Страница:
— Но как, черт возьми, действовать?
— Проще простого. Не помню, кто сказал: реки — движущиеся дороги.
— Да, когда есть корабль. А у нас нет даже утлой лодчонки.
— Нет — так скоро появится, если дождь будет идти еще полдня, смею вас заверить: наш переезд пройдет беспрепятственно.
— В добрый час! Так пусть же льет дождь! Не буду больше ломать себе голову, раз уж я — промокший насквозь лентяй, изнемогающий от усталости. Раздражает только потраченное впустую время. Но вы меня убедили: через шесть часов ситуация изменится. Надеюсь, предсказание сбудется.
Пока парижане беседовали, дождь пошел еще пуще. Мощь разверзшихся хлябей небесных была невероятна. Вода низвергалась сплошным потоком. Казалось, работал небесный насос невероятной силы и производительности.
Как уже справедливо отметил Буало, река разливалась на глазах. Участок земли, куда высадились наши друзья, спасшись от гаучо, скатов и карибов, внезапно задрожал. Береговой выступ на глазах сузился. Полуостров превращался в остров. Фрике хотел как можно быстрее бежать оттуда. Буало возражал.
— Но ведь нас затопит, — проговорил гамен, сохраняя, однако, спокойствие.
— Понимаю, — отвечал спутник, — но, прошу вас, обратите внимание: наш полуостров состоит не из земли, а из растений, из беспорядочно спутанных лиан. Течение подхватит нас, и мы поплывем вниз по реке, словно пароходик городских линий; такие плавучие островки носят тут имя «камарот», если вам интересно.
— Понял… месье Буало… понял… Я уже плавал на островке подобных габаритов. Это было в Африке… Как-нибудь расскажу.
— Конечно, друг мой… Конечно, тогда вам грозила страшная опасность. Здесь же речь идет о своеобразной лодочной прогулке. Ни намека на неудобства, островок поплывет, как надутый воздухом пузырь. Что ж, вода уже поднялась, и можно отчаливать. Надо обрезать стебли, укоренившиеся на берегу, а затем… Go ahead!..
Сказано — сделано. Буало вынул нож. Несколько решительных резких взмахов — и небольшой континент, повертевшись на месте три-четыре минуты, тронулся по течению.
Вздымались волны. Усилился ветер. А дождь все лил и лил.
Где-то вдали послышался сильный рокот, своего рода жалоба реки на боль от переполнения. Этот шум походил на звук разрядов молний, а еще больше — на треск приближающейся саранчи.
Но зачем заниматься поиском сравнений? Кто не знает, как перешептываются волны, которым становится слишком тесно в узких берегах и которые пядь за пядью поглощают землю, чтобы потом внезапно каскадами излиться на сушу?
Этот гул беспокойного безумия длился несколько часов. Скорость движения островка увеличилась. По счастливой случайности, форма его идеально подходила для плавания по неспокойной реке. Он с успехом преодолевал водовороты и все время оставался на самой середине течения. И вот почему. Своеобразный плот имел сильно заостренный нос. Нетрудно догадаться: если бы передняя часть была хоть чуть-чуть закруглена, то островок обязательно снесло бы в сторону.
Вскоре уровень реки резко поднялся. Где-то в двухстах метрах от плота образовалась своего рода жидкая стена, похожая на то, как в устье Жиронды[329] возле Кодбека происходит столкновение речного течения с высоким морским приливом. Эта стена более трех метров в высоту надвигалась со скоростью лошади, скачущей галопом. Островок летел словно выпущенная из лука стрела.
— Черти морские! — воскликнул гамен. — Несемся, как пароход.
— А я что говорил? — спутник. — Нас спасет потоп! Вскоре наше судно достигнет страны, только-только вставшей на путь цивилизации, где еще можно увидеть гаучо, но уже существует газовое освещение. Там можно нарваться на нож, зато пиво пьют из кружек, там есть табак, извозчики, ворчливые полицейские, а также господа в шелковых шляпах; наконец, там есть пароходы и железные дороги!..
— Железные… дороги!.. Вы сказали, железные дороги?
— Ведущие в Сантьяго, сын мой. Я прямо-таки жажду отправиться туда на поезде как можно скорее! Надеюсь, вы составите мне компанию.
— Как я был бы доволен!
— Вас радует близость города?
— О! Радость, испытываемая мной среди огромных груд камней, именуемых городами, слаба. Меня согревает мысль о встрече с друзьями. Остальное привлекает не более, чем место муниципального советника у ирокезов[330].
Остров-корабль несся вперед. Скорость становилась головокружительной. Шум — оглушительным. Берега проносились мимо с быстротой, пугающей пассажиров железнодорожного экспресса, когда они из-за занавесок купе разглядывают горизонт.
А дождь все лил и лил. Ручейки превратились в речки, небольшие речушки — в мощные реки, а водные артерии, по одной из которых плыли наши друзья, скорее напоминали бурные морские заливы.
В мелких притоках от обилия падавшей с неба воды течения значительно усилились, с каждой минутой возрастало количество несомого «мусора».
— Движение по водяным дорогам такое же быстрое, как и по железным, — глубокомысленно заключил Фрике. — Черт! Если бы по нашему пути шел встречный поезд,затормозить было бы затруднительно.
— Но путь занят только нами!
Громкое рычание заставило обоих путешественников одновременно повернуть головы.
— О нет, не только, — констатировал Буало. — Поглядите-ка на эту флотилию…
— Не спускать глаз с левого борта!..
— Беспокоиться незачем. Опасности нет ни малейшей. Даже если плывущая на таком же, как наш, островке пума (местный лев без гривы) голодна, бояться нечего.
— О! Вот и другие; вероятно, за время путешествия по воде нам попадется великое множество зверей.
— Глядите-ка! Тигр выходит из pajonales…
— Откуда?..
— Pajonales — так называются заросли густых трав и кустарников, переплетенных лианами, спускающимися с берега в воду. Обитающие там тигры панически боятся воды, как настоящие кошки.
— Хоп!.. Какой прыжок! Браво! Он точно приземлился прямо на спину невнимательной пумы. Так. Плот опрокинулся, и оба крупных зверя очутились в воде.
