано и – не сегодня. Имидж трещинами пошел бы, а имидж ей чертовски дорог. И не говорите мне, что она не способна послать у б и в ц е в... Ого-го, я-то ее уже знаю немножко...»
– Я уже месяц дома не живу, – сообщил его собеседник. – А как же, приходили... Сообразила: если кассета сохранилась, быть она может только у меня. Вот только я ухитрился слинять вовремя, а про Нинку, – он обвел рукой комнату, – она пока не знает... Вообще, надо из этого милого города сваливать, хоть и жалко – я ж здешний...
– Твое дело, – сказал Мазур. – Ты человек взрослый... Я так понял, старая лесбиянка – это госпожа Нечаева, Анна Всеволодовна?
– А кто ж еще? Там у них хорошее гнездышко – она, Танька из «Радости», еще парочка... Я ж все подробно рассказал вашей девочке, когда вели переговоры... Она что, не рассказала?
«И никому уже ничего не расскажет, – подумал Мазур, понурясь. – Опасные игры имеют тенденцию кончаться, и печально...»
– Только меня вы ни во что не впутывайте, – заявил парень с забавной смесью воинственности и уныния. – Я вам товар отдал, бабки получил – и разбежались, как тараканы от «Рейда». Ясно?
– Чего уж яснее... – вздохнул Мазур, вставая. – Всего хорошего!
Оказавшись на улице, он не сразу вернулся к машине. Купил на углу конверт, засунул в него одну из особенно пикантных фотографий, предварительно коряво нацарапав на обороте гелевой ручкой:
«Пятьдесят тысяч баксов – в пакет. Оставишь на главпочтамте «предъявителю купюры ЬТ 6430206». Срок – три дня, иначе возьмет другой покупатель, в генеральских погонах, столичный гость. И без фокусов». Запечатал, сунул в карман и направился к машине, пробуя даже насвистывать от охватившего охотничьего азарта.
Через каких-то четверть часа получивший от него сотню тинэйджер скрылся в кондиционированной прохладе картинной галереи «Сибирия-Арт», уже через минуту появился на улице, Мазур вышел из своего укрытия, подошел к нему и выслушал доклад – конверт взяли «два качка в приемной» и обещали передать хозяйке, не распечатывая, после чего один из них скрылся в кабинете, откуда вернулся уже без конверта. Вот так, простенько и со вкусом. Честно выдав юнцу вторую сотню, Мазур вернулся в машину, сел, не включая мотора, закурил и подумал, что события вышли на самую что ни на есть финишную прямую. Начиналось самое веселое и незамысловатое – всего-то сидеть спокойно и ждать, когда тебя начнут убивать...
Глава пятая
Разводы по-шантарски
– Нормально жилетик сидит, не беспокоит? – поинтересовался Мазур заботливо.
– Чего там... – Гвоздь кончиками пальцев потрогал поддетый под рубашку бронежилет. – Степаныч, а ежели в лоб шмальнут? Я не боюсь, интересно просто, ты такой загадочный – спасу нет...
– Если это тот, на кого я думаю, он будет стрелять по тулову, – сказал Мазур. – Ш к о л а у него такая... Погоди!
Он взял засвиристевший мобильник, торопливо откинул крышечку.
– Она со вчерашнего вечера дома, – прилежно доложил Быча. – Вот только свет чего-то так утром и не зажигался...
– Ага, – сказал Мазур, щерясь. – Вот что, срочненько придумайте, под каким благовидным предлогом вам влезть в квартиру. Сначала позвоните, спросите что-нибудь: где Пиндюрин живет, Иван Христофорович, не даст ли червонец в пользу шахтеров Кузбасса... Ясно?
– Ага. А если никто не откроет?
Мазур ответил, не раздумывая практически ни секунды:
– Если никто не ответит – в х о д и т е. И немедленно звони. Конец связи.
Он отложил телефон, придвинул к себе толстую стопочку белых листов, где аккуратно, по часам и минутам, были расписаны передвижения Анны Всеволодовны Нечаевой по славному граду Шантарску – труд, начатый еще покойным Котовским, кропотливо продолженный покойным Гигой и, наконец, так и не прервавшийся при переходе руководства в руки Мазура.
Если и была н о р а, то она могла оказаться в одном-единственном месте, отмеченном частыми и, в общем, не имевшими д р у г о г о объяснения визитами Анны Всеволодовны. Совсем не то место, которое может служить для лесбийских забав интеллигентных дамочек... Следовательно, Мазур вычислил правильно.