Фрике веселился от души.
Через некоторое время попался еще один зеленый плот. Четверолапый пассажир дрожал под дождем и изо всех сил пытался удержаться. Течение понесло островок, и странная флотилия поплыла вслед за плотом с нашими друзьями, точно баржи на Сене, идущие за буксиром.
Сколько времени заняло это безумное плавание? Точно сосчитать невозможно. Прошли долгие часы голода и отчаяния. Буало и Фрике плыли по притоку, затем — по самой реке Ибикуи, и в конце концов вихревое течение, рожденное в бурных водах неудержимой реки, подхватило плот, закрутило его и запустило, словно снаряд, в воды более мощной реки. Причем плот пролетел через весь поток, ширина которого в этих местах превышала километр.
— Но черт возьми! Это же река Уругвай! Отлично! Мы пересечем провинцию Энтре-Риос, достигнем Параны, а оттуда доберемся до самого Буэнос-Айреса!
— А это далеко от Сантьяго? — вопрошал Фрике, трогательно думающий лишь о конечном пункте назначения.
— Фрике, дорогой, мы направляемся в сторонуПараны. Поняли маневр?
— Черт! Плохо доходит.
— Все очень просто. Мель впереди пересекает наискось русло реки Уругвай; и мы попадаем в провинцию Энтре-Риос. Примерно в двадцати пяти лье находится город Мерседес. Нас несет течение; воспользуемся этим. От Мерседеса добраться до Параны легче легкого. Всего каких-то восемьдесят с небольшим километров! Как вам нравится идея?
— Я сказал бы, месье Буало… ясказал бы: все это похоже на рулетку, когда вдруг прекращается полоса невезения.
И вправду, несчастья отступили от парижан. Расчет оказался точен, и, проплыв на зеленом плоту до крайней намеченной точки, они проделали дальнейший путь пешком, верхом и по воде, пока не добрались до берегов Параны.
Дорога заняла чуть более трех дней. Путешественники устали и вымокли до мозга костей. В городе Мерседес Буало вынужден был обменять ружье на две лошади, а один из револьверов — на скверную лодчонку, не стоившую и тридцати су…
Но какая разница? Вот появился пароходик… Раздался свисток к отплытию, а Буало, человек, которого никогда нельзя застать врасплох, положил в водонепроницаемый бумажник аккредитив на пятнадцать тысяч франков.
Все к лучшему в этом лучшем из миров.
Спуск вниз по реке оказался монотонным. Двое наших друзей ломали голову, как убить свободное время — сорок восемь часов, которые длилось плавание. Чаще всего их можно было встретить в ресторане, где они с завидным аппетитом поглощали на борту еду.
И вот наконец Парана.
Русло реки буквально перегорожено множеством островков, которые при спаде воды выглядят словно клумбы. С огромным трудом работающие на этих линиях английские суда могут проходить по причудливо извивающемуся фарватеру, огибая зеленое богатство водяной флоры.
На миниатюрных материках постоянно обитают две категории живых существ. Во-первых, хищные yacares, небольшие кайманы метров трех-трех с половиной в длину, многочисленные и опаснейшие хозяева здешних мест. Тут живут и лебеди, а точнее, гагары, идущие на изготовление муфт и опушки для дамского манто.
Отважные и стойкие рыбаки объявили перепончатокрылым и земноводным беспощадную войну. Охота на крокодилов и птиц, кормящихся рыбой, является их исключительной привилегией; они в этом находят и радость, и честь, и выгоду.
Наши путешественники не надолго заглянули в Парану — городок у подножия скалы высотой в сто футов, с вершины которой виден город Санта-Фе, до него по прямой всего двадцать километров.
Достигнув Санта-Фе, парижане высадились на пристани неподалеку от ущелья Санто-Томсе, находящегося у высокого мыса, поросшего лесом, куда местные охотники ходили за всевозможной дичью. Но в данную минуту зверей и птиц тут не было видно. Время от времени между ветвей поблескивали штыки, слышался нестройный гул голосов. Вдруг раздался какой-то особенный свист, шум мгновенно стих.
В лесочке — местном подобии парижского Булонского леса[331] — расположился лагерь. Люди, собиравшиеся здесь, назывались «Колорадо»; это были красные революционеры, перекрывшие местность вплоть до выемки, прорытой под руководством гениального француза Лапрада для прокладки по ней железной дороги, связывающей Санта-Фе через Росарио с колониями.
Сборище партизан представляло собой оригинальное зрелище. Гаучо с бронзовой кожей по-братски соседствовали с безукоризненными джентльменами в панамах и шелковых шляпах; чернокожие и метисы находились в одном строю с покинувшими место службы милиционерами; седобородые, беловолосые старцы, уже два дня стоявшие на баррикадах, обучали молодых людей, совсем еще мальчишек, обращению с тяжелыми карабинами, поднять которые было им едва под силу.
Наших друзей встретило громкое «Кто идет?». Буало ответил «Amigos!»[332], и, хотя он говорил на кастильском[333] диалекте с парижским акцентом, этого было достаточно, чтобы ушел в сторону кончик штыка неловкого солдата-самоучки: партизаны никоим образом не намеревались обидеть пришедших.
В довершение столь приятной встречи наш «бульвардье», чей взор никого и ничего не оставлял не замеченным, вдруг радостно и удивленно воскликнул:
— Вот это да! Флажоле! — И тут же спросил спокойным голосом:— поживаешь, старый товарищ?
Человек, присматривавший за перемещением всякой всячины на опушке леса, резко поднял голову, слегка побледнел и раскрыл объятия:
— Буало! Да это же Буало! Мой верный друг! Черт побери!.. До чего же приятный сюрприз!
— Не ожидал меня здесь увидеть? Ну, ладно. Представляю моего друга Фрике, морского волка, отчаянного парня, каких ты любишь, лихого, отважного, делающего честь своей родине. Дорогой Фрике, а это месье Флажоле, бургундец из Монбара[334], бывший офицер зуавов, ныне известный коммерсант в Санта-Фе. А теперь пожмите друг другу руки. Вот так-то, друзья!
«Колорадо», видя, что эти люди заняты друг другом, вернулись в лес, не обращая более внимания на двоих чужаков. Раз Флажоле их знает, значит, все в порядке (в городе он пользовался репутацией весьма трезвого и рассудительного человека).
— Друзья мои, — без лишних околичностей начал Флажоле, — знаю, вы не трусы; но здесь в любую минуту может завязаться бой; вам же нечего ввязываться в схватку, к которой вы не имеете ни малейшего отношения. Идемте ко мне домой.
— Бой неизбежен?
— Думаю, да. В воздухе пахнет порохом. Тут командует Ириондо со своими приспешниками. Его хотят сместить и поставить на его место Итуррассе. Полагаю, что «Колорадо» обречены. Правительство, похоже, заранее обо всем знает, ибо еще вчера пассажиры, прибывшие из Буэнос-Айреса на пароходе «Проведор», были пересажены на борт парохода «Сан-Хуан», который пойдет вверх по течению в город Асунсьон. Те же, кто прорвался на берег силой, посажены в «кабильдо» — местную городскую тюрьму. Еще раз говорю: идемте отсюда!
— Пошли, придется подчиниться.
Назревала драма. Одна из тех, что, увы, слишком часто случаются в республиках Южной Америки.
И пока идет предварительная подготовка спектакля и все актеры, от гран-премьеров до статистов, готовятся к выходу на сцену, попытаемся коротко рассказать о политической ситуации в городе и об опасностях, угрожающих жизни наших героев.
Санта-Фе[335] — административный центр одноименной провинции — принадлежит Республике Аргентина. Это приятный городок, насчитывающий около двадцати пяти тысяч жителей. Основное занятие его обитателей — торговля, а порт служит перевалочной базой для зерна, поступающего из колоний, полукругом опоясывающих Росарио.
Провинции, граничащие с Санта-Фе на севере и на востоке, на всем своем пространстве вплоть до громадной пустыни Гран-Чако, населены индейцами и простираются до самой Боливии и Рио-Бермехо. Это Эсперанса, Сан-Кар-лос, Лас-Тунас, Сан-Иеронимо и Эль-Саусе.
В состав Республики Аргентина входят еще семь провинций: всего их тринадцать. Каждая из них обладает относительной автономией и имеет собственную палату представителей и сенат. Они, и только они, решают местные дела. Они же назначают губернатора.
Наконец, собрание делегатов от всех тринадцати палат составляет Национальный конгресс в Буэнос-Айресе, занимающийся вопросами дипломатии и торговли.
Правосудие в отдельных провинциях полностью независимо друг от друга, и экстрадиции[336] практически не существует. Подчас преступник покидает тот или иной район и благополучно живет в двадцати шагах от территории, где он приговорен к смерти.
Судебные приговоры, как правило, не слишком суровы. Они, за исключением случаев ускоренного судопроизводства, обычно не превышают двух лет принудительной службы в пограничных батальонах, предназначенных для защиты от вторжений индейцев.
Граница представляет собой обычный ров в шесть метров шириной и два метра глубиной. Преодолевают ров легко все, кроме индейцев, лошади которых, привычные к ровным пространствам, не умеют прыгать.
Через каждые десять лье поставлен небольшой блокгауз[337], а на главных направлениях разбиты лагеря, где вперемешку находятся солдаты и отбывающие повинность индейцы племени мансос, имеющие обыкновение в одну прекрасную ночь убегать, прихватив лошадей.
Прежде чем вернуться к рассказу о событиях, происходящих в Санта-Фе, хотелось бы сказать несколько слов об Эсперансе — городе, расположенном в сорока восьми километрах от Санта-Фе и не уступающем ему ни по количеству населения, ни по степени благополучия.
В Эсперансе насчитывается не менее двадцати пяти тысяч европейских колонистов; цифра огромная, если учесть общую немногочисленность городского населения Южной Америки. Города же в Северной Америке одержимы фантастическим стремлением к росту: вчера еще скромное поселение, сегодня — богатейший город.
Местная администрация, чтобы привлечь колонистов, дает вновь прибывшим возможность купить дом на выгодных условиях, к которому прилагаются сельскохозяйственный инвентарь, пара лошадей, два быка и двадцать квадратных квадр земли (квадра равняется девяносто восьми метрам).
Колония полностью подчиняется политическому руководителю, который по закону должен исполнять распоряжения губернатора провинции. На деле же он волен поступать беспардонно и бесконтрольно, повинуясь лишь собственной фантазии.
Эта независимость и является основой реальной автономии, особенно утвердившейся во время последних беспорядков, когда самые элегантные в мире колонисты собрались у ворот «juscados de paz»[338] и наголову разбили защищавший его батальон.
Главою, сосредоточившим в своих руках всю власть, стал Леман, врач-швейцарец, обладатель миллионов, собственных заводов по производству тростниковой водки. Это прекрасный, неподражаемый мужчина тридцати пяти лет, недюжинной отваги и энергии, в то же время считался человеком необыкновенно добрым, справедливым, настоящим республиканцем, умевшим укрощать горлопанов.
Добавим, что Леман был к тому же владельцем и основателем местной газеты, называвшейся «Колонист Запада».
Наш новый друг, бывший офицер зуавов, а ныне колонист в Санта-Фе, бургундец Флажоле, жил в доме возле великолепного порта, построенного швейцарским инженером Рола.
Жилище оказалось уютным и изысканным и говорило о том, что его хозяин — человек со вкусом, богатый, поклонник французского комфорта. Гостеприимство было сердечным и изобильным. Нет нужды лишний раз подчеркивать: собравшиеся все время говорили о Париже и пили за Францию.
Настала ночь. Из города доносился негромкий шумок. Можно было различить приглушенный говор, чей-то шепот, бряцание оружия о мостовую, звон шпор и лязг штыков — звуки, знакомые уху Флажоле, как, впрочем, и его гостям.
Буало озабоченно вертелся на стуле.
— Поглядеть бы, хотя бы одним глазом.
— Да, — поддержал Фрике, — ну, немножко.
— А! И охота вам подставлять свои головы? Пусть эти господа сводят между собой счеты, вам же лучше не соваться.
— Но, Флажоле, ты же сказал, опасности нет никакой.