Гвоздь сидел в уголке, наблюдая вот уже битый час за хлопотами Мазура с видом самую чуточку снисходительным – это не значит, что он Мазуру не верил, просто, надо полагать, хотел на всякий случай сохранить лицо. Если Мазур ухитрился бы крупно промахнуться, всегда можно сказать: ну как же, я с самого начала относился несколько иронически...
Новый звонок – это телефон на столе. Гвоздь, оказавшийся ближе, снял трубку, послушал, повернулся к Мазуру:
– Это ты Питер заказывал, Степаныч?
– Ну разумеется, – сказал Мазур, принимая у него трубку и прикрывая микрофон ладошкой. – Фомич, ты вот что... Пока я говорю, ты бы вернул мои документы и все прочее... Честное слово, самое время...
Говорил он недолго и, бросив трубку на рычажки, с довольным видом улыбнулся. У вице-адмирала Самарина по кличке Лаврик были свои крупные недостатки, боже упаси попасть к нему в тягостной роли виновника или просто подозреваемого – но имелись и достоинства, опять-таки крупные. Лаврика в свое время учили ремеслу еще сталинские кадры, пережившие и вождя, и лысого кукурузника, поскольку гэбисты – самые долговечные люди на грешной земле. А кадры эти отличались двумя примечательными особенностями – во-первых, они были крутыми профессионалами (поскольку за непрофессионализм в те суровые времена наказывали отнюдь не выговорами), во-вторых, каким бы диким это кому-то не показалось, им была свойственна некая справедливость. То, что это была справедливость дикого зверя, хищника, не многое меняло. Главное, на Лаврика можно полагаться, особенно когда он всерьез заинтригован многозначительными недомолвками Мазура и явными намеками на серьезность дела. Если все пройдет гладко, если все догадки верны, если удастся остаться в живых – Лаврик ломанется в игру, как танк сквозь березки...
Гвоздь стоял у стола, в раздумье покачивая на ладони Мазуров бумажник.
– Фомич, не жлобствуй, – криво усмехнулся Мазур, бесцеремонно забирая свое портмоне и бегло проверяя содержимое. – Ты же обещал играть честно, а?
– Кто бы спорил. Но результатов что-то не видно...
– Будут, – сказал Мазур. – Будут, как только... – Он отвлекся, схватил мобильник со стола. – Ну? Ага, ага... Делайте оттуда ноги, и живенько... Вот так-то, Фомич, – сказал он, отложив телефон. – Лежит Анна Всеволодовна на полу в собственной прихожей, остывшая уже, и заточка у нее торчит из организма... Это называется – рубить концы. Все в рамках версии... Теперь можно и рассказать, как нас с тобой будут убивать. Непременно нас с тобой, обоих, никак не по отдельности...
– А почему? – серьезно спросил Гвоздь.
– А потому, что это две больших разницы – если нас просто пристукнут по отдельности, в разных местах, без затей... и ежели мы сами друг друга пристукнем. Соображаешь? Не было никакого внешнего врага, а также измены в рядах. Господин Гвоздь и генерал из Москвы перестреляли друг друга по причине чертовски серьезных разногласий... Хорошо замотивированных разногласий, подкрепленных вескими доказательствами... Это здорово меняет ситуацию, а? Нам вот-вот позвонят, Фомич. Точнее, тебе... но, может, и мне, в т а к и е тонкости я сейчас не хочу вдаваться, потому что они, в принципе, второстепенны... Нас с тобой попросят приехать вдвоем, поскольку дело невероятно важное и секретное... и я процентов на девяносто уверен, к у д а нас попросят приехать... Ну вот. А там нас должны шлепнуть без особых проволочек.
– А вот это уж хрен, – промолвил Гвоздь, потемнев лицом.
– Совершенно верно, – кивнул Мазур. – На хрен это нам нужно? Я тебя прошу об одном, Фомич... Не мешай мне т а м. Начинай палить только в том случае, если меня все же пристукнут – я как-никак не Господь Бог и мог что-то просмотреть, недоучесть... Обещаешь?
Гвоздь кивнул:
– Ладно, рискну. Но если...
Телефон на столе зазвонил – мелодично, длинно, решительно. Мазур кивнул в ту сторону. Гвоздь снял трубку. Он спокойно слушал, не говоря ни слова, потом только бросил:
– Да, понятно, едем...
Медленно-медленно опустив трубку на рычаги, повернулся к Мазуру с окаменевшим лицом.
– Ну? – нетерпеливо спросил Мазур.
– Ларка звонила, – тяжело чеканя слова, сказал Гвоздь. – Что-то у нее случилось, настолько серьезное и важное, что нужно нам обоим немедленно приехать в галерею... – Он подошел к Мазуру, тяжело переставляя ноги, как та статуя Командора, взял за лацкан и промолвил, едва шевеля губами: – Ты что, хочешь мне вкрутить...
– Я тебе ничего не собираюсь вкручивать, Фомич, – сказал Мазур тихо. – Я тебя только прошу помалкивать и хвататься за пушку не раньше, чем меня убьют... Не очень обременительная просьба, а? Я же к тебе, по-моему, не навязывался в сыщики?
– С огнем играешь...
– Как все мы, грешные, как все... – сказал Мазур устало.
– Ну-ка, погуляйте на улице, оба!
Мордовороты интеллигентного вида сорвались с мест, словно уколотые шилом в известное место, бросились в зал, столкнувшись в двери. «Ну, одной заботой меньше, – облегченно подумал Мазур. – Вы, ребята, тут ни при чем, иначе придумали бы предлог, чтобы остаться или промедлить... Что ж, тылы, по крайней мере, не таят опасностей...»
– Заприте дверь, – сказала Лара, едва они вошли. Она сидела за столом, лицо у нее было напряженное, чужое, застывшее, и это, конечно, не игра – т а к и м она, ручаться можно, никогда не занималась, все э т о происходило в уютном отдалении от нее и делалось чужими руками...
Мазур с превеликой охотой повернул рубчатую головку замка. «Только бы не автомат, – думал он, ощущая каждой клеточкой тела знакомое дикое напряжение. – Только бы не трещотка... Мне уже не тридцать, не сорок, и связки не те, и весь организм поизносился... Нет, по всем раскладам о н будет один, с пистолетом... нет, наверняка с двумя, но это не меняет сути...»
– Садитесь, – сказала Лара. – Я вам сейчас все подробно объясню, нужно придумать, как из этого выпутаться...
Оба кресла стояли так, что им пришлось усесться спиной к той стене, за которой располагалась уютная квартирка, Ларочкин приют любви – а это, господа, давало кое-кому кое-какие возможности, и нешуточные...
– Ну? – нетерпеливо поторопил Гвоздь. – Что ты сидишь, как засватанная? Что случилось?
Когда ее рука на миг скрылась под столешницей, Мазур уже не сомневался, что там – кнопка. К тому же сидела она так, что в любом случае не оказалась бы на линии огня...
Пожалуй, он даже не у с л ы ш а л тихое шуршанье открывшейся потайной двери – п о ч у я л это тем самым звериным инстинктом, который в нем старательно воспитали мастера своего дела, тем самым инстинктом, что спасал его в самых неожиданных местах на глобусе...
И он прыгнул по всем правилам – отбросив кресло, спиной вперед, разворачиваясь в воздухе, выхватывая пистолет, дважды нажав на спуск...
Мрачный человек Хлынов еще запрокидывался навзничь с парой аккуратных дырочек во лбу – а Мазур уже метнулся мимо него в проем отлично замаскированной потайной двери, поводя стволом вправо-влево, передвигаясь отточенными р ы в к а м и, обежал квартиру. И, убедившись, что там больше никого нет, вернулся в кабинет.
Там ничего и не изменилось, в принципе. Лара сидела на прежнем месте, понемногу наливаясь бледностью, а Гвоздь, успевший вскочить и выхватить, вопреки строжайшим указаниям Мазура, пистолет, смотрел на лежащего Хлынова – в одной руке у того чернел «макарка», в другой – ухоженный наган.
Мазур медленно, демонстративно спрятал пистолет в кобуру, кивнул Гвоздю:
– Порядок, Фомич, убери пушку.
Он присел на корточки над трупом, проворно охлопал карманы и, заслоняя собственные руки спиной от Гвоздя, переправил во внутренний карман своего пиджака маленькую коробочку с видеокассетой – надо полагать, запечатлевшую его предосудительные утехи с Ларой. Тот самый крайне убедительный мотив, из-за коего Гвоздь со столичным генералом сцепились так яростно, что невзначай прикончили друг друга. Гвоздь, стало быть, узнал и рассвирепел, а столичный генерал, тоже не подарок, взялся за пушку, вот и пришили они друг друга...