— Все равно не стоит рисковать. К тому же происходящее здесь, признаюсь честно, меня совершенно не тревожит. А! Если бы причина возмущения была иной… Например, угнетенный народ внезапно поднимается, чтобы стать свободным, я бы снял со стены карабин и воскликнул: «На баррикады!» Но какое мне, черт побери, дело до мелких домашних склок, когда свободные как воздух бравые ребята решают мелкие разногласия силой оружия?
— Но мы путешествуем вокруг света не для того, чтобы отсиживаться в четырех стенах. Интересно поглядеть хотя бы немножко на происходящее.
— Ну, месье Флажоле, нас же, в конце концов, не съедят… Посмотрим чуть-чуть.
— Черт побери! Вы хоть знаете, из-за чего тут стреляют?.. Дело в том, что губернатор Ириондо весьма непопулярен среди колонистов. Это крупный мужчина тридцати пяти лет, в общем-то, довольно безобидный, но одержим одной-единственной страстью — к пиву и поглощает его в таких невероятных количествах, что стал бы первым человеком в каком-нибудь из германских университетов. В Буэнос-Айресе этот любитель пива наделал кучу долгов, и это в какой-то мере объясняет, почему он предложил себя в губернаторы. Полагаю, здесь не обошлось без братьев иезуитов[339], однако не будем вдаваться в подробности.
— Не люблю иезуитов…— четко и определенно высказался Фрике. — Человек иезуитов не может быть моим другом!.. Вот так!
Флажоле и Буало громко захохотали, когда услышали столь неожиданное заявление.
Да, Фрике — личность уникальная.
— А кто же, если это не секрет, собирается занять его место, месье Флажоле?
— Храбрый малый по имени Итуррассе, я желаю ему всех благ.
— Браво! Это мой человек, — воскликнул немного захмелевший от превосходного бургундского Фрике. — Долой Ириондо! И да здравствует Итуррассе!..
— Muere et traidor!.. Muere el traidor![340]— закричали на улице сотни голосов.
— Что они орут? Так у нас кричат: «На фонарь! Повесить!»
— Боюсь, вы недалеки от истины, — грустно проговорил Флажоле. — Прольется кровь. Налицо заговор. Все руководители уже собрались у Эчеррагуэ — владельца кафе на главной площади — и ждут сигнала «Колорадо».
Не успел бывший зуав произнести последние слова, как внезапно раздалась ружейная стрельба.
Мужчины вздрогнули и в три прыжка выскочили наружу.
Буало не мог не рассмеяться.
— Где ж твое прежнее решение, старый солдат?
— Черт возьми! Попробую примирить враждующие стороны, ну а если не удастся, то попытаюсь смягчить ужасы гражданской войны. Кроме того, могут быть раненые… им понадобится помощь.
— В добрый час! — воскликнул Буало и энергично пожал бургундцу руку. — У тебя доброе и отважное сердце.
— На фонарь! На фонарь!.. — повторял Фрике.
— Да замолчи ты! Раскаркался, как ворона! — воскликнул Флажоле. — Закрой клюв, и пошли!
— Есть, капитан!
Из заведения Эчеррагуэ выскочила беспорядочная группа людей, все размахивали оружием и громко кричали:
— Muere el traidor!
— Они направились к Ириондо… Беднягу прикончат. Во главе группы шел элегантный молодой человек, лет двадцати трех — двадцати четырех, одетый по-европейски.
— Это Кандиотти, — проговорил Флажоле, — мой друг, один из руководителей мятежа. Какая жалость, если ему переломают кости… он богат, умен и храбр, как парижанин.
Кандиотти заметил троих французов и приветственно помахал рукой Флажоле.
Группа росла по мере продвижения и подошла к дому Ириондо, намереваясь взять его во что бы то ни стало.
Дверь оказалась прочной. Несколько заговорщиков принялись рубить ее топорами, прочие вели беглый огонь по фасаду и плотно закрытым окнам. Внезапно дверь отворилась. Поток света от факелов, находившихся в руках дюжины пеонов, залил вход.
Оружия у них не было. Взбешенные «Колорадо» ринулись в широкий коридор и остановились, завидев нечто неожиданное. Бледная, дрожащая, непричесанная, со сверкающими глазами, лицом к ворвавшимся заговорщикам стояла скрестив руки юная девушка, почти ребенок, лет пятнадцати, неописуемой красоты.
Шум смолк, прекратились крики, все замерли.
— Чего вы хотите? — в полной тишине девушка, не сводя глаз с ворвавшихся людей.
— Ириондо! — воскликнул кто-то раздраженным голосом. — Смерть предателю!
— Кто осмеливается заявлять, будто Ириондо предатель? — воскликнула она.
— Я! — ответил нарушивший молчание. — Это я желаю ему смерти!..
— Ты, Педро? Ведь отец спас тебя от тюрьмы!..
— Умри же и ты, змея! — крикнул огромный метис и выстрелил.
Быстрый как молния Кандиотти оттолкнул оружие метиса в момент выстрела, затем, огрев ублюдка саблей плашмя по лицу, звенящим голосим приказал:
— Разоружите его!
Четверо человек тотчас вырвали у метиса нож и револьвер.
— Убирайся!.. Мы воюем с мужчинами!.. Мерзавец, посягнувший на жизнь женщины, не имеет права находиться в рядах патриотов, — произнес гневно Кандиотти.
Взбешенный метис побагровел и со следами удара на лице удалился нетвердой походкой.
— А вы, дитя, поймите, — продолжал отважный партизан, — противостоять воле народа просто глупо. Разрешите пройти, сеньорита… «Колорадо» города Санта-Фе низлагают губернатора Ириондо.
— Вы не тронете моего отца! Нет! Сеньор Кандиотти, это невозможно!.. Смилуйтесь над ним… Сжальтесь!.. Заклинаю во имя вашей матери…
Молодой человек вложил саблю в ножны, почтительно снял шляпу и легким движением руки отодвинул девушку, едва стоявшую на ногах.
Эта сцена длилась недолго. Но когда повстанцы вошли в дом, то Ириондо там уже не было; пока дочь вела переговоры с непрошеными гостями, губернатору в сопровождении капитана Барриаса удалось бежать и укрыться в иезуитском колледже.