Такова была задумка, к счастью, так и не претворенная в жизнь. Идеальный выход для Лары, идеальная возможность соскочить, развязаться. Никто из с т а и не стал бы вдумчиво изучать ее моральный облик, мстить, преследовать. К чему? Стая весело и незамедлительно поделила бы наследство вожака, наподдав нашей безутешной вдове под зад коленкой – чему она, несомненно, была бы только рада, поскольку обрела бы желанную свободу, свой маленький бизнес...
Медленно выпрямившись, Мазур протянул:
– Лариса, ты представляешь – какая-то сволочь ухитрилась заснять вас вчера с милой Танечкой на той даче...
Она сорвалась, не выдержала напряжения. А может, и не сорвалась, может, вполне хладнокровно попыталась довести задумку до конца, только уже без сообщника. В руке у нее появился небольшой черный пистолет, дуло взмыло на уровень голов Мазура с Гвоздем, палец решительно потянул спуск...
И вместо выстрела раздался сухой металлический щелчок. Но не следовало усматривать в осечке какую-то мистику – попросту Мазур, навестив вчера посреди ночи этот кабинетик, отыскал в столе немецкую волыну и подпилил ударник – всего-то на пару миллиметров, но этого было достаточно, чтобы боек не достиг капсюля...
– Фомич, забери у нее пушку, – сказал Мазур с безразличным видом. – Это, в конце концов, твоя баба, вот сам и разбирайся...
Она молчала, смертельно бледная – какие тут, к чертям, недомолвки, какие оправдания... Гвоздь надвинулся на нее, как бульдозер, Мазуру показалось, что сейчас хрястнет жуткий удар...
Нет, шантарский крестный Папа оказался на высоте. Он всего лишь выдернул у Лары пистолет из пальчиков, придавил ей ладонью плечо, заставив опуститься в кресло, обошел вокруг стола и сел. Не глядя на Мазура, спросил:
– Что там за Танечка, что там за дача?
Мазур взял видеокамеру, предусмотрительно поставленную на пол в уголке, уже сноровисто нажал пару кнопок:
– А вот, Фомич, это самое кино...
Гвоздь недолго смотрел на крохотный экранчик. Взвесив камеру на руке, запустил ее через всю комнату, и она смачно влепилась в стену. Что-то отлетело, дребезжа.
– Есть такая наука – генетика, – сказал Мазур. – Согласно генетике, у двух синеглазых родителей ни за что не может родиться кареглазый ребенок. – Он старался говорить бесстрастно, холодно, прекрасно понимая, как унижен сейчас Гвоздь. – Но это все лирика – и кареглазое дите, и это... – Он кивнул в сторону раскуроченной камеры. – Главное, Фомич, совсем в другом. Это неправда, что брак по расчету самый крепкий – во всяком случае, не каждый... Она захотела с о с к о ч и т ь, ты ей был больше не нужен. У нее появилось собственное дело, небольшое, но хлебное, ей хотелось, расправив крылышки, выпорхнуть на свободу... но при ж и в о м муже это было бы трудно проделать. Потому-то мы с тобой и должны были прикончить друг друга на этом самом месте. Она совершенно ни при чем. Ты просто-напросто из-за чего-то смертельно поссорился со своим московским генералом, и мы нашпиговали друг друга свинцом...
– Чего там... – Гвоздь кончиками пальцев потрогал поддетый под рубашку бронежилет. – Степаныч, а ежели в лоб шмальнут? Я не боюсь, интересно просто, ты такой загадочный – спасу нет...
– Если это тот, на кого я думаю, он будет стрелять по тулову, – сказал Мазур. – Ш к о л а у него такая... Погоди!
Он взял засвиристевший мобильник, торопливо откинул крышечку.
– Она со вчерашнего вечера дома, – прилежно доложил Быча. – Вот только свет чего-то так утром и не зажигался...
– Ага, – сказал Мазур, щерясь. – Вот что, срочненько придумайте, под каким благовидным предлогом вам влезть в квартиру. Сначала позвоните, спросите что-нибудь: где Пиндюрин живет, Иван Христофорович, не даст ли червонец в пользу шахтеров Кузбасса... Ясно?
– Ага. А если никто не откроет?
Мазур ответил, не раздумывая практически ни секунды:
– Если никто не ответит – в х о д и т е. И немедленно звони. Конец связи.
Он отложил телефон, придвинул к себе толстую стопочку белых листов, где аккуратно, по часам и минутам, были расписаны передвижения Анны Всеволодовны Нечаевой по славному граду Шантарску – труд, начатый еще покойным Котовским, кропотливо продолженный покойным Гигой и, наконец, так и не прервавшийся при переходе руководства в руки Мазура.
Если и была н о р а, то она могла оказаться в одном-единственном месте, отмеченном частыми и, в общем, не имевшими д р у г о г о объяснения визитами Анны Всеволодовны. Совсем не то место, которое может служить для лесбийских забав интеллигентных дамочек... Следовательно, Мазур вычислил правильно.
Гвоздь сидел в уголке, наблюдая вот уже битый час за хлопотами Мазура с видом самую чуточку снисходительным – это не значит, что он Мазуру не верил, просто, надо полагать, хотел на всякий случай сохранить лицо. Если Мазур ухитрился бы крупно промахнуться, всегда можно сказать: ну как же, я с самого начала относился несколько иронически...
Новый звонок – это телефон на столе. Гвоздь, оказавшийся ближе, снял трубку, послушал, повернулся к Мазуру:
– Это ты Питер заказывал, Степаныч?
– Ну разумеется, – сказал Мазур, принимая у него трубку и прикрывая микрофон ладошкой. – Фомич, ты вот что... Пока я говорю, ты бы вернул мои документы и все прочее... Честное слово, самое время...
Говорил он недолго и, бросив трубку на рычажки, с довольным видом улыбнулся. У вице-адмирала Самарина по кличке Лаврик были свои крупные недостатки, боже упаси попасть к нему в тягостной роли виновника или просто подозреваемого – но имелись и достоинства, опять-таки крупные. Лаврика в свое время учили ремеслу еще сталинские кадры, пережившие и вождя, и лысого кукурузника, поскольку гэбисты – самые долговечные люди на грешной земле. А кадры эти отличались двумя примечательными особенностями – во-первых, они были крутыми профессионалами (поскольку за непрофессионализм в те суровые времена наказывали отнюдь не выговорами), во-вторых, каким бы диким это кому-то не показалось, им была свойственна некая справедливость. То, что это была справедливость дикого зверя, хищника, не многое меняло. Главное, на Лаврика можно полагаться, особенно когда он всерьез заинтригован многозначительными недомолвками Мазура и явными намеками на серьезность дела. Если все пройдет гладко, если все догадки верны, если удастся остаться в живых – Лаврик ломанется в игру, как танк сквозь березки...
Гвоздь стоял у стола, в раздумье покачивая на ладони Мазуров бумажник.
– Фомич, не жлобствуй, – криво усмехнулся Мазур, бесцеремонно забирая свое портмоне и бегло проверяя содержимое. – Ты же обещал играть честно, а?
– Кто бы спорил. Но результатов что-то не видно...
– Будут, – сказал Мазур. – Будут, как только... – Он отвлекся, схватил мобильник со стола. – Ну? Ага, ага... Делайте оттуда ноги, и живенько... Вот так-то, Фомич, – сказал он, отложив телефон. – Лежит Анна Всеволодовна на полу в собственной прихожей, остывшая уже, и заточка у нее торчит из организма... Это называется – рубить концы. Все в рамках версии... Теперь можно и рассказать, как нас с тобой будут убивать. Непременно нас с тобой, обоих, никак не по отдельности...
– А почему? – серьезно спросил Гвоздь.
– А потому, что это две больших разницы – если нас просто пристукнут по отдельности, в разных местах, без затей... и ежели мы сами друг друга пристукнем. Соображаешь? Не было никакого внешнего врага, а также измены в рядах. Господин Гвоздь и генерал из Москвы перестреляли друг друга по причине чертовски серьезных разногласий... Хорошо замотивированных разногласий, подкрепленных вескими доказательствами... Это здорово меняет ситуацию, а? Нам вот-вот позвонят, Фомич. Точнее, тебе... но, может, и мне, в т а к и е тонкости я сейчас не хочу вдаваться, потому что они, в принципе, второстепенны... Нас с тобой попросят приехать вдвоем, поскольку дело невероятно важное и секретное... и я процентов на девяносто уверен, к у д а нас попросят приехать... Ну вот. А там нас должны шлепнуть без особых проволочек.