— Проще простого. Не помню, кто сказал: реки — движущиеся дороги.
— Да, когда есть корабль. А у нас нет даже утлой лодчонки.
— Нет — так скоро появится, если дождь будет идти еще полдня, смею вас заверить: наш переезд пройдет беспрепятственно.
— В добрый час! Так пусть же льет дождь! Не буду больше ломать себе голову, раз уж я — промокший насквозь лентяй, изнемогающий от усталости. Раздражает только потраченное впустую время. Но вы меня убедили: через шесть часов ситуация изменится. Надеюсь, предсказание сбудется.
Пока парижане беседовали, дождь пошел еще пуще. Мощь разверзшихся хлябей небесных была невероятна. Вода низвергалась сплошным потоком. Казалось, работал небесный насос невероятной силы и производительности.
Как уже справедливо отметил Буало, река разливалась на глазах. Участок земли, куда высадились наши друзья, спасшись от гаучо, скатов и карибов, внезапно задрожал. Береговой выступ на глазах сузился. Полуостров превращался в остров. Фрике хотел как можно быстрее бежать оттуда. Буало возражал.
— Но ведь нас затопит, — проговорил гамен, сохраняя, однако, спокойствие.
— Понимаю, — отвечал спутник, — но, прошу вас, обратите внимание: наш полуостров состоит не из земли, а из растений, из беспорядочно спутанных лиан. Течение подхватит нас, и мы поплывем вниз по реке, словно пароходик городских линий; такие плавучие островки носят тут имя «камарот», если вам интересно.
— Понял… месье Буало… понял… Я уже плавал на островке подобных габаритов. Это было в Африке… Как-нибудь расскажу.
— Конечно, друг мой… Конечно, тогда вам грозила страшная опасность. Здесь же речь идет о своеобразной лодочной прогулке. Ни намека на неудобства, островок поплывет, как надутый воздухом пузырь. Что ж, вода уже поднялась, и можно отчаливать. Надо обрезать стебли, укоренившиеся на берегу, а затем… Go ahead!..
Сказано — сделано. Буало вынул нож. Несколько решительных резких взмахов — и небольшой континент, повертевшись на месте три-четыре минуты, тронулся по течению.
Вздымались волны. Усилился ветер. А дождь все лил и лил.
Где-то вдали послышался сильный рокот, своего рода жалоба реки на боль от переполнения. Этот шум походил на звук разрядов молний, а еще больше — на треск приближающейся саранчи.
Но зачем заниматься поиском сравнений? Кто не знает, как перешептываются волны, которым становится слишком тесно в узких берегах и которые пядь за пядью поглощают землю, чтобы потом внезапно каскадами излиться на сушу?
Этот гул беспокойного безумия длился несколько часов. Скорость движения островка увеличилась. По счастливой случайности, форма его идеально подходила для плавания по неспокойной реке. Он с успехом преодолевал водовороты и все время оставался на самой середине течения. И вот почему. Своеобразный плот имел сильно заостренный нос. Нетрудно догадаться: если бы передняя часть была хоть чуть-чуть закруглена, то островок обязательно снесло бы в сторону.
Вскоре уровень реки резко поднялся. Где-то в двухстах метрах от плота образовалась своего рода жидкая стена, похожая на то, как в устье Жиронды[329] возле Кодбека происходит столкновение речного течения с высоким морским приливом. Эта стена более трех метров в высоту надвигалась со скоростью лошади, скачущей галопом. Островок летел словно выпущенная из лука стрела.
— Черти морские! — воскликнул гамен. — Несемся, как пароход.
— А я что говорил? — спутник. — Нас спасет потоп! Вскоре наше судно достигнет страны, только-только вставшей на путь цивилизации, где еще можно увидеть гаучо, но уже существует газовое освещение. Там можно нарваться на нож, зато пиво пьют из кружек, там есть табак, извозчики, ворчливые полицейские, а также господа в шелковых шляпах; наконец, там есть пароходы и железные дороги!..
— Железные… дороги!.. Вы сказали, железные дороги?
— Ведущие в Сантьяго, сын мой. Я прямо-таки жажду отправиться туда на поезде как можно скорее! Надеюсь, вы составите мне компанию.
— Как я был бы доволен!
— Вас радует близость города?
— О! Радость, испытываемая мной среди огромных груд камней, именуемых городами, слаба. Меня согревает мысль о встрече с друзьями. Остальное привлекает не более, чем место муниципального советника у ирокезов[330].
Остров-корабль несся вперед. Скорость становилась головокружительной. Шум — оглушительным. Берега проносились мимо с быстротой, пугающей пассажиров железнодорожного экспресса, когда они из-за занавесок купе разглядывают горизонт.
А дождь все лил и лил. Ручейки превратились в речки, небольшие речушки — в мощные реки, а водные артерии, по одной из которых плыли наши друзья, скорее напоминали бурные морские заливы.
В мелких притоках от обилия падавшей с неба воды течения значительно усилились, с каждой минутой возрастало количество несомого «мусора».
— Движение по водяным дорогам такое же быстрое, как и по железным, — глубокомысленно заключил Фрике. — Черт! Если бы по нашему пути шел встречный поезд,затормозить было бы затруднительно.
— Но путь занят только нами!
Громкое рычание заставило обоих путешественников одновременно повернуть головы.
— О нет, не только, — констатировал Буало. — Поглядите-ка на эту флотилию…
— Не спускать глаз с левого борта!..
— Беспокоиться незачем. Опасности нет ни малейшей. Даже если плывущая на таком же, как наш, островке пума (местный лев без гривы) голодна, бояться нечего.
— О! Вот и другие; вероятно, за время путешествия по воде нам попадется великое множество зверей.
— Глядите-ка! Тигр выходит из pajonales…
— Откуда?..
— Pajonales — так называются заросли густых трав и кустарников, переплетенных лианами, спускающимися с берега в воду. Обитающие там тигры панически боятся воды, как настоящие кошки.
— Хоп!.. Какой прыжок! Браво! Он точно приземлился прямо на спину невнимательной пумы. Так. Плот опрокинулся, и оба крупных зверя очутились в воде.
Фрике веселился от души.
Через некоторое время попался еще один зеленый плот. Четверолапый пассажир дрожал под дождем и изо всех сил пытался удержаться. Течение понесло островок, и странная флотилия поплыла вслед за плотом с нашими друзьями, точно баржи на Сене, идущие за буксиром.
Сколько времени заняло это безумное плавание? Точно сосчитать невозможно. Прошли долгие часы голода и отчаяния. Буало и Фрике плыли по притоку, затем — по самой реке Ибикуи, и в конце концов вихревое течение, рожденное в бурных водах неудержимой реки, подхватило плот, закрутило его и запустило, словно снаряд, в воды более мощной реки. Причем плот пролетел через весь поток, ширина которого в этих местах превышала километр.
— Но черт возьми! Это же река Уругвай! Отлично! Мы пересечем провинцию Энтре-Риос, достигнем Параны, а оттуда доберемся до самого Буэнос-Айреса!
— А это далеко от Сантьяго? — вопрошал Фрике, трогательно думающий лишь о конечном пункте назначения.
— Фрике, дорогой, мы направляемся в сторонуПараны. Поняли маневр?
— Черт! Плохо доходит.
— Все очень просто. Мель впереди пересекает наискось русло реки Уругвай; и мы попадаем в провинцию Энтре-Риос. Примерно в двадцати пяти лье находится город Мерседес. Нас несет течение; воспользуемся этим. От Мерседеса добраться до Параны легче легкого. Всего каких-то восемьдесят с небольшим километров! Как вам нравится идея?
— Я сказал бы, месье Буало… ясказал бы: все это похоже на рулетку, когда вдруг прекращается полоса невезения.
И вправду, несчастья отступили от парижан. Расчет оказался точен, и, проплыв на зеленом плоту до крайней намеченной точки, они проделали дальнейший путь пешком, верхом и по воде, пока не добрались до берегов Параны.
Дорога заняла чуть более трех дней. Путешественники устали и вымокли до мозга костей. В городе Мерседес Буало вынужден был обменять ружье на две лошади, а один из револьверов — на скверную лодчонку, не стоившую и тридцати су…
Но какая разница? Вот появился пароходик… Раздался свисток к отплытию, а Буало, человек, которого никогда нельзя застать врасплох, положил в водонепроницаемый бумажник аккредитив на пятнадцать тысяч франков.
Все к лучшему в этом лучшем из миров.
Спуск вниз по реке оказался монотонным. Двое наших друзей ломали голову, как убить свободное время — сорок восемь часов, которые длилось плавание. Чаще всего их можно было встретить в ресторане, где они с завидным аппетитом поглощали на борту еду.
И вот наконец Парана.
Русло реки буквально перегорожено множеством островков, которые при спаде воды выглядят словно клумбы. С огромным трудом работающие на этих линиях английские суда могут проходить по причудливо извивающемуся фарватеру, огибая зеленое богатство водяной флоры.
На миниатюрных материках постоянно обитают две категории живых существ. Во-первых, хищные yacares, небольшие кайманы метров трех-трех с половиной в длину, многочисленные и опаснейшие хозяева здешних мест. Тут живут и лебеди, а точнее, гагары, идущие на изготовление муфт и опушки для дамского манто.
Отважные и стойкие рыбаки объявили перепончатокрылым и земноводным беспощадную войну. Охота на крокодилов и птиц, кормящихся рыбой, является их исключительной привилегией; они в этом находят и радость, и честь, и выгоду.
Наши путешественники не надолго заглянули в Парану — городок у подножия скалы высотой в сто футов, с вершины которой виден город Санта-Фе, до него по прямой всего двадцать километров.
Достигнув Санта-Фе, парижане высадились на пристани неподалеку от ущелья Санто-Томсе, находящегося у высокого мыса, поросшего лесом, куда местные охотники ходили за всевозможной дичью. Но в данную минуту зверей и птиц тут не было видно. Время от времени между ветвей поблескивали штыки, слышался нестройный гул голосов. Вдруг раздался какой-то особенный свист, шум мгновенно стих.
В лесочке — местном подобии парижского Булонского леса[331] — расположился лагерь. Люди, собиравшиеся здесь, назывались «Колорадо»; это были красные революционеры, перекрывшие местность вплоть до выемки, прорытой под руководством гениального француза Лапрада для прокладки по ней железной дороги, связывающей Санта-Фе через Росарио с колониями.
Сборище партизан представляло собой оригинальное зрелище. Гаучо с бронзовой кожей по-братски соседствовали с безукоризненными джентльменами в панамах и шелковых шляпах; чернокожие и метисы находились в одном строю с покинувшими место службы милиционерами; седобородые, беловолосые старцы, уже два дня стоявшие на баррикадах, обучали молодых людей, совсем еще мальчишек, обращению с тяжелыми карабинами, поднять которые было им едва под силу.
Наших друзей встретило громкое «Кто идет?». Буало ответил «Amigos!»[332], и, хотя он говорил на кастильском[333] диалекте с парижским акцентом, этого было достаточно, чтобы ушел в сторону кончик штыка неловкого солдата-самоучки: партизаны никоим образом не намеревались обидеть пришедших.
В довершение столь приятной встречи наш «бульвардье», чей взор никого и ничего не оставлял не замеченным, вдруг радостно и удивленно воскликнул:
— Вот это да! Флажоле! — И тут же спросил спокойным голосом:— поживаешь, старый товарищ?
Человек, присматривавший за перемещением всякой всячины на опушке леса, резко поднял голову, слегка побледнел и раскрыл объятия:
— Буало! Да это же Буало! Мой верный друг! Черт побери!.. До чего же приятный сюрприз!
— Не ожидал меня здесь увидеть? Ну, ладно. Представляю моего друга Фрике, морского волка, отчаянного парня, каких ты любишь, лихого, отважного, делающего честь своей родине. Дорогой Фрике, а это месье Флажоле, бургундец из Монбара[334], бывший офицер зуавов, ныне известный коммерсант в Санта-Фе. А теперь пожмите друг другу руки. Вот так-то, друзья!
«Колорадо», видя, что эти люди заняты друг другом, вернулись в лес, не обращая более внимания на двоих чужаков. Раз Флажоле их знает, значит, все в порядке (в городе он пользовался репутацией весьма трезвого и рассудительного человека).