– А вот это уж хрен, – промолвил Гвоздь, потемнев лицом.
– Совершенно верно, – кивнул Мазур. – На хрен это нам нужно? Я тебя прошу об одном, Фомич... Не мешай мне т а м. Начинай палить только в том случае, если меня все же пристукнут – я как-никак не Господь Бог и мог что-то просмотреть, недоучесть... Обещаешь?
Гвоздь кивнул:
– Ладно, рискну. Но если...
Телефон на столе зазвонил – мелодично, длинно, решительно. Мазур кивнул в ту сторону. Гвоздь снял трубку. Он спокойно слушал, не говоря ни слова, потом только бросил:
– Да, понятно, едем...
Медленно-медленно опустив трубку на рычаги, повернулся к Мазуру с окаменевшим лицом.
– Ну? – нетерпеливо спросил Мазур.
– Ларка звонила, – тяжело чеканя слова, сказал Гвоздь. – Что-то у нее случилось, настолько серьезное и важное, что нужно нам обоим немедленно приехать в галерею... – Он подошел к Мазуру, тяжело переставляя ноги, как та статуя Командора, взял за лацкан и промолвил, едва шевеля губами: – Ты что, хочешь мне вкрутить...
– Я тебе ничего не собираюсь вкручивать, Фомич, – сказал Мазур тихо. – Я тебя только прошу помалкивать и хвататься за пушку не раньше, чем меня убьют... Не очень обременительная просьба, а? Я же к тебе, по-моему, не навязывался в сыщики?
– С огнем играешь...
– Как все мы, грешные, как все... – сказал Мазур устало.
* * *
...Они пересекли прохладный, увешанный картинами зал, не обращая внимания на застывшую с испуганно-вежливой улыбкой продавщицу, или как она тут именовалась. Распахнув дверь в «предбанник», Гвоздь с порога распорядился:– Ну-ка, погуляйте на улице, оба!
Мордовороты интеллигентного вида сорвались с мест, словно уколотые шилом в известное место, бросились в зал, столкнувшись в двери. «Ну, одной заботой меньше, – облегченно подумал Мазур. – Вы, ребята, тут ни при чем, иначе придумали бы предлог, чтобы остаться или промедлить... Что ж, тылы, по крайней мере, не таят опасностей...»
– Заприте дверь, – сказала Лара, едва они вошли. Она сидела за столом, лицо у нее было напряженное, чужое, застывшее, и это, конечно, не игра – т а к и м она, ручаться можно, никогда не занималась, все э т о происходило в уютном отдалении от нее и делалось чужими руками...
Мазур с превеликой охотой повернул рубчатую головку замка. «Только бы не автомат, – думал он, ощущая каждой клеточкой тела знакомое дикое напряжение. – Только бы не трещотка... Мне уже не тридцать, не сорок, и связки не те, и весь организм поизносился... Нет, по всем раскладам о н будет один, с пистолетом... нет, наверняка с двумя, но это не меняет сути...»
– Садитесь, – сказала Лара. – Я вам сейчас все подробно объясню, нужно придумать, как из этого выпутаться...
Оба кресла стояли так, что им пришлось усесться спиной к той стене, за которой располагалась уютная квартирка, Ларочкин приют любви – а это, господа, давало кое-кому кое-какие возможности, и нешуточные...
– Ну? – нетерпеливо поторопил Гвоздь. – Что ты сидишь, как засватанная? Что случилось?
Когда ее рука на миг скрылась под столешницей, Мазур уже не сомневался, что там – кнопка. К тому же сидела она так, что в любом случае не оказалась бы на линии огня...
Пожалуй, он даже не у с л ы ш а л тихое шуршанье открывшейся потайной двери – п о ч у я л это тем самым звериным инстинктом, который в нем старательно воспитали мастера своего дела, тем самым инстинктом, что спасал его в самых неожиданных местах на глобусе...
И он прыгнул по всем правилам – отбросив кресло, спиной вперед, разворачиваясь в воздухе, выхватывая пистолет, дважды нажав на спуск...
Мрачный человек Хлынов еще запрокидывался навзничь с парой аккуратных дырочек во лбу – а Мазур уже метнулся мимо него в проем отлично замаскированной потайной двери, поводя стволом вправо-влево, передвигаясь отточенными р ы в к а м и, обежал квартиру. И, убедившись, что там больше никого нет, вернулся в кабинет.