— Друзья мои, — без лишних околичностей начал Флажоле, — знаю, вы не трусы; но здесь в любую минуту может завязаться бой; вам же нечего ввязываться в схватку, к которой вы не имеете ни малейшего отношения. Идемте ко мне домой.
— Бой неизбежен?
— Думаю, да. В воздухе пахнет порохом. Тут командует Ириондо со своими приспешниками. Его хотят сместить и поставить на его место Итуррассе. Полагаю, что «Колорадо» обречены. Правительство, похоже, заранее обо всем знает, ибо еще вчера пассажиры, прибывшие из Буэнос-Айреса на пароходе «Проведор», были пересажены на борт парохода «Сан-Хуан», который пойдет вверх по течению в город Асунсьон. Те же, кто прорвался на берег силой, посажены в «кабильдо» — местную городскую тюрьму. Еще раз говорю: идемте отсюда!
— Пошли, придется подчиниться.
Назревала драма. Одна из тех, что, увы, слишком часто случаются в республиках Южной Америки.
И пока идет предварительная подготовка спектакля и все актеры, от гран-премьеров до статистов, готовятся к выходу на сцену, попытаемся коротко рассказать о политической ситуации в городе и об опасностях, угрожающих жизни наших героев.
Санта-Фе[335] — административный центр одноименной провинции — принадлежит Республике Аргентина. Это приятный городок, насчитывающий около двадцати пяти тысяч жителей. Основное занятие его обитателей — торговля, а порт служит перевалочной базой для зерна, поступающего из колоний, полукругом опоясывающих Росарио.
Провинции, граничащие с Санта-Фе на севере и на востоке, на всем своем пространстве вплоть до громадной пустыни Гран-Чако, населены индейцами и простираются до самой Боливии и Рио-Бермехо. Это Эсперанса, Сан-Кар-лос, Лас-Тунас, Сан-Иеронимо и Эль-Саусе.
В состав Республики Аргентина входят еще семь провинций: всего их тринадцать. Каждая из них обладает относительной автономией и имеет собственную палату представителей и сенат. Они, и только они, решают местные дела. Они же назначают губернатора.
Наконец, собрание делегатов от всех тринадцати палат составляет Национальный конгресс в Буэнос-Айресе, занимающийся вопросами дипломатии и торговли.
Правосудие в отдельных провинциях полностью независимо друг от друга, и экстрадиции[336] практически не существует. Подчас преступник покидает тот или иной район и благополучно живет в двадцати шагах от территории, где он приговорен к смерти.
Судебные приговоры, как правило, не слишком суровы. Они, за исключением случаев ускоренного судопроизводства, обычно не превышают двух лет принудительной службы в пограничных батальонах, предназначенных для защиты от вторжений индейцев.
Граница представляет собой обычный ров в шесть метров шириной и два метра глубиной. Преодолевают ров легко все, кроме индейцев, лошади которых, привычные к ровным пространствам, не умеют прыгать.
Через каждые десять лье поставлен небольшой блокгауз[337], а на главных направлениях разбиты лагеря, где вперемешку находятся солдаты и отбывающие повинность индейцы племени мансос, имеющие обыкновение в одну прекрасную ночь убегать, прихватив лошадей.
Прежде чем вернуться к рассказу о событиях, происходящих в Санта-Фе, хотелось бы сказать несколько слов об Эсперансе — городе, расположенном в сорока восьми километрах от Санта-Фе и не уступающем ему ни по количеству населения, ни по степени благополучия.
В Эсперансе насчитывается не менее двадцати пяти тысяч европейских колонистов; цифра огромная, если учесть общую немногочисленность городского населения Южной Америки. Города же в Северной Америке одержимы фантастическим стремлением к росту: вчера еще скромное поселение, сегодня — богатейший город.
Местная администрация, чтобы привлечь колонистов, дает вновь прибывшим возможность купить дом на выгодных условиях, к которому прилагаются сельскохозяйственный инвентарь, пара лошадей, два быка и двадцать квадратных квадр земли (квадра равняется девяносто восьми метрам).
Колония полностью подчиняется политическому руководителю, который по закону должен исполнять распоряжения губернатора провинции. На деле же он волен поступать беспардонно и бесконтрольно, повинуясь лишь собственной фантазии.
Эта независимость и является основой реальной автономии, особенно утвердившейся во время последних беспорядков, когда самые элегантные в мире колонисты собрались у ворот «juscados de paz»[338] и наголову разбили защищавший его батальон.
Главою, сосредоточившим в своих руках всю власть, стал Леман, врач-швейцарец, обладатель миллионов, собственных заводов по производству тростниковой водки. Это прекрасный, неподражаемый мужчина тридцати пяти лет, недюжинной отваги и энергии, в то же время считался человеком необыкновенно добрым, справедливым, настоящим республиканцем, умевшим укрощать горлопанов.
Добавим, что Леман был к тому же владельцем и основателем местной газеты, называвшейся «Колонист Запада».
Наш новый друг, бывший офицер зуавов, а ныне колонист в Санта-Фе, бургундец Флажоле, жил в доме возле великолепного порта, построенного швейцарским инженером Рола.
Жилище оказалось уютным и изысканным и говорило о том, что его хозяин — человек со вкусом, богатый, поклонник французского комфорта. Гостеприимство было сердечным и изобильным. Нет нужды лишний раз подчеркивать: собравшиеся все время говорили о Париже и пили за Францию.
Настала ночь. Из города доносился негромкий шумок. Можно было различить приглушенный говор, чей-то шепот, бряцание оружия о мостовую, звон шпор и лязг штыков — звуки, знакомые уху Флажоле, как, впрочем, и его гостям.
Буало озабоченно вертелся на стуле.
— Поглядеть бы, хотя бы одним глазом.
— Да, — поддержал Фрике, — ну, немножко.
— А! И охота вам подставлять свои головы? Пусть эти господа сводят между собой счеты, вам же лучше не соваться.
— Но, Флажоле, ты же сказал, опасности нет никакой.