Там ничего и не изменилось, в принципе. Лара сидела на прежнем месте, понемногу наливаясь бледностью, а Гвоздь, успевший вскочить и выхватить, вопреки строжайшим указаниям Мазура, пистолет, смотрел на лежащего Хлынова – в одной руке у того чернел «макарка», в другой – ухоженный наган.
Мазур медленно, демонстративно спрятал пистолет в кобуру, кивнул Гвоздю:
– Порядок, Фомич, убери пушку.
Он присел на корточки над трупом, проворно охлопал карманы и, заслоняя собственные руки спиной от Гвоздя, переправил во внутренний карман своего пиджака маленькую коробочку с видеокассетой – надо полагать, запечатлевшую его предосудительные утехи с Ларой. Тот самый крайне убедительный мотив, из-за коего Гвоздь со столичным генералом сцепились так яростно, что невзначай прикончили друг друга. Гвоздь, стало быть, узнал и рассвирепел, а столичный генерал, тоже не подарок, взялся за пушку, вот и пришили они друг друга...
Такова была задумка, к счастью, так и не претворенная в жизнь. Идеальный выход для Лары, идеальная возможность соскочить, развязаться. Никто из с т а и не стал бы вдумчиво изучать ее моральный облик, мстить, преследовать. К чему? Стая весело и незамедлительно поделила бы наследство вожака, наподдав нашей безутешной вдове под зад коленкой – чему она, несомненно, была бы только рада, поскольку обрела бы желанную свободу, свой маленький бизнес...
Медленно выпрямившись, Мазур протянул:
– Лариса, ты представляешь – какая-то сволочь ухитрилась заснять вас вчера с милой Танечкой на той даче...
Она сорвалась, не выдержала напряжения. А может, и не сорвалась, может, вполне хладнокровно попыталась довести задумку до конца, только уже без сообщника. В руке у нее появился небольшой черный пистолет, дуло взмыло на уровень голов Мазура с Гвоздем, палец решительно потянул спуск...
И вместо выстрела раздался сухой металлический щелчок. Но не следовало усматривать в осечке какую-то мистику – попросту Мазур, навестив вчера посреди ночи этот кабинетик, отыскал в столе немецкую волыну и подпилил ударник – всего-то на пару миллиметров, но этого было достаточно, чтобы боек не достиг капсюля...
– Фомич, забери у нее пушку, – сказал Мазур с безразличным видом. – Это, в конце концов, твоя баба, вот сам и разбирайся...
Она молчала, смертельно бледная – какие тут, к чертям, недомолвки, какие оправдания... Гвоздь надвинулся на нее, как бульдозер, Мазуру показалось, что сейчас хрястнет жуткий удар...
Нет, шантарский крестный Папа оказался на высоте. Он всего лишь выдернул у Лары пистолет из пальчиков, придавил ей ладонью плечо, заставив опуститься в кресло, обошел вокруг стола и сел. Не глядя на Мазура, спросил:
– Что там за Танечка, что там за дача?
Мазур взял видеокамеру, предусмотрительно поставленную на пол в уголке, уже сноровисто нажал пару кнопок:
– А вот, Фомич, это самое кино...
Гвоздь недолго смотрел на крохотный экранчик. Взвесив камеру на руке, запустил ее через всю комнату, и она смачно влепилась в стену. Что-то отлетело, дребезжа.
– Есть такая наука – генетика, – сказал Мазур. – Согласно генетике, у двух синеглазых родителей ни за что не может родиться кареглазый ребенок. – Он старался говорить бесстрастно, холодно, прекрасно понимая, как унижен сейчас Гвоздь. – Но это все лирика – и кареглазое дите, и это... – Он кивнул в сторону раскуроченной камеры. – Главное, Фомич, совсем в другом. Это неправда, что брак по расчету самый крепкий – во всяком случае, не каждый... Она захотела с о с к о ч и т ь, ты ей был больше не нужен. У нее появилось собственное дело, небольшое, но хлебное, ей хотелось, расправив крылышки, выпорхнуть на свободу... но при ж и в о м муже это было бы трудно проделать. Потому-то мы с тобой и должны были прикончить друг друга на этом самом месте. Она совершенно ни при чем. Ты просто-напросто из-за чего-то смертельно поссорился со своим московским генералом, и мы нашпиговали друг друга свинцом...