— Все равно не стоит рисковать. К тому же происходящее здесь, признаюсь честно, меня совершенно не тревожит. А! Если бы причина возмущения была иной… Например, угнетенный народ внезапно поднимается, чтобы стать свободным, я бы снял со стены карабин и воскликнул: «На баррикады!» Но какое мне, черт побери, дело до мелких домашних склок, когда свободные как воздух бравые ребята решают мелкие разногласия силой оружия?
— Но мы путешествуем вокруг света не для того, чтобы отсиживаться в четырех стенах. Интересно поглядеть хотя бы немножко на происходящее.
— Ну, месье Флажоле, нас же, в конце концов, не съедят… Посмотрим чуть-чуть.
— Черт побери! Вы хоть знаете, из-за чего тут стреляют?.. Дело в том, что губернатор Ириондо весьма непопулярен среди колонистов. Это крупный мужчина тридцати пяти лет, в общем-то, довольно безобидный, но одержим одной-единственной страстью — к пиву и поглощает его в таких невероятных количествах, что стал бы первым человеком в каком-нибудь из германских университетов. В Буэнос-Айресе этот любитель пива наделал кучу долгов, и это в какой-то мере объясняет, почему он предложил себя в губернаторы. Полагаю, здесь не обошлось без братьев иезуитов[339], однако не будем вдаваться в подробности.
— Не люблю иезуитов…— четко и определенно высказался Фрике. — Человек иезуитов не может быть моим другом!.. Вот так!
Флажоле и Буало громко захохотали, когда услышали столь неожиданное заявление.
Да, Фрике — личность уникальная.
— А кто же, если это не секрет, собирается занять его место, месье Флажоле?
— Храбрый малый по имени Итуррассе, я желаю ему всех благ.
— Браво! Это мой человек, — воскликнул немного захмелевший от превосходного бургундского Фрике. — Долой Ириондо! И да здравствует Итуррассе!..
— Muere et traidor!.. Muere el traidor![340]— закричали на улице сотни голосов.
— Что они орут? Так у нас кричат: «На фонарь! Повесить!»
— Боюсь, вы недалеки от истины, — грустно проговорил Флажоле. — Прольется кровь. Налицо заговор. Все руководители уже собрались у Эчеррагуэ — владельца кафе на главной площади — и ждут сигнала «Колорадо».
Не успел бывший зуав произнести последние слова, как внезапно раздалась ружейная стрельба.
Мужчины вздрогнули и в три прыжка выскочили наружу.
Буало не мог не рассмеяться.
— Где ж твое прежнее решение, старый солдат?
— Черт возьми! Попробую примирить враждующие стороны, ну а если не удастся, то попытаюсь смягчить ужасы гражданской войны. Кроме того, могут быть раненые… им понадобится помощь.
— В добрый час! — воскликнул Буало и энергично пожал бургундцу руку. — У тебя доброе и отважное сердце.
— На фонарь! На фонарь!.. — повторял Фрике.
— Да замолчи ты! Раскаркался, как ворона! — воскликнул Флажоле. — Закрой клюв, и пошли!
— Есть, капитан!
Из заведения Эчеррагуэ выскочила беспорядочная группа людей, все размахивали оружием и громко кричали:
— Muere el traidor!
— Они направились к Ириондо… Беднягу прикончат. Во главе группы шел элегантный молодой человек, лет двадцати трех — двадцати четырех, одетый по-европейски.
— Это Кандиотти, — проговорил Флажоле, — мой друг, один из руководителей мятежа. Какая жалость, если ему переломают кости… он богат, умен и храбр, как парижанин.
Кандиотти заметил троих французов и приветственно помахал рукой Флажоле.
Группа росла по мере продвижения и подошла к дому Ириондо, намереваясь взять его во что бы то ни стало.
Дверь оказалась прочной. Несколько заговорщиков принялись рубить ее топорами, прочие вели беглый огонь по фасаду и плотно закрытым окнам. Внезапно дверь отворилась. Поток света от факелов, находившихся в руках дюжины пеонов, залил вход.
Оружия у них не было. Взбешенные «Колорадо» ринулись в широкий коридор и остановились, завидев нечто неожиданное. Бледная, дрожащая, непричесанная, со сверкающими глазами, лицом к ворвавшимся заговорщикам стояла скрестив руки юная девушка, почти ребенок, лет пятнадцати, неописуемой красоты.
Шум смолк, прекратились крики, все замерли.
— Чего вы хотите? — в полной тишине девушка, не сводя глаз с ворвавшихся людей.
— Ириондо! — воскликнул кто-то раздраженным голосом. — Смерть предателю!
— Кто осмеливается заявлять, будто Ириондо предатель? — воскликнула она.
— Я! — ответил нарушивший молчание. — Это я желаю ему смерти!..
— Ты, Педро? Ведь отец спас тебя от тюрьмы!..
— Умри же и ты, змея! — крикнул огромный метис и выстрелил.
Быстрый как молния Кандиотти оттолкнул оружие метиса в момент выстрела, затем, огрев ублюдка саблей плашмя по лицу, звенящим голосим приказал:
— Разоружите его!
Четверо человек тотчас вырвали у метиса нож и револьвер.
— Убирайся!.. Мы воюем с мужчинами!.. Мерзавец, посягнувший на жизнь женщины, не имеет права находиться в рядах патриотов, — произнес гневно Кандиотти.
Взбешенный метис побагровел и со следами удара на лице удалился нетвердой походкой.
— А вы, дитя, поймите, — продолжал отважный партизан, — противостоять воле народа просто глупо. Разрешите пройти, сеньорита… «Колорадо» города Санта-Фе низлагают губернатора Ириондо.
— Вы не тронете моего отца! Нет! Сеньор Кандиотти, это невозможно!.. Смилуйтесь над ним… Сжальтесь!.. Заклинаю во имя вашей матери…
Молодой человек вложил саблю в ножны, почтительно снял шляпу и легким движением руки отодвинул девушку, едва стоявшую на ногах.
Эта сцена длилась недолго. Но когда повстанцы вошли в дом, то Ириондо там уже не было; пока дочь вела переговоры с непрошеными гостями, губернатору в сопровождении капитана Барриаса удалось бежать и укрыться в иезуитском колледже.